«Или все же справедлива была страшная пословица: что не родился еще тот ведьмак, что умер бы в постели, оглашая завещание?»

Сколько времени ему пришлось хорониться в расщелине, угодивший в окружение Мирко не ведал. Одинокий, обреченный и оставшийся без помощи наставника — он мог лишь сокрушенно содрогаться, прижимая обличье к обвалившимся скалам... Даже слезы в его глазках уже полностью иссякли: усталость и груз пережитых терзаний начинали подавлять притупившийся разум... Заполонившие колодец кровожадные бестии, казалось, совершенно не нуждались в присном роздыхе, без устали бранясь и зачиная потасовки — от их разъяренных криков, верезжащих у бездольного мальчишки над ухом, головушка несчастного кружилась и звенела, грозя расколоться от тяжких эмоций... Поневоле наблюдая за повадками чудовищ, исступленный салажонок отмечал: чертовы бесовки буквально жили раздором, пребывая в бесконечном переделе территории. Они клевались, царапались, выщипывали перья товарок, выдирали щипцами оголенную кожу — среди проклятого племени гарпий невозможно было встретить ни единой паскуды, безобразное тело которой не покрывали бы засечки от минувших сражений... Иного способа общения с сестрицами поганые твари как будто не знали, превращаясь из колонии единокровных товарок в толпу непримиримых ересливых противниц. Не ведая о близком нахождении добычи, помимо собственных сокровниц, они также глодали останки убитых: от учиненного стаей бесчинства немногочисленные разодранные трупы гвардейцев превратились в окровавленные голые кости... Глядя на безжизненные костные остовы было трудно поверить, что еще совсем недавно сии людские мостолыжины ходили и мыслили: растащив блестящее оружие по гнездам, пернатые сквернавицы сожрали на убитых весь питательный потрох, остановив свои бесчинства лишь при виде костей... От ривянина же, встретившего гибель последним — так и вовсе не осталось даже целого скелета: на месте его обезображенной щипцами кровавой трупнины проглядывали одни лишь фрагменты рассеченных конечностей — опьяненному побоищем семейству стервятин не составило труда разорвать человека.

Совершенное убийство болезненно ударило по хлебнувшему несчастья себемирову отпрыску. Нет, бездольный Мирко ничуть не разуверился в неотвратимости проделанного выбора — не метни он в вероломного Сфорцу ведьмачьей подвеской, расчетливый ривянин наверняка рассправился бы с глупеньким дитенком своими руками — однако осознание того, что он заневолю натравил на человека чудовищ, ужасно взбудоражило мальчишечий разум... Совсем ведь не этому учил беззатейного мальчика добродушный отец Себемир! Разумеется, путешествие с убийцей чудовищ надежно вложило в дитячью баклажку, что земное существование влачит и немало настоящих беспощадных лиходеев, какие по творимым злодеяниям подчас затмевают чудовищный род — даже служащий мальчишке ориентиром наставник не единожды марал свой клинок человеческой кровью! Оттого и учащийся Мирко начинал понимать все яснее: нередко убийство становилось неотвратимым... Но оборвать чужую жизнь самому?.. Осознанно обречь человека на гибель ради призрачного шанса на спасение?.. Если бы не близость бушующих гарпий, оступившийся дитенок впал бы в тяжкое отчаяние.

Ожидание казалось бесконечностью. О том, чтобы попробовать покинуть укрытие, залегший в убежище Мирко не думал: несколько крупных половозрелых стервятин расположились у единственного лаза из расщелины, перекрыв своими тушами спасительный разлом. Все, что оставалось обреченному мальчишке — хорониться в абсолютной неподвижности, уповая, что чудовища со временем уйдут: пребывание в укроме без возможности сдвинуться превращало ожидание в настоящую пытку — и все же участь, что постигла незадачливого Сфорцу, заставляла салажонка сохранять благоразумие. Сил испытывать испуг становилось все меньше — ни единый человеческий разум не был способен пребывать в напряжении настолько изнурительно долго — и обескровленный мальчонка уже даже не плакал, опустошенно созерцая ненасытных стервятин.

Время, между тем, неумолимо бежало вперед: сквозь обнажающие небо провалы в породе уже вовсю пробивалось красноперое зарево, наполнявшее колодец согревающим светом. Пока что ведьмачьего пасынка укрывали остатки пещерного сумрака, но с каждым прожитым мгновением светимость становилась все теплее и ярче. Не приходилось сомневаться, вскорости снаружи воспылает рассвет и укрывающие мальчика потемки рассеются... Время, когда обреченному Мирко придется задуматься о неизбежном побеге, приближалось с холодящим сердечко проворством.

Впрочем, опустошенный и получивший немало саднящих ранений, он неожиданно нашел утешение в легкомысленном мальчишеском ребячестве! Удивительно, но с момента отбытия из родной деревеньки восьмилетний Мирошек ни разу не предался обыкновенной игре: взявший его под опеку убийца чудовищ совершенно не терпел расхоложненной праздности, требуя того же и от бездольного пасынка. Даже в редкие моменты благодушия, позволяя салажонку немножечко больше, он как будто бы не понимал обращенные к себе призывы поиграть и подурачиться, отзываясь на мальчишкину дурашливость холодной отстраненностью. Замкнутый, сварливый и бесчувственный, он в упор не понимал ни единой прибаутки воспитанника, относясь к его забавам с неизменной подозрительностью: как нередко объяснял себе печальный дитенок, выросший изгоем убийца чудовищ так и не научился понятию дружбы, учась проявлению чувств лишь по слепому наитию. Иногда он словно бы случайно открывал для себя вещи, приносящие подлетку душевную радость: к примеру, с замаху бросал верезжащего мальчика в студеную воду; или то ли бранясь, то ли с сокрытой шутливостью тащил его за щи́колку по снежным уклонам — но и то происходило совершенно стихийно... А уж если ребятенок на коротенький миг предавался безделию — втагода на его глупую головушку неминуемо обрушивался праведный гнев, после которого сопливцу выдавалось поручение. Какое угодно ведьмачьей душе — лишь бы мальчик не сидел без занятия. Эдак бедный Мирко и забыл, как играть, привыкнув к заведенному наставником укладу... однако в глубине своей бесхитростной душонки он все еще оставался обыкновенным дитенком, какой проигрывал тревоги беззаботным мечтанием.

Вот и сейчас, истощившись от пережитого ужаса, в поисках возможности отвлечься от страха он играючи вообразил себя устроившим засаду ведьмаком! Созерцая перебранки оголтелых стервятин, обессилевший Мирко представил, что владеет посеребренным ведьмачьим клинком, изучая повадки вражин перед боем. Воображая, как бы вел себя всамделишный ведьмак, он сосредоточенно щурил усталые глазки, изображая нечеловеческую зоркость мутанта... Видеть, как готовится к бою Освальджик, любопытный салажонок мог исключительно вскользь — коль провожал его на схватку с топляками да гнильцами, единственным источником скудельной монеты в последнее время — бере́г ведь страхолюд на самом деле неразумного мальчонку, не позволяя наблюдать за свойской страшной работой... И все же живущий вместе с мастером мальчишка был уже отчасти ознакомлен с его страшным ремеслом, а потому и ведьмачью засаду представлял себе во всех ее пугающих подробностях: Освальд ступал совершенно бесшумно, водя по окружению змеиными зерцалами — и точно так же нынче делал и усталый Мирошек, провожая пернатых чудовищ протяжным воззрением... Иным же кладезем мальчишкиной фантазии становились картинки из старенькой книжицы, какую любознательный дитенок видал на деревенском привозе у лавочника. «Монструм, или ведьмака описание» — именовалась та пугающая книжица, и пускай малолетний сопливец в те мгновения не понял ни единого слова, в голове его прочно засели напечатанные хитрым станком гравировки, изображавшие нелюдя с длинным мечом. Жуткого, с чудовищным щербатым оскалом, опускающего сталь на оголенную шею уродливой стрыги — в точности, как выглядел в жизни Освальджик!.. И было в сих картинках столько яростной гибкости, столько непревзойденной грациозности тела — а уж как виртуозно сражался всамделишный мастер ведьмачьего цеха!.. Лучшего мечника, чем искусный Освальджик, себемиров сынок не видал отродясь!.. Так и достал бы он сейчас воображаемый клинок, так и бросился бы прямо на задравших столько люда безмозглых стервятин, с молниеносной артистичностью вращая орудие!.. Налетел бы на ближайшую мерзавку — и с наскоку поразил бы ее в брюхо!.. Потом скользнул бы траверсом налево, и сместившись в хвостатую стойку, повторил бы излюбленный прием хитроумного Освальда, проделав восходящий кособокий удар!.. Потом собрал бы раздобытые трофеи и возвестил бы о проделанной работе городского ипата, провозгласив окаянный Вороний Овраг безопасным. Теперь, благодаря не слишком любимым урокам с наставником, простодушный Мирошек вполне себе мыслил, как именно потребно было действовать в бою!

И пусть ему не суждено было стать ведьмаком — недаром постижение ведьмачьей науки было сопряжено с такими тяжкими страданиями — легковерный мальчонка все равно бы добился людского признания, переняв от наставника все его навыки...

— ...Ка-ар!!! Ка-а-арр!!!

Оборвав мальчишкины мечтания, перед ахнувшим Мирко тяжелым грузом опустились две визгливые стервятины, какие принялись тягать друг у друга из клювов громадную кость!.. Гарпиевы глотки заревели от азарта. Вздрогнувший подлеток чуть не обмер от ужаса, снова беспомощно вдавившись в захрустевшие камни: чудовища приземлились слишком близко и слишком стремительно... Лобовину прошиб липкий пот: реальность в бесчисленный раз оказалась страшнее фантазий. В действительности застрявший в гнездилище мальчик был обыкновенной трепещущей жертвой, единственным спасением которой становились последние крохотки тьмы... Разъяренные твари, между делом, намертво сцепились щербатыми клювами, рассекая подбрюшье друг друга когтями: на все четыре стороны полетели кровавые перья, выдранные стервами из тела сестрицы... От истошного визга да карканья поистине заложило звенящие уши — сидящая выше стервятина повалила товарку на голые камни, с неистовством вгрызшись в ее обвислую грудь. Воздух наполнился удушающим смрадом пролившейся крови, перемешавшейся с птичьим пометом и гадостной падалью — для неискушенного крестьянского мальчишки гарпии, как и любые другие чудовища, являлись поистине неописуемой мерзостью... Тощие плечи, поросшие гадкими перьями, прорезающая кожу острогранная ость, огромный клюв на месте девичьего рта, обвисшие груди, напоминающие жиденькие тряпицы без сала — казалось, крылатые твари воплощали в себе все существующие лики уродства... Только когда измазанный в багрянце щетиноватый щипец первой гарпии погрузился под ребра поверженной родственницы, извернувшаяся бестия с болезненным визгом сбежала, оставив обглодки костей на поживу сестрице. Поднявшаяся победительница воинственно захлопала лиловыми крыльями, нагоняя в расщелину волны зловония — и поперхнувшийся Мирко невольно схватился ладошкой за личико, с тихим вздохом зажав переломанный носик... В тот же миг, привлеченное увиденным шорохом, подслеповатое чудовище обратилось в мальчишкину сторону, уставив безумные очи во тьму!.. От смертельного ужаса себемиров сыночек застыл без движения... Даже сердце его словно бы забилось не в такт.

Приглядевшаяся к тени стервятина в развалку поползла в направлении жертвы, позабыв о недавнем предмете раздора... Сзади нее с гулким шумом приземлилось две паскудины поменьше, торопливо вцепившись в покатившуюся кость — однако заподозрившая близкое присутствие добычи сквернавка упорно потащилась к поперхнувшемуся Мирко: ее тусклые зерцала покамест не видели тело страдальца, но все могло перемениться в одно мгновение ока... Тем более что, сзади, привлеченное дракой за недоеденную кость, уже собралось немалое сборище гарпий... От леденящей ужасти сжавшийся мальчишка позабыл, как дышать, исступленно пяля глазки в подступающую ближе кровожадную погань... В голове понеслись побуждения, одно отчаянней и дурнее другого. Что же делать?! Оставаться или попытаться сбежать?! И если бежать, то куда?! Весь колодец заполнен десятками гарпий — мальчишку просто растерзают, если он побежит!.. Однако же и пребывание в укрытие с каждым вздохом приближало неизбежную гибель: проклятая убивица ползла все увереннее, продолжая пялить очи прямо в сирого подлетка!.. Сейчас мальчонку увидят — и страдалец пропал!

Однако не успел несчастный Мирко понять, что к чему — как внезапно откуда-то со стороны прилетело нечто грязное и отдаленно похожее на мерзкую голову, с гулким стуком ударившись об одну из стервятин!.. Ошалевшее чудовище отпрыгнуло, обратив свойский взор на прилетевшее нечто — и вся кошмарная многоголосица безмозглых убивиц моментально затихла, обернувшись к неизвестной диковинке. Обернулась и подкравшаяся к мальчику стервятина. На этом к непонятному предмету присмотрелся и сам обомлевший Мирошек, вперив дикие глазки в открывшиеся виду кровавые волосы... Прилетевшей штуковиной действительно являлась голова — голова одной из гарпий, отсеченная острым кинжалом! На безобразном полуптичьем обличье убитой, изуродованном множеством запекшихся зияющих ран, красовался огромный раскрытый щипец, из которого торчал неприглядный язык; пустые провалы на месте выколотых глаз незавидно обнажали обломки костей; наконец растрепанные волосы — длинные, черные и блестящие от слипшейся грязи — сбивались в невозможный омерзительный клок. При жизни чудовище было такой же безмозглой стервятиной, как и десятки других, облепивших гнездовьями отвесные скалы — но убил его, бесспорно, наторелый человек... Иначе кто еще мог столь умело отрезать башку?

На мгновение в пещере воцарилась звенящая тишь, прерываемая одним лишь безумным биением мальчишечьей крови в надувшихся жилах... Бесноватые гарпии замерли, рассматривая странную подкинутую голову, и засим ближайшая к диковинке сквернавица с нехарактерной для чудовищ осторожностью взяла ее в руки... Повертела, поднеся к восковице над клювом, неуверенно куснула щербатым щипцом, надломившимся в минувших сражениях с ненавистными родственницами... и на следующем стуке дитячьего сердца внезапно с яростным визжанием набросилась на севшую рядом сестрицу, вонзив в ее шею зазубренный скол!.. Алой кровью окатило каменья на добрую сажень, забрызгав изумленных чудовищ до пят... Через миг все собравшиеся в зале мерзавки с неописуемыми воплями налетели друг на друга, принявшись драться со звериной жестокостью: располагавшиеся перед мальчишкой паскуды разодрались в настоящее кровавое месиво, принявшись рвать окаянных противниц!.. В ход пошли и клювы, и когти, и ноги: впавшие в смертельное безумие гарпии пустились потрошить своих сестриц наживую, намеренно целясь в глаза и в артерии!.. От нестерпимого визга и летящих во все стороны ошметков разодранной плоти окаменевший мальчонка зажмурил глаза — только чтобы сразу лихорадочно открыть их: выдранный с кожей окровавленных пух залетел ему буквально в рассеченное личико! Бесноватые пустовки грызлись совсем не так, как дотоле: ежели раньше, в борьбе за добычу, при бегстве поверженной в сражении соперницы победившая гарпия прекращала преследование, ныне они яростно дрались до смерти... Различить происходящее было непросто: обезумевшие твари вповалку катались по гравию, разрывая когтями издохших товарок — от заполнившего залу кошмарного воя залезший в трещину мальчонка затрясся тростинкой... Про спровоцировавшую побоище отсеченную голову — столь неожиданно прилетевшую в середку гнездовья — впавшие в кровавое неистовство чудовища уже позабыли, сосредоточившись на охватившей колонию драке. Сверху на поваленных на камни стервятин разъяренно пикировали новые — и эдак побоище продолжалось с удвоенной силой. Повсюду летела горячая кровь, в воздух вздымались лиловые перья... Чудовища скользили по чужой требушине, спотыкаясь об усеявшие залу осклизлые трупы... Посеянная появлением одной лишь отсеченной головы — в пещере воцарилась неудержимая смерть.

...Сколько времени творилось побоище, охваченный жутью Мирошек не понял: забившись как можно плотнее в расщелину, он под горькие всхлипы бессильно зажмурился — лишь бы только не видеть жестокую бойню. От криков и мутящего зловония измученный подлеток едва ли не лишился остатков сознания, отчаянно молясь, чтобы все прекратилось... Через некоторое время все действительно стихло: воинственные крики превратились в единичные стоны, и оголтелая какофония хруста костей наконец подзатихла. В пещере воцарились стенания боли, подчас переходящие в курлычащий вой: отдельные стервятины пережили побоище, но полученные в драке телесные раны причиняли им несносные предсмертные мучения... От растворенной в колоземице алой крови разгоняемый огромными крыльями воздух превратился в единое стоячее марево: судя по затихшему шуму возни, охватившая колонию жестокая драка наконец завершилась... Насилу сохранивший сознательность Мирко никак не решался обратить свои очи в наполнившуюся непривычным покоем барлогу, продолжая утыкаться в леденящие камни — только когда неизвестность заделалась тяжкой, он понемногу обернулся в направлении света, приглядевшись к открывшейся взору картине. Вся пещера оказалась усеяна трупами гарпий — отдельные стервятины покамест дышали и даже судорожно хлопали поломанными крыльями, но хлещущая кровь не позволяла усомниться, всем недобитым предстояло умереть... Израненные чудища пытались лихорадочно подняться, но зияющие раны пригвождали их обратно к осклизлым камням... Удивительно, но за весьма короткий срок огромная колония бестий оказалась полностью разгромлена, сожрав саму себя в междоусобном побоище.

Прямо перед дрогнувшим подлетком располагалась недобитая стервятина, какая с жалобными хрипами корячилась в луже крови: из ее пробитой грудины торчали косматые ребра, не позволявшие раненой твари подняться... При взгляде на подобную кошмарную картину сирый Мирко уже даже не скривился: за последние мгновения он насмотрелся уже столько отвратительных видов, что головка начала исподволь привыкать... Теперь он глядел на истекающую кровью пернатую бестию с одной лишь беспробудной тоской: оставалось дождаться, когда чудовище сдохнет, и можно было пробовать покинуть ущелье.

Внезапно через всю пещеру со стремительным свистом пролетел утяжеленный арбалетный снаряд, с мерзким хрустом пробивший черепушку стервятины!.. Отдавшее душу чудовище без единого хрипа повалилось ничком, трепыхнувшись от последней угасающей искорки жизни — ставший свидетелем оного Мирко испуганно дернулся от резкого звука. Тарахтящее сердечко забилось быстрее. Кто-то выпустил в стервятину гибельный болт, намеренно прицелившись в пернатую башку!.. Не успел изнуренный себемиров сыночек толком поразмыслить над случившимся, как воздух рассек второй отправленный из арбалетного ложа снаряд — судя по краткому крику, добивший второе чудовище!.. Испуганный Мирко плотнее прижался к камням: кем бы ни был стрелявший, оказавшись в наполненной гарпиями сумрачной зале, он мог невольно пристрелить и ребятенка, перепутав его черный силуэт с очередной крылатой тварью. И все же в натерпевшемся страха рассудке с надеждой мелькнуло: выходит, кто-то из разгромленной ганзы погонщиков смог уцелеть в учиненной сквернавками бойне! Неужто, позаботившийся об обездоленном пасынке Освальд смог придумать, как избавиться от бушующих гарпий?.. Впрочем, восхитившись оной мыслью, измученный Мирко запоздало помыслил, что ведьмак скорее положился бы на меч, чем на гвардейский самострел — из чего выходило, что пережить разгул стервятин мог разве что кто-нибудь из лирийских законников... И что же в таком случае случилось с мальчишкиным мастером?.. Почему он не вернулся за попавшим в окружение воспитанником?! Арбалетные болты продолжали то и дело рассекать стоялый воздух, пронзая недобитых в сражении чудищ — но трясущийся Мирко не спешил вылезать, наблюдая за потемками обезумевшим взором.

Эдак он долгое время и ждал, покамест вдалеке не показалась угловатая фигура человека: завернутый в покровы незнакомец с закинутым на правое плечо обнаженным клинком! Удерживая рукоятку меча в одноручном захвате, он обессиленно держал скрепленную пластиной неподвижную шуйцу прислоненной к груди, двигаясь сковано и даже немного заваливаясь в хворую сторону... Остановившись у казавшейся мертвой стервятины, он без сомнений пронзил ее тело заточенной сталью, то и дело сосредоточенно посматривая на других растянувшихся рядом бездыханных тварей. Присмотревшийся к явившемуся мужу салажонок смекнул: то определенно был не сгинувший Освальд, ибо даже будучи усталым и раненым, тот непрестанно сохранял грациозную поступь — видать, тренировки в ведьмачьей твердыне намертво вложили ему оные умения в закосневший рассудок... Разумеется, взбесившиеся гарпии могли посечь ведьмака и серьезнее, но за совместно проведенное время скитаний себемиров сыночек уже точно приучился отличать фигуру мастера на любом отдалении. Явившийся в пещеру незнакомец, между делом, заступил в столп сияния, после чего трясущийся мальчонка, наконец, разглядел его бульдожье лицо: перебившим гарпий выживальщиком оказался уцелевший капитан де Эньен! С поломанной рукой и рассеченным челом, нетвердо стоящий на полусогнутых от тяготы ногах, он тем не менее сумел перебить всю колонию гарпий, доказав свою разительную рыцарскую доблесть! И даже сейчас, покрытый тяжкими ранами, он методично добивал переживших междоусобицу пернатых убивиц, действуя столь же уверенно, сколько и смело. И насилу переживший побоище мальчик уже нисколько не задумывался, был ли означенный лирийский законник хорошим командиром для погибшего отряда — сейчас он представал настоящим героем.

При виде перебившего чудовищ капитана бедный Мирко окончательно сдался: попытавшись вылезти из сжавшей его ноженьки расщелины, он завозился и захныкал от болезненной натуги — и дрогнувший от курлычащих звуков гвардеец моментально обернулся, заготовив клинок... Испугавшийся мальчишка попытался занырнуть обратно в сумрак — забраться в прежний разлом оказалось непросто, ибо скованное долгой обездвиженностью тело отказывалось слушаться и гнуться — но рассмотревший его баннерет в недоумении отвел острогранную сталь. Вид пережившего бойню себемирова отпрыска вызвал у него неподдельное диво: должно быть, простоватый мальчонка даже не вполне осознавал, насколько сильно рисковал, пребывая в гнездовье... В следующее мгновение к воздыхающему Мирко оказалась обращена держащая оружие капитанская десница — оценивший обстановку де Эньен приблизился к малолетнему мученику, и чуть склонившись, позвал его с привычной хрипотцой:

— Вылазь. Тебе ничего не грозит.

Услышавший непреклонную и умиротворяюще спокойную речь баннерета, истративший все силы салажонок покорно покинул укрытие и под тихое дрожание поджилок подобрался к законнику. От пережитого потрясения он даже не нашелся, что сказать избавителю: неуверенно встав перед дородной фигурой, истощенный Мирко завертел головой, с безмолвной горечью созерцая заваленную тушами пещеру... После обвала и устроенной чудовищами бойни бывшая гнездовая зала смотрелась поистине страшно: среди упавших с отвеса плетенок и побелевших от помета окровавленных булыжинах вповалку валялись недобитые гарпии, оглашавшие расселину жалкими стонами... Удивительно — но брошенной в их стаю головы оказалось достаточно, дабы гнусные твари передрались до кончины! От поворотов закружившейся головушки пошатнувшийся мальчик едва не упал — если бы не подоспевшая рука баннерета, подхватившая его за угловатое плечико, истощившийся подлеток наверняка бы свалился. Налитые огнем конечности казались усеянными сотнями пылающих иголок, в висках грохотала горячая кровь — бедный Мирко пережил слишком много для обычного крестьянского выпоротка, и сейчас, впервые встретившись с возможным заступником, предсказуемо утратил способность бороться. Испачканный в пыли подбородок предательски дрогнул: хлебнувший лиха салажонок все никак не мог поверить, что кошмар завершился... Осмотревший его же Эньен помолчал, хмуро блуждая глазами по обхватившим локоточки рукам себемирова отпрыска — и стало быть, удостоверившись, что разыскавшийся ведьмачий пасынок действительно стоит перед ним во плоти, повторил:

— Не бойся. Я тебя защищу, — впрочем, исступленный от пережитого страха малец уже невольно пропустил его слова мимо внимания. Продолжающий рассматривать издохших чудовищ гвардеец опять помолчал, и пробежавшись беглым взглядом по дитячьему обличью, вопросил своим привычным рокочущим басом: — Ты ранен? Где-нибудь болит? — и растерявшийся мальчишка бессловесно качнул головою, все еще витая в затуманенных страхах. Прилежно оценить свое дрянное самочувствие он ныне не мог: от множества грубых падений у него саднило и ломило все побитые конечности — но серьезных ранений как будто бы не было... Единожды несчастного едва не расцарапала пернатая мерзавка, но и тогда дерущийся за выживание Мирошек вроде бы смог по волшебству увернуться.

— Не знаю... — пролепетал он задрожавшим от напряжения шепотом и далее неуверенно взялся за вспыхнувший болью поломанный нос. — Я вдосталь падал... Переносица болит... И дышать могу только ртом. — Нахмуривший чело баннерет, тем не менее, не слишком проникся озвученной сопливцем бесхитростной жалобой: оглядев спасенного дитенка последним испытующим взглядом, он опять сосредоточился на оставшихся гарпиях, принявшись высматривать средь них способных двигаться. По-видимому, поломавшему руку служаке, какой, несмотря на дрянное увечье, продолжил выполнять первоначальный приказ, поломанный мальчишкин нос не показался заслуживающей внимание раной. Других же ранений он на измотанном подлетке, видать, не увидел... Только сейчас все еще не до конца оклемавшийся Мирко, наконец, осмысленно взглянул на фигуру спасителя: вобыден статный и широкоплечий, как и подобает настоящему могучему рыцарю — ныне грозный баннерет обессиленно клонился в пораженную сторону, то и дело опираясь на тупимый об гравий клинок; белки его глаз покраснели от крови, с перемотанного тряпицей лба ручейками стекали нездоровые градины пота... Однако даже с подобными скверными ранами он исхитрился одолеть разбушевавшихся гарпий! Так и восхитился натерпевшийся жути мальчонка: надо же, какая ладная идея зародилась в его грубом солдафонском рассудке — натравить жестоких бестий друг на друга!.. Это был не человек, а настоящий исполин, на какого желторотый мальчишка мог взирать с одним лишь неподдельным восхищением и трепетом — ужно и позабыв о его прежнем самодурстве, какое и стало причиной трагедии! — ...Почему чудовища подрались при виде башки? Это же была их сестрица... — удрученно покачав идущей кругом головой, прошептал насилу собравшийся с мыслями Мирко — однако посмурневший предводитель гвардейцев внезапно ответил с давешней суровостью:

— Тишина! — прервал он обращение себемирова отпрыска, и махнув десницей в сторону знакомого сопливцу разлома, безмилостно рыкнул: — Жди моего возвращения там и лишний раз не высовывайся! — и отмахнувшись от едва восстановившего сознательность мальчишки, тяжелой поступью направился дальше, придирчиво выбирая каменистую тропку да тщательно рассматривая кажинную мертвую гарпию.

Остановившись напротив одной, какая малость шевельнула обескровленной кистью, воинственно настроенный гвардеец тотчас же пронзил ее тело мечом, для надежности навалившись на мечевую рукоять своим внушительным весом... После этого, извлекши оружие из неестественно качнувшейся туши, он небрежно отодвинул убитое чудище и присмотрелся к обглодкам человечьих костей, на каких и подохла окаянная сволочь... Лишь убедившись, что растерзанным страдальцем оказался один из его подчиненных гвардейцев, покачавший головой капитан напряженно выдвинулся дальше, прилежно выверяя проделанный шаг. Тогда-то присмотревшийся к нему салажонок и понял: вернувшийся в гнездилище служака продолжал искать ненавистного Сфорцу. Преданность гвардейскому долгу привела его вспять: должно быть, поимкой иноземного шпиона потерявший весь свой отряд баннерет де Эньен намеревался сделать те потери не бессмысленными.

— Ваше благородие... Вы ищете Сфорцу? — опасливо попятившись от заколотой гвардейцем стервятины, шепнул незадачливый Мирко, вспомнив, как именно обращались к своему командиру отдавшие жизни лирийские латники. И действительно — услышавший интересующее его имя капитан де Эньен в самом деле повернул к себемирову отпрыску нахмуренный лик. — Не ищите... Он погиб... Его разорвали чудовища... — робко всмотревшись в почерневшее от множества ранений баннеретово обличье, пояснил удрученный мальчонка. На этом помрачневший еще того плоше гвардеец медленно поворотил к собеседнику торс — в прищуренных глазах его, накопивших в свойском взгляде все немыслимое напряжение минувшего дня, чуткий Мирко рассмотрел золкий блеск недоверия. — Я сам это видел!.. Своими глазами!.. Он заступил в небесное сияние и... — на этом, совершенно неожиданно для себя самого, признаться капитану, что на смерть лиходея осмысленно обрек не кто иной, как он сам, задрожавший себемиров сыночек не смог, — и чудовища его заметили... — на последнем уклончивом слове голос несчастного сызнова измученно дрогнул. По счастью, грубый солдафон не стал настаивать на оглашении подробностей сфорцевой смерти, ответив на дитячье откровение столь же прямолинейным и беспристрастным протестом:

— Одних твоих слов недостаточно. Мне нужны доказательства кончины преступника, — и снова осмотревшись на предмет наличия угрозы — несмотря на разыгравшуюся междоусобную бойню, сбрасывать живучих стервятин со счету было непростительно беспечно — грубовато пояснил свою потребность: — Я должен увидеть его мертвое тело, — и почувствовавший накатившее волною напряжение Мирко с боязливой печалью промолвил:

— Тела не осталось. Чудовища его всамделишно порвали... Но погиб он вон там — где лежит сие чернявое полотнище, — и неуверенно махнул похолодевшей ручонкой в сторону чернеющего сфорцева кашне, рядом с которым на багровых от пролившейся крови каменьях валялись единичные потерянные гарпиями кости.

Выслушавший сирого мальца баннерет отвлекся от намеченных поисков и с недоверием направился к останкам убитого Сфорцы, придирчиво рассматривая мерзостное зрелище. Приблизившись к обглоданным до грубых щербин человечьим булдыгам, нахмуривший брови гвардеец принялся выискивать обрывки сохранившейся одежки, способной подтвердить былую личность убиенного: кое-как изгибая ушибленный стан, он методично проворачивал кости острием сослужившего службу меча, тщательно разглядывая каждую пядь засыревшего гравия... Скукожившийся Мирко, отхлебнувший непомерную долю кошмара, столь же осторожно подступил к ворошимым останкам адъюнкта, инстинктивно прибиваясь к заскорузлому служаке: чудом избежавший столкновения с клювами гарпий, он столько времени валандался в гнетущем одиночестве, что ныне его бедная мальчишечья душонка отчаянно нуждалась хоть в каком-то заступничестве... Сосредоточенно высматривающий улики законник мимоходом докопался и до исклеванной чудовищами головы лазутчика, какую измотанный в край себемиров сыночек спервоначалу грешным делом перепутал с булыжником: грубо повернув ее сверкающим клинком, капитан равнодушно уставился на безобразное месиво, что некогда было лицом самозванца. Не приходилось сомневаться, то действительно был Сфорца — тот самый хитрец, что минувшими сутками и втянул ведьмака и мальчишку в смертельную военно-политическую партию!.. Его бессовестный цинизм и вероломство привели к неисчислимым солдатским потерям — но вот по провидению неумолимой судьбы он лежал, распотрошенный и разорванный на части... Круг замкнулся. Все действительно было окончено. Склонившийся над брыдкими костями капитан покривился и раздосадованно пнул главу преступника ногой.

— Сильвана мать. Все ж таки подох на собственных условиях, — не скрывая разочарования и злости, бросил он сквозь зубы обращение к убитому, и через силу распрямившись, измотанно уставился на обезображенное тело престарелого шпиона.

Опустошенно проследивший за ним салажонок устало задумался: отчего-то известие о смерти преступника, какой теперь уж точно не мог претворить свои вредительские планы в реальность, совершенно не обрадовала гнавшего его от самой Мельничной Излучины гвардейца... Очевидно, он рассчитывал схватить того живьем. Или нуждался в доказательствах срыва намерений иноземных лазутчиков, какие вместе с гибелью Сфорцы оказались потеряны уже навсегда. На этом вспомнивший о сохраненных чертежах ребятенок несмело обратился к помрачневшему законнику:

— Но я забрал ту вощанину, что ваше благородие искали с отрядом... С чертежами крепости, которые сей Сфорца украл... — и как недоумевающий капитан де Эньен с разительным непониманием посмотрел на него, принялся суетливо снимать с замерзшей пяточки сапог, доставая из-под стельки драгоценные странницы с зарисовками Сфорцы! Вытащив измятые листочки, он оробело сунул их в отекшие пальцы на поломанной шуйце гвардейца — что сам исказивший чело баннерет моментально исправил, перехватив листки вощанки здоровой десницей, какая подспудно зажимала эфес. Неуклюже развернув к себе злосчастные листочки, продолжающий хмурить кустистые брови служака принялся придирчиво осматривать рисунки — стало быть, сопоставляя увиденное с имевшимся в рассудке представлением твердыни... Грозный лик его заделался суровее: при проведенном на дороге устрашающем допросе ни ведьмак, ни сам мальчишка не обмолвились ни словом о прокля́тых чертежах, что неминуемо делало обоих сообщниками... На этом перетрусивший Мирко принялся беспомощно оправдываться: — Но он взаправду не раскрывал свой всамделишный замысел! Я случайно обнаружил сию книжицу, когда Сфорца ее обронил!.. Он потом меня преследовал и даже угрожал погубить — все ради того, чтоб я вернул ее назад!.. И втагода я догадался, что там нечто важное!.. А пролистав книжонку, я увидел там сии рисунки — мне подумалось, что потребно воротить их лирийцам, дабы ваше благородие позволили нам вместе с Освальдом уйти... — припомнив о пропавшем наставнике, возбужденный от пережитых испытаний мальчишка ненадолго осекся, почувствовав щемящую сердечко тревогу. Почему уничтожать окаянных стервятин воротился не обученный ведьмачьей профессии Освальд, а всего лишь переломанный в побоище гвардеец, какой от измождения почти что не падал? Грудку сдавило стальными тисками: самый главный вопрос он задать позабыл. — ...А где Освальджик? — понизив голос и ненадолго отвлекшись от сотрясающих стоялый воздух оправданий, промолвил оцепеневший от страха Мирошек.

— ...Ты толковый парнишка. И потрудился на славу, — неожиданно перебил его разрозненные речи заметно смягчивший свой нрав баннерет, однако отвечать по неизвестной причине не стал.

— А Освальджик баит, что напротив — дурной... — несмело отозвался ребятенок, и с растущей тревогой всмотревшись в глаза собеседнику, снова спросил: — Ваше благородие... Вы не знаете, где он? — и дотоле казавшийся незыблемой скалой де Эньен приниженно отвел зерцала, разомкнув сухие обескровленные губы. От грызущего его напряжения ожидающий известий салажонок застыл как неживое изваяние.

— Остался на другой стороне, — после растянувшейся дольше обычного паузы, проговорил заглянувший в мальчишечьи очи гвардеец — а далее, не став дожидаться неминуемых расспросов, с гнетущей удрученностью добавил: — Твой учитель получил тяжелое ранение: он потерял много крови и не может идти, — и как почувствовавший леденящее прикосновение ужаса Мирко бессловесно затрясся, заявил уже другим, переменившимся голосом: — Но ты должен навечно запомнить, что сейчас мы остались в живых исключительно благодаря его смекалке и непревзойденному ремесленному мастерству. Именно он, твой учитель-ведьмак, будучи раненым, придумал план по истреблению чудовищ: он намеренно ввел себя в токсический бред, чтобы хитростью привлечь их предводительницу... Я доверился его ведьмачьему чутью, не слишком разбираясь в тонкостях работы истребителя бестий — и ничуть при том не обманулся, ибо чудище действительно явилось, а твой учитель ухитрился заколоть ее обычным кинжалом, пребывая при этом в бредовом беспамятстве. Именно его хладнокровный расчет, что после смерти главной гарпии начнется побоище, помог очистить расщелину от этой расплодившейся сволочи. И именно этим ты и должен в дальнейшем гордиться, помня о том, что некогда твой раненый наставник в одиночку истребил всю колонию бестий. Он сделал это ради твоего выживания, — и на том многозначительно умолк, созерцая притихшего ведьмачьего пасынка с неподдельным сожалением и душевной тоской.

Исказивший личико Мирошек безотчетно попятился. Нагромождение осыпавшихся сверху каменьев неожиданно заделалось похожим на песок. Подбородок ребятенка задрожал от испуга; в замыленных глазках сгустилась жгучая тьма. Все бесконечные часы беготни по пещерам, спасаясь от чудовищ и беспринципного преступника Сфорцы, он страшился даже думать, что с Освальджиком могла случиться настоящая беда: это ведь был наторелый убийца чудовищ, мастеровитый фехтовальщик и знаток зловредных чар, с которым просто не могло приключиться никоей беды!.. Но вот глубокомысленный тон капитана не только не развеял эти жуткие страхи, но еще и подкрепил их непонятной недосказанностью... «Тяжелое ранение», «намеренно ввел себя в токсический бред», «потерял много крови и не может идти» — леденящие обрывки баннеретовых фраз потонули в водовороте гремящей мальчишечьей крови, забившейся в висках с одуряющей силой... В головушке понеслись вопрошения — одно кошмарнее другого. Несчастный подлеток и без того уже единожды почти осиротел, оказавшись приневолен привыкать к непростому характеру мастера — и вот теперь лишиться уже и его?.. Нет, бездольный Мирко не хотел в это верить! С Освальдом не могло приключиться по-настоящему страшной недоли! И почему Мирошек должен приложить сейчас усилия, дабы запомнить его достижения?.. Разве дальновидный убийца чудовищ не может рассказать о том воспитаннику лично — хотя бы с целью вразумить и поделиться важным опытом?.. Ведь хоть Освальджик и был нелюдимым и замкнутым злыдарем, возможности маленько воспитать салажонка он старался никогда не упускать! Зачем тогда такая значимость?.. На этом заметавшийся мальчонка исступленно протянул:

— Как это... Освальджик ранен?.. Но он ведь не в беспамятстве?.. Он, наверное, просто не может сражаться?.. Да?

Ответом стало протяженное молчание лирийца, какой надсаженно вздохнул, оперевшись на лязгнувший меч. Точно так, как и сам натерпевшийся страху мальчишка, он был измучен пребыванием в злосчастном Овраге — разговор же об использованном в качестве орудия несговорчивом нелюде ему давался с почти осязаемой тяготой.

— Ну... Ну, ответьте!.. С ним же правда не случилось ничего сильно дурного?! — неуверенно выпалил распалившийся Мирко, ибо каждый скоротечный миг без явного ответа поднимал в его душонке все бо́льшую бурю. — Освальджик ведь просто не может идти без вспоможения, правда?.. Куда его ранили?.. Ну ответьте, господин капитан!.. Ну, пожалуйста!

И снова на мальчишкины кричащие вопросы откликнулось одно лишь звенящее эхо: сжавший зубы баннерет окинул расставшегося с жизнью ривянина последним немигающим взглядом, и зажав оголенный клинок переломанной шуйцей, принялся сворачивать полученные от ведьмачьего пасынка записи. С суровых уст его не сорвалось ни единого звука... Испуганный Мирко продолжил отчаянно выискивать встречи с очами замолчавшего служаки, но помрачневший гвардеец уже на него не смотрел, игнорируя неподобающую детскую настойчивость... Осмотрев пещеру в заключительный раз и неприязненно поморщившись при виде последних погибающих гарпий, он негромко обратился к себемирову отпрыску:

— Иди за мной. Я выведу тебя из этой песьей дыры, — и с удивительной мягкостью подтолкнув суетливого Мирко промежду лопаток, тяжелой поступью направился к освобожденной от чудищ расщелине.

Подобрав прислоненный к стене арбалет и перекинув его ременную петлю через взмокшую выю, хромоногий лириец медленно полез в образовавшийся скальный проем, ужно не утруждая себя поворотами вспять... Очевидно, опустевшее гнездилище гарпий, в каком остался догнивать провалившийся ривский лазутчик, было ему столь же омерзительно, как и сирому мальчику... Поспешивший догнать избавителя Мирко, чья болящая головушка буквально раскололась от испытанного страха, торопливо устремился за ним в темноту, уже даже не думая об оставшихся чудищах — все мысли его обратились к судьбине наставника, заполнившись тревогой и бесплодными метаниями. Задержавшийся служака подтолкнул салажонка поломанным локтем, и отчаянно хватающий воздух себемиров сыночек с хриплым вздохом схватился за край его изгвазданного жака. В голове загудело одно: вскорости он встретится с пропавшим ведьмаком!

Продираясь по пещерным изноркам за суровым спасителем, растревоженный Мирко неустанно задавался одним и тем же вопросом: каким он увидит получившего ранение Освальда... Встретит ли ведьмак истощенного пасынка распластавшимся возле костра? Насколько тяжелой окажется его полученная рана? И главное, не оголодают ли они с себемировым отпрыском до цинги и рахита, ежели раненый мастер не сможет воротиться к своей ведьмачьей работе? Да и как малоопытный Мирко будет в одиночку справляться с потерявшим способность сражаться наставником? Рану ведь необходимо будет как-то залечить!.. От подобных наполнивших разум терзаний плетущийся за вышедшим вперед де Эньеном Мирошек едва не натыкался на косматые скальные выступы...

Так и растянулся он засим на щербатом песчанике, больно ударившись сломанным носом да печально захныкав от прострела в хряще — из ослепленных глазенок посыпались искры!.. В голове же, напротив, наступило прояснение: что бы ни случилось с убийцей чудовищ, какая бы тяжелая участь его ни постигла — он непременно должен был поправиться и выздороветь! То ведь был переживший мутации нелюдь, обладающий нечеловеческой живучестью и волей: все его иссушенное тело было перерезано десятками рубцов, за каждым из которых стояло ранение — сии поганые уродливые шрамы не только не сломили искусного мастера, а напротив, закалили его стоический дух! Сделали стожильным, несгибаемым и крепким, приучив отвечать на любые удары — недаром вразумляя мальчишечий разум и подчас повествуя о прежних терзаниях, ожесточившийся ведьмак говорил безо всякой заминки, стращая дитенка еще и бесстрастностью... А уж каким прекрасным зельеваром являлся восхищающий пасынка Освальд!.. На этом лежащий ничком себемиров сыночек с воодушевлением в сердце представил: наверняка употребляющий магические снадобья ведьмак сейчас хлебнет одно из свойских зелий, и ранение затянется за несколько суток! Варил ведь Освальд всевозможную волшебную бурду, употребление которой по его же пояснениям, позволяло пережившему мутации телу поддерживать «ускоренный метаболизм и способность к сотворению чар». Наверняка среди известных его разуму рецептов должен был сыскаться и исцеляющий плоть эликсир! Он ведь и израненного некромантовыми чарами бездольного Мирко прилежно отпоил всевозможными снадобьями, вытащив буквально из объятий погибели! И это при том, что заурядный мальчишка не мог употреблять ведьмачьи зелья и декокты, довольствуясь обычными отварами трав! А уж какие эликсиры талантливый мастер наверняка мог изготовить для себя самого!.. Он должен был поправиться буквально на глазах. Так и успокоился на этом раздавленный Мирко, заглушая телесную боль облегчением в разрозненных думах: судьба получившего ранение мастера, безусловно, была вне опасности — оставалось покинуть ненавистный Вороний Овраг. Вот и пришла для простодушного мальчишки пора позаботиться об ослабевшем наставнике, возблагодарив его за прежнее спасение жизни — ежели минувшей осенью именно Освальджик терпеливо ухаживал за обессилевшим пасынком, то теперь настало время перемены ролей...

Впрочем, далее упавшего и оттого уплывшего в болезненные грезы салажонка подцепил своей единственной здоровой рукой подоспевший баннерет де Эньен: растворившийся в пульсирующей боли Мирошек внезапно ощутил, как взмывает с колючих камней... после чего оказался стоящим на ножках, пошатнувшись от накрывшего баклажку головокружения. Перед лицом его расплылось бульдожье обличье законника.

— Крепись. Еще недолго, — совершенно неожиданно для привыкшего к строгости ведьмачьего пасынка поддержал его смягчивший настрой де Эньен, и утеревший расцарапанное личико Мирошек с удвоенным рвением пустился вперед. Воодушевление и возможность проявить свою заботу придало ему необходимые душевные силенки: в тот период, что потребуется раненому Освальду для восстановления сил, благодарный ребятенок будет с радостью его выхаживать — будет кормить, подсоблять с изготовлением снадобий; будет помогать с промыванием раны — уж на всякие сочащиеся кровью поганые вареди закалившийся подлеток насмотрелся с лихвою! Ведь в конечном итоге, несмотря на все обиды и разрушенную стену ледяного отчуждения, хладнодушный ведьмак заменил ему отчима, став кем-то большим, чем обычный кормилец.

Дальнейший путь себемиров сыночек пробежал вслед за покинувшим гнездовье капитаном с воспрянувшим духом. Настороженный гвардеец пробирался через опустевшие владения гарпий с небывалой осторожностью, по-видимому, четко понимая, что в бою продержаться не сможет: помня о наставлениях убийцы чудовищ, он держал свое надежное орудие в ножнах, опираясь на одни лишь обостренные чувства; опасливо выглядывая за каждый поворот, он неизменно придерживал ведьмачьего пасынка рядом с собою, как будто бы нарочито его оберегая... Сам же Мирошек, мечтающий как можно скорее увидеть наставника, заглушал свое волнение суетливыми сборами: отчаянно желая порадовать мастера — пускай, тот и оставался беспрестанно сварливым — мальчонка собирал всю полезную подножную мелочь, такую как отложенные гарпиями яйца... Шероховатые, смердящие пометом и покрытые забавной сиреневой крапинкой, сии огромные яйца едва умещались в дитячьих ручонках — но упорный ребятенок все равно продолжал собирать их замерзшими пальцами, невзирая на усталость и тяготы бегства. Ведь только в такие моменты серьезности ведьмак и награждал его скупой похвалой, и ныне искренне проникшийся наставничьей бедой салажонок отчаянно стремился доказать свою полезность. Заговаривать с идущим впереди проводником он уже не пытался, старательно приближая грядущую встречу — тем более что и сгрудившиеся в гнездилище твари им уже не встречались, что значительно облегчало извилистый путь. Пригибаясь, перепрыгивая трещины да то и дело натыкаясь на растущие ввысь сталагмиты, себемиров сыночек бежал, не жалея силенок — и сердечко тарахтело так безудержно громко, что все иначие звуки растворялись в гудении надувшихся жил. Коридоры, между делом, становились все шире — в петляющем проходе начинали ощущаться дуновения свежести... Вот уже и первая зарубленная Освальдом стервятина показалась для виду распластавшейся раскроенной тушей... Оба гвардеец и спасенный им мальчишка приближались к вожделенному устью пещеры!

— Ты уже не малец, — неожиданно прервал былую тишь обратившийся к витающему в грезах себемирову сыночку де Эньен, и встрепенувшийся дитенок поглядел ему в спину. — Отнесись к тому, что последует дальше, как подобает мужчине.

Услышав сие тревожащее предостережение, и без того напряженный Мирошек почувствовал снедающий холод: нечто страшное поджидало его впереди — нечто такое, о чем баннерет нарочито недоговаривал! Он явно скрывал от себемирова отпрыска нечто исключительно важное, словно готовя его разум к неизбежным потрясениям! Неужто у Освальда дела были значительно хуже, чем представил мальчишка?.. На этом, забежав вперед ускорившего шаг капитана, разволновавшийся Мирко спросил:

— А что последует дальше?.. — но подавленный лириец ответил молчанием. — Ну что последует дальше?! — нетерпеливо повторил ребятенок — его вопросы вечно оставались без потребного внимания, оставаясь безответными и при скитаниях с безмолвным убийцей чудовищ, и теперь, при недосказанности раненого рыцаря. — Ну ответьте, добрый господин капитан!..

Ответом взбудораженному Мирко стал замаячивший за поворотом свет от разведенного костра. Как уже неоднократно подмечал запомнивший ведьмачьи уроки дитенок, безмозглые стервятины не обладали должным разумом, дабы разжигать ручной огонь — из чего исходило, что прошедшие через гнездилище бестий вторженцы наконец воротились к первоначальной засадке... Обогнавший капитана салажонок метнулся к мелькнувшему свету — да так и встал, как вкопанный, притормозив перед открывшимся видом... Они действительно достигли вожделенного выхода, о коем избежавший смерти Мирко мечтал едва ли не целую вечность — однако тем, что впечатлило истощенного мальчика, стало отнюдь не рассветное зарево, какое ласковым потоком изливалось из устья... Первым, что увидели мальчишкины глазки, стало обезглавленное тело чудовища, что валялось в барлоге уродливым блеклым пятном: огромная бездыханная гарпия, чьи лиловые крылья простирались в размахе на добрую сажень, лежала у стены, непристойно раскинув поросшие перьями ноги. Все вокруг было залито кровью, что невольно смутило обомлевшего Мирко, даже несмотря на весь увиденный в пещерных глубинах кровавый кошмар. На запястьях обезображенной ножевыми ударами бестии блестели вычурные женские браслеты, с обезглавленной шей свисали тяжелые цепи — издохшая стервятина старалась подчеркнуть свой особенный статус, украшая омерзительное тело драгоценностями, какие были сняты с незадачливых путников. Судя по осевшей на перьях серебрящейся изморози, было видно, что убитая лежала без дыхания уже достаточно долго: очевидно, расчленив, ее попросту бросили... Но самым ужасающим мальчишкиным открытием стала отнюдь не издохшая гарпия, какая невесть каким образом ушла из гнездовья... Невдали от безобразного стерва́, освещенное остатками кострового пламени, лежало иное бездыханное тело, темная одежка на котором казалась почерневшей от впитавшейся крови. Облаченный в темные покровы обескровленный мученик лежал без единого шороха, неестественно закинув вахотную голову, волосы на коей послипались от грязи... Даже грудь его николе не вздымалась при дыхании: посиневшее бескровное обличье казалось передернутым жестокой агонией, перекошенный рот был невольно разинут, посеревшие веки — наполовину прикрыты... На животе несчастного, в прорехе на разодранной рубахе, расползалось пятно из неприглядного багрянца — протяжное, блестящее и липкое, что слень; на лобовине — мерцали разводы от иссохшей испарины, свидетельства протяжного предсмертного страдания... И только приглядевшись к неподвижному страдальцу повнимательнее, похолодевший Мирошек разглядел в нем бессознательного Освальда, какой издалека был непохож сам на себя!.. Безжизненный ведьмак совершенно не двигался, растянувшись на каменьях, как коченеющий от времени покойник — и вид такой кошмарной, разрывающей сердце картины вышиб из несчастного Мирко последнюю крохотку бедного разума! Отбросив бесполезную обузу, он безудержно метнулся к распластавшейся фигуре, упав на посеченные камнями коленца да лихорадочно вцепившись в ведьмачью рубаху.

— Освальд!.. Освальджик!.. Очнись!.. — чувствуя сгущающийся ужас и исступленно перетряхивая тяжелую наставничью грудь, буквально прокричал изнывающий Мирко. — Ну очнись же!.. Это я!.. Я здесь!.. — но несмотря на все усердие стенающего мальчика, обескровленный мастер остался безжизненным, как будто и не чувствуя прикосновений воспитанника... Перекошенное лицо его, на коем не осталось даже липкого пота, превратилось в обтянутый пергаментом осунувшийся череп мертвеца, все изъяны на котором заострились стократно: истекший кровью и лишившийся искорки жизни, бездыханный мутант заделался похожим на уморенного голодом... — Освальджик!.. — начиная задыхаться от жути, повторил пораженный себемиров сынок, не ожидавший увидеть бессильного мастера в настолько ужасающей предсмертной агонии. Восхищенный неимоверными ведьмачьими умениями, простодушный мальчонка не мог даже представить, что когда-нибудь увидит искусного наставника... таким! Такой неправильной, чудовищной, необъяснимой и пугающей картины попросту не должно было существовать в его привычном и доступном пониманию мире! Ведь Освальд всегда — абсолютно всегда! — выходил из испытаний совершенно несломленным! Он просто не мог так лежать! — Освальд!.. Ты слышишь?.. — от прилагаемых испуганным подлетком усилий голова убийцы чудищ замоталась, как порожнее ведро на коромысле. В заметавшемся разуме себемирова отпрыска неосознанно мелькнула леденящая мысль: неужели его мрачный наставник, единственный безмилостный заступник и кормилец... не дышит?

Он... умер?

...На этой мысли сам переставший дышать салажонок что было силушки прижался ухом к ведьмачьей окровавленной грудине, отчаянно прислушавшись к наличию биения сердца. По счастью, до навостренного мальчишечьего слуха донесся поверхностный ослабленный стук: сердце обессилевшего мастера все еще измученно билось. Освальд был жив! Засим уверившийся в силах ведьмака несчастный Мирко сызнова схватил его за взмокшую рубаху, принявшись нещадно тормошить и трясти:

— Освальджик, очнись!.. Пожалуйста!.. Я здесь, я вернулся!.. — сотрясаемый воспитанником Освальд всего лишь обессиленно закатывал зерцала, валяясь беспомощным недвижимым тюком. Он не слышал надрывных дитячьих речей — а может, попросту не мог на них ответить, пребывая на грани непреодолимой загробной завесы... — Ну очнись!.. Очнись, пожалуйста!.. — продолжил завывать отрицающий действительность Мирко — из расширенных глаз его опять покатились слезинки отчаяния. Рядом с тормошащим убийцу чудовищ мальчишкой также опустился и измотанный гвардейский капитан, похлопавший ведьмачью сухопарую ланиту деревянной ладонью.

— Ведьмак! Я разыскал твоего пасынка. Он цел и невредим, — сипло обратился он к раздавленному мастеру, продолжая несильно хлестать его запавшие щеки — и о, чудо! — болтающий безвольной головой убийца чудищ, чьи глазные белки казались закатившимися в толщу неровного черепа, понемногу развернул их к затаившему дыханию мальчику!.. Замерший дитенок исступленно застонал, встретившись с пустым и совершенно отрешенным наставничьим взором: вертикальные ведьмачьи зеницы ненормально потускнели, расширившись до маленьких черных пустот; передернутые варги погибающего выродка смотрелись сухими и словно бы запекшимися от изнурительной жажды, доподлинно подсказывая, что обескровленный ведьмак был на пороге погибели. — Твой воспитанник нашелся — ты можешь быть спокоен, — ненадолго приподнимая отяжелевшую голову мастера, повторил баннерет, и застывший со слезами на глазах салажонок с надеждой вгляделся в наставничьи очи...

В определенный момент ему действительно почудилось, что изнывающий ведьмак придал плывущему взору небольшую крохотку давешней осмысленности — но присмотревшись внимательнее, охваченный страхом мальчонка с растущим ужасом приметил в нем одно небытие. Ведьмачий взгляд был неподвижен и устремлен «сквозь» воспитанника... Засим же, закатив глазные яблоки обратно за орбиты, истекший кровью мутант обессиленно сник, задрожав мелкой дрожью, похожей на судорогу... Вся жестокая реальность для себемирова отпрыска сократилась до овала его бледного лица, искаженного гримасой предсмертной агонии — слишком страшного и слишком страдальческого даже для разбитого хворобой урода — и на этом застонавший от страха дитенок в безысходности схватил его покошенный ворот.

— Освальджик!.. — вне себя от ужаса позвал он наставника, лихорадочно размахивая голыми ручонками, и когда в ответ на сотрясания бессознательный мастер снова заболтался, как безжизненный бурдюк, с надрывом в голосе завыл: — Почему он не просыпается?.. Что с ним?.. — и завертел головкой, выискивая глазками обличье гвардейца, отступившего от гибнущего Освальда на шаг. Прозвучавший ответ буквально вышиб из грудинки несчастного воздух:

— У него пробита брюшина. Он умирает, — понизив голос, заявил покинувший мальчишкино воззрение капитан де Эньен... и услышавший самое ужасное, что только можно было ныне услышать, Мирошек сорвался на несдержанный болезненный всхлип... Сжавшееся сердце у него за грудиной едва не разорвалось от мучительного ужаса — только сейчас, когда ее озвучили чужие уста, изничтоженный Мирко запоздало услышал жестокую правду. И вслед за этим на головушку как будто обрушился свод.

Снова обратившись к неподвижному мастеру, чья голова от предсмертной агонии безвольно запрокинулась назад, бедный мальчик принялся отчаянно трясти его за плечи, тщетно пытаясь отвоевать у погибели... От одури в затянутых слезами глазенках сгустился совершенно непроницаемый мрак: если нечто и страшило несчастного Мирко сильнее, чем дотоле пережитая разлука с батька́ми — то, безусловно, являлась кончина наставника, что тянула за собой весь существующий мир.

— Нет!.. Он не может умереть!.. Он ведьмак, а ведьмаки не умирают так скоро!.. — насилу заглатывая пропитанный кровью удушливый воздух, прокричал мальчишка сквозь дерущие горло рыдания, лихорадочно вцепившись в ведьмачьи виски... Тело распластавшегося мастера — такое хладное, отяжелевшее и невозможно неподатливое — казалось разбитым и даже беспомощным: расползшаяся по ведьмачьей сорочке огромная прогалина излившейся крови воистину пугала своими размерами — вовсе не такое ранение представлялось мальчонке, когда он торопился повидаться с наставником... — У Освальджика в котомке есть чародейские снадобья!.. — вспомнив о граненых стеклянках с ведьмачьими зельями, прокричал исступленный дитенок, моментально подползая к раскрытой кошелке. Цветастые склянки с прозрачными жидкостями протяжно зазвенели под мальчишечьими пальцами, смешавшись для охваченного ужасом подлетка в калейдоскоп хаотичных искрящихся пятен. — Сейчас он выпьет эликсир и сразу поправится!.. Освальджик изготавливал такое... исцеляющее зелье!.. Надо просто его разыскать! — обращаясь то ли к отошедшему подальше капитану, то ли к собственному разрываемому страхом сердечку, прокричал изнывающий Мирко... но беспомощно поерзав над ведьмачьей котомкой, через ворох беспорядочных испуганных мыслей прикинул, что совершенно ничего не понимает и не видит. Разобраться, какое именно снадобье могло помочь исцелить ведьма, мечущийся в страхе ребятенок не мог. — Ну, помогите... Помогите, господин капитан!.. Спасите его, умоляю!.. — срываясь на беспомощные слезы, взвыл он, возвращаясь лежащему в предсмертной агонии мастеру. От нереальности всего происходящего хотелось кричать и метаться — но стоящий за мальчишкиной спиной солдафон не ответил на пронзительный возглас несчастного.

На этом охваченный паникой Мирко снова принялся трясти и тормошить бездыханного Освальда, в исступлении хватая его за виски... Заглушить свои надрывные стенания плачущий подлеток был давно не способен, а только видеть ведьмака в таком кошмарном состоянии — видеть практически лишившимся жизни — ему было поистине физически больно. Больно и до помутнения в головушке страшно — ведь когда он оказался без родительской опеки, впервые угодив во владение Освальда, испытанный им ужас кардинально отличался: втагода несчастный Мирко опасался измывательств, ожидая, что явившийся в деревню страхолюд по предсказаниям мужичества с ним наделает лиха — теперь же он стоял перед кошмарным одиночеством, потерей последнего близкого взрослого!.. И до чего же горько было видеть бессознательного мастера — того, кто вылечил и выходил его после раны, терпеливо исцелив своей наставничьей заботой!.. Так непривычно и до трепета в поджилках неправильно!.. Тот, кто даже в беглой полуночной дремоте вобыден подмечал всякий ти́хонький шорох, ныне казался совершенно безжизненным!.. Кричащий Мирко не мог примириться с подобным! И на этом, не справляясь с жестоким страданием, давящийся слезами салажонок все никак не сдавался, исступленно раскачивая неподъемное тело:

— Ты же ведьмак!.. Ты не можешь уйти!.. Ты не можешь вот так умереть!.. — кричал он в нездоровый наставничий лик, вперив очи в углубившиеся темные глазницы, что зияли на осунувшемся освальдовом черепе. — Ты не можешь оставить меня одного!.. Ну просыпайся же!.. Очнись!.. Ты обманщик!.. Ты обещал, что николе меня не оставишь!.. Ты говорил, что будешь рядом, поколе я буду нуждаться в тебе!.. — сжатые дитячьи кулачки принялись в бессильном исступлении колотить по ведьмачьей запавшей грудине. — Ты не можешь так бесславно со мной поступить!.. Ты обещал, что вырастишь и выучишь меня!.. — поток болезненных мальчонкиных стенаний утонул в его прорвавшемся горестном плаче: плаче ужаса и лютого чернейшего отчаяния, какое может чувствовать лишь круглый сирота... — Ну открой же зенки!.. Ну, пожалуйста!.. — неразборчиво растягивая звуки, прокричал исступленный себемиров сынок — однако далее на его покатое незрелое плечико неожиданно легла баннеретова длань. Необычно крепкая и вместе с тем по-отечески теплая.

— Оставь, — приглушенным голосом проговорил понизивший тон капитан и с мягкой настойчивостью потянул исступленного Мирко наверх, — ты ему не поможешь, — и окунувшийся в согревающие речи салажонок, повинуясь безотчетному порыву, действительно встал, медленно отпрянув от предсмертного «одра» наставника. Все его поле воззрения сузилось до распластавшегося тела бездыханного Освальда — картины, настолько чудовищной, что измученный рассудок не желал с ней соглашаться... Оттянувший мальчика взадьпят де Эньен легонько приобнял его за дрогнувшее плечико: неотрывно смотрящий на полумертвого мастера Мирко почувствовал, что омраченный служака повернулся к нему. — Он видел тебя. И знает, что ты выжил. Его не гложет уже ничего, — неумело протянул он свое утешение, после чего напористо отвел себемирова отпрыска в сторону, сопроводив до изливающего зарево пещерного устья. Еле переставляющий ножки крестьянский сыночек в изнемождении вцепился в песчаный уступ, продолжая неотрывно созерцать фигуру обескровленного Освальда, что так и остался лежать в перемученной позе. Бегущие по личику слезы превратились в единый затмевающий воззрение поток. — Иди. Дождись меня снаружи, — прозвучали странные слова капитана, какой оставил плачущего мальчика и снова вперевалку направился к закинувшему шею сопартийцу, по пути непонятно зачем наклонившись к отложенным ножнам с клинком...

Плывущий от одури Мирко исступленно проводил его глазами до наставничьего тела, невольно задавшись кошмарным вопросом: зачем безмилостный гвардеец взялся за ставший ненужным клинок?.. Уж не задумал ли он совершить... нечто страшное? Нечто такое, что исправить уже будет невозможно?.. Ошалело шатнувшись вперед, объятый ужасом Мирошек в лихорадочном порыве вопросил:

— А что?.. Что вы собираетесь сделать?.. — на что ненадолго развернувшийся к нему баннерет, прижавший к телу заготовленные ножны с клинком, ответил с нарочитой рыцарской твердостью:

— Я велел тебе идти наружу, — и одарив едва стоящего на ноженьках мальчика самым что ни есть настойчивым взглядом, выжидающе застыл над бессознательным Освальдом, чья грудина поднималась лишь при редких поверхностных вздохах...

На этом в головушке заплаканного Мирко что-то щелкнуло: вспомнив, как намедни баннерет вместе с самим ведьмаком из милосердия закололи поломавшего шею сержанта, он неожиданно смекнул, что ныне узколобый солдафон точно так же прирежет потерявшего сторицу крови убийцу чудовищ, посчитав, что оным действом обрывает его муки... Ведь да, Освальд и сам неоднократно добивал обреченных, когда видел, что полученные умирающими тяжкие ранения не оставляли никоей возможности выжить — так было правильно и даже милосердно, о чем готовящий мальчонку к выживанию ведьмак сам не единожды ему повторял! И вот сейчас сия горчайшая судьбина должна была постичь и его самого... От ужаса несчастного подлетка буквально прошиб хладный пот — подскочив, точно ужаленный грызущими слепнями, он с отчаянным воплем метнулся к гвардейцу, вцепившись обеими ручками в его прошитые дратвой клинковые ножны да так и принявшись тягать их из десницы скалозуба... Вспыливший служака, оказавшийся вынужденным отбиваться от неожиданно атаки малолетнего пострела, раздраженно заревел:

— А ну прекрати балаган!.. — но потерявший голову Мирко сквозь бегущие слезы отчаянно взвыл:

— Нет!.. Не добивайте Освальда!.. Не позволю вам его убить!.. Он выживет!.. Не смейте его трогать!..

Тощие пальцы себемирова отпрыска намертво вцепились в дубовый футляр, самоотверженно пытаясь выдернуть оружие в неравном бою против могучего воина — ринувшийся на защиту обескровленного мастера подлеток встал аккурат между ним и свирепым лирийцем! Последняя живущая в головушке дума — понимание того, что в случае его поражения, ведьмак получит от гвардейца удар милосердия — обожгла сроднившегося с выродком мальчонку, словно беспощадные укусы нагайки!.. Ограниченный в движениях переломом руки, ревущий де Эньен безжалостно отбросил подлетка в пещерный разлом, с раздражением отмахнувшись от него, как от назойливого овода, но кричащий от ужаса Мирко снова бросился ему наперерез, не чувствуя ни боли, ни страха за свойскую душеньку!.. Подскочив к сорвавшему дыхание сквернавцу, бьющийся за выживание наставника мальчик снова вцепился в его повисшую шуйцу, безрассудно исторгая мольбы и угрозы... Тут уже от боли в переломанном локте на крик сорвался и сам де Эньен, на чьей опухшей руке и повис обезумевший от жути подлеток. Оба взрослый и вцепившийся в него ребятенок заметались по пещере, как устроившие драку дворовые псы: даже несмотря на свое превосходство, обескураженный атакой лирийский гвардеец не мог сбросить с плеч одуревшего мальчика, беззаветно заслонившего собою наставника!..

— Ах ты!.. Маленький бесенок!.. Отцепись от меня!.. — надрывая горло от несдержанного крика, прорычал насилу стряхнувший сопливца служака, но стенающий Мирко с новой силой набросился на его поломанную в сражении с убивицами шуйцу, тщетно пытаясь прикрыть ведьмака.

— Не добивайте его!.. Не добивайте!.. Он будет жить, я точно знаю!.. — прокричал салажонок с тяжелым отчаянием, и как сорвавший его капитан с протяжными стонами отпрянул в противоположную от Освальда сторону, моментально метнулся к лежавшим подле мастера ножнам с ведьмачьим оружием, судорожно взяв его в дрожащие ручонки.

На ходу вспоминая, как именно потребно держаться за меч, стенающий Мирошек неумело выдернул его из заскрипевшего футляра и, сперва не совладав с перевесившей тяжестью, судорожно выставил вперед перед собой! В измученной головушке сами собою оформились наставления мастера, намертво вбитые в гибкий дитячий рассудок: правую ручонку возложить на рукоять, левую — пониже, на навершие, что свойским весом изменяло клинковый баланс... Верный освальдов клинок — который, в противовес остальному ведьмачьему оружию, по настоянию заказчика намеренно был сделан тяжелее обычного — с трудом удержался ребятенком на весу! И все же напрягши усталые ручки, давящийся слезами Мирко через усилие принял срединную стойку, выставив наставничий клинок между собой и ошалевшим противником — шагнувший к нему баннерет де Эньен остановился, осаженный направленным в грудину острием...

Тяжело вздыхающий мальчишка осторожно попятился, приближаясь к лежащему без движения мастеру: в сравнении с огромным ведьмачьм клинком сам он смотрелся несуразно и мелко — выкованный специально для Освальда серебряный меч смотрелся в его ручках, по меньшей мере, нелепо... Да и не мог восьмилетний мальчонка, пускай и обученный азам фехтования, орудовать всамделишным убийственным оружием — исступленный ребятенок и сам понимал, что исполнить приемы с таким полновесным мечом не сумеет! С наставником они тренировались на деревянных брусках, да и необходимая для боя мышечная память — то самое бессознательное понимание, что и как нужно делать — за единую зиму у него не оформилось... Возжелай сейчас гвардеец его наказать — он сумел бы это сделать даже голой десницей!.. И все же стоя перед оной незавидной перспективой, отчаянный Мирко ни разу не дрогнул: крепче стиснув обернутый кожей эфес, он с болезненной решимостью направил острие на капитана, загородив своей тощей фигуркой наставника. Тяжеленный клинок тянул ручонки все ниже и ниже, но ради спасения Освальда, в выживание которого себемиров сыночек верил со всей беззаветной наивностью, он был готов попробовать использовать оружие... Оружие самого обреченного мастера!

— Не трогайте его!.. Нет!.. Не позволю!.. — громко всхлипывая от застилающих очи слезинок, прокричал он замолчавшему гвардейцу... В голове пронеслись исступленные мысли: если бы ведьмак только мог доказать, что он выживет!.. Если бы он только как-то сдвинулся, открыл глаза или изрек хотя бы тихое слово!.. Если б де Эньен только увидел, что он способен пережить даже худшее!.. От затмевающих разум отчаянных криков сирый Мирко горько взвыл, стараясь беспрестанно ограждаться от противника орудием.

Впрочем, на этом замолчавший командир снова неожиданно отвел зерцала в сторону, остановившись и не став нападать на дитенка: должно быть, схватка со стенающим мальцом, который столь самозабвенно бросился спасать безнадежного мастера, помыслилась ему чем-то противным человечности... А быть может, и духу благородного рыцарства. Тяжело вздохнув и передвинув защищающие сломанную шуйцу пластины, он с нескрываемой надсадой поглядел на себемирова отпрыска, показательно не став отодвигаться от лезвия.

— Глупец ты. Маленький, наивный глупец, — с просквозившей в голосе печалью огласил он безотрадный ответ, краем глаза посматривая на неподвижного Освальда, что так и остался лежать у мальчишкиных ног. — Если бы здесь лежал я, весь мой страждущий дух молил бы его сделать со мной то же самое... Это милосердие. Избавление от бессмысленных мук. С такими ранами не выживают, — да только беспробудно рыдающий Мирко не сдвинулся с защитных рубежей ни на шаг.

— Нет!.. Не трогайте!.. Освальджик выживет: ведьмаки гораздо сильнее людей!.. — отчаянно заголосил он свои горчайшие увещевания, продолжая удерживать меч на весу. — Не смейте его трогать!.. Вы ни за что не сумели бы одолеть ведьмака в настоящем бою!.. А раненого добивать... когда он не может ответить... это бесчестно!.. Освальджик вас сильнее!.. И лучше!.. Он никого не трогал и никакого лиха никому не совершал — а вы его втянули в эти распри и ныне собираетесь подло добить!.. — после чего вздыхающий от горечи и пронзающей тело физической боли лириец опустошенно отвернулся к пещерному устью, вызвав в себемиров отпрыске волну жгучих слез.

— Мне жаль тебя разочаровывать, — повернувшись к острию клинка спиной, обратился он к надрывно голосящему мальчику, — но если ты желаешь, чтоб твоим учителем стала суровая жизнь — да будет так, — и надсадно вздохнув, заявил: — Попрощайся. А потом выходи. Поедешь со мной в крепость Спаллю, — однако выплеснувший все свое душевное страдание Мирко уже не возжелал подчиняться сквернавцу. Еле сохраняя равновесие от тяжести ведьмачьего клинка, он сквозь мучительное головокружение крикнул:

— Я его не брошу!.. И никуда за вами не поеду!.. — и окончательно сорвавшись на бессвязные рыдания, едва различимо завыл: — Освальджик изнемогает сейчас из-за вас!.. Он сам пришел к вам повиниться... пришел помочь в погоне за преступником, чтоб доказать, что Сфорца его облапошил... А вы его за то приневолили лезть прямо в логово чудищ!.. И вот теперь он в лихорадке!.. Если бы не вы, он бы здравствовал дальше!.. — и как смолчавший в ответ на неслыханную дерзость лириец вполоборота развернул к нему голову, исступленно вопросил: — Что вам вообще надо?! Почему вы привязались?!

— Пойдем, — только и всего изрек поникший де Эньен, но перехвативший мечевую рукоять салажонок с болезненной уверенностью крикнул:

— Нет!.. Уйдите!.. Уйдите и оставьте нас с Освальджиком в покое!.. — и показательно ткнул в сторону молчащего гвардейца острием ведьмачьего оружия, давая понять, что настроен решительно.

Застигнутый дитячьим упрямством врасплох, согбенный баннерет еще некоторое время постоял без движения, но засим, удостоверившись, что преданный мастеру Мирко за ним не пойдет, измученно поковылял в направлении устья — раздавленный, ослабленный и растерявший былое величие рыцаря... По-видимому, сломанная в схватке рука так или иначе не дала бы ему одолеть неугомонного себемирова отпрыска, а потому исполнивший приказ капитан с тяжелым сердцем отбыл из пещеры... Уговаривать сопливца одуматься он больше не стал. Опустивши ручонки с ведьмачьим мечом — оружием, которое он прежде лишь единожды держал под присмотром наставника — качающийся Мирко отчего-то устремился за ушедшим гвардейцем, обессиленно хватаясь за скалистые уступы.

После многочасового блуждания в кромешных потемках разлившийся снаружи блистательный свет поначалу просто ослепил его заплаканные глазки — повисший на песчанике мальчишка долгое время в изнеможении щурился, от одури вращая болящей головкой. Слезы продолжали бежать по ланитам сплошным неиссякающим потоком... Только когда очи изнуренного мальчика понемногу привыкли к нормальному свету, он наконец смог разобрать, куда ушел де Эньен. Взобравшись на чудом пережившую побоище кобылу, что дожидалась возвращения наездника на привязи, прижимающий к груди поломанную шуйцу капитан ускакал от проклятой расселины прочь, оставив пожелавшего остаться вместе с мастером мальчишку в одиночестве... Вскоре все звуки ущелья затихли.

На этом встрепенувшийся Мирошек с горестным стоном устремился обратно в пещеру — тщетно лелея в головушке образ, что воротившись в барлогу застанет там наставника в сознании. Однако погрузившись в освещаемый костром полумрак, он узрел ведьмака все в таком же беспамятстве — раскинувшимся в тягостной предсмертной агонии... Умирающий Освальд лежал на каменьях чернявым пятном, походя на изувеченного в схватке стервятника: вся его замаранная кровью одежка была пропитана запекшимся от времени багрянцем; голова несчастного была запрокинута, разбитое хворобой обличье осунулось, безжизненно смотря полуприкрытыми глазами в пустоту; кожные покровы казались синюшными... И вроде бы мальчишкины зерцала отчетливо видели знакомого Освальда, такого же, каким он представал перед воспитанником прежде — однако разум отказывался воспринимать его лежащим в предсмертной агонии, упорно отрицая беспощадную действительность. Ведь защищавший мальчонку ведьмак просто не мог умереть! Он — тот, кто выносил столько страданий, кто поломал и превозмог саму судьбу — не мог умереть столь скоротечно и бессмысленно!

Или все же справедлива была страшная пословица: что не родился еще тот ведьмак, что умер бы в постели, оглашая завещание?

На том обезумевший от ужаса Мирко снова безрассудно метнулся к бездыханной наставничьей фигуре: схватив невероятно тяжелую голову, он принялся с надрывом ее тормошить, впустую выкрикивая призывные возгласы... Закативший зерцала ведьмак бессловесно мотался вслед за действиями пасынка, никак не реагируя на слезные крики — в добром здравии и трезвости рассудка он никогда бы не позволил так с собой обходиться, что только лишь подстегивало плачущего мальчика. Сорвав с наставничьей ладони дубовую крагу, несчастный мечущийся Мирко зажал ее в деснице: недвижимая шуйца предстала невозможно холодной — даже холоднее, чем в досельные дни... И сам Освальджик также казался похожим на лед, словно вся его жизнь утекла вместе с кровью... «Освальджик!.. Ну пожалуйста, очнись!.. Ну просыпайся, умоляю!.. Ты же обещал!..» — продолжал кричать Мирошек неподвижному мастеру, впустую тряся его хладное тело. И отчаянно всматриваясь в знакомый перекошенный лик, несчастный мальчик поневоле начинал паниковать все неистовее, в полной мере ощущая ледяное одиночество. Страх оказаться совершенно одним... Ведь если раньше он всечасно пребывал под присмотром, если прежде рядом присно был суровый заступник — отчужденный, гневливый и строгий, но при этом дававший ощущение спокойствия — ныне он впервые оказался абсолютно беззащитным, оставшись один на один с жуткой явью. Явью, где все встало вверх тормашками: где он, сирый Мирко, зависал над наставником, а казавшийся всесильным убийца чудовищ валялся в блевоте и пролитой крови...

Эдак не совладавший с ужастью Мирошек и припал к грудине Освальда в безудержном плаче. Умирающий мастер оставался недвижимым: если верить словам командира гвардейцев, свои последние стухающие силы он направил на спасение застрявшего пасынка... И даже придумал, как извести целую стаю свирепых чудовищ — при этом терзаясь ранением в брюхо! Теперь отыскавшийся Мирко находился с ним рядом — вот только почувствовать его желанное присутствие погибающий убийца чудовищ уже был не в силах.