Кровь стекала с разбитой головы по лицу, заливая глаза, неприятно просачиваясь сквозь губы в рот, оседая на языке металлическим привкусом от которого горло то и дело сводило спазмами, но содержимое желудка каким-то чудом продолжало оставаться внутри. Тело онемело, в ушах звенело, а в мозгах гудело, но боли как таковой Осаму не испытывал. К своему величайшему облегчению и, одновременно, беспокойству. Потому что приложили его знатно и, скорее всего, когда спасительный адреналин покинет его кровь, тело и сознание взорвутся болью. Осаму мог только надеяться, что к тому времени он либо потеряет сознание — потому что зрение становилось всё более расплывчатым и не из-за крови, — либо смерть наконец раскроет ему свои объятия, даря такой желанный покой.

      — Дазай-сан!

      Несколько истеричный вскрик подбежавшего и опустившегося рядом с ним на колени Акутагавы Рюноске неприятно пронзил уши, но выдавить из себя какую-либо реакцию кроме слегка искривившихся губ Осаму, как ни пытался, не смог. Впрочем, горе-ученик и этого не заметил, так как принялся ощупывать его тело на предмет травм, совершенно позабыв, что такими действиями можно лишь сильнее навредить. Осаму резко втянул ртом воздух, когда тонкие пальцы надавили на лобную долю — видимо, мальчишка нашёл источник крови и попытался остановить ту — и закрыл глаза, чувствуя, как стремительно размывается сознание.

      Сил не осталось совершенно.

I

      Запах больничного крыла он бы узнал из тысячи, а может и из миллиона. Не то чтобы Осаму был завсегдатаем этого учреждения, но и оказывался тут определённо чаще, чем хотел бы. Одасаку говорил, что это из-за его излишней самоуверенности напополам с суицидальными замашками, сам же Осаму считал причиной порой откровенную тупость как своих противников, так и некоторых союзников. Именно из-за никак не поддающихся хоть какой-то логике действий то тех, то других на его теле каждый раз прибавлялось шрамов. Не то чтобы последнее его сильно беспокоило — всё-таки бинты надёжно защищали раны от загрязнения и заражения, — но была огромная разница между осознанно созданным имиджем (перевязанный правый глаз был абсолютно здоров, как и обе руки, но такой вид добавлял ему крутости и опасности) и суровой необходимостью этих самых повязок. Прежде всего было некомфортно именно морально.

      Кое-как поборов усталость и разлепив глаза, он с удивлением обнаружил, что свет в палате выключен и очертания местных предметов обихода можно различить исключительно благодаря мигающим лампочкам подключённого к нему аппарата и проникающему сквозь неплотно задёрнутые шторы свету луны. Очень хотелось верить, что в отключке он провалялся только пару часов, но жизнь никогда не считала его своим любимчиком, а потому было логично предположить, что прошли как минимум сутки.

      Вот ведь.

      Из груди вырвался недовольный вздох, и в следующий момент над ним нависла тёмная худощавая фигура. Осаму не был трусом, но, будучи в всё ещё ослабленном состоянии, а также привязанным к медоборудованию предпочёл бы отложить межличностные разборки на потом. В идеале, когда под рукой будет знакомый до последнего мозоля ствол пистолета и не раскалывающаяся от малейшего движения голова.

      — Дазай-сан?

      Напряжение отступило. Это был не враг, а всего лишь Акутагава, его непослушный ученик. Интересно, он провёл в палате всё это время? Осаму не удивился бы, будь это так — в конце концов этот мальчишка всюду следовал за ним хвостом. Однако…

      — Пожалуйста, не пытайтесь говорить! Я позову врача!

      Акутагава скрылся в свете коридора так стремительно, что Осаму даже не успел возмутиться его наглости и попытке им покомандовать. Но, наверное, поведение ученика в этот раз сыграло на руку — усталость навалилась с новой силой, почти придавливая к кровати, а сознание вновь начало стремительно расплываться. Если бы ему и удалось что-то выдавить из себя, вряд ли бы это было что-то внятное и связное. Это было бы откровенно жалко. Он был бы жалок. А больше всего Осаму терпеть не мог выглядеть жалким, слабым перед кем бы то ни было. Потому что таких презирают, потому что такие в низшем звене социальной цепочки, потому что им причиняют боль — а Осаму ненавидел боль. Потому что он один из пяти Исполнительного Комитета Портовой мафии. Потому что он не имел права быть слабым, если хотел, чтобы его слушались и уважали, чтобы боялись, потому что страх — весьма действенный способ контроля.

      Вновь озарившая палату полоска света несколько отвлекла от блуждающих обрывков мыслей, но недостаточно, чтобы сконцентрировать его внимание. Он по-прежнему мало что соображал.

      — Мне сказали, вы проснулись. — Фигура врача была несколько размытой, но, наверное, это было нормально, учитывая, что стоял он в слепящей глаза полоске света. — Помимо прочих травм у вас сильное сотрясение мозга. — Осаму скривил губы на это заявление: неприятно, но оно объясняло палаточную темноту и туман в мозгах. Врач тем временем достал планшет и что-то на нём открыл: — так что сперва пару стандартных вопросов. Как вас зовут?

      — Осаму Дазай.

      — Ваш возраст?

      — Девятнадцать. Почти двадцать.

      — Вы эспер?

      — Да. — врач, до этого просто кивавший и что-то отмечавший на экране, после чего переходивший к следующему вопросу в этот раз не спешил спрашивать дальше. Просто уставился на него в немом поощрении продолжать. Осаму почти закатил глаза — почти, потому что малейшее движение вызывало всплески тупой боли. Он понял, чего от него хотели, но это раздражало. — Способность отмены. Нейтрализует любую другую способность при непосредственном контакте.

      Врач наконец кивнул.

      — Весьма полезный навык.

      — Да, знаю. — огрызнулся Осаму, но мужчина не спешил дёргаться в беспокойстве. Знал, что сейчас он ему ничего не сделает. Да и потом тоже: это ведь медкрыло их организации, он не мог нападать на своих, если только это не были его непосредственные подчинённые.

      — И последний вопрос: ваша должность в Организации?

      Очень хотелось скрипнуть зубами в лучших традициях всех околокриминальных фильмов, но он должен был сохранять спокойствие. Это и правда были стандартные вопросы при диагностике сотрясения, но как же раздражало!

      — Член исполнительного Комитета. Можно просто Исполнитель, если вам так проще.

      Врач согласно хмыкнул, радостно сообщил, что проблем с памятью и функционированием мозга не выявлено и перешёл к перечислению остальных травм, комментируя дальнейшее лечение. Осаму было трудно вникнуть в этот бесконечный поток речи в первую очередь потому что ему жутко хотелось спать и он едва балансировал между сознанием и провалом в небытие, во вторую, потому что какая-то детская часть его банально не хотела знать всех подробностей его состояния. Меньше знаешь — крепче спишь, как говорится. Врачи во всём разберутся, как бывало не раз, а ему просто нужно будет следовать их рекомендациям и сообщать о возникающих проблемах, если таковые, конечно, будут.

      — Дазай-сан, вы слышите?

      Голос врача наполнился лёгким беспокойством, но у Осаму не было сил как-то реагировать. Он хотел спать, и сопротивляться этому желанию с каждой утекающей секундой становилось всё сложнее.

***

      Рюноске Акутагава искренне считал своего учителя непобедимым. Его способность сводить на нет все атаки других эсперов была настолько же потрясающей, насколько и ужасной, а умение просчитывать ситуацию на несколько шагов вперёд и в разных направлениях действительно пугало. Иногда Рю казалось, что учитель и не человек вовсе, а хорошо замаскированный робот, но все эти глупые домыслы каждый раз разбивались при ранении последнего. Потому что у робота не может идти кровь, и он не станет едва заметно морщиться при обработке и зашивке ран. Такое случалось нечасто, но, когда случалось, наступали настоящие адские деньки как для подчинённых Дазая в целом, так для Рюноске в частности.

      Особенно для Рюноске.

      Потому что раздражённый собственными травмами учитель начинал вымещать своё негодование на нём и тренировки оборачивались обилием синяков, порезов и — нередко — сломанных костей. Тогда, хромая в лазарет, Рю про себя искренне радовался, что среди врачей были эсперы, чьи способности позволяли максимально быстро устранить такие повреждения, пусть сам процесс лечения и бывал очень неприятным.

      Но в этот раз не так пошло абсолютно всё, что только могло пойти не так.

      Дазай-сан распланировал задачи и действия каждого из их небольшой группы, учёл, казалось, все риски, даже заведомо невозможные, составил пять запасных планов и заставил их всех выучить их назубок и отработать до автоматизма — в конце концов, это была очень важная миссия.

      Ничего из этого не помогло.

      То есть, сначала всё шло как и было запланировано, но потом из ниоткуда возникло существо — сперва они все приняли его за очередного эспера, но, когда выросшие из его тела костяные отростки не исчезли после контакта с Дазай-саном, а, наоборот, разрослись ещё сильнее, стало ясно, что это не способность, а сам противник не человек. Ну или не человек в нормальном понятии этого слова. И его не брали ни пули, ни ножи, ни даже «Расёмон» Рюноске — раны появлялись, но регенерировали быстрее, чем кто-либо успевал нанести очередной удар.

      В итоге их отряд оказался разгромлен, а миссия провалена. И всё это под руководством так называемого Демона-вундеркинда. У Рю это в голове не укладывалось, как и то, что его учитель впервые за всё время работы с ним потерял сознание прямо на поле брани.

      Врачи ничего хорошего тоже не сказали, лишь диагностировали множественные ушибы, несколько переломов и сильное сотрясение. Будь на месте Дазай-сана любой другой человек, их медицинские эсперы быстро бы подлатали его и, примерно к концу месяца, он бы уже был как новенький. Но из-за способности отмены (а самое главное, из-за того, что, в отличие от других, его способность всегда была активирована «по умолчанию») врачи никак не могли повлиять на травмы и ускорить процесс исцеления.

      Это означало, что в медкрыле его учитель проваляется ещё долго.

      Стыдно было признать, но часть Рю даже порадовалась такому исходу, ведь это означало отсрочку неминуемого наказания — да, он опять действовал несколько импульсивно и не по плану, но как он должен был вести себя, когда та штука едва не нанизала его на шампуры? Конечно, он разозлился, — а также возможность как следует залечить полученные в бою раны и даже немного отдохнуть. В отличие от своего учителя, благодаря «Расёмону» он отделался синяками, порезами, сдёртой кожей на локтях и коленях и трещиной в ребре. Учитывая его плеврит и сопровождающий частый кашель, последнее причиняло больше всего неудобств, но врачи заверили, что к концу недели он будет в порядке. Это не могло не обнадёживать.

      — Акутагава-кун? — Рю повернулся к позвавшему его врачу, только что вышедшему из палаты Дазай-сана. Лицо доктора эмоций не отражало. — Он снова отключился, но, похоже, его сотрясение не оказало влияния на его память и мировосприятие.

      Напряжение несколько покинуло плечи Рю.

      — Значит, в целом с ним всё в порядке?

      — Ну, не то чтобы прямо в порядке, — задумчиво протянул мужчина, — потребуется много времени, чтобы полностью оправиться: у него очень нехороший перелом бедра, а это строго постельный режим.

      Рюноске растерянно посмотрел на врача. Не такого ответа он ждал. Конечно, он понимал, что на естественное срастание костей потребуется время и был готов ждать, но впервые в голосе врача просквозило что-то очень похожее на сомнение. Учитель пострадал сильнее, чем они ему говорили? Или дело вообще в чём-то совершенно другом?

      — Можешь идти в свою палату, он всё равно очнётся не скоро, и ты ничем ему не поможешь.

      — Я останусь. — решительно заявил Рю.

      Может Дазай-сан и был сейчас в безопасности больничных стен, но это был долг как его ученика убедиться, что никто не нарушит его покой. Кроме врачей, конечно же — им можно.

II

      Следующее пробуждение прошло лучше с объективной точки зрения: голову не сжимал невидимый обруч, запах медикаментов почти не вызывал тошноту, и он даже чувствовал собственное тело. Но Осаму был достаточно умён, чтобы не обмануться. Медленно открыв глаза, он осмотрелся, задержавшись взглядом на закрытых синими жалюзи окнах, и недовольно скривился: он никогда не поймёт страсти медиков ко всему цветному, почему нельзя было использовать что-то более… строгое, больничное? Например, белый? Белый был цветом бинтов и таблеток, и намного больше подходил под царящую в этом здании атмосферу боли и безнадёжности. Ну или не совсем безнадёжности — всё-таки в этих стенах смертей было куда меньше, чем успешных возвращений с того света, — но боли точно. Осаму, сколько будет жить, будет помнить те жутко болючие уколы от развившейся инфекции и засовываемую в горло трубку для диагностики чего-то там, когда его скрутило от неудачно выпитого яда. Ядрёная оказалась бурда, и он мучился желудком ещё полтора месяца после того как его откачали — лучше бы дали умереть, право слово!

      Из положения лёжа невозможно было оценить состояние собственного тела, и Осаму попытался приподняться на локтях, одновременно желая и страшась увидеть повреждения. Он никогда не строил иллюзий, а последний бой с неподдающимся его способности отмены существом слишком хорошо засел в памяти. Как и то чувство полного онемения, свидетельствующее, что боль была настолько сильной, что мозг просто перестал обрабатывать посылающие нервами сигналы. Осаму помнил, как кровь заливала лицо и он боролся за каждый глоток воздуха. И то что проснувшись, он чувствовал лишь общую вялость и усталость в мышцах говорило, что его буквально нашпиговали обезболивающими. Это вряд ли было поводом для радости — значит, раны серьёзные.

      Ремни, сковавшие всё его тело, не позволили даже дёрнуться.

      Что-то ухнуло вниз живота, вызвало мурашки по позвоночнику и почти скрутило внутренности. Осаму сделал насколько было возможно глубокий вдох, медленно выдохнул и попытался успокоиться. В конце концов, ремни ничего не значили. Его могли привязать исключительно из-за капельницы, не было смысла паниковать. Он проснулся не в гипсу с головы до пят, не был подключен к аппарату ИВЛ и над ним не толпились врачи с широкими от тревоги глазами. Всё наверняка было не так страшно, как его воображение уже успело нарисовать. Осаму закрыл глаза, попытался расслабиться и почувствовать своё тело. Руки точно были при нём — по крайней мере, он их видел, — левая оказалась закована в гипс и пошевелить ей было трудно, но пальцы, вроде, ощущались все; рёбра определённо были сломаны, так как эту пульсирующую боль при дыхании он узнал бы из тысячи; а вот ноги… штанов на нём совершенно точно не было — простынь на пару с одеялом ощущалась уж слишком явно, — и он не мог понять, чувствовал ли он правую ногу. Дыхание снова сбилось, спина взмокла, а в голове набатом забилась мысль, что он не мог потерять ногу. Просто не мог!

      Осаму вновь попытался извернуться, вырваться из пут ремней, скинуть с себя это дурацкое одеяло и осмотреть собственное тело.

      — Пожалуйста, не дёргайтесь!

      Откуда рядом с ним взялся доктор Осаму не знал, да и толком не желал вникать во все нюансы работы мафиозных целителей. Наверное, стояла какая-то метка или что-то вроде, отслеживающая общее состояние пациента, потому как аппарат чего-то там, к которому его подключили, не спешил заходиться в тревоге.

      — У вас перелом бедра, нам пришлось зафиксировать и максимально обездвижить ногу, раз уж из-за вашей способности бесполезно просить о помощи эспера. — Либо лицо Осаму отражало весь спектр отчаяния, либо доктор просто оказался излишне понимающим и компетентным, но он быстро ввёл его в курс дела, рассеивая самые большие страхи. А потом вдруг сильно надавил на плечи и прикрикнул: — А ну, лягте смирно, если не хотите усугубить своё состояние!

      Сам от себя не ожидая, Осаму послушно прекратил дёргаться и поднял на врача пытливый взгляд. Все в Портовой мафии знали его как Правую руку Босса и обладателя «уникальной» способности, знали, что лучше не переходить ему дорогу. Одасаку иногда позволял себе тыкать его в ошибки, но он был лучшим другом, почти что старшим братом, так что ему можно было. Остальным же… Ну, Осаму (не без согласия Мори) умел находить им задания с почти стопроцентным летальным исходом или тяжёлыми травмами. И потому дерзость этого врача была чем-то новым, интересным, но настораживающим.

      — Ну и какой у меня диагноз? — после затянувшегося молчания задал он наиболее безобидный и, в принципе, логичный вопрос.

      Мужчиа отвечать не спешил. Почесал ногтем кончик носа, поправил передние пряди волос, упорно лезущие на глаза, подошёл к окну и, приоткрыв жалюзи, что-то внимательно рассматривал. Осаму не был идиотом и понимал, что такая заминка означала тщательный подбор слов, но, видимо, он устал гораздо сильнее, чем думал, потому что внутри начало разрастаться раздражение. Недовольно цокнув языком, он повторил вопрос.

      — Из тяжёлых травм у вас только диафизарный перелом бедра и сильное сотрясение, — наконец отозвался врач, отвернувшись от окна и повернувшись к нему. От внимательного взгляда у Осаму по спине прошлись мурашки, а внутренний голос завопил, что ничего хорошего ждать не нужно. — в остальном же всё довольно стандартно: перелом двух рёбер, трещина в левом плече, множественные осколочные порезы и ссадины. Местами начали проявляться гематомы, но страшны они, в основном, только внешне. А, ещё из-за бедра была большая кровопотеря, но так как группа у вас весьма удачная, проблем с этим не возникло.

      В принципе, если опустить первую часть, всё действительно было, как выразился доктор, стандартно: в мафиозных разборках редко кто выходил полностью невредимым и перечисленные травмы были вполне обычным делом. За голову он особо не переживал — главное, память в порядке и мыслить он может, а там отлежится да попьёт таблеток, и будет как новенький. Перелом ноги же… Осаму не был силён в анатомии и других тонкостях человеческого тела, но Мори как-то упоминал, что больше всего не любит иметь дело с нижними конечностями. Долго, муторно и очень трудно — это если собрать наиболее часто используемые определения, опустив парочку колоритных выражений.

      Осаму заставил себя подавить вздох и нацепил на лицо немного дурашливую улыбочку:

      — Так… сколько я здесь проваляюсь?

      — Зависит от того, когда ваше тело будет готово к операции. Можно, конечно, сделать прямо сегодня, раз уж вы, наконец, пришли в себя, но я бы хотел убедиться, что состояние стабилизировалось, и вы не выкинете какой-нибудь фортель на операционном столе.

      Ой. Вот этого Осаму точно не ждал. Под ложечкой неприятно засосало, и полностью удалить из голоса напряжённые нотки не вышло, как он ни пытался.

      — Что ещё за операция? Зачем?

      Мори любил говорить, что хирургия — метод лечения, бесспорно, прекрасный и удобный, но по возможности желательно его избегать. Прав он или нет Осаму не знал, но хотел бы максимально ограничить ковыряния врачей в своём теле. Врач окинул его странным взглядом.

      — Чтобы исправить ногу и ускорить процесс восстановления. Если желаете более традиционное лечение, понадобится минимум два-три месяца строгого постельного режима, прежде чем вы сможете пытаться нагружать конечность.

      Что-то внутри Осаму съёжилось и заледенело.

      Ой.

      Вот как.

***

      Когда Дазай-сан стал подавать первые признаки пробуждения, Рюноске незамедлительно нажал кнопку вызова медперсонала и на всякий случай покинул пределы палаты. Не было уверенности, как учитель отреагирует на его присутствие, а потому напрягать и себя, и его было бы последним желанием. Вместо медсестры в коридоре показался лечащий врач — Рю почти выдохнул в облегчении, ведь это означало куда более квалифицированную помощь, — который сделал ему знак оставаться снаружи, а сам прошёл в палату, не потрудившись, впрочем, плотно прикрыть дверь. Ведомый то ли любопытством, то ли беспокойством, то ли ещё чем Рюноске припал к образовавшейся щели и мысленно порадовался, что час был не такой ранний и свет в коридорах уже погасили ввиду видимости.

      Так он не привлечёт внимания.

      Разговор доктора с пациентом был приглушённый, но, если вслушаться, разобрать слова можно было. Рю с трепетом ещё раз ознакомился с травмами своего учителя и почти — почти — ахнул, услышав про операцию. Звучало очень серьёзно. Ему про такое ничего не сказали! Хотя… Вряд ли доктора можно было винить за это: всё-таки он простой пёс мафии, никакой власти и положения не имеет и одно название, что ученик Дазай-сана — всё равно исправно лажает на заданиях и даже не способен полностью контролировать свою способность. Неудивительно, что со стороны этого человека по отношению к нему ни разу не прозвучало даже доброе слово, что уж говорить про похвалу или — даже думать об этом было трудно — гордость. Рю обхватил себя за локти и опустил глаза в пол, поддавшись мимолётной жалости к самому себе, но быстро вернул контроль и вновь обратился в слух. Нужно было узнать решение учителя, пусть выбор тут и был невелик.

      Но Дазай-сан удивил.

      Он не спешил соглашаться на оперативное вмешательство и вместо ответа заявил, что прежде хочет «поговорить об этом» с «одним человеком». Доктор как-то понимающе хмыкнул, затем, судя по звуку, хлопнул себя ладонями по коленям и поднялся. Рю поспешил отойти от дверной щели и прижаться спиной к прохладной стене, старательно делая вид, что всё это время выполнял роль охраны, а не нагло подслушивал. Впрочем, уверенность в своей скрытности разбилась миллионами осколков, когда, стоило мужчине удалиться на достаточное расстояние, из палаты раздался требовательный голос:

      — Акутагава-кун.

      Рюноске подавил желание съёжиться — учитель всегда ненавидел это — и постарался напустить на лицо маску спокойствия. Получилось с большой натяжкой.

      — Дазай-сан?

      Он осторожно переступил низкий порожек, плавно закрыл за собой дверь, чтобы не навредить сотрясению учителя, и приготовился… Сам не знал к чему. Пока Дазай-сан был на больничной койке, пристёгнутый ремнями и с иммобилизованной ногой, опасаться, что ему зарядят этой самой ногой в живот или по почкам не приходилось, но ведь это был Дазай-сан! Он мог устроить ему пытку даже не прибегая к физическому насилию (чем на самом деле никогда не гнушался), а Рю сейчас и без его колких и язвительных речей винил себя за бесполезность в том сражении. Может быть, если бы он тогда успел выпрыгнуть перед врагом и взять тот удар на себя, учитель бы оценил его старания? Хотя… Наверное, нет…

      — Раз ты блуждаешь вокруг моей палаты, а не лежишь на своей койке, полагаю, ты уже поправился?

      Голос учителя был наигранно-весёлый, что всегда сулило Рю кучу неприятностей. Непроизвольно он подобрался.

      — Я… — хотелось, очень хотелось сказать, что он держится на ногах чисто из упрямства, потому что хочет убедиться, что он, Дазай-сан, в безопасности и исцеляется. Хотелось признаться, что у самого болит всё тело, что синяки и порезы от атак того существа даже с помощью мед.эсперов заживают слишком долго, что давит ещё и психологически. Но. Если он скажет это, если признается в собственной слабости — навсегда упадёт в глазах учителя без возможности подняться. Потому что умение молча переносить боль было самым первым и самым главным уроком. Да и, если сравнивать с травмами самого Дазай-сана, его действительно были «незначительными». Поэтому Рю осторожно кивнул и бросил на учителя настороженный взгляд: — да, со мной всё в порядке.

      Незамотанный бинтами глаз чуть заметно сузился, но это было единственное предупреждение, что что-то не так.

      — Тогда, полагаю, ты готов вернуться к своим тренировкам. Скажи «Чёрным ящерицам», пусть не жалеют ни патронов, ни способностей, а сам не смей использовать «Расёмон» для атаки.

      Всё внутри жалобно заныло.

      Тон Дазай-сана не оставлял место для возражения, а само озвученное условие больше напоминало игру на выживание нежели тренировку. Значит, понял Рю, целью было наказание. Учитель просто не мог закрыть глаза хотя бы на один промах и, будучи не способен избить его самостоятельно, решил так завуалировано поручить это другим. Обиднее всего было, что «Чёрные ящерицы» только-только начали относиться к нему с уважением, потому что после такой «тренировки» их мнение о его силе наверняка изменится. И далеко не в лучшую сторону. Но Рю не имел права просить и жаловаться, поэтому лишь сильнее стиснул зубы и сосредоточился на мускулах лица, надеясь ничем не выдать своих чувств. То, что его эмоции можно было легко читать тоже здорово выводило учителя из себя — мафиози не должен быть открытой книгой!

      — Вас понял, Дазай-сан.

      — Вечером доложишь.

      Рюноске на автомате поклонился, выражая своё уважение, и поспешил покинуть палату. Может быть, только может быть, если ему удастся продержаться против «Чёрных ящериц» и не потерять в процессе сознание от боли и истощения, Дазай-сан признает его? Он искренне надеялся на такой исход.

      Оставалось только придумать как на эти несколько часов сбежать из больницы и по возвращении не вызвать подозрений со стороны медперсонала.

III

      — Тебе несказанно повезло, что это просто перелом диафизарной кости, а не шейки бедра — в противном случае, ты мог стать инвалидом. — Голос Босса был слишком слащавым, и это вызывало у Осаму приступы тошноты. Пришлось бороться с собой, чтобы не блевануть на одеяло или — ещё лучше — одежду Мори, раз уж тот решил сесть не в ногах, а на край кровати.

      Вообще, что он пришёл уже на следующее утро после звонка немного ошеломило, но вместе с тем внутри разлилось удовлетворение и нечто похожее на спокойствие. Доктор Мори был с ним после самых дурацких попыток свести счёты с жизнью, после неудачных заданий и просто, когда он был в паршивом настроении. Он всегда знал, что делать и как будет лучше. Осаму не всегда был согласен с его умозаключениями, но, то ли в силу жизненного опыта, то ли ещё из-за чего, но его варианты решения проблем всегда оказывались более выгодными. Да, скорее всего, ключевое значение тут имел именно опыт. И поэтому, когда Мори не показал никакого волнения, а просто недовольно покачал головой, сковавшее Осаму напряжение начало ослабевать. Если бы в дверях не застыл безмолвным изваянием действующий на нервы Акутагава, вообще, наверное, смог бы расслабиться и подурачиться в своём излюбленном стиле.

      Но в присутствии этого мальчишки он должен был сохранять серьёзность.

      Осаму бросил на ученика незаметный взгляд, в который раз про себя злясь, что не может просто запустить в его сторону чем-нибудь тяжёлым. Не в присутствии Мори уж точно. Почему-то мальчишка решил, что ему нужна охрана — ладно, возможно, в его текущем положении она и правда не помешает — и, конечно же, не счёл никого более достойным, чем он сам. Это жутко бесило. Осаму был бы куда больше рад Анго — с ним хоть можно было поболтать о чём угодно, вспомнить их совместное времяпрепровождение, когда Одасаку ещё был с ними, или просто поиграть во что-нибудь ненапряжное; даже Чуя с его бесконечными осаждающими фразочками, подколами и завёрнутыми оскорблениями был куда предпочтительнее Акутагавы. Но Чуя сейчас выполнял задание на другом конце города, а Анго был по уши в бумагах и на телефоне, поэтому приходилось терпеть.

      В поле зрения появилась ладонь с растопыренными пальцами, несколько раз махнувшая перед его лицом, заставив инстинктивно отпрянуть. Осаму недовольно поджал губы и нахмурился, а Мори победно ухмыльнулся:

      — Посмотрите, кто снова с нами, а! Что я сказал минуту назад?

      Осаму стиснул зубы, что, казалось, те сейчас сломаются. Он ненавидел, ненавидел когда бывший наставник разговаривал с ним как с дитём малым, и особо сильно ненавидел, когда такое обращение было в присутствии его подчинённых. Злобно сверкнув глазами в сторону Акутагавы, Осаму не без удовлетворения отметил как вздрогнул его до этого почти что пялившийся на него ученик. Мори на его действия закатил глаза и чуть повернулся:

      — Кстати, Акутагава-кун…

      Мальчишка шумно втянул носом воздух и поспешно вытянулся в струну, на секунду прищурившись словно от пронзившей тело боли. Хотя, подумал Осаму, учитывая, что прошлым вечером он приполз к нему весь в кровоподтёках и едва не рухнул посреди палаты, вероятно именно так и было. Как же раздражало. Он точно знал, что эсперы-медики подлатали Акутагаву достаточно, чтобы он не был похож на ожившего мертвеца, но, чтобы действительно устранить все последствия не только от боя, но и от «тренировки», нужен был явно не один сеанс. И то, что мальчишка каждый раз вновь и вновь находил силы не только подняться, но ещё и двигаться и почти никак не показывать боль откровенно злило. Словно он был лучше Осаму. Почему он не мог просто лечь и скулить от боли денёк-другой, жалуясь на жизнь, как нормальный подросток? Как в своё время делал Осаму? Теперь же несносный ученик смотрел на Босса с плохо скрываемой тревогой. Наверняка думал, что его вновь пошлют на задание — ага, как бы не так! Мори слишком ценит своих эсперов, чтобы разбрасываться ими, даже если это такой раздражающий фрукт как Акутагава.

      Мори реакция мальчишки явно позабавила, и его губы дёрнулись в сдерживаемой улыбке:

      — Хотел сказать, что ты принял правильное решение, когда позвал на помощь, а не решил тащить его сам. Любое смещение тела могло вызвать ряд необратимых последствий.

      Акутагава едва заметно расширил глаза, то ли поражённый внезапной похвалой Босса, то ли представив, что мог стать причиной инвалидности своего наставника, а сам Осаму почти подскочил на кровати. Потому что в голове возникла только одна догадка и одно имя.

      — Чуя?!

      — Его управление гравитацией пришлось весьма кстати, — кивнул Мори, — ты потерял сознание на земле, так что получилось создать прекрасные каменные носилки. Хотя было в этом зрелище что-то прямо магическое.

      По телу Осаму разлилось смятение. Он совершенно точно знал, что напарник разгребал какие-то проблемы с поставщиками оружия и не должен был возвращаться в Штаб-квартиру ещё несколько дней, но как тогда? Неужели бросил всё и прискакал по звонку Акутагавы? По сему выходило, что так.

      — С-спасибо!

      Заикающийся, хриплый с нотками надрыва голос прервал поток сумбурных мыслей, и Осаму вновь повернул голову к ученику. Акутагава согнулся в полупоклоне, прижав правую руку к боку и чуть скривив губы. Наблюдавший за ним Мори прищурился, помолчал некоторое время, а потом плавным движением поднялся и сделал два шага к мальчишке. Пальцы доктора подцепили лёгкую больничную рубашку и быстрым движением задрали, открывая вид на тёмно-фиолетовые синяки. Акутагава зажмурился и заметно съёжился, но это была единственная реакция.

      — Врачи упоминали, что у тебя незначительные травмы, но эта гематома явный признак внутреннего кровотечения, — Мори осторожно коснулся края синевы, провёл пальцем вдоль линии рёбер, — и эти два ребра точно сломаны, чего не было в отчёте. А ещё, ты слишком худой для своего роста и возраста, тебе же семнадцать, да?

      Акутагава сдавленно пискнул в удивлении, бросил на Осаму испуганный взгляд и скованно закивал. Мори недовольно цокнул языком, постучал себе указательным пальцем по подбородку и, заставив мальчишку повернуться к нему сначала одним, потом другим боком, наконец оставил его в покое. Облегчение на лице ученика было настолько явным, что Осаму едва удержался от какого-нибудь колкого замечания — в присутствии Мори это могло быть чревато, а ему сполна хватило, что его уже и так едва не выставили желторотиком. Внутри зародилось и окрепло желание поскорее выпроводить бывшего наставника.

      — Мори-сан, а у вас что, больше никаких дел на сегодня нет?

      — А ты хочешь поскорее от меня отделаться? — ухмыльнулся тот, и Осаму едва зубами не заскрипел. Пришлось натянуть на лицо дежурную улыбку, ибо показывать своё раздражение этому типу не хотелось — не отстанет ведь тогда! У Мори была наипротивнейшая черта характера: специально действовать на нервы; и, пусть Осаму и признавал, что выводить людей из себя действительно доставляло удовольствие, сам быть «на той стороне» категорически не желал. Поэтому он просто обязан был вернуть должок:

      — Это было бы просто чудесно.

      Краем глаза он заметил, как вздрогнул от его слов Акутагава, и охватившее раздражение довольно быстро унялось, сменившись самодовольством: всё-таки он был одним из очень немногих, кто мог заявить Боссу нечто подобное и в таком тоне и после выжить, и, несомненно, на его несносного ученика это окажет влияние. Может, наконец, перестанет своевольничать и начнёт слушаться.

      Мори ответил хищной улыбкой:

      — Дазай-кун, а тебе не кажется, что ты малость приборзел?

      — Ни в коем разе, просто забочусь о вашей работе, — максимально честно посмотрел на него Осаму и даже приподнял единственную здоровую руку в шуточной капитуляции. В глазах бывшего опекуна так и читалось желание отвесить ему крепкий подзатыльник, но, поскольку на людях он привык держать себя в руках, волноваться Осаму было не о чем. Он знал, что выиграл этот раунд, и, к его внутреннему ликованию, Мори тоже это знал. На миг это даже отвлекло от суровой реальности.

      Мори не спеша поднялся, прошёлся до окна палаты, некоторое время посмотрел в него, о чём-то думая. Он явно собирался выполнить его маленькую просьбу и уйти, но предварительно хотел ещё раз напомнить ему его место. Осаму не был идиотом и прекрасно всё понимал. Не то чтобы он действительно бросал или даже собирался бросить вызов Боссу, пусть и имел силы и мозги сделать это. Мори постоял ещё немного, потянулся рукой в карман пиджака — Осаму заподозрил, что за сигаретой, — но потом будто что-то вспомнил и встрепенулся, опустил руку вдоль тела. Значит, точно за сигаретой — улыбнулся про себя Осаму, довольный, что по-прежнему мог читать бывшего наставника. Хотя, это, наверное, работало и в обратную сторону, что печально.

      — Ладно, засиделся я с тобой, а ведь ещё доклад Коё ждёт, что-то я совсем забыл про него.

      — Может вам Глицин или что-то вроде попить для памяти? — не удержался от шпильки Осаму и поспешно натянул на лицо невинную улыбку, стоило Мори обернуться на него. Округлившиеся глаза Акутагавы сказали, что рисковал он не напрасно. Мори шумно выдохнул и в два шага оказался у его кровати, аккуратно сжав правой рукой грудки больничной рубахи и легонько потянув на себя, заставляя приподняться. Пострадавшая нога заныла от напряжения, и Осаму жалобно заскулил. Мори принципиально не заметил его страданий.

      — Знаешь, если человек с сильным сотрясением во время лечения вдруг снова ударится головой, то в работе мозга и, следовательно, всего организма могут произойти необратимые изменения. И не в лучшую сторону.

      Угроза была ясна как перелом его бедной ноги, и Осаму решил не нарываться. всё-таки сейчас он был далеко не в том положении.

      — Ход ваших мыслей несколько напрягает, Босс, но, признаю, — он попытался здоровой рукой отцепить от себя чужие пальцы и вернуться в комфортное положение полулёжа, — я позволил себе лишнего. Простите.

      Бывший наставник посверлил его суровым взглядом ещё пару секунд, а потом сменил гнев на милость и разжал пальцы. Осаму с тихим шипением плюхнулся обратно на подушку. Мори эффектно развернулся, из-за чего полы его чёрного плаща взметнулись, попрощался с Акутагавой, бросив тому просьбу «присмотреть за этим наглецом» и так же эффектно скрылся в коридоре. Мальчишка некоторое время ошеломлённо хлопал глазами, смотря на закрывшуюся дверь, а потом перевёл взгляд на Осаму и, если бы он чуть меньше контролировал себя, его щёки наверняка бы уже залило стыдливым румянцем: опять с ним как с непослушным ребёнком на глазах у его ученика!

      Мори умел бить в самую цель, ему не следовало забывать об этом и провоцировать.

      Наверное, это сотрясение оказалось действительно сильным, раз он допустил такую оплошность.

      Осаму смерил ученика внимательным взглядом, намеренный прочитать его язык тела и выяснить примерное направление мыслей. Всё-таки мальчишка так и не преуспел в сокрытии эмоций и по-прежнему оставался открытой книгой. Сейчас его глаза бегали туда-сюда по полу, руки мяли подол больничной рубахи, то открывая, то вновь скрывая полученные от вчерашней тренировки с «Чёрными ящерицами» синяки и гематомы, а губы периодически изгибались, будто он хотел, но не решался что-то спросить. И почему-то Осаму был уверен, что это что-то было связано с его общением с Мори.

      Что ж, если он сейчас прервёт его ход мыслей своим собственным вопросом, Акутагава потом и не вспомнит своих текущих размышлений — простая психология.

      — Значит, Чуя?

      Мальчишка встрепенулся, потерянно заморгал и, перевёл на него осторожный взгляд, кивнул:

      — Он был единственным, кто пришёл в голову.

      — Лучше бы тебе в голову пришёл номер наших медиков или, на крайняк, скорой помощи, — кисло заметил Осаму, — этот слизень теперь будет припоминать мне это спасение при каждом удобном случае.

      — Но Босс сказал… — растерянно начал Акутагава, и он бросил на него недовольный взгляд, одним этим заставив замолкнуть.

      — Мори-сан просто не хотел тебя расстраивать, ты был похож на побитого щенка. — Осаму закрыл глаза и придал голосу безмятежные нотки. — Но да ладно. — Он тяжело вздохнул. — Раз всё обернулось так, придётся мне напрячь свою бедную пострадавшую голову и придумать Чуе достойный ответ. Он в Йокогаме сейчас, кстати?

      Акутагава замешкался, забегал глазами по палате, словно на мебели или потолке мог быть ответ, и наконец неуверенно кивнул:

      — Ну, он, вроде как, собирался вас проведать.

      — Ну уж нет, — возмутился Осаму, — чего-чего, а уж его компании мне тут точно не надо. Я бы предпочёл…

      Договорить ему не дали, так как кто-то, совершенно наплевав на все правила приличия, едва не выбил дверь с ноги, напугав и заставив активировать «Расёмон» Акутагаву, а Осаму — приложить ладонь к лицу. Ему не нужно было видеть наглеца чтобы понять кто это.

      — Привет, Скумбрия, ещё не сдох?

IV

      Накахара Чуя выглядел донельзя довольным произведённым эффектом и, кажется, его совершенно не смущало, что «Расёмон» застыл в нескольких сантиметрах от его горла, а на звук выбитой двери мог сбежаться медперсонал с больничной охраной. Рюноске тихо выдохнул, деактивируя свою способность, давая напарнику учителя возможность свободно передвигаться по палате. Впрочем, если бы тот захотел, наверняка бы на раз-два разобрался как с самим Рю, так и с «Расёмоном» — всё-таки управление гравитацией поистине удивительная способность, о которой в Портовой мафии знали, наверное, абсолютно все. Как и про способность Дазай-сана. Иногда Рю ловил себя на мысли, что завидовал и хотел бы обладать более… полезной силой. Возможно, тогда бы учитель признал его?

      Накахара-сан деловито, не вынимая рук из карманов брюк, прошёл вглубь палаты, остановился возле так и не оторвавшего ладонь от лица Дазай-сана. Его голубые глаза смотрели с лёгким прищуром, и он был до странного похож на недавно покинувшего палату Босса. Почему-то у Рю возникло чувство, что его учителя ждёт очередная головомойка, которую тот, скорее всего, вновь пропустит мимо ушей — не было похоже что слова Босса нашли в его сознании хоть какой-то отклик, а раз так, других он слушать тем более не будет.

      — Тебя не учили, что так вламываться в палату к тяжело пострадавшему — дурной тон? — Нарушил тишину Дазай-сан, но на его слова Накахара-сан лишь презрительно фыркнул:

      — А тебя не учили, что излишняя наглость увеличивает риск ранней потери зубов? — он выглянул в окно, поплутал взглядом по скучным серым домам и двум одиноким деревьям, листва с которых уже заканчивала облетать. Снова вернул внимание напарнику: — Я вообще-то был на важном задании, но пришлось возвращаться на полпути и спасать твою рыбью тушку.

      — Я об этом не просил, так что все претензии вот к нему, — учитель вяло махнул рукой в его сторону, и Рюноске непроизвольно дёрнулся. К счастью, никто, вроде, не заметил или не обратил внимания.

      Накахара-сан нахмурился, повернув голову:

      — Слышал, юнец? Больше не стремись спасать этого идиота, если он об этом не просит: он не оценит, а тебе и остальным только лишняя головная боль и нервы.

      Рю понял, что ничего не понял. Он не очень хорошо знал Накахару Чую — откровенно плохо, честно говоря, — но ведь тот был напарником его учителя, а значит между ними должны были быть… ну… дружеские отношения, верно ведь? Поэтому эта ремарка другого Исполнителя вогнала в лёгкий ступор. По-хорошему, он должен был как-то ответить, хотя бы кивнуть в знак того, что услышал и принял к сведению совет эм… приказ (?) начальства, но Накахара-сан отвернулся к окну сразу, как закончил говорить и, казалось, его не волновала реакция Рюноске. Или же он сделал это специально, оставляя выбор за ним самим. Вообще, не верилось, что он это всерьёз сказал, но в голубых глазах и на лице не было и намёка на шутку. Хотя лицо учителя, например, тоже всегда скрывалось за маской безразличия и попробовать угадать его настроение можно было только по тону голоса.

      Рю бросил осторожный взгляд на Дазай-сана, но тот на него даже не смотрел, полностью уйдя в текст брошюры, описывающей все тонкости предоперационной подготовки и последующей реабилитации, переданной ему Боссом — тот согласился с мнением лечащего врача и поддержал идею операции. Он беззвучно выдохнул в облегчении: ни одному из Исполнителей сейчас не было до него дела, а это значило, что и огребать за неверный — или так и не данный — ответ не придётся. Это не могло не радовать.

      Обрушившаяся на палату тишина напрягала и даже нервировала, но Рюноске заставил себя стоять прямо и не показывать своих эмоций. Или соображений. В конце концов учитель всегда раздражался, когда Рю пытался влезть со своим «как лучше», а если Накахара-сан обладал таким же нравом, то для рёбер (и остального тела) Рю всё могло закончиться очень плачевно — если верить слухам, напарник Дазай-сана считался сильнейшим в Портовой мафии, а сам учитель никогда не возражал и не вмешивался, если кто-то хотел «поучить» его ученика «хорошим манерам». Он называл это «тренировкой этого хилого тела» и запрещал использовать «Расёмон».

      И это всегда было очень и очень больно.

      Рю не знал, сколько они пробыли вот так, не шевелясь и старательно изображая, что никого другого в палате нет, но в какой-то момент спина и ноги протестующе заныли, требуя хоть какого-то движения.

      — Ладно, Скумбрия, смотрю, навещать тебя — занятие крайне неблагодарное, а у меня ещё столько важных дел.

      Накахара-сан лениво оттолкнулся от подоконника, расправил свой плащ и небрежным движением накинул на плечи. Едва заметное красноватое сияние способности вспыхнуло по контуру и погасло, сообщая, что элемент одежды теперь намертво «прилип» к своему хозяину. Отстранённо Рю подумал, что Босс был прав в своей оценке, и это действительно выглядело магически. Словно они оказались в каком-то кино или книге и стали главными героями рассказываемой истории.

      Дверь в палату нежданно раскрылась, являя их взорам сначала тележку с дымящимся тёплой едой подносом, а затем и саму полненькую работницу кухни, ответственную за кормёжку тех, кто не мог прийти в столовую самостоятельно. Даже в мыслях Рю боялся называть своего учителя таким страшным термином как «лежачий», потому как слово ассоциировалось исключительно с постоянством и беспомощностью. А Дазай-сан всегда был каким угодно, но не беспомощным. И уж, конечно, его состояние было временным!

      Женщина кивнула им всем, улыбнулась несколько нервной улыбкой, подкатила тележку к кровати и опустила поднос с обедом на тумбочку. Порывшись в боковом шкафчике тележки, достала салфеточный конверт со столовыми приборами.

      — Если не хотите потом найти этого суицидника с перерезанными венами или горлом лучше ограничьтесь ложкой, — мило улыбнувшись посоветовал вмиг побелевшей женщине Накахара-сан и показал кукиш начавшему было возмущаться Дазай-сану. — Не хочу, чтобы наша, — он указал на себя и Рю, — кропотливая работа по его спасению накрылась из-за его долбанутости.

      — Я тебе это припомню, — шёпотом пообещал Дазай-сан.

      — Ага, если голову случайно не отшибёшь, — отмахнулся от него тот.

      Работница кухни переводила растерянный взгляд с одного Исполнителя на другого, явно не зная, чьим словам отдать предпочтение, и Рюноске, поддавшись порыву, незаметно кивнул в сторону Накахары-сана, облегчая ей выбор. Может он и проявил наглость, приняв решение за учителя, но тот действительно вполне мог бы попытаться вновь свести счёты с жизнью. Да, Дазай-сан был слишком живучим для того, кто на каждом углу твердит как хочет поскорее отправится на тот свет, но однажды его попытка вполне могла оказаться удачной, так что рисковать не хотелось. Женщина благодарно кивнула Рю, вытащила из салфетки нож и вилку — палочки почему-то не принесла — и, обратив внимание на его больничную форму и напомнив, что обед длится всего лишь полтора часа, а потому засиживаться в палате не стоит, поспешила в коридор развозить остальные обеды.

      Рю тихо выдохнул в облегчении.

      Одной проблемой меньше.

      — Слизняки этим не питаются, отдай!

      А может и нет.

      — Кто бы говорил! Рыбам молочная продукция вообще вредна, так что захлопнись!

      Несколько раз моргнув в полном недоумении, Рю, спиной чувствуя неладное, рискнул-таки обернуться и в итоге застыл изваянием, отчаянно пытаясь осмыслить происходящее перед глазами. Его учитель и Накахара-сан оскалились и метали друг в друга убийственные взгляды, а их руки вцепились в единственную баночку, что Рюноске опознал как творожный пудинг.

      Ой.

      Рю снова моргнул. Потом ещё раз. И ещё.

      Он не был уверен, что правильно истолковал увиденное — возможно, у него просто были галлюцинации, — но в мозгу почему-то упорно засела мысль, что учитель и его напарник… как бы странно и смешно оно ни звучало… не поделили десерт. Десерт Дазай-сана, вообще-то. Ко рту подкатил и встал комом в глотке сдерживаемый смешок — всё-таки, в отличие от своего учителя, Рю не был самоубийцей и надеялся побыть на этом свете как можно дольше. Накахара-сан на миг ослабил хватку, дав противнику ложную уверенность в победе, а потом резко дёрнул баночку на себя, полностью вырывая оную из единственной здоровой руки Дазай-сана.

      — Это жульничество! — тут же возмутился тот, — я сейчас слабее на одну руку, будь мужиком и сразись честно!

      — Считай это небольшой платой за мои услуги по твоей транспортировке. — не повёлся на «слабо» Накахара-сан и с победной ухмылкой дёрнул язычок этикетки, открывая доступ к вожделенному десерту. Использовав свою способность, поманил к себе оставленную работницей кухни ложку.

      Дазай-сан от такой наглости задохнулся, а Рю, поддавшись какому-то детскому порыву, усмотрев в этой ситуации возможность проявить себя, доказать хоть какую-то свою полезность, выпустил «Расёмон» и вырвал баночку из рук уже опустившего в нежную массу ложку Накахары-сана. Тот опешил на мгновение, а после с недобрым прищуром повернулся в сторону Рюноске и демонстративно запихнул ложку в рот — всё-таки успел зачерпнуть немного.

      — Это пудинг Дазай-сана, — зачем-то пояснил Рю свои действия, но слова настолько по-детски прозвучали даже для его ушей, что щёки залила краска стыда.

      — Это тот редкий случай, когда я полностью согласен с Акутагавой-куном.

      Внутри Рю расцвело чувство радости. Неужели?! Он наконец-то сделал что-то, что нашло отклик — положительный — у его учителя! Губы то и дело стремились расплыться в счастливой, абсолютно глупой и недостойной истинного мафиози улыбке, и ему даже пришлось слегка прикусить внутреннюю часть щеки, чтобы хоть как-то удержать эмоции под контролем. Управляя «Расёмоном», осторожно, чтобы ненароком не сдавить и не уничтожить упаковку, а заодно и содержимое, переместил заветную баночку сначала себе за спину, а потом — сделав таким образом крюк и оказавшись с другой стороны больничной кровати, подальше от Накахары-сана — протянул ту учителю.

      На лице последнего по-прежнему было несколько хмурое выражение и губы были слегка поджаты, но, кажется, недовольство не было направлено непосредственно на него, поэтому Рю почти расслабился. Почти. Дазай-сан молча взял свой пудинг, посверлил его странным взглядом, а после уставился на Накахару-сана. Тот оскалился в самодовольной ухмылке:

      — Вообще-то, культурный человек сказал бы ему, — он кивнул в сторону Рюноске, — «спасибо», а мне — «подай ложку, пожалуйста».

      В тот момент Рю захотелось сильно хлопнуть себя по лбу и застонать: конечно, он вновь действовал не подумав и совсем забыл, что пудинг не сок и не булочка и к нему нужна ложка. Не удивительно, что в итоге учитель вновь выглядел таким… разочарованным. Никогда у него не получалось сделать хоть что-то полностью правильно.

      — Из-за вас обоих я теперь вынужден торчать здесь, а не порхать с одного облачка на другое, наслаждаясь заслуженным отдыхом.

      — Чё сказал, придурок?! — вспылил Накахара-сан, обвинительно выставив в сторону Дазай-сана указательный палец. — Во-первых, за твоё поведение тебе не облачка с отдыхом, а, как минимум, отдельный котёл светит. С параллельной работой в нём двадцать четыре на семь все триста шестьдесят пять дней в году, помноженных на вечность. Во-вторых, — с напором продолжил он, проигнорировав попытку напарника что-то возразить, — этот юнец, — он перевёл палец на Рюноске, — искренне за тебя волновался, а ты знаешь, что я не могу отказать в мольбе о помощи. — он наконец опустил руку. — И пока мы с тобой вынуждены работать вместе и мне периодически приходится использовать «Порчу» — кстати, из-за чьих-то идиотских планов, — твоя смерть совершенно не выгодна, так как я хочу пожить столько, сколько максимально возможно.

      Дазай-сан выглядел… ну, никаким. Вернее, не так. Рю был почти уверен, что с начала речи Накахары-сана уловил в карих глазах учителя искорку сперва возмущения, а после и удивления, но эти эмоции проскочили и скрылись за маской пустоты настолько быстро, что полной уверенности не было.

      — Ну и в-третьих, так уж и быть, ладно, держи ложку. — С возмущённым вздохом и видом величайшего одолжения Накахара-сан вновь активировал свою способность, заставляя упомянутый столовый прибор пролететь над кроватью и зависнуть на уровне глаз Дазай-сана.

      — Чуя, ты как всегда болтаешь слишком много бессмыслицы и переходишь к делу лишь в самом конце.

      Тон голоса учителя был почти что лекторский, и настолько слащавый, что, обратись он так к нему, Рю бы уже затрясся в ужасе. Потому что это означало, что Дазай-сан был не просто недоволен, но действительно зол. Но, видимо, на Накахару-сана не действовали угрозы напарника, потому как единственной его реакцией было демонстративное закатывание глаз и раздражённый вздох сквозь зубы. А потом он вдруг мило улыбнулся:

      — Не хочешь — не надо.

      Ложка, окутанная красноватым сиянием способности, уже начала отлетать обратно, когда Дазай-сан с возмущением вцепился в неё, предварительно отставив баночку с десертом на тумбочку. Накахара-сан насмешливо фыркнул.

      — Иногда я просто поражаюсь твоей наглости, Чуя, — хмуро заметил учитель, потом перевёл взгляд на по-прежнему зависший рядом с ним усик «Расёмона», поджал губы и, прежде чем Рю успел сообразить, что к чему и деактивировать свою способность — он не стал делать этого раньше, так как не был уверен, что покушение на заветную баночку со стороны Накахары-сана не возобновится — обхватил его рукой.

      «Расёмон» должен был исчезнуть в тот самый миг, когда голая ладонь учителя коснулась его.

      Этого не произошло.

      «Расёмон» остался как был, а вот Дазай-сан вдруг зашипел, отдёрнул руку и прижал к груди. С ужасом Рю заметил стекающую между пальцев кровь — оно и не удивительно, ведь его способность превращала ткань в очень острые клинки, которые не наносили вреда одному лишь хозяину. Ну и учителю, учитывая его способность отмены. Так почему же?.. Так не должно было быть, не должно было! Что-то явно было не так.

      В поисках хоть какой-то подсказки Рю перевёл растерянный взгляд на Накахару-сана. В конце концов, тот был напарником его учителя, а значит, должен был знать его гораздо лучше кого-либо другого. Наверняка случившемуся было разумное объяснение. Накахара-сан посерьёзнел лицом, подался вперёд и медленно протянул руку, открывая вид на кровоточащую ладонь товарища. Дазай-сан не пытался сопротивляться, лишь в недоумении глазел на длинный порез, который, к счастью, глубоким не выглядел, и даже не пытался как-то остановить кровь. Пусть та и не шла особо резво. Накахара-сан похлопал себя по карманам, выудил носовой платок и, сложив в несколько раз, приложил к порезу. Дазай-сан машинально прижал ткань пальцами.

      — Попробуй ещё раз, — тихо сказал Накахара-сан, и получил первую реакцию. Дазай-сан поднял голову, встретился глазами с напарником и несколько раз моргнул. Потом скосил глаза на по-прежнему парящий радом с ним усик «Расёмона», вытянул указательный палец и осторожно коснулся плоской стороны клинка.

      Ничего не случилось.

      Учитель ещё несколько секунд посмотрел на «Расёмон», подумал и отвёл палец.

      — Способность: «Больше не человек», — словно ребёнок, учащийся брать под контроль и вызывать способность по собственному желанию, проговорил он вслух и вновь коснулся «Расёмона».

      — И ничего, — прокомментировал Накахара-сан и взял лежащую на одеяле ложку. — Просто чтобы убедиться: способность: «Смутная печаль».

      Ложка засветилась красным, поднялась в воздух и зависла прямо перед рукой Дазай-сана. Тот не спешил касаться. Только смотрел на неё расширенными глазами, в которых впервые за всё время, что Рю знал его, можно было легко прочесть неверие и страх. Это не имело смысла, потому что Дазай-сан мог чувствовать что угодно, но никогда не страх! Рю отказывался, не хотел верить в то, что так активно сейчас крутилось у него в мозгу. Потому что это было невозможно!

      «Больше не человек» во второй раз прозвучало как-то отчаянно, будто учитель пытался говорить увереннее, чем себя чувствовал. Палец коснулся ложки, и… Столовый прибор всё так же был объят по контуру красноватым свечением и всё так же парил над кроватью, будто насмехаясь. Учитель нервно сглотнул, нахмурился и схватился за ложку уже ладонью. Разжал пальцы. Антигравитационная способность по-прежнему функционировала на этом столовом приборе, даже на секунду не дрогнула.

      Палата погрузилась в тишину.

      Рю машинально прикрыл рот ладонью, не столько чтобы скрыть свой шок, сколько чтобы не ляпнуть чего лишнего; Накахара-сан сделал длинный выдох и медленно потянулся рукой к затылку, взъерошил волосы. Дазай-сан же… Дазай-сан выглядел так, словно был готов в любую минуту упасть в обморок: бледный, с глазами навыкате, закушенной губой и слегка подрагивающими руками — он настолько не походил на того себя, какого Рю привык видеть, что казался чьей-то неудачной пародией.

      За исключением того, что всё это было правдой.

      Его учитель… Дазай-сан каким-то образом лишился своей способности.