Лабиринт отражений тянется галерей с портретами его семьи.

Строгость отца, ненужное высокомерие, ненужная недоверчивость, ненужная жестокость, ненужная военная выправка в узких плечах. Чертова упорядоченность всего на свете.

И страшный сон о чужой смерти, который слишком быстро стал реальностью.

Холодность брата, концентрирующаяся в таких же ледяных глазах, умение менять маски, как будто жизнь — это Большой театр, куда они всей семьей ходили по выходным, умение улыбаться — так нарочито искренне и до ужаса фальшиво. Дурацкая, неуместная совсем красота.

Девятнадцать лет разницы и вечный отблеск в словах — слишком маленький, слишком глупый, не такой как я, и, наверное, хуже, который, Николай уверен, теперь и в его словах о себе всегда отражается.

Украденное у другого брата умение предавать семью и искать свой путь, хотя кажется — есть только нехоженые партизанские тропинки вокруг государственного тракта, с которых сбиться слишком легко, а дальше только в лес к волкам, одиночеству и отчаянию. Та же военная выправка и привычка к шинелям, которые на его плечах висят плащом бедняка. Тот же отблеск — вечно юный, вечно младший, не стоящий внимания, который кружится где-то там, где и слова Александра.

Из-за этого у Николая просто отвратительно уничижительный акцент.

Лабиринт продолжается галерей в телефоне, где слишком хорошая камера и кривые руки фотографа захватывают в свой плен мгновения.

Рассудительность Трубецкого, возведенная в абсолют, его же коварная кривая усмешка и строгий изгиб брови. Трубецкой — он тоже, как старший брат, но о котором Ник всю жизнь мечтал. У этого зеркала на стекле стикеры с мотивирующими надписями и рисунком, хотя Сергей отвратительный художник.

Умение Бенкендорфа решать проблемы, делать сложные выборы, чему Ник учится невзначай, случайно, просто друг философствует во время боя, просто учит, как лучше держать руку, куда направить удар, а за компанию — учит жизни.

Это зеркало смеется окровавленным носом, да несильными ударами в плечо "ты справишься, парень".

Ник теряется-теряется-теряется в этом лабиринте и не может найти выход. Он заблудился и нет спасительной нити Ариадны, которая его из всех бед вытащит, нет светящихся зеленым стрелочек эвакуационных маршрутов.

Он весь — осколочный и, поэтому, наверное не может уйти.

Каждый кусочек к своему зеркалу тянется, да не отпускает-не отпускает-не отпускает, потому что что же от Николая Романова останется, если он здесь все свои частички забудет.

Паша Пестель — танцует кривым зеркалом, которые ставят, чтобы посмеяться. Нике не смешно.

Ника видит свою улыбку — в другом отражение, там она почему-то обозначает счастья.

Ника слышит свои жизненные принципы — и они вывернуты на изнанку.

Ника смотрит в чужие глаза — они зеленым сталкиваются с его океаном и, почему-то, не тонут.

Ника слышит слова Паши о себе и не может почему-то ответить извечными александровскими интонациями, да приправить смешком Константина.

Паша шепчет "я люблю тебя, придурок".

И разбивает лабиринт ко всем чертям.

Ника чувствует, что что-то все же остается — без всех зеркал, осколков и не тех людей в отражениях.

Этого "чего-то" хватает, чтобы ответить.

"Я тебя тоже".