— Да, господин, — едва слышно выдыхаю. Не отказывать же ему, верно? Рад бы, но я же жалкий раб, со мной могут сделать всё, что пожелают. И зачем спрашивает, когда может просто взять и поцеловать, он же хозяин, я принадлежу ему… а может всё: ударить, дёрнуть за волосы, укусить, вставить хер в зад. В горле пересыхает от осознания собственной ничтожности и безвыходности, моей полной зависимости.

— А ты этого хочешь? — На меня смотрят деревянные глаза, полные желания, однако думать, так ли оно на самом деле, получается плохо — боль не хочет уходить. Зил со мной будто играет, убирает длинные, уже насквозь мокрые чёрные волосы за спину, не знаю, для чего. И трогает, трогает раба с довольной рожей. Пялится на то, как я зажимаю герб хозяйской семьи, паршивый сеас почему-то не действует.

— Вы мой хозяин. Вам не надо спрашивать позволения у раба. — На миг лицо портится ухмылкой, чувствую неладное, душа быстро стучит в груди. Дышать сложно, мне нельзя сказануть и сделать лишнее, иначе сильно накажут на потеху хозяевам, уже слышу заливистый смех Золотого Сынишки, когда устроят показательные пытки. Думай, думай, глупая черепушка! Что от меня хотят? Явно же не простого поцелуя. Решаю начать с мольбы. — Прошу, хозяин, поцелуйте меня.

— Нет, мне не нравится такое. Не смей меня просить и умолять, когда мы с тобой вдвоём заняты друг другом. Тебе не свойственно унижаться в… — Зил умолкает, старается подобрать нужное слово и находит такое обычное, кажущееся чужим для него, — эти моменты, когда ты занимаешься любовью со мной. Налей нам вина.

Вмиг он забывает просьбу с поцелуем, меня пугают резкие перемены, никогда, сколько живу, до добра не доводят, молюсь, чтобы это была не любимая издёвка от Золотого Сынишки. У него опасные и страшные шутки, дико обидные. Внезапно вспоминаю, что меня захотели перевести в шуты, стану ли я тогда хоть каплю свободнее? Не знаю, да и как Зил собрался всё провернуть, шаболда не отдаст свою лучшую игрушку, очень разозлится, вспыхнет пламенем, если узнает, замучает безвольного раба, колотить из прихоти будет. Перед глазами проносятся мерзости того, что со мной сотворят, понимаю — убьют, вряд ли быстро, за один удар, гоню мысли про Ашур.

Руки дрожат, хватаю бутылку средней левой, стараюсь не разбить, держать крепко, верхняя пара зажимает до сих пор жалящее клеймо. Поглядываю на штаны, вспоминаю, что не достану, да и у господина появятся ненужные вопросы. Конечно, добрая часть вина проливается на пол, корю себя и подношу кубок под взор хитрых глаз, однако Зил молчит, не говорит про пролитую лужу неумёхой Рукастым. Рукоблудом. Когда наши пальцы трогаются на ножке, он улыбается, а мне совсем не по себе от пробирающей до костей жути. Не понимаю, что от меня хотят, чувствую, будто всё делаю не так. Хозяин неторопливо пьёт, облизывается и телом моим любуется.

Господин подзывает ближе, покорно исполняю приказ, в голове проскальзывает догадка про наш недавний разговор. Она оказывается верной, только кто ж знал, что он захочет поцеловать туда? Бережно прикладывается к груди совсем рядом с вырезанным гербом, рукой несмело обнимает, где спина гнётся. Зил осторожно дует на рану — утешает, удивляюсь вслух несвязно восклицанием, ведь оно работает. О-о, как же медленно и приятно, он проводит ладонью по членам — рвано вздыхаю, тяну носом сладкий воздух с цветами. Вновь. Не могу сдержать стона, а тело пробивает ласковая дрожь предвкушения. Губы оставляют влажные следы, их много, перекрывают друг друга, хочу, чтобы они спустились ниже. Спрашивает, хорошо ли мне, отвечаю громким и протяжным «м-м-м». Чувствую в себе прилив сил, вновь готов продолжать игру, помню, что он неприкосновенен, значит, придётся облизать всего. Кажется, хозяину нравится сжимать в ладони крепкий хер, может, и поцеловать захочет, однако вместо этого опускает руку в воду, мокрыми пальцами гладит.

— Так должно быть приятнее, — он произносит слова ехидно и возбуждающе, я бы даже спустил в раскрытые ладони от манящего удовольствия. — Не молчи, я хочу знать, что ты чувствуешь.

— Раба стоит наказать за то, что он наговорил глупостей. — От сказанного мной Зил хмурится, но я не даю и слова вставить, говорю, перебивая. Провожу по бёдрам руками, давлю на ноги, чтобы он сел, чуть царапаю гладкую кожу. Как нагло со стороны раба! — Но для этого хозяин должен сидеть, если он, конечно, доверяет рабу.

— Почему ты о себе говоришь, как о постороннем? — Когда он прекратит использовать сложные слова, я же их не понимаю! Вновь становлюсь перед ним на колени в ещё тёплую воду, однако нализывать хер не собираюсь, пусть помучается, как я от клейма, вместо этого кусаю нежную кожу бёдер. Что, хозяин, не нравится играть по правилам раба, а кто хотел отдаться властью во время секса? — Мхф! Какой своевольный у меня раб, как его наказывать — ума не приложу.

— Господин может заткнуть раба хером, чтобы много не болтал, — предлагаю я, провожу языком сначала по яйцам, а после — по всей длине члена. — Кажется, в прошлый раз вы собирались его утопить.

Язык лентой оборачивается вокруг длинной части члена, Золотой Сынишка аж заскулил и в берег вцепился от наплыва удовольствия. Точно давно никого не было, жалко его, но только немного. Сейчас я ему покажу, как приятно проводить время с мужчинами, ещё и из борделя, эти местные служанки ни за что не сравнятся со мной! Даже близко не стоят в ласках. Внутри загорается радость предвкушения продолжения игры, а хозяин только и может, что глотать вино, не унимая сухость во рту, тяжело дышать, трепыхаться, когда накатывает приятность. Показательно поднимаюсь вверх, о-о, он очень-очень хочет мальчишку-раба, нетерпеливо подаётся бёдрами вперёд, тыкается горячей головкой в вовремя сомкнутые губы. Снова намок хуже любвеобильной сучки, помню, что господину нравится немного боли, поэтому прикусываю кожу на животе, чувствую, как дёргается хер. О-о! Как же я обожаю быть грубым, властным, сильным с любовниками! Чувствую в себе прилив сил и желания, помучаем его капельку, ну… может, и подольше.

— Судя по всему, раб очень не хочет быть наказан за болтовню, — меня заводит его тихий, хриплый, возбуждённый голос. Зил берёт меня за волосы и вновь безуспешно толкается в рот, однако почему-то не спешит пихать мне в горло хер.

— Хозяин должен попросить раба. — Плавно провожу языком по всему члену, руками сжимаю свои. Блядство, тоже хочу спустить, а на деле смотрю в страстные деревянные глаза и щекочу головку. Хрипит и стонет одновременно. Хватка на волосах стала сильнее.

— Сделай мне приятно… Возьми член в рот и доставь мне удовольствие. — Я только собирался его кусить, и всё же мог бы получше попросить. — Уш… Ах!

Не позволяю хозяину назвать себя по имени, от него звучит как издёвка, лучше смешное прозвище. И весь изгибается, когда губами касаюсь основания члена, плотно обхватываю его. Хорошо мальчику, ох, как хорошо, аж глаза закатывает, скулит долго. Руку на макушку покровительственно кладёт, вот это неожиданность, но давит, чтобы любовник глубже заглотил. Какая, вероятно, жалость, но хер упёрся в глотку и закончился, могу только так: язык вьётся на чувствительном месте у головки, заставляет тело трястись. Пальцы впиваются в волосы, ощущаю больше вкуса соли от капель. Какой же он всё-таки быстрый, поиграться не даёт, никакого наслаждения от полной власти, паршивец! Возможно, будет следующий раз, вроде я прекрасно себя проявил, и Зил захочет ещё. Есесенно, захочет, тогда пусть готовится к встрече. Блядство, у самого уже всё внизу зудит от желания, не думаю, что господин разозлится, если себя тоже обласкаю. Нижними ладонями сдавливаю и тру два своих достоинства, и меня не отрывают от занятия, не бьют, не наказывают… только внимательно смотрят.

— Хозяину нравится? — заискивающе говорю, обжигаю член дыханием, касаюсь губами. Господин слышит по голосу, постаныванию, что мне тоже очень-очень хочется спустить, что он мне нравится, поэтому выдаёт улыбку. — Вам нравится смотреть, как раб трогает себя за члены?

— Хозяин хочет, чтобы раб наконец заткнулся и удовлетворил своего господина. — Приятный, красивый голос мужчины при власти тянет во тьму, ему позволено просто говорить что-то, чтобы другие наслаждались. Зил ласково гладит по щеке, целую ладонь, которая меня кормит, облизываю и насаживаюсь на пальцы, обсасываю. — Возьми член в рот полностью и сделай, как сейчас с пальцами.

Негодный раб не слушает хозяина, не берёт в рот, а спускается ниже и щекочет морщинистые яйца, они прячутся, становятся меньше, видимо, не ожидал такого, и до меня никто не поступал также. Сверху громко хнычет Золотой Сынишка и изгибается волной, чуть ли не ложится на пол, грубо, силой тянет за волосы вверх, поднимает, водит хером из стороны в сторону по губам, ударяет по щекам. Мы оба хотим унять зуд страсти, так уж и быть, помогу бедняжке, сейчас взаправду исполню приказ. Заглатываю полностью, задерживаюсь на пару мигов. Жмусь языком к чувствительным местам под оглушительные стоны, руки крепче сжимают члены себе, так приятнее. Везде скольжу к головке, с господином действую медленнее и осторожнее, однако тот хрипло требует быстроты. Понял, понял я, что грубости нравятся, пусть и удивлён, обычно золотеи другие, любят брать сами. Тискаю горячее тело, бёдра подмахивают в нетерпении, имея в рот в удобном ритме, под который стараюсь попасть, вот-вот наступит конец.

Не успеваю обдумать мысль, как вновь за волосы тянут, сейчас прочь, но плевать, я прекращать не намерен, Зил же почти закончил, весь истёкся, как шлюха из блядушника. Перед глазами мелькает свободная от прядей рука, вторая упорно отбивает от члена присосавшегося любовника, возможно, это такая игра, поэтому чуть отстраняюсь, пусть почувствует власть и мою покорность. Миг, когда губы скользят по длинной части к головке, и хозяин утробно рычит и стонет протяжно одновременно, а по языку растекаются первые капли. Упорный малый непонятно зачем освобождает мне рот, отталкивает и вместе с тем спускает на лицо, макушку — куда попадёт. Совсем на меня не смотрит, хорошо, пусть успокоится. Стоит господину открыть глаза, как я убираю с хера белые остатки семени, облизываю губы раздвоенными половинками.

— Прекрати! — рычит гневно, но тихо, господин дышит глубоко. Ему слишком хорошо, однако почему-то злится, я же всё правильно сделал, зубами, тем более острыми клыками, вроде не задевал. — Выплюни это немедленно и умойся, тебе на волосы попало.

— Почему, господин? Мне нравится такое. — Зил наконец-то спрыгнул в воду, зашёл по пояс, моет член, бросает яростные взгляды на непонимающего Рукоблуда, перепачканного в семени. — Что не так, хозяин? Мужчинам нравится, когда их выпивают и облизывают после того, как они закончили. Я сделал вам больно? Укусил?

— Нет, ничего такого не случилось. Подойди ко мне.

Я перестаю быть дерзким, снова покорный раб, он закончил, моя власть прошла, забыта, играть господина запрещено. Он подзывает ещё ближе, прям вплотную, встаёт на пальцы, лишь бы дотянуться до лица, мокрой ладонью стирает следы недавнего удовольствия. Ощущение мерзости ловлю в искривлённых губах, сморщенном носе, хмурых деревянных глазах. Окликаю с вопросом в голосе, а в ответ тишина, лишь руки щекочуще гладят живот, пальцами проводит по выступающим костям рёбер и паха. Он водит нежно по тонким чёрным жилам с кровью на члене, зажимает верхний, я охаю, прикрыв глаза. Вновь обращаюсь к господину, а тот шипит, чтобы болтливый раб заткнулся. Губы оставляют осторожный влажный поцелуй на груди, трепетный, ласковый, будто боится сломать любимую вещь, такой добрый, словно извиняется за, а не пойми за что. Хочу ободрить, выдаю громкий, льстивый стон, как и любовник, недавно толкаюсь хером.

— Как тебе больше нравится, направляй меня? Что мне сделать? — Вместе с вопросом он поводит языком рядом с клеймом, дрожу, однако от ожидания боли, коей не наступает. Только бы это был последний раз, пусть он не делает так впредь.

— Хозяи…

— Просто скажи, как тебе будет приятно, не проси у хозяина, — он перебивает меня, а последнее слово произносит как-то странно, но не понимаю, что в тоне пугает. Вспышка жуткой боли не накрывает, когда Зил облизывает кровавые рубцы герба, и всё же дыхание перехватывает, я ахаю и оборачиваюсь к оставленным штанам. — Посмотри на меня. Не бойся, я не сделаю больно, только приятно.

Чужие пальцы трогают рану, но жжения в самом деле нет, в груди одно слабое странное тепло. Господин не отпускает член, делает всё плавно, возможно, боится причинить боль, однако когда я готов закончить, люблю ощущения ярче, поэтому прошу сильнее сжать. Зил улыбается, исполняет, более, он двигает рукой резче, быстрее. Волна возбуждения подкатывает к паху, подаюсь вперёд. Я чувствую внутри прилив, словно вдохнули огня. К большому восторгу поднимаю выше и выше с каждым толчком во влажные ладони, подсказываю темп бёдрами. Что делает хозяин — не знаю, всё прикладывается и щупает чёрные рубцы, заставляет гореть несчастного раба изнутри, громко кричать удовольствием, почти теряться в новых чувствах. Воздуха мало. Кажется, задохнусь. Меня шатает, мир кружится, но нахожу опору в стоящем рядом любовнике, как назло, замедляется. Подобно псу скулю.

Словно возношусь. Выше и выше. Вцепляюсь в плечи господина ногтями, царапая зверем жертву, я тяжело дышу, закрывая глаза, сладкая тьма накрывает с головой, и где-то тихо, будто далеко слышу: «Тебе хорошо?» Не помню, что отвечаю, и отвечаю ли вообще, настолько мне, блядь, хорошо. По мне видно, трясусь, змеёй в руках извиваюсь. Весь горю согревающим, не уничтожающим, ласковым пламенем. О-о! Это незабываемо! Чувствую, как стискиваю тело в объятиях, трусь членами, как бы хочу вставить, но дырки нет. Задыхаюсь. Невнятно бормочу и ругаюсь. Блядство! Острые ощущения от скорого конца — незабываемо! И вот семя пачкает живот, изливаюсь бурно, как, если бы давно не было. Негодный раб почти валится с ног от такого, давит тушей маленького Золотого Сынишку.

— Соберись, Рукоблуд, ты тяжёлый, — пусть Зил говорит с усмешкой, однако кряхтит, слышу, что не врёт. Мне так замечательно, нет боли, полная лёгкость, не могу отодрать себя от господских плеч, стараюсь отдышаться. Даже привычный секс в две дырки не дарил настолько… убивающе приятных ощущений. Меня шлёпают по спине. — Рукастый, ты жив?

— М-м-м… — Только и могу выдавить из себя я, слабо трепыхаюсь, валюсь с ног. Над ухом, кажется, горькая усмешка.

— Прости, я опять перестарался, — слова звучат тихо, будто мне не должно их слышать, скачок в голосе, и произносит уже громче. — Давай сядем.

Плетёмся, путаемся в ногах друг друга, я как деревянный, почти не шевелюсь, мы скользим и, не сделав даже пары широких шагов, падаем. Зил заваливается сверху, а я камнем иду ко дну, глотаю и вдыхаю носом воду, она потоком отходит назад, когда кряхчу. На горле будто удавка вырастает, не содрать, Рукастый и не пытается. Тело дёргается, но так слабо и как чужое, ужас разом сдавливает в тиски, заставляет замереть. Поделать ничегошеньки не могу, мерзкое чувство опасности грызёт, довольно щёлкает челюстями, так хочет слопать несчастного меня. Трепыхания и драки кулаками не помогают. Почему тварь не отпускает, не визжит от боли? Дышу совсем не воздухом. И холодно, внутри очень-очень холодно, страшно холодно. Глупая голова выныривает лишь благодаря чужим стараниям… Хозяина ли? Всё льётся из открытого рта, словно из ведра, теперь задыхаюсь от кашля, дерущего глотку когтями. На мне будто толстяк удобно сидит, но я сгибаюсь без преграды пополам. Отхаркиваю внутренности с милостивой подачи господина, сдавливающего раба под грудью руками, колотившего по спине.

В ушах колотится душа, кажется, она хочет разнести голову, как там оказалась — не знаю, может, Зил из груди выгнал. Он же поднимает ещё слабого меня на ноги, однако земля тянет в объятия смертоносной воды. Сам не разбираю, что шепчу. Поганая Ашур не забрала, хоть и очень хотелось, верочно. Рука перекинута через подставленное плечо, кого-то снова учат ходить, смешно. С губ срывается невнятный смешок. Кое-как мы добредаем до подводной лавки, оба садимся и молчим. Чувствую, что стало холоднее, иль же кажется из-за близости кончины. Мертвецов щупал, они теряли тепло.

— Тебе лучше? — заботливо, чуть дрожащим голосом спрашивает господин после затянувшегося молчания. Он пару раз хватал болеющего раба, чтобы тот вновь не утопился. Вот как чувствовал, что купаться со смертью буду, кажись, накликал на себя ужасов.

— Господин, мне так хорошо за всю жизнь не было, — удивляюсь с того, как сипло произношу слова, кажется, что не я говорю, кто-то другой, незнакомый. Вот я совсем сейчас не вру, а Зил грустно улыбается, гладит по щекам раскалёнными ладонями.

— Я так понимаю, ты сильно разочаровался во мне, но из-за положения раба льстишь. Знай, я не стану наказывать за правду, потому что сам понимаю всё.

Что он такое несёт? Он же видел, как хорошо мне было, ходить не мог. Я не врал, раньше в блядушнике постоянно, но не сегодня. Уже собираюсь возмутиться, сказать господину, что всё не так, как тот зачёсывает волосы назад и заговаривает вновь, оставляя меня с открытым ртом.

— Понимаешь, я довольно продолжительный срок себя не удовлетворял в этом плане, даже когда хотелось, не сбрасывал напряжение. Хотел бы я растянуть время, подольше с тобой позаниматься любовью, но не получилось.

— Хозяин, зачем вы себя сами удывлитво́рили, у вас же столько служанок есть? — на последних словах я осекаюсь, поймав непонятный взгляд Зила, виновато закусываю губу. Не следовало это говорить, хотя замечаю изогнутые губы.

— Да какие служанки, мне не до них!

Снова столько разных вопросов появляется, так бы и забросал ими господина. Как это — не до развлечений? Вот так новости! Хотелось бы узнать, почему? Мужчины к нему не приставали, хозяин раньше сам говорил, остаются женщины. Может, ему нравятся дамы из своего общества, а не эти простушки, готовые раздвинуть ноги даже перед рабом, также я не видел, чтобы высокие гостьи такого уровня приезжали. Однако следующая фраза в край ставит в тупик:

— У меня до сегодняшнего дня никого не было, не занимался ни с кем любовью. — Блядство! Поджимаю, кусаю губы до вкуса крови. Угораздило же меня так вляпаться! Страх накатывает мощной волной, от которой хватаюсь за волосы. Господин хватает меня за руку и спрашивает. — Тебе плохо?

— Хозяин, мне же ваша маменька голову оторвёт и собакам скормит, когда узнает, что негодный раб натворил. А она узнает, нам же теперь свадьбу играть… У-у, какой же я дурак! — Я утыкаюсь лицом в ладони, а Зил заливается искренним хохотом, громко пузо надрывает. Бурчу от обиды. — Вам всё смешно! Вы-то нового раба купите, а меня сильно убьют за то, что господского сына обесчестил.

— Рукоблуд, никто тебя не тронет, — он до сих пор давится от смеха, вытирает слёзы. Однако меня совсем не успокаивают его слова. — Во-первых, никто не узнает. Обещаю, что разговор про мою невинность останется нашим маленьким секретом. Во-вторых, я мужчина, а не девушка. Обесчести ты молоденькую леди, тогда тебя бы наказали, причём сильно, но женить вас бы при любом исходе не стали. Не для раба аристократку растили, родился бы ты принцем или хотя бы лордом, тогда наоборот, все были бы рады. Такой ты глупый, действительно дурак! Правда что ли в шуты перевести, хочешь так?

— Если бить не будут сильно, то хочу. — Господин треплет по голове доверчивого дурака, словно любимого пса.

— Подумаю, как лучше сделать, попробую тебя повысить до шута. Раз уж мы так прекрасно, доверительно общаемся, расскажи мне вот что. Почему ты весь день косишься на свою одежду? Что у тебя там? — Нет-нет-нет! Только не это, только не сейчас! Как резко холодает, аж пальцы безбожно колет от ужаса. Вопрос звучит как шутка, думаю, он ждёт, что я расскажу про какую-то безделушку. Глупая моя черепушка! Угораздило же привлечь его внимание.

— Хозяин, прошу, пощадите! — Он резко меняется в лице, видимо, не ожидал такого. Слёзы режут глаза, задыхаюсь от всхлипов. Как вымолить прощение, не представляю. — Я честно не хотел, не убивайте меня, умоляю! Сжальтесь! Господин, прошу. Я всё-всё сделаю. Буду самым хорошим рабом, клянусь, только сжальтесь.

— Почему я должен тебя пощадить? Что ты натворил, Рукоблуд? — скулю битым щенком, господин злится, прожигает взглядом деревянных глаз. Его голос полон угрозы и власти, весь такой суровый. Понимаю, что наказания не избежать, исхожусь рыданиями. Плакала моя головушка. — А ну прекрати ныть и отвечай!

— Сжальтесь! Прошу, господин, я всё-всё сделаю, — обещаю и бросаюсь к ногам.

— Прекрати это глупое представление, объясни, что случилось, немедленно, пока не выпорол.

Голос господина громом звучит, мешаясь с плесками воды умывальни моих шевелений. Надеюсь ублажить хозяина: осыпаю поцелуями грудь, шею, руки, заискивающе посматриваю на разгневанное красное лицо, глаза мечут искры. Он тянет за волосы, убирает от себя, наивно бросаюсь назад, снова ласкаю. Шипит. Рычит. Требует рассказать.

— Я кое-что украл у вашей маменьки, — шепчу я и сжимаюсь в комок от ужаса, будто это поможет спастись от разящих ударов. Про себя молюсь, чтобы здесь где-то под рукой не оказалось плети. — Там чуть-чуть. Хозяин, я клянусь, что не хотел. Сжальтесь!

Зил тяжело вздыхает, а я закрываю голову ладонями, чтобы не сильно прилетело. Слёзы душат и душат. Лучше бы он не спасал меня, когда тонул. Немного помучался и издох. Глупая черепушка. Кусаю руки в надежде успокоиться, не выходит. Всего трясёт, сил хватает на бормотания, что я не хотел, мольбы о пощаде. Которой не будет.

— И что же ты украл: деньги, украшения? — Ничего не случается. Золотой сынишка произносит слова тихо, без угроз, пусть и устало, обдумывает наказание пострашнее, вероятно. Хочет смеяться над страданиями и болью.

— Я чуть-чуть, крохотный мешочек. Там всего две щепотки…

— Щепотки чего? Говори всё и прямо, почему из тебя каждое слово вытягивать надо! — вот он не выдерживает и гремит грозой, странно, пока не бьёт, не хлещет ладонями, не пинает, злость не выводит. Однако душа ускакала в обледенелые пятки.

— Одна махонькая щепоточка пыли-сеас. Прошу, накажите меня вы, ваша маменька убьёт дурака-раба.

— И ты эту дрянь ешь, — вздыхает Зил, потирая голову с боков. Мы долго молчим, потому что наказание придумывают, а я молюсь, чтобы оно прошло мягко, перебиваемый лишь грохочущей душой. Только бы не убили, не зарезали, не замучили в пыточной. Подпрыгиваю, когда слышу усталый голос. — Сможешь украсть всё? Сядь, не собираюсь я тебя наказывать.

— Нет, господин. Меня тогда поймают и убьют, сжальтесь, — безжизненным голосом произношу.

Не верю, всё кажется глупой, совсем не смешной шуткой. Золотой Сынишка расскажет матери, он же послушный, слушается шаболду. Как же мерзко, сколько раз успел пожалеть, что помыслил о краже? Снова слёзы, а я успел успокоиться. Внезапно чувствую нежные руки, гладящие по голове, мурлыкающий красивый шёпот, ласкающий слух.

— Ну… Ты щепотку украл? Украл и всё ещё жив, — говорит лживо добро, как-то сладко, что ли. Как персик, не понимаю, почему его вкус всплывает в голове. — Обещаю, что я тебя защищу, возьму вину на себя, если поймают. Но тебя ведь не поймают, ты справишься. Вот увидишь, ничего не случится, а я тебя вознагражу. Хочешь, вкусно кормить буду, дам попробовать такую еду, о которой мечтать не мог… — господин придвигается ближе и переходит на шёпот. — А также будешь заканчивать, как сегодня, тебе же понравилось, правда? Уверен, что хочешь ещё.

— Прошу, не заставляйте меня это делать! Я… Я боюсь, меня поймают. Они обязательно поймают и накажут.

— Нет, не поймают. Как они могут поймать такого храброго Рукоблуда? Соглашайся, я тебе во всём помогу, а потом буду благодарить.

Зил притягивает за подбородок и жадно целует в губы, не могу отвечать, каменею, обнятый страхом, пока черепушку рвёт от мыслей. Его язык ловит мой половинчатый, играется. Хозяин тихо постанывает сквозь поцелуй, а руки ласково гладят всюду, как бы изучают тело. Таки поддаюсь в сладкий дурман, жмусь к чужому теплу, чувствую усмешку со стороны и пробуждающееся желание в паху.

— Мой храбрый раб согласен? — котом говорит Зил, немного отодвигаясь от губ, гладя по щеке, вместо согласия вслух киваю, ловлю пальцы губами, заглатываю. Хозяин прекрасно понимает без слов ответ.