Фотография на пробковой доске

Канадэ в хмурости молчала. За окном совсем недавно выглянуло солнце, но она того даже и не заметила — плотные шторы задëрнуты, ничего не видно. Текст к новой песне уже давно придуман, да только мелодия никак не получается. Минор или мажор? Сделать ли упор на клавишные?

В темноте комнаты Канадэ откатилась на кресле назад, оттолкнувшись ногами. Тускло светил экран монитора, действуя на нервы. Говорят, что синий цвет успокаивает — как бы не так. Он ей уже совсем надоел...

Канадэ прикрыла глаза на минуту. В мыслях всë проносились строчки текста. Отвлечься совсем не получается. В тоске она провела правой рукой по клавишам синтезатора, отозвавшимся мелодичным звучанием. Фа, фа-диез, соль...

Канадэ обвела взглядом комнату — всë по-привычному знакомо. Незаправленная кровать, беспорядочно разбросанные ноты, тексты и простые идеи-зарисовки, ждущие своего часа.

Всë одинаково, рутинно. В голову пришла ужасная мысль: может, выйти на улицу?

От пустоты в голове в комнате не оторвëшься; можно попробовать выйти в свет, проветриться...

Прикрывши голову глупой бейсболкой, Канадэ размеренно шла по знакомым улицам. Солнце глаза, на удивление, не слепило; дул прохладный ветер. Уличные музыканты будто не покидали Главную улицу; Канадэ остановилась неподалёку от кафе, которое Эна просто нахваливала: «Там самые лучшие панкейки!» Под ногами были нарисованы разноцветными мелками классики. Канадэ ступила дальше — и неприятно столкнулась с другим человеком, лбом ударившись. Пакость.

Она подняла голову.

— Ох! Йоисаки-сан! Здравствуйте! Прошу прощения... А я как раз о вас думала. — Она улыбается смущëнно, чëлку поправляя, и пакет бумажный из руки в руку переносит.

«Наверняка с яблочным пирогом», — думает Канадэ и — тает. Улыбается, не робко, но тихо, и на душе так приятно и легко становится, что о всяком солнце она напрочь забывает.

— Ничего, Мочизуки-сан... Здравствуйте.

— Ах, а вы сегодня как? хорошо спалось? Я бы порекомендовала вам для сна... — Канадэ слушает — внимательно-внимательно, но так и не расскажет, что сегодня всю ночь тщетно билась над поиском мелодии для новой песни 25. Зачем? Ведь сейчас всë так хорошо.

Они идут вместе, сворачивая на Перекрëсток, и Канадэ заговаривает о новой главе их любимой манги. Они к Хонами домой идут на чай, и нежная мелодия музыкантов с улицы давно утихла, но всë ещë стучит у Канадэ в голове.

В тихих, но уютных разговорах они стоят на кухне, а после к Хонами в комнату заходят, пока чай заваривается. Она — Хонами — светлую кофточку с плеч скидывает, а после сразу складывает на кровати.

Канадэ обводит комнату взглядом, пусть и знает еë хорошо. Всë те же светлые занавески на окнах, гладкая деревянная поверхность столика, та же пробковая доска. На ней — памятные брелочки, фотографии с подружками...

Тут Канадэ спотыкается на мысли, и кажется, что сердце делает четвертную, если не половинную паузу. На доске новая фотография. Там сама Канадэ сидит, глядя на лапшу в миске. Она помнит: они с Хонами тогда вышли в кафе; она сама разглядывала цветы в интерьере заведения — резко красные, — а Хонами продолжала историю, случившуюся с ней и подругами совсем недавно.

Канадэ в тот вечер смотрела на тусклые лампочки гирлянд на окне кафе и внимательно запоминала каждую мелочь истории. Взглянув на Хонами, она заметила, что у неë подвеска покосилась слегка, а на щеках лëгкий румянец робел.

«Я еë люблю, — впервые подумала она тогда, и мысль эта звучала очень органично. — Я еë люблю. Я люблю Мочизуки Хонами». Небо темнело, а Канадэ знала: она любит Мочизуки Хонами.

«Я еë люблю, — подумала она сейчас, глядя на фотографию, на краю которой было нарисовано красное — прямо как цветы в том кафе — сердечко. — Я еë люблю. Я люблю Мочизуки Хонами».

За окном солнце давно поднялось выше, но она того даже и не заметила.

А Хонами заметила — но не это. Она смущëнно покраснела, видя, куда смотрит Канадэ, и сумбурно пыталась что-то сказать. Канадэ к ней повернулась, улыбаясь.

«Всë так же ëмко, но чувственно, — думала Хонами об еë улыбке, пытаясь собрать слова, — всë так же».

Они трепетно сплели руки. Пластмассовые разноцветные бусинки, из которых был сделан браслетик у Хонами на руке (Саки подарила), небольшим холодком отзывались на руке у Канадэ.

Но Хонами внезапно встрепенулась (Канадэ показалось, что пауза в еë мелодии опять проскочила):

— Ой... А чай!

И после они сидели за столиком прямо у Хонами в комнате. Синего цвета здесь было мало, но ведь не в нëм одном дело!..

На душе было приятно, и в голове звучала нежная минорная мелодия — не та, что музыканты играли, нет; новая мелодия, заигравшая впервые. И Канадэ еë ни за что не упустит.

Подвеска у Хонами снова сбилась — но в этот раз Канадэ поправить еë не побоялась. Хонами затихла робко, когда еë рука к ней потянулась, а после расплылась в улыбке. И Канадэ знала: таких улыбок она увидит ещë целое море.

За окном светило солнце — но на него никто не обращал внимание. У Канадэ было своë Солнышко, рассказывавшее о новых, наконец купленных барабанах. Таких же красных, как те цветы в кафе; как сердечко внизу фотографии; как яблоки, так Солнцем обожаемые.

Они пили чай, и этот момент запечатлелся не на фотографии, но в памяти каждой.