Ник улыбается мягко и танцует в лучах электрической славы — аура алкоголя и всеобщего веселия висит над ним, будто не может прорваться сквозь тонкую вязь защитного заклинания, будто он слишком чистый-правильный-нездешний для этого места, а потому не может полностью ему принадлежать.

Паше — может. Ник сам разрешил, вышептывая позволения в слишком долгий поцелуй, когда воздуха не хватает, а здравых мыслей — тем более.

Паша в баре чувствует себя как рыба в воде —долгая дружба с Мишелем и попытка взять от жизни все прошла успешно, он может содержимое меню перечислить по памяти и рассказать на каком стуле проснулся в день первого экзамена. Но все равно уже что-то не так. Может, он постарел — в двадцать четыре смешно такое говорить, может — дело в горящих прикосновениях Романова, от которых хочется оказаться где угодно еще, но не здесь (где угодно — их маленькая тихая квартирка со сломанным книжным шкафом и теплым ковром в гостиной).

Ник танцует рядом с полузакрытыми глазами и все сразу становится н е в а ж н о.

Потому что у того футболка глупо задирается, потому что у того натирают кеды и он танцует босиком по битому стеклу и серпантину, потому что браслеты на руках шипят неоном и так восхитительно рисуют алебастр запястий, что Паша не может не ухватить — на пробу, заметит ли, вырвется ли.

Ник не вырывается, но наоборот притягивает Пестеля в свой танец, и, о боги, он напевает что-то тихим шепотом, и Паша тает-тает-тает, млеет в этих секундах, влетает сгоряча в юношеское безумство и не может-не хочет покидать застывшее в фиолетовом свете мгновение.

Они похожи на неумелую обработку фигур с древнегреческих алтарей — в развевающихся плащах светлых футболок, с тонким высвеченным профилем влюбленного божества, с движениями вакханок, с облегченной версией их сумасшествия.

Они боги. Прямо здесь и сейчас — могущественные, бессмертные боги, без страхов и горестей.

Неоновая корона на Никиных кудрях горит всемогуществом, горит ореолом святости, горит — чертовым нимбом.

В голубых глазах светится позволение, вечное одобрение любых пашиных слов и решений.

"Хочешь, сбежим?"

"Хочешь, украду тебя на колеснице?"

"Хочешь, государственный переворот?"

"Хочешь, просто будем счастливы, Ник, хочешь?"

сияние в глазах мерцает коротким согласием.