«Мы порядочные люди... Могу я узнать, за что нас подвергают столь унизительному обращению?»

Первые пробившиеся сквозь переплетение древесных крон лучи молочного рассвета встретили заночевавших на делянке путников холодным касанием измороси. Прогревшийся в минувший полдень воздух за пасмурную ночь заделался знобливым и кусающим, а усилившиеся порывы ледащего ветра — принялись нагонять лихоимную стужу. Теперь, при свете тусклого утра, опустевшее обиталище вихта открылось взору переждавших час безумия скитальцев разительно переменившимся: обрыдлое, захламленное и почерневшее от разбросанного трупоедом гнилья — оно уже более не вселяло в сердца иступляющий ужас, вызывая исключительно навязчивое отвращение. Развешанные на ветвях истрепанные перья представали вымокшими и лишенными былого металлического блеска, а истлевшие сырые сухожилия, намотанные на подгнивший тычинник — уныло свисали до растоптанной чудовищем землицы... Впитавшийся в почву покойницкий смрад продолжал нещадно вышибать оскудевшие слезы — омерзительное место походило на разрытый могильник, прельститься которым могли лишь стервятники... И все же поднаторевший в выживании ведьмак, пренебрегший душевным комфортом заказчика, действительно ничуть не прогадал с неочевидным выбором укрытия: ночь прошла в незыблемом покое, не нарушившись ни единым подозрительным шорохом. Несколько раз просыпавшийся Мирко брезгливо морщился от нестерпимого смрада, занужду утыкаясь обличьем в пропитавшийся сыростью спальник, однако пугающих звуков, свидетельствующих о приближении возможного лиха, действительно ни разу не слышал: как и говорил предусмотрительный Освальд, ни зверь, ни кровожадное чудовище не решались вторгаться во владения вихта, а потому измотанные путники могли спокойно переждать в его вертепе жестокую полночь.

На заутрене подгонять мальчишку собираться в дальнейшие странствия уже не пришлось: в точности как и его старшие спутники, изнемогающий от трупного зловония себемиров сыночек норовил как можно скорее покинуть делянку. За время вынужденных странствий с нищенствующим лохмотником Освальдом он успел уже обвыкнуться с необходимостью ночевать в неприглядных местах: хлюпающих под ногами дремучих болотах или вселяющих сердечный трепет густых чернолесьях — и все же оная заваленная требушиной прогалина представала на порядок паскуднее всех... Всю ночь ворочавшийся Сфорца, беспрестанно поднимавший голову при каждом мальчишкином повороте под шерстяным покровом, смотрелся угрюмым и даже подавленным, молчаливо собирая немногочисленную утварь в дорожные сумки: после ночи среди потрохов и вороньих костей хлебнувший страха оксенфуртский профессор окончательно расстался с былым воодушевленным настроем и, по-видимому, желал лишь поскорее добраться до искомого места... Снарядившийся в дальнейшую дорогу ведьмак подцепил на пояс с инструментом нанизанную на железный крюк башку убиенного вихта и молчаливо перенес распотрошенное стерво вместе с иной мертвечиной поближе к бурлящей речушке — стало быть, оставив отравляющую землю падаль на поживу облюбовавшим Барсучий Ручей топлякам. «Посему их и нельзя изничтожать бездумно, салажонок, — многозначительно изрек он поучение подбиравшему поклажу пасынку, — живущие в глуши трупоеды избавляют округу от плодящей заразу трупнины и оным ограждают живых от погибели», — на что мальчонка отвечал лишь печальными вздохами. Эдак с первым бледным заревом рассвета набравшиеся сил путешественники и отправились в продолжение намеченного пути, вскорости оставив опустевшее пристанище чудовища далеко позади.

Теперь, при свете пробивающегося с небосклона белесого сияния, молчаливо шагающий за отчужденными старшими Мирко мог запоздало оценить явившиеся взору окрестности. Местность здесь становилась уже каменистой, а скованный истончающимся льдом Барсучий Ручей — обрамлялся растущими скалистыми берегами да возвышающимися над потоком воды заледенелыми порогами — что явственно свидетельствовало о постепенном спуске в ущелье... Пробуждающийся по весеннице осинник тонул в безмолвии, и только плеск реки да хруст приминаемых под сапогами изломанных веток прорезал сию незыблемую тишь... Углубившись в непроходимые глубины безлиственного леса, связанные малоприятным уговором спутники пробирались через нависающие над просекой заросли в нерушимом молчании. Даже разочаровавшийся в бирюковатом проводнике оксенфуртский ученый уже более не пытался завязать с безмолвными попутчиками несуразный разговор, всего лишь тихо сокрушаясь над приставшим к облачению покойничьим смрадом... «Ни в одно приличное собрание с таким чудовищным зловонием теперь не допустят. Даже в городские бани не дозволят зайти! Примут за бескровного бродягу, не поверив, что образованный и досточтимый человек может, пусть и по неволе, но все же источать настолько низменные запахи...» — сокрушенно причитал он вполслуха, вынужденно вышагивая позади подвешенной на ведьмачьем стегне и распространяющей мерзейшую мырь головы убиенного вихта. Сутяжливый мастер равнодушно молчал, не обращая на заказчика никоего внимания и снова с хладнодушием высматривая в серых окрестностях неочевидную опасность: насколько смог убедиться мальчишка, обитать среди мерзейшего зловония и грязи являлось для известного бессребреника Освальда естественной и совершенно не смущающей обыденностью. Обыденностью, с которой пришлось поневоле обвыкнуться уже и самому сирому Мирко.

Впрочем, гораздо сильнее любых физических тягот, любопытного подлетка угнетала намечающаяся перспектива провести очередной тяжелый день в непрерывном молчании: после суток совместных скитаний сделалось уже совершенно понятно, что нелюдимый ведьмак не сходился с нанимателем характером абсолютно ни в чем — и ныне они с оксенфуртским профессором мирились с ненавистным присутствием друг друга исключительно из-за ударившей нужды. И чем протяженнее утративший былые ожидания дитенок смотрел в затылок суровому мастеру, тем сильнее начинала становиться его горькая тоска: путешествие в Вороний Овраг рано или поздно должно было кончиться — и тогда в каждодневную рутину себемирова отпрыска сызнова должны были воротиться тренировки с деревянным мечом... А вместе с ними и ушибы от пропущенных наставничьих ударов, сопровождаемые вразумляющей мучительной болью. И вящее разочарование от упущенной возможности пообщаться с диковинным спутником. А ведь настроившийся на увлекательное путешествие мальчонка рассчитывал совсем не на то!.. Окинул он опечаленным взглядом ушедших вперед старших спутников, пробежавшись очами и по обтерханному силуэту нищенствующего лохмотника Освальда, и по завернутой в вороное сукно фигуре замкнувшегося в собственных думах ученого, и решившись испытать судьбу повторно — в конце концов, ему минуло уже целых восемь зим, а в таком серьезном возрасте уже не престало идти на поводу у младенческой робости — вновь затеял осторожную беседу:

— Господин Сфорца! — засеменив гудящими после вчерашнего испытания ножками и насилу догнав вышагивавшего на незначительном расстоянии профессора, промолвил запыхавшийся Мирошек, и как поджавший стариковские уста оксенфуртец безотрадно поворотил в его сторону голову, с любопытством поинтересовался: — А что вы собираетесь делать в этом Вороньем Овраге?.. Ну, когда мы дойдем до него... Вы будете искать там кристаллы, пока Освальджик будет вас охранять?.. — и на всякий скверный случай покосился на маячащий невдалеке наставничий затылок с криво остриженными волосинами, справедливо вострепетав перед возможным неудовольствием выбирающего дорогу убийцы чудовищ... По счастью, сосредоточенно продвигающийся через осинник ведьмак покамест не проявил к мальчишкиной озвученной речи участия. В точности как и интересующий себемирова отпрыска Сфорца, что всего лишь немилосердно отвернулся, оставшись с жаждущим беседы ребятенком столь же насупленным, требовательным и серьезным, как и давеча в обиталище вихта... Затаивший дыхание Мирко выждал еще несколько мгновений, продолжив терпеливо плестись за неумолимыми старшими, и так и не дождавшись желанного ответа, от безысходности пустился мечтательно балясничать: — Жалко, что сейчас всего лишь Бирке и в речушке нельзя искупаться... Мы с Освальджиком однажды плавали вместе в запруде, и я даже сам немножечко держался на воде!.. Вот и тут я бы тоже поплавал... Тем более на мелководье возле этого Вороньего Оврага, о котором вы писали в вашей книжице!.. — и дотоле молчавший ученый полоснул его исполненным неудовольствия взглядом, от которого бесхитростный себемиров сыночек моментально стушевался и затих.

— Я все больше начинаю убеждаться, что строгость твоего наставника всецело оправдана. Ты слишком несерьезен и легкомыслен, Мирослав — в особенности, для такого великовозрастного отрока, — в одночасье оборвал он безобидные мальчишечьи мечтания, неожиданно огорошив доверчивого Мирко суровым замечанием. — Твое любопытство и стремление к познаниям, безусловно, похвальны — однако ветреность, рассеянность и воистину убийственность несерьезность попросту перечеркивают означенные достоинства! Вот и сейчас, вместо того чтоб предаваться бессмысленным грезам, тебе полезнее будет следить за нашими недружелюбными окрестностями! — Удрученный внезапно полученной отповедью салажонок в непонимании осекся и отвел глаза: возможно, оказавшийся весьма своенравным оксенфуртский профессор все еще сердился на него за непрошенное прикосновение к своей оберегаемой поклаже, а возможно — попросту пребывал не в духе из-за необходимости подчиняться установленным бирюковатым проводником малопонятным порядкам... Как бы то ни было, его изначальный образ благодушного и милого скитальца начинал все ощутимее развеиваться в мальчишкиных наивных глазенках: зачиная безобидный разговор, он никак не рассчитывал, что добродушный реданский путешественник внезапно обрушит на него столь беспощадные назидания — понять же причину столь внезапной перемены его настроения простодушный себемиров сыночек не мог. Опустил он кручинно головушку, уныло пробираясь меж царапающих личико разлапистых веток — высказанное Сфорцей неудовольствие сильно отяготило его кроткую душеньку, тем более что сам незлобивый себемиров сыночек в немалой степени желал понравиться диковинному оксенфуртцу — и далее, собрав дитячью волю воедино, мужественно повинился в давешнем проступке:

— Вы все еще сердитесь из-за того, что я без спросу взял вашу поклажу, господин?.. — стыдливо скользнув глазенками по горняцкому кайлу и закрепленной на поясе профессоровой книжице, тихонечко вопросил он бредущего рядом ученого, и смягчившийся Сфорца вновь одарил загрустившего мальчика прежним воодушевляющим воззрением, с едва различимой улыбкой ответив:

— Нет, мой дорогой друг. Я уже тебя простил, — и как мгновенно воспрянувший духом Мирошек сызнова залучился от радости, многозначительно добавил: — Однако я и в самом деле считаю, что тебе надо поменьше разглагольствовать впустую, — и на том отвернулся, устремившись вслед за отошедшим охранником. Удивленный услышанным мальчонка еще некоторое время в томительных раздумьях проволочился за ним, но далее все же неуверенно выдал:

— Странно. Вчера вы говорили по-другому...

Домыслить посетившее его головушку наблюдение озадаченный мальчишка уже не успел: шедший первым ведьмак внезапно без единого слова сошел с проторенной просеки и углубился в непроходимый осинник, остановившись перед чем-то неизвестным, повисшим на раскидистых древесных ветвях прямо над усеявшими землю багровыми пятнами — застигнутые его действиями врасплох оксенфуртский ученый и сам себемиров сыночек в непонимании застыли посередине тропинки. Приглядевшийся Мирко не сразу смекнул, что же именно привлекло внимание зоркого мастера: немногословный Освальд придирчиво рассмотрел малопонятную диковинку и далее бесцеремонно стянул ее с древесной коряги на побагровевший снег, медленно опустившись перед находкой на корти — и только тогда снова оказавшийся во власти тревоги Мирошек смутно сообразил, что видит мертвую корову... Брюхо окоченевшей животины было яростно разодрано острейшими когтями... Было совершенно непонятно, отчего же задранная хищниками деревенская скотина оказалась попросту брошена в непроглядной глуши — но главным вопросом оставалось то, каким же удивительным образом она вдруг повисла вверх тормашками на ветках... Взволнованный Мирко испуганно покосился на вставшего рядом профессора — и не дождавшись от него никаких пояснений увиденному, превозмогая трепет, все же двинулся к погрузившемуся в изучение коровьих останков наставнику. Кое-как продравшись через хрустящий под напором чапыжник, замирающий мальчонка подобрался к владетелю: хладнокровный ведьмак методично осматривал оставшиеся на туше ранения, сосредоточенно склоняя голову набок... Крупные следы от распоровших коровью шкуру когтей, равно как и множественные переломы костей, казалось, интересовали его не столь сильно, как усеявшие морду животины укусы и мелкие рваные раны... И вместе с ними застрявшие в ссадинах клочки непонятного птичьего пуха...

— Что там? — нетерпеливо крикнул оставшийся стоять на просеке реданец, однако сосредоточенный на поисках одному ему известных деталей ведьмак, конечно же, совершенно предсказуемо не удостоил его даже коротким ответом. — Как-никак, очередная достойная внимания падаль?.. — начиная изнемогать, прокричал свои дальнейшие предположения Сфорца и далее непримиримо подметил: — Признаюсь откровенно, твоя нездоровая тяга к покойницкой плоти уже начинает меня настораживать... — и все же вынужденно осекся, когда безразличный к его возмущению мастер извлек из-под коровьего стерва придавленное тяжестью переливчатое птичье перо — до того невероятного размера, что вставший рядом салажонок даже вынужденно ахнул!.. Сам он по росту превосходил извлеченную ведьмачьей десницей находку всего лишь на несколько незначительных пядей — настолько гигантским являлось валявшееся подле животины перо: невозможно было даже представить, крыльями какого размера обладало обронившее его создание!..

Отливающая лиловым металлическим блеском диковинка в точности повторяла огромное иссиня-черное перо, найденное прошлым вечером в пристанище погибшего вихта: его жесткая ость казалась надломленной — но поломал ее исключительно немалый вес приземлившихся сверху коровьих останков. Осмотревший серебрящуюся металлом находку ведьмак вконец-таки бесшумно поднялся на ноги и с обезобразившим кривое обличье недовольством поворотился к замолчавшему от замешательства заказчику.

— Не хочешь знать, как коровье стерво оказалось повисшим на дереве в десятке верст от ближайших людских поселений? — неприглядно корежа перекошенную после давней травмы челюсть, резонно вопросил он у дожидающегося его возвращения нанимателя и, проигнорировав вставшего поблизости воспитанника, двинулся обратно на оставленную тропку.

Засеменивший следом взволнованный Мирко напоследок бросил перепуганный взгляд на брошенную тушу издохшей скотины: от заданного мастером вопроса вдоль его хребтинки сызнова прокатилась знакомая волна подхлестнувшего леденящего страха... В увиденном и в самом деле было слишком много пугающего: задранная хищниками домашняя скотина действительно никак не оказаться повисшей на ветках — для этого ей надо было, самое меньшее, свалиться в осинник с небес... Однако нахмуривший брови Сфорца в знак своего неудовольствия всего лишь непримиримо скрестил руки на груди: по тому, как он старательно щурит близорукие зерцала, присмотревшийся к его обличью салажонок сообразил, что оставленный на просеке недовольный оксенфуртец не понимает всей странности открывшейся картины попросту из-за того, что лишен возможности видеть ее важные детали! Впрочем, озвученный Освальдом брюзгливый вопрос ненадолго огорошил и его: озадаченный ученый господин призадумался — но после с удвоенной решимостью воротился к былому неудовольствию.

— Дорогой мастер Вальдусь, — нарочито растягивая исполненные досады слова и отчего-то негодующе поглядывая по сторонам, отозвался он, присматриваясь к возвращающемуся на просеку ведьмаку, — это, безусловно, крайне занятный вопрос, осмыслением которого я бы с удовольствием занялся при других обстоятельствах... Однако смею напомнить твоей персоне, что мы условились о путешествии в Вороний Овраг: я нанял тебя исключительно себе в сопровождение и оттого не желаю тратить драгоценное время на подобные малозначительные вещи. — Выбравшийся из перелеска ведьмак омраченно подобрался ближе и молчаливо расположил у недоверчивого нанимателя перед носом удивительную переливчатую находку: открывшееся тусклым солнечным лучам диковинное перо мгновенно заиграло разнообразными лиловыми оттенками, отчего даже ропщущий Сфорца округлил глаза и потрясенно замолчал...

— Очень зря, — бесчувственно уставившись на лик притихшего заказчика, отчеканил слог убийца чудовищ и далее безжалостно подтвердил возникшую в мальчонкиной головушке догадку: — Посему как оное стерво упало сюда с высоты, будучи оброненным подравшимися в воздухе пернатыми чудовищами, — и зловеще покрутив играющую блеском диковинку, хрипато озвучил жестокую правду: — Видишь, какое перо?.. Оно принадлежит наигнуснейшей паскудине — гарпии. Склочной, кровожадной, безмозглой и совершенно безудержной твари. Конкретно та, что лишилась данного пера, являлась крупной зрелой особью, способной без труда оторвать от земли человека... Судя по характеру ранений на останках, несколько подобных обрыдлых стервятин задрали скотину, однако на обратном пути до гнезда передрались: пустились рвать совместную добычу друг у друга, начали терзать коровью морду крючковатыми клювами — и в конце концов обронили вожделенное стерво целиком. Скалистые ущелья же — есть суть естественная среда обитания для оной гадостной сволочи: готов поспорить, что твой Вороний Овраг изначально нарекли неправильно — потребным было бы прозвание «Гарпиевый», ибо именно там сия зловредная погань быстрее всего и угнездилась, — и окинув придирчивым взором найденное маховое перо описанной твари, попросту злопыхательски отшвырнул его в сторону.

Застращанный услышанным Мирко с трепетом заерзал на месте. Об упомянутых гарпиях ему доводилось слышать совсем немного — в основном, крохотные обрывки наполненных ужастями историй, какими лихолесные старики загоняли непослушных малышей на полати. Николе не встречавшийся с подобными кошмарными тварями наяву, знакомый с дедовскими быличками ребятенок тем не менее в точности знал, что представляли они по свойской гнусной сущности омерзительную помесь человеческой женщины с птицей... Вооруженные острейшими когтями и убийственными мощными клювами, сии поросшие переливчатыми перьями чудовища питали природную страсть к поеданию плоти — а посему и опасаться их стоило всякому. И пускай вокруг родного мальчишкиного Лихолесья встретить подобную погань было, почитай, невозможно, деревенские старожилы все одно старательно пересказывали леденящую кровь историю о том, как полвека назад стая опьяненных жестокостью гарпий где-то на дороге насмерть задрала поехавших на ярмарку лихолесных мужиков... И вот теперь — если верить суровому мастеру — обмеревший дитенок воочию видел результат их звериной жестокости: поднять и утащить корову в небо, безусловно, могли лишь наделенные недюжинной силой чудовища... Сами же несплоченные путники по смертельному незнанию направлялись прямиком в их расположенное в овраге пристанище... От мысли о возможном столкновении с подобными жуткими тварями оробевший себемиров сыночек мгновенно почувствовал ужас... который только подкрепился внезапной реакцией профессора Сфорцы.

— Гарпии — это же наполовину женщины, наполовину птицы, не так ли, мастер ведьмак? — задержав воззрение на брошенном на землю пере, проговорил он вслух свои измышления, и затем с непостижимым равнодушием к опасности продолжил: — ...Разумеется, мне не хотелось бы с ними столкнуться... но полагаю, раз уж я доверил свою безопасность тебе, ты сумеешь защитить мою персону и от гарпий. Тем более теперь, когда они уже не станут для тебя неожиданностью. Поэтому давай не будем здесь задерживаться и все же продолжим наш путь. — Удивленный Мирошек скосил недоумевающие глазки на нанизанную на ведьмачий зазубренный крюк башку зарубленного вихта: при незапланированной встрече с оным незлобивым трупоедом измотанный ученый господин не проявил ничего, кроме малодушия и даже трусливости — однако ныне отчего-то не придал обнаружению новой угрозы практически ни толики внимания... В неподвижности застыл и обычно порывистый Освальд, задержав на заказчике тяжелый пронзающий взгляд.

— Ты меня не услышал, елдыга, — после непродолжительной паузы брюзгливо проскрежетал он кривыми зубами и далее повторил уже с большей настойчивостью: — Твой вожделенный Вороний Овраг — это логово гарпий. Сии злонравные паскудины не живут в одиночку: в скалистых расщелинах твоего ненаглядного ущелья могут гнездиться десятки, если не сотни означенных тварей — оградить твою голову от такого количества свирепых чудовищ не смогу даже я! Гарпии — это стайные твари: их сила — в огромном количестве. На каркающие вопли одной моментально слетается два десятка других — пока ты отсекаешь шелудивую башку одной открывшейся для удара безмозглой стервятине, несколько других, столь же свирепых и оголтелых, как стая переполошенного воронья, уже норовит утащить тебя в воздух!.. В таких условиях стоит задача не издохнуть уже самому: если от клювов и когтей еще можно закрыться гардой клинка или плоскостью любого другого оружия — от переломов при падении с высоты не спасет уже ничего, включая крепкие латы или ведьмачьи мутации!.. Если гарпия поднимет тебя ввысь, я не смогу тебе помочь уже ничем — разве что от предсмертных страданий избавлю, заколов ударом милосердия, когда ты, весь поломанный, растянешься ничком на земле... И даже просто нападая, гарпии метят в выю или в подключичную артерию: достаточно пропустить единственный удар и можно испустить дыхание от неукротимой кровопотери... — на этих леденящих кровь словах погрузившийся в молчание Сфорца нервно поджал пересохшие уста: даже от внимания непонятливого Мирко не укрылось то, как несмотря на показное спокойствие, на его немолодом обличье заиграли проступившие желваки. — Но даже это еще не все, — безмилостно продолжил ведьмак. — Даже если мы направимся туда, ты не сможешь там спокойно собирать свои камни: среди обыкновенных гарпий порой урождаются весьма необычные особи, наделенные телепатическими способностями и питающиеся не только обыденной кровью и плотью, но еще и сновидениями разумных созданий — так называемые гарпии келайно... Похищенные кошмары они вобыден заключают в кристаллы твоего возлюбленного горного хрусталя, за сохранность которого бьются с непревзойденным остервенением... Если ты позаришься на эти кристаллы, они мгновенно растерзают тебе брюхо целой стаей.

Пораженный страшными подробностями Мирко, уже и без того прибившийся к бесчувственному мастеру, испуганно окинул глазами окрестности: безлиственный осинник окутывал застывших посреди просеки путешественников зловещей тишиной и тусклым отблеском рассвета... Обсуждаемых чудовищ — в особенности, тех ужасных, что питались людскими кошмарами — по счастью, видно не было, однако впечатлительному мальчику все равно настойчиво померещилось их донесшееся из отдаления визгливое карканье... Напрягшийся оксенфуртец также не сразу нашел, что ответить.

— И что же?.. Ведьмаки не берут на них заказы? — с возмущением вопросил он после натянувшегося молчания, на что пронзавший его взором Освальд ничтоже сумняшеся отрезал:

— Берут. И вполне успешно выполняют, упрямый ты выпороток. Но не по бессмысленному сопровождению к их паскудным гнездовьям, когда ставится почти невыполнимая цель уберечь от полчищ гарпий идущего на рожон нанимателя — а на простое от них избавление, где под ногами никто не мешается и вышедший на охоту убийца чудовищ волен избирать любые средства из своего арсенала. — Невозмутимо вскинувший белесые брови профессор вслед за себемировым отпрыском оглядел потонувшие в зловещем безмолвии окрестности, но далее, ни мгновения не раздумывая над целесообразностью продолжения оставшейся части непростого путешествия, с незыблемым упорством возразил:

— Но ведь это только предположение. На самом деле, ты не можешь в точности знать, действительно ли эти чудища обосновались именно в Вороньем Овраге! — на что сварливый Освальд поспешил неприятно осклабиться:

— Могу. И знаю! Посему как читаю оставленные на местности знаки! — а далее подцепил со свойского пояса с зазвеневшим инструментом устрашающий крюк с насаженной на острие головой пятнистого вихта, поднеся вызывающий омерзение трофей напрямую к отшатнувшемуся от ударившего в нос зловония Сфорцы. — Вот этот безвинно убитый страдалец — тому подтверждение, — непримиримо пояснил он на том проделанные неутешительные выводы. — Вихты теплолюбивы и редко когда селятся в лесах: здесь для них слишком сыро и холодно... Зато скалистые разломы им по нраву значительно больше: простецы ошибочно предполагают, что как и всяческие трупоеды, сии безвредные уродища должны водиться преимущественно на кладбищах, однако в действительности уединенные склепы попросту напоминают их естественную среду обитания — сухие недоступные ущелья. Учитывая сравнительно близкое расположение твоего очертеневшего Вороньего Оврага, логично предположить, что означенный вихт тоже быстрее всего предпочел бы обустроить вертеп именно в его пещерных полостях — и все же нечто его остановило... Наличие же в вихтовом убежище великого множества перьев, включая оброненные гарпиями, наводит на мысль, что именно сии крылатые стервятины его вресноту и изгнали, вынудив несолоно хлебавши удалиться в малопригодную чащу: должно быть, от бессилия вихт помешался рассудком и принялся стяжать ненавистные перья, вывешивая их в своем пристанище как упреждение желающим сызнова потревожить его пернатым сквернавицам... Дескать, сунетесь, обрыдлые стервы — и я вам перья наживую повыдергиваю!.. — и закончив шипеть, вконец-таки убрал от отступившего заказчика столь неприятный его чувствам трофей. Озадаченный реданец опустил глаза к земле, по-видимому, размышляя над проницательностью грубоватого мастера, но затем — прежде чем встревоженный Мирко успел воротиться в действительность — молвил:

— Ну... Даже если правда твоя, было вполне ожидаемо, что в пещерных лабиринтах нам придется столкнуться с чудовищами, — и нарочито спокойно пояснил: — В любом случае, надо думать, я уже решил сию проблему заблаговременно, взяв себе в сопровождение ведьмака. Кроме того, мне известно, как правильно передвигаться по пещерам. Уверен, что мы справимся и с гарпиями. — Озадаченный его необъяснимым равнодушием к опасности мальчишка изумленно повернул головку к убийце чудовищ: кривящий лик ведьмак испытующе сверлил нанимателя взглядом, как будто бы равным образом стремясь разобраться, в чем же именно заключалась причина его непостижимо возникшей беспечности... Словно бы не тот же самый Сфорца еще недавно страшился даже просто сворачивать с непроходимой беспутицы в лес...

— Весьма занятно, — отозвался Освальд, скрестив на груди сухощавые руки, — надысь, минувшим вечером при встрече с вихтом ты едва не обмочился. Ныне же невозмутимо рвешься спознаться с гораздо более грозным противником... — и далее, сократив расстояние между собой и заказчиком, глядя ему прямо в глаза, шепеляво спросил: — Неужто твой хрусталь настолько ценен, что ты готов ради него рискнуть башкой?.. — и не мигая, застыл в ожидании ответа, отчего объятый трепетом мальчонка даже встревоженно помыслил, что дальше в ход пойдут туманящие разум ведьмачьи чары!.. Сфорца, впрочем, не поддался на давление, с доблестью выдержав столкновение с давящим взглядом змееглазого мутанта.

— Вчера, как ты верно подметил, я еще не имел возможности лицезреть тебя, моего проводника и охранника, в деле, — столь же упорно вглядевшись в глаза собеседника, произнес он свой невозмутимый ответ. — Однако ныне, после того, как ты предотвратил мою погибель от клыков трупоеда, я более не сомневаюсь, что под защитой твоего серебряного клинка мне ничего не угрожает... — а потом без колебаний и сам пустился во встречное нападение, поинтересовавшись с просквозившим в вопросе ехидством: — Или сомнения есть у тебя? Ты сомневаешься в своей способности исполнить заказ?..

Покосившийся на мастера мальчишка невольно передернул подмерзшими плечиками: и без того обладавший гнетущим воззрением Освальд смотрел на осмелевшего заказчика с поистине испепеляющей злобой в зерцалах... Малоопытный Мирко с трудом мог понять, в чем состояла истинная причина разгоревшейся наставничьей злобы, однако даже от его наивного наблюдения не укрылось то, что после зашедшего в тупик разговора пропасть недопонимания между убийцей чудовищ и нанявшим его в сопровождение оксенфуртским ученым превратилась уже воистину в непреодолимую бездну... Поморщился на том корежащий рожу ведьмак, как будто бы высматривая на лике заказчика объяснение многочисленным возникшим вопросам, и затем брюзгливо резанул:

— Нет. Не сомневаюсь. Я знаю, с чем можно столкнуться в окраинах и учитываю оное при взятии заказа, — и прежде чем ученый господин среагировал, сурово дополнил: — ...Однако помни, что за изведение обосновавшихся в овраге гарпий ты мне не платил, — и более не проронив в довершение ни единого слова, мрачной тенью двинулся вперед. Не возжелавший остаться в одиночестве Сфорца устремился за ним в неизвестность, и застращанный встречей с преднамеченными угрозами себемиров сыночек торопливо побежал за обоими.

И вновь опасливо ступающий по петляющей просеке салажонок погрузился в терзающие рассудочек страхи: за время безотрадных странствий с суровым убийцей чудовищ ему довелось уже не единожды лицезреть сноровистого Освальда в схватке — от его нечеловеческой скорости и способности с невероятной грациозностью управляться со смертоносным клинком дыхание легковерного Мирко поистине перехватывал чистейший дитячий восторг... Однако ежели даже умелый ведьмак весьма серьезно подходил к оценке опасности, исходящей от чудовищ Вороньего Оврага, несчастному мальчишке стоило просто дрожать за себя!.. Разумеется, он нисколечко не сомневался в находчивости наставника, уповая на его рассудительность, обширный профессиональный опыт и способность находить избавление от крутоломных невзгод: не приходилось сомневаться, что находчивый мастер придумает, как обезопасить спутников от разгула чудовищ, и все же страх перед пернатыми убивицами прочно поселился в натерпевшемся страданий мальчишечьем сердце. И даже об избавлении от ненавистных уроков фехтования он уже не думал с прежним воодушевлением: насколько ни муторно было дитенку подвергать себя телесным истязаниям под руководством неумолимого Освальда, все же то было в пример безопаснее...

Сам же настоявший на продолжении путешествия оксенфуртский профессор, по наблюдениям Мирошка, как будто бы, напротив, сделался только смелее и активнее — как если бы уже одно только приближение к таящему опасности Вороньему Оврагу придавало ему недостающие душевные силы... Складывалось впечатление, будто своенравному Сфорце, который давно уже перестал казаться себемирову отпрыску милым, прямо-таки не терпелось скорее добраться до означенного места: неустанно следуя за нелюдимым убийцей чудовищ, он шел уже совершенно безропотно, не желая тратить ни мгновения впустую — даже когда ребятенок попросился отлучиться по нужде, дотоле пребывавший любезным ученый внезапно в открытую выразил свое неудовольствие!.. Как будто сирый Мирко мог что-то поделать с уложением самой природы! Подобрать потребное объяснение его престранной одержимости было непросто — однако даже малолетний ребятенок по наитию чувствовал, что в подобной увлеченности было нечто противоестественное... Только когда разрозненные спутники сызнова пустились в движение, взбудораженный нахождением посреди густолесья реданец помалу воротился к былому спокойствию.

Эдак трое разобщенных спутников и продолжили дальнейший путь в былом установившемся молчании. И снова время в нескончаемой дороге потянулось для разволновавшегося Мирко изматывающе долго: после нескольких часов молчаливой ходьбы он сызнова начал чувствовать зарождающуюся в конечностях изнурительную усталость... Вороний Овраг, между тем, не спешил приближаться: затянутая наволоком белесина тусклого солнца поднялась уже в зенит небосклона, однако вид бесприютного осинника по обе стороны от просеки оставался совершенно неизменным. Под сапогами все так же скрипела заиндевевшая почва, ланиты с неизбывной силой царапались раскидистыми ветками, а единственной отрадой для уставших от серости глаз по-прежнему представали лишь одинокие пробившиеся из-под зазимка первоцветы... Теперь немногословной компании приходилось спускаться все ниже и ниже: проходящая вдоль заметно расширившегося Барсучьего Ручья извилистая тропинка уходила в совсем уж негостеприимные лесные глубины, и взволнованно оглядывающийся по сторонам расхлябанный салажонок все чаще начинал оступаться и поскальзываться на скрытых инеем камнях... Шагающий далеко впереди бесчувственный ведьмак не придавал его кряхтению и сдавленному хныканью ни толики значения, ни разу не замедлившись, не обернувшись и тем более не помыслив подсобить теряющему силы бедолажному воспитаннику. Даже когда запнувшийся об незамеченную корягу мальчишка при падении вдобавок еще и безнадежно разодрал портки — не потрудился вернуться, дабы справиться о состоянии нерадивого пасынка! Об обеденном привале же — так и вовсе не заговаривал ни он, ни торопящийся достичь ущелья оксенфуртский профессор... Оным образом голодный и перемученный Мирко в дополнение ко всем невзгодам оказался вынужден плестись за старшими еще и в порванных портках — со сбитыми коленями и рассеченным при падении челом. Каждый проделанный шаг и без того уже давался ему, потерявшему былой задор, с неимоверной тяжестью — теперь же сирый дитенок еще и оказался вынужден превозмогать терзания от свежеполученных ссадин!.. И никто ему в помине не сочувствовал: ни жестоконравный наставник, ни пребывавший себе на уме оксенфуртский ученый — однако ежели со стороны владетеля обвыкшийся с ведьмачьим крутонравием Мирко уже давно и не ждал расхолаживающих тело и дух послаблений, равнодушие показавшегося ему милосердным профессора больно ранило его чувствительную душеньку... На поверку напускная доброта оксенфуртца явилась не более чем бессодержательной вежливостью: как уже смог всецело убедиться рассеявший иллюзии себемиров сыночек, в действительности загадочный Сфорца оказался озабочен исключительно своими натурфилософскими изысканиями, при более близком знакомстве представ даже более бессердечным, чем замкнутый Освальд...

Теперь уныло плетущийся позади остальных разочарованный мальчонка начинал все чаще с тоской припоминать свои обыденные будни: все ж таки помимо жестоких тренировок с мечом, нелюдимый ведьмак обучал его еще и науке словесности, а такое обучение неизменно предполагало столь любимое себемировым отпрыском простое человеческое общение! Даже сейчас, понуро шествуя за старшими вдоль отвесных речных берегов, добродушный Мирошек с щемящим сердце удовольствием вспоминал сии прекрасные вечерние занятия. С тех пор, как он освоил премудрости чтения, ведьмак пустился отшлифовывать сие его приобретенное умение на собственных рукописных заметках: теперь себемирову отпрыску приходилось при всяком биваке читать и пересказывать нацарапанные наставничьей десницей хитроумные тексты — как правило, сплошь надежно зазубренные самим Освальдом выдержки из мрачных бестиариев чудовищ... Каждый вечер закончивший рутинные дела ведьмак вырезал на куске бересты очередной повествующий о кровожадных бестиях очерк и давал его воспитаннику на прочтение: эдак вздрагивающий от трепета Мирко и познакомился с существованием гулей... А также альгулей, гравейров, копальщиц и гнильцов... А вместе с ними фледеров, экимм, катаканов, носфератов и брукс. И еще баргестов, этералов, полуночниц, покаянников и беанн'ши. Не говоря уже об эндриагах, кикиморах и леденящих душу сколопендроморфах!.. А вот про то, что в болотистой местности водятся гадкие мгляки, сирый мальчишка уже ведал и сам — благо именно появление оного чудища вблизи родной деревеньки по провидению судьбы и свело его с нынешним грозным наставником... От страха перед прочитанным трусливый дитенок порой ворочался с кошмарами до самого рассвета — но даже эдакое совместно проведенное с мастером время дарило умиление мальчишкиному сердцу. Именно сего — возможности тихонечко побаить пред костром — тяготящемуся одиночеством Мирошку подчас и хотелось сильнее чем всего! А за возможность, пользуясь случаем, кратенько расспросить брюзгливого владетеля о его собственном опыте столкновения с описанными тварями, восторженный Мирко так и вовсе был готов терпеть многое. Похвалой его Освальд особо не баловал — но и бранился во время занятий словесностью значительно реже обычного, отдавая должное мальчишкиным достигнутым успехам... Воистину, по оным увлекательным урокам ребятенок даже неподдельно скучал, ведь порой это была его единственная возможность мирно пообщаться с бирюковатым наставником.

— ...По нашим пятам идет конный отряд.

— Что?!

Шагавший позади остальных и мигом очнувшийся от мечтаний салажонок поднял зерцала от земли и с удивлением столкнулся взглядом с обернувшимся в его сторону Сфорцей — совершенно ошалевшим и даже оказавшимся во власти сковывающего ужаса. Следом за вострепетавшим профессором в сторону застывшего мальчонки поворотился и остановившийся ведьмак.

— Я слышу приближающийся топот копыт, — бесстрастно пояснил он растерявшемуся от услышанного нанимателю, и побледневший реданец уставил мечущийся взгляд в лесные дебри за мальчишкиной спиной... Волнение застигнутого врасплох ученого господина в полной мере передалось и замечтавшемуся Мирко — обернувшийся мальчонка равным образом уставился взадьпятки, но предсказуемо не узрел ничего, окромя набившей оскомину безлиственной глуши... Прислушавшись и насторожившись, он также различил лишь шум бурлящего Барсучьего Ручья — очевидно, исключительно ведьмачьи обостренные чувства и были способны разобрать какие-то звуки на таком расстоянии. Так и взвился на том сошедший с лица оксенфуртский профессор, буквально заметавшись по неширокой прогалине.

— Только не это... Это должно быть, разбойничья ватага... Банда промышляющих грабежами нелюдей!.. — сбивчиво промолвил он задрожавшим от неподдельного испуга голосом и на глазах у себемирова отпрыска буквально бросился с увещеваниями к оставшемуся совершенно хладнокровным убийце чудовищ. — Освальд, мы должны убраться!.. — едва ли не вцепившись в вахотное ведьмачье рубище, выпалил впавший в панику профессор. — Сбежать поглубже в лес, пока они не обнаружили наше присутствие!..

— Умолкни, блудоумок! — сварливо оборвал его стенания покореживший обвисшие уста ведьмак, и наблюдающий за разворачивающейся душераздирающей сценой мальчишка вновь невольно подивился увиденному: при упоминании угнездившихся в Вороньем Овраге пернатых чудовищ беззащитный Сфорца умудрился сохранить невиданное спокойствие, словно даже не поняв серьезность нависшей над распланированным мероприятием угрозы — здесь же им сызнова овладел иступляющий ужас... — Это не скачущие по лесам голозадые висельники, а быстрее всего солдатский разъезд, — отстранившись от приставшего к нему заказчику, через силу проскрежетал зубами лишенный сострадания мастер, — издаваемый их конниками шум слишком гулкий: для беспорточной разбойничьей рванины они слишком нагружены весом доспехов.

На том опасливо бросающий воззрение по сторонам Мирошек, осмотревший среди прочего ставшее уже практически родным нескладное наставничье обличье, почувствовал забрезжившее в душоночке успокоение: перед лицом новой надвигающейся угрозы извечное хладнодушие убийцы чудовищ представало абсолютно незыблемым, и эта его непоколебимая уверенность помалу вселила надежду и в мальчишкино сжимающееся сердце. В конце концов, умелый Освальд выходил невредимым и из гораздо более угрожающих переплетов судьбы — и никогда, воистину никогда не подводил малохольного пасынка! Ничего не должно было случиться и сейчас... И даже когда до дитячьего слуха и в самом деле донесся раздавшийся со стороны просеки сдавленный гул несущегося конного отряда, доверившийся спокойствию заступника Мирко всего лишь взволнованно приблизился к вставшим посреди прогалины старшим. Впрочем, потерявшего самообладание оксенфуртца уверенные речи проводника все же ничуть не успокоили — задержав лихорадочно блуждающий взгляд на уходящей в лесные глубины просеке, взбудораженный Сфорца всплеснул руками:

— И что? Ты предлагаешь просто дождаться их появления?! — выпалил он на одном дыхании, на мгновение развернувшись к медленно отступившему к краю перелеска охраннику, и кривящий разбитое параличом лицо ведьмак непреклонно отрезал:

— Ага. Мы не беглые преступники, дабы опасаться солдатского разъезда — они проедут мимоходом, и продолжим наш путь.

Нервно стиснувший зубы оксенфуртский профессор с напряжением выдохнул, но за неимением времени на препирательства — все же несущийся отряд неумолимо приближался к затормозившим путешественникам — вынужденно подчинился доводам ведьмачьего рассудка, неуверенно сойдя с пути движения разъезда и понуро встав неподалеку от хладнодушного мастера. Зазевавшийся мальчишка сперва было остался стоять посреди опустевшей просеки, бездумно всматриваясь в сторону, с которой доносился нарастающий гул... однако далее его безмилостно ухватила за шиворот жестокая наставничья долонь! Схватил его эдак ведьмак за загривок, грубо проволочив за собой до лесистой окраины — и словно того было мало, напоследок наградил беспощадной затрещиной, сурово зарычав над мальчишечьим ухом: «Вот ведь межеумный пентюх!.. Ждешь, чтобы кони тебя затоптали, паскудник?!» Насупился несчастный себемиров сыночек, потупив закружившуюсь голову и даже обиженно шмыгнув повешенным носом, однако возразить не осмелился, всего лишь с нарастающей тревогой всмотревшись в уходящую за поворот лесную просеку, со стороны которой уже вовсю доносился рокот несущихся во весь опор скакунов... От неравномерного стука копыт по земле буквально распространялась ощутимая дрожь! Неизвестный конный отряд мчался прямиком к сошедшим с его дороги попутчикам — и готовящийся к неминуемой встрече с обличенными возможной властью незнакомцами ведьмак разом набросил на голову скрывающий лицо капюшон. В следующий миг озирающийся от волнения Мирко оказался нерадушно задвинут за наставничье бедро.

Через несколько мгновений среди древесных стволов показались вынырнувшие из-за поворота разодетые конники: на облаченных в желтую попону скакунах мальчишкиному взору явились снаряженные кольчужным доспехом солдаты с арбалетами и закрепленными на поясе стальными мечами, чьи головы венчали начищенные до блеска гвардейские салады... На груди возникших из чернолесья стрелков поверх выкрашенного в означенную желтизну гвардейского жака сверкающими бликами красовались добротные бригандины с изображением лирийского орла, на стегне — угрожающе покачивались реечные вороты орудия... Защищенные широкими стальными наручами долони умело стискивали разобранные по-скаковому поводья — не приходилось сомневаться, по лесной просеке перемещался настоящий отряд обученных гвардейцев, представлявший собою элиту лирийского войска! Зрелище столь же устрашающее, сколь и благолепное для обывательского глаза!.. Во главе же вселяющих трепет конных арбалетчиков мчался восседавший на вороном рысаке гвардейский капитан с гербовой бляхой на блистательном нагруднике, какой, завидев сошедших с просеки неказистых скитальцев, тотчас же грозно вскричал: «Ату!» Замедлившийся стрелковый отряд моментально повиновался отданному приказу — и к вящему ужасу обмеревшего Мирко — на застывших без движения путников внезапно оказались направлены одновременно все взведенные арбалеты перехвативших поводья в единую руку гвардейцев!.. «Не с места! Именем короля, оружие на землю!» — донеслось до слуха оцепеневшего себемирова отпрыска громогласное распоряжение, и в следующее же мгновение затрясшийся как осиновый листок салажонок окончательно потерялся от устрашающего лязга убийственной стали и замелькавших пред глазами бликов отполированных латных доспехов. Зашедшие на вольт гвардейцы обступили оказавшихся окруженными путников, оттеснив их от края спасительного пролеска и плотно зажав в неразрывное кольцо — и едва не лишившийся чувств ребятенок уткнулся исполненным жути воззрением прямиком в направленный на себя кавалерийский арбалет... Нагрянувшие из ниоткуда стрелки уверенно взяли троих побродяг на прицел, в мгновение ока отрезав им путь к отступлению.

Похолодевший Мирошек судорожно обратил глазенки к отпустившему его безмолвному Освальду: помедливший ведьмак не сразу, но все же повиновался оглашенному капитаном гвардейцев приказу, покорно отстегнув от пояса ножны с посеребренным клинком и засим безропотно расположив их на растоптанной землице. «Все оружие! Полностью!» — рыкнул подъехавший ближе гвардеец, и молчаливый мастер принялся смиренно слагать со своего стегна зазвеневший устрашающим металлом пояс с разделочным инструментом. Подчинился грозному распоряжению и ставший бледным, как мертвец, оксенфуртский профессор, совлекший к лошадиным копытам носимое за кушаком горняцкое кайло... Один из оказавшихся поблизости конников рывком сорвал с ведьмачьего грязного затылка покрывавший его капюшон, и теряющий опору ребятенок сквозь лязг металла да фырканье уставших лошадей туманно различил: «Вертикальные зрачки, господин капитан. Это ведьмак, как и описывал трактирщик в Дичках». Сам бесстыдно обсуждаемый Освальд остался стоять совершенно безмолвно, проигнорировав тот факт, что по наводке деревенского корчмаря невесть откуда взявшиеся гвардейцы его внезапно опознали... От ударившего в голову парализующего испуга несчастный мнущийся мальчишка вновь беспорядочно заозирался по сторонам: налетевшие из ниоткуда грозные конники не оставили ни ему самому, ни его старшим сопровождающим ни единого шанса бежать, однако беспомощный Мирко все еще не мог поверить в реальность происходящего... Ведьмак ведь утверждал, что вселяющий трепет отряд попросту проскачет мимоходом — неужто в этот раз его острый рассудок настолько глупо ошибся?.. «Обыскать!» — сурово приказал осмотревший остановленных путников гвардейский капитан, и несколько стрелков разом спешились, передав поводья своих скакунов остальным и сразу же бесцеремонно растащив ведьмака и его оцепеневшего от страха нанимателя в разные стороны. Ни живой ни мертвый Мирко остался стоять среди снующих верховых гвардейцев в полном одиночестве.

— Простите... Господин капитан, мы порядочные люди... Могу я узнать, за что нас подвергают столь унизительному обращению? — попробовал было заикнуться насильно освобожденный от дорожной ноши Сфорца, однако один из проволочивших его под руки гвардейцев безмилостно рявкнул:

— Молчать, каналья! Руки за голову! Говорить будешь, когда к тебе обратятся! — и грубо разместив пожилого ученого на широко расставленных ногах, принялся на пару с сослуживцем беспардонно срывать с него плащ... Встряхнув поношенную накидку и убедившись в отсутствии в ней сокрытых от глаза подкладок, бесцеремонные гвардейцы попросту сбросили профессорово одеяние на землю, пустившись не менее порывисто разоблачать его уже до нательной сорочки... Самому подвергнутому унижению оксенфуртцу, в спину которого было направлено по меньшей мере два арбалета, не оставалось уже ничего иного, окромя как беспомощно подчиняться требованию обличенных властью незнакомцев, вне себя от ужаса блуждая округлившимися зерцалами по безликим древесным стволам.

Оцепеневший от жути мальчишка с замиранием сердца метнул воззрение в противоположную сторону, где двое других латников грубо били сабатоном по лодыжке выставленного в столь же унизительное положение Освальда — принуждая его расставить разведенные ноги еще того шире... Сорвав и внимательно прощупав рваное ведьмачье рубище, суровые гвардейцы совлекли с пояса плененного мастера железный крюк с нанизанной на острие башкой чудовища и, не без отвращения избавившись от источающего жуткое зловоние трофея, взялись нахраписто срывать с задержанного уже и перештопанную дратвой куртку, периодически стращая направленными в грудь арбалетами. Добровольно сложивший оружие Освальд никак не сопротивлялся самоуправному обыску, безропотно позволяя гвардейцам выполнять свою уничижающую работу — даже когда исполнительные стрелки разоблачили его единственно до коротких подштанников и исподней рубахи, оставив на пронизывающем холоде практически нагим и босым, молчаливый невольник не изрек ни единого слова, по-видимому, дожидаясь прямого обращения к себе. Суровые латники беспардонно прошлись грубыми перстами по всем его конечностям, прощупав и почерневшую от впитавшейся крови сорочку, и даже плотно прилегающие к телу подштанники — в определенный момент недостаточно быстро заложивший руки обратно за затылок ведьмак оказался даже безжалостно бит солдатским кулаком по хребту... Перевернутым оказалось и все извлеченное из карманов ведьмачьей куртки имущество, нерадушно сброшенное гвардейцами в единый ворох с принадлежавшей тому же убийце чудовищ нагрудной портупеей — вытряхнули наземь и хитроумный скарб из отобранных у мастера дорожных котомок, бесцеремонно сбросив его в общий скирд посередине превратившейся в бездорожье просеки... От вида того, насколько свирепо немилосердные ратники обходятся с отдавшимся в их власть ведьмаком, глазки перетрусившего Мирко невольно наполнились щиплющими кожу слезами: несчастный мальчишка даже помыслил было броситься обыскиваемому гвардейцами наставнику на подмогу, попытавшись оттолкнуть от него ожесточенно исполняющих полученный приказ стрелков — однако при очередном взгляде на взведенные арбалеты благоразумно устрашился, оставшись потерянно переминаться на месте... Тем более что невдали от него столь же беспомощно подвергался суровому обыску и раздетый до сорочки и кальсонов оксенфуртский профессор.

— Что там? — сурово вопросил восседающий на вороном коне капитан, и один из проводивших обыск гвардейцев поспешил отрапортовать:

— Безрезультатно, господин капитан. Мы обыскали все, включая подкладку одежды и обувь. У седого нашли сто пятьдесят лирийских крон, горняцкую взрывчатку из барбарита, а также записную книжицу с подобным описанием горных минералов. У ведьмака — пятнадцать медяков, три нильфгаардских флорена, серебряный медальон и берестяные грамоты, однако в последних также содержатся исключительно описания сверхъестественных бестий. Остальное — это дорожная поклажа, алхимическое оборудование, ингредиенты и неизвестные зелья. Для более подробного описания необходим алхимик или чародей.

Насилу справляющийся с бьющей тело крупной дрожью себемиров сыночек обратил отказывающиеся фокусироваться глазенки к статной фигуре восседавшего верхом гвардейского капитана. На вид сей внушающий оторопь осанистый человек представал крепко слаженным мужчиной среднего возраста с несколько грубоватыми, но все же благородными чертами внешности, которую совершенно не портил даже тянувшийся над переносицей зарубцевавшийся шрам. Массивный подбородок и шея сановитого командира по воинскому уставу были начисто выбриты, строгий же взгляд темных глаз, коими стиснувший зубы гвардеец грозно водил по фигурам схваченных невольников — буквально повергал в иступляющий трепет. Простодушный деревенский малец совершенно не умел разбираться в человеческих душах, однако при взгляде на воинственного капитана примчавшихся конников даже ему по наитию помыслилось, что сие был человек по-солдатски ожесточенный, безмилостный и до заскорузлости упрямый... Впрочем, долго рассматривать устрашающего всадника на вороном рысаке ему не пришлось — выслушавший доклад гвардейский командир нахмурил ершистые брови и засим обратил суровый взор уже и на самого зажатого меж лошадьми салажонка, взыскательно отдав распоряжение:

— Обыщите мальчишку!

Не успел закостеневший Мирко осознать услышанное, как уже и перед ним словно бы из ниоткуда вырос облаченный в кольчужные латы гвардеец, безмилостно вырвавший из его обессилевших ручонок дорожную мешковину с деревянными мечами... Когда же беспощадные руки угрюмого латника принялись сноровисто стягивать с обомлевшего подлетка его собственную верхнюю одежку, несчастный мальчик так и вовсе позабыл, как дышать, бездумно всхлипнув от овладевшего разумом ужаса... Суровый гвардеец буквально выдернул его из размокших войлочных сапожек — заставив ступить оголенными ступницами прямиком на обжигающий холодом снег — и тщательно обыскав на предмет наличия сокрытых под портками и рубашкой неизвестных вещей, наконец оставил в покое, переключив внимание на вверенную мальчишке дорожную утварь... Понять, что именно тот ищет, едва не падающий без чувств ребятенок не мог — однако даже сквозь неуправляемый трепет по провидению чувствовал, что искомого предмета в его поклаже не имелось... Беззащитный, наполовину раздетый и приневоленный стоять босиком на снегу — ставший свидетелем жестокого солдатского произвола и беззаступно переминающийся на морозе мальчонка буквально забывал, как дышать, с трепетом ожидая, что за мнимое неповиновение вскорости ударят уже и его... И только нечеловеческое хладнокровие взятого на прицел арбалета убийцы чудовищ на подсознательном уровне вынуждало его преодолевать подступающее к горлу удушье: раздетый до исподнего ведьмак по своему обыкновению даже не глядел на ищущего встречи с его воззрением воспитанника, оставаясь безразличным к мальчишкиным чаяниям — однако сирый Мирко в точности помнил, что своим главным оружием тот именовал отнюдь не меч, а изворотливый рассудок, сражаясь оным средством до последнего вздоха...

— Ничего, господин капитан. У мальчишки только дорожная утварь, — наконец, отрапортовал закончивший мучительный обыск гвардеец, и твердо правящий поводьями капитан сделал жест долонью, после которого обоих ведьмака и профессора грубыми ударами под колено повалили на землю. Оглядевший их всадник неспешно подъехал вплотную к обмеревшему Сфорце и после нескольких томительных мгновений начал ожесточенный допрос:

— Имя! Род занятий! — рявкнул он с высоты на лихорадочно вздыхающего реданца, и поставленный на колени оксенфуртский профессор, насилу справившись с жутью, промолвил:

— Бе... Беласко Сфорца... Натурфилософ... Адъюнкт-профессор кафедры естественной истории при Оксенфуртской Академии...

— Откуда прибыл?! — столь же грозно крикнул капитан, буквально норовя прожечь в склоненном затылке схваченного ученого обугленную дыру.

— Из... Из Оксенфурта, господин капитан... Через тракт Доль Ангры — стало быть, как и все прибывающие с севера... — судорожно поджимая пересохшие уста, отозвался седовласый невольник.

— Конечная цель следования! — продолжил свой допрос неумолимый гвардейский командир, и впритрудь выдавливающий из себя членораздельные слова ученый растерянно изрек:

— Во... Вороний Овраг... Я провожу научные изыскания: занимаюсь написанием монографии, посвященной физическим свойствам горного хрусталя, и в данный момент следую в означенный овраг с целью сбора необходимых образцов... — да так и пустился оправдываться: — Я всего лишь мирный ученый, господин капитан — даже оружия в руках отродясь не держал, — а далее кивнул трясущейся головой уже и в сторону удерживаемого на отдалении ведьмака: — Вот... Это мой охранник... Я нанял оного человека, дабы он защищал меня в дороге от произвола населяющих сии места чудовищ и разбойников, — и на этих словах внимание всего отряда предсказуемо переключилось на безмолвствующего мастера. Оставшись стоять подле вздрагивающего оксенфуртца, гвардейский командир обратил орлиный взор к ожидавшему своего череда убийце чудовищ, не менее сурово продолжив дознаваться уже у него:

— Имя! Кто такой?! — после чего покорно стоящий на коленях на прицеле сразу нескольких арбалетов ведьмак хрипатым голосом ответил:

— Освальд. Ведьмак. — Смеривший его злонравным воззрением капитан предсказуемо не удовлетворился полученным односложным ответом.

— Откуда родом?! — рявкнул он на хладнокровного мастера, и покрививший челюсть Освальд мрачно проскрежетал торчащими зубами:

— Из канавы.

— Это не ответ! — тотчас же прикрикнул на него один из стоявших у него за спиной вооруженных гвардейцев и грубо пнул неразговорчивого пленника промеж лопаток увесистым солдатским сабатоном. — Отвечай потребным образом, покамест я тебе твою ублюдочную рожу еще сильнее не расквасил! — Пошатнувшийся ведьмак восстановил равновесие и, вполоборота развернув к ударившему его латнику голову, бесстрастно проговорил:

— А другого у меня для тебя нет. Я байстрюк, выросший в канаве с помоями, ничем не разнящейся с помоечными рвами иных городов. В отроческом же возрасте меня подвергли ведьмачьим мутациям, подтершим множество моих младехоньких воспоминаний — где именно меня наблядовала мать, я не помню.

На означенном резоне криводушного мастера, наблюдавший за допросом Мирко даже сквозь парализующий испуг отрешенно припомнил, что в мгновения нечастых откровений мрачный Освальд вообще-то достаточно подробно описывал ему отдельные эпизоды из своего чудовищного беспризорного малолетства — из чего непреложно следовало, что ныне он снова беззастенчиво лгал... Очевидно, обсуждать свои ранние годы ожесточившийся от пережитого ведьмак любил еще меньше, чем все остальное... Впрочем, на этом мгновении внимание суровых латников оказалось сразу же перетянуто обратно на заикающегося от ужаса Сфорцу, который вновь отчаянно заголосил:

— Господин капитан, покорнейше прошу!.. Помилосердствуйте и объясните, какая вина нам вменяется?.. Мы законопослушные путники и никакого непочтения к представляемой вами власти Его Королевского Величества не проявили... Я пожилой человек, совершенно безвредный — вы же подвергаете меня уничижающему обыску, словно объявленного в розыск головореза!.. — заговорил он, буквально задыхаясь от овладевшего рассудком неукротимого страха, и обративший в его сторону взор предводитель гвардейцев мгновенно оборвал его зазольные стенания безжалостным рыком:

— Молчать, подонок! Я знаю, кто ты такой!.. Прибереги свою ложь для дознания, на которое ты непременно направишься, как только воротимся в Спаллю! — и как сраженный кошмарной перспективой профессор от обуявшей его жути беспомощно разинул дрожащие уста, зарычал еще того суровей: — Не притворяйся, пес паршивый, будто не понимаешь, за что тебя взяли! Ты — шпион враждебного государства и после судебного разбирательства будешь казнен как государственный преступник!.. Не раньше, чем следствие выяснит масштабы вреда, который ты нанес своими действиями законной власти лирийского суверена! — после чего впавший в истовую панику оксенфуртский ученый буквально передернулся от забившей его тело неконтролируемой дрожи.

— Что?.. Боги мои!.. — широко округлив блуждающие от животной жути глаза, выпалил он на одном дыхании и далее, вымученно всмотревшись в обращенное к себе ожесточенное лицо капитана, надрывно взмолился: — Это какая-то невозможная чудовищная ошибка!.. Недоразумение!.. Вы принимаете меня за другого человека!.. Я не имею ни малейшего понятия о том преступнике, которого вы разыскиваете — но клянусь вам собственной шеей, вы обознались!.. Я профессор, уважаемый научный деятель, сыскавший известность в академических кругах — о моем вызволении через писчую канцелярию будет ходатайствовать лично ректор Оксенфуртской Академии, что безусловно, не поспособствует улучшению дипломатических отношений между нашими державами!..  Прошу вас, внемлите моим словам и не подвергайте произволу невиновного!.. Я...

— Я сказал, молчать!.. — громогласно повторил безжалостный гвардейский командир, и как несчастный Сфорца отчаянно затряс седой головой, со всей солдатской свирепостью рубанул: — Твое новое прозвище и очередная лживая легенда меня не проведут: мы преследовали вас с твоим сучьим подельником от самой Спалли до окрестностей Мельничной Излучины, где ты, мерзавец, исхитрился в одиночку улизнуть!.. Пожертвовав приспешником и оторвавшись от преследования, ты, должно быть, понадеялся, что теперь тебе удастся незаметно покинуть лирийские земли — но твой захваченный сообщник тебя сдал!.. Он описал твою песью морду достаточно подробно, чтобы остриженные волосы и отпущенная борода не дали сбить меня с толку — ты изворотливый и хитрый подлец, но сегодня твоя беготня подошла к завершению: дальше ты оправишься прямиком в казематы — в ту самую крепость, к которой проявлял интерес!

Ответом на сию жестокую угрозу стали лишь бессвязные оханья удерживаемого конвоирами профессора, который от озвученных ужасных обвинений, казалось, просто потерял дар осмысленной речи... Встреча с примчавшимся со стороны большака гвардейским отрядом и последующие выдвинутые их предводителем наветы стали для пожилого оксенфуртца настоящим иступляющим шоком... Вне себя от овладевшей разумом жути зверзал и тихо всхлипнувший босоногий Мирошек — с которым, по счастью, покамест обходились не столь сурово, как со скрученными старшими. Внимание дрожащего от холода и ужаса мальчишки было полностью приковано к сдавшемуся на милость гвардейцев наставнику: несмотря на нередко проявляемую Освальдом несправедливую строгость, созерцать единственного близкого заступника стоящим на коленях с заложенными за затылок руками — да еще и на прицеле направленных со всех сторон арбалетов — маленькому Мирко было до одури трудно. Кроме того, с поражением защищавшего его Освальда беззащитным остался и он сам... Оставшись без родительского попечения, сирый дитенок уже единожды имел возможность лицезреть физические муки проигравшего в схватке владетеля — когда тот едва не пал жертвой обезумевшего от проделок судьбы некроманта — однако тогда сия чудовищная картина быстро потонула для получившего ранение подлетка в пучине его собственной нагрянувшей следом лихорадки... Втагода хитрый Освальд одолел мучителя непревзойденным притворством, и его образ остался в мальчишкином воображении непобежденным. Но вот теперь все повторялось вновь — и с куда более страшной перспективой: с не совершавшим никаких преступлений убийцей чудовищ сызнова обходились хуже, чем с последним душегубом — но теперь уберечься от солдатского произвола, равно как и спасти от оного слабосильного пасынка, взятый под стражу ведьмак уже был неспособен. Он сам принял решение сдаться, и теперь их с воспитанником бренные жизни оказались полностью во власти командира гвардейцев. В тот кручинный момент трясущийся от лютой жути салажонок больше всего в жизни захотел оказаться поближе к хладнодушному мастеру, крепко вцепившись ему в ледяную ладонь — но отдвинутый нещадными латниками, он мог лишь беспомощно наблюдать за разворачивающимся кошмаром со стороны.

Звучащие в адрес оксенфуртского профессора обвинения казались одуревшему дитенку чем-то невозможным и даже фантастическим... Еще недавно он скучающе разглядывал окрестности, потом испуганно раздумывал об упомянутых Освальдом гарпиях — но в одночасье все чудовищно переменилось... Шпионаж в пользу иностранного государства, пророчимая ученому смертная казнь — от всех этих страшных слов сердце беззаступного Мирко так и норовило выскочить из груди. Вдобавок обжигающее покалывание укрывшего просеку инея жгло оголенные мальчишечьи стопы, словно прикосновение раскаленного железа — судорожно переминаясь с ножки на ножку, изнемогший на морозе ребятенок тихонечко потянулся в сторону своих отложенных сапог, прямиком к облаченной в закругленный сабатон ступне скосившего на него воззрение латника, приготовившись в любой момент уклониться от возможного удара кулаком... По счастью, приставленный к нему гвардеец все же предпочел милосердно не заметить движение — и ухвативший сапожки трясущийся Мирко спешно засунул в согревающий войлок замерзшие стопы.

— ...Так кого из нас двоих ты разыскиваешь, ежели трактирщик дал тебе наводку на меня? — внезапно вмешался в проводимый капитаном допрос доселе выжидавший ведьмак, и насилу сдерживающий слезы надломленный мальчишка с прежним отчаянным порывом поглядел на него. В следующее же мгновение обернувшийся на вопрошение капитан немилосердно прикрикнул:

— К тебе тоже есть вопросы, выродок! Не считая того, что ты спутался с нарушителем закона!.. Шинкарь в Дичках рассказал, что ты, шелудивый урод, снасильничал его жену — а потом еще и устроил дебош, перевернув в трактире мебель!.. — на что невозмутимый Освальд лишь безобразно закатил глаза, отозвавшись привычным зубовным скрежетом:

— Ложь. Это просто слова опозоренного рогоносца, который дотоле прилюдно именовал свою неверную супружницу курвой, — после чего с незыблемым хладнокровием прохрипел: — Не стану скрывать: стервец приветил меня без радушия. А теперь, после того, как я подверг его ответному глумлению, он вознамерился использовать тебя и твой отряд для сведения счетов: ты же понимаешь, что услышав об облаве на шпиона, этот хиломудый ерпыль попросту намеренно направил тебя по нашему следу?.. Дабы позлорадствовать и попытаться укрепить свою вялую плоть хотя бы измышлением о том, как намозоливший глаза страхолюд болтается в петле на перекладине. — Да только оставшийся глухим к озвученному мастером резону предводитель гвардейцев развернул рысака обратно к уходящей просеке и сурово оборвал прозвучавшие пререкания:

— Расскажешь это все под протокол на дознании! Как и то, на кой связался с государственным преступником — следующую ночь вы оба встретите в тюремном подземельи! — а далее, буквально обрушив на голову задыхающегося от испуга ребятенка многопудовый небесный свод, неумолимо приказал подчиненным гвардейцам: — В колодки их! Обоих! Возвращаемся в Спаллю! — и как застонавший от ужаса оксенфуртский профессор сорвался на надрывные мольбы о пощаде, полоснул обоих пленников палаческим взором: — Поднятые на дыбу и битые плетьми, оба этих мерзавца сделаются на порядок сговорчивее!..

Дальнейшие события потонули для несчастного Мирко в пучине сгустившегося первобытного ужаса: весь безжалостный мир перед его наполнившимися слезами глазами сузился до крохотной картинки созерцаемого солдатского произвола. В какой-то момент единственным, что все еще оказался способен увидеть отказывающийся верить в происходящее мальчик, стала ужасающая картина того, как поднявшие Освальда гвардейцы безжалостно подволакивают его за натянутые волосья к увесистой деревянной конструкции — одним свирепым рывком заставляя склониться, дабы продеть беззащитную шею в серединную прорезь... Плененный ведьмак в безмолвии повиновался, вынося побои и унижающее достоинство обращение без единого пророненного звука — даже когда двое вставших по бокам стрелков грубо просунули его стиснутые в захвате запястья в тиски тяжеленной колоды, сопроводив сие деяние беспричинным ударом под дых... «Прошу вас, услышьте меня! — продолжал умолять подвергаемый такой же уничижительной жестокости Сфорца. — Вы схватили не того человека: я обыкновенный безвинный ученый и упомянутых вами преступлений никогда не совершал!.. Пожалуйста, смилуйтесь хотя бы над моим почтенным возрастом: не заставляйте человека на шестом десятке жизни горбатиться под весом арестантских колодок!..» Суровые гвардейцы оставались бесчувственными, продолжая безмилостно укладывать запястья стонущего профессора в прорези орудия вслед за претерпервшим похожее мучительство убийцей чудовищ.

От вида того, как загрубевшие на службе латники с неоправданной жестокостью заковывают сдавшегося на их милость мастера в неподъемные колоды — дабы без вины передать под жестокую пытку — оставленный всеми бездольный мальчишка окончательно лишился рассудка. Движимый страхом за дорогого сердцу наставника, потерявший голову Мирко в исступлении бросился к повязавшим того солдафонам и, уткнувшись в чью-то закрытую кольчужным панцирем спину, принялся отчаянно колотить в нее ручонками, выкрикивая горькие мольбы:

— Нет!.. Отпустите его!.. Не трогайте!.. Освальджик ни в чем не виноват!.. — да только развернулся на том раздраженный гвардеец да так и залепил приставшему подлетку размашистую хлесткую пощечину — отчего подавившийся стоном Мирошек буквально опрокинулся навзничь, бессильно распластавшись на растоптанной лошадиными копытами землице.

— ...Господин капитан, что делать с мальчишкой? — сквозь разлившийся в головушке звон различил он, захныкавши от разыгравшегося ужаса, и после показавшейся вечностью паузы услышал откуда-то со стороны и прозвучавший металлом капитанский голос:

— Берите его с собой. В крепости разберемся, откуда он взялся.

На этом одуревший от страха дитенок оказался безжалостно оторван от земли и передан одному из восседавших верхом гвардейцев, что попросту безжалостно перекинул его через кобылий круп перед собой. Следом ожесточенные от безграничной власти латники погрузили на лошадей и все отобранное у задержанных имущество — после чего, заковав обоих пленников в увесистые орудия конвоирования, безмилостно поволокли их по превратившейся в грязное месиво просеке в обратном направлении, подчас нещадно подгоняя щелканьем свистящей кавалерийской нагайки... Барахтающийся Мирко попробовал было усесться в седловине правильным образом — благо, за месяцы конного путешествия с суровым наставником он уже прекрасно овладел умением держаться верхом — однако его грозный надсмотрщик-гвардеец грубо пресек сии безвинные попытки, приневолив побитого ребятенка лежать поперек лошадиной спины. И казалось, не было никакой необходимости относиться к повиновавшимся аресту невольникам настолько беспощадно и беспредельно палачески — все ж таки ни обладающий клинком ведьмак, ни запаниковавший оксенфуртский ученый не оказали их беспричинному произволу никакого сопротивления — однако развращенные безграничным господством над колодниками ратники зачем-то все одно продолжали ломать арестантскую волю всеми сподручными средствами. Словно именно так и следовало обращаться с каждым закованным в цепи страдальцем... Отчаявшийся Мирко сумел всего лишь развернуться личиком к шагающему рядом ведьмаку, который неким неизведанным образом единственный ухитрялся сохранять сосредоточенное спокойствие: не сводя полнящихся слезами глазенок с брыдкого наставничьего лика, несчастный салажонок отчаянно желал только одного — встретиться с суровым заступником взглядом... Однако бредущий в колодках ведьмак даже и не думал успокаивать горемычного пасынка, вместо этого неотрывно рассматривая затылок едущего впереди капитана гвардейцев и попутно монотонно потирая меж собою персты продетой в колодочную прорезь десницы. Взор его смотрелся до дрожи пронзительным и даже нездорово одержимым: как если б скалящий щебенку мастер желал прожечь свирепого терзателя насквозь...

Видеть скованного Сфорцу, в изнеможении тащившегося по другую сторону от мальчишкиного грозного надсмотрщика, перекинутый через лошадиную спину ребятенок не мог. До его слуха доносились только нестихающие мольбы объятого ужасом оксенфуртца, которыми тот пытался разжалобить сердца бездушных конвоиров... Привыкшие к воплям заключенных гвардейцы относились к означенным слезливым причитаниям совершенно безразлично, поначалу прикрикивая на надоедливого пленника, а засим и вовсе — принявшись стращать его кавалерийским арапником... Однако стенающий от страха профессор, чье неровное дыхание с каждой пройденной саженью как будто бы становилось все более надсаженным и прерывистым, никак не желал утихать и сдаваться.

— Ради всех добродетелей, мы же с вами благовоспитанные, образованные люди!.. — неустанно голосил он, громыхая тяжеленными колодками где-то у мальчишкиных болтающихся в воздухе ножек. — Позвольте же мне высказаться! Как я могу убедить вас в своей невиновности?.. Я выполню любое ваше требование, объяснюсь с любым должностным лицом — только молю вас, пожалуйста, не учиняйте надо мною бессмысленное и незаслуженное мучительство!.. Проявите сострадание к безоружному человеку, к простому служителю науки, который не совершил ничего противозаконного!.. — да только так и посвистело тут позади страшащегося сделать вдох Мирошка нечто режущее колоземицу стремительным ши́пом — и через мгновение игнорировавший угрозы профессор буквально сорвался на вырванный из горла резкий крик, разом оборвав опостылевшие гвардейцам взывания... Сирый Мирко от ужаса лихорадочно сжался, в головушке же набатом прогремело кошмарное понимание: допекший мучителей Сфорца все ж таки перешел грань дозволенного — и некто из потерявших терпение ратников перетянул его карающей нагайкой...

— Уймись же, наконец, сукин сын! Растратишь силы до дознания — и не сумеешь подписать бумагу с признанием! — тотчас же рыкнул один из сокрытых от мальчонкиного взора наездников — очевидно, тот, что и стегнул надоедливого невольника — и перешедший на болезненные всхлипы профессор предсказуемо стих...

Застращанный мальчонка обреченно прикрыл саднящие от влаги глаза, чувствуя, как по обветренным ланитам стекают единичные прорвавшиеся слезы: от чудовищных мыслей от том, что уже совсем скоро подобным нечеловеческим мукам начнут подвергать и его безмолвствующего наставника, вздрагивающий от жалости к Освальду Мирко начинал буквально давиться подступающими к горлу рыданиями... А ведь его собственное безрадостное будущее покамест также оставалось совершенно туманным... Что теперь с ним будет? Кому его отдадут?.. Некоторое время вся ужасающая процессия двигалась вперед в нерушимом молчании, но затем — буквально выдернув дрожащего мальчонку из пучины сгустившихся страхов — безмолвие нарушил сам бредущий в громыхающих колодках ведьмак:

— Стало быть, для вас имеет значимость лишь то, чтоб оный трусоватый блудоумок поставил подпись на бумаге с признанием? — на что мгновенно среагировал шествовавший во главе отряда гвардейский капитан, прикрикнувший на позволившего себе дерзость невольника:

— А ну молчать!.. Тоже хочешь отведать плети, урод?! — Потерявший голову мальчишка снова перепуганно зажмурился, явственно представив, как уже через мгновение повторно услышит устрашающий свист изуверской нагайки... Однако вместо этого услышал лишь бесстрастное замечание самого плененного убийцы чудовищ:

— А и так, и эдак отведаю — по твоим же собственным недавним заверениям. Мне только одно непонятно: на кой тебе самому это нужно?.. Ну подпишет сей простец сварганенное на колене признание — а что потом?.. Повесишь его как шпиона и даже не станешь вникать, не оговорил ли он себя под чинимыми пытками?..

Отверзнувший глазки Мирошек взволнованно обратил воззрение на его перекривленный лик и неожиданно для себя различил, как вроде бы довершивший речь ведьмак на самом деле беззвучно нашептывает некое односложное заклинание — при этом сосредоточенно уставившись в капитанский затылок и незаметно выводя закованной в колодки десницей хитросплетенный неосязаемый знак!.. Так и смекнул на том охваченный трепетом Мирко: закованный в арестантское орудие Освальд накладывал на командира гвардейцев свои помрачающие разумение чары!.. И даже дотоле, пронзая капитанскую потылицу испепеляющим взглядом, попросту заблаговременно готовился: не имея права на ошибку, максимально концентрировал рассудок, по-видимому, настраиваясь на некие непостижимые мальчонкиному разуму действа... Никто из сопровождавших невольников конвоиров не мог даже помыслить, что в арсенале претерпевшего глумление мастера окажется припасено еще и оное незримое простецкому взору оружие... В следующее же мгновение обращенный к колдующему побродяге затылком осанистый капитан издал невнятное мычание и едва заметно качнулся в заскрипевшем седле, как если бы его вдруг обуяла беспричинно навалившаяся усталость — однако же поводья при этом не выпустил, оставшись столь же глухим к невольничьим увещеваниям, как и прежде. Уставившийся на его потылицу немигающий Освальд продолжил незаметно для надсмотрщиков водить за капитанской спиной сложенными хитрым образом перстами — но когда затаивший дыхание себемиров сыночек уже практически воспрянул духом, уверовав в забрезжившую возможность спасения, сие призрачное воодушевление внезапно оказалось безжалостно прервано очередным устрашающим свистом рассекшей воздух нагайки!.. Просвистевшая плеть одного из наездников со звонким щелчком полоснула надетое на освальдову шею арестантское орудие — и только спустя несколько мучительных мгновений опомнившийся Мирко смутно понял, что возжелавший приструнить невольника стрелок стегнул арапником пока что только по колодке... Едва не спознавшийся с дерущей плетью мастер вынужденно опустил злонравные зерцала.

— Тебе велели заткнуться, подонок!.. Еще одно слово — и следующим ударом я располосую тебе уже спину! — прорычал на волочащегося пленника скручивающий нагайку гвардеец — но сия жестокая угроза неожиданно оказалась перечеркнута словами самого попавшего под воздействие ведьмачьего колдовства капитана:

— Это не... не моя работа — выяснять правдивость полученных от обвиняемых показаний... — с некоторой отрешенностью протянул он свою припозднившуюся отповедь — как будто бы и вовсе прозевав устроенное змееглазому невольнику стращание — и исподлобья полоснувший его взором ведьмак искривил обезображенные половинчатым параличом уста. Его дурманящий рассудок знак подействовал — но определенно не столь плодотворно, как наверняка рассчитывал накладывавший чары мастер... Едущий сзади гвардеец, что дотоле и вознамерился усмирить переходящего границу дозволенного нелюдя, неоднозначно покосился на спину поддержавшего непрошеный разговор командира... И все же подвергать невольника дальнейшей острастке без предварительного распоряжения вышестоящего офицера он уже не осмелился — даже когда воспользовавшийся достигнутым успехом ведьмак сызнова заскрежетал кривыми зубами:

— А ты не задумывался, что эдак вместо настоящего преступника можешь привезти на дознание случайно подвернувшегося под руку мирянина, который попросту оговорит себя ради завершения пытки?.. — брюзгливо огласил он малоприятную истину и засим мотнул головой в сторону продолжающего стонать оксенфуртца. — Сей незадачливый простец, конечно же, во всем поневоле признается: не пройдет и нескольких суток, как он подпишет любую признательную бумагу, без вины сознавшись в самом невозможном и безумном преступлении. Вы срубите ему прилюдно башку или оставите пожизненно гнить в яме... Чем, конечно же, не преминет воспользоваться настоящий шпион, окончательно оторвавшись от организованной вами погони, — и задержав проникновенное воззрение на капитанском затылке, снова принялся едва заметно нашептывать неизвестное себемирову отпрыску слово, водя костлявыми перстами в воздухе... Страшащийся сделать лишний вдох салажонок дотоле никогда еще не видел, чтобы искусный ведьмак накладывал свои артикуляционные чары подобным непривычным образом: вобыден при наложении знака он ограничивался одним лишь начертанием хитроумной фигуры — сейчас же, будучи лишенным возможности установить со злопыхателем полноценный зрительный контакт, нуждающийся в максимальной концентрации мастер дополнительно беззвучно проговоривал себе под нос именование знака. Качнувшийся в седле гвардейский командир сызнова протянул нечто совершенно нечленораздельное, бездумно покачав головою, и чеканящий каждое слово ведьмак многозначительно добавил: — Ты готов взвалить на свойские плечи подобное гнетущее бремя?.. Понесешь ответственность за бегство государственного преступника?.. — и странным образом качающий головой капитан невнятно и прерывисто протянул:

— М-нэ... Понесу... ответственность. Я верный долгу гвардеец... на службе Его Королевского Величества... короля Эгона... — очевидно, даже подвергшись воздействию подавляющего волю ведьмачьего знака, он оказался отчасти способен сопротивляться внешнему внушению! Судорожно сделавший вдох салажонок скосил глазенки на сопровождающих процессию конников: хранившие молчание стрелки обменялись короткими недоумевающими взглядами, по-видимому, не вполне понимая, отчего их грозный командир вдруг повадился оправдываться перед безродным страхолюдом — однако же встрять в разговор закономерно не осмелились, невольно предоставив вероломному мастеру возможность стискивать ментальную хватку и дальше... Хлебнувший горя себемиров сыночек никогда еще настолько сильно не страшился за результат наставничьих хитроумных усилий!

— Понесешь... — с придыханием продолжил плетущийся среди наездников ведьмак, продолжая пронзать капитанский затылок воззрением. — И сделаешься повинным в нанесении твоему государству замысленного враждебными державами вреда... Тебя, конечно же, объявят соучастником: обвинят в преступной халатности и предадут наказанию, отправив доживать свой оставшийся век в казематы... Но это будет не самое худшее... — и медленно чеканя слова, пояснил: — Ты сам сгноишь себя за этот промах. Каждый прожитый день ты будешь помнить о допущенном просчете: видя последствия своего непостижимого самоуправства, будешь терзать себя за нынешнюю недальновидность. За то, что так нелепо и безответственно поторопился, бездумно поверив злокозненной брехне опороченного рогоносца. За бесцельно потраченное на случайных бродяг драгоценное время, по причине исхода которого твой отряд упустил настоящего преследуемого шпиона!.. — и сложив сосредоточенно потираемые персты, снова повторил его помрачающее разум односложное наименование. После такого страшного внушения даже сохранявший частичную волю выносливый гвардеец окончательно поддался увещеваниям — издав короткий хрипловатый стон, он снова растерянно качнул головой и, как будто бы даже замедлив норовистого скакуна, обескураженно пробормотал:

— Н-н... Нет... Нет. Нельзя его упускать... Я не могу этого позволить... Если он уйдет, Спалля падет при следующей осаде...

— Тогда не совершай ошибку, — металлически жестко отчеканил ведьмак и на виду у широко распахнувшего одуревшие очи воспитанника непоколебимо потребовал: — Пока не поздно, прикажи своим людям вернуть нам свободу: очевидно же, что среди нас двоих нет разыскиваемого твоим отрядом преступника! — однако на этом — к неутихающей жути дрожащего себемирова отпрыска — зловещее ведьмачье наущение оказалось вконец-таки прервано иным вмешавшимся в злокозненную беседу гвардейцем.

— Господин капитан, прикажете высечь наглого выродка? — вопросил он качающего склоненной головой командира. — Только отдайте распоряжение, и мы выбьем из охальника всю дерзость. — Пискнувший Мирко с содроганием покосился на скрученную нагайку на поясе огласившего вопрошение стрелка: судя по прозвучавшей в его речи солдафонской ожесточенности, не приходилось сомневаться, что пощады презираемому нелюдю никто не окажет... Однако натянувший повод капитан неожиданно весьма топорным образом остановил окрысившегося коня, и после того как весь отряд замедлил ход, непривычно надломившимся голосом молвил:

— Нет... Он прав. Снимите с них колодки... И воротите им вещи... — после чего в замеревшей округе воцарилась поистине неестественная зазвеневшая тишина: даже издававший редкие стоны оксенфуртский профессор в ошеломлении обуздал свои прорывающиеся страдальческие вздохи.

Сгрудившиеся посреди просеки гвардейцы обескураженно позамирали на месте, успокаивая фыркающих от внезапной остановки лошадей да поочередно обмениваясь между собой исполненными недоумения взглядами: разительная перемена в поведении безмилостного предводителя явно осталась за гранью понимания их неискушенных солдатских рассудков. В нерешительности остановившись перед скованным убийцей чудовищ, притормозил и мальчишкин бездушный надсмотрщик, что дотоле беспардонно перекинул ополоумевшего ведьмачьего пасынка через покрытую попоной лошадиную спину — умолкший же ведьмак занял выжидательную позицию, мрачно блуждая гнетущим воззрением по лицам ошалевших от услышанного дозорщиков... Некоторое время ошеломленные латники хранили незыблемое молчание — по-видимому, внутренне разрываясь между боязнью перечить вышестоящему офицеру и желанием одернуть его согласно повелению здравого смысла — однако далее один из них, чей фыркающий конь переминался позади закованного Освальда, набравшись смелости, опасливо озвучил:

— Не сочтите за дерзость, господин капитан... Но это же ведьмак... Самый подлый и злокозненный из всех магических выродков... Поговаривают, что ведьмаки даже способны зачаровать дурным глазом!.. Ему нельзя доверять — к его словам нельзя даже прислушиваться!.. Ваше благородие действительно желает даровать этим паршивым псам свободу?.. После того, как королевская гвардия так долго их выслеживала? — знаний незнакомых с возможностями ведьмачьего рассудка ратников определенно не хватало для полноценного понимания того, что именно поспособствовало странным переменам в суждениях их командира — но даже так они по наитию чувствовали, что здесь не обошлось без помутнения воли. Исступленно покачивающийся в седле гвардейский капитан совершенно бездумным образом развернул ерепенящегося от его неловких действий скакуна и, явив собравшимся совершенно осоловевшие от воздействия колдовского знака зеницы, с отупелой одержимостью рыкнул:

— Отставить неповиновение!.. Выполнять!.. — и тогда обождавшие еще несколько мгновений озадаченные гвардейцы окончательно повиновались армейскому долгу, неуверенно пустившись претворять полученное распоряжение в явь.

Несколько незанятых наездников медленно спешились и приблизились к дожидающимся свойской участи пленникам, принявшись развязывать пеньковое вервие, скреплявшее половины навешанных на невольничьи плечи брусков... В полном настороженном безмолвии отложившие арбалеты конвоиры совлекли с шей получивших свободу ведьмака и профессора заделавшиеся ненужными колодки, наконец позволив недавним острожникам расправить сгибавшиеся под тяжестью орудий спины — и далее столь же неуверенно принялись спускать с лошадиных хребтов отобранные в ходе обыска вещи, сбрасывая все в перемешавшийся скирд... «Отдайте моего сопляка», — сухо потребовал обретший волю мастер, не удосужившись даже взглянуть на оцепеневшего воспитанника, и следующим в руки одного из спешившихся гвардейцев оказался передан уже и натерпевшийся ужаса Мирко.

Оказавшись на свободе, перегруженный пережитым мальчишка попросту в изнеможении опустился на землю, разом растеряв способность осмысленно выражать свои мысли: только сейчас, окинув заплывшими глазенками собравшихся, он вконец-таки получил возможность увидеть и освобожденного от оков оксенфуртца, узрев, какую жестокую муку тому поневоле пришлось пережить... Несмотря на наличие одной лишь нательной сорочки, лицо заторможенного профессора Сфорцы буквально полыхало огнем — через скулу же, протянувшись от основания его чахоточной шеи, кошмарной петлей извивался багровеющий след от кавалерийской нагайки, прикосновение которой буквально сорвало подложную кожу... Лихорадочно приблизившись к сброшенной в единый ворох поклаже, пошатывающийся от жестокой боли реданец исступленно уставился на разбросанные мучителями вещи — по-видимому, все еще осмысливая чудесное избавление. Выглядел он по меньшей мере жалко — в том числе и с точки зрения пошатнувшегося душевного здоровья... В тот момент чувствительному к чужому страданию Мирко, даже несмотря на собственные переживания, где-то на задворках душонки сделалось его по-настоящему жаль... Воротившие освобожденным невольникам все их конфискованное имущество напряженные латники за неимением других приказаний молчаливо взобрались обратно в седло, и хладнодушно выбирающий из вороха поклажи оружие Освальд с понятным одному ему — и вдобавок раскусившему его действия Мирко — мстительным глумлением проскрежетал очередное обращение к попавшему под воздействие дурманящего знака капитану:

— ...Я не обязан тебе помогать. Но в качестве признательности за верность доводам рассудка, все же присоветую: на твоем месте я продолжил бы травлю преступника с того самого места, где тебя и направили по ложному следу. Воротился бы в завалящие Дички, заявившись прямиком в шинок того дрянного рогоносца, что так нас подставил — и разложив стервеца на кабацкой лавчонке, хорошенечко размял бы ему спинушку нагаечкой, вопросив, отчего же ерпыль так паскудно солгал!.. — тому, что злопамятный и стервозный ведьмак вознамерился столь жестоко отомстить натравившему на него законников неприятелю, привыкший к его внутренней злобе Мирошек уже ничуть не подивился.

— М-м... проклятый мошенник... Надо вопросить... — бездумно повторил внушение предводитель стрелков — и на этом возглавляемый им гвардейский отряд, совершенно сбитый с толку и обескураженный необъяснимыми приказами, вконец-таки оставил освобожденных пленников посреди опустевшей прогалины, ускакав обратно в лесистую глушь.

В упокоившемся густолесье воцарилась тишина. Чудом избежавшие кошмарной участи попутчики, брошенные недавними конвоирами посреди превратившейся в беспутицу просеки, остались в одиночестве в натянутом безмолвии: несмотря на то, что спасшему всех троих ведьмаку и его подвергнутому муке нанимателю явно было, что обсудить, первым делом оба они расползлись как можно дальше друг от друга. Раненый плетью босоногий профессор пошатывающейся походкой направился глубже в осинник и, остановившись подле клочка нетронутого снега, судорожно опустился перед ним на колени: зачерпнул обеими ладонями искрящуюся белизну и с дрожащим стоном окунулся в нее полыхающими ланитами, буквально застонав от пронзившего рану мороза... Одни лишь тихие надломленные вздохи разнеслись меж скрипучими древесными кронами... Угрюмый Освальд задержался посередине пролеска, с низменной бранью проверяя сохранность дорогостоящей алхимической утвари и даже не удосужившись справиться о состоянии впавшего в оцепенение пасынка... Сам же несчастный себемиров сыночек, подвергшийся невиданному для своего уветливого возраста терзанию, сжался на месте без единого звука, исступленно наблюдая за промывающим паскудную рану реданцем: последние силенки его страждущей души ушли на преодоление нестерпимого страха. Поверить в то, что все окончилось, затравленный дитенок покамест не мог: примчавшийся из ниоткуда конный отряд свалился на его порожнюю головушку едва ли не с небес, уподобившись единожды завиденной Дикой Охоте — и теперь испытавший моральную перегрузку мальчишка в одеревенении молчал, не находя в себе возможности исторгнуть ни слова. Он бы с радостью прильнул к груди наставника — совсем как тогда, после спасения из пожара в «Доброве» — однако рыщущий по прогалине озлобленный мастер обращал на него примерно столько же внимания, сколько на безмолвные древесные стволы: попробуй Мирошек сейчас к нему сунуться, обозленный Освальд прописал бы ему грубую затрещину... Все ж таки он не был себемирову отпрыску полноценным приемным отцом, о чем тоскующий по родительской заботе салажонок непрестанно забывал: несмотря на неоспоримую привязанность к воспитаннику, сердечную теплоту очерствелый мутант проявлял крайне редко. Самым же страшным для страждущего Мирко было возможное возвращение гвардейского отряда: натерпевшемуся страха ребятенку беспрестанно казалось, что они вот-вот опомнятся и вскоре воротятся — рассвирепевшие и уже более неподвластные ведьмачьему внушению... И тогда...

Смягчив терзающую боль ледяным прикосновением снега, растрепанный профессор опустошенно поплелся назад — к дожидающемуся его возвращения мастеру. Теперь внешний вид изувеченного оксенфуртца казался еще более жалким, чем ранее... Выбравшись на черное месиво слякоти голопятый ученый первым делом поглядел вслед удалившемуся конному отряду и, убедившись, что опасность миновала, вконец-таки обратил покрасневшие от пережитого напряжения зенки к охраннику.

— Я не... Понятия не имею, как ты ухитрился это сделать... Но я безмерно благодарен тебе за спасение от этих невоздержанных безумцев, — надломленным от крика голосом проговорил он, обратившись к гневливо разглядывающему его израненное обличье ведьмаку, и промолчавший Освальд целеустремленным шагом двинулся ему навстречу... Подобрался вплотную, искрививши брыдкий лик еще противнее, и стиснув на шее ахнувшего заказчика костлявые персты, буквально проволочил его перед собой до ближайшего дерева, впечатав спиной в подвернувшийся ствол!.. Обессилевший Сфорца только испуганно захрипел, накрыв суровую ведьмачью десницу собственной затрясшейся долонью и тщетно попытавшись разжать его железную хватку.

— Во что ты меня втянул, паскуда?! — остервенело зарычал сжимающий пальцы ведьмак, и уставивший на него округлившиеся очи оксенфуртец отчаянно затряс головой.

— Боги мои!.. Ты же не... Неужели ты тоже поверил в эти сумасбродные обвинения?! — повторно помянув отринутых городскими безбожниками высших заступников, выпалил он на едином дыхании. — Они же совершенно безосновательны: это просто беспричинный навет, возмутительное недоразумение, бросающее тень на мою честь добропорядочного горожанина!.. Я простой оксенфуртский ученый и подобных гнусных преступлений никогда не совершал!.. Будучи поданным реданской короны, я совершенно не разбираюсь в тонкостях военно-политических интриг лирийского государства, но мысль о бунтовстве против законной власти царствующего монарха мне, как и всяческому законопослушному мещанину, попросту противна — подобные чудовищные обвинения просто оскорбительно слышать!.. Я просто огорошен этой новостью о беглом преступнике — и тем более мне неприятно понимать, что благодаря чужим бессовестным наветам, за него внезапно приняли меня! Это ошибка... Ужасная и непростительная ошибка!.. Этот... гнусный солдафон попросту обознался!.. — и приблизивший к нему нескладное лицо Освальджик угрожающе зашипел:

— Он не обознался — они в точности знали, кого загоняют!.. — после чего имеющий на все ответ профессор моментально затараторил:

— Ну, разумеется, знали, мастер ведьмак: их намеренно направили по нашему следу! — и доведенный до крайности, неожиданно осмелел, обратившись к возмущенному проводнику уже с нескрываемым вызовом: — И между прочим, сделал это униженный тобою муж!.. Обычно я с уважением отношусь к чужой личной жизни и в дела, которые меня не касаются, решительно не вмешиваюсь — но если бы не учиненное тобою прелюбодеяние, вполне возможно, что нам не пришлось бы сейчас пережить этот ужас!.. — и погрозив осклабившемуся убийце чудовищ побелевшим от холода пальцем, добавил: — Желая отомстить тебе, оскорбленный шинкарь намеренно направил за нами гвардейцев... И уж прости меня за прямоту, дорогой мастер Освальд, я превосходно понимаю сего запуганного и униженного человека: будучи обычным деревенским обывателем, он не мог противопоставить такому бывалому проходимцу, как ты, абсолютно ничего — вот и решился на подлость, возжелав восстановить опороченное достоинство хотя бы чужими руками!.. А потому не надобно огульно меня обвинять: по правде говоря, это именно мне причитается компенсация за сие незаслуженно пережитое надругательство!.. И вместо того, чтобы валить с больной головы на здоровую, ты мог бы вести себя скромнее, тем более что... — и на этом окончательно остервеневшийся ведьмак с разгневанным рычанием встряхнул его за шею, снова вырвав из профессорских уст измученный стон.

— Ах ты паршивая шельма!.. — стиснув зубы, прошипел он в лицо попытавшемуся оттолкнуть его подальше заказчику. — Моей же собственной кривдой решил прикрываться?! — Завязалась потасовка с хватанием за локти и рывками за волосы, в ходе которой значительно уступающий взбешенному убийце чудовищ по силе профессор потерпел довольно скорое и предсказуемое поражение. Скрутивший нанимателя Освальд вдавил его еще немилосерднее в заскрипевшую осину и, навалившись сверху, гневливо зарычал пожилому страдальцу на ухо: — Не держи меня за вахлака: я ясно вижу, что ты — никакой не оксенфуртский ученый, а твои изыскания — всего лишь дрянное прикрытие! Мало того, что ты не ведаешь простейших для отправившегося в экспедицию натурфилософа вещей, знакомых даже простому бродяжничающему недоумку — так еще и выдаешь себя бадражными повадками!.. Сперва зачем-то рвешься в кишащий гнусными тварями завалящий овраг, прикрываясь интересом к никчемным каменьям... Засим впадаешь в припадок от вида собственных следов на снегу, до остервенения настаивая на необходимости держаться утонувшего в грязище большака, где любые нары́ски исчезают в распутице!.. В упор не замечаешь настоящей опасности, упрямо прорываясь к намеченной цели!.. Затыкаешь рот моему сопляку, когда он начинает задавать запретные вопросы!.. А теперь, будучи «безвредным простецом», внезапно устрашаешься отряда законников, отчего-то намереваясь пуститься в бега!.. Чего ты так пужаешься, лживая курва?! И куда так оголтело несешь свои ноженьки?! — и как обессилевший Сфорца обреченно застонал, мрачно добавил: — Теперь я понимаю, при каких обстоятельствах ты оказался в одиночных бегах: схваченный под Мельничной Излучиной шпион наверняка и был твоим угодившим в «лиходеевы» ручонки ассистентом... И в Вороний Овраг ты ныне стремишься исключительно из намерений перебраться в неподконтрольный лирийцам Ангрен: из-за того, что это место слияния рек — устье, где Яруга мелеет и становится доступной для пересечения вброд. Присутствие же гарпий тебе даже удобно: у одного малозаметного сквернавца больше шансов пробраться мимо них незамеченным, нежели чем у громыхающего латами гвардейского отряда! Так, паскудина?.. Ты это замыслил?.. Мое сопровождение тебе было потребно, только дабы добраться до устья — возвращаться обратно в постылую Лирию, в заботливые рученьки столичных палачей, ты изначально совершенно не планировал! Не правда ли, поганец?..

— Откуда... да откуда ты все это напридумывал?! — отчаянно взвыл ошарашенный Сфорца, и гневливо кривящийся мастер вконец-таки разжал свою железную хватку, позволив запыхавшемуся нанимателю перевести надсаженное дыхание. Отковылявший в сторону реданец взялся за гудящую голову и с мольбой повернулся обратно к нему. — Освальд... Ты вообще в своем уме? Ты настолько уверовал в эти наветы, что теперь подгоняешь под них обстоятельства? — буквально простонал он, изничтоженный страданиями. — Ты действительно считаешь, что беззащитный служитель науки способен на такое преступление?.. Я же даже кистеня отродясь не держал!.. Да поверь же мне, это какая-то чудовищная, непостижимая ошибка... — и ухватившись за призрачную надежду хоть как-то объясниться, в отчаянии взмолился: — Ты же помнишь, сколько всевозможных прошлецов пережидало сумерки в том деревенском трактире: даже если сбежавший преступник действительно там останавливался, им мог оказаться абсолютно любой постоялец... Я уверен, что сейчас эти гвардейцы воротятся, зададут оговорившему меня трактирщику трепку — и он признает, что подставил невиновных путешественников...

— Ложь. Все до последнего слова, — брюзгливо расплевался ведьмак. — Ты — сбежавший с эшафота преступник! А теперь еще и меня за собой потянул, окаянная курва!.. — От его исполненного ярости крика опустивший руки Сфорца уже попросту в бессилии окинул горьким взглядом окрестности — и взор его заделался настолько обреченным и затравленным, что наблюдающий за ссорой Мирошек испытал по отношению к несчастному профессору уже неподдельную жалость. Разобрать, в чьих словах скрывается правда, а что — является обыкновенным наветом, опустошенный подлеток даже не пытался... Некоторое время разъярившийся ведьмак в молчаливых раздумьях рассматривал лесные глубины, но затем — стало быть, приняв решение — железным тоном отчеканил: — ...Потребно было бы сейчас избавить тебя от монеты, связать вервием и в наказание за подставу оставить на поживу воротившимся гвардейцам. Да только после того, как я заделался невольным соучастником беззакония, твой благополучный побег начал отвечать уже и моим интересам... Посему поступим так. Ведьмакам безразлично, кто размещает заказ. Ты заплатишь мне вознаграждение в сто двадцать оговоренных крон — а вдобавок присыпешь сверху те тридцать, какие разыскались в твоих закромах вопреки увещеваниям о беспросветнейшем нищенстве. Я сопровожу тебя в твой ненаглядный Вороний Овраг — и дальше наши пути разойдутся. На дальнейшую защиту от гвардейцев не рассчитывай, — и оставив совершенно ошарашенного Сфорцу, сам решительно направился снаряжаться в дорогу.

— Освальд!.. Я действительно не преступник, ты понимаешь?.. Ну как я могу убедить тебя в своей невиновности?.. О каком продолжении научных изысканий вообще можно говорить после того, что случилось?.. Не оставляй меня! Что я буду делать один?.. Меня же растерзают чудовища! — метнулся за ним превратившийся в жалкого страдальца оксенфуртский профессор, однако бессердечный ведьмак уже оставил его горькие мольбы без ответа.

Воротившись к брошенной поклаже, он без намека на сочувствие бросил перемученному пасынку: «Чего расселся?! Давай собирайся!» — и принялся рывками надевать содранную гвардейцами верхнюю одежку. К сборам без раздумий присоединился и издерганный Сфорца... Эдак испытавшему эмоциональную перегрузку себемирову отпрыску, так и не дождавшемуся ни единого ободряющего слова, пришлось через силу собираться в дорогу. Присмотревшийся к бурлящей речушке Освальджик — по-видимому, всерьез поразмысливший над тем, что продолжить путь по ее стремительному течению — довольно скоро принял решение. «Погонщики без сомнений воротятся. Посему отклонимся от просеки и пойдем через осинник, — повелел он менее сведущим в незаметном перемещении попутчикам. — От погони нас сие не убережет, но по крайней мере, даст нам фору».

На этом трое наспех снарядившихся путников продолжили прерванное неожиданным столкновением с гвардейцами движение — на сей раз уже вынужденно бросившись в бега. Свернувший в непролазную чащу ведьмак повел непутевого нанимателя прямиком через заросшее чапыжником полесье — через рытвины, лощины и выступающие острые скалы, где уж точно не смогли бы протиснуться конные всадники... После леденящего душу происшествия с заключением в колодки натянутые отношения между вынужденными попутчиками окончательно сместились в сторону откровенно враждебных: вконец разругавшиеся ведьмак и заказчик, поневоле оказавшиеся связанными единой недолей, продирались через дебри в омраченном молчании, нарочито отмежевавшись от ненавистного присутствия друг друга. Еле поспевающий за ними Мирошек — уставший, изможденный и неисправимо упавший духом — лишь насилу прорывался через колючие заросли, иной раз значительно отставая от старших попутчиков... Иногда он спотыкался, падая обветренным личиком прямиком в обжигающий снег, иногда буквально вис на веточках от нестерпимого изнеможения, но сильнее всего маленького страдальца изводил поселившийся в сердце испепеляющий страх. Страх того, что беспощадные погонщики действительно очнутся от умопомрачения и вознамерятся вернуться по горячим следам... Ведь как уже прекрасно ведал себемиров сыночек, чары его наставника отнюдь не являлись всесильными и действием также обладали весьма непродолжительным... Был ли подвергшийся суровому обращению Сфорца всамделишно повинен во вменяемых ему ужасных преступлениях, вздрагивающий от хруста за спиной салажонок не ведал. Не сомневался он в другом: в том, что пожилому путешественнику действительно пришлось нелегко и что под следствием он несомненно согласился бы на все... Как бы то ни было, остаток тяжелейшего дня пролетел для несущегося без оглядки Мирошка достаточно быстро.

При наступлении сумерек преодолевшие не меньше нескольких верст беглецы вынужденно остановились на необходимый привал: сообща соорудив костровище и подобие рукотворного шалаша, все трое вконец-таки разместились для отдыха. Неизменно мрачный и неразговорчивый Освальд, коего, по представлению себемирова отпрыска, впереди поджидала бессонная ночь, уселся у ветролома — натирать клинковое лезвие маслом, а тягостно вздыхающий профессор, не обмолвившийся с несговорчивым проводником ни единым коротеньким словом, измученно улегся под навес, с обеспокоенными вздохами попытавшись уснуть. Его располосованное плетью лицо к приходу ночи окончательно заплыло и залилось лоснящимся багровым кровоподтеком... Несчастный же себемиров сыночек бессловесно расположился в спальном мешке, уставив несмыкающиеся ошалелые глазки на вьющиеся языки разведенного пламени. Попробовать сомкнуть отяжелевшие веки и предаться исцеляющему отдыху перевозбудившийся дитенок даже не пробовал, вместо этого взволнованно прислушиваясь к каждому шороху... Грядущее страшило его не менее того, что уже произошло, ведь ежели позади по пятам отчаянных беглецов неумолимо следовал гвардейский отряд, то впереди начинались владения гарпий... Зажатые меж двух огней, теперь они могли бежать только вперед... Долгое время перепуганный мальчик лежал в своем укрытии совершенно неподвижно, покручивая в уставшей головушке все кошмарные события минувшего дня — за это время даже ворочающийся оксенфуртский профессор понемногу успокоился и от немыслимой усталости прерывисто захрапел... К бедному же Мирко сон никак не являлся. Единственный же человек, кто мог утешить несчастного мальчика, казалось, был сильнее озабочен состоянием своего неодухотворенного серебряного клинка, вновь проявляя привычное бездушие...

Однако далее, совершенно неожиданно для затаившегося мальчонки, доселе пребывавший отрешенным ведьмак внезапно спрятал оружие в ножны и, поднявшись на ноги, бесшумно проследовал к самому укрывшемуся взмокшей шкурой себемирову отпрыску! Подступил вплотную и, уставив на притихшего подлетка свой пронзающий взгляд, медленно опустился прямиком перед ним... Знакомый с его повадками Мирко подсознательно напрягся: бирюковатый и скупой на ласку Освальд никогда не обращал на него внимание без значительной на то причины — было весьма маловероятно, что ныне он просто разжалобился от вида мальчонкиных душевных терзаний... Натянув согревающий шерстяной покров до самого подбородка, забеспокоившийся салажонок выжидательно уставился на отталкивающий наставничий лик: несмотря на подсознательную тягу к мрачному заступнику, простодушный старостин сынок так и не научился понимать его сокрытые намерения, а потому и беспричинного внимания к себе по наитию всегда опасался...

— Ты почему не спишь? — с просквозившими в голосе строгими нотками полушепотом вопросил беззастенчиво разглядывающий мальчишкино обличье ведьмак, и ненадолго замешкавшийся Мирко со смятением отозвался:

— ...Не получается.

— Чего это «не получается»?! Я хочу, чтоб ты заснул! — зловредно перекривляв воспитанника, продолжил настаивать уставившийся в его бесхитростные глазки Освальд, после чего поерзавший в спальном мешке ребятенок тихонько ответил:

— Сегодняшний день был таким страшным... Я боялся, что нас всамделишно уведут в казематы... Эти солдаты были злые, как собаки! За просто так побили и тебя, и меня, и этого Сфорцу!.. А что, если они вернутся за нами?.. Мы же правда сумеем от них убежать?.. — и с надеждой покосился на нависшего над ним скалой наставника, безотчетно уповая на слова утешения. Освальд остался совершенно безмолвным, продолжив рассматривать свернувшегося воспитанника безо всяких намеков на жалость, и поджавший уста салажонок невольно помыслил, что он почти что никогда не улыбался... И даже когда вредкую стремился изобразить нечто подобное, лишь искусственно выдвигал криво сросшуюся челюсть вперед, натягивая на хворое обличье безобразную гримасу... Так и вздохнул на том кручинный Мирко: несмотря на проведенный с наставником неполный совместный год, он так и не научился понимать его по-настоящему. — А спой мне колыбельную, Освальджик... Один разочек... Ну, чтобы я легче заснул... — сам не ведая, как вообще решился на подобное, неожиданно попросил взгрустнувший себемиров сыночек, и явно опешивший от столь диковинной просьбы ведьмак вытаращил на осмелевшего пасынка вознегодовавшие зерцала.

— Что?.. Это что значит?.. А ты удила-то не закусил, сопливец?! — по обыкновению оскалив зубы, зашипел он на хватившего лишка ребятенка, и взволнованный Мирко смущенно втянул в приподнятые плечики озябшую шейку. Должно быть, от напряжения он действительно отчасти забылся... — Надо думать, ты — неразумный младенчик, у матери на титьке повисший?.. Раз я тебя, такого охеревшего сучонка, еще и убаюкивать должен!.. — продолжил стервозничать нестерпимый злыдарь Освальд, и засмущавшийся мальчонка, в тот же миг припрятавший глазенки, с угасающей надеждой промолвил:

— Ну ты же хочешь, чтобы я уснул...

Ответом ему стал один лишь прожигающий взор очерствелого мастера: слишком протяженный и придирчивый для того, чтоб его можно было посчитать непреднамеренной случайностью. В определенное мгновение смущенный затянувшимся молчанием Мирошек, уже практически с головой забравшийся под согревающий шерстяной покров, вновь тихонько покосился на зависшего над ним наставника — и только сильней защемился, углядев то, насколько жутко в зареве раздольного кострища бликуют его грозные змеиные зеницы!.. Да только выждал устрашающий ведьмак еще несколько непродолжительных мгновений — и засим, продолжая неотрывно рассматривать пасынка, вытянул скобленую выю вперед и подскрипнувшим шепотом затянул:

— В поле спят мотыльки... Уж свернулся у реки...

Похолодевший мальчишка, натянувший края спасительного спального мешка аж до самого носа, буквально обмер от охватившей его душеньку жути... С трепетом косясь на вызарившегося на него владетеля, он почти мгновенно пришел к безотчетному пониманию, что упрашивать бадражного убийцу чудовищ петь умиротворяющую песенку и в самом деле было совершенно излишним... Покрывшийся мурашками от пяток и до самого затылочка Мирко даже не сразу сумел разобраться, чему подивился сильнее: тому, что сварливый Освальд вообще согласился исполнить подобную просьбу, или тому, что среди его мрачных познаний, обычно всецело сосредоточенных вокруг различных способов умерщвления, внезапно разыскалась и простая колыбельная... Правда, и оная в исполнении стращавого нелюдя зазвучала откровенно пугающе: и не столько из-за хрипоты и брюзгливости голоса, помноженных на совершеннейшее неумение петь — а в большей степени из-за леденящего кровушку пристального взгляда, коим взявшийся петь колыбельную мастер неотрывно буравил глазенки воспитанника... Так и сжался растерявшийся мальчонка сильнее: от подобного холодящего душу исполнения его досельные страхи заделались только пронзительней. Сам же скрежещущий зубами Освальд, зловеще растягивая сиплые гласные, продолжил:

— Только ты все не спишь и в потемки глядишь... Чуешь, что к гулям сейчас угодишь!.. — и как прислушавшийся к жутким словам ребятенок испуганно вздрогнул, внезапно сложил мертвецки бледные персты в уже знакомый себемирову отпрыску знак и с злонравным оскалом возложил их на мальчишкино взмокшее челышко!..

В тот же миг тщетно попытавшийся отстраниться салажонок полностью обмяк под воздействием усыпляющих чар, с головой погрузившись в приятную истому сонливости — сладкую и напрочь вышибающую из головушки кручинные думы... Сомкнулись на том отяжелевшие мальчишкины веки, и утомленно выдохнувший Мирко мгновенно провалился в беспробудное забвение. Даже толком не успев понять, что случилось.