Было что-то отвратительно серое в том, чтобы из раза в раз оставаться в этой компании, быть той, кто всегда выслушает и поддержит. Что-то неправильное и мучащее голодное сердце по нормальному, но такому незнакомому счастью. Они могли встречаться в кафе, в кино, в разных парках, а вместо этого из раза в раз пересекаются взглядами в баре, кивают друг другу и расходятся до первого глотка каждого алкоголя, встречаясь потом за одним столиком. всякий раз обязательно новым, будто бы отрезающим все то, что было до этого вечера.

      Было что-то болезненное в том, чтобы держать спину ровно в тот момент, когда хотелось так сильно расслабиться и отдать всю скопившуюся ярость, всю боль и бессилие перед лицом смерти. Ей просто хотелось хоть раз почувствовать объятия. Пусть даже в этом баре, в прокуренной подворотне или еще где. Хоть раз понять, что такое возможно. И, глядя каждый раз в серо-голубой глаз этого человека, не задаваться вопросами о том, что с ним и где был на этот раз.

      Хотелось до безумия, пока они говорили о ничего не значащих вещах, пока из нее наконец не полилась вся горечь и все те страхи, накопленные годами, все лицемерие. Хотелось до слабости в плечах.

      Вот только когда худощавая ладонь касается ее угловатого плеча, она вздрагивает и не может сказать ни слова, замирает, будто бы пойманная в капкан. А Кэйа притягивает к себе в объятия, позволяя отпустить все, позволяя ненадолго расслабиться и расплакаться на плече. Она отмирает внезапно, осознает, как по щекам, его белой рубашке, расстегнутой на пару лишних пуговиц, текут слезы. Розария чувствует соль на собственных губах и сильнее хватается в ткань потерявшей всякий нормальный вид рубашки. Она чувствует запах виски, смешанный с чем-то хвойным и холодным, ощущает жар кожи и позволяет побыть себе слабой хотя бы один вечер, хотя бы в эту ночь.

      Ей не шепчут слов о «хорошем и спокойном будущем», не читают нотаций, лишь осторожно прижимают к себе и гладят затылок, зарываясь в короткие волосы. Розария вся угловатая, изломанная работой и стрессом, но она не чувствует того проникающего хуже резака сочувствия от Кэйи, только до безумия приятную поддержку. И, кажется, становится проще, когда взгляд ловит легкую измученную той же жизнью улыбку, когда ладонь продолжает согревать поясницу и массировать затылок.

      Было в этом все же что-то до неправильного хорошо: находиться в непонятном баре с человеком, которого она знает только по их ночным встречам, который ни капли не проявляет сочувствия и выглядит так, будто бы знает, как она живет. Розарии до отвратительного хочется смеяться, когда они все же целуются в прокуренной подворотне, но так неожиданно мягко, без намека на ярость или безумие, будто бы в этих поцелуях и объятиях скрыта та сила, которую они могут друг от друга получить.

      Розарии кажется, что теперь ей будет больше нравиться эта жизнь, да и запах сигарет, смешанный с виски и чем-то морозно-еловым, теперь надолго засядет в голове. По крайней мере до завтрашнего утра, по крайне мере до новой встречи в одну из ночей, когда обоих принесет в этот потрепанный жизнью бар.