Мещёрин уже в десятый раз прошёлся тонким гребнем по волосам, поправил шёлковый шейный платок и критическим взглядом окинул своё отражение. Отражение выглядело превосходно и ответило ему тем же. Безо всяких сомнений, в тот день выглядел он ещё прекраснее, чем обычно: в самый раз, чтобы поразить всё здешнее общество. Пойти на бал в штатском было хорошей идеей, этот чёрный сюртук с длинными фалдами ему очень к лицу, а пощеголять форменным мундиром он ещё успеет — благо, его должность спустила бы ему с рук и не такие вольности. Оставался последний штрих: насвистывая какой-то легкомысленный вальс, он потянулся к хрустальному флакону с маслянистой жидкостью, с которым не расставался даже в походе. Хороший парфюм — плюс сто к привлекательности, в этом он убеждался не раз, замечая, как находящиеся рядом люди безуспешно пытались скрыть, как их дыхание сбивается в попытках ещё раз почувствовать шлейф из запахов кедра, ландыша или нарцисса. Способность расположить к себе собеседника в его профессии была критически важна, так что он беззаботно оправдывал такие излишества долгом службы. Николай привык быть в центре внимания и пользоваться успехом, причем у обоих полов, а для этого нужно быть идеально аккуратным, одеваться со вкусом и обладать утончёнными манерами, иначе на тебя даже не посмотрят в условиях жёсткой и порой жестокой борьбы. Впрочем, редко случалось, чтобы в этом соревновании он не одерживал блестящей победы.

      Николай собрался наконец выходить, когда дверь его комнаты неспешно отворилась, и за ней, легко ступая по паркету, показался Одинцов. Адъютанта фон Виттена звали Степаном, но сам он всегда представлялся на французский манер — Etienne, то есть, Этьеном. Это имя казалось ему таким же изысканным и утончённым, каким он видел себя сам. Выглядел Одинцов действительно изящно, ничего не скажешь, но старательности ему было не занимать, поэтому образ получался на грани карикатуры, и даже строгий мундир не спасал ситуацию: светлые волосы собраны в сложную укладку, лицо с излишком напудрено, в глазах — неестественная томность, а от приторного запаха цветочных духов у Николая заслезились глаза.

      — Bonne soirée, mon ami! — воскликнул Этьен с радостной улыбкой и подал руку для приветствия.

      — Bonsoir, bon de vous voir. Несказанно рад Вашей компании, Вы как раз вовремя. Мой достопочтенный гость, мне думается, тоже собирается на бал?

      — Ах, Nicolas, к чему этот официоз? Можешь обращаться ко мне, как к доброму другу! — Одинцов был в приподнятом настроении и явно наслаждался собственным благодушием. — Разумеется, я иду на праздник!

      «М-да, всё-таки, различать сарказм — это искусство, которое, видимо, доступно не каждому… Ну что ж, как друзья, значит, как друзья.»

      Упав обратно на стул, Мещёрин с ироничной усмешкой вопросил:

      — И кого ты там соблазнять собрался?

      — Ты всё смеешься, а мне вот совсем не до шуток. Анастасия на меня даже не смотрит!

      — Егора Тра́вникова, того купца, дочь? Ну, в таком виде ты точно произведёшь на неё впечатление! — со смешком протянул Николай.

      — Очень на это надеюсь, потому что, en effet, не могу же я постоянно за ней увиваться! Это, в конце концов, становится ниже моего достоинства. Не настолько уж она и высокого происхождения, чтобы я прилагал такие усилия.

      Мещёрин не смог сдержать улыбки:

      — Однако же за всё это время ты и не подумал уменьшить рвение. Что-то мне кажется, не в её благородстве дело…

      Одинцов нахмурился, взглянул исподлобья на Николая, помолчал немного, а потом вдруг взорвался:

      — Ну да, я боюсь, что она мне откажет! Изобличил меня, молодец. Все боятся, между прочим. Тоже мне, нашёлся тут самый уверенный! Никогда у меня проблем с девушками не было, а тут впервые в жизни так влюбился, и вот пожалуйста…

      — Так напиши ей письмо, если лично сказать не можешь! Чего ты ждёшь?

      — Не знаю… как возьму перо в руки, так все мысли разбегаются. Пытался я писать, да такое вышло, что лучше уж совсем ничего ей не отправлять.

      Если бы посторонний увидел в этот момент Этьена, он бы собственным глазам не поверил: известный не то что на весь полк — на половину Петербурга, и вдруг заливается румянцем и смотрит в пол, смущаясь от одной только мысли о первом шаге.

      — Ладно, ловелас, нам пора. Пошли, на месте что-нибудь придумаем!

      Одинцов просиял и потащил Мещёрина к выходу, по дороге без конца болтая об общих знакомых и новой моде на платья. Мещёрин даже почти согласился, что бордовый оттенок начинает устаревать.

***

      Просторная лестница, наполненная тихими томительными перешёптываниями гостей, завершается тяжёлыми дверьми, которые распахиваются неторопливо и с молчаливым достоинством, и на Александра лавиной обрушивается жаркий блеск свечей и люстр, обилие цветов, звуков и запахов, возбуждённо-торжественная мелодия оркестра и физически ощутимое присутствие не меньше сотни оживлённых людей, уже готовых окунуться в шумный поток бала.

      Павленцов, падкий на яркие впечатления, праздники обожал. Они всегда становились возможностью насладиться всем лучшим, что способны создать самые искусные мастера: от платьев и украшений до музыки и внутреннего убранства зал; а ещё — провести время в самой лучшей компании. И несмотря на то, что в сложившихся на фронте обстоятельствах любое торжество казалось ему немного странным, Александр, едва получив приглашение от Растопчина, без единого колебания согласился: это была отличная возможность познакомиться со всеми поближе, повеселиться и, конечно, натанцеваться вдоволь. Он машинально одернул край мундира, поправил перчатки и, как с обрыва в воду, ступил в искрящуюся жизнью залу.

      — Корнет второго эскадрона, Александр Павленцов. Очень приятно.

      — Прекрасно выглядите!

      — Разрешите пригласить Вас на тур вальса.

      — Что Вы думаете о положении нашем на юго-западе?

      — О, он совершенно очаровательный человек!

      Пока ещё гости не успели разбиться на свои небольшие компании, на Александра то и дело сыпались ни к чему не обязывающие и в то же время приятные дежурные фразы, которыми он жонглировал с ловкостью. А когда прозвучали первые призывные аккорды полонеза, он радостно присоединился к водовороту танцующих пар.

      О, Павленцов танцевал. Много, умело и с наивным детским воодушевлением, которое против воли сквозило во всех его движениях. Легкие ноты вселяли в него иррациональное, но до дрожи приятное вдохновение, которое тут же выплескивалось через край, и за это партнерши, привычные к хмурым и скупым на эмоции мужчинам, его обожали. Была лишь одна деталь, которая втайне огорчала Александра: в выборе пары для танца он как кавалер был ограничен исключительно девушками. А ведь с каким удовольствием он повёл бы за руку, например, этого милого гусара или вон того красавца-офицера! И Александр, спохватившись, торопливо отводил восхищенный взгляд от очередного молодого человека в форме.

      Конечно, все эти переглядывания ещё с самого его прибытия в армию не оставались незамеченными, тем более, что к женщинам он относился хоть и любезно, но с подчёркнутым дружелюбием, намекая, что ничего серьёзного между ними и быть не может. Товарищи-сослуживцы посмеивались над ним и называли девственником, он отшучивался и плёл что-то про любимую девушку, оставшуюся в Петербурге, а про себя думал, что с радостью променял бы все эти локоны, кружева и туфельки на эполеты и пару сильных мужских рук на своей талии или даже на…

      Дальше он не только в мыслях, но и в фантазиях заходить боялся. В детстве его однокурсника чуть не исключили из гимназии за «греческие вкусы», и потому Павленцов старался быть предельно осторожным, хоть до него и доходили слухи о распущенных столичных нравах. В большие и слишком шумные компании, благодаря которым его сверстники обычно и набирались опыта, его никогда не тянуло, так что информация о том, что происходит в спальне за закрытыми дверьми, к нему поступала в основном из рассказов товарищей и стишков, частушек и рисунков сомнительного содержания, которые быстро разлетались в списках по всей армии: месяца в изоляции и отсутствие женщин делали своё дело. Старшие чины на это закрывали глаза. Либо отбирали, а потом сами перечитывали по ночам. А что, начальники — тоже люди, вообще-то!

      Шутки про девственность были, кстати, несправедливы, но пара неловких ночей с соседской деревенской девчонкой и «друг отсосал по пьяни» вряд ли можно назвать достаточным опытом. На большее Павленцов до недавних пор не рассчитывал, в альбомы дамам писал только заученные наизусть строчки из романсов, а на юношей смотрел издалека, чем вкупе с остальными увлечениями и снискал себе славу ханжи и вообще «хорошего мальчика».

      На самом деле, конечно, этот «хороший мальчик» у Александра уже в печёнках сидел. Ему всё чаще хотелось просто из своенравия и тяги к протесту завести интрижку, подставить несуществующего врага ловким обманом или хотя бы напиться до беспамятства и побесчинствовать с друзьями, но избавиться от приевшегося образа оказалось не так-то просто. По природе своей он действительно был добр и искренне верил, что нет ничего лучше, чем честность, принятие и прощение, но, кроме того, он подсознательно понимал, что быть умным и покладистым — это удобно и безопасно. Только если на службе его мирная натура и твёрдость принципов до сих пор ему только помогали, то в отношениях это становилось проблемой, которая мешала воплощать в жизнь свои желания.

      Вот как сейчас: в перерыве между танцами более серьёзные разговоры с гостями он вёл не без труда, а потом его и вовсе забрал в свою беседу Растопчин. Тот добродушно спорил с фон Виттеном об армейских делах и то и дело ссылался на Павленцова с отеческой гордостью, что ему, безусловно, льстило, но и смущало безмерно: чай, не лицеист уже, чтобы с ним так нянчились. Да и провести весь бал за ленивым трёпом двух немолодых начальников — не самая приятная перспектива.

      Беседа шла спокойно, но на середине очередной фразы фон Виттен внезапно обернулся, выловил кого-то из толпы и через секунду возвратился, цепко ведя за собой высокого человека в чёрном сюртуке. Новый собеседник непринуждённо поклонился, подпустил очарования в улыбку и обвёл всех троих таким внимательным взглядом, словно пытался их прочитать. Встретившись глазами с Александром, он едва заметно вздрогнул, и тень какой-то странной эмоции пролегла на его лице. Впрочем, в следующее мгновение он взял себя в руки и, обращаясь к фон Виттену, формально-учтивым тоном произнёс:

      — Представите нас?

      — Да, разумеется. Николай Евгеньевич Мещёрин, служит у нас дипломатом, — аккуратный жест на новоприбывшего. — Александр Георгиевич Павленцов, корнет второго эскадрона. Господина Растопчина Вы знаете, — и, обращаясь к генералу: — Я счёл своим долгом познакомить этих двух замечательных молодых людей, прибывших к нам недавно.

      Николай вежливо качнул головой, продолжая в упор смотреть на Павленцова. В душе Александра же кипела настоящая буря: его моментально охватил жар вперемешку со странным волнением, объяснить которое он не мог даже самому себе, хотя и догадывался о его природе. Конечно, теперь не могло быть никаких сомнений в том, что это именно Мещёрин так впечатлил его на смотре. Но всё же, что значит это его безмолвное внимание? Что у него на уме?!

***

      Гости в который раз разбились на пары, и всё быстрее кружились в вальсе пышные платья и нарядные мундиры, когда в зал уверенной походкой человека, прекрасно осведомленного о собственной неотразимости, вошёл Мещёрин, умудряясь одновременно переговариваться с каким-то офицером и учтиво кивать в знак приветствия всем, кто попадался по дороге. На самом деле изо всех гостей он знал дай Бог если дюжину человек, но скрывал это виртуозно: просто рассказал пару слухов из командования, подмигнул какой-то красивой девушке, обворожительно улыбнулся — и вот уже был принят за своего. Стандартная процедура, всегда срабатывает. Разумеется, он и виду не подавал, что ему до смерти наскучили и вся эта светская болтовня, и бесконечные дискуссии, оставаясь вовлечённым в круг обсуждения политических новостей и сдерживая желание прямо сейчас поддаться звукам мазурки и уйти танцевать. Хорошо бы сначала показать себя, завести несколько полезных связей, засветиться в нужных кругах, а потом уже развлекаться. Но настроение у Мещёрина сегодня было лёгкое, и он всё удивлялся, как в таком прекрасном месте могли оказаться такие приземлённые люди, умудрявшиеся найти повод для скуки даже во время танцев.

Стоит ли и говорить, что он несказанно обрадовался, когда фон Виттен вытащил его из всей этой тягомотины и увёл в новую компанию.

      Генерал всегда умел собирать вокруг себя интересных личностей, и Николай уже в предвкушении рассматривал эту группку людей, когда вдруг в глаза ему бросился яркий отблеск светлых волос и краешек начищенных эполет на изящных плечах.

      Победа. Это была победа.

      Это действительно он, тот самый русоволосый корнет, так открыто и так забавно-испуганно глядевший на него во время смотра. Мещёрин не раз возвращался к нему в своих мыслях, но уже и не надеялся ещё раз пересечься с ним в многотысячной армии. Такие шансы не упускают!

      — Ваше высокопревосходительство, позвольте мне взять на себя обязанность познакомить Александра Георгиевича со здешним обществом.

      — О, так Вы уже освоились? Прекрасно, я буду счастлив, если Вы потрудитесь представить здесь всем нашего дорогого корнета.

      Мещёрин, легко кивнув Павленцову, дождался, пока тот отомрёт и подойдёт к нему, и направился в глубь залы, на ходу начиная непринуждённый с виду разговор, а на деле — расставляя фигуры для своей новой игры.

      — Александр Георгиевич, очень рад знакомству. Я уже вижу, что Вы человек образованный и благородный, какие необходимы в любом кругу.

      — Благодарю Вас. Такие люди всегда притягиваются, верно? Очень рад, что мы встретились. Похоже, этот бал — отличное место, чтобы наладить связи, да?

      «Прощупывает почву. Действительно умён!» — подметил Николай, а сам откликнулся:

      — Вы абсолютно правы. Сегодня собрался весь здешний свет — я своими глазами видел генерала-фельдмаршала! — и разговоры ведутся в высшей степени занимательные, так что это сполна оправдывает праздник в столь… необычных условиях.

      — Мне тоже это показалось странным, — Александр немного снизил тон, — всё же мы стоим лагерем, и опасность хоть и небольшая, но есть, поэтому…

      Несмотря на угрозу генерального сражения, нависшую надо всей армией дамокловым мечом, высшее командование, которое состояло из дворянства и аристократии всех родов, не выходило из привычной колеи, и Николай, хотя не собирался осуждать людей за их образ жизни, не мог не признать, что чувствовал себя слегка некомфортно, когда вспоминал, что происходит за стенами бальной залы. И если до этого он осторожничал, боясь неуместным словом спугнуть собеседника или, что ещё хуже, самому подставиться под его обличительные слова или насмешки, то сейчас он понял, что перед ним — единомышленник, так что пустил свою харизму на полную.

      — Однако наши роты и эскадроны, — многозначительный взгляд на Павленцова, — находятся в полной боевой готовности, а значит, нам нечего опасаться. Их командиры постарались на славу.

      Александр отличался умением тонко чувствовать настроение собеседника, поэтому слегка опешил, уловив изменение интонации Николая. Но делать выводы было рано, поэтому он унял волнение и ответил как ни в чём ни бывало:

      — Да, это так. И всё же мы не знаем, с какой стороны к нам могут подойти, поэтому сейчас командование составляет план на любые случаи.

      — И Вы тоже участвуете?

      — Да… в некотором роде. Я же просто корнет, мало ещё что понимаю…

      — Что Вы, не принижайте себя! Я наслышан о Вашей смекалке и о выдающемся таланте руководителя.

      — О, это очень лестно. Скажите, а в чём же заключается Ваша работа?

      Мещёрин интересовал Александра всё больше, но он пока не мог разгадать цели, которая совершенно точно была у этого диалога.

      — Я веду переговоры с противниками и с командованием союзнических армий.

      Под вежливым, но вопросительным взглядом Николаю стало не по себе. Впрочем, он моментально одёрнул себя: не позволит он какому-то там корнету вгонять его в краску! Мещёрин коротко улыбнулся и продолжил:

      — К сожалению, обстоятельства ещё не позволили мне проявить себя, однако я всегда к Вашим услугам.

      В наклоне его головы уже сквозила неприкрытая ирония, оба почувствовали это и решили, что надо срочно переводить тему. Они почти синхронно свернули к краю залы и встали у стола со старинным подсвечником, где музыка не так оглушала. Николай непринужденно облокотился о дубовую столешницу и несколько мгновений молчал, разрешая себе немного передохнуть и присмотреться к собеседнику получше, пока тот делал вид, что очень заинтересован хрустальными люстрами и фигурой какой-то гостьи, старательно выписывающей фигуры менуэта. А вот кстати, действительно ли он смотрит на неё?..

      — Однако, мне думается, за время пребывания здесь Вы успели познакомиться не только с сослуживцами? Тут столько прекрасных девушек… — закинул удочку Николай.

      — Согласен с Вами, дамы очень красивы и образованны, однако мои мысли сейчас больше заняты работой, — Александр начал свою привычную песню, даже не догадываясь, что Мещёрин уже почти убедился в своих подозрениях.

      — Весьма похвальный приоритет. Совмещать службу и отношения очень непросто, ведь обычно мы, офицеры, окружены лишь офицерами да солдатами, людьми такими же, как и мы сами, что не дает совершенно никакой возможности…

      Николай замедляет речь и пристально смотрит в глаза Павленцову, с нарастающим волнением подмечая, как тот сначала пытается натянуто улыбаться в надежде списать всё на шутку, но потом запинается и краснеет, облизывая пересохшие губы. Да, Александр и сам определенно всё уже понял. Ну как же всё-таки приятно иметь дело с умными людьми!

      Вид смешавшегося Павленцова одновременно знаком и не знаком Мещёрину. Забавно: они почти ровесники, за плечами у них одинаковый исторический контекст и похожее воспитание — даже, кажется, образ мысли его с Александром совпадает! — и при этом насколько отличаются их заслуги перед Афродитой. Николай задумывается на секунду, и в голове привычно проносится весь прежний его опыт. Как он тоже мечтал о любви, выстроенной на честности и доверии, о человеке, который будет по-настоящему понимать его. Как искал, но не находил никого, с кем почувствовал бы связь. Как потом захотел свободы и начал пробовать всё подряд, как понял, что не только девушек, но и почти любого столичного франта можно при должном усердии затащить к себе в постель — большинство оказывалось довольными, а кто передумывал, того отпускали с миром при условии молчать. Насильно Мещёрин держать никого не собирался, а расползавшиеся вопреки всем запретам слухи только помогали поддерживать интригующий образ. Кстати именно из-за слухов Николай редко связывался с женщинами: им необходимо беречь собственное достоинство, а вот среди молодых людей мелкие интрижки были в порядке вещей. Бесчисленные ночи без обязательств стали для него привычным способом развлечься, но у этого занятия обнаружился и неприятный побочный эффект. Безусловно, все его партнеры были и опытными, и красивыми, только вот ни одного из них Николай не любил. Пара лет — и он пришел к выводу (а скорее, убедил себя), что любовь — скучная романтизация, годная только для французских романов, а достойные люди могут довольствоваться естественным и понятным влечением, называя всё остальное «просто хорошими отношениями». Да и нужно ли ему вообще это чувство? Ещё кого-то добиваться, страдать, открывать свои помыслы, мечтать и писать стихи, заботиться о совершенно чужом человеке… Ну его.

      Такой вывод, как покажет история, был поспешным, но не стоит винить Николая в бесчувственности: сложно всерьёз влюбиться, когда тебя окружают одни лишь повесы да лицемеры. Не только внешняя обходительность важна была для Николая Мещёрина.

      Повесы и лицемеры, да. А сейчас он видел перед собой человека, который не был ни тем, ни другим. В Александре он почувствовал ту же силу, то же огненное внутреннее ядро, которое всегда чувствовал в себе самом. Блещет умом, понимает с полуслова, смотрит на него учтивым взглядом, обменивается любезностями, а про себя — Мещёрин был уверен — уже снял с него сюртук и принялся за рубашку. Опытный Николай безошибочно читал это по искоркам на дне зрачков, по мимолетным взглядам на губы и по чуть покрасневшим щекам. Что ж, кажется, его ожидает очередное приключение!

      (Павленцов, кстати, в своих фантазиях даже до шейного платка пока дойти опасался.)

      Мещёрин медленно растягивает губы в улыбке, коротко кивнув, и поднимает брови, словно пытаясь подтолкнуть Александра к принятию решения.

      Павленцов что-то обдумывает. Может быть, дать ему время?

      — И всё же, возможно, мы могли бы сойтись ближе. Я не был в столице дольше Вас, а в наше время даже неделя отсутствия оборачивается отставанием от свежих новостей, и мне было бы очень приятно обсудить их с Вами.

      — Думаю, это хорошая идея. Сочту за честь.

      — Не беспокойтесь, в моём — острый взгляд на Александра — обществе ещё никто не жаловался на скуку. Два благородных человека всегда найдут, чем заняться, — протянул Николай и моментально понял, что перегнул палку. Вот ведь, никогда обаяние ещё не подводило его, а тут… поспешил. Просто не смог удержаться — слишком уж тянуло его к этому… Павленцову.

      Александр даже отшатнулся немного, вновь поспешно ставя привычные щиты натянутой вежливости:

      — Не стану спорить, однако не стоит рассчитывать, что со мной Вам будет так же интересно, как с другими Вашими… знакомыми.

      Мещёрину не потребовалось долго думать, чтобы понять, что это являлось смягченным вариантом фразы «Я оскорблен Вашим предположением о моей доступности.» И всё бы ничего, но Павленцов решил перейти в контрнаступление.

      — Я не привык проводить время за разговорами с людьми, которые ставят себя выше других.

      «Решил победителем себя показать, » — подумал Николай с раздражением. Александр явно хотел подчеркнуть, что Мещёрин держится слишком высокомерно для того, чтобы хорошо выглядеть в его глазах. Николай многое готов простить, но унижение — ни за что. Пускай этот корнет со своей хитрой ухмылочкой идет куда подальше — не станет он за ним бегать! Много чести. Обойдётся, раз сам того не хочет («Хочет. И я тоже», — промелькнула в голове здравая мысль, но она была сразу отодвинута куда-то на задворки подсознания). Сам же потом обратно попросится!

      И несмотря на то, что оба понимали абсурдность ситуации, никто уже не мог ничего поделать с расположением фигур на поле: как ни посмотри, ситуация патовая. В любом случае либо пострадает гордость, либо придётся сыграть на доверии, а это слишком рискованно с таким проницательным противником.

      — О, не извольте беспокоиться. Диалог всё равно требует, чтобы оба собеседника были в нём заинтересованы, — едко выдавил Николай.

      Александр помолчал, а потом задумчиво и, как показалось Мещёрину, слегка печально бросил, смотря куда-то вдаль:

      — Да, Вы совершенно правы: абсолютно никаких шансов наладить общение.

      Словно точку поставил.

      Николаю обидно. «Готов ведь уже был согласиться!» — думает Мещёрин, и невдомёк ему, что Александр всего лишь растерялся. Из-за того, что слишком быстро сократилась дистанция, из-за столь желанного внимания Николая, даже из-за самой возможности действительно быть ближе к нему и того, насколько ощутимо отреагировало его тело на такую беседу. Испугался, что станет для Мещёрина его очередным развлечением.

      Павленцов храбрится, но отведённый взгляд с головой выдаёт его смущение, заставившее корнета отступить. Он комкает край перчаток и выжидающе молчит.

      — Что ж, я вполне понимаю Вас, — бросает Николай небрежно, словно и не было между ними этих безмолвных переговоров. — Продолжайте посвящать себя службе, раз это Вам больше по́ сердцу. У каждого свои сильные стороны.

      Павленцов даже не чувствует себя уязвленным: осознаёт, что Мещёрин сказал это ради сохранения собственного достоинства. Однако в нём некстати просыпается острое, горячее желание подколоть его самолюбие. Или это бессознательное стремление подольше задержать на себе внимание дипломата говорит в нём?

      В любом случае, Александр, коротко усмехнувшись, отвешивает крохотный лукавый поклон Николаю, разворачивается на каблуках и, бегло окинув взглядом залу, нарочито уверенной походкой удаляется в сторону стоящих невдалеке девушек. Одна из них — признанная красавица, за чьё расположение боролся не один офицер — после короткого разговора уже весело кружится с ним в мазурке, от души улыбаясь его замечаниям и остротам и сияя ямочками на щеках.

      Мещёрин, оцепенев от удивления, наблюдает за их эффектной парой: ох, не этого он ожидал от сдержанного и не слишком смелого в общении Павленцова! И всё бы ничего — может, эта выходка и забылась бы, но на короткий миг два офицера встретились глазами, и Николай буквально по буквам мог прочитать нахальное «Ну, что теперь скажешь?» в выражении лица Александра. Популярность у дам и танцевальное искусство были тогда общепринятыми критериями авторитета, и хоть Мещёрин даже не собирался ставить под сомнение способность Павленцова производить впечатление на девушек (да чего уж там, он и сам успел попасть под действие его обаяния), такое поведение он не мог не расценить как личный вызов.

      Ещё посмотрим, кто кого.

      По мягкому пульсирующему ритму вступления Мещёрин понял, что после мазурки дали вальс. Едва Александр привёл свою партнершу обратно к её компании, внимание дамы перехватил Николай. У него было преимущество: они были немного знакомы. Девушку звали Анной Тепловой, она была сестрой одного из состоятельных местных помещиков и за то время, пока армия стояла в городе, успела сдружиться со многими военными. Именно сдружиться: все ухаживания она вежливо, но твёрдо отклоняла, обычно заменяя их приглашениями на свои салоны. Анна была девушкой новых взглядов, ни от кого не зависела, зато вокруг себя неизменно собирала самых замечательных людей, а на своих вечерах умела создать непринуждённую домашнюю обстановку, за что, вместе с рассудительностью и беспримерной эрудицией быстро снискала себе не только всеобщую любовь, но и уважение. Жизнь в провинции не блистала разнообразием, но умная и энергичная девушка взяла его создание в свои руки.

      Мещёрин не шутил, не пытался развлечь Анну Дмитриевну. Он действовал иначе: любезно поклонился, сходу сделал внимательный комплимент, заговорил об общих знакомых, при этом пуская в голос бархатные интонации. Теплова была не из тех, кто ведётся на дешевые приёмы, Николай отлично понимал это и уважал эту её черту, но ещё он знал, что интересен ей, и что никто не может превзойти его в вальсе, а потому позволил себе немного вольности, удовлетворённо чувствуя, что это сходит ему с рук. Оба они танцевали прекрасно, но Мещёрин несколько раз ловил себя на том, что вместо получения удовольствия от танца он пытается найти в толпе Павленцова. Павленцов, внезапно, обнаружился в паре с другой девушкой, всё такой же воодушевлённый и… красивый.

***

      Анна Дмитриевна, конечно, привыкла к мужскому вниманию, но через несколько танцев даже она почувствовала, что что-то здесь нечисто. Уже больше часа эти два офицера, Павленцов и Мещёрин, постоянно крутились рядом, наперебой приглашали её на танец и словно невзначай занимали разговором её подруг. В конце концов ей это просто надоело, и, выгадав момент, она подвела их друг к другу, произнеся:

      — Александр Георгиевич, Николай Евгеньевич, мне было очень приятно Ваше общество, однако я, к сожалению, вынуждена откланяться.

      Из-за её плеча появилась другая девушка, в светлом платье, которое удивительно хорошо сочеталось с ярким нарядом Тепловой, с простым, но открытым и красивым лицом и с белым цветком в волосах. Анна нежно улыбнулась ей и поспешила завершить разговор.

      — Нам с Софьей Фёдоровной пора возвращаться. Приятно провести вечер!

      — Верно. И да, господа, мне думается, Вам стоит найти более действенный способ разрешения споров.

      Теплова с трудом сдержала одобрительную усмешку на замечание своей спутницы, сделала короткий реверанс — соблюдение формальности, так сильно не вязавшееся с хитринкой в её глазах, и направилась к выходу из залы, оставив двух сконфузившихся кавалеров в одиночестве. Вторая девушка только дружелюбно улыбнулась, кивнула на прощанье и пошла вслед за подругой, осторожно взяв её под локоть.

      Офицеры же, стараясь не смотреть друг на друга, поспешили разойтись по разным концам помещения, словно бы ничего и не произошло, а спинами продолжая чувствовать скручивающееся в узел напряжение. Напряжение вперемешку с острыми огоньками, которые не предвещали ничего хорошего, зато позволяли надеяться на интересный вечер.

      Александр скрылся где-то в шумной толпе военных, а Николая нашёл Одинцов, отвёл в сторону и без долгих вступлений начал свою горестную речь.

      Спустя три минуты этого монолога Мещёрин понял, что Одинцова отшили; через пять минут выяснилось, что Анастасия на самом деле и слова ему не сказала, а просто стояла вместе с компанией подруг, не давая Этьену «ни единого шанса», в чём он, разумеется, не преминул её обвинить; по прошествии десяти минут стало очевидным, что никаких более интересных подробностей Николай от расстроенного друга не добьётся. Постояв немного в задумчивости, он положил руку на плечо адъютанта и произнёс, смотря куда-то вдаль:

      — Не одному тебе сегодня не везет. Да знаешь, ну её, эту романтику! Не доросли они ещё, чтобы мы с тобой за ними бегали, правда?

      Одинцов не понял, о ком это о «них» говорит дипломат, но слова принесли успокоение его возмущённой душе, так что он активно их поддержал и в итоге увёл друга к столику с шампанским. Тот сначала немного поколебался, но потом решил смириться с судьбой.