«Нашто ради означенной безделицы плестись в такую гнусную даль? Сулить монету выродку, навроде меня?..»

На следующее утро свернувшийся на трактирной лавке себемиров сынок оказался безжалостно разбужен наставником: как ни сладко было смежившему очи салажонку предаваться упоительным грезам, завернувшись в согревающий наставничий плащ, необходимо было собираться в предстоящую дорогу. Впереди поджидал многодневный поход в таинственный Вороний Овраг — мероприятие столь же заманчивое, сколь и волнительное... За минувшую пригожую ночь привыкший почивать на болотах Мирошек весьма недурственно передохнул и отоспался — а посему и повелению вставать повиновался без словесных роптаний. К моменту вынужденного мальчишкиного пробуждения сговорившиеся об услуге ведьмак и ученый скиталец уже полностью подготовились к преднамеченному путешествию, снарядившись в непростую дорогу: испивший колдовскую микстуру убийца чудовищ проделал то, что проделывал каждое утро — затянул покрепче ременную портупею, протер промасленной тряпицей безотказный посеребренный клинок и, наконец, запасливо наполнил родниковой водицей опустевшие баклажки. Нанявший его в сопровождение профессор докупил недостающие подспорные припасы и напоследок рассчитался с шинкарем: все было готово к распланированному отбытию. Окончательно пробудившийся и настроившийся на грядущие приключения себемиров сыночек получил из ведьмачьих ладоней краюшку хлеба с ломтем козьего сыра — и трое связанных уговором разобщенных спутников вконец-таки покинули опустевший деревенский шинок.

При первых проблесках пробившегося из-за холма лилейного солнца дотоле показавшееся совершенно неприглядным лирийское захолустье неожиданно предстало перед взором любопытствующего мальчонки в разительно переменившемся виде. Усеявшие низину глинобитные мазанки неожиданно явили путникам свои расписные умильные лики: спервоначалу показавшиеся бледными и неказистыми, при ближайшем рассмотрении они негаданно предстали разукрашенными чудными картинами — пламенеющими кумачовыми соцветиями, обличьями селянских берегинь да всевозможными пестрящими узорами. Ставни размалеванных хаток оказались заботливо выкрашены в приятный взору васильковый окрас, покосившийся ивовый плетень — заиграл цветастыми пятнами нанизанных на вертикальные жерди черепяных горшков: не оставалось никоих сомнений, помимо очерствевших от нескончаемого лихолетья стариков, в небогатой деревеньке также обитали одаренные богами рукодельники, украсившие всякий двор лепотой. На перепаханных полях среди подтаявшего зазимка зазеленели первые ростки пробившейся озимой пшеницы, а в зардевшийся рассветным заревом белесый небосклон из почерневших дымоходов повалил кудлатый дым. Растаявшие стежки наполнились скрипучими телегами да закутанными в рубища путниками, и под ногами тотчас же заплескались искристые лужины — умиротворяющий деревенский пейзаж дополнился звоном колокольчиков, бултыханием дорожной беспутицы и задорным журчанием понесшейся отовсюду весенней капели. Сердце ликовало от вида столь пригожей картины — и теперь восторженно созерцающий окрестности себемиров сынок уже и сам не понимал, отчего так сильно приуныл минувшим вечером!

Покинувшие Дички молчаливые путники довольно скоро миновали раскинувшийся на пути заснеженный осинник и попали на петляющий пустынный большак. Утопающая в слякоти дорога извивалась параллельно неказистой речушке — и на пути шагающим по непогоде попутчикам встречались лишь скрипучие крестьянские телеги... Никто не шел через такую глухомань в такое время — и уж тем более никого не интересовал затерянный в осиннике Вороний Овраг... Рассматривающий безмолвствующих старших воодушевленный мальчишка никак не мог унять снедающее сердце любопытство: ежели облаченный в истрепавшиеся обноски ведьмак казался насмотревшемуся на него Мирошку подобным облезлому стервятнику — утеплившийся иссиня-черным суконным шарфом оксенфуртский профессор внешне представал похожим на старого ворона... Столь же вещего и умудренного прожитыми годами... Теперь, при свете ласкового солнышка, любознательный мальчонка мог разглядывать сего занятного человека, сколько угодно душе. Смотрясь весьма обыденно и небогато, диковинный профессор Сфорца нес при себе поистине необыкновенные вещи: настоящее горняцкое кайло, назначение которому оставалось для крестьянского дитенка неизвестным, увеличительный монокль в серебристом футляре, а также невероятное бесценное чудо — всамделишную записную книгу, закрепленную в петельке на набедренном поясе!.. Тащившийся позади остальных себемиров сынок буквально снедал необыкновенного попутчика взглядом, вовсю блуждая любопытными глазенками по его завернутой в смоляное сукно фигуре — в головушке неугомонного мальчишки вертелось единственное непроходящее желание: заговорить с ученым путешественником и засыпать его замысловатыми вопросами буквально обо всем!.. Убедившийся в доброжелательности новоиспеченного спутника Мирко именно так и поступил бы, тем более что в странствиях с бирюковатым Освальдом ему нередко приходилось безмолвствовать часами — однако накопленный опыт неумолимо подсказывал, что за означенную болтливость он мог влегкую схлопотать от нелюдимого наставника...

Весеннее солнце уже вовсю согревало укрытые тающим снегом лирийские холмы, а трое разобщенных спутников все так же продолжали шагать в затянувшемся гнетущем молчании: поглядывающий на отстраненного убийцу чудовищ профессор, казалось, был вовсе не прочь завязать разговор — но зорко всматривающийся в холмистую линию горизонта ведьмак оставался совершенно бесстрастным. Неестественное безмолвие нарушалось лишь скрипом поклажи да плеском подтаявшей грязи... Впрочем — насколько мог судить увлеченный Мирошек — путь предстоял еще очень неблизкий, и поскольку горизонт на многие версты казался совершенно безлюдным, пресытившийся затянувшимся безмолвием ученый господин вконец-таки решился нарушить молчание:

— Позволь поинтересоваться, любезнейший мастер... — учтиво обратился он к вышагивавшему по его левое плечо ведьмаку, — давешним вечером ты не представился. Как мне обращаться к твоей досточтимой персоне? — Возрадовавшийся зачину разговора салажонок прибавил шагу и увлеченно вперил взгляд в засаленный ведьмачий затылок. Бухмарный ведьмак не сразу отозвался на прозвучавший невинный вопрос — в бесчисленный раз опровергнув упомянутую собеседником любезность — но затем все же процедил сквозь сведенные зубы:

— ...Освальд я.

— А я Мирко!.. — встрял в разговор неожиданно осмелевший от переполнивших его сердечко переживаний себемиров сынок. — То бишь на пострижины меня вообще-то нарекли Мирослав, но тятька присно говаривал, что я еще покамест маленький, дабы именоваться взрослым прозванием!.. — однако сразу же осекся, как ответом ему стала тишина. Даже наклонивший голову ученый господин всего лишь тихомолком улыбнулся, ответив вмешавшемуся в беседу малолетнему ребятенку исключительно уветливым взором... Встревожившийся Мирко покосился на шагавшего чуть впереди наставителя: на счастье, гневливый ведьмак покамест оставил его дерзновенную выходку без внимания... Смолчавший профессор, между тем, аккуратно обступил раскинувшуюся на пути белесоватую лужину и продолжил непринужденно расспрашивать:

— Откуда держишь путь, мастер Освальд? Ты выглядишь бывалым скитальцем.

Посматривающий по сторонам ведьмак сызнова не посчитал необходимым ответить, хладнодушно наблюдая за едва различимыми черными точками, мельтешащими на отдаленном холмистом уклоне. Заинтересовавшийся мальчишка устремил воззрение на показавшуюся странную картину, отчаянно напрягая глазенки и силясь разглядеть в маячащих тенях хотя бы нечто знакомое разуму... А засим, прислушавшись, еще и различил донесшийся с холмов хрипатый лай... Так и вздрогнул он на том, перетрусив от запоздало промелькнувшего осознания: мотылявшимися по холмам черногривыми точками оказались сбившиеся в стаю бесприютные псы! Оголодавшие, замерзшие и до предела озлобившиеся — обмогшиеся с колкой зимней стужей, они вдокон озверели от пережитой жестокой бескормицы и теперь повадились подбираться уже и к деревням, остервенело облаивая всякого бредущего по большаку бродягу!.. И как же было хорошо, что прозорливый ведьмак их приметил еще вдалеке: разумеется, бескровные псы были далеко не худшими и не самыми кровожадными тварями, каких возможно было встретить в путешествии — однако даже они могли влегкую пустить легкомысленному путнику крови... Впрочем, зажатый в умелых ладонях клинок мог уберечь и от означенной напасти...

— А тебе на что? — неожиданно выступил с припозднившимся ответом брюзгливый ведьмак, и как отчаявшийся услышать его отповедь профессор в непонимании наморщил чело, обернул к нему перекошенный лик. — Я нанялся сопровождать тебя за плату — нам незачем для этого лобызаться с тобою услужливо в десны, — безмилостно изрек он пояснение своей проявленной неучтивности и, безо всякого сожаления расплевавшись со сраженным нанимателем, вновь обратил изучающий взор в сторону усеявших холмистые склоны дворняг. По счастью, оголодавшие после зимовки выжлецы покамест держались от малолюдного тракта в стороне.

— ...Однако же нам незачем и сторониться друг друга. До Вороньего Оврага предстоит проделать немаленький путь, — после непродолжительного замешательства отозвался помедливший профессор Сфорца и также встревоженно покосился в сторону лающих псов, за которыми уже давно следил навостривший внимание мастер. — И думается мне, сие неблизкое путешествие пройдет значительно веселее и проще, ежели в пути мы познакомимся поближе, — однако присматривающийся к неспокойным окрестностям Освальд уже оставил его резонное замечание без ответа. Как уже прекрасно ведал привыкший к нему Мирко, странствия в незыблемом молчании приходились бадражному мастеру вполне по душе. Застигнутый ведьмачьей грубостью врасплох ученый господин раздосадованно покачал непокрытой головой — однако продолжать наткнувшиеся на стену безразличия расспросы не стал, отчего над петляющим меж голых полей большаком вновь воцарилось былое безмолвие.

Надрывающие охрипшее горло бесприютные псы не решались приближаться к ведомым уверенным убийцей чудовищ перепутчикам, и помалу успокоившийся и начавший пресыщаться однообразными весенними пейзажами себемиров сынок вновь с навязчивым любопытством присмотрелся к ученому спутнику. Минувшим вечером он неподдельно возрадовался, когда прослышал, что предстоящую неделю проведет в компании сего диковинного иноземца — мечтательный мальчишка уже вовсю напредставлялся, как в путешествии вконец-таки вволю наслушается славных историй: послушает про поджидающие в дороге диковинки, расспросит про удивительную Оксенфуртскую Академию, принадлежностью к которой словоохотливый Сфорца, без всяких сомнений, гордился... Поприсутствует при полуночных байках в отблесках горящего костра, понаблюдает за работой нарекшегося натурфилософом попутчика, спустившись вслед за ним в устрашающий Вороний Овраг!.. Пособирает сверкающий горный хрусталь — ведь по представлению неискушенного мальчонки, искрящиеся друзы кристаллов в означенном ущелье должны были крошиться воистину под ступнями!.. И пускай нежелание бирюковатого мастера поддержать с нанимателем хотя бы даже односложную беседу ничуть не удивило привыкшего к его странностям Мирко, понадеявшийся на перемены в крутоломной рутине ребятенок все равно заволновался и поник. Перспектива провести в безмолвии весь оставшийся путь представала для него удручающей — даже несмотря на долгожданный перерыв в окаянных растяжках и тренировках с деревянным мечом, после которых нестерпимо саднили все члены... И разве можно было не воспользоваться знакомством со столь образованным спутником? Жажда знаний и неистребимая мальчишечья любознательность перехватывали дух ничуть не хуже протяженной ходьбы!.. И поскольку нанявшийся охранять жизнь заказчика Освальд покамест был всецело занят наблюдением за заливающимися надрывным лаем бродячими псами, неугомонный Мирко решил попробовать снова вмешаться в несостоявшуюся беседу с ученым путешественником.

— А расскажите тогда вы о себе... — преодолев нерешительность и попутно переместившись к заснеженному краю разбитого тракта, несмело вопросил он у обернувшего доброжелательный лик седовласого спутника. А далее, убедившись, что за повторно оглашенную дерзость его покамест не собираются тягать за волосья, с простодушной непосредственностью добавил: — Вы же не из чародеев, правда?.. — на что благосклонно выслушавший его вопрошания Сфорца с участием качнул головой.

— Нет, мой дорогой друг, — одарив разинувшего уста малолетнего собеседника снисходительным взглядом, ответил он на поставленный бесхитростный вопрос. Разглядывающий его умудренное обличье себемиров сыночек с нескрываемым успокоением вздохнул: первое и единственное его знакомство с вероломным представителем чародеевой общности едва не закончилось для сирого мальчика преждевременной смертью... Только благодаря хладнокровию и редкой профессиональной сметливости отбившего его у смерти Освальда несчастный Мирко отделался одной лишь полученной раной — заживление которой вылилось для него в последующие протяженные терзания... И пускай обрекший ребятенка на муки некромант оказался отщепенцем и даже клятвопреступником лояльного чародейского сообщества, с той поры избежавший погибели и вдосталь настрадавшийся от последствий его заклинания Мирко навсегда приобрел недоверие к магам. — Я обычный человек и способностью улавливать магические эманации не обладаю, — великодушно поведал мальчонке улыбчивый Сфорца — а далее, с благодушной хитрецой кивнув на кривящего брюзгливые уста ведьмака, пояснил: — Из нас троих наиболее приближенным к чародею лицом может считаться твой грозный наставник, — и как таращащий глазенки Мирошек невольно посмотрел уже и на нескладного Освальда, многозначительно дополнил: — Однако же и он по справедливости является им ровно в той же степени, что — прошу прощения за пошлое сравнение — осел с водруженным на спину седлом — породистым офирским скакуном: ибо даже будучи обученным азам магической теории и обладая приобретенным в ходе пережитых мутаций умением накладывать несложные чары, ведьмак все равно остается невосприимчивым к пронизывающим эфир магическим потокам, опираясь в профессиональной практике преимущественно на прикладные знания и серебряный меч.

Затаивший дыхание Мирко с благоговейным трепетом засмотрелся на изрекшего поразительные вещи пожилого собеседника: озвученное им описание представителей ведьмачьего цеха полностью совпало с теми жалкими крохами истины, какие любознательный подлеток не без усилий вытянул из немногословного наставника за целый неоконченный год! И пускай сам неуживчивый мастер выслушал обращенные к мальчонке слова с нескрываемым бессловесным раздражением, восторженный подлеток посмотрел на образованного спутника с еще бо́льшим чистосердечным восхищением.

— А откуда вы все это знаете?.. — старательно держась вровень со старшими, вопросил пораженный кругозором попутчика Мирко и вновь мельком покосился на омраченного владетеля, припомнив многочисленные людские кривотолки, с которыми тот сталкивался едва ли не в каждой придорожной корчме. — Вобыден про ведьмаков только сплетни болтают... — раздосадованно поведал он о своих наблюдениях — и отчаянно возжелав обелить в глазах новоявленного собеседника образ несговорчивого мастера, убежденно выпалил: — А половина этих сплетен — брехня!..

— Сплетни и боязливые суеверия рождаются исключительно из людского невежества, — чуть склонившись к увлеченному дитенку, заметил улыбнувшийся его мальчишечьей непосредственности профессор. — Необразованные кметы не имеют иной возможности приобщиться к накопленному предшественниками опыту, окромя как прислушиваясь к искажающим действительность преданиям дедов и прадедов. Мы же, служители храма науки, поставившие перед собою цель просвещения людского разума, черпаем знания из задокументированных свидетельств наших ученых коллег и опираемся в суждениях на подтвержденные экспериментом конклузии. Деятельность ведьмачьего сообщества, которому насчитывается уже более двух столетий существования, и в самом деле окружена многочисленными мужицкими предрассудками, — и многозначительно подняв указательный перст, дабы ненадолго привлечь распаленное мальчишкино внимание, с прозвучавшей в голосе гордостью молвил: — Однако в Оксенфуртской Академии уже почти десятилетие занимаются изучением и систематизацией невыдуманной истории цеха профессиональных истребителей чудовищ. Ведьмаки с ревностным тщанием охраняют секреты своего ремесла — и все же благодаря несчастливым событиям, приведшим к падению ведьмачьей твердыни Каэр Серен, у исследователей кафедры естественной истории впервые появилась возможность организовать экспедицию в развалины прославленной ведьмачьей школы, прикоснувшись к остаткам сокрытого знания... Благодаря сей экспедиции мирские жители впервые получили возможность познакомиться с сущностью ведьмачьего цеха, опираясь не на вымысел, а на подкрепленные письменными свидетельствами факты — и ежели физиологию и методику создания ведьмаков мы оставили на откуп магистров чародейского искусства, исторические свидетельства о славных свершениях ведьмачьих мастеров позволили нам взглянуть на сей достойнейший цех по-иному: увидев в истребителях монстров не бессердечных и безнравственных убийц, а высокоорганизованную профессиональную группу...

— ...Да, славно же вы попировали на наших останках. Как охочие до падали вороны, глодающие то, что не дожрали живоглоты, — неожиданно вмешался в разговор дотоле хранивший молчание Освальд, и опомнившийся от обилия непонятных профессорских слов себемиров сыночек простодушно обратил к нему широко распахнутые глазенки. И без того безобразный обличьем ведьмак теперь с холодной неприязнью сверлил говорливого нанимателя взглядом, скаля торчащие зубы — и пообвыкшийся с ним ребятенок тотчас же не без сострадания припомнил, какой глубокой и невысказанной болью в ожесточенной ведьмачьей душе отозвалось разграбление его родного Каэр Морхена... Отношения сурового мастера с породившим его цехом были слишком противоречивы и сложны для понимания простого крестьянского ребятенка — и все же чуткий Мирко по наитию чувствовал, что повсеместное разорение ведьмачьих наделов оставило на загрубевшей наставничьей душе еще один незримый обывательским глазом кровоточивый шрам. — Сперва властолюбивые чародеи, затем предубежденные узколобые кметы... — продолжил особачившийся ведьмак. — Теперича вы. Помародерствовали, шельмы, во имя науки?.. Раскланяться теперь вам в ноженьки за посмертное обеление имени цеха?.. — и резко отвернулся, с презрением сплюнув под ноги. Вздрогнувший мальчишка боязливо покосился на оставшихся бродить на холмистом уклоне дворняг: беснующиеся псы помалу начинали отдаляться от ушедших вперед путников, однако бдительный Освальджик несмотря ни на что продолжал держать ухо востро.

— ...Я понимаю твою резкость, мастер Освальд, — немного поразмыслив, проговорил ученый путешественник, попутно поправляя за спиной подвязанный ремнем спальный мешок. — Пускай в предвзятых обывательских кругах и бытует расхожее мнение, будто пройденные мутации отнимают у ведьмаков способность испытывать чувства наравне с обыкновенным человеком, я видел не одно опровержение подобных унизительных домыслов — должно быть, вести о разорении ведьмачьих наделов причиняют тебе нравственную боль. — Оставшийся равнодушным ведьмак привычно оставил его высказанное наблюдение без ответа — торопливо хлюпающий по лужинам подтаявшего снега салажонок безотчетно чувствовал, что обходительный заказчик покамест только раздражал нанятого убийцу чудовищ своей излишней навязчивостью: замкнутый и своенравный мастер мирился с его вынужденным присутствием исключительно ради обещанной кошелки с монетой. Сам же велеречивый профессор, между делом, многозначительно заметил: — Однако же смею обратить твое внимание на то, что гонения на цех истребителей монстров начали отнюдь не просветители — а как раз-таки те, кто всегда воспринимал ведьмаков лишь в качестве бездушного орудия убийства. Чародеи, умело манипулирующие страхами простого народа, и конечно же, суеверные мужики, страшащиеся собственной почившей бабки... Мы же в Оксенфуртской Академии стараемся подходить к изучению ведьмачьих традиций с научной беспристрастностью, просвещая малосведущий охлос и, конечно же, призывая его относиться к ведьмакам без тенденциозности и предубеждений. Люди опасаются ваш цех из-за незнания: из-за того, что лишены возможности узнать вас поближе... Быть может, если бы вы не хранили ваши тайны столь ревностно, простой народ воспринимал бы вас не столь настороженно...

Молчаливо шагающий Освальд сызнова пренебрег ответом, продолжив отстраненно осматривать однообразную местность — наблюдающий за ним ребятенок приметил, что он только сейчас вконец-таки убрал сухощавую шуйцу с металлического устья закрепленных на поясе ножен с мечом: по-видимому, пропущенная рассеянным мальчишкой мимо внимания опасность в действительности сохранялась вплоть до недавнего мгновения... Впрочем, слишком придавать тому значение себемиров сыночек не стал: куда занятнее было продолжить расспросы красноречивого ученого спутника, тем более что доверять свое благополучие наставнику ему было уже совершенно не боязно.

— А кто такие просветители? И что такое эта ваша Оксенфуртская Академия? Это такое место, где вы собираетесь, чтобы изучать историю? — воспользовавшись затянувшейся паузой в разговоре, вопросил неугомонный Мирошек, буквально засыпав улыбнувшегося Сфорцу очередными зародившимися в любознательной головушке расспросами.

— Не только историю, мой дорогой Мирослав, — со снисходительной мягкостью в голосе промолвил доброжелательный профессор и обернулся к ожидавшему ответа салажонку. — Оксенфуртская Академия — это выстроенный эльфами храм знаний, обитель науки и свободных искусств; подлинная жемчужина Реданского королевства, которая служит пристанищем всем жаждущим познаний соискателям. Сие есть старейший и престижнейший университет всех северных земель, который привечает студентов, бакалавров и магистров вне зависимости от подданства, происхождения и политических взглядов. — Разинувший уста несмышленый Мирошек, понявший едва ли половину от услышанного, от захватившего его восторга погрузился в волшебные грезы, забывшись в восхищении перед диковинным местом... И какие же немыслимые чудеса должны были находиться в означенном граде, ежели даже простой человек, приобщившись к тамошней академической купели, по уровню своей образованности делался подобным развито́му чародею?.. Сам же иноземец лишь продолжил с добродушной улыбкой бередить воображение впечатлительного Мирко: — Вокруг стен Академии, мой любознательный друг, высится величественный город Оксенфурт — сама же альма-матер представляет собой автономное образование с законодательно утвержденной суверенностью и неприкосновенностью ее профессоров и обучающихся. Помимо обязательного постижения семи свободных искусств в рамках тривиума [Первая ступень средневекового образования, включала в себя три гуманитарные науки: грамматику, логику и риторику] и квадривиума [Вторая ступень средневекового образования, включала в себя четыре точные науки: арифметику, геометрию, астрономию и гармонику], в зависимости от природной склонности студенты вольны избирать для посещения лекции в рамках четырнадцати академических кафедр. В Академии действуют кафедры археологии и современной истории... Гуманитарных учений, среди которых философия, изящные искусства и право, а также теология и постижение природы сверхъестественных явлений... Дисциплин натурфилософского профиля: астрономии, алхимии, медицины и географии... И конечно же, естественной истории, в рамках которой имеет честь читать курс лекций и твой собеседник. В оксенфуртской студенческой общности привечают вольных слушателей со всех уголков Континента: наравне с мужчинами науку безо всяких предрассудков постигают даже прогрессивно мыслящие дамы — единственным, что спрашивается с желающего приобщиться к чаше знаний соискателя, является потребное владение письмом и устным счетом...

Шлепающий по лужам мальчишка, пораженный обилием цветастых речей, буквально задохнулся от обуявшего его возбуждения: в головушке тотчас же возник образ степенного города, пригожие улицы которого полнились пришедшими зубрить гранит науки школярами!.. Мечтательному Мирко было сложно прикинуть, насколько точны были его невинные дитячьи представления — быть может, в действительности студенческая братия являлась вовсе и не столь высоконравственной — однако разум все равно продолжал упорно рисовать благолепные виды... Белокаменные эльфские постройки, ажурные колонны, ротонды и скверики... И на вытесанных из цельного камня скамейках восседают ведущие благовоспитанный научный спор школяры!.. И до чего же увлекательно, должно быть, было учиться в таком прекрасном и достойном заведении! Пытливому мальчишке казались интересны абсолютно все упомянутые ученым собеседником дисциплины. Он с удовольствием пустился бы зубрить и историю, и природу сверхъестественных явлений, и даже требующую усидчивости хитроумную алхимию: во всяком случае, наблюдать за перегоняющим субстанции из колбы в колбу ведьмаком вдохновенному дитенку представлялось упоительным... А уж за освоение изящных искусств — он так и вовсе уселся бы безо всяких раздумий: читать и выводить на бересте кривые буквицы едва освоившему таинство словесности Мирошку казалось донельзя увлекательным!.. Разумеется, хлебнувший горюшка мальчонка понимал, по мере постижения науки непременно должен был столкнуться с непредвиденными тяготами: в конце концов, уроки фехтования поначалу также показались ему авантюрной романтикой... на поверку оказавшись лишь палаческим мытарством, вылившись в жестокие растяжки, обжигающую боль в перемученных мышцах да неизбывные кровоподтеки от пропущенных наставничьих ударов!.. Однако мало что могло сравниться с тяготами истязаний при тренировках с мечом, а потому окунувшийся в омут желаний себемиров сыночек опрометчиво помыслил, что теперь осилит все. Уж на студенческой скамье должно было житься привольнее.

— А я? Я могу пойти учиться в Академию?.. Вообще я родился крестьянином... но мой тятька служил у владетеля настоящим деревенским старостой и мог в уме сосчитать аж до ста! — на едином дыхании выпалил он сакраментальный вопрос, с невиданным упоением рассматривая шагающего рядом иноземца, и дабы придать своим речам недостающей значимости, вдохновенно добавил: — А сам я уже маленько умею читать: меня Освальджик каждый вечер учит!.. А еще я знаю, как чертить отдельные буквицы: настоящие слова пока не получаются, но я уже запомнил некоторые склады!.. — и состроил серьезное личико, отчаянно стараясь произвести на важного собеседника благое впечатление.

— Разумеется, можешь! Это очень похвально, что ты в свои отроческие годы уже настолько явственно интересуешься наукой, — одобрительно кивнул ублаготворенный мальчишкиным усердием Сфорца. — В академическом братстве нет разделения: любой соискатель из любого сословия — при условии, что он не запятнал себя былыми преступлениями супротив короны — может присоединиться к оксенфуртскому студенчеству, — а далее, многозначительно вскинув белесоватые брови, завлекающим голосом обратился к затаившему дыхание Мирко: — Когда тебе минует пятнадцать прожитых зим, ты сможешь взять с собой дорожную котомку и направиться учиться в Оксенфурт. По прибытии тебя первым делом зачислят в вольные слушатели и определят в соответствующую студенческую нацию — академический кампус, где проживают твои земляки, — и незлобиво улыбнувшись, вопросил: — Ты помнишь, откуда ты родом, любезный? — на что лучащийся от искреннего воодушевления мальчонка воскликнул:

— Из Лихолесья! Это такая деревенька в Темерии! — и зазевавшись, едва не провалился по колено в раскинувшуюся под ногами глубокую лужину, замаравши одежку в расплескавшейся дорожной грязи.

— Значит, и определят тебя к темерцам. Чтобы ты не чувствовал себя чужеземцем, — добродушно поддержав кряхтящего себемирова отпрыска за отставленный в сторону локоть, пояснил профессор Сфорца, и как выбравшийся на топкий снег ребятенок принялся со вздохами отряхиваться, бодрым шагом устремился вперед. Измаравшийся мальчишка кое-как утер впитавшуюся в шерстяные порточки весеннюю слякоть и побежал скорее нагонять ушедших старших. — Разумеется, академическая жизнь станет для тебя экзаменом на зрелость, — назидательно отметил седовласый путешественник, как запыхавшийся Мирко его вконец-таки настиг. — Тебе придется жить в стесненной обстановке с такими же молодыми людьми: преодолевать бесхлебицу, холод и нищенство, учась существовать на подработку и получаемую скудную стипендию. Среди твоего окружения наверняка разыщутся недруги, желающие тебе досадить, а само постижение знаний, безусловно, потребует от тебя усидчивости, упорства и насущного внимания... Однако пусть тебя то не смущает, мой любознательный друг, ибо студенческие годы ты потом запомнишь как наиболее веселые и яркие на небосклоне прожитых лет! — да так и пустился расписывать: — Дружбу, зародившуюся на студенческой скамье, ты пронесешь с собою через все грядущие годы: тебе не раз придется противостоять соблазнам и лихим искушениям, придется биться за честь уязвленных товарищей и вкушать плоды ярчайшего триумфа... Ты познакомишься с пламенными научными диспутами, с благоговейной атмосферой многовековой библиотеки, с замиранием сердца на защите диплома!.. С шумом гуляний на академических улицах и, разумеется, с той непревзойденной широтой сердечных чувств, что свойствена исключительно животрепещущей молодости!.. — отчего у позабывшегося Мирко буквально заиграли краски пред глазами. Неужто все расписанные велеречивым профессором чудеса когда-нибудь действительно смогут случатся с ним, с обыкновенным деревенским мальчишкой?..

— ...Ты намеренно мне баламутишь сопляка?! — встрепенувшийся от вскруживших голову мечтаний салажонок обеспокоенно поворотился на раздавшийся гнусавый окрик: свирепо скалящий зубы ведьмак, дотоле сохранявший молчание, теперь непримиримо пялил взгляд на неуемно говорливого заказчика. — Может, ты еще про кабаки ему расскажешь?.. Про драки в канавах?.. Про потаскух в академических скверах?.. Или про то, как школяров во время студенческих бунтов топят в Понтаре, посему как от учиненных этой сволочью погромов ежегодно выгорает половина посада?! — от гневливого наставничьего крика воротившийся в действительность мальчонка моментально опомнился: будоражащая воображение Оксенфуртская Академия находилась невообразимо далеко — сам же себемиров сыночек по-прежнему оставался бесправным подлетком и всецело принадлежал изъявшему его из отчей хибары бродячему убийце чудовищ... В то же мгновение прерванный резким ведьмачьим порицанием ученый господин сердечно возмутился:

— Ну зачем же так скабрезничать, милостивый мастер?.. Разве беседы о предстоящих свершениях способны навредить любознательному отроческому разуму? — в недоумении всплеснул он немолодыми руками, и поникший Мирошек снова опустил патлатую головушку, безрадостно уставившись в промозглую мырь под сапогами — поначалу показавшееся ему умильным весеннее утро по мере продвижения по петляющему меж однообразных пахотных земель большаку начинало все разительнее представать бескрасочным и блеклым. — И в какие же годы человеку тогда предаваться неиспорченным мечтаниям, ежели не в быстротечную юность?

— Ему об иначей науке думать надобно! — безоговорочно прорычал распалившийся Освальд, спугнув своим безмилостным рыком сновавших вдоль дороги ворон. — О том, как мочь отбиться от чудовищ и разбойников на тракте — не о бессмысленном школярском словоблудии!.. Он обращению с клинком должен учиться, а не впустую забивать себе восторженным вздором башку!.. Ты нынче только взбудоражишь паршивца своими пропащими россказнями, потом бесповоротно сгинешь, провалившись сквозь землю — а мне его к порядку призывать!.. За волосы драть, чтоб он внимал мне прилежно, а не витал в елейных грезах, как зазнобчивая девка!.. — На оных непримиримых словах замолчавший ребятенок окончательно повесил голову от захлестнувшего его душевного уныния: выходило, что на ближайшие годы ему следовало попросту отринуть зародившуюся яркую мечту. Отказаться от описанной ученым собеседником полноты чувств, ибо строгий наставник видел для него совершенно отличную дорогу становления в жизни...

— Однако же при этом ты самолично учишь его основам словесности — а стало быть, понимаешь всю неоспоримую пользу образованности, — резонно возразил аккуратно обступающий попадающееся на пути бездорожье оксенфуртский профессор, милосердно вступившись за незаслуженно пострадавшего от наставничьей строгости мальчика. — Да и сама твоя персона обладает, пускай, и весьма узконаправленными, но все же добротными и вызывающими уважение профессиональными знаниями. И разве ж это скверно, ежели подрастающий отрок проявляет интерес к учению? Такое... исключительно полезное стремление, напротив, должно поощряться хвальбой.

— Ничего он не проявляет! — неумолимо расплевался ведьмак, и выбраненный мальчишка, невольно попавший в жернова наставничьего неудовольствия, с уколовшей душеньку печалью сжался в ожидании того, что последует дальше. — Это рассеянный, безвольный и ленивый негораздок! — сурово продолжил пустившийся стервозничать Освальд, принявшись намыливать несчастному воспитаннику выю, как если бы тот сызнова непоправимо провинился. — Сколько ни вбиваю ему в голову основы обращения с клинком — все одно ни грана в той порожней ендове́ не оседает!.. Терцию высокую от низкой отличить не в состоянии — притом, что с Мидинваэрне ее практикует!.. — и на ходу развернувшись к старательно прячущему глазенки себемирову отпрыску, нещадно прорычал: — И не потому, что неспособный — а посему как вахлак!.. Бездельник, пресноплюй и празднолюбец! — от брошенных наставником злонравных ругательств стушевавшийся Мирко лишь сильнее втянул бедовую голову в плечи, вовсю кондыбая по плещущейся зыбкой непогоди и от волнения уже поистине не различая перед собою ни крохотной зги. — ...Куда ты прешь, енда незрячая?! Сапоги уж до колен промочил!.. Али не видишь водостой под ногами, паскудник?! — Поспешно выбравшийся на сухой клочок петляющей дороги салажонок, в действительности сторицей промокший, продрогший и с лихвою застращанный, уже был совершенно не рад, что вообще заговорил с добродушным попутчиком — вот как сурово заругал его за все свершенные грехи беспощадный ведьмак!.. Уж если бы он обуздал свое предательское любопытство, быть может, ему и не попало бы от строгого мастера... Сам же осерчавший Освальд вновь непримиримо зарычал на вызвавшего его лютую ярость словоохотливого заказчика: — Я учу мальчишку тому, что действительно важно! И что не распаляет его дрянное внимание! — а затем сызнова хлестнул воспитанника резким словом: — И хвалить его я буду только тогда, когда он даст мне для этого значительный повод!.. Ты же, оксенфуртский словоблудник, не будешь мне указывать, как воспитывать моего сопляка!.. Ты собирался вести меня в Вороний Овраг — оным и занимайся. С тобой и без того семь верст до небес — и все лесом! — да так и отвернулся, давая осаженному нанимателю понять, что продолжения досужей беседы не стерпит.

— ...Я вижу, ты не слишком доброхотно сходишься с людьми, — осторожно подметил не ставший ввязываться в неразумные склоки профессор, на что нелюдимый убийца чудовищ лишь пренебрежительно бросил:

— Если ты искал себе в дорогу балагура, стоило нанять не ведьмака, а менестреля.

На этом завязавшийся неловкий разговор безнадежно оборвался: поджавший уста седовласый путешественник благовоспитанно смолчал — стало быть, не возжелав вступать в бессмысленную конфронтацию с нанятым в охрану ведьмаком — и оставшийся без собеседника Мирко окончательно закручинился под гнетом душевных терзаний. Простодушная душонка поникла под печалью обиды по отношению к крутонравному мастеру: тоскующий мальчишка так пылко рассчитывал, что с появлением попутчика их нескончаемые тягостные странствия заделаются хоть немного разнообразнее и занятнее... Рассчитывал послушать увлекательные истории о пройденных ученым господином дальних землях, воодушевляющее повествование об удивительной вотчине науки и искусства, бесхитростно примерив академическую рясу на себя — однако нелюдимый угнетатель Освальд беспощадно обрубил его сердечные чаяния! Еще и заругал разнесчастного пасынка безо всякой весомой причины, попросту запретив испившему горя мальчонке предаваться услаждающим душу мечтаниям!.. И все из-за чего? Из-за того, что салажонок чересчур увлеченно заслушался!.. Добросердечный себемиров сыночек был искренне благодарен грозному убийце чудовищ за все то бескорыстное добро, что тот для него совершил: и за выхаживание буквально со смертного одра, и за скупую заботу в совместном суровом быту, и даже за изматывающие крутоломные уроки — ведьмак ведь взял его к себе в ученичество совершенно безо всякой оплаты и прочих условий; не в пример тому, как обогащались на бездольных учениках иные мастера — подчас даже не сильно утруждаясь их непосредственным оговоренным обучением... Мрачный Освальд не просто взял его к себе в ученики — он сделал себемирова отпрыска своим всамделишным приемным вскормленником, и не испытывающий никоих предрассудков благодарный Мирошек даже с радостью бы с ним породнился, простив любую строгость и лишения!.. Однако свыкнуться с несносным наставничьим нравом кроткий ребятенок не мог: будучи по своим характеру неисправимым стервецом, в своей убежденной воспитательной строгости ведьмак подчас бывал с ним почти что жесток — напрочь забывая, что рассеянный Мирко являлся всего лишь осиротевшим дитенком. И сколько ребятенок не бился, заслужить одобрение грозного мастера ему никак не удавалось. Оставалось только бессловесно сокрушаться. И покорно подчиняться чужой ломающей воле, насупленно копя обиду. Вот и в означенный раз охаянный Мирко с печалью умолк, уныло потащившись вслед за старшими по вешней дорожной беспутице.

Эдак над разбитым большаком и воцарилось былое омраченное молчание. Держащиеся ближе к деревням оголодавшие псы остались для удалившихся от хуторов путешественников далеко позади — и теперь на все стороны от извилистого бездорожья потянулись одни лишь пустынные взгорья да облепившие Барсучий ручей перелески. По полудню спрятавшееся за дымкой белесое солнце поднялось высоко в посеревший от ненастья небосклон, и жизнерадостные краски былого рассвета сменились удручающей серостью дня. Куда скучающий мальчонка ни глядел — в глаза ему бросалось одно лишь унылое нагромождение черных прогалин, попадающихся на потемневшем полотне подтаявшего весеннего снега. Черные ветви деревьев, черный от непогоди заиндевевший большак... Черные вороны вдоль растоптанной обочины. Черный от въевшейся сырости освальдов плащ. Черная камвольная накидка оксенфуртского ученого, коей немолодой путешественник согревал продрогшие от вездесущей вешней сырости кости... От былого очарования минувшего утра в раскинувшихся по обе стороны от дороги удручающих видах не осталось никакого следа. Именно так и выглядело полунищенское ведьмачье существование: холод, сырость, грязь да бесконечные скитания по голодающим безликим деревням, где доведенные невзгодами до крайности страдальцы занужду не погнушаются и помощью мутанта... Никакого героизма или воспеваемой несведущими приключенческой романтики в такой работе не было — в том бродяжничающий с убийцей чудовищ мальчишка сумел убедиться уже на собственном безрадостном опыте.

***

...Время в однообразной дороге тянулось нескончаемо долго: несколько раз молчаливо шагающих путников обгоняли запряженные тощими клячами мужичьи телеги, однажды мимоходом прошел торговый обоз с краснолюдскими наемниками из самого Махакама — а больше в пути не повстречался никто. Истомившийся под тяжестью дорожных пожитков Мирошек — порядком обморозивший пальцы в промоченных в луже сапожках — временами с тоской поглядывал на идущего поблизости Сфорцу, понуро рассматривая его диковинный горняцкий инвентарь. Он с радостью расспросил бы приветливого ученого господина о назначении его продетого за пояс кайла, попросил бы позволить разок поглядеть в серебристый монокль и, разумеется, послушал бы об избранной просвещенным иноземцем стезе натурфилософа — однако после наставничьего порицания приставать к попутчику всуе уже опасался. Оставалось только терпеливо шагать… Впритрудь переставляя искусанные холодом ножки и повременно удивляясь тому, как весьма немолодой оксенфуртский профессор ухитряется не отставать от убийцы чудовищ… Утопающий в грязи большак, между тем, начинал все сильнее отдаляться от петляющего в переплетении чапыжника Барсучьего ручья — и когда сбивший дыхание мальчишка от бессилия уже совсем безвылазно увяз на бездорожье, нелюдимый Освальд неожиданно остановился и, обернувшись к подступившему нанимателю, первым нарушил установленное своей же безмилостной волей молчание:

— Здесь надобно срезать, — хмуро обратился он к оглядевшему окрестности профессору, попутно указав костлявой шуйцей на уходящий в белокипенные холмогорья извилистый тракт. — За этим пригорком Барсучий ручей поворачивает — ежели продолжим держаться дороги, сделаем значительный крюк, прежде чем сызнова воротиться к речушке. — Выслушавший предложение охранника Сфорца озадаченно оглядел обезлюдевший тракт, чем не преминул воспользоваться отставший от старших попутчиков Мирко, с надсаженным кряхтением доковылявший до места вынужденной остановки.

— Ты предлагаешь сойти с большака, мастер Освальд?.. — с просквозившей в голосе нерещительностью наконец вопросил распрямивший усталую спину профессор и тотчас же поспешил возразить: — Я помню, как на карте обозначается путь до Вороньего Оврага, — и потянувшись за закрепленной в поясной петельке книжицей, попутно продолжил излагать размышления: — Перед тем, как мы отправились в экспедицию, мой пропавший ассистент перерисовал необходимые схемы маршрута... Позволь я покажу тебе сию зарисовку. Я почти уверен, что нам следует держаться избранного тракта, ни при каких обстоятельствах не сворачивая на пересеченную местность...

— Ты говорил, что Вороний Овраг — есть суть иное прозвание устья Барсучьего ручья, — прервал его суету искрививший обезображенные хворобой уста брыдкий Освальд. — Устье реки легко разыскать и безо всяких перерисованных карт: надобно просто идти по течению, — а далее сутяжливо заметил: — Даже занятно, что бродячему натурфилософу, проводящему полжизни в экспедициях, подобное не приходит на ум...

Торопливо освободив носимую на поясе книжицу Сфорца снова озадаченно замер, даже не успев раскрыть заветные страницы и вместо этого лишь протяженно засмотревшись в стращавые ведьмачьи зеницы: от наблюдавшего за разговором себемирова отпрыска не укрылась его мимолетно отразившаяся на обличье растерянность — очевидно, озвученное грубоватым наемником резонное замечание застало пожилого адъюнкта врасплох... Впрочем, преодолев замешательство и вновь обеспокоенно окинув взором ненастливые лирийские взгорья, засуетившийся ученый изрек:

— Ты, безусловно, прав, любезный мастер... Однако же смею напомнить тебе, что пробираться через лес в столь бесприветной глуши попросту опасно для беспечного путника. Там же все, что хочешь, водится!.. Не возжелавшие идти в солдаты дезертиры из окрестных деревень, оголодавшие звери!.. Чудовища!.. Как по мне, лучше сделать вынужденный крюк в десяток верст, потратив несколько суток и спокойно заночевав на деревенском подворье — чем подвергнуть себя дополнительным опасностям и телесным лишениям, оставшись в глуши наедине с неизвестностью! — и покачав головою, признался: — Мне будет несравнимо спокойнее на сердце, ежели мы продолжим сие путешествие по хорошо просматриваемому королевскому тракту, где на наши жизни, по крайней мере, не покусятся охочие до человеческой плоти чудовища.

— А я тебе тогда начто?! — в брюзгливом недоумении выплюнул Освальд. — Ты мне, кажется, платишь за то, чтоб я довел тебя до искомого места целехоньким!.. — и не став дожидаться дозволения внезапно перетрусившего нанимателя, сам решительно сошел с наполовину утопшей дороги, уверенно двинувшись в сторону темнеющего голыми стволами перелеска. Так и бросил он на том пренебрежительно через плечо: — Я не намерен валандаться с тобой по большакам до Беллетэйна!.. Чем быстрее доберемся до места, тем лучше. И ты, будь мил, определись, чего страшишься разительнее: то ли отступления с пути, то ли столкновения с монстром!.. — Оставшийся стоять на пересохшем островке профессор Сфорца, опешивший от своевольного поступка стервозного охранника, обескураженно уставил очи на его завернутую в черные лохмотья отдаляющуюся фигуру, сперва не сообразив, как настоять на своем… И только когда ставший свидетелем очередного недопонимания между неуживчивыми спутниками себемиров сыночек поспешно бросился по пятам за непримиримым наставником, также поневоле пустился его догонять.

— Это возмутительно!.. Я вообще-то нанял твою персону исключительно себе в сопровождение!.. Ты не можешь вести себя столь беспардонно!.. — насилу добравшись до не ставшего дожидаться его приближения мастера и с тревогой уставившись на оставляемые черные следы на зазимке, провозгласил он дрогнувшим от возмущения голосом. — Уже жалею, что отдал тебе бразды правления в дороге!.. Ежели по оставляемым следам нас эдак выследит какое-нибудь злобное создание, вина будет лежать исключительно на твоем попустительстве и даже халатности! — Вымокший в таящем снегу салажонок обеспокоенно засмотрелся на принявшихся в открытую горячиться попутчиков: глубинные разногласия их разнящихся нравов становились все заметнее для его неискушенного взгляда — вытекающее из сего непонимание нарастало между связанными уговором ведьмаком и оксенфуртским ученым буквально с каждым пройденным часом пути...

— Не мели вахлацкий вздор! — безжалостно расплевался избирающий дорогу ведьмак, продолжая невозмутимо пробираться через заснеженное поле к пролеску. — В означенных краях не водятся чудовища, способные выследить жертву по оставленным следам. В Гнилом Урочище — быть может... но ты самочинно божился, что в те поганые края наша дорога не зайдет. Наиболее паскудная гадина, на какую возможно наткнуться вблизи от оной негожей речонки — отощавший после мерзлого оцепенения топляк. Топляки же горловиты и приметны — оную погань при подспудном поветрии я влегку́ю слышу и чую с расстояния в половину версты! — и злоречиво подытожил: — Не спознаешься ты с расплодившимися в оном ручье топляками, покуда я буду рядом с тобой. Посему заканчивай юродствовать и рюмиться, коль уж принял решение довериться мне, — и подобравшись вплотную к прослеску, бесшумно нырнул меж стволами осины. Вздохнувший себемиров сыночек, чей измотанный разочарованиями бесхитростный разум уже давно предавался услаждающим мечтаниям о нескором вечернем привале, покорно поплелся за суровым наставником: пробираться через чащу ему было не впервой — перемена же картинки пред глазами сулила даже крохотку радости.

— Я попрошу тебя быть деликатнее в словах! Я почтенный человек и не желаю оскорблять свой слух площадным охальством! — донеслось до мальчишкиного слуха обессиленное требование приневоленного продираться через суземок профессора, однако выбравшийся на широкую стежку ведьмак предсказуемо оставил его справедливое негодование без ответа. Вместо этого бесстрастный убийца чудовищ устремился к берегам бурлящего Барсучьего Ручья — и эдак, вконец отяготившись присутствием друг друга, разобщенные попутчики продолжили дальнейший путь по щедровитому пролеску.

Углубившись в перелесье и отдалившись от превратившегося в слякотное болото большака, бредущие в неизвестность путешественники словно бы оказались в совершенно иначей среде: унылое однообразие распаханных крестьянских наделов неожиданно сменилось вдохновляющей картинкой оживающей весенней перелесицы. Перемещаться по осиннику оказалось значительно проще, чем по превратившемуся в топлую беспутицу мозглявому тракту: застеленные снежным покрывалом петляющие тропки держали плотную обувку значительно лучше. С раскинувшихся меж деревьями обнажившихся прогалин земли в вышину вовсю тянулись первоцветы да подснежники, в сверкающих кристалликах подтаявшего льда искрились преломленные лучи пролившегося с поднебесья света — со стороны же мелькающего речного уступа повременно показывалась сочная зелень побегов осоки. С усеянных остатками последнего снега ветвей на непокрытую макушку лились студеные капли росы — и воздух полнился настолько чудными весенними поветриями, что измотанный скитаниями разум незаметно начинал ликовать!.. Все ж таки несносный характером Освальд, поднаторевший в нескончаемом бродяжничестве по обезлюдевшей местности, ничуть не оплошал, настояв на изменении пути: теперь промучившиеся на затопленном тракте путешественники вконец могли спокойно ступать по просеке.

***

...Скрывшееся за спутанными древесными ветвями солнце постепенно смещалось на побледневшее небосклоне, стремясь скорее закатиться за зреймо — и поскольку в насыщенном весенней сутолокой лесу покамест, на счастье, не повстречалось никоей опасности, к первой поступи вечера прибавившие шагу попутчики углубились в непролазную чащу... Плетущийся по уводящей в лесистые дебри просеке ребятенок едва успевал отряхиваться от пристающего к одеженьке снега, попутно взбудоражено окидывая взором необъятный безлиственный лес: местность здесь заделалась уже совершенно глухой, и теперь малоопытный Мирко уже более не испытывал уверенности, что не заплутает, оказавшись без попутчиков... Пробираясь через заснеженную рощу, скучающий подлеток невольно возвращался к туманным воспоминаниям о своих давешних прогулках по заболоченному перелеску вместе с запальчивым дедом, отцом его родимого тятьки... В годы раннего мальчишкиного малолетства ворчливый старик нередко брал его с собою собирать на окружающих деревню болотах бруснику — было то еще задолго до появления на оных торфяниках поганого мгляка, пришествие которого и привело бездольного Мирко к судьбоносной встрече с пугающим Освальдом... Сажал согбенный дед себе восторженного внука на хребтину, подвязывал холщовой мешковиной под спинку — и эдак ходил, наклоняясь вместе с крохотным дитенком за багряными бусинами. А попутно рассказывал притчи и байки... И столь приятно было слушать сии мужицкие былички в красотах заболоченной местности: буквально дух перехватывало от кусающего пяточки дитячьего волнения!.. Этим дед и приучил себемирова отпрыска любить неспешные беседы, проходящие в таинственной глуши — так и послушал бы сейчас измотавшийся в странствиях Мирко какую-нибудь славную историю минувших столетий, мимоходно разглядывая просыпающийся после зимнего сна перелесок... Да только не сходились его спутники нравами, а посему и разговор между ними никак не завязывался, несмотря на проведенные в дороге часы. Рассчитывавший на занятные истории мальчонка целые битые сутки провел в тишине!

Отдалившиеся друг от друга ведьмак и оксенфуртский профессор шагали в отчужденном молчании: престарелый ученый, нагруженный тяжелой дорожной поклажей, ощутимо утомился в затяжном путешествии — и все же, несмотря на видимую ломоту в негнущихся костях, переносил лишения дороги с поистине несгибаемой стенической стойкостью. Очевидно — как мыслил мальчишка — преодолевать жестокую усталость ему помогала исключительно преданность ученому долгу. Заговаривать с нелюдимым охранником умолкший профессор, как и прежде, уже не пытался... Сие томительное мрачное безмолвие стало для кручинного Мирошка наиболее тяжким разочарованием в пути: успев неоднократно устать и сызнова воспрянуть, он уже давно перестал наблюдать за неисчислимыми часами ходьбы — в конце концов, суровый мастер надежно приучил его к несладкому бродяжничеству — однако чувство упускаемой возможности побаить жгло его сирую душу не хуже раскаленных углей. Впрочем, когда скучающий себемиров сыночек окончательно уверился в том, что ему придется провести остаток скоротечного весеннего дня в тишине, избирающий дорогу ведьмак, вопреки ожиданиям, внезапно снова нарушил хранимое молчание:

— ...А мне вот занятно, — неожиданно промолвил он безмилостным хрипатым голосом, продолжая тихую поступь и одновременно с тем пластично уклоняясь от перегородивших просеку раскидистых веток, — горный хрусталь — отнюдь не редкий минерал. Его залежи возможно отыскать повсеместно, включая устье Понтара, на коем зиждется излюбленный тобой Оксенфурт... Нашто ради означенной безделицы плестись в такую гнусную даль? Сулить монету выродку, навроде меня?.. — Приунывший от молчания Мирко моментально встрепенулся, обратив заинтересованный взор к шагавшему поблизости Сфорце, который на придирчивое обращение мастера отреагировал одной лишь снисходительной улыбкой.

— Знал бы ты, насколько часто я слышу подобные исполненные неведения расспросы о своих научных изысканях... — переводя дыхание после обхода перегородившей просеку поваленной сизой осины, заметил незлобивый профессор — и после оного лукаво подмигнул себемирову отпрыску, стало быть, приметив его вспыхнувшую заинтересованность услышанным вопросом. — Да будет тебе известно, многоуважаемый мастер ведьмак... горный хрусталь обладает весьма любопытными природными свойствами, которые позволяют использовать его во многих чародейских и алхимических практиках. В частности, так называемый «дымный хрусталь» или по-краснолюдски «раухтопаз», благодаря своей чистейшей прозрачности и высочайшей проводимости магических потоков, может применяться в качестве преломляющего кристалла в передающем конструкте чародеев, известном в понимающих кругах как «мегаскоп». Заряженные же осколки означенного кристалла используются в качестве аккумулирующих энергию зачарованных подвесок... А уж отполированные до формы идеальной кристаллической сферы хрустальные шары — пускай твой покорный собеседник в силу наличия подкрепленных эмпирическими наблюдениями знаний и относится к подобному с устойчивым скепсисом — используются вещуньями и чародеями-онейромантами в свойственных их ремеслу эзотерических практиках... Потому не стоит воспринимать сей чудесный минерал как нечто заурядное и незаслуживающее внимания: из кристаллов горного хрусталя создают не только произведения услаждающего разум искусства, но еще и вспомогательную утварь, которая служит разнообразным магическим целям.

Отвлекшийся от кручины мальчонка прислушался к необыкновенному иноземцу с нескрываемым интересом: рожденный в семействе необразованного кмета, он и на этот раз разобрал из витиеватых профессоровых речей одни только ничтожные крохи — и все же выслушивать подобную занятность было до восторга увлекательно!.. Вот как удивительно много ведал сей с виду неказистый человек: даже освоивший хитроумное ведьмачье ремесло стращавый Освальд никак не мог похвалиться настолько широкими знаниями!..

— Ты не ответил на мой вопрос. — Озвученный бесстрастным голосом вопрос хладнодушного мастера отвлек мальчишку от самозабвенного упоения напоминающим вещего ворона спутником. — То, что твой хрусталь используется чародеями, я уже понял, — отчеканил посматривающий по сторонам убийца чудовищ и затем повторил вопрошение: — Нашто ради него ехать за тридевять земель, ежели похожие камни можно разыскать под Оксенфуртом? — и спешно переставляющий саднящие от многочасовой ходьбы ступницы Мирко с любопытством перевел зерцала на тягостного вздыхающего Сфорцу, который в предварение ответа впервые за время совместных скитаний мимолетно полоснул ведьмачий сальный затылок неудовольствующим взглядом. Своеволие и настойчивое упрямство придирчивого мастера приходились ему, определенно, не по духу... к чему обвыкшийся с наставничьей стервозностью Мирко, конечно же, отнесся с сочувственным пониманием.

— Для того, чтоб отыскать обладающие уникальными свойствами друзы кристаллов, характерные исключительно для пещерных лабиринтов Вороньего Оврага, — после непродолжительного молчания отозвался уязвленный освальдовой притязательностью Сфорца — что нелюдимый ведьмак уже сызнова не посчитал необходимым вознаградить ответной репликой, вместо этого в безмолвии углубившись в освещаемый закатными лучами осинник. Так и взвился на том загоревшийся ярчайшим интересом мальчишка — с кряхтением перебравшись через поваленное ветром перегнившее дерево, он подобрался поближе к замолчавшему профессору и, бесхитростно заглянув ему в обветренное длительным скитанием обличье, со священным трепетом продолжил обрванный владетелем разговор:

— А что такое «пещерные лабиринты»? — засмотревшись на диковинного спутника, промолвил он с восторженным придыханием. — Это такое переплетение пещер? Как будто горницы в подземном замке, да? — а потом оторопело спохватился: — А мы же там не встретимся с чудовищами, правда? А то я слышал, что в пещерах почасту селится всякое лихо! — упускать возможность расспросить о столь диковинных материях пытливому ребятенку казалось воистину кощунственным, тем более что донимать бездельными расспросами гневливого наставника он отучился еще загодя.

— Естественные пещерные полости никогда не бывают подобны горницам в рукотворной постройке, — одарив ожидающего ответа себемирова отпрыска доброжелательным взглядом, поведал милостивый оксенфуртский путешественник. — Простирающиеся в толще земляных пород пещерные пустоты создаются неподвластными простому человеку природными силами: высекаются дуновениями ветра или вымываются подземными речными потоками — а естественные силы, мой любознательный друг, не признают ровных форм и мотивов. Пещеры хаотичны и непредсказуемы для людского рассудка, посему как не похожи на наши строения: в них легко заплутать и безвозвратно пропасть, ибо кажущиеся нам очевидными пути на поверхность в действительности могут уводить на глубину... На крошащихся подножных каменьях легко оступиться, а подмывающие полость подземные воды могут истончить естественные опоры пещерного свода — потому, дорогой Мирослав, вне зависимости от целей ее посещения, в пещере необходимо соблюдать нерушимую бдительность! — и нахохлившийся Мирко снова постарался придать себе более степенный вид: несмотря на непомерную строгость в избираемой мето́де воспитания, грозный убийца чудовищ неизменно относился к нему как к несмышленому и мелкому дитенку — ныне же наивному мальчишке непередаваемо льстило, что настоящий ученый из прославленной Оксенфуртской Академии обращается к нему как к понимающему равному. Даже при том, что половину его слов простодушный подлеток едва понимал. — Что же до возможного присутствия чудовищ... — медленно продолжил призадумавшийся Сфорца, — то от этой затаившейся угрозы нас с тобою защитит твой суровый наставник.

Молчаливо прокладывающий путь для замедлившихся спутников ведьмак лишь отстраненно обступил раскинувшийся под ногами валежник, продолжая править путь и только изредка бросая въедчивый взгляд в сторону отвесных берегов путеводной речушки — стало быть, рассчитывая пройти до наступления сумерек как можно больший отрезок петляющего пути. Любопытный салажонок с удовольствием послушал бы попутчика еще — однако измученный перемещениями Сфорца многозначительно вильнул стороною, по-видимому, слишком запыхавшись в трудном пути, дабы утруждать надсаженное дыхание еще и беседами с приставучим мальчишкой...

И снова притомившиеся в многочасовом путешествии попутчики пустились в дорогу в досельном молчании: с каждой пройденной саженью передвигаться через наполнившуюся тенями чащобу как будто бы становилось обременительней для уставшего тела. Сколько времени прошло с начала пути, определить уже не представлялось возможными... Обессиленно переставляющий ножки Мирошек, тихонечко плетущийся за молчаливыми старшими, не мог мечтать уже ни о чем, окромя предстоящего ночного привала: в означенный унылый день он неожиданно для себя оказался приневолен преодолеть настолько протяженное расстояние, что на исходе светового дня его измотанное тело воистину отказывалось повиноваться рассудку... Выдохшийся ребятенок замерз и промок; его утопленные в слякоти стопы саднили от ледащего холода, ручонки — поистине падали под тяжестью тащимой за спинкой поклажи, а сведенное мучительными корчами брюхо буквально свербело от грызущего голода: по выходу из негостеприимного деревенского трактира бездольному себемирову отпрыску пришлось довольствоваться в дороге единственно лишь задеревеневшей на морозе сушеной рыбешкой...

 Вскорости небесное светило окончательно скрылось за оставшимися позади холмистыми вершинами: пространство меж выспренными древесными стволами постепенно заполнилось пугающими угловатыми тенями, а затем и вовсе — стремительно потонуло в вечорошнем сумраке, превратившись в непроглядную смертельную тьму. Подтаявшую лесную просеку сызнова сковал тонкий лед, отчего проделанные робкие шаги начали отдаваться тревожащим скрипом... Погрузившееся в темень густолесье наполнилось зловещим похрустыванием ломких ветвей, а со стороны исчезнувшей впотьмах плещущейся речушки начали то и дело доноситься отдаленные утробные звуки... Теперь передвигаться по петляющей просеке сделалось не только физически трудно, но уже и мучительно страшно для разума: притупившееся на исходе вечера воображение с наступлением мертвенной тьмы разыгралось с удвоенной силой, и теперь за каждым выныривающим из мглистого тумана древесными стволом явственно мерещилось движение чего-то неизвестного... Скрипящие на ветру искривленные ветви казались подобными длинным когтистым конечностям, выныривающие же из непроглядья колючие прутья так и норовили хлестнуть по искусанным ветром ланитам. Потерявший счет времени Мирко перестал видеть во мгле даже редкие блики на навершии ведьмачьего клинка, измученно напрягая глазенки и вынужденно ориентируясь уже исключительно на слух — и вскоре по его перемученной спинушке вдоль зажившего после ранения хребта издевательски побежали ледащие прикосновения страха... Пробираться по лесу впотьмах ему было не ново, и все же ныне тернистая дорожка завела бредущих в Вороний Овраг путешественников в совсем уж недобрые дали. Теперь несчастному мальчишке хотелось уже просто узреть огонек — однако вынужденно замедлившийся ведьмак все равно продолжал беспощадно вышагивать дальше. «Мастер Освальд... Я, разумеется, прекрасно понимаю, что твои нечеловеческие ведьмачьи глаза позволяют тебе с легкостью ориентироваться в вечорошнем сумраке... И все-таки покорнейше прошу заметить... я человек немолодой и уже точно не всесильный... Быть может, прекратим это мытарство и остановимся где-нибудь на ночь?..» — с настойчивым неудовольствием лепетал сбивший дыхание Сфорца, также передвигаясь уже практически на ощупь. «Остановимся. Как попадется делянка. И как отдалимся от свор топляков», — отвечал немногословный ведьмак и продолжал идти вперед, высматривая в опустившейся на густолесье мгле подходящую ворошу для привала.

Однако чем дальше в глухолесье уводила засыпанная снегом тропинка, тем неуютнее становилось на изнемогшей душе. Ежели раньше покорно идущий избираемой дорогой Мирошек николиже не сомневался в правильности горького пути, ныне ему заделалось весьма неспокойно... Он давно уже смирился с тем, что не видит не зги — однако теперь к терзающему сердце непроглядному мраку добавился еще и доносимый поветриями омерзительный смрад... Тошнотворное зловоние гниения, смешанное с чем-то неизвестным, определить природу коего для неискушенного путника не представлялось возможным... Спервоначалу доносимая редкими порывами ветра морготь ощущалась мальчишкиным обострившимся нюхом едва различимо — однако с каждым проделанным шагом странный смрад становился навязчивее. В скором времени не замечать его стало уже невозможно, отчего растерянный себемиров сыночек опасливо прибился к тщательно выверяющему всякий шаг ведьмаку: направляясь прямиком на удушающий запах, зарабатывавший монету истреблением всевозможной чудовищной погани Освальд несомненно должен был знать, что совершает... и все одно — рассудком оторопевшего мальчишки уверенно завладело предчувствие чего-то крайне недоброго.

— Мастер ведьмак... Могу я поинтересоваться, что это за странный витающий в воздухе смрад?.. Сдается мне, что он не предвещает ничего хорошего... — с явственно прозвучавшим в голосе волнением вопросил настороженно озирающийся по округе оксенфуртский профессор, и взбудораженный Мирко с беспокойством поглядел на едва проступающий в сумраке силуэт хладнокровного мастера. Молчаливо ступающий Освальд сохранял незыблемое спокойствие, однако вдосталь насмотревшийся на его повадки мальчишка безошибочно определил, что в действительности он сделался значительно более собранным, чем в мгновения безбурной обыденности...

— Не знаю, — после непродолжительного молчания сквозь зубы отозвался дотошливо поглядывающий по сторонам убийца чудовищ и далее вполслуха добавил: — Подберемся поближе, и попробую понять. — Набродившийся по глухомани мальчонка уже сторицей обвыкся с присущим иным богомерзким окраинам смрадом — однако было то в иных местах, навроде неприкопанных могильников или гнусной заболоченной местности, и в каждом закоулке подобные отталкивающие запахи не сулили ничего, кроме грядущих несчастий!

— Поближе? — так и воскликнул оторопевший от намерений мрачного проводника профессор Сфорца, тотчас же поспешив догнать отдалившегося на несколько шагов ведьмака. — Ты, наверное, оговорился! Ты собираешься привести нас прямиком к источнику сего... отвратительного трупного зловония?! Уж прости мое обостренное чувство тревожности, однако сей гнилостный запах определенно не может источаться ничем, окромя подвергшейся разложению покойницкой плоти!.. Надобно не разбираться в природе издающего сей смрад источника, а как можно скорее уходить из подобных угрожающих мест! — Едва не споткнувшийся об выступивший над поверхностью древесный корень обмеревший мальчишка тщетно попытался ухватиться за край наставничьего влажного плаща, дабы хоть отчасти ощутить себя защищенным от поминаемой засуетившимся попутчиком напасти, однако сгустившиеся перед глазенками тени превратили для него дорогу в единую черную марь... Осмотрительный ученый господин волновался, безусловно, не без причины, и теперь перепуганный Мирко оказался предоставлен самому себе.

— Подлесок здесь слишком густой: ежели сейчас сойдем с тропы, только привлечем издаваемым шумом внимание. Повернуть же назад мы успеем всегда, — непреклонно процедил остановившийся на несколько скоротечных мгновений ведьмак и далее шепеляво отбрил: — Ступай за мной и отмолчись. По лесу надо ти́хонько ходить, — после чего бесшумно продолжил движение, всматриваясь в кромешную неизвестность глухолесья с наивысшей степенью настороженности, отчего взволнованно вздыхающий ученый наниматель в вынужденном бессилии потянулся за ним.

Теперь в полной мере пробудившийся от былой усталости и отчаянно озирающийся по неприветливым сторонам себемиров сыночек окончательно уверился в том, что тянущаяся вдоль речушки лесная просека завела его вместе с наставником и оксенфуртским нанимателем в пристанище злонравного лиха!.. Все ж таки сие должно было рано или поздно случиться, ибо слишком уж ровной и безмятежной явилась их досельная дорога к злосчастному Вороньему Оврагу: окромя бескровных псов, остервенело облаивающих превратившийся в беспутицу тракт, троим несговорчивым спутникам за целые сутки пути не повстречалось никоей иначей напасти!.. Прав, видать, был рассудительный Сфорца, когда настаивал на заблаговременном поиске укрытия при последних остатках спасительного закатного света...

Через несколько пройденных саженей по бокам утопающей в сумраке тропки неожиданно выросло подгнившее подобие выстроенного из натыканных ветвей частокола: к почерневшим от сырости прутьям гниющими волокнами звериных сухожилий были подвязаны старые перья да вполовину облезшие вороньи черепа... С некоторых полусгнивших пичужьих голов лоскутами свисала усеянная редким подпушком истлевшая плоть, другие венчались обтрепавшимися влажными перьями... Некоторые из обмотанных загрубевшими жилами перьев принадлежали обыкновенным издохшим стервятникам, иные же — обладали до того диковинным размером и формой, что определить их происхождение не представлялось возможным... Смрад же от тычинника валил до того омерзительный, что на глаза вблизи него начинали наворачиваться слезы. Похолодевший от страха Мирошек на мысочках подобрался к остановившемуся напротив устрашающего частокола Освальду, с вящим трепетом уставив немигающие глазенки на нагромождение гниющих вороньих костей. Сбоку столь же тихо и взволнованно подступил и обомлевший профессор, чье едва различимое в потемках лицо от переживаемой знобкой тревоги приобрело почти такой же болезненный вид, что и худощавое ведьмачье... Сосредоточенно кривящий челюсть мастер бессловесно осмотрел зловещие черные прутья...

— Что это?.. — наконец прошептал обеспокоенный Сфорца, одновременно с тем поспешно обернув напряженное обличье в сторону застывшего убийцы чудовищ. Вызверившийся ведьмак оставил его взволнованное вопрошение без ответа, всего лишь вдумчиво рассматривая оставленные возле частокола следы... Напряженный профессор молчал, по-видимому, ожидая, что насмотревшись на сии отпечатки, сутяжливый Освальд объяснит ему происходящее хотя бы отчасти — однако после непродолжительного затишья тот лишь бессловесно обернулся к страшащемуся сделать вдох воспитаннику: цепенеющий Мирко бессмысленно вперил взгляд в белесые очертания его едва проступающего из черноты неприглядного лика — а затем столь же запоздало и бессмысленно различил у свойского носа протянутую мастером сухощавую длань.

— Возьмись за мою руку, сопливец, — отрезвляюще обратился он к начавшему теряться от ужасти себемирову отпрыску, и очнувшийся Мирко, замирая от пронзающего испуга, спешно перекинул поклажу на левое плечико, освободившейся правой ручонкой отчаянно вцепившись в холодную наставничью шуйцу. Мрачный Освальд крайне редко проявлял к осиротевшему себемирову отпрыску настоящее мягкосердечное участие, и обычно тоскующий по родительской ласке мальчонка воспринимал подобную вредкую проявляемую мастером заботу с неподдельной душевной отрадой — однако ныне он лишь хуже занемог: ожесточившийся нутром ведьмак николиже не баловал его расхолаживающим рачением без весомой причины, и коли уж в означенный миг он посчитал необходимым снизойти до изнемогающего от испуга подлетка, в действительности то могло означать неминуемое приближение жестокой угрозы... — Тихо, — прошептал продолжающий смотреть ему в зерцала наставник, а затем упреждающе обратился уже и к взволнованно вздыхающему нанимателю: — Держись рядом со мной. И внимательно смотри, куда ступаешь, — и после бесшумной поступью двинулся вперед по растаявшей от множества оставленных кем-то неизвестным следов обнажившейся прогалине — крепко вцепившийся в его сухую ладонь салажонок с замиранием сердца потащился следом по проторенной дорожке. Его собственная мерзлая ручонка от овладевшей разумом ужасти покрылась влажной испариной...

— Кто это соорудил?.. Это же предупреждение незваным проходимцам, верно?.. — продолжил выспрашивать обмирающий Сфорца, осторожно продвигаясь по огороженной подгнившими прутьями просеке, и закономерно не дождавшись от насторожившего все чувства ведьмака никоего ответа, дрожащим шепотом изрек свои исполненные жути размышления: — Тот, кто выстроил сию кошмарную изгородь... несомненно должен обладать ловкими пальцами... И как минимум, зачатками разума... — а засим, испуганно бросая в стороны блуждающий взгляд, и вовсе припустился обессиленно и горько причитать: — А я ведь говорил... Надобно было оставаться на тракте!.. Заночевали бы в какой-нибудь придорожной деревне: и местным голодающим насельникам подсобили бы уплаченной за кров монетой, и собственные жизни сберегли бы от подобной напасти!.. — последний исторгнутый его устами возглас прозвучал даже слишком набатно и звучно, отчего втянувший голову в плечи мальчишка опасливо вздрогнул.

— Замолкни, — коротко отрезал сосредоточенный Освальд, и лишившийся покоя оксенфуртский ученый поневоле замолчал, нервно двинувшись мимо привязанных к прутьям обтрепанных перьев и в самом деле отчаянно стараясь впотьмах не отстать.

Некоторое время трое напряженных спутников шагали по единственной петляющей просеке без единого слова, неизменно оборачивая головы на всякий доносящийся из кромешного мрака пугающий шорох... Страшащийся возможной встречи с чудовищем Мирко от сковавшего его конечности испуга тащился за суровым наставником совершенно бездумно: трепыхающееся в его отощалой грудине сердечко так и норовило предательски остановиться или, напротив, выскочить вовне — и судорожно хватающий воздух мальчонка сам не мог понять, откуда брались его насущные силенки для ходьбы... Дыхания начинало катастрофически не хватать, изнемогшие от осторожной поступи ступницы то и дело разъезжались, теряя потребную твердость... Впрочем, уже очень скоро мальчишкины напряженные глазки различили вдалеке неясный свет от кострового пламени — тусклый отблеск колеблющихся языков от подожженной зага́ины, что отбрасывала в чащу зловещие тени. Одновременно с этим попадающиеся на пути блестящие перья и зияющие полыми глазницами вороньи черепа начали встречаться уже поистине на всех обращенных к просеке ветвях! Поскрипывая преющими жилами и помаленечку раскачиваясь на гуляющем среди стволов ветру, они постепенно усеяли все тонущие в сумраке окрестности — зловеще бликуя металлическим блеском и источая едкое мертвецкое зловоние... Не приходилось сомневаться, в дальнейшем лесная просека подводила прямиком к пристанищу неизвестной чудовищной твари! Приблизившись к источнику света еще на несколько маховых саженей, обомлевший себемиров сыночек различил впереди хаотичное нагромождение веток, которое скрывало от измученного взора самого́ пугающего обитателя сего кошмарного логова: один лишь треск пылающих поленьев да тихое бурление чего-то неизвестного не давали усомниться в близком присутствии обосновавшегося в глухомани чудовища. Чудовища, которое умело разводить огонь и вдобавок обладало достаточно искусными пальцами... Невыносимый смрад гнилья не позволял рассудку сконцентрироваться — и страшащийся сделать вдох салажонок лишь отчаяннее вцепился наставнику в сухменную шуйцу, исступленно уставившись на невесть откуда взявшийся у стежки опустошенный чугунный котел...

«Ничего не трогайте. Особенно, котлы. Тихонечко пройдем стороной — и ничего не случится», — промолвил упреждающим шепотом хладнокровный ведьмак и бездушно выдернул ладонь из вспотевшей от страха ручонки воспитанника, крепко взявшись за ножны своего посеребренного клинка. Как смекнул дрожащий салажонок, эдак подготовившись в любой грядущий миг выхватить меч... Осторожно двинувшись мимо брошенного в нагромождении веток котла, на глазах у цепенеющего от ужасти воспитанника он бесшумно преодолел оставшееся расстояние до смердящего трупниной обиталища чудовища и остановился в полумраке подле разворота просеки — в том самом месте, где проложенная через глухолесье тропинка заворачивала прямиком на делянку с разведенным костром... Пошатывающийся от напряжения Мирко тихонько подобрался к нему, слыша, как позади столь же взволнованно дышит обмирающий от страха ученый — и оценивший обстановку ведьмак медленно повел трясущегося пасынка вместе со столь же перетрусившим заказчиком напрямую на прогалину с убежищем кошмарного лиха...

На открывшейся взору елани, огороженной зловещим частоколом с нанизанными на ветви трепыхающимися черными перьями, среди разбросанных подгнивших костей и всевозможной омерзительной падали обнаружился установленный над костровищем котел с кипятящимся зловонным варевом... Несколько других опустошенных котлов были также нерадетельно брошены среди наполовину разложившейся трупнины по краям от вселяющей трепет делянки. Над основным же котлом, в отбрасывающем угловатые тени пламенном зареве спиной к округе склонялся восседавший на кортях иссохший доходяга, в чьем обтянутом пожелтевшей пергаментной кожей худощавом силуэте насилу угадывались очертания отощавшего до изнеможения одичалого юродивого... Сухощавый, костистый и сгорбленный, с единичными просаленными волосинами на изрытой оспинами лысой потылице — в своей едва прикрытой отвращающей наготе сей диковинный безумец смотрелся подобным наполовину истлевшим мощам; и только редкие движения его покрытых пежинами чахлых рук, коими тощий изумок неторопливо помешивал свое клокочущее варево в котле, выдавали то, что в действительности в оном обтянутом крапчатой кожей иссохшем скелете теплилась крохотка жизни... Ныне отвернувшийся безмолвный смерд, неподвижно восседавший в окружении разодранной звериной требушины, отрешенно склонялся над дымящимся варевом, сосредоточенно цедя в бурлящую в котле гночевицу свою увязливую клейкую слюну... Появившихся в его паскудном пристанище незваных прошлецов он покамест, правым делом, не заметил.

Ступивший на делянку вслед за мастером испуганный Мирко в вящем ужасе накрыл уста ручонкой: вид склонившегося над котлом иссохшего юродивого, помноженный на зависшее над поляной нестерпимое мертвецкое зловоние, вселял в его дрожащую душонку поистине неописуемый мистический ужас. Однако при всей своей страшенной безобразности расположившийся среди костей согбенный аскет по виду все ж таки напоминал простого одичалого безумца — и оная немаловажная деталь в некоторой степени успокоила мечущийся разум мальчишки. Пристанище принадлежало человеку... Странному, уродливому, угловатому — но притом не чудовищу... Кроме того, застращанный дитенок покамест не имел возможности видеть лицо еремита — и это также помогало отвлекаться от ледащего страха. Вплотную прибившись к бесшумно вышедшему на прогалину наставнику, страшащийся вдохнуть салажонок неподвижно уставился на сгорбленное тело у котла: невзирая на болезненную сухость, помешивающий сдобленную собственной слюной кипящую похлебку изумок все же казался довольно высоким... И конечности его казались неестественно длинными... Несчастный шатающийся Мирко был готов поневоле зажмурить глазенки — лишь бы действительно ненароком не увидеть ужасающий лик еремита!.. И смотреть было противно — и не смотреть было нельзя!.. Вокруг же валялось до того много костей и всевозможных подгнивших останков, что шатающийся от напряжения сирый мальчонка вынужденно шаркал затекшими ножками... Шаг за шагом, за хладнокровно продвигающимся мастером... Беспокоясь уже только о том, чтобы ненароком не привлечь к себе ненужное внимание... Тем более что сзади на пятки напирал еще и захолонувший профессор.

...Да только — хряск! — так и хрустнул под мальчишкиной нетвердой ножкой рассыпавшийся в прах вороний череп!.. И в следующий же миг потревоженный треском изумок моментально встрепенулся и развернул к троим застывшим прошлецам свой омерзительный нечеловеческий лик... От захлестнувшего его нутро невыразимого убийственного ужаса крепко зажимающий себе уста Мирошек захотел было истошно завизжать — да только звуки намертво застряли в сомкнувшемся горле. На троих застывших путников смотрел обтянутый иссохшей кожей безобразный нечеловеческий череп, в огромных глазницах которого блестели непропорционально маленькие черные глазенки... Рот мерзейшего создания казался лишенным привычных человеческих губ, отчего его искривленные лошадиные зубы — равным образом, неестественно крупные — неприкрыто обнажались перед явившимся без спросу проходимцами. Жуткий изумок приподнялся на костлявые ноги, замерев на полусогнутых коленцах — и даже будучи сгорбленным, ростом сделался почти что в четыре локтя!.. Сердце несчастного Мирко едва не разорвалось на части: в действительности одичалый юродивый оказался вовсе не человеком!.. То было брыдкое чудовище, которые ныне стояло от заступившего в его владения подлетка на отдалении в единственную жалкую сажень!.. Сзади раздался отчаянный стон пораженного Сфорцы... От жути сирый Мирко почти наверняка пустился бы бежать без оглядки — да только холод сковал обмеревшие члены...

Ведьмак же, не теряя ни единого мгновения, вместо того, чтобы выхватить охранительный меч, неожиданно вытянул в сторону твари кадыкастую шею и умягченным, практически ласковым тоном промолвил:

— Проснулся... соколик мой?.. — осерженный вторжением юродивый застыл в неподвижности, угрожающе раскрыв мерзейшие уста. Тогда склонивший голову мастер шепеляво продолжил: — А?.. Касатик. Где же ты доселе укрывал свои мерзлые косточки?.. И отчего же поселился в подобном промозглом пристанище?.. — ни живой ни мертвый Мирко ненароком перевел испуганный взор на наставничью сухменную длань: невзирая на елейные речи, шуйцей обращавшийся к чудовищу криводушный ведьмак крепко зажимал повернутый наискосок клинковый футляр — по-видимому, будучи готовым выхватить губительный клинок в одно мгновение ока. Гипнотизирующий взглядом костлявый изумок оставался безучастным к двуязычным увещеваниям, отзываясь на услышанное лишь раздающимся из горла хрипатым рычанием, и тогда лукавый Освальд невозмутимо продолжил: — Не серчай, мой хороший... Мы пройдем себе тихонько стороной и ничего в твоем вертепе занапрасно не тронем. Ты же оставайся нынче с миром... Вари себе подобру ненаглядную похлебку: потом посербаешь вдосыть в уединении. — Омерзительный изумок осерчало зарычал, несколько раз разрезав гнилостный воздух своими обтянутыми иссохшим пергаментом дланями — как будто бы всамделишно требуя от незваных вторженцев скорее сгинуть с глаз долой... Тогда неотрывно наблюдающий за долговязым смердом ведьмак прежним безмилостным тоном скомандовал: — ...Сфорца. Ступай вперед. — Застывший рядом с сирым Мирко обомлевший от ужасти профессор лишь насилу вышел из сковавшего его конечности оцепенения и, сопроводив свой первый судорожный шаг порывистым кивком головы, не отрывая глаз от чудовища, с лихорадочной беспомощностью простонал:

— А... Ага... — и тотчас же с грохотом налетел негнущимися от испуга ногами на очередной валявшийся у края прогалины малозаметный котелок!..

Опрокинутый котел с оглушительным металлическим громыханием перевернулся на заволглую землицу, окропив ее остатками плескавшейся на дне зловонной жижи — и после продлившегося коротенький миг замешательства осатаневший до предела изумок с разъяренным рычанием кинулся прямиком на закричавшего от смертной жути профессора!.. Едва не задохнувшийся от ужаса Мирко с пронзительным визгом метнулся в противоположную сторону, успев различить единственно лишь сверкнувший пред глазами режущий блеск серебра — а потом, оступившись, упал на колючие кости... Раздалось хлюпанье, хряск, болезное утробное рычание вперемешку со стенанием несчастного Сфорцы — а затем, после короткого глухого удара все в единое мгновение стихло... Столь же быстро, как и началось.

Отползший на незначительное расстояние Мирко спешно перевернулся и уставился на освещенную костром зловещую делянку: замерший от ужаса оксенфуртский профессор без единого звука сидел у перевернутого вверх тормашками котла, в ногах же у него ничком валялся обезглавленный серебряным клинком еремит, под распоротым брюхом которого омерзительно растекалась вылезшая требуха. Над зарубленным чудовищем высился Освальд, зажимая в недрогнувшей деснице опущенный меч — и полоснувший его лик растерянным воззрением мальчишка заторможенно смекнул, что вся недоля закончилась... Обезглавивший юродивого мастер нанес ему два филигранных удара: первым полоснул утробу, выпустив наружу злоуханные кишки, и вторым великодушно избавил от предсмертного страдания, попросту снеся несчастному голову с плеч. Ни он, ни спровоцировавший нападение чудовища Сфорца не получили ни единого ранения, и теперь над прогалиной снова воцарилось нестерпимое звенящее безмолвие.

— Я... Я извиняюсь... — совершенно обескураженно выдал все еще пребывающий шокированным после случившегося ученый господин, и вышедший из оцепенения ведьмак неприязненно саданул:

— Перед ним извиняйся. Не передо мной, — и небрежно кивнул в сторону раскинувшегося у себя в сапогах безобразного чудища, под которым уже вовсю растекалась лужа омерзительной злоухающей крови. Ошарашенный Сфорца не без отвращения поглядел на неподвижную тушу изумка, брезгливо отодвинувшись от его поблескивающих в свете костра потрохов — и тогда перекривившийся ведьмак наконец радетельно протер сверкающий клинок, вложив его обратно в закрепленные на поясе ножны... Пораженный неожиданным кровопролитием себемиров сыночек опустошенно покосился на отлетевшую башку простившегося с жизнью еремита: мрачный Освальд бессловесно подступил к означенному желтоватому черепу и, медленно склонившись, приподнял его за редкие пряди волос, обратив к себе поблешие черные очи...

— Это по какой же небывалой оказии я должен извиняться перед подобной омерзительной тварью? — с нескрываемым неудовольствием поинтересовался столь же медленно поднявшийся на ноги профессор, и осмотревший отсеченную чудовищную голову ведьмак с отвратительной гримасой на корявом обличье подступил к чугунному котлу убитого юродивого, где на медленном огне томилось едкое варево...

— А по такой, что он напрасно лишился башки! Из-за твоей пропащей неуклюжести! — безмилостно расплевался он с отряхнувшим замаравшуюся в слякоти одежку заказчиком и далее ударом ноги грубо опрокинул окаянный котел на землицу: бурлящее зловонное варево с гулким шипением пролилось на разбросанную по прогалине падаль, обнажив варившиеся в жиделе погрызанные длинные кости... — Он никому не причинял вреда! — продолжил скрежетать зубами Освальд, бережно откладывая голову зарубленного еремита в сторону. — Хоронился себе на отшибе, расположившись вдали от людских поселений; занимался сбором сдохшего стерва, варя из собранной звериной трупнины похлебку... И вот теперича издох! Из-за тебя, беспечного слепца, которого я взялся по нужде защищать. Из-за твоей пропащей невнимательности, по причине которой я оказался вынужден срубить ему башку. Ибо если б ты не опрокинул его варево, он не набросился бы на тебя — и мне не пришлось бы марать руки кровью, спасая тебя от чудовища, взбелененного твоей же собственной паскудной неловкостью!.. — и откатив перевернутый смрадный котел подальше от середины злополучной делянки, принялся под приглушенную шепелявую брань очищать пространство от собранной издохшим юродивым падали.

— Мастер ведьмак... Я верно понимаю, что ты печалишься о смерти трупоеда? — неприязненно покосившись на обезглавленную тушу еремита, с непониманием спросил восстановивший дыхание Сфорца. — Мне посочувствовать чудовищу, которое едва не поломало мне хребет? — Брюзгливо кривящийся Освальд отбросил в сторону последние валявшиеся на загаженной прогалине звериные кости и медленно воротился к разметавшемуся на земле юродивому, с нескрываемой досадой остановившись подле лужины его пролитой переливчатой крови.

— И что с того, что это трупоед?! Теперь рубить ему за эту видовую принадлежность голову?! — с неудовольствием полоснув отошедшего на значительное расстояние нанимателя злопыхательским взглядом, процедил он сквозь сведенные зубы, после чего, сызнова поглядев на останки чудовища, все же принудил себя разъяснить: — Мы избавляемся от трупоедов и прочих чудовищных тварей, когда они чинят невыдуманный вред. Этот же был незлобивый. Разумный... И намерений вытрясти твою душонку из мешковатого тела сызначалу не имел... Он не заслуживал того, чтобы ему зазря вспороли брюхо — и будь я здесь один, сему безвредному уроду не пришлось бы спознаваться с моим клинком понапрасну, — а далее скрипуче добавил: — И нас еще кличут убийцами... Шельмы.

Помалу оклемавшийся от приступа невыносимой жути Мирошек насилу поднялся на саднящие после падения ножки и, чувствуя последовавшую за всплеском сильных чувств заторможенность, вконец-таки осмелился приблизиться к зарубленной туше изумка, тихонечко встав неподалеку от замолчавшего Освальда. Теперь обтянутые крапчатым пергаментом неподвижные кости чудовища представали еще более отталкивающими, нежели чем прежде — однако после вразумляющих речей положившего конец его существованию мастера, обезглавленный юродивый внезапно показался себемирову отпрыску и в самом деле убиенным не по собственной вине...

— Кто это вообще такой? — отворачиваясь от источающих невыносимый смрад потрохов еремита, вопросил натерпевшийся страху мальчишка, и рассматривающий убитое чудовище ведьмак без сомнений промолвил:

— Вихт. Пятнистый. Видишь чубарые крапинки на высохшем кожном покрове?.. Как будто пежинки на стариковской коже. Такие покрывают шкуру исключительно у этого подвида, — и покорежив челюсть, назидательно продолжил поучать остолбеневшего пасынка: — Запомни оную непреднамеренную встречу, салажонок, ибо вихт пятнистый — есть суть чудовище исключительно редкое, какое ты до скончания своих предначертанных дней можешь уже более николиже не встретить... Ныне спознаться с подобной необщительной тварью возможно, лишь забравшись в отдаленные земли: вихты любят одиночество и не стремятся понапрасну нападать на живых — тем же печальнее, что этот издох понапрасну, — пощелкал он на том языком, в задумчивости потерев кривой подбородок, и внимательно вглядевшись в угловатые конечности убитого, глубокомысленно продолжил: — ...В сущности, странно, что мы с ним спознались в подобной лесистой глуши: вобыден вихты не выносят холода, ибо лишены прослойки сберегающего теплоту телесного смальца... Оный же был водерень заторможенный: видать, совсем недавно пробудился от глубокой летаргии зимних месяцев — уму непостижимо, отчего он избрал для зимовья подобное холодное пристанище, вдобавок обдуваемое всеми ветрами... — а далее обратил изучающее воззрение и на развешанные на звериных сухожилиях вездесущие перья: — И вертеп он украсил весьма презанятно: вихты часто развивают страсть к хранению низменной ветоши — однако я впервые вижу, чтоб предметом стяжательства делались перья... — Подступил он эдак молчаливо к хаотично утыканным чудовищной дланью обломанным прутьям и отодрал от одного из них поистине гигантское иссиня-черное перо, длина которого не уступала по своей протяженности целой мальчишкиной ножке от зачина бедра!.. Повертел диковинку в бескровных ладонях, придирчиво присматриваясь к жесткой ости необыкновенного пера — наблюдавший за ним салажонок не мог даже представить, кому могло принадлежать такое устрашающее взор оперение — и далее, вконец-таки небрежно отбросив находку, хрипатым голосом изрек: — Останемся здесь на ночлег.

— Здесь?.. В пристанище чудовища?! — воскликнул обессилевший от тяготы пережитого волнения профессор, и изнуренный Мирошек обреченно потянулся складывать носимую за плечиком поклажу на пропитавшуюся смрадом землицу: даже несмотря на неприязнь к означенному месту, он уже по опыту не сомневался, что принятое мастером решение останется незыблемым, несмотря ни на что. — Мы даже воду здесь не сможем набрать! Равно как и ниже по течению!.. В этом месте все отравлено гниющей мертвечиной... — продолжил причитать несчастный Сфорца.

— Воспользуемся той водой, что есть в баклажках, — подняв убитое чудовище под плечи и хладнокровно подтащив его бездыханную тушу к отсеченной гирявой башке, ответил неумолимый ведьмак, и как недоумевающий заказчик ошарашенно застыл перед ним, все же потрудился сквозь зубы ответить: — Здесь наиболее безопасное место в округе. Вихты живут в одиночестве и общества иных трупоедов не терпят: заступившим в их владения утопцам они попросту ломают хребет... Остальные трупоеды их усердно сторонятся: покамест запах вихта отселе не выветрился, утопцы из речонки не полезут на прогалину. Лучшего убежища я для тебя не найду. 

Спорить с ним измотанный случившимся ученый не стал, по-видимому, умаявшись от тягот путешествия сквозь кромешную тьму. Эдак трое несговорчивых спутников и остановились на долгожданный привал. Ведьмак вместе с уставшим заказчиком принялись облагораживать построенное чудищем укрытие, себемиров же измученный отпрыск — в коем-то веке освобожденный от необходимости разводить придорожный костер — уселся на разложенный спальный мешок, принявшись оскоромляться пожалованным ломтем сухой солонины. Есть при удушающем зловонии трупнины было крайне непросто: несчастный Мирко насилу мирился с подступающих чувством нестерпимой тошноты — и все же есть не прекращал, насыщая оголодавшее брюхо... Помогавший обустраивать привал оксенфуртский профессор временами припускался обреченно причитать, поминая неудавшуюся попытку остановиться на ночлег в очередном придорожном трактире, однако очерствевший сердцем Освальд уже не удостаивал его печальные вздохи никоим вниманием... Уставший, продрогший и натерпевшийся страха Мирошек с заторможенностью наблюдал за деловитыми старшими: молчаливый ведьмак старательно сооружал укрытие от разыгравшихся ночных поветрий, рывками стягивая сломанные прутья остатками упругих сухожилий — переборовший же былое отвращение профессор усердно перетаскивал накопленный чудовищем скарб подальше от середки злополучной прогалины... Передвигать тяжелые чугунные котлы после суток в беспрестанном движении немолодому господину было, без сомнений, нелегко — и он едва управлялся, по нужде совлекши тяжкую поклажу... Все его чудесное имущество — в числе которого значилось и мощное горняцкое кайло да носимая на поясе книжица — покоилось нетронутым у края делянки.

Так и вспыхнул на том изнуренный мальчишечий разум, озарившись последним побуждением на исходе изнурительного дня: едва усвоивший основы словесности Мирко николиже не получал возможности вчитаться в строки настоящей книги — поглядеть краем глазочка в оставленные профессорской рукой заметки представлялось для него неизбывно манящей идеей!.. Приподнявшись на ножки, отвлекшийся от невзгод салажонок подобрался к остановленной поклаже расчищающего местность Сфорцы и, опустившись на корти, с благоговением взялся за его обтянутую протершейся телячьей кожей книжицу... При прикосновении к ее шероховатой поверхности диковинная книга приятно согревала загрубевшие от холода ладони... Заинтересованный Мирошек самозабвенно вперил глазки в заскорузлый переплет: окованная исцарапанным металлом безымянная книжица смотрелась весьма неказисто и даже невзрачно — впрочем, главное ее сокровище должно было скрываться на засаленных ветхих страницах. Повертев манящую диковинку в ручонках, забывшийся Мирко также приметил в отложенных Сфорцей пожитках вложенный в футляр увеличительный монокль: осторожно извлекши обрамленное в сверкающую гранями оправу прозрачное стеклышко, неугомонный себемиров сыночек тотчас же приблизил его к завороженным глазкам... Впрочем, когда доселе четкая картинка его отличного зрения сменилась мутной и расплывчатой, разочарованный Мирошек мгновенно отложил монокль в сторону, обратившись обратно к приманчивой книжице.

Наугад раскрыв засаленные от множества прикосновений страницы, он с замиранием сердца уставился на открывшиеся взору заметки: вся поверхность пожелтевшей бумаги оказалась покрыта удивительными зарисовками с поясняющими их значение витиеватыми комментариями. На одной странице красовалось удивительно подробное изображение кристаллов минерала, с добавлением пояснительных черточек и множеством сподручных примечаний. «...Встретил кремни с многослойной брекчиевой текстурой, где цементом является халцедон или мелкокристаллический горный хрусталь. Предполагаю, что сие может быть связано с неоднократным повторением движения подлежащих горных плит, что рассматривается в качестве подтверждения тектонической теории Вигго Адамаста», — не без усилий прочитал восхищенный мальчишка. Через несколько страниц обнаружилась не менее красочная иллюстрация скалистого оврага, под которой рукой старательного профессора была оставлена короткая приписка: «Несмотря на заросли труднопроходимого осинника, левый склон Вороньего Оврага обнажает трещиноватый известняк. Породы сильно раздроблены — предполагаю наличие разветвленных пещерных лабиринтов, выходящих на Доль Ангру и мелководную Яругу». Мудреные записи Сфорцы насилу складывались для крестьянского мальчишки в доступные пониманию предложения — а посему, немного полюбовавшись на прекрасные картинки, нашедший интересное занятие Мирошек вновь без сожаления перелистал половину страниц, открыв истрепанную книжицу на новом рисунке.

На открывшемся мальчишкиному взору развороте неожиданно обнаружился совершенно необыкновенный чертеж, обозначивший несколько соединенных в общее пространство аккуратных ровнехоньких линий. Каждое соприкосновение границ полигона венчалось заштрихованной окружностью, внутри же главного пространства руками профессора был старательно начертан многоугольник поменьше. Озадаченный увиденным Мирко повертел диковинный чертеж перед глазами: некоторые области рисунка были тщательно закрашены, другие — пересекались одиночными пунктирными линиями... Иные сочленения границ многоугольника обозначали переходы между областями, прочие же были дополнительно огорожены. В углу затейливой картинки также можно было различить масштаб в едва знакомых себемирову отпрыску «дюймах»... Удивленный дитенок в непонимании перевернул страницу и бездумно вызарил глазенки на очередной открывшийся чертеж: здесь начерченные Сфорцей схематичные многоугольники уже не снабжались пояснительными комментариями — только единичными цифрам, которые не говорили уже ни о чем...

Увлеченный разглядыванием чертежа ребятенок не сразу почувствовал, как поблизости нарисовалась фигура приметившего его действия Сфорцы — но уже совсем скоро, когда остановившийся напротив оксенфуртский профессор стремительно направился ему наперерез, завидев движение, простодушно отпрянул от диковинной книжицы... Подоспевший ученый, буквально обескураженный зазорными действиями нерадивого себемирова отпрыска, тотчас же вырос поблизости — и потерявший бдительность Мирко без обиняков обернул к его напряженному лику найденный среди заметок чертеж.

— А что это такое? — безмятежно хлопая ресницами, вопросил оставленный без присмотра дитенок: до означенной поры благодушный профессор неизменно оставался с ним приветливым и мягкосердечным, терпеливо отвечая на многочисленные вопросы — вот и сейчас легковерный Мирошек без утайки огласил возникшие в головушке мысли. — Это карта пещерного лабиринта, про который вы говорили? — поинтересовался округливший зерцала малец... однако дотоле любезный и ласковый Сфорца неожиданно попросту безмилостно выдернул книжицу из его задрожавших от нечаяния ручонок!

— Разве тебе не рассказывали, что брать чужое имущество без спросу равносильно воровству?! — непривычно строгим тоном вопросил помрачневший иноземец, нависнув над отпрянувшим ведьмачьим воспитанником. Испуганно подскочивший на уставшие ноженьки Мирко на мгновение взглянул в его загоревшиеся раздражением немолодые глаза: не приходилось сомневаться, отвлекшийся ученый господин порядком рассердился, приметив озорного подлетка за изучением своих оставленных пожитков... Озвученное им обвинение прозвучало необычайно сурово — и ежели поначалу провинившийся мальчонка даже собирался промолвить пару слов в оправдание, после услышанного он благоразумно притих. Осерженный седовласый господин отодвинул свою злосчастную поклажу и непреклонно погрозил: — Запомни, я не потерплю столь беспардонное обращение с моим дорожным имуществом!.. Научные изыскания — это не забава для непослушного мальчишки!.. И я настойчиво прошу тебя держаться в стороне от моего инвентаря: попадешься на подобном непотребстве повторно, и я уже не буду настолько любезен!.. — Засим же на бездольного Мирко, уже порядком пожалевшего о бездумном интересе к пожиткам попутчика, предсказуемо налетел еще и разъярившийся наставник:

— Ах ты непоседливый негодник!.. Ты посмотри на эту шельму! Не успел я отвернуться, так он уже к чужой поклаже беззастенчиво тянется!.. — зарычал рассвирепевший ведьмак на оказавшегося зажатым между двух огней мальчишку, а далее — по счастью, оставшись стоять на противоположной стороне окаянной делянки, гневливо приказал: — А ну пошел крепить над костровищем вертел!.. Не будешь ты, паршивец, колобродить от скуки!

Но оном безотрадный вечер в былом пристанище чудовища вконец-таки подошел к завершению. После разыгравшейся на прогалине драмы и без того насилу находившие общий язык разрозненные путешественники безмолвно расположились по разные стороны от ночного костра. Теперь открывшийся для ошеломленного себемирова отпрыска с непривычной стороны оксенфуртский профессор уже не казался ему настолько притягательной личностью, как при первом знакомстве: представший малодушным, трусливым и даже запальчивым — оказавшись в волнительном положении, он неожиданно явил попутчикам уже не столь располагающие качества своей украдчивой души... А под конец еще и попусту заругал неповинного мальчика, не постеснявшись обвинить его ни много ни мало в покраже!.. Впрочем, добродушный мальчишка достаточно скоро простил беспричинно раскричавшегося спутника: немолодой профессор, безусловно, устал и натерпелся испуга — и оттого наверняка и сорвался.

Собравший имущество Сфорца, заметно посмурневший на исходе изнурительного дня, улегся почивать, отвернувшись от сурового охранника — сам же угрюмый убийца чудовищ по окончании оставшихся дел уселся потрошить стерво зарубленного вихта. С лихвою испивший кручины Мирошек забрался в согревающий спальный мешок и по наитию прибился к нему, пустившись не без содрогания наблюдать за монотонной работой смурного наставника... Погрузившийся в умиротворенную задумчивость Освальд взялся за отсеченную голову чудища и принялся поочередно вырезать из нее ломти обескровленной плоти, как будто бы уже и позабыв о несчастливом уделе юродивого... Тщательно перетерев вырезанные шматочки до состояния однородного месива, безмолствующий мастер размешал их в водице с добавленным уксусом да так и поставил томиться в заготовленную водную баню, медленно помешивая мерзостный раствор... Укрывшийся до подбородка салажонок долго наблюдал за оными приготовлениями без единого слова, и бирюковатый ведьмак равным образом никак не торопился объяснять свои действа, неспешно вращая погнутый черпак... Такой же замкнутый, уродливый и страшный — как подумалось уставшему Мирошку, он и сам был подобен нелюдимому вихту... Только лишь когда обвыкшийся с гнилостным смрадом мальчишка начал постепенно прикрывать осоловевшие глазки, хранивший молчание Освальд неожиданно проговорил вкрадчивым шепотом:

«Вот. Видишь, какая славная вытяжка сделалась? Экстракт слюнных желез вихта, — засыпающий себемиров сыночек ненадолго приоткрыл сонливые глазенки, и искривившийся ведьмак с неприглядным оскалом продемонстрировал ему процеженную через делительную воронку и перелитую в колбу тягучую жидкость. — Это ценный алхимический ингредиент, салажонок... Страшный яд для простеца без ведьмачьих мутаций — мне же, будучи совмещенным в нужных пропорциях с иными компонентами, послужит основой для живительного зелья. Эликсира Петри, без регулярного употребления которого с течением времени я потеряю возможность накладывать знаки. Ингредиентами станут и иные части усопшего изумка: селезенка и печенка, семенные железы, зубы, язык... Эдак его гибель не будет напрасной, — а засим, воротившись к останкам чудовища, припрятал в сторону заветную склянницу с вытяжкой и взялся за отложенный изогнутый нож. — Жалко мне таких безвредных тварей, сопливец... — прошептал он едва различимо кривыми устами, принимаясь кропотливо вырезать из раскромсанной башки чудовища потребные части увядающей плоти. — Все их всуе презирают... Ненавидят и страшатся за отвратительный облик... Истребляют, невежественно мысля, что подобному уродищу нет места средь живых... Они же никому не учиняют поруху, предпочитая одиночество и мирное стяжательство падали. И за людские суетные страхи незаслуженно платят пролившейся кровью: никому не жаль душонку такого дрянного урода — вот им и секут зазря башку, утешая рассудки облыжью об их кровожадности. До того уж досеклись, что встретить пятнистого вихта ныне сложнее, чем чародейку-девицу, — и выдержав непродолжительную паузу, пониженным шепотом молвил: — ...Через каких-нибудь лет сто, их не останется совсем. Не чини бессмысленной расправы, голубчик. Отнять чужую жизнь намного проще, чем создать».

Дальнейшие пространные речи впавшего в меланхолическую задумчивость мастера потонули для уснувшего себемирова отпрыска в тягучем беспамятстве. Тяготы минувшего дня повытянули все его скудные силы.