ик прячется от суровости жизни и посмеивающегося в спину августа в тонком бастионе качелей, да в свисте ветра, который прекрасно заменяет оборонительный ров. Футболка хлопает белым непокоренным парусом Лермонтова, а чересчур отросшие волосы устремляются куда-то вверх гнедыми конями, будто это — скачки, будто чем ближе он к солнцу подберется, тем тише пойдет август, будто смелость и безрассудство Икара каждый раз заставляет время неловко останавливаться в сторонке и прятать взгляд. Романов взгляд тоже прячет — словно боится, что небо не выдержит абсолютного счастья растекшегося в синеве зрачков, словно боится, что может этим взглядом небо случайно расколоть, затопить неуемной энергией, с которой даже у старшего — всемогущего брата — получается справляться через раз.

Ника взлетает выше — ближе к мечте, сбивая подошвы старых кед о землю, а руки уже дрожат и норовят соскользнуть с цепочек, а мысли не успевают за жизненным маятником и грустно остаются смотреть на него с земли. Нике так лучше —пустота в голове блаженная, по ней перекати-полем мчится невероятное спокойствие и вера в лучшее застывает единственным оазисом.

Нике пятнадцать, Нике прямо сейчас можно быть глупым, безбашенным и наивным.

И наверное поэтому он не сразу замечает тихий скрип, раздающийся рядом и дополняющий свит его собственных качелей. Они играют по-другому, более спокойно и неловко, будто бы его временный компаньон не уверен, что может здесь находиться. Это необычно — обычно, Ник прячется за стенами, спокойствием и неловкостью, а Паша вспарывает вселенную своей улыбкой, смеется заливисто и идет мимо препятствий не замечая их, особенно — если идти к мечте.

Паша чуть старше — и ему сидеть на качелях совсем не к лицу, особенно с двумя стаканчиками мороженного, когда шоколад так и норовит добраться до мозолистых пальцев, когда Ника рядом смеется тихо в перезвон цепочек и будто бы даже не планирует останавливаться.

Паше не к лицу, но паша сидит, легонько отталкиваясь ногой от поверхности, взлетая тоже — не так высоко, кажется, но сердце все равно следует упорно на поводке у прячущегося в ресницах моря, а потому взмывает выше горизонта и скучных многоэтажек.

Паша потихоньку пробует мороженое, как будто сегодня оно будет другим — как будто август, никина беззаботность на границе крушения всего, да все еще пьянящее шампанское, которым обмывали мечту и лучшую жизнь — добавят терпкость, да болезненную сладость, подолгу танцующую на языке.

Ника останавливается — наконец то — останавливается.

Ника открывает глаза — наконец то — открывает глаза.

И синева плещется, топит, окутывает ошибочной мягкостью, солью застилая радужку — нежеланной, нежданной солью, которую Паша только прячет за плотностью век.

Ему ответом — смешок, звонкий, нездешний, вообще не от мира сего смешок, и Паша просто счастлив, что может складировать подобные штуки в особой закрытой на сто замков комнатке сознания.

Ему ответом — легкое касание, когда Ник свой стаканчик забирает и искра бежит по пальцам, оживляя их обратно после не-летнего мороза.

Ник так почему-то умеет. Чего Ник не умеет — Паша не знает и не хочет даже догадываться, просто надеется, что в список его умений входит навык не отпускать людей после первой же трудности.

Ник пробует мороженное и улыбается как то по-особенному, что Паша не может не улыбнуться в ответ, не может не согнать горечь с языка, и мороженое снова — со вкусом надежды, вечной юности и лучшего в мире шоколада.

Ник утыкается ему в шею и удовлетворенно мурчит, как маленький-маленький-маленький котенок, который только благодаря природной ловкости не свалился с качелей и не утянул пашу за собой в пустоту песка и маленьких камешков.

Вода камень точит, а в никиных глазах воды хватит на целый океан, который по каким то древним преданиям заключает в себе весь мир.

Паша смотрит на свой мир, в никины глаза и думает, что древние предания не так уж и ошибаются.

У него задний карман джинс горит билетом в Москву, а плечи — фантомными ремнями рюкзака.

Жар бежит куда-то под абсолютным льдом никиных глаз, у которого впереди ни Москвы, ни путешествий, просто школа и огромное количество красивых девушек вокруг, которые наверняка будут рады заполучить себе хотя бы один подобный николаевский взгляд.

Но Ника снова довольно облизывается после мороженного, снова мурчит в шею, снова обнимает мягко, снова такой холодный-правильный-надежный-идеальный.

В никином мурчании — отголосок "я люблю тебя"

в пашином поцелуе в макушку — отголосок давней сцены из какого-то сериала.

/у тебя уже были отношения на расстоянии? — да. — удачные? — нет. — почему ты думаешь, что все получится сейчас? — потому что тогда я не был влюблен./