«Значица, не припекло вас еще должным образом, смердов поганых — как припечет раскаленным железом, с челобитной ко мне низменно притащитесь и лик свой воротить ужно не станете!..»

Таинственный лиловый сумрак медленно опускался на притихший в ожидании наступления ночи перелесок. Беззвездное темное небо свинцовым наволоком давило на молчаливую землю, и только тихий плеск прорезающей рощу речушки, перемежавшийся с пощелкиванием сонных деревьев, возвещал о присутствии затаившейся жизни.

С минованием священного праздника Бирке, знаменующего точку весеннего равноденствия, умиротворенная природа начала помалу просыпаться и оживать: на лесных прогалинах среди подтаявшего снега повсеместно проявились задорные пятнышки показавшихся первоцветов — с перепаханных полей же, засеянных яровой пшеницей, начали отчетливо доноситься трели воротившихся певчих скворцов. Освободившиеся из пленения мерзлоты большаки превратились в застоявшуюся топкую беспутицу, и по разбитым грязевым дорогам вконец-таки потек нескончаемый поток разномастных путников. День заделался длиннее и ярче, однако же и ночи по-прежнему страшили своим пронизывающим холодом и мраком, оставаясь по-весеннему прохладными и долгими — неумолимо отступающая под полуденными лучами зима возвращала себе безраздельное властвование с наступлением непроглядного вечера.

По узкой петляющей тропке, проложенной вдоль заиленной речушки со звучным названием Барсучий ручей, сквозь погрузившийся в сумерки лес пробирались двое безголосых путников. Первым ступал облаченный в лохмотья змееглазый прошлец: высокий, поджарый и жилистый, снаряженный покоящимся в ножнах клинком и закрепленными на чреслах устрашающими крючьями — в своих почерневших от сырости и впитавшейся крови обносках он казался подобным развоплощенному мороку. Мягко касаясь разросшихся стеблей отрезом истрепавшегося рубища, он ступал совершенно бесшумно, со скользящей пластичностью уклоняясь от преграждающих тропинку древесных побегов: даже сочленения подвешенной к его поясу стали сдвигались в мерном такте с осанистым станом, отчего приметить наводящего трепет скитальца мог исключительно смотрящий в его сторону приглядчик... Легкомысленно заглянув в наполовину разбитое параличом обличье страшного выродка и по ошибке встретившись со сковывающим воззрением его вертикальных зениц, безыскусный простец мог даже запросто признать в безобразном бродяге преступника иль неприкаянного вурдалака, восставшего под тяжестью посмертного проклятья!.. И только проглядывающий из-под складок нищенского рубища серебристый медальон с изображением оскалившего зубы волка утешающе возвещал, что в действительности то являлся ведьмак: безродный страхолюд и вырожденец, какой, невзирая на угрожающий облик и нрав сутяжливого злыдаря, зарабатывал себе монету исключительно пристойным ремеслом, избегая душегубства и паскудного разбоя... На плече брыдкий мастер, обиходно именовавшийся Освальдом, нес тяжелую дорожную котомку, доверху заполненную всевозможным алхимическим инвентарем: хитроумными устройствами для трансмутации да гранеными скляницами с припасенным дистиллятом и колдовскими микстурами. И даже означенная тягостная ноша, казалось, нисколько не мешала ему сохранять искусную бодрость движения.

Следом же за завернутым в запыленные лохмотья убийцей чудовищ вышагивал второй нагруженный путник, невысокий белобрысый мальчонка, какой измученно вздыхал при всяком проделанном шаге. Светленький, голубоглазый и курносый, усыпанный игривыми дитячьими веснушками — даже будучи облаченным в столь же мрачную и брыдлую одежку, сей миловидный ребятенок смотрелся полной противоположностью своего пугающего проводника. Тяжело переставляя уставшие ножки и поистине подгибаясь под тяжестью наваленных за спинку вьюков с малоценным дорожным скарбом, измотанный длительным пешим путешествием салажонок, ведьмачий пасынок Мирко, едва поспевал за отошедшим вперед наставителем. В опустившемся на перелесок вечорошнем сумраке уставшие мальчишечьи глазенки не различали уже воистину ни зги — и только мелькающая впереди фигура грозного наставника оставалась для него ориентиром в нескончаемом тернистом пути. И ежели сам бухмарный мастер перемежался с безустанной прытью и пластичностью, измотанный многочасовым передвижением мальчонка от навалившейся немощи натыкался на всякое попадающееся препятствие: спотыкался об попавшиеся камушки, норовил зацепиться одежкой за разлапистые ветви и то и дело вязнул в перемешанной с подтаявшим зазимком болотистой слякоти... Вдобавок еще и перекинутая через мальчишкино плечико ременная портупея с продетыми в петельку деревянными мечами беспрестанно смещалась набок и соскальзывала...

В разухабистых скитаниях с убийцей чудовищ мягкодушному дитенку пришлось хлебнуть превеликое множество несправедливых лишений... Разлуку с родными местами, столкновение с бесчувственными изуверами и даже грозящее обернуться погибелью магическое ранение!.. А также людскую дрянную молву... Даже разительное внешнее различие с обезображенным ведьмачьими мутациями наставником не спасало прибившегося к выродку мальчонку от беспрестанных обвинений в бытности таким же гнусным нелюдем: несмотря на то, что только наиболее упрямый и узколобый деревенский вахлак, питающий неотвратимую подозрительность ко всякому незнакомому явлению, мог разглядеть в лучезарном подлетке нагульного отпрыска убийцы чудовищ, несчастному дитенку приходилось поистине без устали открещиваться от бытности паскудным ведьмачьим ублюдком… Он им по чести и не являлся, пребывая нескладному выродку всего лишь приемным воспитанником... Родным же отцом разлученного с батька́ми Мирошка являлся бездольный темерский крестьянин, сельский староста Себемир, у которого проявивший милосердие мастер по отцовскому слезному молению огольца и изъял... И хоть и тягостно было тоскующему ребятенку уживаться с нелюдимым и порывистым наставником, какой воспитывал его в непроходящей строгости, совместно прожитые испытания помалу поселили в мальчишечьей бесхитростной душоночке неподдельную привязанность к суровому мастеру.

Минул уже почти что полный год с той печальной поры, как непреклонный ведьмак увел себемирова отпрыска из отцовской покошенной хаты. Проскитавшись вместе с сирым воспитанником через половину северных земель, по наступлению морозов предусмотрительный Освальд наконец осел в разграбленных развалинах сторожевой заставы — все последующие месяцы ударившей трескучей стужи окрепший после страшного ранения мальчишка провел в изнурительных тренировках под руководством наставника... Развивал выносливость и гибкость, знакомился с непреложными правилами перемещения в бою и даже постигал основы обращения с мечом!.. Подошедший к роли воспитателя со всей возможной для наемника ответственностью ведьмак прикупил для маленького обтрепыша добротную одеженьку: шерстяные порточки с зауженной голенью, стеганую куртку на утепленной овечьей цигейке да пригожие сапожки с толсторунной прокладкой из плотного войлока — но вместе с означенной суровой заботой проявил и недюжинную взыскательность, приневолив без лени отдаваться учению. И несмотря на то, что особливых успехов в постижении науки фехтования рассеянный дитенок не достиг, означенная муштра все равно привела его к определенным результатам. За зиму изнурительных физических тренировок оправившийся от хворобы Мирошек — которому по весеннице минул восьмой годочек — заметно закалился и подрос: сделался выносливее, быстрее и ловчее... И пусть черты его уветливого светлого личика покамест сохраняли характерную дитячью округлость, в целом некогда прозрачный и тщедушный деревенский оборвыш с ручонками-палочками под бдительным наставничьим оком превратился в хваткого окреплого мальчишку! Стараниями не ведающего жалости мастера приневоленный тренироваться и батрачить ребятенок научился разводить и поддерживать пламя при помощи трута и кресала; научился подшивать суровой дратвой ременную портупею — стряпня же безыскусной дорожной похлебки, равно как и поддержание порядка в привалочном лагере, велением железной наставничьей воли так и вовсе заделались его непреложной каждодневной обязанностью. Видать, крутонравный ведьмак посчитал, что оправившемуся от хвори подлетку впору стало наконец-то приняться за вразумляющий труд... Эдак и тянулись холодные зимние месяцы — покамест несокрушимые оковы сковавшей большак гололедицы помалу не дрогнули под неминуемым приближением весеннего тепла...

В заброшенной заставе жилось не слишком скверно — однако к завершению зимы лишившийся имущества ведьмак, отсеченный стихией от возможности зарабатывать, совершенно и бесповоротно поистратился… Ежели зимой в обезлюдивших и укутанных снежным наволоком перелесьях он изредка исхитрялся раздобыть себе и сирому мальчишке пропитание терпеливой охотой — с наступлением первых признаков робкой весны принадлежащие родовитым особам лесные наделы заполнились егерями и выходить на зверя прежним браконьерством стало опасно… Тогда-то выбравшийся из утопших в слякоти развалин убийца чудовищ и увел впервые перезимовавшего вне родительской хаты Мирошка на растаявший большак, устремившись вместе с ним на юга, где вошедшая в права весна сулила возможность заработать монету... Долгое время свыкшийся с тяготами скитаний салажонок практически не ощущал грянувшего бедственного нищенства — однако когда проходящий через очередной трактир безработный ведьмак начал все чаще прикупать им на двоих одну общую плошку похлебки, даже рассеянный Мирко принялся помалу замечать, что бродяжничающий Освальд окончательно увяз в жесточайшей нужде... Заказов на ведьмачью услугу в оголодавших приграничных хуторах практически не предлагали: мрачному мастеру всего единожды удалось сыскать работенку по истреблению облюбовавших рыбацкую заводь утопцев — но и за ту заплатили весьма плоховатенько, рассчитавшись прошлогодней сушеной рыбешкой... После небывало суровой зимы обедневшие мужики не имели возможности расплатиться за избавление от бед, а потому были готовы мириться даже с присутствием оголодавших чудовищ... Стиснувший зубы ведьмак воспринимал навалившуюся недолю с несгибаемой стойкостью, стараясь добывать монету всеми имевшимися в его распоряжении знаниями: брался за сопровождение путников, рубил дрова, изготавливал лечебные припарки и снадобья, продавая их изнедужившим от застарелой хворобы крестьянам — однако пообвыкшийся с его нестерпимым характером ребятенок все равно замечал, что с каждым прожитым днем и без того раздражительный Освальд делался только мрачнее и злее. В одиночку кормить и себя, и Мирошка ему было, несомненно, тяжело.

Эдак дорога недоли и привела их обоих в холмистые земли небольшого королевства Лирия. Климат здесь и вправду оказался теплее и мягче, чем в каменистом Аэдирне, уже вовсю потворствуя вступающей в права весне — и посему наблюдающий за таянием снегов салажонок простодушно понадеялся, что в скором времени упорствующий мастер вконец-таки разыщет подходящую работу... И тем не менее за первые недели перемещения по лирийским захолустным деревням разыскать платежеспособных заказчиков рыщущему ведьмаку покамест так и не посчастливилось. Блуждая от трактира к трактиру и внимательно высматривая в приколоченных к их вратам объявлениях воззвания о помощи, он и скитался, таская за собой подневольного себемирова отпрыска.

Вот и означенный вечерний час измотанному длительной дорогой ребятенку пришлось встречать в неизменной глуши: вокруг на многие версты тянулись чернеющие вспаханные поля да скрипящие безлиственными ветвями перелески — и только петляющий по правую руку извилистый Барсучий ручей служил спасительным ориентиром в казавшихся нескончаемыми странствиях... Ведьмак не торопился останавливаться на ночлег, но не понаслышке знакомый с его гневливостью Мирко, даже будучи голодным и уставшим, опасался вопрошать о предстоящем привале... Эдак они и шагали — во тьме сгущающегося сумрака да в нерушимом гнетущем безмолвии — покамест узкая петляющая стежка, по которой ступал грозный мастер, внезапно не вышла из осинника и не слилась с деревенской перетоптанной околицей. Выбравшийся на простор ребятенок с надеждой окинул утопающие в сумраке окрестности взволнованным взором: с ближайших холмов ввысь призывно валили столпы печного дыма... Неподалеку располагалась деревня! Бурлящую речушку пересекал прохудившийся деревянный мост, и дальнейшая околица уводила прямиком в поселение! Так и возрадовался на том бездольный себемиров сыночек: быть может, ежели свезет, ведьмак согласится остаться на ночлег в деревеньке! И тогда изморенному многочасовой ходьбой мальчишке хотя бы не придется мучиться с разведением и поддержанием костра...

Освальд, между тем, неожиданно изменил направление движения: подхватил лежавший у мостков речной булыжник и, крупно замахнувшись, запустил его в темные воды студеной речушки!.. Раздался гулкий стук, сопроводившийся сдавленным утробным рычанием, после чего встревоженная речка забурлила и вспенилась — мгновение, и в округе снова воцарилась давящая незыблемая тишина... Испуганный мальчонка прибился поближе к наставнику, отчаянно всмотревшись в темноту журчащих вод: пробежались его встревоженные глазки по бликующей водной поверхности, вгляделись в непроглядную песчанку, ища, за что бы уцепиться опасливым взглядом — да только заполошный Барсучий ручей предстал уже совершенно омертвелым и немым... Словно бы и вовсе не было ни гулкого рычания, ни клокотания побеспокоенной студенки... Один лишь плеск разбивающейся об каменья взбаламученной водицы донесся с обеих сторон заледеневшего берега. Сам же немногословный ведьмак, протяженно задержав воззрение на некой неразличимой для мальчишечьих глазенок тени, со сводящей челюсть злобой прорычал в темноту:

— Паскуда такая!.. На донышке сиди. Иначе кишки тебе выпущу.

Всполошенный Мирко с тревогой посмотрел на его обезображенное хворобой обличье: кривящийся Освальд продолжал гневливо всматриваться в темные воды речушки, словно бы и в самом деле гипнотизируя чьи-нибудь сокрытые под толщей водицы зерцала... Не приходилось сомневаться, его нечеловеческое острое зрение выцепило в темноте сгущающегося сумрака некое злонравное создание, хоронившееся на поверхности образовавшейся под мостовищем запруды!.. Утопца, плавуна или еще какую-нибудь окаянную водную погань!.. Постоял оскалившийся мастер еще несколько напряженных мгновений, показавшихся затаившему дыхание себемирову отпрыску нескончаемой вечностью — и далее безразлично отвернулся, двинувшись по скрипучим мосткам и в одночасье потеряв интерес к спрятавшейся в бурлящем потоке угрозе... Торопливый салажонок бросился скорее его догонять, то и дело испуганно озираясь да посматривая на плещущуюся речушку: несмотря на воцарившуюся тишину, нечто подсказывало ему, что примеченное Освальдом создание всего лишь затаилось и в действительности никуда не делось... Нарекшийся мальчишкиным владетелем ведьмак был в наивысшей мере странным человеком: нелюдимым, замкнутым и склочным — без надобности он мог хранить гнетущее молчание часами, а ежели и заговаривал, были то слова поистине процеженные сквозь сведенные зубы; выспрашивать у него разъяснение брошенным во тьму бурлящей речки угрозам было бесполезно и даже опасно. Излишнее любопытство могло окончиться для сирого мальчишки вразумляющей острасткой. Потому-то встрепенувшийся Мирко просто поспешил поскорее умчаться: догнал он ушедшего вперед наставителя, и немногословный ведьмак неожиданно остановился перед установленным на покромке околицы указательным знаком. Развернулся к подошедшему дитенку и вытянутым перстом указал на деревянную дощечку с нацарапанными на ее поверхности неказистыми буквицами.

— Читай. Что написано? — уставившись воспитаннику прямо в растревоженные глазенки, шепеляво огласил он свое повеление. Маленький Мирко тотчас же присмотрелся к указывающей направление щербатой досочке, отчаянно силясь разглядеть в сокрытой сумраком резьбе хотя бы нечто понятное взгляду... Кое-как приноровившись к полумраку и успокоив себя тем, что при наличии опасности предусмотрительный мастер, безусловно, не стал бы распалять внимание впустую, сосредоточившийся мальчонка неуверенно затянул:

— Ди... Ди... Дич-ки. «Дички»! — наконец, восторженно выпалил он прочитанное название раскинувшейся невдали деревеньки, временно позабыв даже о недавнем пережитом испуге. Щемящая сердечко гордость от собственного успеха мгновенно затмила прежние томительные переживания: еще совсем недавно пребывавший совершенно безграмотным крестьянский мальчишка без особого труда для себя прочитал настоящую нацарапанную на указательной табличке надпись!.. Суровый ведьмак, между тем, даже и не помыслил похвалить справившегося с повелением воспитанника, вместо этого переместив костлявый палец ниже, к приколоченной к столбу полуистлевшей пергаментной бумаге с объявлением, сопроводив сие действо следующим строгим вопросом:

— А здесь? — Прищуривший напряженные глазки мальчишка с готовностью приблизил свое личико к белесоватым очертаниям расплывающейся в вечорошнем мраке веле́ни, тщетно пытаясь разобрать начерченную на ее шероховатой поверхности письменность... Однако на сей раз приглушенной вечерней светимости напрягающему зрение дитенку уже не хватило: в переплетении плывущих теней он более не сумел разобрать ни единого знака. Обернул на том раздосадованный Мирошек патлатую головку к ожидающему отповеди убийце чудовищ и виновато ответил:

— Тут темно. Я ничего не вижу, — и затем, словно бы извиняясь, лепетнул: — У меня же нет таких всевидящих глаз, как твои.

— Как удобно для тебя, — оскалив неровные зубы, перекривлял простодушного пасынка сварливый ведьмак.

Смутился на этом бесхитростный Мирко, вновь ненадолго припомнив о таившейся в запруде неизвестной опасности, однако придирчивый Освальд все же прислушался к его искреннему оправданию. Сложил он белеющие выпирающими костяшками персты в хитроумный колдовской знак и сотворил ручной огонек, проворно заплясавший в бледнокожей ладони. Источаемый пламенем свет озарил пожелтевший от времени пергамент, и ничуть не подивившийся ведьмачьим чарам Мирко — за проведенное с наставником время он уже сторицей пообвыкся с его пугающим умением творить колдовство — наконец присмотрелся к потертой бумаге... Рассеянное внимание вновь настойчиво поплыло в сторону, предательски вынуждая засматриваться на другие открывшиеся взору предметы: на венчающего дощатую табличку с наименованием деревеньки резного петушка, на проевшую гвоздики ржавчину и мелкие щербинки в подточенном короедами столбе... однако припомнивший о наставничьей вспыльчивости ребятенок усилием воли заставил себя сконцентрироваться на бурых потеках чернил.

— В кор... в корч-ме... — приглядываясь к начерканным корявым буквицам и попутно старательно припоминая их значения и сочетания, медленно протянул себемиров сыночек, — пла... пла-ти... ли-ри.. ли-рий-ски-ми... кро-на-ми. Ри... ривс... ривс-кую брез-гу... не при... ни-маю. — Разрозненные слова сложились в единое осмысленное предложение. Так и залучилось мальчишечье личико от неподдельного яркого счастья — повернулся он к хмуро выжидавшему наставнику, улыбаясь и поистине сияя от наполнившей сердечко заслуженной гордости, и торжествующе повторил: — «В корчме плати лирийскими кронами: ривскую брезгу не принимаю»! — и до того благодатно ему сделалось на чистой душоночке, что захотелось буквально засмеяться от радости.

Примечательно, но ежели в постижении фехтовального искусства расхлябанный себемиров сынок за зиму крутоломных тренировок покамест не продвинулся до значимого уровня, изучение словесности далось ему абсолютно бесхлопотно! Несговорчивый ведьмак взялся учить его грамоте с совершеннейшего нуля, не имея ни потребного учительского опыта, ни даже помогающего в освоении науки букваря — но даже эдак, запоминая начерченные наставничьей долонью буквицы, любознательный Мирко весьма проворно заучил все существующие склады, открыв для себя поразительное многообразие рукописей!.. По наступлению весны он научился уже вполне сносно разбирать начерканное в приколоченных к столбу обрывках пергамента и начал пользоваться всяческой возможностью ознакомиться с новыми надписями, упуская только самые заумные. Вот и сейчас, без труда разобрав написанное в вывешенном объявлении, возрадовавшийся дитенок с простодушной гордостью посмотрел на нескладное наставничье обличье, ища в его грозных зеницах ежели не похвалу, то по крайней мере, сдержанное одобрение... Искривился сутяжливый Освальд, придирчиво рассматривая ясное мальчишечье личико, и далее немилосердно промолвил:

— Чего это ты скалишься, как загнанная кляча?.. На похвалу, стало быть, малодушно напрашиваешься?.. — и как осознавший допущенную ошибку ребятенок взволнованно отвел глазенки, вытянул шею вперед и назидательно изрек: — Не рассчитывай, негодник!.. Подобострастное искание хвальбы — удел вахлаков и слюнтяев. Твоя единственная награда — суть добытое знание. И ничего иного ты и не должен желать!

Отчеканил он сию суровую речь и, молча погасив разожженное между перстами пламя, непримиримо отвернулся и ступил на уводящую к селению околицу... Сникший от услышанного порицания Мирко лишь тоскливо поглядел на его нерадушно отдаляющийся силуэт: в порыве накатившего воодушевления он подчас забывал, каким невыносимым и злопамятным стервецом являлся взявший его на попечение Освальд... Порой, ежели мальчишка соблюдал установленные им обиходные правила, они весьма неплохо ладили, благостно уживаясь на общем тернистом пути — а временами хмурый мастер проявлял к осиротевшему воспитаннику даже неумелое душевное рачение: в наиболее студеные зимние ночи, когда окоченевший от разыгравшейся пурги ребятенок буквально обмерзал до косточек, даже брал его, продрогшего, на руки, подсаживаясь ближе к согревающему костерку — укрывал в почесть родительских объятиях от разыгравшейся лихой метелицы... И от нависшей смертельной угрозы спасал не единожды и даже не дважды... Однако же дождаться от него уветливого слова представлялось практически невозможным: обыденно вспыльчивый Освальд только лишь без устали бранился, раздражаясь от всякого мальчишкиного действа. И все же... Разве сложно было сварливому мастеру похвалить бездольного воспитанника хоть один единственный разочек?.. Мирошек ведь управился с поставленным заданием! Прочитал написанное в дорожном объявлении без единой заминки. Неужто бы случилось нечто непоправимое, ежели б безмилостный ведьмак единожды вознаградил его заслуженной хвальбой?.. До чего же все же склочным человеком был сутяжливый Освальд: клещами из него было не вытянуть благожелательность!.. Видать, страшился он втихую, что язык его вилявый от произнесенной уветливой речи однажды попросту отсохнет и отвалится!..

Понять, что же в действительности скрывалось в глубине его черного разума, отчаянно стремившийся добиться расположения Мирко покамест не мог... И все же от самого жуткого страха — боязни того, что нарекшийся наставником ведьмак его оставит — обездоленный мальчишка уже, по счастью, избавился: каким бы несносным злыдарем Освальд подчас не являлся, о маленьком воспитаннике он заботился ответственно и даже самоотверженно. Вздохнул помысливший о подобном дитенок и ускоренно засеменил уставшими ножками, бросившись скорее догонять отошедшего мастера, дабы не остаться перед таящимся под мостовищем лихом в беззаступном одиночестве.

Вышедшая из темного перелеска окольная дорожка постепенно привела к неказистой деревеньке в два десятка захудалых дворов. Разбросанные среди чернеющих полей несуразные бледные хаты встретили проделавших утомительный путь скитальцев плотно запертыми ставнями и практически непроглядным разлившимся мраком: сгнивший плетень, зловоние нечищенных канав, утопающее в слякоти перетоптанное бездорожье — неблаговидные Дички полностью оправдывали говорящее прозвание... Ни единая живая душа не вышла навстречу явившимся путникам — лишь посаженный на цепь хромоногий выжлец отчаянно залился охрипшим от старости лаем. Неспокойно поглядывающий по сторонам себемиров сыночек не без любопытства отметил, что местные хибары во многом отличались от знакомых ему по родному Лихолесью — в отличие от привычных для лесистых и заболоченных краев деревянных избенок, местные заплесневелые хаты представляли собой отсырелые глинобитные мазанки, разукрашенные блеклыми цветочными узорами... Однако же ничем иным очередная захолустная станица удивить набродившегося с ведьмаком ребятенка уже не могла: на оной особенности построения хаток видимые глазом различия заканчивались, ибо со всеми прочими бесчисленными поселениями северных земель забытые богами Дички роднила вездесущая мужицкая бедность... Та же упавшая изгородь, те же надетые на хворостины битые горшки да черепица; тот же прохудившийся соломенный настил вместо починенной кровли... Так и поджал на том поникший Мирошек обветренные уста: несмотря на отчаянное желание верить в хорошее, некое глубинное волнение принялось безжалостно терзать его душонку. Не найдет ведьмак в таком пропащем захолустье работу. Местным мужикам, поди, самим приходится кручиниться в жестокой нищете — не разыщется в их дырявой мошне такая шальная монета, дабы нанять еще и бродяжничающего убийцу чудовищ. Придется обоим ведьмаку и мальчонке опять голодать.

Сам же безмолвствующий Освальд, между тем, продолжил неуклонно вышагивать дальше, устремившись к единственному обжитому строению в округе: приземистой белесой развалюхе с поднимающимся столпом дымаря, через оконные прорези которой за околицу пробивался струящийся свет... Доносящиеся со стороны означенной хибары ароматы свежеприготовленных яств не давали усомниться: внутри располагалась корчма. Заволновался на том всполошенный Мирошек еще того пуще, бросая по мрачной околице растревоженный взгляд: после жестоких событий минувшей осени, настигших его вместе с мастером на аэдирнском приграничье в «Доброве», впечатлительный салажонок начал всерьез опасаться постоялых дворов и трактиров, всякий раз высматривая в их содержателях лицемерных убийц... Нынче же у обнищавшего Освальда, вдобавок, при себе имелась совсем уж оскудевшая монета. Сможет ли он отыскать здесь работу?.. И не погонят ли их обоих вместе с обездоленным дитенком за порог — побираться среди обезлюдевших хат?.. Спокойно дожидаться возвращения наставника с охоты в присутствии притаившегося в речушке неизвестного лиха несчастный Мирко точно не сможет. Изведется от лютого страха. А то и добычей для чудища станет... Хоть бы только не прогнали, в самом деле...

Захолустный деревенский шинок встретил явившихся поздних выгостей заплеванным полом и налипшим на почерневшие скамьи гнилостным сором. В лицо с порога ударило удушливое смешение стоялых корчемных запахов: поначалу показавшийся мальчонке аппетитным аромат наваристого рассольника смешался с затхлым зловонием пота, перекисшего вина да паленого мужичьего самогона. В невзрачной отсырелой клетушке обнаружились два ряда покосившихся волглых столов, за которыми в угнетающем полумраке восседали редкие припозднившиеся постояльцы: захмелевшие до беспамятства деревенские мужики, с неразборчивым мычанием хлебавшие пролитое пиво прямиком с потемневшей поверхности столешницы, да несколько угрюмых одиноких проходимцев, какие молчаливо хоронились по углам. В соседней каморке с метелкой в руках суетилась простоволосая кметка неопределяемого возраста... В подобном низостном заведении было не сыскать пристойного общества: брыдкий убийца чудовищ, закутанный в замаранное дорожное рубище, превосходно вписался в мрачную обстановку захолустной корчмы, однако проскользнувший вслед за ним полохливый себемиров сыночек все равно опасливо поежился, явственно предчувствуя скорое приближение беды... Молчаливый ведьмак бесшумно проплыл меж расставленных вдоль стен столов и, подступив к заплесневелому залавку, наконец сбросил с засаленной головы покрывавший ее капюшон. Крутившийся за стойкой кабатчик полоснул его исполненным неприязни воззрением и далее подчеркнуто безразлично воротился к протиранию кружек, словно бы и вовсе не придав появлению посетителя никоего значения... Ни единым натянутым словом не поприветствовал он явившегося на пороге ночи мастера; на подступившего же к ведьмачьему локтю себемирова отпрыска — так и вовсе не удосужился даже взглянуть... Он был явно не рад приблудившимся на пороге надвигающейся ночи гостям. И тем не менее потирающий друг об друга костлявые персты ведьмак бесстрастно вопросил:

— Что подаешь из харчей?

Угрюмо расставляющий потемневшие кружки шинкарь остался совершенно равнодушным к услышанному вопрошению посетителя, продолжив показательно заниматься нехитрым занятием. Жмущийся в тени наставника Мирко окинул его передернутое неприязнью лицо обеспокоенным взглядом: на поверку сердитый кабатчик представал неприметным и плюгавым мужиком с мелкими злонравными глазами и уже вовсю проступающей проседью в неаккуратно стриженной мочальной бороде... Отложил он протертые чарки, нарочито испытывая терпение следящего за ним нескладного приблуды, и лишь достав из-под залавка бутыль с плещущейся белесой сивухой, после продолжительного молчания злопыхательски бросил:

— Рассольник со свиной колбасой... Ежели имеешь десять крон. Нищебродов и ривскую шваль не обслуживаю.

Покорежил на том кривящийся в неудовольствии ведьмак и без того покошенную после давнишнего увечья челюсть и далее с зубовным скрежетом полез за тощим пехтерем с монетой: выложив на сухощавую ладонь потускневшие серебряные чеканки, он отсчитал положенное количество — по привычному уложению выбрав наиболее затертые и старые — и небрежно выложил их на стол перед нерадушным шинкарем, засыпав остаток обратно в кошель. Сгреб на том угрюмый кабатчик свой небогатый заработок, пересчитал, придирчиво проверив наиболее расхожие монеты резцами, и затем заскорузло скликал свистом сновавшую в дверном проеме кметку — стало быть, побрезговав самолично обслуживать нищенствующего выродка... Хлопочущая шинкарка отложила помело и, деланно закатив зеницы, скрылась в каморке. На этом в затемненном помещении негостеприимной харчевни снова воцарилось безмолвие — напряженное, давящее и словно бы упорно упреждающее о неминуемо надвигающейся склоке... Взволнованный Мирко, будучи не в силах унять разыгравшийся в груди сердечный трепет, поводил глазами по тонущим во мраке сторонам: хмурый шинок замер в недоброжелательном ожидании... Не приходилось сомневаться, начнись сейчас жестокая трактирная разборка, нелюдимый мальчишкин наставник останется обороняться от толпы в одиночестве... Рассмотрел бесстрастный Освальд игнорирующего его нежеланное присутствие шинкаря и непреклонно процедил сквозь зубы:

— Я ищу работу. — Переставил продолжающий хранить молчание кабатчик припасенную стеклянку с самогоном и, неряшливо вытерев ладони об промасленный фартук, с нескрываемым отторжением бросил:

— Нет здесь для тебя работы. Иди выспрашивай обратно на большак, — и принялся с показной отстраненностью переставлять остальные запечатанные марлевыми тряпицами бутыли, брезгуя даже смотреть на вызывающего отвращение криворожего выродка.

— Так уж и нету!.. — тотчас же расплевался сварливый ведьмак, и как крутящийся за прилавком трактирщик ненадолго с ним поравнялся, зложелательски молвил: — То-то же ваша паскудная речка прямо-таки кишит топляками!..

От произнесенного им страшного откровения напряженно разглядывающий шинкаря себемиров сыночек ощутил ледащее прикосновение страха: вот какое жуткое чудовище повстречались им с наставником при приближении к Дичкам!.. И не одно — а стало быть, много!.. И как же хорошо, что зоркий мастер приметил их пропащие душонки заранее: без заступничества лишенный ведьмачьих приметливых глаз ребятенок непременно угодил бы в их смердящие протухшей рыбой клыкастые пасти!.. Брезгливо поджавший уста кабатчик, тем не менее, остался совершенно нетронутым — помолчал он несколько томительных мгновений, расставляя остатки прогорклой сивухи, и полоснув убийцу чудовищ мимолетным враждебным воззрением, с неприкрытой злостью саданул:

— И что с того? У нас и дороги всякой сволочью кишат, — и взыграв проступившими желваками, резко добавил: — Не нанимать же теперь в охрану кондотьеров. — Вздрогнувший Мирко вновь с опаской покосился на стоящего поблизости ведьмака, с уколовшей сердечко тревогой всмотревшись в его брюзгливое обличье... Отравленный бедностью и горемычным мужицким существованием трактирщик явно стремился его уязвить, по-видимому, будучи не в силах управиться с разъедающей нутро неприязнью к очередному показавшемуся на пороге нелюдю. Покривился щелкающий языком ведьмак — однако же незаслуженную хулу оставил без внимания.

— Эти твари лишь недавно вышли из промерзлого оцепенения. Жрать им нынче нечего — запасы же, накопленные ими в печенках, за прошедшую зимовку истощились, — угрожающе поведал он равнодушному злопыхателю и, погрозив над залавком искривленным перстом, пустился в нападение: — Не боишься, что они вконец оголодают и придут харчеваться в деревню?.. Сопляков ваших начнут умыкать... Я мог бы в упреждение порубить эту погань.

— Ну так ведь и валандающиеся по дорогам бродяги сопляков умыкают, — вновь ненадолго остановившись перед упорствующим мастером и впервые за долгое время дерзновенно посмотрев ему в глаза, многозначительно заявил поджавший уста кабатчик. А потом и притихшего Мирко полоснул исполненным брезгливости воззрением: буквально оцарапал обозленными глазами, как если бы скитающийся вместе с ведьмаком салажонок был виноват в такой прискорбной судьбе! Ехидный негодяй снова неприкрыто зубоскалил, на сей раз бессовестно и совершенно незаслуженно попрекая пришлого мастера в незаконном похищении чужого ребятенка! И пусть он и не навесил на себемирова сыночка привычный позорный ярлык «ведьмачьего ублюдка», сирому мальчонке все равно сделалось до щемления в сердце обидно: нерадушный супостат впервые в жизни видел и его самого, и угрюмого Освальда, и уж точно не имел ни малейшего представления о тех жизненных перипетиях, что свели их вместе в подобие названной семьи. — Мы люди наторелые, — подчеркнуто отстраненно прохрипел сквернавец дальше, прервав недолгое воцарившееся безмолвие, — привыкли управляться сами.

Трепещущий мальчишка вновь скосил боязливые очи на упорствующего наставника, на сей раз осмотрев его порывисто потираемые друг об друга костлявые пальцы: внешне стервец Освальд оставался совершенно хладнодушным и безучастным — однако нервическое подергивание его перстов с лихвой выдавало растущее в гневливом нутре раздражение... Наученный сохранять ледяное самообладание при столкновении с настоящими смертельными невзгодами, в быту гневливый ведьмак нередко разъярялся до истового белого каления, иной раз втягиваясь в беспощадные склоки... И тем не менее, сейчас крутоломная нужда заставляла его держать стервозный нрав в узде.

— Как изволишь. За разожравшихся на людских потрохах я потом затребую больше. Как приползете ко мне, поруганные и овдовевшие, с кричащей мольбой воротиться, — пронзая шинкаревы зеницы немигающим взглядом, отчеканил бесчувственный к заказчиковым бедам ведьмак. — Я не побрезгую и иначей работой. Может, кто-то из ваших деревенских вахлаков занемог?.. От болящего чирья или с бельмом на глазу изнывает?.. Я изготавливаю лечебные снадобья: на примочку поверх недужливого нарыва сгодится. Могу по надобности уступить за плату скляницу. — Брезгливо растянувший уста шинкарь, казалось, лишь насилу сдерживал желание вышвырнуть припозднившегося выгостя обратно за околицу... Должно быть, только вид закрепленного на освальдовом поясе посеребренного клинка отчасти остужал его запальчивую злобу — впрочем, и оному могло наступить окончание...

— В деревне свойская травница есть. И не паршивая приблуда, а из местных, — презрительно поморщился кабатчик, а засим, лишившись самообладания, высказал совсем уж пренебрежительно: — А у тебя, заеденного вшами пришлого выродка, твои дрянные микстуры никто здесь не купит!.. Иди выспрашивай в других деревнях!.. — на что мгновенно ощерившийся ведьмак, к мальчишкиному вящему ужасу, отозвался столь же клокочущей злобой:

— Купят, ерпыль ты трепливый!.. Еще как купят!.. Еще и в пояс поклонятся мне, паскудные латрыжники. И господином назовут, уповая на избавление от напастей... Значица, не припекло вас еще должным образом, смердов поганых — как припечет раскаленным железом, с челобитной ко мне низменно притащитесь и лик свой воротить ужно не станете!.. — Растущее напряжение между злоречивым шинкарем и выискивающим работу убийцей чудовищ становилось все ощутимее для остальных засидевшихся за кружкой пива посетителей: испуганно озирающийся себемиров сыночек начинал все чаще примечать, как притихшие постояльцы захудалого шинка неприязненно пронзали взглядом ведьмачий вахотный затылок... Ощетинившийся мастер, поставленный судьбой в положение крайнего нищенства, продолжал настойчиво требовать отповеди — и ищущие покоя деревенские насельники посматривали в его сторону с растущим негодованием. — Впрочем, я не горделивый и не заместчивый: за монету во вспоможении не откажу, — проскрежетал ведьмак кривыми зубами, — и привередничать в работе равным образом не стану. Ежели какой несчастной старице дрова потребно порубить... или ежели обводень у кого не перекопан — я и за оное безропотно возьмусь, коли приплатите, — да только нахмуривший брови кабатчик осерженно прикрикнул из-за залавка:

— Нету для тебя здесь работы, выродок, нету!.. Катись туда, откудова пришел!.. Еще заразу принесешь, проходимец!.. Не нужны нам тут пропащие бродяги без роду и племени: слишком дорого обходится вспоможение ваше окаянное!.. — Трусливо отступивший Мирко почувствовал к потерявшему терпение кабацкому негодяю уже и некое навязчивое неприятие: все же до чего же мелочными, подлыми и склочными порой оказывались озлобившиеся от предначертанной недоли люди! Ведь ежели работы в захолустных Дичках действительно не находилось, можно было поведать о том без незаслуженной хулы и поношений — по крайней мере, возблагодарив стращавого мастера за твердое намерение оставаться честным ремесленником вопреки приманчивому искушению заступить на кривую дорожку разбоя... Ведь хоть и был ведьмак стервецом нестерпимым — душегубством и прочими палаческими злодеяниями никогда свои ладони не марал... Однако следующий раздавшийся в стесненной каморке окрик буквально выдернул опечаленного салажонка из сгустившегося мрака раздумий — перегнулся разъярившийся Освальд через заскрипевший трактирный залавок, заставив опешившего шинкаря отступить, и вытянув шею вперед, зарычал:

— А ты следи за языком своим паскудным, курва!.. Ежели не хочешь, чтобы я его выдрал!.. — а потом, столь же резко отдернувшись, оскалился с предупреждением: — Не будешь ты, шельма паршивая, устами своими гнилыми окаянства про меня невозбранно озвучивать!.. Сиречь такие слухи про дыру вашу пропащую распущу, что путники за сотню верст обступать вас после этого будут!.. Захиреет твоя проклятая корчма вместе со всей деревней!.. Погоди, сквернавец. Погоди у меня. Пожалеешь еще о речах своих гнусных!..

Оглашенная колкая угроза помалу отрезвила начавшего было забываться кабатчика — осекшись, он предусмотрительно отступил от вспылившего выгостя, стало быть, признав за ним выкупленное право оскоромиться в стесненном шинке, и вскорости вообще отвернулся. Гневливый Освальд не стал задерживаться подле залавка: по-видимому, наконец смирившись с отсутствием хоть сколь бы то ни было подходящей работы, он удовлетворился прилюдным унижением вопречника и попросту убрался в наиболее притемненный угол, расположившись у отсыревшей глинобитной стены. Едва управившийся с захлестнувшим сердечко волнением Мирко устремился к выбранному мастером месту, расположившись подле его бока на скамье и поспешив скорее расстаться с тягостной ношей: кривящийся от неудовольствия ведьмак молчаливо принял из мальчишкиных ручонок оставшиеся дорожные пожитки и далее с бережным рачением расположил их у пристенка под прогнившей скамьей. Измотанный длительной дорогой себемиров сыночек с тягостным вздохом вытянул пекущие ножки, изнуренно поерзав ими по засоренному земляному полу: зажатые в плотных сапожках подмерзшие ступницы буквально пылали колющим огнем... Все ж таки несмотря на минувшую зиму лихих тренировок, бездольный мальчик все никак не мог привыкнуть к столь суровым нагрузкам. Пытаясь высвободить для стиснутых тисками пальцев хоть крохотку спасительного пространства, он надсаженно завозился и закряхтел... Однако почувствовав боковым зрением обращенный на себя давящий наставничий взгляд, сразу же предусмотрительно умолк, отчетливого понимая, что может ненароком принять лавину задавленного освальдова гнева на себя. По счастью, казавшийся неминуемым скандал поутих: припозднившиеся кабацкие пропойцы, угрюмо поглядывавшие на заявившегося мрачного прибуду, вновь обратились к кружкам недопитого прокисшего пива, и теперь оставшиеся без внимания мальчишка с ведьмаком наконец могли предаться заслуженному отдыху.

Обслуживать вызывающего недоверие убийцу чудовищ в захолустном шинке никто не торопился. Понурый шинкарь продолжал деловито сновать за залавком, звеня переставляемыми бутылями с сивухой и брезгуя даже смотреть в сторону удалившегося за скамью посетителя... Не стоило дивиться тому, что обнищавший ведьмак не сумел договориться с ним о потребной работе: все людское в душах местных насельников взаправду было изничтожено жестокой нищетой да извечной мужичьей недолей — изыскивать монету еще и для некстати заявившегося брыдкого выродка загрубевший мужик резонно не желал. Когда измотанный мальчишка уже начал потихоньку утомляться, из запыленной каморки вконец-таки вынырнула суховатая шинкарка с густой копной чернокудрых волос, какую злоречивый кабатчик дотоле и отправил обслуживать нежеланных гостей. Худощавая, костистая и вертлявая, она бойко перекинула через оголенный локоть принесенную из приспешной прохудившуюся тряпицу и, прихватив с собой заказанную плошку с разогретым рассольником, направилась прямиком к несговорчивому Освальду. Нелюдимый ведьмак встретил подошедшую женщину с привычной остраненностью, молчаливо сопроводив ее испепеляющим взглядом. Суетливая кметка деловито смахнула со стола оставшиеся хлебные крошки и, растянув уста в подобии иронической улыбки, снисходительно обратилась к следящему за ней глазами мастеру:

— Не серчай на моего муженька, добрый милсдарь... Он прошлым вечером сызнова в портках свойский хер не нашел — вот и облаивает теперича каждого встречного от злобы: ему, видишь ли, пташка напела... что я, кабыть, за сараем с пришлыми заовинниками люблюсь, — и закончив протирать погнувшуюся поверхность прогнившего от сырости стола, небрежно выставила перед ведьмачьим крючковатым носом плошку с рассольником, попутно добавив: — Впору от такого несчастья стервой заделываться: единственный моложавый мужик средь местных деревенских стариков — и у того, понимаешь ли, мехирь не стоит!.. — и вытащив из карманца на промасленном фартуке потемневший от времени черпачок, равным образом выложила его перед малоречивым Освальдом, пробежавшись мимолетным взором по его разбитому давнишней хворобой обличью. Затем и смутившегося себемирова сыночка окинула беглым воззрением, словно бы сопоставляя черты его уветливого белобрысого личика с отталкивающей нескладностью убийцы чудовищ... Малолетний Мирошек сызнова смутился: он уже отчасти пообвыкся с внешней неопрятностью и потасканностью тех немногочисленных женщин, с которыми временами якшался ведьмак — однако привыкнуть к их развязной распущенности, за какую в любой деревне моментально объявляли гулящей, все же покамест не мог. Сама же черноволосая шинкарка, продолжая смахивать со стола мелкий сор, вновь невозмутимо обратилась к молчаливому выгостю: — Я вот думаю... Ежели ты микстуры от нарывов варишь, может, у тебя и супротив оного недуга что-нибудь полезное найдется?..

— ...Найдется, — отвернувшись к плошке с поданным яством, бирюковато промолвил ведьмак.

— Что ты там языком своим мелешь, чертовка?! — уловил отголоски приглушенного разговора крутящийся подле залавка шинкарь, отчего взволнованный Мирко вновь оторопело вздрогнул. — Я велел тебе стряпню подать, а не балакать с паршивым приблудой!.. А ну пошла в приспешную, живо!.. Чтоб не смела мне трепаться с уродом, не то кулаком проучу тебя, стерву! — Развязная шинкарка только лишь растянула потрескавшиеся уста в подобии насмешливой улыбки и нарочито неохотно подчинилась воле крикливого супружника.

Безмолвствующий Освальд оставил сию услышанную перепалку без внимания, вместо этого придвинув плошку с дымящимся рассольником к мальчишкиному вздернутому носу. «Половина твоя, салажонок», — изрек он засмотревшемуся на блюдо ребятенку, и впервые почувствовавший долгожданное облегчение после дальней дороги Мирошек с готовностью взялся за черпачок. В последнее время по причине жестокой нищеты им с наставником приходилось постоянно оскоромляться подобным братским образом, довольствуясь единым яством, разделенным на двоих: сперва ведьмак позволял растущему мальчишке съесть половину общего горячего блюда и лишь затем принимался за черпак уже и сам... Познавший муки бескормицы в родной деревеньке себемиров сыночек был премного благодарен сварливому мастеру за подобную самоотверженную опеку, порой прощая за нее даже крутонравную строгость — вот и сейчас, едва почувствовав перед собой сытный аромат дымящегося бульона, он сразу же принялся черпать нарубленные колбасные шкварки, несказанно радуясь тому, что считающий каждую монету Освальд все ж таки изыскал возможность его накормить. Зачерпывая в погнутый половник куриный желток вместе с нарезанными шматочками прожаренной колбасы, оголодавший мальчишка твердо решил, что в благодарность за возможность оскоромиться в трактире непременно оставит бо́льшую часть зажарки суровому мастеру... И это даже несмотря на то, что утром придется сызнова довольствоваться скудным кусочком черствого хлеба и соленого сыра.

В затемненной комнатушке, между тем, воцарилось все то же удручающее безмолвие: хлебавшие пролитое пиво с деревянной столешницы крестьяне постепенно притихли и закемарили — иные же проходимцы, столовавшиеся у черных пристенков, продолжили хранить нерушимую тишину... Тихий плеск дешевого вина да приглушенное простецкое сопение только лишь дополняли всеобщую картину гнетущей напряженности... Угрюмый кабатчик ненадолго удалился в приспешную, вертлявая же кметка — напротив, пустилась молчаливо мести землистый сор уже у оставленного супружником залавка. Черпающий кислый рассольник мальчонка принялся с любопытством разглядывать ее согнувшуюся щуплую фигуру: испещренное мелкими морщинами обличье батрачащей женщины представало весьма изнуренным и безжизненным — зажимающие же черен метелки оголенные руки казались покрытыми многочисленными пежинами, пятнами да возрастными шероховатостями... Определить всамделишный возраст деловитой шинкарки, как и в случае со всякой деревенской насельницей, простодушный себемиров сыночек не мог: метущей пол женщине могло миновать как двадцать, так и сорок с лишним прожитых лет. Вымела она имевшийся в горнице сор и, отложив метелку да прибрав к рукам поленницу, без единого слова покинула витальницу, отправившись на утопающий в сумраке двор за дровами... Тогда согревшийся в протопленном помещении Мирко принялся с интересом рассматривать прочих собравшихся посетителей захолустной корчмы: за соседним столом из вполовину опустевшей плошки задумчиво черпал наварную похлебку завернутый в суконный шарф седовласый путешественник — в ином же углу над прокисшим вином бессловесно склонялся сгорбленный калека с заржавелым коротким мечом... За плечами у каждого из означенных бродяг, несомненно, имелась своя непростая судьба и история, какую сербающий рассольник мечтательный мальчишка мог представлять в своей рассеянной головушке часами...

— ...Ешь давай, а не глазей по сторонам! — строго процедил сквозь сведенные зубы ведьмак, и как витающий в облаках Мирошек снова обернулся к дымящемуся яству, принялся сдвигать дорожную борошень дальше в темноту. Припрятал надежнее, разместив в сгущенном полумраке, и далее снова вполголоса обратился к обомлевшему воспитаннику, упреждающе проговорив: — Следи за пожитками и жди моего возвращения здесь, — и проигнорировав вопросительный мальчишкин взгляд, бесшумно выбрался из-за стола.

— Ты куда?.. — удивленно шепнул себемиров сынок, однако безразличный убийца чудовищ лишь остраненно проскользнул к притворенной двери, неслышимо выбравшись в темноту удручающей деревни. Беззаступный мальчонка остался в негостеприимной корчме в одиночестве, неожиданно лишившись единственного защитника перед лицом собравшихся внутри незнакомцев...

Съежился на том перетрусивший Мирко и инстинктивно придвинулся ближе к стене, желая скрыться от возможного внимания присутствующих в расстелившемся по углам полумраке. Из-за того, что своенравный наставник просто оставил его в окружении враждебных и непредсказуемых прошлецов, на уже успевшем успокоиться мальчишкином сердце вновь разыгралась неукротимая тревога: разумеется, вновь не потрудившийся поделиться своими намерениями Освальд ушел не насовсем — иначе не оставил бы пылко оберегаемое имущество на попечение малолетнего ребятенка — однако воцарившаяся неизвестность повергла себемирова отпрыска в колкую тревогу... Что, если воротившийся шинкарь, застав малолетнего ведьмачьего пасынка в беззащитном одиночестве, далее возжелает отыграться на нем за причиненные самим приблудой неудобства?.. Или если разместившиеся за столами нелюдимые постояльцы трактира вдруг увидят в одиноком ребятенке возможность для легкой поживы?.. Сгорбленный престарелый наемник с коротким мечом на ремне уже подозрительно долго косил пристальное воззрение в сторону оставшегося без попечения мальчика... Насилу задавив в себе нарастающую волну волнения, растревоженный Мирко согнулся над рассольником и принялся сосредоточенно вычерпывать половником зажарку: отошедший ведьмак велел ему дожидаться своего возвращения здесь — значит, посчитал, что в корчме безопасно.

Но так ли это было в действительности? Усиленно черпающий яство из плошки мальчишка отчетливо чувствовал, как буквально все собравшиеся в мрачной горнице витальники то и дело искоса посматривали на его неспокойное личико. Словно бы злокозненно выжидая, когда измотанный дитенок от усталости утратит обострившуюся бдительность... Одни лишь рассолодевшие упившиеся вусмерть крестьяне безвольно сопели в разлившейся лужине пива, не обращая внимания уже даже и на собственные обмоченные по пьяни портки... Отчаянно старающийся успокоиться Мирко через усилие уставился на пляшущий на лучине огонь: Освальд не мог удалиться надолго — в скором времени он непременно должен был воротиться к оставленному воспитаннику... Во всяком случае, именно в этом растерянный себемиров сынок попытался простодушно себя убедить... Впрочем, когда пугающий горбатый проходимец за соседней скамьей вновь обратил к нему свой разнузданный взгляд, а за залавок вернулся брезгливо наморщивший чело кабатчик — нарочито презрительно полоснув затихшего мальчонку ненавидящими мелкими глазами — стойкость несчастного Мирко окончательно иссякла: подскочил он, малодушно озираясь по тонущим во мраке сторонам, и выбравшись из-за стола, пугливо шмыгнул на двор — выискивать безвестно пропавшего мастера.

За стенами корчмы безраздельно властвовал кромешный мрак: притихшие окрестности поглотила разлившаяся по околотку вечерняя темень, и теперь ослепленные сумраком мальчишкины глаза тем более не могли выцепить из сгустившейся черноты ни единого оформленного силуэта... Только прикрыв за собой задрожавшую дверцу, бестолковый салажонок смутно сообразил, насколько глупо поступил, покинув негостеприимный шинок: под покровом непроглядной темноты могли таиться еще худшие неизведанные опасности — хотя бы даже и упомянутые ведьмаком топляки! Погибнуть в пасти охочего до человечины чудовища было не намного лучше, чем найти кончину от проделок лиходеев. Единственный же мальчонкин заступник будто провалился сквозь землю. Вдобавок из-за угла проступающей сквозь потемки пристройки до обострившегося мальчишечьего слуха едва различимо доносилась странная сдавленная таскотня, определить природу коей неискушенный подлеток не мог... И поскольку от мысли о возвращении к зловещим постояльцам корчмы ножки сирого Мирко начинали подкашиваться, скрепя сердце он на ощупь поплелся на сей волнительный шум, отчаянно надеясь увидеть наставника. Убедиться, что он не ушел далеко и не сгинул — а еще посетовать на то, что оставлять самого уязвимого мальчишку в окружении враждебных незнакомцев было верхом безответственности!

Обождав, покамест помутившееся зрение не привыкнет к темноте, затаивший дыхание Мирко подкрался к пристройке и с волнением замер, прислушиваясь к доносящейся из-за стены таскотне... Вблизи определенно творилось нечто непостижимое и вселяющее трепет! Собравшись с духом и кое-как пересилив боязнь, схватившийся за стену себемиров сынок осторожно заглянул за злополучный угол.

Подле накрытых брезентовым полотнищем тюков отсырелого сена мальчишкины ошалелые глазки различили обращенное к пристенку тело растрепанной черноволосой шинкарки, какое, согнувшись наполы да оперевшись худощавой шуйцей в обмазанное глиной средостение, грубо толкалось вперед чем-то расположенным сзади — нахрапистым, гулко пыхтящим и неумолимым... В том, что это было именно тело, ошеломленный ребятенок догадался исключительно по белесым очертаниям бесстыже оголенных шинкаркиных чресел, порывисто дергающихся под нещадным натиском наседающего сзади неизвестного... Сипато вздыхающая женушка стояла на сведенных ногах с похабно задранной до середины спины юбкой и непристойно водила ладонью по собственному лобку, запуская тонкие персты к сокрытому от взора лону — угловатые колени ее тощих ног безвольно сотрясались под напором пристроившегося сзади злопыхателя, циплячьи же бедра в охотку насаживались на невидимый кол, повинуясь требованиям сжимавших их супостатовых дланей... Держать шею на весу поставленной перед стеною женщине было нелегко, и она повременно то задирала, то вновь опускала голову вниз, надсаживая горло довольным заглушенным стенанием. Издаваемое ею сдавленное сопение спервоначалу заставило смятенного мальчонку помыслить об учиняемом на его глазах злодеянии — однако по некой неведомой причине сосредоточенно кривящаяся шинкарка отнюдь не выражала намерений вырваться, напротив, всласть уступая грубости врадника... Разинул ребятенок от непонимания роток, изумленно присмотревшись уже и к обхватившему ее чресла неистовствующему супостату — и к своему немалому ошеломлению внезапно разглядел в нем свирепо оскалившегося Освальда, какой, равным образом бесстыдно приспустив портки, теперь стоял позади сударки на широко расставленных ногах и сосредоточенно толкал ее выставленный оголенный зад своим нагим стегном... И выдыхал он на том напряженно, и стискивал ощеренные зубы, и перехватывал ожесточенно стиснутые бледными перстами шинкаркины бедра иначе, рывками притягивая ее станину навстречу собственным требовательным движениям — и выглядел его перекошенный лик до того озверело и безобразно, что поистине замирала душа: даже жилы на лбу проступали отвратно!.. Воздух полнился запахом пота и шлепками соприкосновения обнаженных телес. Так и залился растерянный Мирко обжигающим жаром необъяснимого смущения: словно бы увидел он внезапно нечто такое, что николиже не предназначалось для его легковерных глазенок… Обернул тут к нему ведьмак свое совершенно озверевшее обличье, зыркнул кошмарными поблескивающими в полумраке зеницами да так и молвил с яростным придыханием:

— Ах, паршивец!.. Ах, и выдеру я тебя!.. — отчего мальчишечья тщедушная душонка воистину скатилась в нетвердые пятки. Теперь ему попадет. И ведь он даже ничего не натворил...

— Кто там? — испуганно шепнула отпрянувшая от любодея шинкарка, дотоле ослепленно упивавшаяся творимым похабством, и также спешно повернула заплывший лик к себемирову отпрыску, какой от беспримерного смятения мог лишь оторопело переводить глазенки с ее проглядывающей сквозь распахнутый вырез сорочки сладострастной груди на освальдову покачивающуюся от движения плоть, темнеющую багрецом на бледной коже...

— Поше-ел вон!.. — зверски оскалился на оторопевшего воспитанника взбеленившийся мастер, и ошалевший Мирко наконец-то опомнился, спрятавшись обратно за угол и спешно бросившись бежать к подсвеченному редким огоньком шинку: он и без того уже увидел непростительно много — и пускай сие увиденное произвело на его неискушенный мальчишечий разум поистине животрепещущее впечатление, сейчас разумнее всего было просто убраться...

И отчего же так ужасно не свезло? Рассеянный Мирко опять позабыл, что змееглазый убийца чудовищ видел в темноте гораздо лучше, чем обычный человек — вот и попался наиглупейшим обиднейшим образом! Испугавшись одиночества, сирый подлеток всего лишь навсего возжелал тихомолком убедиться, что ведьмак не оставил его наедине с пугающими трактирными проходимцами надолго — однако вместо этого, как и всегда, только нажил себе очередные неприятности... Да еще и стал невольным свидетелем престранного смущающего действа, от навязчивой мысли о коем ланиты моментально вспыхивали обжигающей краской... И чем же только занимался ведьмак с кабатчиковой суетливой женушкой, ежели они в беспримерном бесстыдстве даже обнажили друг перед другом свой срам?.. Как и всяческому деревенскому мальцу, простодушному Мирко, конечно же, доводилось не единожды видывать, как подобному занятию предавалась неразумная скотина в загоне — но чтобы похожим похабством занимались наделенные добронравием люди?.. Сие и представлять было волнительно! А уж от мысли о том, что означенным бадражным действом могли заниматься на занавешанных полатях и добродетельные родители самого простодушного Мирко — уж больно похожие звуки ворочающийся на печке салажонок порою различал за родительской спущенной ширмой — смущенный себемиров сынок так и вовсе обомлел и вконец растерялся... Нет, такое было невозможно. Таким непристойным занятием мог упиваться исключительно охочий до мерзости Освальд. Вот, видать, ради какого непотребного лиха он подчас уединялся в темной подворотне с продажными городскими девицами!

Кое-как добравшись до злосчастной постройки, трепещущий мальчишка сразу же бросился к оставленной скамье, пустившись с замиранием сердца проверять сохранность наставничьих пожитков... В безрассудной головушке набатом гремело припозднившееся понимание: ежели хоть что-нибудь окажется пропавшим, ведьмак его воистину взгреет... Торопливо пошарив ручонками по бережно сложенным дорожным котомкам, не находящий себе места салажонок вроде бы нащупал бо́льшую часть припрятанного от шального глаза ведьмачьего имущества и наконец взволнованно уселся на заскрипевшую лавку в ожидании неминуемого возвращения наставника. Ох, устроит ему Освальд вырванные годы, ох, устроит... Малоприметно сроднившись с воспитанником, он вроде бы уже давно перестал свыше меры его колотить, ограничиваясь по надобному случаю лишь вразумляющей учительской затрещиной по шее — однако ежели мальчишкино дрянное ослушание выльется ему в пущее обнищание, такое вспыльчивый мастер уже не простит... И теперь набедокурившему ребятенку приходилось мысленно разрываться между несколькими терзающими душеньку думами: нечаянно увиденной картиной будоражущего чувства прелюбодеяния, незыблемо застывшей перед глазами, и страхом перед грозящей острасткой... Как теперь оправдывать свое непослушание, растерявшийся подлеток не знал. А безразличные к страданиям ближнего испитые постояльцы трактира продолжали бесстрастно хлебать поданое содержателем пиво, изредка бросая враждебные взгляды на сжавшегося в ожидании владетеля мальчишку. Не приходилось сомневаться, учини сейчас ведьмак вразумление своего нерадивого воспитанника — препятствовать действиям пришлого выродка здесь не станет никто.

Кривящий безобразный лик Освальд появился в проходе достаточно скоро: вопреки ожиданиям, он воротился один, без сударки — и сразу же неумолимо двинулся по направлению к оцепеневшему от страха салажонку, начав подтягивать грубоватые рукава к локтям уже буквально с переступленного порога... Перетрусивший Мирко вцепился в скамью, отчаянно прижавшись вспотевшей от волнения спинкой к отсыревшей стене — и как рассвирепевший мастер подобрался вплотную, по наитию замер в ожидании встречи с его привычным испепеляющим гневом... Да только схватил на том остервенелый ведьмак обеими руками перекладину скамьи, на коей спасался провинившийся мальчик — и вместо того, чтоб предсказуемо начать стегать того взашей, внезапно приподнял ее вместе с качнувшимся Мирошком над землей... Приподнял да так и отшвырнул к прилегающей стенке!.. Вцепившийся в перекладину Мирко лишь чудом не скатился наземь при ударе брошенной Освальдом лавки об пристенок — однако же ушибся при том ощутимо, от трепета прижавшись к перерубу.

— Ты что творишь такое, выродок?! — мгновенно взвыл из-за прилавка кабатчик — Я тебе дам швыряться мебелью!.. Сейчас как вылетишь отсюда, сучий нелюдь!.. — однако приближаться к рассвирепевшему постояльцу покамест не стал, по-видимому, все же убоявшись затевать с ним в открытую драку. Разъяренный ведьмак оставил его заслуженное возмущение без ответа, вместо этого развернувшись к отброшенному с дороги воспитаннику — наклонился над ним угрожающе да так и зашипел:

— Я где тебе велел оставаться?.. Почему ты ослушался, шельма?! — обомлевший мальчонка застыл в неподвижности, страшась смотреть в наставничьи зеницы — и не только под влиянием вспыхнувшего страха, но и по причине одолевающего душеньку смущения... Да и не имелось у него ответа на поставленный вопрос: незлобивому Мирко и самому было неведомо, отчего он всякий раз поддавался искушающему любопытству или ветрености. Осклабившийся Освальд, тем временем, злонравно указал уже и на лежавшие подле пристенка пожитки, доступ к коим оказался для него всецело свободен: — Ежели хоть что-то из моих вещей пропало... хоть незначительная ветошь или тряпица... — сурово предупредил он оцепеневшего мальчишку, — поколочу тебя так, что запомнишь надолго! — и опустившись на корти, принялся со сварливой бранью перелопачивать выволоченные на свет пожитки, нисколько не стесняясь обращенных в свойскую сторону насмешливых взглядов.

Прижавшийся к пристенку Мирко, которому пока что лишь чудом удалось отсрочить неминуемую острастку, напряженно уставился на его дерганные действия: бережливый ведьмак первым делом, конечно же, принялся проверять сохранность драгоценного алхимического инвентаря, продолжая неустанно распекать нерадивого пасынка... Наблюдая за тем, как ведьмачьи ловкие персты дотошно перебирают звенящие реторты да алу́дели, устрашенный мальчишка не решался даже дышать!.. И только лишь когда без устали бранящийся мастер переключил свое запальчивое внимание на менее дорогостоящую походную утварь, вконец-таки позволил себе потихоньку вздохнуть. В комнатушку, между делом, со двора воротилась и задержавшаяся шинкарка, принеся в припасенной поленнице пару крошащихся дров. На остервенело перебирающего пожитки убийцу чудовищ она даже не посмотрела — словно их недавнее соитие приключилось исключительно в мальчишкином взыгравшем воображении... Приглядевшийся к явившейся женщине себемиров сыночек невольно отметил ее пущую растрепанность, какая после обжиманий с ведьмаком заделалась совсем уж неприличной и броской... Блудливая сударка как могла причесалась и благоразумно расправила сместившуюся смятую сорочку — однако полностью стереть следы невыдуманного греха не смогла: необычайно осоловевшее обличье с проступившей испариной свежего пота с лихвою выдавало разлившуюся по ее потасканному телу ублаготворяющую истому... Присмотрелся к припозднившейся жене и подозрительный кабатчик, исподлобья изучая неверную супружницу взглядом.

— Где таскалась? — бесцеремонно вопросил он после этого, и выложившая из поленницы дрова краснолицая шинкарка невозмутимо молвила:

— За дровами ходила.

— А почему так долго телилась? — недоверчиво выпалил исполнившийся ревности мужик.

— Выбирала менее замшелые, — ничтоже сумняшеся отмахнулась сударушка и, подбросив волглые поленья прямиком в догорающее пламя очага, безмятежно удалилась обратно в приспешную, словно бы расспросы облапошенного муженька вызывали у нее одну лишь постылую скуку.

— А взмокшая тогда от чего?! — не скрывая раздражения, прикрикнул сверкающий взором кабатчик и сразу же неотступно устремился за неверной женой. — Опять брехней меня потчуешь, курва?! А ну отвечай, где таскалась, халда?! — донеслось до мальчишкиного навостренного слуха уже из смежной комнатушки, и засим супружеская ругань постепенно потонула за стенами подклети...

Трепещущий Мирко перевел воззрение обратно на пересчитывающего свое имущество убийцу чудовищ: нынче ему, непреднамеренно совершившему очередное окаянство, надлежало лучше позаботиться о собственной судьбе.

— …Паскуда такая. Непослушный негодник. Что ни скажу — все на свой дрянной салтык проделываешь, — угрожающе твердил гневливый ведьмак, с невероятной методичностью проверяя сохранность каждой колбы с натолченными сушеными листьями и изредка стращая провинившегося воспитанника испепеляющим воззрением. — Распустил я тебя, вахлака межеумного. Был с тобой излишне сердобольным: разжалобился от вида твоего телесного ранения — и эдак только навредил своей мягкостью!.. Надобно, видать, тебя воспитывать таким же безупустительным образом, каким поучают иных сопляков: вразумляющими розгами напереймы хребтины!.. — Внимавший его грозным речам салажонок с каждым услышанным словом все сильнее сжимался, успокаивая дрожащую душеньку только лишь тем, что ведьмачий полыхающий гнев наичаще всего схлынывал сравнительно быстро: ведь сколько не грозил ему вспыльчивый мастер — в действительности за означенную розгу при всех своих злонравных обещаниях не брался ни разу... Сам же Освальд продолжал скабрезничать: — Обожди, как закончу, паршивец. Готовься к заслуженной выволочке. Сейчас последнюю котомку проверю и займусь уже твоим воспитанием, — и чем дольше провинившийся мальчишка наблюдал за его неутихающей яростью, тем сильнее нарастала его зародившаяся в душоночке бессильная грусть и досада....

Он так отчаянно старался понравиться мастеру! И не жаловался, коль в дороге становилось невмоготу; и в учении стремился проявлять прилежание — насколько то вообще было возможно для рассеянного восьмилетнего отрока; и защищал безмилостного злыдаря в своем добронравном сердечке, всякий раз оправдывая его излишнюю проявленную строгость... А тот все одно — лишь бранился и стервозничал. И совершенно не желал хвалить или хотя бы понимать разнесчастного испуганного пасынка... Ведь в понимании взращенного в канаве ожесточившегося бирюка, у одинокого дитенка в многолюдном трактире действительно не имелось причины ослушаться...

— Прошу прощения за беспокойство, сударь... По случайной оказии мне довелось услышать твой разговор с господином кабатчиком — думается, человек твоих умений и талантов мог бы быть весьма полезен для моего предстоящего мероприятия.

Встрепенувшийся себемиров сыночек обернул загруженную тяготами головушку на раздавшийся поблизости снисходительный голос: расположившийся на соседней скамье седовласый путешественник с незлобивой улыбкой обращался к занятому поклажей Освальду — приметив же на себе удивленный взор обомлевшего Мирко, с готовностью одарил добродушным воззрением уже и его изумленное личико. Привлеченный неожиданной вежливостью мальчонка с нескрываемым интересом уставился на заговорившего с бранчливым мастером незнакомца: при первом взгляде сей добродетельный скиталец представал прилежным пожилым человеком с благородной зрелостью на умудренном внутренним спокойствием широкоскулом лице. Облаченный в шерстяной сюрко и накинутый на плечи протершийся суконный шарф, среди собравшихся в захолустной корчме проходимцев сей невзрачный седой пилигрим смотрелся весьма непритязательно — однако даже в столь простецком небогатом образе проглядывала его аккуратность и рачительная бережливость к носимым вещам. За спиной немолодого незнакомца располагались сложенные на скамье дорожные пожитки, глядя на которые можно было безошибочно предположить, что путь его лежал издалека — в означенном выводе также ни на мгновение не давали усомниться и его стоптанные воловьи башмаки, надетые на узкие дорожные рейтузы. Теперь же этот благочестивый человек — сперва необычайно удачно затерявшийся в общей удручающей атмосфере негостеприимного деревенского шинка — с вежливой улыбкой и добрым прищуром глаз обращался к успевшему ввязаться в трактирную склоку ведьмаку... Отвращения либо привычного людского недоверия к малоприятному выродку — равно как и к его бездольному малолетнему воспитаннику — завязавший знакомство путешественник, судя по всему, не питал. Услышавший его обращение Освальд ненадолго остановился, прекратив перебирать развороченную поклажу — и затем, по-видимому, все же не возжелав упускать возможность заполучить хоть бы даже и плоховатенькое предложение работы, с недовольным зубовным скрежетом развернулся к скликавшему его незнакомцу... притом оставшись непочтительно восседать на кортях вполоборота. Встретившись с воззрением его змеиных глаз, милостивый путник только лишь сильнее улыбнулся.

— А, ведьмак, — со сдержанным одобрением в голосе проговорил он. — Ну, разумеется. Характерные глаза с желтой радужкой и вертикальными зрачками... Бесшумная поступь. Кроме того, никто иной и не стал бы столь охотно предлагать свою помощь в устранении проблемы с чудовищами, — и вежливо склонив голову в приветственном поклоне, примирительно добавил: — Премного рад встрече с твоей персоной, мастер. — Брюзгливый Освальд не торопился выражать встречную признательность, вместо этого продолжая беззастенчиво рассматривать напрашивающегося в заказчики человека безмилостным взглядом. Тогда осознавший необходимость прояснить свои намерения путешественник благодушно продолжил: — Позволь представиться, Беласко Сфорца, адъюнкт-профессор кафедры естественной истории Оксенфуртской Академии. В настоящее время занимаюсь подготовкой к написанию предстоящей монографии — в чем ты, любезный мастер, мог бы оказать мне неоценимое вспоможение. Как и подобает, за положенное денежное вознаграждение.

После прозвучавшего предложения заметно навостривший внимание ведьмак придирчиво окинул улыбающегося собеседника оценивающим взглядом — себемиров же легковерный сыночек от восторга так и вовсе разинул уста, в одночасье позабыв о волновавших его насущных тревогах. Малоопытный крестьянский мальчишка мало что разобрал из нагромождения странных речей, произнесенных добродушным незнакомцем, однако же главную суть уловил: в грязной и запущенной деревенской корчме им с ведьмаком неожиданно повстречался удивительный человек — всамделишный университетский ученый!.. Маленькому Мирко было совершенно невдомек, что из себя представляла упомянутая незнакомцем таинственная Оксенфуртская Академия с ее диковинными кафедрами и научными степенями — он за свои малые мальчишечьи годочки и слов-то подобных дотоле не слышал, не говоря уже о понимании их глубинного значения — однако даже в самих чарующих речах представившегося мещанским именем путешественника уже сквозила некая увлекательная заманчивость!.. При всей своей колкой злобе и отталкивающем внешнем уродстве мальчишкин наставник, Освальд, обладал невероятно проницательным умом, чем вызывал у бесхитростного воспитанника неподдельное восхищение и даже обожание — но все же в сравнении с носителем настоящего академического образования, с этим спокойным, благовоспитанным и сдержанным человеком, неотесанный ведьмак казался не более чем ожесточенным судьбою скитальцем... И теперь восхищенный Мирошек не мог сосредоточиться уже ни на чем ином, окромя сей представившейся возможности пообщаться с удивительным ученым. Тем более, что сей чудесный господин вроде бы даже являлся совершенно не строгим человеком!.. Дозволял глазеть на себя без утайки — как же было не потешить любопытство?.. Между тем оценивший собеседника Освальд вконец-таки прервал былое молчание:

— Чего тебе надобно? — сухо молвил он вопрос, продолжая удерживать распахнутую дорожную котомку, и доброжелательный путешественник с прежней вежливой улыбкой пояснил:

— Я натурфилософ и геолог. Занимаюсь изучением и описанием чудесных минералов, именуемых в научных кругах кремнеземами, — и словив на себе завороженный взор себемирова отпрыска, благосклонно потрудился уточнить: — Простому человеку сии природные образования могут быть известны под прозванием «горный хрусталь»... — Польщенный мальчишка поистине вспыхнул от неподдельной радости: ученый господин по-настоящему отметил его любопытство! Освальд, между делом, остался совершенно бесстрастным, продолжив неподвижно дожидаться ответа на поставленный вопрос. — В сии же отдаленные земли я прибыл ради посещения Вороньего Оврага, настоящей кладези выходящих на поверхность розеток минералов, — с готовностью продолжил улыбчивый профессор. — Однако, как ты наверняка понимаешь, в наши неспокойные времена... в особенности, когда Лирия и Ривия находятся в состоянии необъявленной войны, странствующему ученому приходится заботиться прежде всего не о результатах экспедиции, а о собственной насущной безопасности... Я человек безоружный и мирный, и для чудовищ и грабителей представляю собой лишь наживу. Пока что на пути из Оксенфурта мне всецело сопутствовала удача... однако ныне я остался один, без соратников, и продолжать дальнейший путь опасаюсь, — и затем, как бы извиняясь, отметил: — Ты же, любезный мастер — насколько я могу судить из представившейся оказии поприсутствовать при твоих экскламациях — не менее остро нуждаешься в работе... Посему мы могли бы оказаться чрезвычайно полезны друг другу: ты мог бы поступить ко мне в вольнонаемные охранники, сопроводив меня к Вороньему Оврагу и обратно в стольный город, и тогда я смог бы без опаски завершить прерванную экспедицию, — после чего вновь одарил благожелательным взглядом и упоенно рассматривавшего его аккуратную бороду Мирко.

Кривящийся Освальд не сразу отозвался на услышанное предложение — однако же поклажу помалу оставил, медленно поднявшись перед собеседником на ноги.

— Где этот Вороний овраг? И что он из себя представляет? — сквозь зубы поинтересовался он после затянувшегося молчания, на что терпеливо обождавший скиталец с готовностью разъяснил:

— Так на картах именуют устье Барсучьего ручья, где оная малопримечательная речушка впадает в Яругу. Расположен овраг на юго-востоке отсюда, приблизительно в трех сутках пешего пути: необходимо спуститься вниз по течению, преодолев раскинувшийся в низовьях осинник, покамест берега Барсучьего ручья перед слиянием с Яругой не превратятся в отвесные скалы. Это и будет Вороний овраг. — Выслушавший его пояснение ведьмак задумчиво пощелкал заплетающимся языком, неприглядно закатив покрасневшие от недосыпа зерцала... Затем же — к вящей неожиданности зазевавшегося себемирова отпрыска — внезапно стащил его самого с занимаемой лавки, воротив отброшенную скамью на прежнее место и невозмутимо усевшись на опустевшую перекладину. Ушибший седалище Мирко лишь растерянно поднялся на ножки.

— За Яругой начинается Заречье, — после размышлений безотрадно отозвался ведьмак, — оттуда до топей Гнилого Урочища еще пара суток пути... — и искривив стращавый лик, непреклонно заявил: — Тебе придется сильно раскошелиться, дабы упросить меня направиться в оные земли. — Присевший на край скамьи за наставничьей спиной салажонок встревоженно передернул плечиками: уже от одних только названий мелькающих в разговоре земель вдоль его хребта пробежало холодное касание страха... Вороний Овраг, Гнилое Урочище... Страшно было вообразить, какие отвратительные кровожадные твари могли водиться в обозначенных местах, ежели даже профессиональный убийца чудовищ отказывался выступать туда без соответствующей мотивирующей оплаты! Господин ученый, между тем, остался совершенно невозмутимым.

— Нам не придется заходить столь далеко: переходить Яругу нет нужды, — с прежней ублаготворяющей улыбкой поспешил он оправдаться перед несговорчивым мастером, а потом и вовсе пояснил: — По правде говоря, в оном краю меня значительно сильнее чудовищ страшат дезертиры, наводнившие окрестные леса после того, как король Эгон, видящий себя правителем объединенных земель Лирии и Ривии, приказал забрить в солдаты мужиков из десятка приграничных деревень... Простой народ опасается начала войны — а как известно, в преддверии кровопролития людскими страхами начинают пользоваться самые различные бесчестные смутьяны... — Оценивающий предложение Освальд окинул собеседника очередным придирчивым взором и по итогу просто отвернулся к плошке с оставшейся половиной рассольника: наблюдающий за беседой себемиров сынок безошибочно чувствовал, что ныне обстоятельства не позволяли ему привередничать с заказами, однако предусмотрительный ведьмак все равно не торопился соглашаться на работу.

— ...Далеко же ты забрался от своей академической скамьи, — принявшись зачерпывать половником бульон, наконец изрек он с неизменной брюзгливостью и, кое-как ухватив неподатливыми устами норовящий выскользнуть обратно в плошку ломоть нашинкованной колбасы, шепеляво подметил: — Даже занятно, что сия неблизкая дорога не окончилась для тебя, одинокого безоружного путника, усекновением твоей ученой башки.

— Порой я и сам удивляюсь своей необычайной удачливости, — с просквозившей в голосе печалью отозвался склонивший седовласую потылицу профессор. — Из Оксенфурта мы отправились в сию экспедицию вдвоем с ассистентом. Однако к моему величайшему сожалению, в пути нас настигло несчастье: несмотря на предпринятые меры предосторожности, мы угодили в руки недоброжелательных личностей, промышляющих душегубством на тракте... Судьба проявила ко мне благосклонность, одарив меня представившимся случаем для бегства… но так уж сталось, что дальнейший путь я оказался вынужден продолжить уже без сопровождения моего ассистента.

— То бишь ты его попросту бросил, — бесстрастно резюмировал ведьмак, се́рбая наполовину проливающийся рассольник.

— Я не горжусь своим поступком и не люблю о нем вспоминать, — повинился пристыженный ученый путешественник, но засим все же продолжил: — Однако в нашем нелегком деле академический долг нередко ставится превыше личностных благ: покидая славные оксенфурсткие стены, мы оба понимали, что в дороге может приключиться всякое. — Завороженно рассматривающий диковинного незнакомца Мирошек перевел любопытствующий взор на молчаливого наставника: склонившийся над снедью ведьмак смотрелся совершенно отрешенным и равнодушным, словно увещевания предлагающего работу профессора интересовали его значительно меньше, чем остатки остывшего яства. И все же седовласый господин продолжал приговаривать: — Именно поэтому мне и необходим человек, вроде тебя, многоуважаемый мастер. Дабы я мог вконец-таки доверить свою безопасность добродетельному защитнику и в полной мере сконцентрироваться на научных изысканиях... — на чем дотоле остававшийся предельно безучастным Освальд внезапно разразился безмилостным замечанием:

— Не надобно улещивать меня пропащим низкопоклонством, шельмец, — без сожалений расплевался он с осекшимся на полуслове ученым, — ты не сталкивался с моей добродетелью. Ежели хочешь, чтобы я в предстоящей дороге отгонял от тебя кровопийц — скажи, сколько готов заплатить. Масленые речи же оставь для выступлений в академическом совете, — и вновь воротился к плескавшемуся на дне плошки рассольнику, по-видимому, не желая впустую любезничать со смущенным заказчиком.

Присутствующий при неучтивом разговоре себемиров сыночек сызнова испытал закономерное смятение: проскитавшись вместе со сварливым наставником через бесчисленные земли, он насмотрелся на оного уже в огромном количестве непростых ситуаций. Незлобивый мальчонка в точности знал, что при насущной необходимости стервозный Освальд мог вести себя и сдержанно, и даже почтительно... Точно так же, как и быть умел и мягкосердечным, и даже заботливым — в чем едва не погибший от ранения мальчонка имел возможность убедиться на собственном опыте... Однако ныне правда заключалась в том, что застрявший в негостеприимном захолустье путешественник нуждался в ведьмачьем охранительном клинке ничуть не меньше, чем сам обнищавший мастер — в звонистой монете, а посему и миндальничать с ним склочный убийца чудовищ нужным отнюдь не считал. Впрочем, на лице обруганного профессора довольно скоро снова засияла теплая улыбка.

— Я не стал бы обращаться к тебе с предложением охранять мою безопасность, если бы не был убежден в твоей глубинной добропорядочности, — пояснил он высказанную доселе уверенность и затем многозначительно погладил воззрением уже и вдохновенного Мирко, с хитрецою подметив: — Мало какой бродяжничающий наемник возьмет себе на воспитание ребенка — сей нетривиальный факт говорит о твоей персоне значительно больше, нежели все остальное, любезнейший мастер. — Высказав свои соображения, улыбчивый профессор сделал глубокомысленную паузу, однако хлебающий рассольник ведьмак уже не удосужился почтить его ответом. — Однако раз уж ты желаешь перейти непосредственно к делу, не стану отнимать твое время, — добросердечно изрек седовласый господин после этого. — Допустим, за сопровождение я заплачу тебе шестьдесят лирийских крон...

— Заплатишь сто. И затем еще столько же на обратном пути, — бесстрастно отрезал покрививший челюсть Освальд, и не нашедший что ответить профессор Сфорца лишь растерянно развел ладонями. Поразмыслив несколько быстротечных мгновений и воочию убедившись в том, что своенравный ведьмак не намеревается одаривать его воззрением, он вынужденно потянулся к закрепленной на поясе тощей мошне... Только пересчитав монету и заметно погрустнев, поставленный в безотрадное положение, он вновь обратил зерцала к допивающему остатки яства убийце чудовищ, поневоле покаявшись:

— Я всего лишь странствующий ученый, мастер ведьмак, и такой внушительной суммой попросту не располагаю... — равнодушный к увещеваниям Освальд безразлично отодвинул опустевшую плошку и утер обвислые уста рукавом изношенной куртки. — Однако мы с тобою оба премного нуждаемся во взаимной помощи, а посему я буду настоятельно просить тебя немного уступить, — поспешил добавить склонившийся к проходу ученый господин и, понизив голос, дабы защититься от постороннего внимания, огласил: — Я заплачу тебе сто двадцать крон, что вдвое больше моего первоначального предложения... Однако свыше оной суммы — при всем почтении — дать уже не смогу.

Округливший любознательные глазенки себемиров сынок с робким интересом покосился на раздумчивого мастера: измотанный нескончаемыми странствиями, нынче он более всего желал, чтобы скаредный ведьмак согласился на подвернувшуюся нехитрую работу. Ведь помимо возможности прожить немного времени не впроголодь, сие также означало для мальчонки перерыв в окаянных тренировках с деревянным мечом — а вместе с тем еще и кратковременное избавление от гнетущей необходимости стряпать харчи и следить за походным костром! Стоило предложить, что все означенные дорожные обязанности нанявшийся в сопровождение к заказчику Освальд должен был ненадолго переложить обратно на свойские плечи... Да и за возможность разочек переночевать в протопленном шинке измаявшийся Мирко был готов отдать неимоверно много. Оставалось только уповать на внутреннюю рассудительность жадного до серебра ведьмака. Сам же покореживший обличье Освальд еще немного поразмыслил и, умозрительно взвесив все доступные возможности, к неимоверной мальчишкиной радости, заявил:

— Будь по-твоему, — и как заулыбавшийся профессор поскорее потянулся за мошной, хрипато отрезал: — Заплатишь на обратном пути, как воротимся, — а затем разъяснил и остальные условия: — Выходим завтра на рассвете. Свои пожитки ты несешь самостоятельно. С разбойниками и охочими до плоти тварями разбираюсь я, с конными разъездами и должностными лицами — ты, — на что довольный исходом непростого разговора путешественник с нескрываемой отрадой отозвался:

— Не беспокойся, досточтимый мастер. Я человек беззлобный и покладистый — в дороге верховодить будешь ты. — Нелюдимый ведьмак только лишь уничижительно скривился: как смекнул наблюдавший за развернувшимся действом себемиров сыночек, он вовсе не горел желанием сближаться с новоиспеченным говорливым попутчиком... Поднялся эдак немногословный мастер, вознамерившись воротиться к прилавку и по нужде расплатиться за предстоящую ночевку на кабацкой лавке — и проследивший за ним взглядом господин благодушно добавил: — Ах, да. Дабы ты не беспокоился... Я проследил за сохранностью твоей припрятанной поклажи на время твоего отсутствия. Можешь быть уверен, ничего не пропало. — Притормозивший Освальд лишь озлобленно проскрежетал зубами: признательности за заботу он ничуть не испытал.

Воспользовавшийся отходом наставника Мирко с облегчением взобрался на лавку обеими ножками: неожиданное вмешательство любезного профессора заслонило его от ведьмачьего безжалостного гнева, словно уберегающий щит. Осторожно покосившись на оставшегося восседать за соседним столом путешественника, зачарованный мальчишка невольно словил себя на чистосердечном желании тихонько возблагодарить его за чудное избавление — на пути чему незыблемо встала предательская застенчивость... Первым заговорить с незнакомцем — в особенности, после того, как не терпящий трескотни ведьмак без малого год неустанно порицал его за склонность к суесловию — робкий себемиров сыночек стеснялся. И все же странный господин представал настолько располагающим к себе, благожелательным и любезным, что робость в отношении него как-то незаметно исчезала сама собой. Теперь простодушный салажонок даже никак не мог взять в толк, отчего сей ученый скиталец спервоначалу затерялся для него в толпе враждебных проходимцев: в отличие от прочих ожесточенных судьбою бродяг, он обладал весьма приятным обличьем. Набрался робкий мальчишка эдак побольше силенок и, совладав с собою да придвинувшись поближе к краю скамьи, через силу шепнул собеседнику:

— Спасибо вам... добрый господин незнакомец, — и как улыбчивый пожилой профессор обратил к нему доброжелательный лик, все же смущенно отвернулся, с неуверенностью продолжив: — Если бы не вы... меня бы, наверное, ждала выволочка.

— Не за что, мой маленький друг, — склонив седовласую голову, пониженным голосом отозвался незнакомец, и как смятенный себемиров сыночек вновь скосил пытливые глазки, с беззлобной вкрадчивостью пожурил: — И все же тебе нужно быть ответственнее, ибо ты уже достаточно великовозрастный отрок. Твой наставник осерчал не без причины: оставлять поклажу в многолюдном заведении без надлежащего присмотра чревато ее безвозвратной потерей — тебе же в твои года уже пора понимать, насколько трудно добывается каждый медяк, — и как удивленный непривычно мягким порицанием Мирко от неожиданности снова смутился, милостивым шепотом добавил: — Не замыкайся во внутренних страхах — просто постарайся быть более собранным.

Что ответить на сии вразумляющие слова, привыкший к строгости мальчонка уже не нашелся. А только так и возрадовалось на том его истосковавшееся по ласке дитячье сердечко: вот какой чудесный благовоспитанный господин достался им с бирюковатым мастером в попутчики! Добродушный, образованный и совершенно не приемлющий склоки — должно быть, путешествовать в обществе такого необыкновенного спутника было отрадно и для души, и для разума. Так и помыслил замечтавшийся Мирко, что рядом с подобным добродетельным человеком, пожалуй, даже брюзгливый ведьмак мог постепенно перемениться в более отзывчивую сторону...

На том затянувшийся вечер в негостеприимном деревенском шинке был окончен, сменившись расстелившей черный наволок ночью. Немногочисленные пережидающие полуночный час постояльцы поприслонялись к пристенкам, надвинув на чело шерстяные капюшоны — иные же продолжили угрюмо топить невзгоды в недопитом прокисшем вине. Злоречивый шинкарь также удалился почивать в неприметную каморку приспешной, приняв из рук приблудившегося выродка положенную плату за постой с нарочитым демонстративным неудовольствием: наблюдавшему за ними себемирову отпрыску в определенное мгновение даже померещилось, что далее былая склока меж двумя неуступчивыми стервецами неминуемо разгорится с удвоенной силой!..

«А ну скажи-ка мне, приблуда... — небрежно сгребши с почерневшей столешницы брошенные Освальдом монеты, обратился к нему насилу сдерживающий ярость кабатчик. — А отчего это от моей жены... с твоим появлением неожиданно дорожным смрадом потянуло — вот в точности как от тебя самого?» — отчего притихшему Мирко вновь заделалось невыносимо тревожно. Неужто подозревающий супружницу в неверности мужик и в самом деле заподозрил неладное?..

«А не знаю. Должно быть, рядышком со мной постояла», — бесстрастно отбрехался невозмутимый ведьмак, в упор рассматривая неприятеля тяжелым взглядом. Помолчал крепко стиснувший зубы шинкарь, испепеляя стоящего напротив выгостя ненавидящим взглядом и словно бы раздумывая, стоит ли продолжать свою скабрезную мысль — однако засим все же вынужденно утих, с прежним натянутым безмолвием воротившись в оставленную притемненную комнатку. Побоялся, стало быть, связываться — либо же от бессилия предпочел закрыть глаза на обиду, решив, что с бо́льшим успехом сможет устроить острастку непокорной супруге. А может, и просто по простоте душевной поверил, решив не бередить загрубевшую рану. Как бы то ни было, истинная причина его молчания осталась для простодушного Мирко неясной.

Воротившийся к лавке ведьмак, сполна настроившийся на отдых в преддверии предстоящей работы, лишь бесстрастно допроверил сохранность поклажи и, испепелив нерадивого воспитанника лютым взглядом, молча разместился в углу: прислонился затылком к отсырелой стене и, закутавшись в плащ да прикрыв утомленные очи, в одночасье погрузился в чуткий сон. Измотанный странствиями себемиров сынок, которому, по счастливой случайности, действительно удалось избежать расплаты за допущенное разгильдяйство, тихонько пристроился рядом. С кряхтением ерзая на жесткой скамье, он сперва было помыслил попросить у наставника разрешения расположить свою головушку у того на колене — однако же, припомнив об увиденном подле сарая да еще и задумавшись о непроходящей ведьмачьей гневливости, решил зазря к владетелю не лезть. Эдак изнуренный салажонок и заснул — вскорости уморившись, даже несмотря на ломоту в уставших ножках... Проснулся за всю ночь он лишь единожды: почувствовав сверху согревающую теплоту холщового наставничьего плаща. Отверзнув глаза, пробудившийся Мирко и в самом деле обнаружил на себе затертое до дыр ведьмачье рубище — накрывший спящего воспитанника Освальд по-прежнему дремал поблизости, сидя на лавке в углу, однако согревался уже тем, что попросту обхватывал локти ладонями... Уложивший голову обратно ребятенок безмятежно улыбнулся: все ж таки сварливый мастер даже после всего случившегося о нем позаботился. Невзирая на извечную злонравную брань.