«Здесь я был, а за Завесой не был — пройти же тернистой тропой невозврата единожды успеет кажинный живущий».

Оставшись наедине с умирающим Освальдом, переживший тяжелейшую ночь салажонок впал в оцепенение и ужас. Впритрудь осознав, что ведьмак его больше не слышит, столкнувшийся с невыносимым одиночеством Мирко окончательно замкнулся в одолевших его страхах: оказавшись сиротой в непроходимой глуши, он неожиданно прочувствовал, что уповать больше не на кого... Никто теперь не мог уберечь его жизнь от оставшихся гарпий, никто не мог сопроводить до большака и пограничной переправы, высмотрев дорогу по мельчайшим надломленным веточкам — несчастный ребятенок затерялся в пустоте, оказавшись предоставленным себе самому! И пускай, чудом выживший Мирко волей судьбы воротился к наставнику — в действительности от вида его тягостных страданий сердобольному мальчонке становилось только хуже... Ведьмак как будто бы действительно стоял одной ногой за Завесой, никак не реагируя на слезы воспитанника: его опустошенные забвением змеиные зерцала при каждом воззвании сирого пасынка всего лишь бессознательно вращались и подрагивали... Сия картина того, как погибающий мастер лежит бездыханным пластом на холодных каменьях, стала для несчастного себемирова отпрыска столь же измывательской, как и прощание с батька́ми: до скончания дней ведь запомнил мальчишка, как под воздействием ведьмачьего дурманящего знака его лишившиеся разума родители остались бессознательно сидеть у колодца, даже не помыслив вырвать сына у захватчика! Враз тогда почувствовал себя он сиротою, осознав свой безвозвратный разрыв с отчим домом — и вот теперь, после того как в его бедном сердечке потихоньку зародилась симпатия к Освальду, ему опять предстояло лишиться заступника... Боги как будто глумились над мальчиком!

Удивительно, как сильно за минувшее время поменялись их былые отношения с мастером! То, что начиналось как предвзятость и опаска, постепенно превратилось в неподдельную привязанность! Совершенно неожиданно для себемирова отпрыска скитания по заболоченным извилистым тропкам оказались не настолько уж тяжелыми и страшными, а сам змееглазый мутант и безбожник с его пугающей профессией истребителя монстров — из овеянного кметовыми байками порчельника превратился в кормильца и даже учителя, чей изумительно широкий кругозор превосходил всех мудрецов из мальчишкиной жизни. Замкнутый, гневливый и запальчивый, совершенно не умеющий общаться и без устали бранящийся с кажинным бродягой — ересливый ведьмак постепенно открылся для мальчонки с иной стороны, явившись человеком несгибаемых моральных уложений: неотесанным, злопамятным и мстительным, но вместе с тем и способным заботиться; подчас бесчувственным и черствым к мужичьим недолям, но притом и готовым рискнуть за мальчонку житьем!.. Провожаемый плевками и людскими кривотолками, родившийся отродьем городской потаскухи — прошедший ведьмачьи мутации Освальд умудрился сохранить внутри себя рассудительность, избежав становления гнусным убивцем. И пускай, при взгляде на его разбитый хворобой уродливый лик у деревенских простецов трепетали поджилки, отвергнутый людом ведьмачий воспитанник приучился видеть в мастере радетельного отчима! Совершаемые им хитроумные действа — изготовление смертельно ядовитых эликсиров, кропотливая разделка всякой встреченной падали — начали восприниматься себемировым отпрыском как нечто интересное и даже поучительное! Сроднившийся с наставником крестьянский сыночек научился не бояться его странного говора: привык к шепелявости, к брани, к разъяренным крикам; научился понимать витиеватые речи, что состояли из похабного босяцкого наречия в смешении с набором чародейских дефиниций... Смирился с освальдовой вспыльчивостью, придирчивым вздорным характером — и даже научился с этим как-то обходиться! Проволочившись вслед за мастером треть Континента, любопытный салажонок соприкоснулся с небывалыми диковинками, воочию узрев, сколь необъятна юдоль! И пусть ему не суждено было стать ведьмаком, он постепенно начал мыслить себя неотрывным от Освальда.

Только сейчас, на грани погибели мастера, Мирко начал исподволь осознавать, что тот в действительности часто проявлял свою топорную заботу. Проявлял, как умел и как порой получалось... Даже обнищав до настоящей жизни впроголодь, он никогда не экономил на растущем воспитаннике, нередко разделяя с ним единую плошку харчей на двоих. Когда же неразумный себемиров сыночек по губительному любопытству угодил под некромантово заклятье, едва не погибнув от рассекшей хребтину угрожающей вареди — так и вовсе обошел с ним все доступные лекарни, с зубовным скрежетом выплачивая знахарям монету!.. Выходив и вылечив окрепшего мальчишку, он вдобавок приодел того в добротную одежку, защитив от ударивших зимних морозов!.. Заставлял намазывать ланиты дурнопахнущим собачьим салом — дабы после тренировок в ледяной месяц Уйле мальчишкино обличье не обморозилось от стужи; потчевал прогорклыми отварами трав — после которых расплевавшийся Мирко засыпал с удивительной расслабляющей легкостью... Все это, что дотоле воспринималось себемировым отпрыском как нечто весьма тривиальное, на поверку говорило о душевной теплоте, высказывать которую словесно нелюдимый страхолюд не научился. Да даже в повседневном полунищенском быту ведьмак подчас изыскивал возможность порадовать пасынка: как бы яростно он прежде ни кричал на салажонка при заутрешнем уроке нелюбимого дитенком фехтования — на вечерне в его жилистой ладони неизменно находилась горсть невесть отколе собранных подмороженных ягод, какой бухмарный урод угощал сопляка! Разве это не являлось проявлением отчей заботы? Неумелой, грубоватой, зародившейся в душе по наитию — но все же неподдельной и оттого неоспоримой!

Да, подчас ведьмак бывал и совершенно бессердечным с ребятенком. Да, на заре их совместных скитаний, он даже не единожды лупил безрассудного Мирко, не справляясь с одолевающим сердце пылающим гневом!.. Мирошек постарался то просто забыть, тем более что вскорости — после того, как он почесть едва ли не погиб — научившийся ценить его Освальджик кардинально поменялся в свойской вспыльчивой строгости. Ему тоже пришлось привыкать и учиться...

По прошествии неизвестного количества времени, когда снаружи пещеры уже вовсю разгорелось дневное сияние, а мальчишкины заплаканные глазки уже давно потеряли способность рыдать, истощившийся подлеток понемногу успокоился. Состояние бесчувственного Освальда оставалось таким же тяжелым: истекший кровью ведьмак пребывал в беспробудном беспамятстве, подчас измученно ворочая тяжелой головой... Лицо его, разбитое страдальческой гримасой, по-прежнему казалось неестественно бледным; приоткрытые уста обнажали щербатый оскал, выдавая завладевшее телом терзание... Несколько раз по ведьмачьему телу пробегала истязующая судорога рвоты: покошенный рот искажался дерго́той, перемотанный тряпкой живот западал — однако рвать страстотерпцу уже было нечем... Дыхание, однако, как будто бы заделалось ровнее и глубже — из чего натерпевшийся горя Мирошек сделал жизнеутверждающий вывод, что наторелый ведьмак сопротивлялся кончине. Усиленный претерпленными в юности мутациями, организм получившего рану лохмотника пытался бороться с развившимся шоком, превозмогая результат кровопотери и шока! Несмотря на нестерпимые мучения для обескровленного Освальда еще сохранялась надежда — ему просто было надобно помочь восстановиться!

Втагода лелеющий мечтания мальчонка постарался припомнить, как поднаторевший в выживании ведьмак минувшей осенью выхаживал его самого: теперь окромя себемирова отпрыска, позаботиться о раненом мутанте было некому... Передвинуть тяжеленное тело наставника восьмилетний салажонок был не в силах — но догадавшись, что ведьмак изнывает от холода, он добросовестно укутал его стан согревающим вретищем, обложив оставшимися от сгинувших законников жаками. Под голову страдальца заблаговременно была просунута изодранная тряпица, но нашедший себе отвлечение Мирко вдобавок уложил ее удобнее и мягче... Эдак, позаботившись о том, чтоб обескровленный мастер не околел без движения, Мирошек также попытался его напоить, вспомнив, как то делалось самим ведьмаком: смочив кусочек тряпки водой из набедренной фляги, радетельный дитенок трясущейся ручкой подсунул ее прямо под раскрытые наставничьи губы — буквально выдавив живительную влагу на иссушенные жаждой кривые уста! Ведьмак, хоть и лежал бессознательным, почувствовав на варгах прикосновение влаги, тотчас же принялся ослабленно хлебать, инстинктивно утоляя изнурительную жажду: сердобольный салажонок утолил его муку!.. Наблюдая за тем, как пребывающий в забвении мастер инстинктивно тянет капли студеной водицы, затаивший дыхание мальчик даже опрометчиво помыслил, что вскорости тот точно пробудится — однако напившись, обессиленный Освальджик лишь склонил больную голову к покатому плечу. И все же он был жив! Жив! И даже отвечал бессознательным образом!.. Впрочем, как помочь израненному мастеру дальше, неразумный ребятенок не вполне понимал: в своем желании облегчить ведьмачьи терзания, он заботливо укрыл страдальца теплым покровом... Протер болезненную кожу от остатков впитавшейся грязи и пота — но трогать рану или пробовать залить в ведьмачью глотку волшебные снадобья по велеумному наитию разумно побоялся.

Чувствуя непреодолимое желание сделать для наставника нечто полезное, измученный кошмарной погоней мальчонка на подгибающихся ножках поплелся наружу — к устью пленившей их с наставником пещеры: внутри барлоги было надобно прибраться; да и несчастный костерок посередине засадки, разведенный командиром гвардейцев еще на исходе полуночи, уже давно догорел, создавая нужду в разведении нового. Осторожно вскарабкавшись по скользким каменьям, подтянувшийся подлеток дотащился до расщелины, и выбравшись сквозь тоненькое устье, наконец, оказался снаружи пещеры. Теплое ласкающее солнышко погладило усталое мальчишкино обличье; приятный моложавый ветерок пробуждающе обдал затрепетавшие вихри — но натерпевшийся недоли салажонок ничуть не почувствовал сладкую негу. Проволочившись до ближайших тонкоствольных осинок, он изнуренно прислонился к покачнувшемуся деревцу, обратив замыленные глазки к каменистому отвесу Вороньей расселины... Только сейчас, при наступлении долгожданного утра, он смог наконец рассмотреть злополучный Овраг: удивительно, но облюбованные чудищами скалы из песчаника на поверку оказались живописнейшей местностью, заиграв и заискрившись разноцветными породами! Смешение узористых скальных слоев оживило казавшийся безжизненным овраг, придав ему ласкающие взор разномастные краски; воды быстротечного Барсучьего ручья с игривым журчаньем бежали к Яруге — если бы не сваленная всюду пообглоданная падаль или перья обезумевших от ярости чудовищ, справедливо получивший свое прозвище Овраг показался бы мальчишке даже очень пленительным! Самих устроивших побоище пернатых убивиц — либо же свидетельства их гибельной бойни — на забрызганных булыжинах как будто бы не было: очевидно, привлеченные запахом крови, поганые стервятины забились в гнездовье, встретив смерть от когтей одуревших сестриц... Унесший столько жизней Вороний Овраг наконец был свободен от гарпий. Свободен благодаря одному ведьмаку, какой не получил за то ни денег, ни известности.

И все же долго находиться в пристанище чудищ под обозреваемым небом натерпевшийся страху подлеток страшился. Отдышавшись и маленько привыкнув к светимости дня, он поплелся собирать необходимый для костра сухой древесник... Вот и пригодились салажонку ведьмачьи уроки: с наступления ударившей распутицы разведение походного кострища в биваке сделались обязанностью маленького Мирко — как же хныкал тогда нетерпеливый мальчишка, битый час раздувая дрожащее пламя, в то время как способный сотворить огонь простейшими чарами Освальд равнодушно созерцал его потуги в стороне!.. «Освальджик, ну смотри! Ну оно почти разгорелось! Можешь дальше подсобить своим знаком?..» — с отчаянием поскуливал измученный мальчонка, качаясь над насилу разгоревшимися веточками, но ведьмак неизменно оставался бесчувственным, всякий раз заставляя ленивого пасынка доводить работу до потребного конца... Тогда Мирошек горестно закусывал обветренные губы, сокрушаясь от извечной наставничьей строгости — сейчас же он был рад сказать Освальджику «спасибо», возблагодарив за подаренный жизненный навык... Собрал он эдак хрупкий разбросанный валежник, вдобавок наковыряв из-под подтаявшего снега грибницу с прошлогодним заиленным мхом — и прытким бегом устремился обратно в пещеру, стремясь как можно скорее заняться разведением трескучего костра. Выданное мастером огниво тоже по-прежнему находилось у сопливца, что значительно облегчало преднамеченное дело.

Удивительно — но воротившись в их с наставником нехитрую засадку, сосредоточенный на деле салажонок довольно быстро управился с разжиганием пламени: возложив сухие веточки добротным шалашиком да обильно присыпав их сверху иссушенным трутом, он весьма проворно получил небольшой огонек — какой при добавлении поленьев крупнее довольно скоро превратился в полноценный костер! Удостоверившись, что пламя не погаснет, нашедший успокоение в делах ребятенок установил над костровищем черепок и, капнув вовнутрь имевшимся в ведьмачьей котомке подсолнечным маслом, с содроганием уселся разбивать в каганец яйца гарпий... Ничего ведь не ел за последние сутки измотавшийся погоней салажонок — да и раненого Освальда потребно было как-то накормить, помятуя об его кровопотере... Первое расколотое мальчиком яйцо оказалось несвежим и стухшим: при появлении первой же пробившей скорлупу ползущей трещины в обличье подлетку ударило знакомое зловоние гнилья... Когда же по дрогнувшим пальцам несчастного вдобавок потекла потемневшая вязкая жижа, брезгливый Мирошек так и вовсе отбросил скорлупку с дохленком, не желая даже видеть издохшего зародыша мерзостной гарпии!.. Та же участь постигла сопливца и с вторым подобранным в гнездовье яйцом — зато третье оказалось как будто бы свежим... Вылив содержимое скорлупки в имевшуюся в освальдовой сумке неглубокую плошку, убедившийся в отсутствии птенца себемиров сыночек принялся взбивать яйцо ведьмачьим черпаком, перемешивая белок и желток в однородный пузырящийся жидель — приготовление нехитрой яичной болтуньи стало для мальчонки каждодневной обыденностью, ибо с минувшей тяжелой зимовки готовить ведьмак приневолил его... Втагода появление новых обязанностей точно так же заставило дитенка приуныть и насупиться — но поелику сам Освальджик готовил ужасно, умудряясь превратить любое яство в разварившийся кисель, довольно скоро подлеток смирился с судьбой. Взбив белок с желтком до однородности, с надеждой созерцающий наставника мальчонка налил в получившийся жидель студеной водицы, и малость помешав, залил в черепок с разогревшимся маслом: болтунья зашипела и заполнила собой весь котел, и деловитый салажонок снова пустился елозить по дну черпаком, не позволяя яичному жиделю застыть единым комом... В противовес обыкновенным куриным, гарпиевы яйца отдавали тошнотворным зловонием, но Мирко все равно упорно морщился, продолжая перемешивать взбиваемые хлопья... Эдак через несколько протяжных мгновений он и получил в черепке долгожданную яичную крупу, сняв запекшиеся хлопья с дребезжащего огня.

Получившееся яство на глазах становилось омерзительно липким, отдавая отвратительным смрадом чудовища — поднесший первый кусочек ко рту салажонок довольно спешно осознал, что есть такое не сможет... Вдобавок и лежащее у стеночки стерво обезглавленной гарпии — точно такой же омерзительной стервятины, что должна была родиться из разбитого яйца — не позволяло ребятенку спокойно поесть!.. Даже яростный голод не заставил салажонка пересилить омерзение, когда осклизлые хлопья коснулись его дрогнувших от гадости уст... В итоге так ничего и не съев и попросту оставив гночевицу бессознательному Освальду, измотавшийся вусмерть мальчонка сбил терзающий голод остатками хлеба, и неумело прибравшись в стесненной засадке, обессиленно улегся на кусающий гравий, растянувшись и измученно откинув зазвеневшую головку. Пережитая борьба за выживание забрала у несчастного последние силенки...

С надеждой поглядев на бессознательного мастера, отекший от падений и надрывных рыданий Мирошек увидел все того же изничтоженного мученика — с раскрытым ртом, искаженным обличьем и абсолютным отсутствием искорки жизни... Несмотря на все чаяния сирого пасынка, он был слишком ослаблен тяжелым ранением. «Освальджик, просыпайся... Ты обещал, что никогда меня не бросишь!» — собравшись с угасающими силами, промолвил изнуренный случившимся Мирко, и снова почувствовав, как в грудке сжимается тяжесть, обреченно прикрыл засаднившие глазки. Плакать дальше он не мог уже физически... Тело неприятно ломило и ныло. Да и чем он мог помочь потерявшему сторицу крови убийце чудовищ? Малолетний себемиров сыночек был обыденным крестьянским ребятенком, знаний коего хватало лишь для самой простодушной заботы!.. Эдак совершенно незаметно для себя самого, измотанный подлеток и нырнул в иступляющий сон, вконец-таки отвлекшись от ужастей чудовищной ночи. И снилась ему дальняя родительская хата, беззаботные игры со старшими братьями — теми, что не пережили накрывшей деревню суровой бесхлебицы... Сушеные грибы, висевшие на тоненькой нитке над дедовской лавкой, румяный кренделек в материнской заботливой длани, теплая печка с лоскутным одеяльцем из тонкой ватолы — все то, что осталось в недосягаемом прошлом... А потом благоухающее поле разнотравья с выспренной колосящейся травой, где малолетний салажонок утопает до макушки!.. А колоски так и лезут в дитячье обличье, так и щекочут курносый мальчишечий носик, вызывая у Мирошка заливистый смех!.. Глазенки щурятся от солнечного света, подчас выпуская слезу от мерцающих бликов... А в волосенки луговая букашка забралась — копошится в мальчишкиных всклоченных вихрях да так и щекочет своими движениями!

...Щекотка на макушке становилась все навязчивее — зашевелившийся мальчишка поневоле завозился на кусающем гравии, постепенно пробуждаясь от объятий исцеляющей сонливости. Отворив осоловелые зерцала, он обнаружил себя в той же самой барлоге, где надысь и провалился в упоительный сон — теперь просторную засадку вовсю заливал карминно-красный закат, пробившийся алеющим светом сквозь устье: непредвиденно отдавшись во власть пересыпа, измученный подлеток проспал едва ли не полчасти всамделишных суток! Разведенный мальчишкой костер догорел, и пещерная прохлада ощущалась острее. Инстинктивно потянувшись к продолжающей возиться в его вихрях помехе, он неожиданно уперся во что-то бадражное, уткнувшись в теребящие кудри деревянные персты!.. Чьи-то пальцы беззатейливо трепали волосенки на дитячьей потылице!.. На этом, моментально встрепенувшись и отпрянув, оторопевший салажонок неожиданно столкнулся глазами с пробудившимся от черного забвения Освальдом: обессиленный ведьмак лежал все в той же ледяной неподвижности, пронзая мальчонку воззрением желтых зерцал — рука же его, протянутая к челышку уснувшего воспитанника, топорно касалась дитячьих волос!.. Захотел он, видать, разбудить ребятенка! Притом незлобиво и даже с натянутой лаской!.. От неожиданности Мирко поначалу лишь разинул уста, обескураженно блуждая глазами по перекошенному освальдову лику: от перенесенной дрянной кровопотери угловатые черты на ведьмачьем лице как будто заделались еще заостреннее... И все ж таки пред измотавшимся подлетком всамделишно лежал воротившийся в явь обескровленный Освальд: обезвоженный, бледный, с запавшими провалами на месте измученных глаз — но все же живой и в самом деле очнувшийся!.. Все еще не до конца осознающий действительность Мирко, испытавший непосильную для малого дитенка душевную боль, с немым неверием запнулся: неужто его слезы оказались замечены и погибающий ведьмак преодолел свой недуг? Это действительно Освальд? Он пережил свое ранение?..

— Чего уставился, как новобрачница на наготу супружника? Али решил, что я всамделишный покойник? — непривычно ослабленным голосом прохрипел остолбеневшему мальчонке искривившийся мастер — и узнавший ведьмачью брюзгливость Мирошек вконец-таки взорвался неподдельным восторгом. Это был всамделишно Освальджик — и он ничуть не изменился, несмотря на забытье и тяжелую рану! Метнувшись к растянувшемуся мастеру, который все так же лежал под покровами жаков, испытавший упоение мальчонка воскликнул:

— Освальджик!.. Освальджик, ты живой!.. — но завидев привычный щербатый оскал, предсказуемо остановился, обуздав свой порыв и не став зазря бросаться на наставничью шею... В конце концов, сварливый мастер не жаловал излишнее проявление чувств. Застывший пред измученным наставником мальчишка снова вылупил искрящиеся глазки: и вправду, то всамделишно был переживший агонию Освальд, который — хоть и будучи беспомощным — все ж сумел побороть зов кончины!

Сам же изнывающий от слабости ведьмак маленько приподнялся на дрожащих руках, и болезненно скривившись от скрутившего брюхо терзания, под несдержанный стон подтянулся чуть выше — через огромное усилие сменив положение... После этого, упав спиной на заскрипевший песчаник, он застыл в ожидании стухания боли, продолжая изнуренно кривить брыдкий лик — наблюдающий за ним себемиров сыночек невольно выдохнул от вида непомерного страдания: хоть нечеловечески выносливый нелюдь и сумел не умереть от ранения в брюхо, кровопотеря иссушила его силы без остатка... Отдышавшись, изнеможденный ведьмак повернулся к мальчишке, и покосив кривую челюсть, процедил:

— Подай воды.

Внимающий каждому слову Мирошек мгновенно подорвался с занимаемого места, метнувшись к баклажке с растопленным снегом — по дороге едва не споткнувшись об доспехи погибших гвардейцев да с грохотом ударив неуклюжей ступницей по звенящему шлему. Втянув бездумную головушку в озябшие плечи — вобыден в такие моменты дитячьей косолапости гневливый ведьмак заходился несдержанной бранью — расширивший очи мальчишка добежал до баклажки, и зачерпнув в опустошенную дорожную флягу побольше водицы, бросился с нею обратно к наставнику. Нахмуривший брови убийца чудовищ не ответил суетливому подлетку ни слова — по счастью, от бессилия не повадившись разъяренно лаяться — однако напоить себя, как то замыслил отзывчивый Мирко, все же также не дал, забрав из дитячьей ручонки пузырь. Поднеся к корявым устам забликовавшее горлышко, изнемогающий мастер жадно припал к проливаемой влаге, судорожно хлюпая бледнокровными варгами... По-видимому, терзавшая его неутолимая жажда действительно являлась истязанием для тела. Напившись и буквально отбросив бесполезную флягу, надорванный Освальд опять отвалился назад — очевидно, собираясь с остатками сил перед грядущим изнурительным рывком... Не приходилось сомневаться, любое действие давалось ему болью и страданием — сердобольный салажонок горько стиснул заскрипевшие зубки, ибо смотреть на муки Освальда ему было непросто. Немного помолчав и чувствуя, как подбородок опять начинает невольно трястись, созерцающий наставника Мирошек приглушенно вопросил:

— Как твои дела? — на что восстановивший дыхание мастер ответил обращенным на мальчишкино взволнованное личико придирчивым взглядом.

— Как сажа бела, — прохрипел он свою ересливую отповедь примелькавшимся мальчонке бранчливым манером — но получилось сие незлобиво, как будто лаяться страдальца заставляла нестерпимая боль и беспощадная усталость. Вот такой он был, мальчишкин сварливый наставник: даже пробудившись от предсмертной агонии, он продолжал ерепениться надсаженным гласом... Впрочем далее, задержав на созерцающем его ребятенке воззрение пронзительных глаз, он как будто бы привычно умягчился, обратившись к натерпевшемуся горечи дитенку с едва различимой душевной ласко́той: — ...Подсоби мне, салажонок, — и стиснув торчащие зубы, снова через боль приподнялся на ослабленной щуйце, попутно сбрасывая в сторону мальчишкины кожухи. Смотрящий за ним себемиров сыночек с тревожным ожиданием уставился на окровавленную ветошь на наставничьем брюхе, отдаленно догадавшись, что замыслил ведьмак...

Морщась от грызущего телесного страдания, собравшийся с силами Освальд задрал рубаху и ослабил шнуровку на приспушенных портках, а после принялся разматывать намокшую повязку — подчас с надсаженным вздохом приподнимаясь на левой руке и медленно протаскивая ткань под своей поясницей. Вложив в мальчишкину несмелую ручонку край размотанного вретища, он принялся посильно подсоблять себемирову отпрыску движением израненного стана, наблюдая за тем, как обомлевший подлеток неумело мотает пропитавшееся кровью полотнище... Он явно собирался проверить продырявленное гарпиями брюхо, отчего у хлебнувшего лиха мальчонки начинали паскудно трястись все поджилки: лицезреть обглоданного тварями чужого незнакомца его рассудку было проще, чем сведомого наставника... К тому же представить, какое именно ранение могло почти что унести жизнь семижильного нелюдя, бесхитростный Мирко, конечно, не мог... Кое-как избавив перекошенного мастера от обмотанных вокруг его станины грязных тряпиц, дрожащий мальчик нерадиво оторвал от наставничьей кожи прилипшую к кромке ранения ткань — от поразившей его тело резкой боли убийца чудищ лишь коряво передернулся — и после трусовато покосился на мерзкую варедь... Прямо в перетянутой старыми шрамами ведьмачьей брюшине зияли отвратительные рыхлые провалы — с загрубевшей от свернувшейся крови покромкой и страшными подтеками подкожного ушиба: рваные, пугающе глубокие и скользкие, что вдобавок отдавали ощутимым зловонием... Из свежесодранных краев сочилась свежая алынь. Увидев неприглядную картину, впечатлительный Мирошек громко ахнул, поневоле отстранившись от пугающей вареди — ударивший же в личико запекшийся смрад приневолил его ножки отшатнуться еще дальше. На этом осмотревший свою рану ведьмак — какой еще не перестал содрогаться от яростной боли — бросил на мальчишку презрительный взор. 

— Чего ты лик воротишь, шельма?! — брюзгливо заскрежетал он салажонку заскрипевшими от тяготы резцами. — Али думал, что людские потроха не смердят? — натерпевшийся лишка́ себемиров сыночек вместо ответа лишь покорно придвинулся ближе. — Твоя рана на хребтине смотрелась не лучше... Вот так вот, сопливец, в реальности выглядит жизнь ведьмака: сперва тебя используют, а после оставляют подыхать, как собаку... — сдавленным тоном продолжил страдалец, исступленно прислоняясь ланитой к каменьям. — Давай, салажонок. Подай сюда из сумки стеклянницу с зельем желтушного цвета... Такого, как брюшко у иволги, — и как Мирошек послушно потянулся к ведьмачьей котомке с мутагенными снадобьями, сдавленным хрипом добавил: — Оно так и называется — Иволга. Зелье, что лечит угрожающие телу смертоносные токсины. Ведьмаки употребляют его при отравлении трупными ядами, какие неизменно попадают в кровоток через нанесенные чудищами рваные раны... — взволнованный Мирко перебрал звенящие стеклянницы, и выбрав ту, в которой плескалась наиболее желтая жидкость, перебрался обратно к убийце чудовищ. Однако вопреки ожиданиям пасынка, взглянувший на флакон ведьмак не стал забирать ее мальчишечьих ручек. — Валяй, салажонок, — прохрипел он свой наказ, — лей содержимое склянницы прямо на раны, — и засим пространно довершил: — Отведешь сейчас душоночку вдосталь за все затрещины, что я тебе отвешивал. — Удивленный ребятенок лишь разинул уста, в недоумении разглядывая хворого наставника: вобыден употребляющий волшебные снадобья Освальд никогда не проливал их напрямую на раны!

— Прямо на раны?.. То бишь ты не пить это собрался?.. — с нескрываемым сомнением пролепетал он свой бесхитростный вопрос, и запрокинувший голову мастер после короткого молчания хрипло ответил:

— Делай, что велено, — и прикрыв запавшие от пережитого зерцала, после проделанного над собою усилия молвил: — ...Ежели я выпью еще хоть каплю токсичного снадобья, интоксикация меня уже убьет. Думаешь, меня из-за раны вот так разложило? Нет, салажонок: я едва не издох от отравы в крови. Придется действовать иначе: хоть кишки промочу исцеляющим снадобьем, нейтрализовав токсины из отмирающей кромки ранения... Лей, сопливец. Не тяни мне жилы. И следи, чтоб зелье не попало на ручонки. — Сострадательный Мирошек сызнова помедлил, не решаясь собственноручно причинить единственному близкому заступнику терзание: ведь хоть Освальджик и бывал с нерадивым дитенком убийственно строг, добродушный мальчишка привязался к нему всем своим отзывчивым сердцем! В том же, что пролитие снадобья прямиком в зияющую варедь причинит ведьмаку нестерпимую боль, чувствительный малец не сомневался ни мгновения.

— Но тебе же будет шибко больно... — негромко протянул он задрожавшим от волнения голосом, и искривившийся выжлец без промедлений саданул:

— А ты припомни, как я волосенки твои выдирал! Десница разом сделается тверже!

Совет и вправду казался удачным: уж сколько раз суровый мастер трепал повинного мальчишку за кудрявые волосы — всякий раз после такого вразумления обиженный Мирошек хлюпал носом от дрянной несправедливости!.. И все же милосердное сердце себемирова отпрыска ни в коем разе не желало никакого отмщения: намеренно терзать наставника в отместку за лихое воспитание добродушный ребятенок не желал. Однако ныне сам ведьмак выжидающе требовал совершить над собой мученичество — а посему подневольному Мирко не осталось ничего, окромя как смириться. Собравшись с духом, трусливый мальчонка проделал то, что потребовал бессильный ведьмак: вытянув ручку с флаконом над наставничьим брюхом, тонкой струйкой вылил зелье на самую большую из зияющих ран... Сжавший персты Освальджик коряво поморщился, издав короткий прорвавшийся стон, но через боль все же заставил себя обратиться к застывшему пасынку: «Все раны смочи... негораздок!..» — да так и откинулся снова, когда максимально отстранившийся Мирко пролил остатки эликсира на соседние раны. Зубы страждущего нелюдя буквально захрустели от чудовищной боли... Бездольный мальчик, ставший невольной причиной его истязания, только лишь беспомощно сдвинул белесые бровки: помочь изнемогающему мастеру он был не в состоянии. Отдышавшись от приступа яростной боли, побледневший еще того хуже ведьмак бессильным жестом скомандовал подлетку обмотать его отложенной в сторону тряпицей... однако когда нерачительный Мирко сызнова взялся за пропитанные кровью бинты, с осипшей надсадой ругнулся: «Свежие тряпки возьми, ротозей!..» Раны в брюхе несчастного яро болели, и исполненный сочувствия мальчонка был готов всамделишно свалиться без чувств — но ведомый долгом перед мастером, продолжал как умел подсоблять ему с тряпками... В итоге, неумело обмотав вокруг наставничьей брюшины полотнище оставшегося жака, он вконец-таки закончил промывать дрянную рану, с облегчением сместившись к пещерной стене... Обессилевший ведьмак прикрыл туманные очи: промывание ранений далось ему тяжко... В определенный момент он сызнова очнулся, и не открывая сомкнувшихся век, вопросил:

— Самого-то тебя не задели?

— Нет, — тихонько ответил мальчонка, дотягиваясь пальцами до сломанного носа: жаловаться раненому Освальду на тянущий болью несущественный хрящ он помыслил совершенно бессовестным действом... Изнывающий от муки обескровленный лохмотник также не стал набиваться с расспросами, от бессилия довольствуясь мальчишкиным ответом.

Долгое время Мирошек просто наблюдал за изнуренным наставником: в определенный момент ему даже привиделось, что натерпевшийся боли ведьмак опять погружается в бездну забвения — настолько рваным и поверхностным вдруг сделалось его надрывное дыхание! Имевший собственную рану на спине салажонок мог отчетливо представить, как ужасно болели наставничьи раны: сам-то он с такой незавидной хворобой беспрестанно пребывал в нескончаемом жаре... Ведьмак же двигался и даже понемногу разговаривал... И когда трепещущий Мирошек приготовился сызнова начать его дергать, ослабленный лохмотник наконец приоткрыл изнуренные очи. Даже просто смотреть на такую картину себемирову отпрыску было непросто — встретившись взором с ведьмачьими зенками, он с тишайшим сочувствием в голосе молвил:

— Я знаю, как тебе скверно... Такие вареди сильно болят... — на что брюзгливый ведьмак ересливо скривился:

— Да что ты говоришь!.. — после чего простодушный мальчишка сызнова смутился: даже с продырявленным чудовищами брюхом сварливый Освальд умудрялся оставаться стервецом! Впрочем, сострадание к измученному мастеру, как обычно, пересилило в мальчишкиной доброй душонке обиду — покосившись на остатки догоревшего костра, он потихоньку предложил:

— Хочешь поесть?.. Я приготовил для тебя харчи...

— Что ты там еще приготовил?! — мгновенно вопросил встрепенувшийся Освальд, даже приподнявшись на дрожащем от боли локте и мгновенно оскалив торчащие зубы. — Суп из семи залуп: три покрошены, остальные так брошены?! — предприимчивость рассеянного пасынка разожгла в его нутре лихой огонь предубеждения: скаредный лохмотник со всей серьезностью обеспокоился сохранностью последних харчей... Усталый Мирко, тем не менее, заливисто хихикнул от измора, простодушно рассмеявшись над наставничьей похабной скабрезностью — уже один только факт, что Освальджик остался в живых, согрел его сердечко теплее костра.

— Нет, — смущенно улыбнувшись, ответил он суровому наставнику — на всякий случай отползая подальше, аж к самим головешкам прогоревшего до углей древесника. — Это ты такое готовишь... А я прилежно расстарался! — и с замиранием сердца схватил каганец с подостывшей болтуньей... Простоявшее полсуток яство окончательно застыло и слепилось, превратившись в осклизлую стылую кашу... Немного обождав в замешательстве и запоздало осознав, что поворачивать назад уже бессмысленно, ощутивший волнение Мирко промолвил: — Я приготовил болтунью из яиц этих чудищ... — и растеряв весь зародившийся задор, оробело передал в десницу мастера замаранную плошку. Скалящий зубы ведьмак в неудовольствии уставился на слипшуюся кашу. — Правда, она малость постояла и остыла... — неуверенно продолжил извиняться салажонок, опасливо посматривая на перекошенное хворью обличье наставника: ведь хоть израненный ведьмак и лежал без движения, по сути пребывая на грани погибели, грозный взор его очей ввергал себемирова отпрыска в живительный трепет. — Просто я помню, как ты говорил, что при потере крови потребно есть убоину!.. И потому померекал, что яйца — это как бы тоже... ну, такие харчи, что из тварины живой происходят... — неумело протянул он свои оправдания. — Ну и тебе такое нонеча должно быть полезно... — ожидание взрывного ведьмачьего гнева заставляло салажонка изъясняться с запинками. Да только осмотрел изнемогающий Освальд предложенное слипшееся яство и неожиданно промолвил:

— Надеюсь, сам ты эту дрянь не ел? — Изумленный ребятенок поперхнулся с неожиданности.

— Нет, — поспешил он поскорее оправдаться пред взыскательно смотрящим ему в очи страхолюдом, — то бишь, да... То бишь, я попробовал, но так и не смог... Она как-то странно смердела чудовищным духом... — и смущенно потупил глазенки, не зная, что и думать о внезапном вопросе наставника. Сам же ведьмак перенял у мальчишки каганец с пересохшим от времени яством, и изнуренно подтянувшись на неполный вершок, через громадное усилие добавил:

— ...Больше чтоб такую беспутную дурь не устраивал, — и снова через боль подтянувшись, надсаженным хрипом продолжил: — Гарпии — падальщики, что харчуются по большей части полусгнившей мертвечиной... А стервятин не пристало использовать в пищу: трупный яд и прочие поганые токсины годами копятся в их низменных телах. Только ведьмаки способны безбоязненно снедать такую погань — ты же, салажонок, паскудно потравишься, — и ухватив дрожащими от лихорадки перстами черенок оставленного в плошке черпака, угасающим свистом добавил: — Не всех чудовищ можно жрать даже по крайней нужде: мясо отдельных паскудин вполне годится на безвредные харчи, но большинство исчадий их поганого рода содержит в свойском теле смертоносные яды... — и собравшись с последними силами, принялся ослабленно кромсать слепившиеся яичные хлопья, трясущейся долонью поднося черпак ко рту.

Опечаленный Мирко с тоской рассмотрел его болезненный лик: даже такое простое занятие как шкрябанье половником по донышку плошки давалось раненому Освальду с огромным трудом. Он насилу держался в сознании, преодолевая жестокую телесную муку — а ведь полученная страшная варедь могло отнять его у сирого мальчишки насовсем... И даже тот факт, что превозмогший агонию мастер сумел воротить себе ясность рассудка, впритрудь утешал изнемогшего мальчика.

— Я боялся, кабы ты не помер... — повиновавшись внезапному порыву привязанности, тихо произнес изнуренный дитенок — и тотчас же удрученно замолчал, в смятении принявшись рассматривать покрытые запекшейся кровью булыжины: непредсказуемый злыдарь-ведьмак мог ответить на мальчишкину сердечную уветливость каким угодно бранчливым манером!..

А только смотрит — а занятый харчеванием Освальд протяжно молчит, с непривычной беззлобной задумчивостью изучая глазами несчастного пасынка. Еле ворочает покошенной челюстью — и молчаливо смотрит, смотрит... Совсем как на первом совместно проведенном привале, когда испуганный Мирко страшился проделать поверхностный вдох, а сам взваливший на себя ярмо опекунства ведьмак только свыкался с присутствием вскормленника...

Так и помыслил на том себемиров сыночек: а ведь угрюмый мастер не догадывался, какая лихая трагедия едва не постигла его на исходе заутрени!.. От воспоминаний, как сломавший руку латник едва не оборвал его житье непрошеным ударом милосердия, бездольный подлеток едва не всплакнул: тиски ледащего страха зажали сердечко — настолько ужасающими были те вернувшиеся думы! Ведь хоть бирюковатый лохмотник и являлся не самым простым компаньоном, лишившийся семьи подлеток обрел в нем незаменимую близкую душу. Теперь, после всего, что они пережили вдвоем, потерять его казалось для мальчонки кошмарным ударом.

— ...Ты-то сам как выжил? — неожиданно отвлек потупившего очи дитенка ведьмак, и встрепенувшийся Мирошек обернулся. Угрюмо двигающий челюстью лохмотник выжидающе косился на мальчишкино обличье — и взгляд его хоть и смотрел с неизбывной внимательностью, мальчонка не увидел в нем привычную взыскательность. В этот раз привыкший лаяться Освальджик ничуть не дразнил изнемогшего пасынка — всамделишно обеспокоившись его выживанием!

— Ну... Не знаю... Наверное, мне шибко повезло, — неуверенно пролепетал себемиров сыночек, и развернувшись к наставнику всем своим корпусом, пустился говорить без остановки: — Когда в гнездилище взорвалась бомба, меня отбросило куда-то далеко! Кажись, я маленько расшиб себе голову... Гарпии меня там не заметили, заместо этого сразу накинувшись на бедных гвардейцев: первое время я просто лежал и молился, чтоб побоище прошло мимоходом... Потом пытался звать тебя — но ты куда-то затерялся и совсем не отвечал на мои вопрошания... — припомнив о страшном нахождении в гнездилище чудищ, натерпевшийся страху Мирошек запнулся: теперь уже и не хотелось верить, что он действительно преодолел настолько жуткую опасность. — Тогда я просто потихоньку уполз из гнездовья, — продолжил рассказывать неуверенный мальчик, — как ты дотоле и наказывал: разжегши огнивом лучину и пригнувшись пониже к каменьям... Долгое время я таскался по пещерам один: мне даже померекалось, что все остальные погибли... А потом я повстречал этого Сфорцу: он тоже пережил нападение чудищ... — и буквально поперхнувшись от захлестнувшего душонку возбуждения, затараторил лепечущим голосом: — Представляешь, у него в той книжонке были намалеваны рисунки лирийской твердыни!.. Той самой, про какую надысь говорил капитан!.. Такие странные рисунки с бадражными буквицами: я их видал на давешнем привале — ну, когда ты меня заругал за ребячество — просто сразу не смекнул, на что годятся эти черточки!.. Я случайно отыскал эту книжонку в попавшейся трещине, и там разыскались сии чертежи — а Сфорца, как узнал, что я его рисунки, стало быть, прикарманил, до того неистово вспылил и взбеленился, что решил меня всамделишно убить!.. — и на мгновение осекся, нарушив дыхание; Освальд остался совершенно бесстрастным, продолжив исподлобья коситься на пасынка. — ...Я сперва было бегал от него по пещерам. Даже думал воротить ему книжонку — такой он сделался лихой и приставучий, — опечалено молвил Мирошек, — а потом решил, что лучше отдам чертежи капитану. Ну, чтоб он нам с тобой разрешил удалиться... — ведьмак лишь удрученно поводил по донышку пустого каганца черпаком, молчаливо собирая остатки осклизлой болтуньи: его суровые зерцала продолжили коситься на бездольного воспитанника, блуждая по дитячьему распухшему лику. — Для оного я вырвал из книжонки страницы и припрятал их засим в сапожок!.. — с волнением отметил себемиров сыночек. — Сфорца меня эдак изловил, но чертежи отобрать не сумел... Он был настолько зол и тьмонеистов, что грозился меня сбросить прямо в пропасть!.. Я ужасно тогда перетрусил, но по счастью, меня спас один из выживших гвардейцев: он набросился на супостата с мечом, и я тогда насилу убежал... Ну а потом... — от необходимости припомнить о случившемся в само́м окаянном гнездилище, изнуренный мальчонка сызнова сглотнул: — Потом я ненароком забежал прямо в залу, где гнездились эти гадостные твари!.. И Сфорца забежал туда за мной... Только я потихоньку припрятался — а его утянули взбешенные чудища... разорвав на клочки у меня на глазах... — и на подобном лихоимном откровении всхлипнул, скукожившись, как хрупкий неоперившийся птенчик... После ужасного признания несчастному дитенку захотелось, чтобы наставник его малость приголубил...

— Как ты выбрался из гарпиева логова? — мрачно вопросил откинувший вахотный затылок ведьмак.

— Меня оттуда спас пришедший капитан, — шмыгнув носом, промолвил мальчишка, попутно принявшись уныло колупать ногтем песчаник. — Он принес с собой башку одной из гарпий и бросил ее прямо в середку гнездилища — остальные чудища настолько взъярились, что буквально разодрались в кровавое месиво!.. И когда гнездовье вдокон опустело, появился капитан с поломанной левой рукой... Он помог мне выбраться из трещины, в которой я скрывался от чудовищ, но потом собрался разыскивать Сфорцу, не желая поворачивать взадьпятки... — Только как я дал ему страницы с чертежами, он согласился вернуться назад... Эдак мы и выбрались вдвоем из пещеры: я остался с тобой, а гвардеец уехал... — и призадумавшись, с дрожащей неуверенностью молвил: — Кажется, он нас простил.

Обессилевший Освальд прикрыл изнуренные очи, устало передернувшись от нестихающей боли: реагировать на речи врзбужденного воспитанника ему явно было малость несподручно. Измученный Мирко точно так же откинулся, печально всмотревшись в однообразный песчаник: разумеется, пробуждение мастера его всемерно исцелило и обрадовало, но страх перед грядущим никуда не исчез... Впереди надвигалась очередная вечерня, а способный уберечь их обоих Освальджик не мог даже подняться без вспоможения пасынка!

— ...Надо же, ты наконец-то начал думать головой? — неожиданно донесся до смятенного себемирова отпрыска надсаженный освальдов голос, и изумленный салажонок обернулся на звук — растянувшийся пластом обескровленный мастер задумчиво корежил приоткрытые варги. От удивления измученный мальчонка даже малость приподнялся: строгий Освальд восхвалял его настолько нечасто, что каждое такое одобрение озаряло душонку, как солнечный свет!.. Уголки мальчишкиных растрескавшихся уст невольно потянулись вверх в восхищенной улыбке... — Надобно тебя почаще подвергать подобным вразумляющим встряскам — того гляди, всамделишно возьмешься за разум, — скривив разбитое параличом обличье, процедил ропотливый ведьмак: даже похвала в его скабрезных устах звучала как извечная гневливая острастка! И даже так салажонок залучился от гордости, с озарением посматривая в наставничьи очи: все ж таки Освальджик оценил его внезапную находчивость, похвалив за избавление от грозного законника!.. Сам же ведьмак ересливо скривился: — ...Ты давай не рассупонивайся слишком! Ишь, какой тщеславец сделался!.. То, что я тебя единожды вы́хвалил, еще значит, что теперь тебе дозволено волынить! — и махнув ослабевшей после кровопотери долонью, указал застывшему мальчишке на потушенное пламя. — Давай воспаливай костер. Покамест солнце окончательно не село.

На этом пробудившийся Мирошек в самом деле подскочил, метнувшись к догоревшим головешкам костра: даже несмотря на свою рану и бессилие, Освальд все равно вызывал у мальчишки разительный трепет — испытывать его стервозное терпение было опасно... Сам же обескровленный ранением нелюдь поерзал на царапающем спину песчанике, изнуренно прикрыв пересохшие очи: обыкновенный разговор с истосковавшимся пасынком отнял у него оскудевшие силы... Отправленный палить костер мальчонка принялся выкладывать древесник шалашиком, попутно то и дело оборачиваясь к мастеру: спокойно погрузиться в деловитую возню ему не позволяла душевная тягота — рассудок припомнил о страшном спасении; и о чудовищной цене, что пришлось уплатить... Ведьмак погрузился в поверхностный сон, беспрестанно вздыхая и тихонько подрагивая — и косящий на него глазенки себемиров сыночек поневоле подумал: до чего же легко ощутила бы себя его бездольная душонка, если бы они вдвоем с наставником без утайки обсудили бы несладкое спасение!.. Если бы Мирошек смог поведать о Сфорце; о той кошмарной кончине, что настигла самозваного ученого скитальца... О понужде́нном избавлении от вверенной в ручонки ведьмачьей подвески — о, уже от одной только мысли о том, как запальчивый мастер отнесется к потере своего медальона, по перетянутой шрамом хребтине себемирова отпрыска волной прокатился леденящий озноб!.. Нет, необходимо было повиниться как можно скорее — сидеть на глазах у наставника с таким чудовищным грузом волнения простодушный Мирошек уже точно не смог бы!.. Да и когда еще мог наступить столь подходящий для признания момент: ведьмак был обессилен и раздавлен полученной раной — сам же себемиров сыночек был преисполнен сердечными чувствами от его выживания!.. Почувствовав, как ручки опять начинают потеть, суетливый салажонок кое-как соорудил затравку для грядущего кострища, и взявшись за сподручное огниво, принялся неловко высекать огонек...

После нескольких десятков ударов звонистым кресалом потребная для возгорания искра наконец превратилась в молодой костерок — и обождавши, покамест огонь по-настоящему схватится, взволнованный Мирко покосил свои глазки на больного наставника. Измотанный раной убийца чудовищ продолжал болезненно кривить поломанную челюсть, непрестанно содрогаясь от хворобного озноба да то и дело отверзая пересохшие очи: даже несмотря на изнурительную тяготу, он умудрялся оставаться в полноценном сознании... На этом изнемогший от трепета Мирко вконец-таки заставил себя огласить:

— Освальджик... — протянул он взволнованным от напряжения шепотом, с опаской смотря на лежащего мастера — обескровленный Освальд не помыслил даже малость приоткрыть изнеможденные очи. — А ты меня не заругаешь?.. — неуверенно молвил застывший от сомнений салажонок, — и очевидно, не дремлющий убийца чудовищ взъедчиво бросил:

— Может, и заругаю. Рассказывай: какое окаянство успел сотворить? — и наконец обратил к себемирову отпрыску испытующий взгляд. Перетрусивший мальчишка обеспокоенно дернулся: теперь обратного пути ужно не оставалось... По крайней мере, раненый ведьмак не мог его достать и подвергнуть всамделишной лютой острастке — в том, что он разгневается самым что ни есть испепеляющим образом, знакомый с его яростным нравом Мирошек не сомневался ни единого мгновения... Склонившись над испачканными в пыли сапожками, он неуверенно озвучил свое откровение:

— Ну... Я грешным делом потерял твой цеховой медальон... — и перепуганно взглянув на стиснувшего зубы наставителя, поспешил проделать уточнение: — Ну, то бишь не взаправду потерял... а намеренно выбросил... Его утащили стервятины... — Скалящий резцы ведьмак остался совершенно бессловесным, очевидно, желая выслушать мальчишкину историю до верного конца. Потупивший глазки Мирошек мысленно простился со спокойным житьем и сквозь заминку с тревогой продолжил: — Но ты не подумай, что я опять ротозействовал!.. Я все время стерег его как зеницу свойского ока, нося под рубашонкой, как ты наказал!.. Он даже беспрестанно содрогался, упреждая меня о присутствии чудищ!.. Но потом, когда за мной погнался этот Сфорца и я невольно забежал в середку логова гарпий... мне пришлось его выкинуть. — Шмыгнув носиком и лихорадочно обмыслив, как поведать признание, загнанный в угол мальчонка промолвил: — Сфорца грозился меня задушить... Чудовища не замечали ни его, ни меня, и потому он подбирался все ближе и ближе... А сам я случайно забрался в тупик... Оттоле я припомнил, как ты говорил, что стервятины падки на блеск — посему, когда Сфорца забрался в столп небесного света, я бросил в него твой цеховой медальон... чтоб... — голос снова предательски дрогнул, — ну, чтоб чудовища его заметили и растерзали до того, как он настигнет меня... Я бросил — и на блеск слетелись все стервятины в пещере... Сфорца погиб, и медальон потерялся... — на этом, шмыгнув носиком уже сильнее, озвучивший признание дитенок с испугом вгляделся в обличье наставника, поспешив довершить свою печальную отповедь: — Прости меня, пожалуйста, Освальджик... Я правда берег твой зачарованный знак... Просто... у меня иначей блестящей штуковины не было, а Сфорца подбирался все ближе и ближе!.. А чудища...

— ...Довольно. Будь по сему, — неожиданно оборвал его речи проскрежетавший непривычную отповедь Освальд, и по обыкновению скосив кривую челюсть, отвернул от мальчишки вахотную голову. От удивления осекшийся Мирко застыл что соляное изваяние: воображая реакцию гневливого мастера — пускай, даже ослабленного раной в брюшине — он не мог даже представить, что неисправимый скалдырник-ведьмак отнесется к оной новости настолько понимающе! Обескураженно расширив лучистые глазки, мальчонка вызарился прямо на бессильного радетеля. Он взаправду так спокойно принял горькую явь?.. Взаправду смирился с потерей напитанного магией ведьмачьего знака, подтверждения своей принадлежности к цеху?..

— Ты что, ничуть не сердишься? — ничего не понимая, лепетнул подивившийся Мирко, и судорожно передернувшийся Освальд, какой, по-видимому, все же ощущал неудовольствие и колкость, после тяжкого молчания надсаженно плюнул: 

— Не сержусь... Сие есть просто инструмент. Это паскудно дальше некуда, но я отдал сей медальон, чтоб он по надобности спас твою душонку. Ежели благодаря ему ты остался в живых — стало быть, все было сделано правильно.

— То бишь... ты всамделишно не сердишься? — не веря услышанной речи, вопросил изумленный себемиров сыночек, попутно не решаясь придвинуться ближе. В головушке мелькнула неуверенная мысль: а вдруг ведьмак всего лишь усыпляет его ветреную бдительность, желая, чтоб наивный ребятенка подошел? Сейчас доверчивый мальчонка к нему подползет — а вероломный Освальджик его схватит за космы! Такое ведь бывало уже не единожды. А между тем, и сознательность заговорила в нутре себемирова отпрыска: лишил ведь наставника важнейшей магической утвари, одного из основных инструментов убийцы чудовищ. — Может, его можно разыскать?.. — опечаленно молвил провинившийся мальчик. — Может, ежели ты взглянешь своими змеиными зенками, твое воззрение его разглядит в темноте? — от волнения себемиров сыночек затараторил, точно ярмарочный шут на балагане. — Как же ты будешь без цехового медальона? Тебе, наверно, будет тяжело охотиться на всяческих чудищ? — наконец вопросил он с неподдельной тоской. — Простецы ведь не признают, что ты всамделишный мастер ведьмачьего цеха... Ты правда, не серчаешь, что я просадил твой зачарованный знак?.. — на что сызнова передернувшийся Освальд неприязненно ответил:

— Мастером ведьмачьего цеха меня делает отнюдь не медальон, а навыки и знания. А ты, негодник, ежели еще хоть единожды спросишь, не шибко ли я осерчал — будешь пенять на свое неразумие!.. — и поморщившись от поразившей его брюхо обжигающей боли, отчасти смягчился: — Все ты сделал верно, бедокур. Хоть в одночасье померекал белобрысой баклажкой... Запомни до скончания времен: ни единая подручная утварь не стоит больше, чем твоя бездольная душонка, ибо ежели ты всуе околеешь, имущество в посмертии тебе не пригодится — разве что вери́гой к юдоли привяжет, обрекши на скитание меж миром живых и усопших... Покойником заложным паскудно заделает — ежели при жизни ты к оной штуковине был привязан душонкой сильнее разумного: призраком каким-нибудь поганым оставит, изгнать которого засим наймут ублюдка-ведьмака... Посему, коль уж для жизни твоей возникает опасность, не надобно цепляться за мирские пожитки. Напредки́ припомни, как я, спасаясь от Дикого Гона, бросил чертову клячу и ринулся в чащу дрянным босяком — прихватив с собой в укрытие одного лишь тебя... А спасая нас двоих из объятой пожаром корчмы, выбил доски на окнах клинковым навершием — рискуя поломать тот инструмент, что меня кормит... Ты сделал все, чтобы выжить, и это похвально. Посему сейчас не сокрушайся, — и присмотревшись к неуверенной мальчишечьей улыбке, неприглядно искривился: — ...И на утешение зазря не набивайся!.. А то можно подумать, тебя сильно заботит, насколько тяжело мне нынче станет работать!.. Ты-то, дармоед, никоей разницы не видишь!.. Давай костром занимайся, а не трепи языком!

Оживившийся Мирошек поспешил выполнять указание, однако сам внутри себя не без отрады подивился: вот как бережливо и заботливо заговорил неисправимый скалдырник-ведьмак! Раньше он воспитанника едва ли не имуществом своим почитал — теперь же без раздумий придал его житьишку первостепенную сокровенную значимость! И хоть обыденная брань на его языке никуда не исчезла, сам он как будто исподволь изменился, начав видеть в пасынке родную душонку... Присыпав в кострище побольше воспламеняемого жаром древесника, проследивший за огнем себемиров сыночек подложил в подгоревший шалашик поленья крупнее: заготовить полноценные дрова он не мог, но ведьмачий походный топор помогал ему кромсать ветки помельче. Прислушавшись к трещанию костра, поговоривший с мастером Мирошек понемногу успокоился: ведьмак на него не сердился и даже скупо ободрил своим насилу процеженным словом поддержки — можно было дальше не страшиться недосказанной правды, сосредоточившись на том, что было вза́быль насущно. Тут-то обустроивший костер салажонок впервые и почувствовал, что снова хочет есть... Дожидаясь пробуждения наставника, он позволил себе оскоромиться лишь несколькими черствыми горбушками подсохшего хлеба — теперь же накопленный голод начинал о себе заявлять все разительнее... Вот только что он мог в действительности съесть? Все их скудноватые запасы с обнищавшим убийцей чудовищ составляли лишь несколько ломтиков хлеба да початок молодого копченого сыра. На этом, немного поерзав на месте, оголодавший ребятенок неуверенно молвил:

— Кушать хочется... — и обернулся к обессиленно лежащему наставнику. Всмотревшийся в мальчишкино обличье ведьмак помолчал и после паузы негромко протянул:

— Возьми в котомке ломоть хлеба с сыром, — и ждавший подобную отповедь Мирко неуклюже потянулся к оскудевшим ведьмачьим припасам.

Взявши из котомки завернутый в тряпицу сыр, голодный мальчик кривовато отделил от него толстый ломоть, и возложив его на черствый хлеб, принялся жадно закусывать яство... Неприятное чувство постоянного голода в последнее время начало его преследовать слишком частехонько. Думать, что им с мастером придется есть на будущей заутрене, несчастный перемученный мальчонка не хотел... Однако далее Мирошку отчего-то припомнилось, как прошедший через голод убийца чудовищ его в былое время поучал: «Не давись. Ешь мелкими шматочками. Эдак чувство насыщения прибудет скорее», — и на том, осознавший благоразумие подобного совета себемиров сыночек всамделишно умерил разыгравшийся пыл. Необходимо было экономить оскудевшие харчи, иначе скоро их обоих с обескровленным наставником могла настичь неумолимая смерть от бесхлебицы...

— ...Тебе потребно было ехать с ним. — От погружения в туманные мысли утоляющего голод себемирова отпрыска неожиданно отвлек надсаженный голос лежащего на голых камнях ведьмака. Спервоначалу поперхнувшийся Мирко даже не вполне сообразил, что именно ему сказал изувеченный Освальд: как и в прошлые разы, осунувшийся мастер смотрел ему прямо в обличье, но на сей раз этот взор не выражал ничего, окромя блеклой грусти...

— С кем это «с ним»? — ничего не понял простодушный подлеток, от изумления сызнова завозившись на месте, и израненный стервятинами мастер вопреки обыкновению отозвался на услышанный вопрос почти немедля:

— С капитаном. Когда он тебе предлагал. — Недоумевающий дитенок похлопал ресницами: и отчего это властный Освальджик, какой дотоле беспрестанно держал его в ежовых рукавицах, сейчас возжелал отослать беззащитного пасынка в темные дали? Сердечко кольнула шальная тревога: ведь пускай капитан де Эньен и уехал неизвестной тропой и воротиться за оставленным Мирко не мог — сама возможность разделиться с суровым наставником устрашила себемирова отпрыска неистовым образом! Поерзав на скрипящем гравии, сбитый с толку салажонок негромко спросил:

— ...Почему? — и покрививший челюсть Освальд безотрадно отсек:

— Посему как рану в брюхе невозможно залечить одними эликсирами. А у меня и эликсиров нынче больше не осталось, — и внимательно взглядевшись в глазенки воспитанника, с непривычной тоскою добавил: — Околеешь ты со мной, салажонок. От голода смертельного падешь. — Вострепетавший Мирошек расширил глаза: сердечко сызнова прескверно кольнуло — на сей раз от возникшего кусающего страха. Переживший кошмарную ночь салажонок и без того уже хлебнул непомерную чашу волнения — и вот теперь ему еще и выносили столь ужасный приговор? Измотанный рассудок не хотел принимать столь лихое пророчество!

— Не околею! — с незыблемой дитячьей уверенностью воскликнул через меру возбудившийся Мирко — да так и пустился простодушно выдумывать: — Будем ставить силки на небольшого пушистого зверя — в точности, как ты учил меня во время минувшей зимовки — а потом, когда тебе маленько полегчает, перейдем в иначее людное место! Будешь потихоньку варить свои зелья и продавать крестьянам на лечебные примочки... — и опечалено осекся, как изможденный ведьмак омраченно отвернулся и сплюнул. Впрочем, слишком уж долготно предаваться мечтаниям Мирко не смог, ибо на ум ему с коротким запозданием пришел очевидный вопрос: и откуда Освальд это пронюхал про отклоненное мальчонкой предложение гвардейца?.. Уж не мог ли он в действительности слышать учиненную подлетком перебранку с лирийцем?! — ...А отколе ты знаешь, что капитан меня неволил с ним уехать? — переменив свои думы, промолвил растерянный мальчик. — Ты что... на самом деле, все видел да слышал? — и обернувши к удивленному пасынку перекошенный лик, пронзающий его воззрением ведьмак отозвался:

— И видел, и слышал. Яснее, чем ты думаешь.

И вновь насилу свыкшийся с нечеловеческой ведьмачьей выносливостью себемиров сыночек простовато подивился способностям мастера: глядя на его развившуюся смертную агонию, никак нельзя было помыслить, что в действительности раненый ведьмак сохранял свойский разум!.. И отчего он только не помог салажонку? Отчего не показал, что пребывает в сознании, дабы плачущему Мирко было проще его защитить? И ежели он чувствовал и понимал происходящее — выходит, его зенки в самом деле лицезрели мальчишкину вахлацкую схватку с законником? Засмущавшийся подлеток завертел головой.

— И даже то... как господин капитан на меня осерчал? — едва подбирая слова от смятения, уточнил он у лежащего вблизи ведьмака, и пощелкавший вилявым языком бухмарный Освальд не без ехидства в сиплом голосе ответил:

— Ага. И то, как ты наставил на него мой клинок, тоже видел.

От подобного ответа беспардонного мастера не готовый к откровенным разговорам салажонок окончательно замкнулся и припрятал глазенки: в любой иначей ситуации гневливый убийца чудовищ ни за что бы не простил нерадивому Мирко прикосновение к бесценному оружию, заругав постреленка на чем стоит свет... Но сейчас он отчего-то милосердно смолчал, не став посвящать себемирова отпрыска в факт того, что лицезрел его дрянное своеволие... И снова в голове себемирова отпрыска зароились досельные тревожные мысли: как теперь объясняться с запальчивым мастером?.. Ведь известно же, что Освальд за такое не похвалит. А ведь своим самочинством безрассудный дитенок на самом деле уберег его житье от кончины, буквально оттащив обнажившего меч капитана!.. Покосился на этом оробевший Мирошек на замолчавшего мастера — а только смотрит: обескровленный раной лохмотник глядит на него совершенно беззлобно! Уставил немигающие желтые зерцала и с неизбывной усталостью изучает дитенка — как будто прежде подобного повода николиже не было.

— ...Что, салажонок? — обратился он к сызнова стушевавшемуся Мирко, неожиданно заговорив с нехарактерной зазнобчивой мягкостью. — Решил не дожидаться, пока я состарюсь? — и как мальчонка призадумался над странными словами, надсаженным хрипом изрек: — И правильно, сопливец. Не дождешься ты того, как я заделаюсь дряхлым... А кроме того, несмотря на присущее нам долголетие, редко какие убийцы чудовищ доживают до появления седины в волосах: наш удел — погибать молодыми; на пике формы и телесного развития, подыхая от полученных в сражении ран.

Так и догадался на том оробевший Мирошек, к чему ведьмак вдруг приспомнил о нескором наступлении старости: пообещал ведь ему Мирко в пылу благодарности, что когда-нибудь отдаст свои мальчишечьи долги, как мрачный Освальд окончательно заделается старым! Поклялся опекать его в грядущем бессилии, точно собственного кровного родителя — отдав тем самым долг за заботу в отрочестве! Тогда сварливый мастер воспринял слова ребятенка враждебно, с привычной брюзгливостью молвив, что ведьмачий век намного превосходит обычный людской... но вот спустя минувшие полгода он сам воротился к обещанию пасынка, неожиданно припомнив его в свойской муке! Так и залучился на том простодушный Мирошек: все ж таки неисправимый злыдарь Освальд втагода оценил его добрые речи! Запомнил и оттоле заложил в глубины сердца! Проживший долгие годы в дрянном одиночестве, он должно быть и не мыслил, что когда-нибудь кто-то проявит к нему доброту — и пускай, себемиров незлобивый сыночек и выражал свою признательность наивнейшим образом, сие проявление искренних чувств нашло отражение в мыслях сутяжника.

— ...Еще два раза, — неожиданно услышал отвлекшийся Мирко: обессилевший Освальд опять затянул непонятные речи... Поначалу измотанный погоней мальчишка не вполне сообразил, какой всамделишный смысл вложил в сии слова ересливый ведьмак — и тогда покореживший челюсть Освальджик шепеляво изрек для мальца толкование: — Встав с оружием супротив баннерета, ты спас мое житье от преждевременной гибели. Но дабы мы с тобой всецело поквитались, тебе осталось уберечь меня от смерти еще дважды.

С недоумением выслушав наставничью речь, запутавшийся Мирко принялся ворочать скрипучий песчаник: будучи по натуре своей ребятенком благодарным и предельно нелукавым, он никогда не забывал о тех разах, когда ведьмак отдалял его страшную гибель... Но все же как Мирошек тщетно ни старался, вспомнить, когда мастер умудрился уберечь его от смерти в третий раз, он отчего-то был не в силах.

— А почему «еще два раза»? — простодушно обратив к ведьмаку свои глазки, задал он бесхитростный вопрос. — Ну то бишь... ты же всего два цельных раза меня водерень и спасал: в первый раз, когда я едва не преставился от полученной вареди в чародеевом хуторе; а второй — когда мы с тобой угодили в пожарище в аэдирнском подворье... — и в недоумении расширив глазенки, наивно спросил: — А когда случился третий?

— А третий случился надысь на заутрене! — брюзгливо ощерился сутяжливый Освальд да так и пустился нещадно стервозничать, несмотря на отдающееся болью в подбрюшье ранение: — Ибо хрена с два ты сумел бы сбежать из гнездилища гарпий, если б я не придумал методу их всех истребить!.. Пошел бы гнусным тварям на быдвя́ное грызево: обглодали бы стервятины твои дрянные косточки, выдрав из брюшины питательный потрох!.. Посему не обольщайся, негораздок: без оказанного мною вспоможения ты бы не выжил!.. Так и остался бы гнить в окаянном овраге, разбавив свойской падалью обглодки досельной добычи!.. — от столь набившего оскомину ведьмачьего злобства опустивший кудлатую голову Мирко насупился. Все ж таки с Освальдом было непросто ужиться: временами он как будто бы казался смягчившимся, относясь к салажонку с неумелой заботой — а временами сызнова оборачивался полным стервецом, какого не могло переделать ни одно испытание.

— Эдак я тебе оный долг никогда не отдам... — нахмурив рассеченное челышко, ответил удрученный себемиров сыночек — да так и отдернулся в безотчетном порыве, когда лежащий в стороне ведьмак злонравно замахнулся на него тяжелой дланью.

— Лучше бы отдал, окаянец паскудный!.. Посему как сиречь я тебе и все потраченные гро́ши в недоимку зачту!.. Будешь, как батрак, до скончания дней мне долги отрабатывать, покамест я с тебя все до последней медяшки вдокон не стрясу!.. Ты погляди, каков негодник беззастенчивый: уже и огрызаться гнусным образом повадился!.. — и гневливо потянулся к ребятенку за острасткой, за что жестоко поплатился уже через миг — искривившись от скрутившей брюхо боли да бессильно отвалившись обратно к каменьям. Прикрыв глаза и стиснув зубы от нещадного телесного страдания, он невольно отвернулся от избежавшего затрещины воспитанника, растворившись в охватившем его тело истерзании.

Сам же уколовшийся мальчонка для надежности сызнова сместился к костру, принявшись прилежно ворошить подожженный древесник: разведенный им огонь уже неплохо схватился, постепенно пробираясь внутрь треснувших поленьев... Сейчас беленить ведьмака вящей ленностью было неразумно и даже опасно, а потому набравшийся несладкой искушенности Мирошек поспешил расположиться подле жаркого огня, пустившись имитировать бурную деятельность. Пошевелив в костре поленья, деловитый ребятенок принялся проделывать нехитрую уборку, осторожно перекладывая освальдову утварь: он давно уже убрал хитроумный аламбик, теперь же очередь дошла и до простецкой лохани, в которой салажонок приготовил болтунью... Впрочем, складывая плошки в каганец для дальнейшей помывки в Барсучьем Ручье, сосредоточивший мыслишки крестьянский сыночек неожиданно приметил, как ведьмак с новой силой уставил в него свой взыскательный взор... Пялит змеевитые зенки да пялит, словно бы ищет, к чему прицепиться! Так и завозился на том себемиров тревожный сыночек усерднее — в голове же промелькнуло побуждение: надо скорее убраться из грота, ненадолго убежав от внимания грозного мастера! Вспыльчивый Освальджик отвлечется и временно забудет о мальчишкиных грехах... Всамделишных и тех, что себемиров сынок совершал не по зловредному умыслу: совсем ведь не шкодливым был он мальчиком на истовом деле, совершая окаянства по большей части совершенно не нарочно... Не бранился, не спорил, не совершал преднамеренных вредительских действий, стремясь столь по-вахлацки излить свою сиротскую боль — черствый бродяга-ведьмак наичаще всего к нему просто цеплялся! Однако не успел салажонок подняться на ножки, вознамерившись покинуть пещеру с горой всевозможной лохани, как наблюдающий за ним страхолюд процедил:

— А ну поди сюда, сопливец.

Замерший Мирошек всполошенно покосился на наставника: и зачем это стервец к нему сызнова приклепался? Нет, нашедший в мрачном мастере родного человека салажонок неподдельно привязался к нелюдимому злыдарю. Великая Мелитэле, он даже искренне плакал, когда молился, чтоб ведьмак не погиб от ранения! Но извечная сварливость взрывного лохмотника, то и дело выливавшаяся в яростный гнев, в немалой степени пугала неразумного дитенка... Вот и сейчас, столкнувшись с тем, что неспособный подняться ведьмак его внезапно решил подозвать, взбужораженный мальчишка по наитию напрягся... За что сварливый мастер опять его удумал заругать? А только не идти подневольный малец был не вправе... Отложил он заготовленную грязную утварь и невпопад подтащился к лежащему Освальду, опустившись у него близ окровавленной башки: зерцала неуверенные вытаращил да так и смотрит на ведьмачий мерзкий лик... Оглядел его с необычайным вниманием и сам обескровленный раной скалдырник — а засим, заговорив с небывалой серьезностью, внезапно произнес невероятную отповедь:

— ...Дабы ты не мыслил, что я завалящий стервец. Я благодарен тебе за спасение жизни. И за заботу в гнусной немощи тоже, — и накрыв мальчишечью вспотевшую шейку непримиримой десницей, внезапно притянул изумленного Мирко вплотную к себе — прислонившись сухими губами к дитячьему челышку!.. Облобызал лобовину бездольного Мирко, совсем как настоящий сердешный родитель — пускай, и проделав сие с характерной деревянной нескладностью да поневоле оцарапав салажонка торчащими накось кривыми резцами!..

Так и ошалел на том потрясенный себемиров сыночек, отстранившись и мгновенно округлив изумленные глазки — оставшийся лежать на песчанике Освальд с пугающей серьезностью всмотрелся в его личико. Сам же мальчишка застыл в замешательстве, не веря, что ведьмак сие действительно проделал... И чего же ему стоило изречь сию признательную речь?! Или даже проявить такие чистые отеческие чувства?! Он а самом деле совершил такое дивное действо иль перемученному Мирко все воочию причудилось?.. А только долго справляться с ответным порывом переживший непосильные тяготы мальчик не смог: в последние страшные сутки он натерпелся столько жути и физических терзаний, что дальше его душенька всамделишно не выдержала. Воспользовавшись тем, что подавленный мукой убийца чудовищ в коем-то веке маленько смягчился, выплеснувший страхи салажонок сам обхватил его шею руками, крепко обняв изнуренного мастера! Зажмурив глазенки и прижавшись ланитой к ведьмачьему лбу, измученный мальчик уже не задумался, что последует дальше — настолько сильно захотелось излить нестерпимую горечь... Они ведь с Освальджиком оба едва не погибли бесславной кончиной, и даже сейчас все отнюдь не закончилось — для восьмилетнего дитенка такие невзгоды было слишком непомерным и тяжелым испытанием!.. Ведьмак поначалу остался недвижимым, застыв в нежеланых объятьях воспитанника — но затем замеревший от усталости Мирко ощутил его десницу на свойском затылке! Приобнял его эдак угрюмый наставник, накрыв потылицу суровой долонью, да так и произнес надломившимся хрипом:

— Тяжело тебе пришлось, бездольному... — в ответ на что несчастный Мирко лишь надсаженно всхлипнул: только сейчас, обняв едва не погибшего мастера, он наконец в полной мере прочувствовал, насколько близко находился от ужасной погибели. — Это жизнь, салажонок. Она не делает поблажек на уветливый возраст... — пригладив мальчишкины непослушные вихри костлявыми пальцами, столь же тихо и хрипато добавил ведьмак. Посипал сирый Мирко поломанным носиком, продолжая зажимать изнуренные бессонницей очи, и засим, не отрываясь, лепетнул:

— Как тебе сие удается, Освальджик? Какое бы лихо с тобой не случилось, ты всегда продолжаешь бороться...

— ...Посему как я пылко люблю сию жизнь — какой бы паскудной она ни была, — многозначительно проскрежетал зубами Освальд, то и дело прерываясь на надсаженный вздох, и успокоившийся Мирко навострил свое внимание. — Некто может помыслить, что бытность паршивым бродягой не стоит того, чтобы ей дорожить... Но между делом, этот жребий не самый поганый, — пространно продолжил впавший в темную задумчивость убийца чудовищ. — Возможность мыслить и испытывать телесные чувства; постигать неповторимый эмпирический опыт — сие есть наивысшая награда для сути живого... Чувствовать тепло от сияния солнца, блаженствовать от сладкого прикосновения девки; вкушать душевный трепет от познания нового... Сие дарование взаправду бесценно, дабы попирать его вахлацким невниманием... Вот и не хочу я понапрасну подыхать, довольствуясь паскудным бытием в земной юдоли. Здесь я был, а за Завесой не был — пройти же тернистой тропой невозврата единожды успеет кажинный живущий, — и снова перебрал фалангами искривленных пальцев витиеватые кудри на макушке воспитанника, в коем-то разе приголубив настрадавшегося в страшном ущелье дитенка.

Послушавший мудреные речи мальчишка погрузился в долгожданный исцеляющий покой: будь сейчас иначий час, он непременно погрузился бы в спасительный сон... Все ж таки бадражный убийца чудовищ оставался непонятным для нехитрого дитенка: ввергающий в трепет стращавый урод, наичаще всего он представал неисправимым стервецом и проходимцем, в полной мере подтверждая мужицкие страхи... но подчас из глубины его бухмарного нутра проступали и другие потаенные струны, обнажавшие подспудное, сокрытое нутро. И пускай наивный Мирко в силу возраста не понял заложенный в наставничьи речи поучительный смысл, он все равно отпустил все досельные страхи. В пещере было холодно, промозгло и зловонно, но ни одна из оных тягот больше не мешала натерпевшемуся ужаса подлетку: главное, что опекавший его мастер остался в живых, а значит, и бездольному сопливцу было нечего бояться... Они пережили сей страшный поход. Дальнейшее должно было окончиться безбурно... А только как схватил его вдруг Освальд за тонюсенькую прядушку волос на затылке — да так и потянул без сострадания назад, заставляя оторваться от покатого плеча!..

— А-ай!.. — болезненно воскликнул ухватившийся за потылицу салажонок, конечно же, отпрянув и разжав свои сомкнутые на выродковой шее добродушные объятия — и стервозно искривившийся ведьмак процедил:

— Довольно с тебя, прихлебатель елейный. Ты смотри, как угодливо ластится, шельма!.. — Обиженный мальчонка уязвленно насупился, инстинктивно потерев ручонкой уязвленный ведьмачьей десницей затылок: и зачем тогда наставник его приголубил, если по итогу все равно незаслуженно взъелся?.. Все ж таки Освальд оставался собою, и редкие мгновения утешительной мягкости сменялись в его нраве привычной стервозностью... Сам же ведьмак задержал строгий взгляд на обличье воспитанника и после совершенно неожиданно изрек: — ...Сейчас поедешь с ними.

И снова удивленный крестьянский подлеток застыл в непонимании и вящей нерешительности: и отчего бадражный Освальд столь разительно переменил былую тему? В головушке опять зароились вопросы: с какими небывалыми пришельцами он вознамерился отправить несчастного Мирко? Зачем получивший ранение мастер опять отсылает его в неизвестность? Куда? С каким бадражным намерением? Округлил себемиров простодушный сыночек усталые глазки да так и вопросил с неподдельным волнением:

— С какими это «с ними»? — но цедящий кажинное слово ведьмак оставил его речи безо всякого ответа: накрыв дрожащей шуйцей беспокоящую рану, он молчаливо отвернул от салажонка парализованный лик, уставив блестящие очи в безжизненный камень. — Ну ответь, с какими это эдакими «с ними»?! — начиная волноваться сильнее, повторил завертевший головкой Мирошек, настойчиво склоняясь над кривящим косматую челюсть лохмотником. Холодящее душонку понимание наставничьей затеи начало зарождаться в его бездольном рассудке... Прислушавшись к звукам пещерного устья — обладающий несравнимо более острыми чувствами Освальд мог запросто расслышать тишайшие шорохи, покамест недоступные мальчишкиному слуху — разволновавшийся Мирошек опять заговорил с неуправляемой тревогой: — Там кто-то приближается, правда?.. Ну скажи же, там кто-то идет? — и засим затараторил, как охваченный пылом безумец: — Я не поеду с чужими, Освальджик!.. Только если ты там тоже будешь!.. Я останусь с тобой и помогу тебе выздороветь!.. Я не оставлю тебя одного — даже колдовать тебе нонеча не хватит усилий, оттого ты не сможешь меня приневолить наложением чар!.. А ежели ты думаешь...

— Поедешь, — внезапно перебил его стенания притихший ведьмак, и чуть приметно содрогнувшись, надсаженным хрипом промолвил: — Так будет лучше для всех... Как я уже говорил, салажонок: останешься со мной — околеешь от голода.

Всмотревшийся ему в лицо Мирошек осекся от перебившей дыхание кусающей оторопи: произнесенные убийцей чудовищ ужасные вещи буквально вышибли из грудки живительный воздух... Ведьмак совсем недавно говорил о высшей ценности жизни — и вот теперь вдруг завещал о надвигающейся гибели?.. И что он собирался делать сам?.. Впустую помереть или попробовать выжить?.. Настрадавшийся подлеток настолько уверился, что все кошмарные мытарства наконец-то закончились, что после пробуждения израненного мастера наивно посчитал, что ужас смерти миновал... Неужто все опять начиналось сначала?

Неужели им с наставником придется попрощаться?..

Попрощаться точно так же, как когда-то с отцом Себемиром, что, несмотря на мучения сердца, понужде отпустил ребятенка с пришедшим в деревню лихим страхолюдом...

...А только не успел себемиров бездольный сыночек опять как следует разволноваться и расчувствоваться, как позади него, в пещерном устье внезапно показалась голова незнакомца! Испугавшийся мальчонка даже малость отпрянул!.. Так вот кого услышал нечеловечески чуткий ведьмак!.. В льющемся из устья закатном сиянии постепенно оформился лик солдафона в начищенном до блеска гвардейском саладе — в точности, как те, что носили лирийцы из погибшего отряда баннерета де Эньена — после чего рассмотревший ведьмака и мальчишку гвардеец сиплым басом прокричал сослуживцам: «Нашел их! Здесь ведьмак и мальчишка! Живые!»

Неужели за ними пришли?..

Через короткое мгновение вслед за первым гвардейцем в пещеру проникли другие — рассыпались по тесному укрытию, на всякий случай заготовив обнаженные клинки, да так и обступили чудом выживших страдальцев... Несколько латников обступили останки обезглавленной гарпии, брезгливо ворочая тушу мечами... Сжавшийся Мирошек прибился поближе к наставнику, исступленно созерцая пробравшихся в пещеру незнакомцев — всех сплошь облаченных в желтушные жаки с изображением лирийского чернявого орла. В голове все прескверно смешалось от страха, заполнившись единственным тревожащим вопросом: кто эти люди и что они сделают? От приглушенных разговоров сосредоточенных латников испуганный дитенок окончательно сник, то и дело с надеждой смотря на бессильного мастера — однако раненый Освальд лежал молчаливо, хладнодушно созерцая невесть откуда грянувший отряд. Так и помыслил на том себемиров сыночек: быть может, их прислал ускакавший в злополучную Спаллю капитан де Эньен?.. Быть может, они явились их обоих с ведьмаком арестовать и повязать?.. В освещенный закатным сиянием грот, между делом, взобрался и командир чужаков — коренастный гвардеец с сержантской эмблемой в петлице. Заполонившие барлогу латники скорее расступились, и уставивший на раненого выродка воззрение сержант вопросил:

— Ведьмак Освальд? — вместо положенной отповеди склонивший голову ведьмак лишь изнуренно искривился и промолвил:

— Нет у меня сил с вами отбрехиваться. Из гвардии вы или нет, заберите с собой сопляка и езжайте... — водящий глазенками Мирко взволнованно взглянул на незнакомца с сержантской эмблемой, не зная, как служака отнесется к высказанной в лоб ведьмачьей просьбе — но явившийся гвардеец в тот же миг без промедления его перебил:

— Так точно. Разумеется, заберем. И вас, и его, сударь ведьмак. У нас приказ вывезти выживших в Спаллю, а также собрать тела павших, — и далее, чуть отодвинувшись в сторону, с непривычным почтением молвил: — Господин капитан очень высоко о вас отзывались: дескать, вы оказали неоценимую помощь в нарушении планов иноземного преступника, проявив недюжинную смелость и профессионализм истребителя монстров. Нам сообщили, что вы ранены, но при крепости служит хирург — как только доберемся до Спалли, он вас залатает лучше, чем было.

Что происходило дальше, изнуренный чередой нескончаемых мытарств мальчишка запомнил туманно: даже после воссоединения с едва не погибшим наставником ему пришлось еще не раз содрогнуться от страха — потому и неожиданное избавление от бед он воспринял поначалу настороженно. Все ж таки угробивший свой отряд баннерет де Эньен оказался не лишеным совести и рыцарского долга человеком: использовав случайно встреченных ведьмака и мальчишку в своих интересах, он по итогу позаботился о том, чтобы обоих несчастливцев не оставили на смерть... И вот его распоряжением за выжившими — равно как и за телами героически погибших — был выслан дополнительный отряд вспоможения... Натерпевшийся горя Мирошек никак не мог поверить, что терзания закончились...

За ними пришли! Их не оставили на смерть!..

Выбравшись из грота под руку с одним из подоспевших гвардейцев, усталый себемиров сыночек исступленно пронаблюдал, как несколько других лирийских латников на носилках выволокивают раненого Освальда: лежащий на натянутом кожухе мастер был неспособен двигаться самостоятельно, болезненно кривясь при каждом неудобном повороте носильщиков — впрочем через несколько мгновений изнурительной муки организованный отряд его пронес на свободу... Перед пещерой же стоял настоящий разъезд, среди которого, помимо конных всадников, имелись также двое военных саней... Эдак освобожденного из грота лохмотника и положили на солому в свободные сани, прилежно укрыв согревающей шкурой; беспокойного же Мирко усадили рядком, расположив обапол с растянувшимся мастером — пораженный неожиданным спасением дитенок лишь продолжил ворочать патлатой головкой... Происходящее казалось ошеломляющим вымыслом. Купающийся в пламени заката Вороний Овраг был очищен от размножившихся гнусных чудовищ — подоспевшие же латники из нового отряда организованно сбирали останки убитых. Все было закончено. Как себемиров сыночек и ждал.

Сложив останки павших во вторые свободные сани, подхватившие мальчишку вместе с мастером гвардейцы разместили в санях их бедняцкую рухлядь — и сержант приказал выдвигаться в дорогу. Быстрый полоз запряженных конями саней побежал по присыпанной снегом землице... Так и засвистел в ушах стремительный несущийся ветер — того глядит, снесет мальчишку, настолько резво и проворно несутся крылатые сани!.. Лошадиные копыта высекают серебристую пыль!.. Смотрит оголтелый себемиров сыночек, водит ошалелыми глазенками по мелькающим по обе стороны от головушки веточкам — и ажно нарадоваться душенькой не может: неужто их с наставником всамделишно увозят в приграничную крепость?.. В защищенную твердыню, где ведьмака подлатают и поставят на ноги, а самого оголодавшего в пути салажонка за работу в конюшне потребно накормят?.. Знает ведь уже себемиров сыночек, что за кажинную плошку горячей похлебки потребно усердно и ладно работать — приучил его сему дальновидный наставник, поучая собственным надежным примером... А между тем, и волнение малость терзает мальчонку: что если гвардейцы поведут их с ведьмаком на дознание?.. Впрочем, оная тревога недолго душила уставшего Мирко: ведь если бы Освальджику грозили казематы, его навряд ли уложили бы на мягкую соломку... И уж наверняка не стали бы хвалить по капитанскому завету!

Сам же ведьмак оставался лежать без движений, изнуренно созерцая карминный закат: блестящие глаза его подчас прикрывались от тяжкой усталости, отчего измученный лохмотник казался уснувшим... Только сейчас наблюдающий за ним салажонок понемногу смекнул, что привыкший к человеческой подлости мастер в самом деле ни щепотки не надеялся, что его не оставят подыхать как собаку... Потому и желал отослать в неизвестность хотя бы Мирошка, желая уберечь салажонка от голода!.. И как же славно, что въяву им не пришлось расставаться! Впрочем, долго горюниться Мирко уже не желал. Повозившись в санях рядом с дремлющим мастером и помаленьку убедившись, что за ними не смотрят, он с хитрецою улыбнулся и тихонько шепнул:

— Освальджик!.. — обескровленный Освальд с неохотой отверз утомленные очи.

Тогда дурнющий Мирко заулыбался еще того пуще, и воровато осмотревшись, засучил рукав до самого предплечья, продемонстрировав наставнику надетые на рамо золотые браслеты обезглавленной гарпии!.. Снял ведь он с проклятой королевы стервятин носимые ей яркие блестяшки с каменьями, рассудив, что такое шальное богатство пригодится им в дороге с ведьмаком гораздо больше!.. Ничего не получил мастеровитый Освальджик от убиения заполнивших ущелье чудовищ — так пусть же эти чудные златые украшения послужат ему платой за искусную работу!.. Посмотрел на это дело стервозный ведьмак — да так и зашипел на деловитого мальчишку:

— Спрячь, вахлак паршивый!.. Спрячь и не показывай!..

Подчинился нерадивый Мирошек скорее, послушно запрятав браслеты обратно под вретище курточки — а только смотрит: совсем не обыденно кривит ведьмак свою поломанную челюсть! Выдвинул ее вперед, как может, и тянет разбитые хворью уста в неприглядном уродском оскале... И глаз на здоровой половине обличья задорливо щурит... Так и смекнул себемиров сынок: улыбается! В третий иль четвертый раз на мальчишкиной памяти!

Улегся на этом счастливый Мирошек спиной на соломку обочь от наставника, забрался всплошную под теплую шкуру да так и смотрит уставшими глазками на бегущие над головой безлиственные веточки... А киноварные лучи закатного солнца так и играют в раскидистых осиновых виснах: переливаются брусвяным небесным огнем да бодро скачут с одно деревца́ на другое! Все ж таки свезло в этой недоле ведьмаку и мальчишке: спаслись они от шедшей по пятам незавидной погибели! На сей целительной мысли себемиров сыночек прикрыл утомленные очи, моментально начав забываться во сне: этой ночью он вконец-таки уснет в долгожданном покое. Все закончилось. Они будут жить.

Конец.