Намджун никогда не лезет вперед.

Успевает вдоволь нахлебаться за пять лет, разжевывая для дотошных журналистов одно и то же. А те, как заводные попугайчики, повторяют одни и те же избитые вопросы. Не могут придумать нового?

Как вы начинали свою карьеру?

Почему новая песня именно с таким названием?

Когда новый альбом?

Когда…?

Почему…?

Намджун вежливо улыбается и методично объясняет. Незаметно для самого себя перескакивает на осточертевший английский и виновато извиняется за это. Привычка.

По расписанию — перерыв. В реальности — жалкие два с половиной часа на перекус и тревожный сон в неудобном кресле у визажистов. Тесная гримерка набивается галдящими людьми, и Намджун прощается со своими мечтами немного подремать перед очередным интервью. Он прокручивается в кресле, утягивая со стола свой телефон, и втыкает наушники, чтобы хоть чуть-чуть перебить визги за спиной.

Мягкие биты обволакивают, обтягивая с ног до головы теплым коконом слов. Намджун прикрывает глаза и покачивает ногой, не успевая попадать в такт. Вечная проблема.

У нас есть целая вечность,

Ускользающая из наших рук.

Кто-то трогает его за плечо, но Намджун не реагирует. Идите к черту. Оставьте в покое. Хотя бы на час. Хотя бы на пять минут. Отъебитесь, суки.

Чувственный усталый голос сладко вещает через мембрану о спутанных линиях, которые ведут в пустоту. Намджун ловит в этом себя. Цепляется за текст, словно утопающий, и, лениво щурясь, ставит трек на повтор. На периферии сознания, скорее ловя телепатически, чем вообще замечая осознанно, Намджун впечатывается взглядом в Чимина. Тот сидит позади, устало раскинувшись на низком синем диванчике, и пялится в заляпанное зеркало перед Намджуном.

Они смотрят друг на друга, сталкиваясь расширенными зрачками в отражении, и почему-то не отводят глаза. Рассматривают, будто впервые. Чимин улавливает мелодию, которая бешено стучит в намджуновском плейлисте, улыбается самым краешком губ и незаметно кивает, словно одобряя выбор. Намджун хмыкает и на секунду отводит взгляд от губ, густо смазанных противным липким блеском, а когда вновь искоса глядит в зеркало, на диване материализуется Чонгук, который что-то шепчет хихикающему Чимину на ухо.

Намджун со вздохом поднимается с расшатанного кресла и выходит из душной гримерки в полутемный коридор. Лишь бы не видеть, как Чонгук, якобы незаметно от всех, целует покрасневшего Чимина куда-то в подбородок. Вычеркнуть бы навсегда и замазать сверху тройным слоем краски. Чтобы не проступило.

Интервью заканчивается в пять. И Намджун успевает заебаться, заученно отвечая на тупые вопросы.

Когда отправляетесь в тур?

Какие планы…?

Когда…?

Зачем…?

Ровно такой же заебавшийся Юнги ловко перетягивает внимание на себя, отвечая на остаток вопросов по списку, и уставший Намджун искренне благодарен. Старший незаметно ему улыбается одной из своих фирменных «все в порядке, можешь не париться». Хосок постоянно вскакивает, кривляясь в девчачьих танцах и отвлекая всех. Шоу и без того затянулось, не за чем продлевать удовольствие. Намджун обязательно треснет этой улыбчивой выскочке по макушке, как только они сядут в машину, чтобы вернуться в насквозь прокуренные номера отелей.

Америка недружелюбна.

Намджун понимает сразу. На ресепшене слащавая девочка мило щебечет о забронированных номерах. Обычно с этим разбирается толпа менеджеров, но сегодня Намджун влезает сам и удивляется, когда его почему-то отправляют в номер с Джином. Тот мгновенно ноет, жалобно заламывая руки, и настойчиво просится с мирным бесшумным Юнги или в отдельный. Весомое «только не с этим придурком — он храпит» звучит провокационно, но подкупает безоговорочно.

Намджун коротко кивает Джину за свой одноместный, когда они протискиваются в лифт. Тот улыбается и отмахивается — пустяки.

В светлом номере оказывается слишком просторно для одного. Пусто. Двуспальная кровать, кремовые шторы и низкий стеклянный столик на металлических ножках.

Ничего нового и это осточертело.

Намджун падает на кровать, зарываясь лицом в свежевыглаженные наволочки. Где-то за стеной смеется Чимин. Звонко. Переливчато. В унисон басит Чонгук, громко хлопает чем-то, видимо, роняя на пол, и хохочет еще громче.

Очередной телефон? Ноутбук? Себя? Чимина?

Намджун морщится и бьет в стену кулаком. Заткнитесь.

Телефоны срабатывают синхронно у всех, моргая новым непрочитанным сообщением.

Ужин в семь. Оденьтесь прилично. Будут фотографы.

Расписание без расписания. Следовать. Подчиняться. «Покорно склонять голову перед суровыми обстоятельствами» — любит повторять Юнги, наивно думая, что плачет по ночам в своей студии незаметно для всех. Все знают. Молчат.

Намджун глохнет на долгих девять секунд, позволяя сознанию расплыться разноцветными бензиновыми пятнами. До заветных семи часов считанные пятьдесят минут. Надо успеть в душ, почистить зубы, выудить из чемодана новенький свитер и натянуть любимые черные джинсы.

Он валяется на кровати еще десять минут, а потом буквально выталкивает себя в душ. Кран оказывается поломан и периодически обдает арктическим холодом, заставляя неожиданно дергаться от ледяных капель.

Намджун смотрит на часы. Стрелка подползает к семи. Он напоследок смотрится в зеркало и кривится. Шапка. Кепка. Капюшон. Что-нибудь. Только бы закрыть этот ядовито-лиловый. До сих пор стыдно мелькать у всех на виду цветными волосами. Тэхёну, пожалуй, единственному в кайф носиться перед камерами, тряся головой, окрашенной в золотисто-пшеничный или вызывающе-красный.

Остальным надоело через два года после дебюта.

Чонгук стоит слишком близко к Чимину.

Намджуну наплевать, но он все равно оказывается чуть позади, наблюдая за ними. А потом, будто невзначай, становится между, заставляя удивленного Чонгука вздрогнуть от неожиданности. Чимин забавно хлопает глазами, шутит о чем-то и, по обыкновению, не выдает своих истинных эмоций.

Камеры снимают в режиме нон-стоп. Тут нет места случайным переглядкам и лишним фразам. Прописанный сценарий и жесткий регламент. Они успеют всё выяснить по дороге домой. А сейчас — улыбка, кивок, улыбка, потрогать Джина за руку и повиснуть на нем, хватаясь за плечо.

А Намджун чувствует, что Чимин недоволен.

Интуитивно улавливает.

Его не радует такая невидимая связь, но они тут все за долгие годы поневоле стали телепатами. Семь отдельных, преобразующийся в единый. Один может сказать всего лишь слово, а шесть остальных понимают — грядет буря и лучше обходить стороной. Накрепко связанные через стены. Через километры. Через вселенные даже.

Чонгук снова жмется к Чимину, подскакивая как-то сбоку, и сейчас мягко потирается сложенными на животе руками о поясницу Чимина, который, в сущности, не против ни капельки. Они оба думают, что это незаметно, но от камер ничего не утаишь. По-крайней мере, Намджун оправдывает себя этим, когда неожиданно цепляет Чимина за рукав, подтаскивая к себе поближе и болтая несусветную чушь о «наш Чимин самый привлекательный, наш Чимин самый умный, наш Чимин самый вежливый… наш Чимин…»

Мой Чимин, черт подери!

Чонгук где-то на фоне давится от желчи и тупой бессмысленной ревности. Заходит то с одного края, то с другого, но Намджун мысленно гаденько посмеивается и усаживает весьма заинтригованного Чимина рядом с собой.

Камеры фиксируют, отматывая хронометраж. Кадр за кадром. Завтра же разлетятся цветными картинками по всей необъятной паутине с дурацкими приписками «он на него так посмотрел!» или «глядите, как они прикоснулись друг к другу».

Намджун готов продать душу, чтобы половина изощренных фантазий фанатов стала реальностью. Эй вы, мне, пожалуйста, ту, где я обычный человек и Чимин дышит взаимностью. А еще чашечку омерзительного американо. Эй, дьявол, слышишь! Здесь дешево. Почти за даром.

Съемка закончена и в спину летит раздраженное чонгуковское «хён, что за хуйню ты творишь?».

Намджун сам не знает, что за чертовщину воротит своими же руками, поэтому отвечает сквозь зубы уродливое «съебись с горизонта» и почему-то уходит сам, опережая подскочившего Чимина на три широких шага.

— Ты ведь знаешь о них? Чего лезешь тогда? — Джин устал и вымотался, а времени опять катастрофически мало, — Не нравится — отойди, а не распихивай их по углам.

Намджун остервенело расстегивает мелкие пуговки черной рубашки. Ткань явно дорогая и стоит целое состояние, но сейчас наплевать. Вырвать бы с корнем этот перламутр и разорвать все петельки. Надоело!

Намджун умеет беситься в себя, в своей голове, не расплескивая наружу и не выдавая мысли ни единым мускулом, но сегодня дергается чересчур показушно, демонстративно плюхаясь на заднее сидение рядом со спящим Чимином.

Юнги равнодушно провожает его взглядом, но Намджун-то знает. Мелкий хён давно просканировал его насквозь и прочитал как открытую книгу. Азбука для малышей. Юнги неодобрительно мотает головой, а потом приваливается лбом к запотевшему окну, позволяя сонному Хосоку устроиться на своем плече.

Джин подталкивает засыпающего Тэхёна к задним сидениям, но видя оттуда злобный взгляд Намджуна, предупредительно сигналящий «не подходи — убью!», поспешно усаживается на передние, утягивая за собой и младшего.

Чонгук, замешкавшийся на выходе из здания, пропихивается в минивэн самым последним и привычно ищет взглядом Чимина, торопясь пристроиться рядом, но видит Намджуна и выдыхает не по возрасту серьезное:

— Как же ты меня заебал, хён.

Хосок, даже не просыпаясь, влепляет Чонгуку звонкий подзатыльник, и младший сердито дуясь, усаживается куда-то на передние сидения.

Намджун молчаливо оглядывает всех вокруг, а внутри торжествует. Фейерверки внутри взрываются, опаляя в радиусе тысячи миль.

Машина плавно трогается с места. Чимин сонно разлепляет глаза из-за дребезжания стекол и приваливается на чужое плечо с монотонным «Чонгук, разбуди меня, когда доедем», абсолютно не разбирая, кто сидит рядом. Намджуну наплевать. Главное, этот своенравный мелкий влажным дыханием щекочет где-то за ухом.

Чонгук ловит после репетиции.

Зажимает, как старшеклассницу, в темном углу закулисных коридоров, утягивая за плечо куда-то вбок и скрываясь за контейнерами с аппаратурой.

Смотрит свысока. Надменно.

Намджун давит в себе дикое желание врезать по смазливому личику.

— Кого ты делишь, хён? Он со мной. Все знают.

— Мне всё равно.

Устал. Надо смыть с себя концертную пыль, стряхнуть скопившееся напряжение и вырубиться до следующего утра. Лучше бы, конечно, до следующей весны в медвежью спячку.

Чонгук не сдается, напирает, поддавливая к стенкам. Намджун вежливо уклоняется и ускользает. Нет, не потому что испугался мелкого. «Не впутываться» — одна из главных заповедей.

Намджун сворачивает по коридорам, открывая дверь в гримерку, и оглядывает крошечное помещение, выискивая Чимина. Тот болтает с Хосоком и громко смеется над какой-то ерундой. Намджуну бы подойти, невзначай прикоснуться, положить руку на чужое покатое плечико, надежно спрятанное под безразмерной мягкой толстовкой, но Чонгук толкает его и, перескакивая на полшага, демонстративно целует Чимина в серебристую макушку. Намджун в красках воображает, как будут смотреться иссиня-черные ссадины на зарвавшемся Чонгуке, но потом одергивает себя и просто встает рядом. Чонгук глядит волком, но молчит. Намджун приветствует временное перемирие и ретируется к своим наушникам, где по-прежнему твердят о линиях между людьми.

Намджуну бы сократить расстояние до миллиметров, но жжется.

Кусается огнем.

Сжечь дотла!

И самому сгореть.

Чимин хитро посматривает, но ничего не предпринимает. Можно понять. Его зона комфорта — Чонгук, а не Намджун.

Их упорно заселяют вместе. Неизменно годами. Лидирующая связка «Чонгук-Чимин». На фоне остальные — тасуйтесь, как карты, хоть все впятером в одном номере ютитесь. А тех двоих не трогать. Ни-ког-да.

Намджун готов закричать от бессилия, когда его в пятый раз за полугодовое турне бросают в номер через стенку от громких мальчишек. Он закрывает уши, затыкается наушниками, натягивает капюшон толстовки, но все равно, черт возьми, слышит.

Они смеются.

Болтают о чем-то.

Шуршат пакетиками с какими-то сладостями.

Намджун лежит на кровати через стенку. Слишком тонкую.

Издевательски тонкую.

— Да, вот так. Да. Да… Да!

Намджун уходит ночевать к Тэхёну и Джину.

— В следующий раз — я делю номер с тобой, — обращается он к Джину.

Тот кивает. Понимающе кивает.

Намджун чувствует, что где-то проебался. Осталось понять где и когда. Тэхён мурлыкает приставучую детскую песенку о двух пчелках, а Намджун, даже здесь углядев скрытый издевательский намек, громко просит Тэхёна сходить в одном известном направлении.

Тэхён щурится.

Тэхён смеется.

Тэхён кивает.

Хороший. Добрый. Милый.

Почему не он, например? Почему именно чужой Чимин? Вселенная, почему?

Намджун чиркает карандашом по линованному листу блокнота. Строчки не складываются. Надо сходить до Юнги. Или до Хосока. Но звездная система Юнги-Хосок равнозначно удалена, закрытая за хлипкой дверью трехзначного номера. И Намджун не уверен, хочет ли он видеть то, что явно не предназначено для чужих ушей и глаз.

Уравнение с одним неизвестным. Намджун чувствует себя никчемным. Ненужным.

К тому же рифма не складывается.

Рвется.

Кружево рвется.

Жизнь рвется.

Внутри рвется.

Намджун пишет автоматически. Машинально. Будто письмо для одного.

Нужно оставить для какого-нибудь трека.

Я так скучаю по тебе.

Замечаю, что скучаю ещё больше,

смотря на твою фотографию.

Хочу тебя увидеть.

В любом случае, можно оправдаться красивой сказкой, что песня о дружбе с Юнги. Мелкий хён поймет. Поиздевается для порядка, оставшись с Намджуном наедине, но промолчит. Спасибо.

Чимин залезает на колени к Чонгуку и как-то разочарованно смотрит на Намджуна, сидящего напротив. Вздыхает. Позволяет Чонгуку запустить руку под футболку и разрешает гладить уставшую после тренировок спину.

Намджун отводит глаза, выдавая себя с потрохами.

Чимин торжествует.

Чонгук увлечен чужой кожей.

Тэхён залипает в телефон.

Юнги курит, выдыхая сизый дым в окно.

Хосок ошивается где-то рядом, вечно метеором на орбите планеты Мин Юнги.

Джин видит больше, чем хотел бы.