Гора Чанмин мирно кутается в пушистые снега — дни, недели, месяцы незаметно текут мимо. Погрузиться в сонное спокойствие отшельнической жизни оказывается на удивление легко — для Чжоу Цзышу, по горло сытого интригами цзянху. Но, видимо, не для Вэнь Кэсина, чей вздорный нрав не усмирили ни чудом миновавшая гибель, ни притупляющий чувства вечный холод. Бывший глава Долины призраков, а ныне безукоризненный беловолосый бессмертный — как очаровательно заблуждаются жители окрестных селений — всё так же суетлив и многословен, разве только уже без излишней нервозности, которую когда-то прятал под сотней слоёв наглости и кокетства. И Чжоу Цзышу чувствует, что как бы ни был с ним счастлив его избранник, их размеренный быт постепенно начинает давить на него подобно тяжести вековых снежных пластов.
Может, он и не признает этого вслух, но это заметно в его нарастающей раздражительности. Они оба слишком устали ещё в прежней жизни, чтобы ругаться в открытую, но порой срываются друг на друге из-за мелочей, и это начинает беспокоить. Не для того, в конце концов, они пошли против смерти и отринули мирскую суету, чтобы в итоге злиться друг на друга из-за ничего не значащих бытовых мелочей или разных взглядов на стиль обучения молодняка.
Поэтому в какой-то момент Чжоу Цзышу решается на компромисс. Он долго обдумывает, в какие именно слова его облечь, чтобы не дать Вэнь Кэсину повода изобразить из себя смертельно оскорблённую добродетель, коей попользовались и выбросили на обочину — а тот, он чувствует, непременно использует такую возможность, если дать на это хоть шанс. Правда, в итоге ему не приходит в голову ничего лучше, чем буркнуть:
— Я, между прочим, не держу тебя здесь на привязи.
Вэнь Кэсин давится морозным воздухом. Они снова сцепились из-за какой-то ерунды, но пока не успели распалиться достаточно, чтобы по их скромной обители начала летать немногочисленная утварь — или чтобы многострадальная кровать снова была вынуждена терпеть их бурное примирение. Всё замерло на полпути — потому он и не может понять, как реагировать… и с чего его А-Сюй вообще брякнул такое.
Последний, впрочем, тут же осознаёт, насколько остры осколки обронённых им слов — и насколько опасно вооружать ими своего избранника. Но оправдываться поздно:
— Я не…
— Стало быть, я тебе в тягость, так, Чжоу-сюн? — с холодной яростью взбешённой гадюки шипит Вэнь Кэсин, не давая ему шанса оправдаться. — И то, что я для тебя сделал…
— Я не говорил, что не ценю того, что ты для меня сделал! — успевает рявкнуть Цзышу, пока не стало слишком поздно. Опасный блеск в тёмных глазах Вэнь Кэсина слегка тускнеет, но не исчезает полностью. Нужно спасать ситуацию, причём быстро. — Но я же вижу, что ты здесь места себе не находишь от скуки. Я-то никуда уйти не могу, но ты… Я не против, если ты будешь иногда возвращаться туда.
Туда, откуда они с таким трудом выбрались… Нет, Чжоу Цзышу совершенно не скучает по оставшемуся за порогом суетному миру — но за возлюбленного с такой же уверенностью говорить не имеет права.
Вэнь Кэсин поджимает красивые губы и молчит, и это весомее любых слов, какие он мог бы произнести. Наконец он выпрямляется и, гордо приподняв точёный подбородок, направляется к выходу.
У Чжоу Цзышу стынет под рёбрами, будто туда хлынула ледяная вода разом со всех родников, которые бьют у подножия Чанмин. Он кидается следом, но Вэнь Кэсин замирает вполоборота и останавливает его лёгким жестом:
— Выдохни, я пока что никуда не ухожу. Просто если продолжим сейчас, я точно тебе врежу.
Он покидает комнату, больше не встречая сопротивления, но колкое "пока что" предательски повисает в воздухе.
Они вновь заговаривают уже поздней ночью, когда у обоих не остаётся выбора, кроме как вернуться в комнату, что служит им спальней. Оба опасаются смотреть друг на друга, будто нашкодившие юнцы. Вэнь Кэсину это надоедает первому:
— Ты прав, я не был готов к такой жизни, — чеканит он, а затем продолжает уже мягче: — Но, справедливости ради, как можно быть к такому готовым?
Чжоу Цзышу пожимает плечами и проглатывает ремарку о том, что он после чудесного спасения согласен на жизнь любую, а Вэнь Кэсин в тот день был готов от своей и вовсе отказаться, так что ему ли задаваться такими вопросами.
— Если соберёшься уйти, предупреди заранее, — бросает Чжоу Цзышу, и Вэнь Кэсин шипит снова, но уже привычно, совсем не так ядовито, как днём:
— А-Сюй, ты… невыносим!
Ощутимые щипки за плечи и бока приводят в чувство. Чжоу Цзышу сносит их с поистине даосским терпением, а затем сгребает супруга в объятия и придавливает к постели. Зарывается носом в размётанные по плечам серебристо-белые волосы да так и замирает, погрузившись в уже ставший родным запах и прячась в нём от необходимости продолжать разговор.
Вэнь Кэсин застывает тоже, не зная, чего ожидать. Спустя какое-то время его руки опускаются на плечи Чжоу Цзышу и теперь осторожно поглаживают вместо того, чтобы щипать и цеплять ногтями.
Молчание длится долго — не настолько неуютное, как днём, когда Вэнь Кэсин отказался удостоить Чжоу Цзышу даже ответом, но всё же достаточно прохладное, оставляющее ощущение необходимости наконец объясниться.
— А-Сюй, — наконец раздаётся у него над ухом, — я вернусь.
В это хочется верить. Он обычно не воспринимает всерьёз капризы Вэнь Кэсина, которые, он давно понял, просто присущи его характеру. Но именно сегодняшняя стычка заставила Чжоу Цзышу малодушно усомниться, действительно ли он сумел стать для возлюбленного самым надёжным пристанищем и вправду ли их горная обитель — тот самый долгожданный дом, которого им обоим так не хватало и в который хочется возвращаться.
— Ну, если ты захочешь после этого снова жить в холоде и с ворчливым мужем… — он поворачивает голову так, чтобы искоса взглянуть на Вэнь Кэсина. Тот ерошит ему волосы и фыркает в своей обычной манере:
— Даже не думай, что ты так легко от меня избавишься!
Луна над горами идеально круглая и сияет словно фонарь, указующий путь всем потерянным странникам. Вэнь Кэсин смотрит на неё и шепчет, баюкая любимого в объятиях:
— Не успеешь снова увидеть такую же полную луну — и я буду дома, обещаю.
Наутро они расстаются без горечи и лишних прощаний. У Вэнь Кэсина немало дел и немало людей, которых нужно навестить: как живых, так и тех, на чьих могилах стоит поддерживать порядок. Мир не стоял на месте, пока эти двое наслаждались уединением в своём вынужденном отшельничестве, и пусть для Чжоу Цзышу путь назад закрыт, он понимает, что своего неугомонного супруга он всё равно не удержит, если тот захочет уйти — так в чём толк пытаться ему это запретить?
Вэнь Кэсин замирает на пороге, на мгновение оборачивается, и морозную белизну его волос расцвечивают тёплые рассветные краски, а в тёмных глазах заметна благодарность. Напоследок он привычно смущает сердце Чжоу Цзышу своей обезоруживающей улыбкой, бросает прощальное: "Не скучай, А-Сюй", — а затем уходит.
Так для Чжоу Цзышу начинаются дни, куда более походящие на благопристойное затворничество бессмертного совершенствующегося, нежели тот беспредел, что творился на этой горе, когда их было двое.
Поначалу всё идёт хорошо, даже слишком: медитировать в полной тишине, которую не нарушают шум и болтовня, действительно легче. Кажется, первые несколько дней Чжоу Цзышу так и проводит, наслаждаясь давно утраченным абсолютным спокойствием.
Но постепенно оно начинает наскучивать и тревожить. Завывания ветра не приносят звонкого голоса и смеха, никто не препирается с ним из-за беспорядка в комнате, а половина постели предательски холодна и пуста. Даже их любимое вино словно теряет прежний вкус. Пасмурным утром Чжоу Цзышу закрепляет в причёске одну из бесчисленных заколок Вэнь Кэсина и осознаёт, что бездумно оглаживает кончиками пальцев выточенный из белого нефрита завиток, будто в стремлении уловить в нём отголосок тепла других рук.
На вторую неделю к нему вдруг заявляется Чжан Чэнлин — ну надо же, вспомнил о необходимости продолжить обучение и даже не попытался прикрыться делами клана. Он тоже сразу отмечает непривычную тишину и обеспокоенно, в своей обычной наивной манере, осведомляется о пропаже "младшего дядюшки", с которым так неудачно разминулся.
— Отправил его заняться делами, такого же бездельника, как и ты, — одёргивает ученика Чжоу Цзышу. — Ты учиться пришёл или чаи с ним распивать?
Заниматься с учеником, когда никто не говорит под руку и не пытается влезть со своими ценными замечаниями, тоже оказывается легче. Вот только мальчик — нет, уже юноша, вытянувшийся и окрепший, — за время совместного путешествия впитал как губка оба их стиля боя, и от каждого стелющегося, обманчиво мягкого вэнькэсиновского движения, которое вкрадывается между приёмами, перенятыми у Чжоу Цзышу, у последнего кошки на душе скребут.
Да как этот недобитый призрак успел так наследить в его жизни, что никуда нельзя и взгляд кинуть, чтобы не наткнуться на что-то связанное с ним?
Чжоу Цзышу не знает, злится он на Вэнь Кэсина или на самого себя, но порой среди ночи ему кажется, будто ему в грудь снова вогнали семь ядовитых гвоздей, которые по капле вытягивают из него жизнь. Вот только сейчас некому взять его за руку, придержать в объятиях и с тревожной лаской в голосе тихо звать по придуманному имени до самого рассвета.
К началу четвёртой недели Чжоу Цзышу признаёт сам перед собой, что ему не хватает Вэнь Кэсина, да так, что впору выть на луну, серпу которой, пусть и широкому, ещё так далеко до идеального круга. Чжан Чэнлин благодарит за учение и отправляется домой, напоследок пообещав вернуться снова, как только разберётся с делами, а также передать младшему дядюшке, если его встретит, что у того тоже есть дом, где его ждут. Последнее юноша предлагает сам, невзирая на полученный в ответ тяжёлый взгляд — может, он и не слишком сообразителен, но, видимо, связь между этими двоими очевидна настолько, что её заметит даже слепой и глухой.
Чжоу Цзышу никак это не комментирует и ловит себя на подозрении, что мальчишка решил наведаться вовсе не ради учёбы — которую по уму надо бы вести непрерывно, а не по паре недель раз в полгода, — а просто чтобы убедиться, что у них двоих, в какой-то краткий промежуток по чистой случайности оказавшихся для него самыми близкими в мире людьми, всё хорошо. И надо же было лао Вэню устроить сцену именно в это время? Что он теперь о них подумает?
Чжоу Цзышу мимоходом мысленно отмечает, что всё-таки к нынешней ситуации привели в первую очередь именно его слова, но сознаваться в этом перед кем-то помимо себя он не собирается. Разве только всё совсем выйдет из-под контроля.
Интересно, сколько он протянет внизу, если решит спуститься на поиски? И сможет ли потом вернуться без последствий?
Не то чтобы он переживал так уж сильно — в конце концов, кто-кто, а бывший глава Долины призраков в состоянии постоять за себя даже теперь, но всё же…
А может, и не нужно ни за кем идти и никого спасать? Может, единственный, от кого здесь стоило бы спасаться — это он сам и Вэнь Кэсину это уже успешно удалось?
Он отмахивается от этих мыслей, одна мрачнее другой, всю оставшуюся неделю, которая, по ощущениям, тянется дольше, чем предыдущие три вместе взятые. Прогулки по горе не добавляют радости: однообразие пейзажа лишь нагоняет ещё тоски. В последний вечер ожидания он никак не может заставить себя ни погрузиться в медитацию, чтобы время текло быстрее, ни уснуть, и когда наконец восходит луна, он глядит на неё со смесью тоски и невнятной надежды. Она снова идеально круглая, без единой щербинки, какой была и в ту ночь, когда Вэнь Кэсин пообещал вернуться домой. Интересно, они оба смотрели на неё весь этот месяц — или лишь один из них пристально следил за тем, как серебряный фонарь сворачивается в тонкий серп, а затем гаснет вовсе, чтобы вскоре снова развернуться и засиять в полную силу?
Видимо, в какой-то момент Чжоу Цзышу всё-таки проваливается в дрёму, из которой его выдёргивает неясное ощущение. Будто сама гора подсказывает: он здесь больше не один. То ли его чувства настолько обострились, то ли он сроднился с этой пронизанной энергией местностью и она сама словно стала всевидящим и всеслышащим продолжением его тела, но он поддаётся этому зову и выглядывает наружу, лишь чтобы убедиться, что вдалеке, на ведущей к их дому заснеженной тропке, показался долговязый силуэт в тёмном плаще.
Даже в сравнении с серебрящимся снегом и лучами лунного света волосы Вэнь Кэсина, собранные в изящную причёску, смотрятся подобно жемчугу среди дешёвого бисера, завораживая своим сиянием. Чжоу Цзышу недолго изображает равнодушие: в конце концов он выходит наружу, как раз чтобы услышать, как по морозному воздуху к нему летит долгожданное обращение:
— А-Сю-ю-юй! Что ты забыл на улице посреди ночи?
— Могу спросить у тебя то же самое, — отзывается он и не может побороть глупой улыбки. — Какого демона ты ищешь на горной дороге ночью? Не мог дождаться утра?
Они пока достаточно далеко друг от друга, но даже на этом расстоянии ему уже видно улыбку, расцвётшую на бледном лице Вэнь Кэсина подобно бутону зимней сливы.
— Такому бессердечному чурбану, как ты, А-Сюй, я бы никогда не доверил писать стихи или сочинять для кого-то комплименты, — Вэнь Кэсин останавливается на полпути, делая вид, будто ему, поднимающемуся в гору с поклажей, нужно отдышаться. — Даже когда ты беспокоишься о любимом муже, это звучит так, будто ты обвиняешь его во всех грехах мира — ну где это видано? Неудивительно, что тебя способен терпеть только я!
Чжоу Цзышу фыркает, уже не пытаясь скрыть облегчение, то и дело прорывающееся наружу через смех и улыбку:
— Великодушие лао Вэня не знает границ! Иначе этому недостойному пришлось бы провести остаток своих дней одиноким монахом в затворничестве.
Вэнь Кэсин приближается достаточно, чтобы сбросить узел с гостинцами прямо в снег у дома и замереть на месте, словно не решаясь сделать последние несколько шагов.
— Боюсь, монашеская благопристойность такому красавцу не грозит, уж я об этом позабочусь. — Его улыбка отражает улыбку Чжоу Цзышу: такая же искренняя и чистая, совершенно дурацкая, будто им обоим по пятнадцать и они впервые выбрались на свидание весенним вечером под луной. — Но пока мы оба здесь, во дворе, не желаешь ли размяться? А то, наверное, совсем тут заржавел без тренировок.
— Что ты, — возражает Чжоу Цзышу, не сводя с него глаз, — тренировался день и ночь.
— Ах, и ночь тоже… Было с кем? — недобро скалится Вэнь Кэсин, невзначай принимая боевую стойку, будто не он только что преодолел утомительный подъём на гору.
Чжоу Цзышу улавливает в его горящем взгляде и напряжённой линии плеч нежданное злое веселье, обжигающее и явно ищущее выхода. Что ж, как ему угодно — хотя они оба прекрасно понимают, чем всё это закончится.
Первый выпад Вэнь Кэсин отражает легко, словно отмахивается от назойливой мухи — даром что больше нет духовной силы, но отточенные годами навыки не пропьёшь. Уж он-то пытался.
— Как там жизнь… внизу? — Чжоу Цзышу наступает неспешно, сдерживается: это, в конце концов, не битва насмерть и не состязание, просто часть их странной манеры общаться друг с другом.
— Весь цзянху в глубоком трауре, — ехидствует Вэнь Кэсин, так же неторопливо отступая и уклоняясь от выпадов. — Неужто доблестный глава Тяньчуана сгинул без возврата? Они убиты горем, А-Сюй!
Тот хмыкает и едва заметно поворачивает корпус как раз в тот момент, когда узкая длинная ладонь намеревается нанести ему довольно болезненный удар. Широкие рукава взмётывают за собой вихрь снежных искр, а запястье Вэнь Кэсина оказывается в плену крепкой хватки.
От соприкосновения становится жарко, будто они не стоят по щиколотки в снегу. Вэнь Кэсин щурит смеющиеся глаза и даже не пытается вырваться — напротив, в ответ хватает Чжоу Цзышу за вторую руку и вызывающе вскидывает подбородок.
— А какие новости у почтенного бессмертного?
— Приходил Чэнлин, — сдержанно сообщает Чжоу Цзышу. — Пробыл пару недель и снова сбежал от учёбы, бездельник.
— Слышал, он был крайне раздосадован отсутствием любимого дядюшки, — притворно вздыхает Вэнь Кэсин, отводя взгляд. — Неудивительно, что один на один с тобой он продержался так мало.
Чжоу Цзышу дёргает его за руку.
— Вы встретились?
Улыбка Вэнь Кэсина тут же прибавляет в искренности и мягкости.
— Мир смертных и вправду не больше, чем кажется отсюда — на ладони точно поместится. И как там не столкнуться с собственной тенью?
Он пользуется замешательством супруга поистине филигранно: пытается опрокинуть Чжоу Цзышу в снег, но не преуспевает. Тот в последний миг находит опору и выпрямляется, а затем захватывает Вэнь Кэсина со спины в жёсткие объятия.
— Ты видел, как он сражается? Ничего не хочешь сказать?
Вэнь Кэсин беззаботно поводит плечами, явно наслаждаясь своим незавидным положением.
— Мальчик учился у лучших! А что, тебе не к душе его навыки? — Он откидывает голову на плечо Чжоу Цзышу, чтобы коснуться горячими губами его уха, и хрипло шепчет: — Когда я, уходя, говорил, чтобы ты не скучал, то покривил душой. Я мечтал, чтобы каждая мелочь напоминала тебе обо мне. Что скажешь, это сработало?
Пожалуй, недвусмысленная реакция тела крепко прижавшегося к нему Чжоу Цзышу должна служить вполне красноречивым ответом. Он отрывисто выдыхает и тащит Вэнь Кэсина с улицы в дом, прижимает к первой же стене — и замирает, будто в ожидании разрешения прикоснуться так же, как когда-то.
Глаза Вэнь Кэсина сверкают в темноте подобно агатам. Он тоже дышит часто и тяжело, облизывает пересохшие губы и привычно отделывается цветистыми иносказаниями вместо того, чтобы поговорить напрямую:
— Ты смотрел на луну, А-Сюй? Замечал, как медленно она убывала, а затем росла? Думал каждый вечер о том, что кто-то ещё наблюдает за ней вместе с тобой?
Нет, это совершенно невыносимо. Чжоу Цзышу упирается руками в стену с обеих сторон от лица Вэнь Кэсина, наклоняется ближе и почти касается своим носом его.
— Я… скучал, если ты хочешь это услышать. Особенно когда начинал сомневаться, что ты вернёшься.
Тот в изумлении вскидывает соболиные брови:
— Моё обещание для тебя пустой звук? Я же сказал: одна луна — и я буду дома. — Он щурится и пристально глядит на возлюбленного. — А-Сюй, как тебе вообще могла прийти мысль, что за несколько месяцев совместного уединения я разлюблю мужчину, ради которого ещё недавно был готов отдать жизнь? Каким бы невыносимым он ни был.
Его показное возмущение не в силах скрыть нежность, которой лучатся тёмные глаза, когда он смотрит на своего непутёвого избранника. Чжоу Цзышу качает головой и сдаётся: запечатывает любимые губы крепким поцелуем, который застаёт врасплох даже всегда готового к разврату Вэнь Кэсина. Тот сдавленно охает, но тут же отвечает — несдержанно и алчно, мгновенно включаясь в игру. Плевать на приличия, последствия их ссоры и так затянулись слишком надолго.
Кислый привкус во рту наконец сменяется терпкой винной сладостью, горячее тело завораживающе изгибается между ним и стеной, и даже саднящее ощущение от скребущих шею и плечи острых ногтей кажется до одури приятным. И Чжоу Цзышу расслабляется, теряет бдительность — непростительная оплошность по меркам его прежней жизни, но в этой — допустимая роскошь. Он едва успевает заметить, как они меняются местами, и теперь уже Вэнь Кэсин наслаждается главенством.
— Целый месяц одиночества, А-Сюй… Как думаешь, на какую ночь мне стали сниться твои лопатки и талия? И шея… — Он прижимает его к стене и жадно скользит губами вниз от нервно дёрнувшегося кадыка к ключицам.
— Зная тебя, на первую.
Вэнь Кэсин щекотно фыркает, не отрываясь от своего увлекательного занятия.
— Вот что значит родственная душа: знаешь меня лучше, чем я сам.
Он нетерпеливо распахивает шире ворот невзрачного ханьфу, влажно проводит языком вдоль ключиц, затем мягко, почти что дразня, пробует их на зуб — и Чжоу Цзышу шумно втягивает носом воздух, запрокинув голову. Он ловит одну из рук Вэнь Кэсина, которые ласково блуждают кончиками пальцев по затянувшимся шрамам от гвоздей, и проводит носом по запястью. Упивается родным запахом, что чудился ему весь этот месяц, подстерегал призраком то среди слоёв аккуратно сложенной одежды, то на соседней подушке, к которой он то и дело неосознанно пододвигался во сне.
Вэнь Кэсин охает ему в плечо, когда горячие губы впиваются в нежную кожу запястья, с силой втягивают её, желая осквернить тёмным следом пьянящей страсти.
— А-Сюй… держи себя в руках, — показная строгость совсем не вяжется с его хриплым голосом и пробивающей тело дрожью, которая лишь усиливается, когда Чжоу Цзышу тянет его на себя и жарко выдыхает прямо в губы.
— Не хочу.
Глаза Вэнь Кэсина распахиваются шире, будто в попытке поймать в колдовскую глубину зрачков ещё больше пляшущих по комнате лунных отблесков. Чжоу Цзышу мимоходом любуется этим, прежде чем откинуть серебристые пряди с плеч любимого и запустить ладони под его одежду.
Вэнь Кэсин вздрагивает и хихикает:
— Уже отвык от твоих холодных рук.
Он хватает одну из юрких ладоней и растирает прохладные пальцы, а затем ловит пару из них своим ртом, и Чжоу Цзышу ведёт от влажного жара и того, как увлечённо и сосредоточенно губы и язык скользят по его фалангам.
— Так вот как заставить тебя замолчать, я запомню, — хрипит Чжоу Цзышу, надавливая пальцем на горячий язык. Вэнь Кэсин глухо хмыкает и смыкает зубы — достаточно ощутимо, чтобы любовнику захотелось отомстить. Что тот и делает, одной рукой торопливо распуская завязки дорожной накидки и ослабляя пояс под ней.
Вэнь Кэсин подхватывает идею раздевания с энтузиазмом, и в спальню они вваливаются почти полностью обнажёнными, избавляясь от последних скрывающих стыд предметов одежды уже полулёжа на постели. Какое-то время они тратят на борьбу за главенство: оба настолько изголодались по близости, что ни один не согласен хоть чуть уступить второму. Наконец Чжоу Цзышу удаётся нависнуть сверху — хотя он уверен, что торжествовать ему недолго.
Он вдруг вспоминает, как Вэнь Кэсин, который никогда не стеснялся расточать ему комплименты, однажды, будучи мертвецки пьяным, пробормотал, что Чжоу Цзышу в своих скромных однотонных одеждах, сдержанный, но опасный, напоминает ему обманчиво спокойное небо прямо перед бурей. Теперь он понимает это поэтичное, вполне в духе его возлюбленного, сравнение: надвигающаяся гроза стрекочет молниями под разгорячённой кожей и требует выхода. И он не сдерживает её: прижимает Вэнь Кэсина к постели и долгим движением льнёт к нему всем телом так, что в точках соприкосновения словно искрит. Он ловит губами восторженный стон любовника и смакует его, протолкнув язык между разомкнутых влажных губ.
Есть нечто гармоничное в этом алчном сплетении обнажённых тел на скомканном шёлке простыней, в перепутанных белых и чёрных волосах, взмокших и выбившихся из причёсок, в том, как любовники то и дело меняются местами и ни один не желает подчиниться. Во всяком случае, желающий обнаружить эту гармонию легко смог бы её найти и воспеть — но Чжоу Цзышу сейчас не до того. Он пытается удержать Вэнь Кэсина на месте, но терпит сокрушительное фиаско и оказывается придавлен к постели крепкой хваткой ловких рук и приятной, хорошо знакомой тяжестью распалённого тела.
Вэнь Кэсин шало улыбается, откидывает с лица встрёпанные пряди и толкается вперёд бёдрами: пока что несильно, только чтобы обострённая чувствительность внизу живота заставила вздрогнуть от соприкосновения. Чжоу Цзышу этого мало: он заставляет любовника наклониться ближе и вовлекает его в поцелуй, а сам тем временем скользит рукой вниз, вклинивается ею между их тел и обхватывает ладонью оба напряжённых естества. Пока первая страсть не утолена, не может идти и речи о том, чтобы тратить время на подготовку к полноценной близости — но сейчас можно обойтись и без этого. Движения мозолистой руки неспешны, но точны, и вторящие им сладкие вздохи звучат подобно нотам причудливой мелодии.
Обычно Вэнь Кэсин в постели болтлив сверх меры, но на этот раз почему-то всё иначе, как будто даже он слишком соскучился и предпочёл сосредоточиться на более важном деле. Ведь что может быть важнее искусства любви для такого развратника? Он наверняка прочёл бы об этом лекцию, если бы мог — но как же удачно, что сейчас его губы почти всё время заняты поцелуями, а воздуха едва хватает на то, чтобы восстановить дыхание в кратких паузах между ними. Однако он всё равно умудряется то и дело стонать с таким сладострастием, что у Чжоу Цзышу всё тело сводит от желания — и это несмотря на то, что он утоляет его прямо сейчас.
Он не уверен, что хоть раз в своей жизни желал кого-то настолько сильно и всепоглощающе, и уж точно не думал, что способен на подобную страсть в давно не юном возрасте, а теперь ещё и будучи вроде бы далёким от страстей бессмертным. Впрочем, что может быть лучше: даже если ему однажды наскучит сидеть на ледяной горе и питаться снегом, сейчас эту тоску есть кому скрасить, а значит, его ждёт долгая, очень долгая жизнь бок о бок с человеком, который сводит его с ума — во всех возможных смыслах, приятных и нет. И при всей невыносимости Вэнь Кэсина, хорошего в нём всё-таки больше, ворчливо признаёт Чжоу Цзышу, так что это не самая незавидная судьба.
Главной из его немногочисленнных приятных черт является то, что этот бывший призрак по какой-то неведомой причине его, А-Сюя, любит — любит так, что был готов отдать свою жизнь в обмен на его, так, что согласился запереться на этой проклятой горе вместе с ним и не видит в этом ничего ужасного. Раз уж вернулся…
Это не может не трогать за душу даже такого бессердечного чурбана, каким себя считает Чжоу Цзышу. Вэнь Кэсин любит его — это слышно в каждом вздохе и стоне, видно в каждом взгляде, пронзающем темноту. Он несёт свою любовь подобно знамени и не стесняется постоянно о ней говорить — и Чжоу Цзышу может сколько угодно закатывать глаза и ворчать, что слышит эти признания слишком часто, но у него не хватит духу соврать, будто каждое из них не обдаёт волной жара его смягчившееся сердце. Едва ли хоть кто-то ещё когда-либо относился к нему так же тепло — едва ли он вообще это заслужил, и очень вряд ли он способен на ответное чувство подобной силы, но отчего-то хочется стараться и доказывать избраннику, что тот не зря лелеет жаркое пламя своей страсти и делится им так щедро и безоглядно. Об этом красноречиво говорят низкие стоны, срывающиеся с губ вечно сдержанного Чжоу Цзышу, это выписано шифрами из багряных следов на фарфорово-бледной коже Вэнь Кэсина: ты мне нужен, я тебя ценю, я тобой дышу. За этот месяц они оба успели понять, что могут существовать поодиночке — но не хотят, потому что это именно что пустое существование, не более.
Вспышка наслаждения настигает их почти одновременно и очень быстро, будто они впервые дорвавшиеся друг до друга юнцы. Вэнь Кэсин сбивчиво дышит и глядит осоловелыми глазами.
— Не думай, что отделаешься так легко, А-Сюй, мне всегда тебя мало.
Чжоу Цзышу верит, знает по опыту: если уж его любовник добился близости, успокоится не скоро, тем более сейчас, когда, луна свидетельница, они так давно не виделись. Но сейчас, в те недолгие мгновения, пока он сонный и притихший, его легче уложить, подмять под себя и успокоить нехитрой лаской: потереться щекой о щёку, зарыться носом в ложбинку над ключицей и дышать терпким родным запахом.
— Я не рассказал тебе ещё кое-что, — выпаливает Вэнь Кэсин с таким видом, как будто прятал от него подарок к празднику, но вдруг, повинуясь собственному капризу, решил вручить раньше времени. Чжоу Цзышу вопросительно приподнимает бровь, и он продолжает. — Там, внизу, я встретил знакомое нам обоим древнее чудище…
— С чего ты вдруг о нём? Добиваешься, чтобы я не смог во второй раз? — ворчит Чжоу Цзышу, закатывая глаза.
Вэнь Кэсин хмыкает.
— Никакого почтения к старшим!
— Вот, ты уже и говоришь как он! — притворно ужасается Чжоу Цзышу, а затем уточняет, понизив голос: — Он ещё держится? Прожрал по дыре в кошельке каждого встречного, и его жертвы уже стали повторяться?
— Он… — Вэнь Кэсин задумчиво накручивает на палец снежно-белую прядь. — Думаю, ему осталось недолго. Но он сказал мне кое-что важное.
Он наскоро пересказывает свою беседу с Е Байи, а Чжоу Цзышу глядит в окно, на полную луну. Он лежит головой на груди Вэнь Кэсина и вслушивается в его участившееся сердцебиение, перестук которого почти полностью перекрывается гулко отдающимся низким голосом. Каждый удар этого сердца, каждый вдох, каждое слово — подарок судьбы. С чего она вдруг решила ещё расщедриться?
— Ты хочешь сказать, — наконец берёт он слово, жестом заставляя Вэнь Кэсина замолчать, — он из вредности не рассказал, что мне не обязательно постоянно торчать здесь, чтобы не превратиться в такую же развалину, как он сам?
Вэнь Кэсин пожимает плечами:
— Ты же его знаешь. Может, хотел проверить, справишься ли ты первые месяцы. Если бы мы сейчас не встретились и я не уговорил его рассказать подробнее о твоём состоянии…
— Даже думать не хочу, во сколько тебе обошлись эти знания, — отмахивается Чжоу Цзышу, но мысли его уже мчатся вперёд со скоростью снежной лавины. Он может покидать гору, изредка и при определённых условиях — но может, не теряя своего новообретённого бессмертия и силы. И его избранник, его возлюбленный, его, без лишних слов, муж так имеет гораздо меньше шансов сойти с ума от монотонности их быта и снова уйти морозным утром — на этот раз не пообещав быть дома через одну луну.
В это всё ещё верится с огромным трудом — но какой прок прожорливому чудищу сначала помогать им, чтобы потом вот так обмануть? В конце концов, ещё есть время, прежде чем им захочется проверить правдивость его слов. А пока что найдутся дела поважнее…
— А-Сюй, ты здесь? Меня пугает, когда ты вот так замолкаешь и смотришь в пустоту.
Кажется, к Вэнь Кэсину полностью вернулась его говорливость. Чжоу Цзышу хмыкает и приподнимается на локтях, чтобы на ощупь найти губы любовника и припасть к ним, не обращая внимания на его попытки что-то бормотать прямо в поцелуй. Всё, что сейчас важно — этот податливый горячий рот и ловкий язык, сила тонких, но крепких рук и нетерпеливо ёрзающее под ним жаждущее тело, снова готовое к страсти. И ещё то, что обладатель всего этого великолепия будет рядом и сейчас, и когда они проснутся поутру, и ещё не одну тысячу дней и ночей. Неважно, останутся они на Чанмин поддерживать легенду о паре бессмертных или отправятся в бесконечное странствие — главное, что вместе.
А обо всём остальном можно подумать позже. Через луну-другую.