Утром Кевин вскакивает с постели с гудящей головной болью, угнездившейся между бровями. Морщась, он сбрасывает с себя одеяло и перекидывает ноги через край кровати. Он уже знает, что сегодня за день, и именно поэтому он провёл прошлую ночь, упиваясь вместе с братом, Рико Морияма.

Снова раздаётся череда торопливых стуков в дверь, из-за чего Кевин быстро натягивает халат, который он швырнул куда-то ещё вечером, и открывает. С другой стороны — несколько человек, которых Кевин едва ли узнаёт. Лица их он, может, ещё и помнит, а вот имена давно потерялись на задворках памяти. 

Они моют его, одевают, изгаляются над ним, как хотят, пока не доводят до совершенства. Его одежда выглажена и сидит на нём хорошо; привычного дискомфорта нет — то ли от того, что он привык к этому, то ли от дизайна, — он не знает.

Под зелёным взглядом — угольные пятнышки, подчёркивающее цвет его глаз. Всё остальное, включая татуировку «2» на лице, оставлено в покое. Совсем уж быстро он тянется, чтобы провести по ней пальцем. Он в курсе, что у Рико такой же номер, красивая цифра «1», гордо красующаяся на этом же месте. Кевин не обращает внимания на зуд ради своего же блага.

Через сорок минут его наконец отпустили для встречи с Рико и Тэцуджи внизу. Одежда Рико подогнана под него, но выполнена в том же стиле, что и одежда Кевина. Волосы уложены точно так же; и это так по-простому очевидно, что единственные различия, которые не получается устранить, — это татуировки и рост.

— Идём, — безразлично бросает Тэцуджи, направляясь к выходу. До площади, где гордо собрались жители первого дистрикта, долго добираться не нужно. Это извечная традиция — приглашать людей сюда как будто по своей воле; но все они прекрасно знали, что именно сегодня будет происходить. Это ни для кого не стало бы сюрпризом, честное слово.

Первым было названо имя того, кого Кевин не узнал, но это не имеет значения, ведь вместо него уверенными шагами и со словами «я доброволец» на языке ступает вперёд Рико. На месте, где он стоял, только удивлённо хлопают ртами, но Кевин не обращает на них внимания.

Затаив дыхание, он ждёт следующего имени. Оно не его, но он всё равно поднимает руку. Всё внутри скручивается от одной только мысли о том, что он должен выплюнуть эти наиглупейшие слова, что он должен встать рядом с Рико и приговорить себя к смерти, но он всё равно делает это.

— Я доброволец, — говорит он на полпути к пьедесталу. — Я вызываюсь как трибут! — Голос дрожит, и кажется, что в нём есть намёк на панику, но это не имеет значения, когда он занимает своё место рядом с Рико. Они сцепляют руки, поднимая их над головами прежде, чем скрыться. 

Кевин не оглядывается, даже не машет на прощание. В конце концов никого не волнует, выберется ли он; важно лишь, чтобы это сделал Рико.

━━━━━━━━━━━━━━━━━━

По телевизору показывают жатву первого дистрикта, и Натаниэль смотрит, пока заканчивает с пуговицами на костюме. Рано утром его разбудили люди, которые должны были помочь подготовиться, но достаточно было громкого, но вежливого «Я в порядке, спасибо» и ни к кому конкретно не обращённого пренебрежительного отмахивания, чтобы они покинули комнату.

На самом деле он не возражал против помощи. Если бы не обстоятельства той жизни, что у него сложилась, возможно, он и позволил бы им помочь. У него есть шрамы, которые не хочется никому показывать: тянущиеся с плеч до середины бёдер и пересекающиеся друг с другом, как крестики на карте сокровищ.

Он ненавидит их.

Отряхивая костюм спереди, он старается не помять его под давлением руки. Он знает всех причастных: кто будет наблюдать и кто будет выносить приговор, когда придёт время. Сегодня ему не шибко хотелось проходить через это, особенно в таком хорошеньком костюме.

Он поворачивается к ближайшему зеркалу как раз в момент поднятия Рико на пьедестал. Натаниэлю плевать на все эти формальности, как и на садистскую ухмылку на лице своего «друга». Вместо этого он устремляет взгляд на отражение, втирая под глазами угольную пыль и проходясь гелем по красновато-рыжим волосам.

Если он и замечает таящиеся в них вялость и апатию, то не обращает никакого внимания. Вместо этого он бросает последний взгляд на телевизор, слушая, как Кевин Дэй делает собственный ход, вызываясь добровольцем. Натаниэль слышит колебания в его голосе, дрожь, превращающую всю его уверенность в трусость.

Натаниэль выходит из комнаты и сразу же направляется к выходу. По дороге он натыкается на Жана, четвёртого номера среди профи и того, кто должен стать следующим добровольцем после Натаниэля. На одно внушительное мгновение он позволяет себе помечтать о том, что его другу не придётся в этом участвовать, а затем сбрасывает эту мысль с себя на землю и шагает дальше, растаптывая её.

Мечтать глупо — он это знает. Он знает это уже много лет, но всё равно делает это снова, снова и снова. После каждого кошмара и каждой бессонной ночи он думает, что сможет снова сбежать. Его мать тоже так думала, напоминает он себе; а перед глазами проносится тот момент, когда её поймали и убили.

Казалось, что вскоре и его постигнет та же участь, но, по крайней мере, не от рук отца. «Ну, или не совсем», — запоздало понимает он. Перед ними стояла сопровождающая, такая вся правильная и чопорная, совершенно не волнующаяся. «Ещё одна игрушка Капитолия», — отметил он. Он не стал бы оплакивать её, если б она умерла.

Он даже не стал ждать, пока она откроет рот. Она тянет руку к чаше как раз в тот момент, когда он шагает вперёд, прорываясь сквозь миротворцев, пытающихся его удержать. Он лишь окидывает их взглядом, кивает и идёт дальше. Он не обращает внимания ни на растерянные взгляды, ни на резкие вздохи, когда выходит на сцену; его взгляд игнорирует всех. 

Он выпадает из реальности до момента, пока Жан не присоединяется к нему, и только тогда они готовы к отбытию. 

━━━━━━━━━━━━━━━━━━

— Всё будет у нас в порядке, — негромко говорит Ники. Он вовсе не уверен в своих словах, а ещё даже не выглядит соответствующим образом. Он хватает Эрика за рубашку, пока она не мнётся под его хваткой, и прижимает к себе так крепко, как только мир может позволить. Где-то в доме лает собака, и ещё один парнишка кричит, чтобы она заткнулась. Эрик не обращает на это внимания и крепко целует мужа в макушку.

— Да, — говорит Эрик, уверенный в том, где Ники не мог быть таким сейчас. Казалось, что из-за Бойни у них появилась некая защита. Добавилось больше имён, больше бумажек, которые можно вытянуть. Вероятность того, что их вызовут, стала значительно ниже. Не было причин для беспокойства, так ведь?

В комнату врывается Аарон, а за ним по пятам два тявкающих щенка. Он уже готов, не считая непокорно раскинутых белокурых кудрей на макушке. Он выглядит помятым и напряжённым, неуверенным. 

— Псины не затыкаются. 

Ники высвобождается из объятий Эрика и опускается на уровень их любимцев. Он треплет их по головам и низко, ободряюще мычит. Несмотря на собственные переживания, он хочет, чтобы питомцы чувствовали себя спокойно. 

— Всё будет хорошо, бублики, — прошептал он.

Аарон, раздражённый и, скорее всего, уставший от всего этого, испаряется из комнаты так же быстро, как и появился тут. Ни для кого в доме это не стало чем-то удивительным, тем более что они знают, что его подружка Кейтлин скоро прибудет. Хотя Эрик и уверен, что шансы на то, что кто-то из них будет выбран, просто крохотные, все они ощущают жуткое давление, что имя кого-то из них будет вытащено. Никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. 

В дверь скромно стучат, и никто из Клозе не реагирует. Они прекрасно знают, кто это, и не чувствуют необходимости бежать прямо сейчас. Им всем нужно время, чтобы собраться с мыслями и духом. Эрик опускается на землю рядом с Ники, позволяя одному щенку забраться к себе на колени.

Он осторожно проводит мозолистыми пальцами по его мягкой головке. 

— Мы вернёмся, — говорит он. — Всё будет в порядке.

Они сидят так, едва дыша, с почти незаметным напряжением в плечах, пока раздражённый выкрик Аарона не разрушает этот момент и не напоминает о том, к чему они готовились.

Эрик и Ники держатся за руки всю дорогу, и оба обращают внимание на то, как Аарон крепче сжимает ладонь Кейтлин, когда им приходится разойтись. Он прижимает её к себе так болезненно сильно и вжимается головой в её шею. Эрику кажется, что это выглядит как прощание.

Он и Ники поворачивают и идут дальше. Они почти в самом конце толпы; их сцепленные руки затеряны между тёплыми, взволнованными телами. Все знали, что это такое, что должно произойти. Страх охватил каждый уголок толпы, особенно когда сопровождающая приблизилась к одиноко стоящей чаше на пьедестале.

Её улыбка так же фальшива, как и её слова, как и её вычурные ногти, заметные, когда она протягивает руку к чаше. Эрик успевает схватиться за Ники, как вдруг громко и отчётливо звучит имя Аарона. Эрик слышит страдальческий крик Кейтлин и чувствует, как Ники прижимается к нему изо всех сил, и, возможно, каплю-другую его слёз.

Эрик сжимает кулаки и челюсти, задаваясь вопросом, что же такого они должны были совершить, чтобы заслужить подобную жестокость. 

После этой мысли он недолго думает. Он слышит, как вызывают Ники, но сдерживает мужа. 

— Останься, — шепчет он ему на ухо сквозь слёзы, которые так и хочется пролить. Он прижимает мягкий поцелуй ко лбу Ники. — Я позабочусь об Аароне. Клянусь.

Затем выпрямляется во весь рост и выбегает из толпы. Он не Ники Клозе. Он не то имя, которое они назвали, даже близко нет. Но он что-то получше, думает он. Лучше пусть Эрик Клозе закончит свою жизнь с выстрелом пушки, чем Ники.

Громко, чётко, смело он произносит:

— Я вызываюсь как трибут.

━━━━━━━━━━━━━━━━━━

— Сет Гордон.

Некому оплакивать наркомана, того, кто оцепенел от влияния окружающего мира, а не от воздействия наркотиков и всяких обезболивающих. Они смотрят, как он, волочась, поднимается на пьедестал, разбрасываясь оскорбления направо и налево. Спотыкаясь, он поднимается по ступенькам. В каждом его слове звучит ярость, пока он смотрит на людей перед собой. 

В предыдущих дистриктах уже было много добровольцев, но всем плевать на Сета Гордона. Они оплакивали бы Рико Морияма, если бы он умер, или даже Кевина Дэя. Но никто не будет скорбеть ни по Сету, ни по Джейни.

— Идите вы нахуй! — выплёвывает он, обращаясь к сопровождающей, к миротворцам, ко всем окружающим его капитолийцам. — Вы думаете, что лучше нас из-за этой выёбистой одежды и связей с Капитолием! Да знаете что?! Вы ничем не лучше любого из нас!

Руки обхватывают его запястья и заставляют идти назад, скорее всего, к поезду. Ни он, ни Джейни не смогут попрощаться, но это неважно. 

— Я б посмотрел, как вы бы выживали на Играх, — выплёвывает он напоследок, как раз перед тем, как двери захлопываются перед его носом.

━━━━━━━━━━━━━━━━━━

Дэн устроилась на кровати. Она уставилась на одежду, которую выбрала накануне, но не предпринимает ни малейшего телодвижения к тому, чтобы одеться. Мэтт Бойд стоит перед ней, уже одетый и готовый к утренней жатве. Он смотрит на неё, но она где-то плавает и едва ли обращает на него внимание.

Осторожно Мэтт подносит руку к её щеке, чтобы поднять голову. 

— Дэн, — произносит он как можно мягче. Она поднимает на него взгляд и закусывает губу. Никто из них не готов встретить этот день, но оба знают, что должны. У них нет выбора. — Всё будет хорошо.

— Как ты можешь так говорить? — спрашивает она. — Здесь так много…

— Дэн. Давай пока не будем об этом беспокоиться. Сейчас нужно только одеться и прийти на место. Там уж будем решать проблемы по мере их поступления, ладно?

С бывалой лёгкостью он поднимает платье и опускает ей на колени. Это было одно из её любимых; красивое платье, сшитое матерью Мэтта в её свободное от работы время. Насыщенного зелёного цвета, цвета деревьев. Мэтт был удивлён, что она вообще умеет шить подобную одежду, но он полагал, что путешествия могут научить и не такому.

— Да, — говорит Дэн. Она глубоко вдыхает и начинает готовиться.

━━━━━━━━━━━━━━━━━━

Жатва — это то, к чему никто не мог подготовиться, особенно Дэн или Мэтт. Они подготовили одежду накануне, но не подготовили разум к предстоящему опустошению. Рэнди Бойд, мать Мэтта, стала первой, чьё имя было названо. Никто не сомневался, что младший Бойд быстро выдвинет себя как добровольца.

Дэн старается не поддаваться эмоциям, даже когда Мэтт смотрит на неё этими глазами, и она чувствует, как сильно сдавливается грудь. Она заставляет себя не плакать, не плакать, не плакать, но сдаётся, когда следующим называют имя её отца — её всё. Она не может сдержать себя, чтобы не вызваться добровольцем вместо него. Её голос срывается и надрывается, когда она кричит эти проклятые слова, эти два ужасных слова, которые она слышала, так много раз повторяющиеся по телевизору.

Она видела умоляющий взгляд Ваймака, как он просил её не делать этого, не говорить этого, не поддаваться чёрной дыре, всё разрастающейся и разрастающейся в её груди, но ей было всё равно. Мэтт не умрёт, пока она будет на Арене, а Ваймак будет в безопасности дома. Всё будет в порядке. В порядке, в порядке, в порядке.

━━━━━━━━━━━━━━━━━━

— Поклянись, Лайла. Мне нужно, чтобы ты поклялась.

— …Сара, ты же знаешь, что я не могу этого сделать.

— Нет, можешь. Сделай это.

Мёртвой хваткой Сара цепляется за плечи Лайлы и с тоской смотрит ей в глаза. Вокруг них в воздухе витает такой густой страх. Сара чувствует это. Она знает, что её имя назовут. Она смотрела телевизор, она видела, как мир каждого переворачивался с ног на голову. Добровольцы, крики, шокированные вздохи и всхлипы. Сара знает.

Она просто не может позволить Лайле сделать всё ещё хуже и занять её место.

— Я клянусь, — наконец задыхается Лайла. — Вот же дрянь, клянусь, я не буду занимать твоё грёбаное место.

— Хорошо, — говорит Сара, притягивая Лайлу к себе. — Спасибо.

Выходя из дома, они обе нежно целуют в макушку своего бигля. Сара чувствует себя… странно. Она знает, что это может быть последним разом, когда она видит щенка, поэтому она обязательно поцелует его второй раз, третий и четвёртый. Своеобразное прощание, которого, как она знает, никогда не будет достаточно. Она также обнимает Лайлу так крепко, как никогда раньше, прежде чем называют её имя.

— Спасибо, — снова говорит она своей девушке, шёпотом бросая это через плечо. Она знает, что сможет справиться с этим, но не сможет смириться с тем, что Лайла займёт её место. Она не сможет, не сможет, не сможет.

Она также не совсем уверена, что сможет смириться с тем, что место рядом с ней займёт Джереми Нокс, её лучший друг детства. Но, похоже, жизнь в последнее время становится всё более жестокой.

━━━━━━━━━━━━━━━━━━

— Тебе страшно, Эндрю?

Эндрю Добсон тормозит, пока застёгивает костюм, чтобы взглянуть через плечо на свою приёмную мать, Би. Первая же реакция — сказать, что нет, не страшно. Но теперь-то он знает, что это не совсем то. Это было как медленное восхождение, холм, что начинается с малого, но потом становится всё больше, больше, больше на глазах. Он карабкается и соскальзывает, затем карабкается ещё. А колени всё ещё болят.

— Всё, что они сделали, это уменьшили наши шансы на вытягивание, — решает сказать Эндрю, заставляя себя застегнуть последнюю пуговицу. Он возится со своей одеждой и сосредотачивается на чём угодно, только не на приёмной матери, которая не имеет права быть и вполовину такой проницательной, как сейчас была. 

— Это ничего не значит. Ты всё ещё можешь бояться, — говорит она, и Эндрю практически чувствует её взгляд затылком. Она всегда наблюдает за ним. Раньше его раздражали эти взгляды, но теперь они служат псевдоутешением. Скорее защитой, чем заговором. — Я вот знаю, что я боюсь.

— Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось, — тут же вылетает изо рта Эндрю, пока он сжимает кулаки, поворачиваясь к ней лицом. Она стоит в дверях, спокойная как утихомиривающий боль бальзам на его открытых ранах, которые, он мог бы поклясться, что хорошо скрывал. Но, видимо, недостаточно хорошо.

— Я знаю, — говорит Би. — Именно это меня и беспокоит.

— Я могу о себе позаботиться.

— Тебе не нужно этого делать.

Эндрю опускает руки по бокам и расслабляется в плечах. Он знает, что ей не всё равно, знает это с тех пор, как отпустил Касс и всех остальных, и наконец, наконец, позволил себе иметь что-то хорошее и достойное, что не уничтожит его так, как он сам себя уничтожил.

— Да, — говорит он наконец, выдохнув через рот. — Я боюсь.

— Это хорошо, Эндрю. — Би медленно и расчётливо подходит к нему и движениями, достаточно осторожными, чтобы он мог остановить её, если захочет, кладёт руки ему на плечи. Она притягивает его к себе и обнимает. — Бояться нормально.

Эндрю смотрит через её плечо на беззвучный телевизор в другом конце комнаты. На экране идёт повтор предыдущих жатв, показываются слёзы, гнев и кто-то с его лицом. Би отступает назад, и он позволяет своей маске сползти на одну, одну, ничтожную секунду. Это был он, но не он, не так ли?

Би прослеживает его взгляд, замечая, что он видит, и говорит: 

— Ох, Эндрю.

Она снова притягивает его к себе, и Эндрю задерживается на этом моменте, пока они наконец не уходят на жатву. Он чувствует беспокойную энергию толпы, когда взглядом окидывает её.

На пьедестал восходит женщина, расфуфыренная со всех сторон. Она бормочет в микрофон какую-то бессмысленную чепуху, ту же ебучую бредятину, которую он слышит каждый год, стоя на том же самом месте. Это никогда не меняется: ни насилие, ни драматизм, ни то, как всё происходит.

Разница лишь в том, что в этом году его живот плотно обхватила спираль ужаса — змея с глубоко вонзившимися клыками, впрыскивая внутрь него свой яд. Чувствует, как он только начинает расползаться по телу, когда называют имя Бетси; всё становится более диким, когда он вызывается добровольцем вместо неё; всё тяжелеет, когда он поднимается и занимает своё место на пьедестале, и всё это достигает наивысшей точки кипения, когда Дрейк Спир занимает место рядом с ним.

Он игнорирует всё это: давление, гнев, тошноту, бурлящую внутри него, взгляды, которыми его окидывают все, включая Дрейка. Он смотрит на Би, кивает ей и покидает пьедестал.