Атеист, поступивший на религиоведение – то был Ренджун. Выходец из сильно набожной семьи, посвятивший когда-то дни воскресной церковной школе, а прямо сейчас собирающий шмотки на концерт антихристианской музыки.

Мазал глаза чёрным, волосы гелем, тело духами. А потом опаздывал через метро не как слушатель, но как артист. Выскакивал на сцену, гремел гитарой и пел про свою любовь к мальчикам. Фанатки пищали, видя его азарт. Он же, казалось, этим питался. А на следующий день опухший с похмелья садился в автобус до университета. Пара по древнегреческому обещала быть скучной.

Музыкально одаренный парень, выбравший, тем не менее, своим профилем обучения информационную безопасность – то был Джено. Он был тем, кто рушил семейную династию во всех смыслах. Из всех музыкальных родственников почти единственный, кто не задержался в музыкалке и, стоило выпуститься оттуда, так и забыл про клавиши фортепиано, ненавистные этюды с пятью знаками и муз. литературу. Сольфеджио, отнюдь, не отрицал и иногда обращался к нему для решений задачек по вышмату. Ему нравилась аналогия с гармоническим рядом, иногда раскладывал в качестве тренировки обращения аккордов – неплохо разогревало мозг, – поэтому Джено всюду таскал с собой нотную тетрадь. Такая вот странность.

Встреча этих двух полярно отличных друг от друга личностей произошла довольно тривиально: в день города. Джено высмотрел Ренджуна в толпе, когда тот впаривал разноцветный шарик ребёнку за деньги.

– Ты только что продал шарик, который выдавали бесплатно?

– Во-первых, не бесплатно. Во-вторых, он был последний, поэтому я лишь добавил ему ценности за эксклюзивность. 

– Это нелегально, как минимум нечестно, – проворчал Джено, осматривая заработанные монетки у Ренджуна в руке. – Ну сколько он стоил? Рублей пять? Можно было попросить обменять его на три белых шарика, которых тут пруд пруди, а потом продать каждый из них по три рубля. И, считай, ты на рубль в выгоде. 

Ренджун недобро прищурился. 

– Математик что ли? – он повернулся всем корпусом к Джено, сжав монеты в кулаке. – Туповатая схема выходит. Поверь, один красивый шар легче продать, чем три обычных. С чего ты вообще судить меня взялся? Ты хоть знаешь…

Гневный выговор прервал звук телефона. Джено быстро опознал автора композиции, разрывавшую ренджунов телефон. Тот, однако, быстро сбросил и вновь уставился на Джено. 

– Рахманинов? 

По лицу Ренджуна было видно, что его застали врасплох этим вопросом. Он подошёл на два шага ближе и огляделся, точно собирался секретничать.

– В музыке разбираешься? Это же его вторая соната, да не сказать, что популярная. Как ты вообще?..

Джено утаил, что понятия не имеет что там за соната. Всё, что он вынес с муз. литературы так это как примерно отличать композиторов по стилю и (господи ты боже мой) более адского использования фортепиано чем у Рахманинова найти можно с трудом. 

– Кто звонил?

– Отец.

Оба не поняли к чему было это уточнение, так безропотно возникшее, но зато стал очевиден взаимный интерес. 

– Отношения напряжные значит, – хмыкнул Джено, прикрыв рот рукой. – Судя по музыке.

Ренджун молчал некоторое время, осматривая собеседника взглядом профессионального оценщика, а затем предложил пройтись. 

Вдоволь набродившись среди палаток с агитациями и просто выставочными столами от разных городских предприятий, парни свернули ко дворам. Подальше от гула и громкой музыки в разговоры о детских травмах и классных фильмах. Балдёж внутри дворов неожиданно продлился аж до самого вечера и Джено не заметил, как проводил Ренджуна до дома.

– Зайдёшь? – вопрос выскользнул сам собой, скорее риторически, нежели вопросительно. Пусть все тело ныло и взывало к отдыху, щеки устали от бесконечных улыбок и смеха, а язык стёрся о зубы за пустячными разговорами ни уму, ни сердцу, Ренджун намеревался провести немного больше времени с новым знакомым. Хотелось опробовать с ним молчание.

Джено был поражен, узнав какую специальность осваивал юный панкуша, но с течением слов этот выбор становился понятнее. Ренджун жаждал пройти на исторический факультет – не прошел. Философский в плане отбора оказался лояльнее, но учиться тяжелее, потому как дофилософствоваться до депрессии можно. Математики не было и на том спасибо. По этой причине общение с Джено было весьма освежающим. 

Вышмат, сопромат, функциональный анализ, основы программирования были для Ренджуна ариями из совсем незнакомой оперы, но одинаковые партии с Джено он смог найти в темах вновь о музыке.

Стоило им оказаться в комнате, Джено приметил небольшой бюст Чайковского на полке, обмотанного новогодней гирляндой.

– Симпатичный, – сказал он, указав кивком головы в сторону фигурки.

– Ага. Иногда целую его в лобик, когда мимо прохожу, – как-то полюбовно промямлил Ренджун и включил компьютер.

В комнате, где вдоль скромных стен теснилась стойка с гитарой, стеллаж с телевизором, компьютерный стол и узкая кровать (Джено не сразу сообразил, что она раздвижная), обитал мальчик атеист-религиовед. И в его покои попал до жути пропитанный музыкой информатик, единственно использующий музыку в её математическом смысле. 

– Как-то на первом курсе я пошутил на всю группу, когда нам рассказывали про Имам. Глава мечети у мусульман для справки, – щебетал Ренджун, совершая лёгкую уборку по комнате. – Препод говорит такой: «Имам». И я вообще не думая: «И пап». Типа как в рекламе. Клянусь, он так на меня посмотрел! – парень изобразил на лице смущение, будто это произошло минуту назад. – Я отказался шутить на его парах до выпуска. Позорище.

Джено мягко рассмеялся и дождавшись конца перекладывания вещей на места умственно приготовился к просмотру сериала, о котором никогда не слышал. 

К третьей серии Дживса и Вустера, когда парни намолчались достаточно, Ренджун включил тихонько иностранную оперу и присел к Джено на кровать. До этого он крутился в компьютерном кресле, иногда опуская пальцы на подключенную миди-клавиатуру. Определяя на слух ноты, он вторил мелодии арии, нажимая клавиши с закрытыми глазами. 

– После всего, что я сегодня о тебе узнал, нам только поцеловаться осталось, – расслабленно проговорил Джено, уже растекаясь в домашних вещах парня по его же постели.

– Да и переспать можем. Ты мне симпатичен, – сказал Ренджун просто. Ничего за этим признанием не тая. После он тоже переодевался и гасил свет в комнате.

– Взаимно. Но мне лень, устал.

– Солидарен с этим, – хихикнул парень, ныряя под одеяло рядом.

Однушка, подаренная родителями к поступлению университета, убаюкивала болтливых чудаков. И были они дивно тихи. Им всерьез было удобно друг с другом, потому что к Джено не нужно было подбирать правильную философскую теорию, а Ренджуна не надо было решать трехэтажными дробями, чтобы получить ответ.

С утра не было солнца. Только невидимый ветер. Стоя на кухне в одних трусах и футболке, Ренджун сонно елозил туркой с кофе по конфорке и зевал до проступавших слёз, как вдруг почувствовал приближение. 

– Доброе утро.

– Да уж, добрейшее.

Джено обвил парня руками, уткнувшись носом в затылок, и медленно задышал. Ренджуну было щекотно и тепло, он ничуть не шугался прикосновений, точно бы только их и ждал.

– Выспался и сразу хорни? – рассмеялся Ренджун и извернулся в объятиях, являя Джено свои искрящиеся глаза. Такой порочный сладкий мальчик. Джено, уже не сомневаясь, прижался к нему поцелуем и через мгновение захотелось немного больше. Слегка уклонившись от плиты, Ренджун сам залез на кухонный гарнитур, и продолжил целоваться сидя там. Видимо у него был комплекс по поводу своего роста, либо нравилось смотреть сверху вниз. Вероятнее второе – под этим взглядом Джено чувствовал, что оставалось только подчиняться. И он охотно выполнял предоставленную роль, пока худые коленки стискивали его ребра.

Поцелуи курсировали от губ до ушей и подбородка, описывали круг до лба и тонули у Джено в волосах на макушке. Ему очень нравилась эта небольшая дерзость, и он сделал свою. Дёрнув за цепочку, на которой болтался крестик, Джено притянул Ренджуна, но при этом сам отстранился, наблюдая. Цепочка, очевидно, впивалась в кожу, после наверняка оставляя красные следы, а Ренджун только кусал нижнюю губу и смотрел неотрывно. Сверху-вниз. Да. Никакие отцовские запреты и законы морали не заставят делать его то, чего он не хочет. Именно в этот момент Джено подумал, что влюбился.

Идиллию (или кошмар) прервал кофе, вплеснувшийся из турки на конфорку. Он опасно зашипел, и хозяин квартиры, чертыхаясь, тут же соскочил убирать беспорядок. Чутка позднее, проматывая ленту сети, он сидел на табуретке, опершись локтем на подоконник. Сам подоконник располагал на себе помимо хрупкой руки: барабанные палочки, стопку бумаг, где Джено рассмотрел нотные строки, скорчившийся от засухи цветок и пыльную библию. Солнца всё ещё не было, ни волосы, ни один предмет в комнате никак не подсвечивался, но вокруг Ренджуна всё равно легко можно было вообразить сияние. 

– Если я сейчас уйду, ты мне напишешь? – спросил Джено невзначай. Время было полуденное, и стоило бы вернуться к оставленным делам. Не отрываясь от чтения постов и кусания ногтя на большом пальце, парень перед ним замотал головой, а затем поднял глаза, так и не убрав руки от лица.

– Зачем тебе писать?

– В надежде на следующую встречу. 

– Не нужна мне такая надежда. 

Кинув собственный телефон через стол с открытым на экране профилем, Ренджун притянул одно колено к себе и уперся в него носом. 

– Сам мне пиши. Тогда вера в эту встреча появится. Вероятность повысится. Мне многое с тобой обсудить хочется. 

Чуть позднее завязывая ботинки в коридоре, Джено распрямился, чтобы натянуть ветровку. Теперь в сравнении с Ренджуном на нём было слишком много одежды. Тот же босой пяткой чесал правую голень и широко зевал, прикрывая рот. 

– Может полюблю тебя потом, – протянул он в очередном зевке. Но, увидев, как Джено остолбенел на секунду, быстро продолжил. – Это не заверение, а всего лишь возможность. 

– И я не могу ей не воспользоваться.

Ренджун сморщил нос. Слишком приторно для любителя антихристианской музыки. Джено покидал квартиру с чувством, будто отправлялся в плавание. Впереди ещё штормы и затяжной штиль, ласковый ветер и колючий – он уже любил всё то, что ещё не свершилось. А сейчас просто мечтал поцеловать эти губы вновь.