Отец покачивался в дверном проёме, дышал сивушно, придерживался за косяк толстыми бледными пальцами.
– Эти твои порисульки бабам оставь. Понятно? – Он смачно рыгнул и сплюнул прямо на пол, на ворох сваленных у его ног измятых альбомных листов. Алёша сидел на стуле ни жив, ни мёртв, смотрел, как за шевелящимися варениками отцовских губ проглядывают кривые жёлтые зубы. – Пойдёшь или далеко, или на хер отсюда. – Он пошатнулся. – Времени у тебя много. Нужно тебя отдать на что-то… подобающее. Ветер один в голове. Чёрте что. Приберись тут!
Бормотание медленно стихало, сливаясь со скрипом старых расшатанных половиц. Алёша чувствовал слабость в ногах и руках, а ещё отвращение. За последнее было стыдно, но в то же время и очень горько. Медленно присев, Алёша подтащил к себе испорченные рисунки. Тёмное пятно плевка расплывалось по вскинутой лисьей мордочке. Глаза жгло.
Алёша не собирался показывать отцу ни один из своих рисунков.
Да кто его спрашивал?
Хватит с него, Алёша уйдёт отсюда куда-нибудь, где никто не запретит ему рисовать, и где не будет гадкой сивушной вони, и звона бутылок, и мерзких жёлтых луж рвоты, которые по утрам приходится вытирать.
Решено, конечно же, решено.
Алёша уйдёт сегодня же ночью, когда отец захрапит. До утра никто ничего не заметит, а утром Алёша будет уже далеко-далеко, он поймает попутку и куда-нибудь уедет – куда угодно.
Рюкзак собирал на цыпочках – всё самое ценное: альбом и карандаши, тетрадь, кисточки, краски. Последние Алёше подарила учительница. Может, она смогла бы забрать к себе? Анна Сергеевна хорошая, самая добрая. Если бы Алёшенька знал, где она живёт, пошёл бы, конечно, к ней.
Плюшевый мишка с надорванным ухом. Его оставлять здесь жалко.
Хорошо бы взять немного еды, но еды в доме нет, да и проходить мимо дивана в кухню Алёше страшно.
Закинув рюкзак за спину, он прокрался в коридор – и едва не взвизгнул, когда ощутил движение.
– Ченя, это ты? – спросил шёпотом, сдавленно. В ладонь ткнулся большой мягкий нос. В коридорном мраке Алёша не мог увидеть умных собачьих глаз, но мог хорошо их представить. – Ты хочешь со мной? – Ласковый язык пробежал по пальцам. – Только очень тихо, пожалуйста.
Ключ удалось провернуть бесшумно, холодный ветер из окна, которое на площадке кто-то оставил открытым, тут же ударил Алёшеньку в лицо. Нужно было взять шапку. Алёша подумал, что быстро замёрзнет, но возвращаться не стал. У курточки есть капюшон ведь в конце концов?
Ченя шла рядом, прижимаясь к ноге тёплым боком, и закутанная в серый платок старушка, которую Алёша встретил в парадной, лишь тяжело вздохнула – где уж было ей догадаться, что это Алёша не собаку идёт выгуливать, что оба они насовсем, навсегда уходят?
Домофон запищал, когда Алёша ткнул пальцем в красную кнопку. Прежде чем выйти, сунул связку ключей в почтовый ящик. Так соблазну вернуться назад подчиниться уже не выйдет. Впрочем, эта предосторожность лишняя, Алёше никогда не захочется возвращаться.
Хлопок двери за спиной прозвучал громовым раскатом. Алёша съёжился, сунул подбородок и нос в стоячий ворот своей синей курточки. Это ничего, это сначала страшно, а потом станет легко и весело.
Алёша же на свободе.
Он брёл по забрызганному оранжевыми бликами снегу, и Ченя семенила рядом, прихрамывая на заднюю левую – хромала с тех пор, как отец швырнул в неё табуретку. Алёша хорошо помнил тот страшный вечер, как Ченя скулила, и как он сам тоже тихо поскуливал от бессилия, обхватив её поперёк туловища и уткнувшись в рыжую шерсть на боку.
Хорошо бы, новый дом был лучше старого.
Или вот… хорошо бы узнать, куда мама пропала. Алёша так часто об этом думал, что у него начинала болеть и кружиться голова.
А ещё он рисовал маму. Может, её портрет на последней странице Альбома отца так сильно и разъярил?
Снегу намело будь здоров, подошвы в нём вязли. Дворники расчистят только утром, а сейчас надо идти вперёд уж как есть.
Алёша не знал, сколько шёл. Просто шёл. Он очень устал, но усталость дороги не могла сравниться с той, которую он чувствовал, заталкивая в урну испорченные отцом рисунки.
Может, утром бы отец раскаялся и извинился? Иногда такое тоже случалось. Тогда отец говорил, что перегнул палку, обнимал Алёшу, делал подарки. Любовь и его раскаянье, впрочем, долго не длились.
Зимой тишина особенная, потому что снег крадёт звуки. Это, наверное, для того, чтобы всем было слышно, как он поскрипывает – такой мягкий и хрусткий…
Алёша окончательно решил, что выйдет к дороге и поймает попутку. Он уже знал, как это делается, видел такое в фильмах.
Ченя покорно сидела у ног, пока Алёша стоял, подняв правую руку вверх. Пальцы окоченели, хотелось сунуть их в рот, но Алёша держался, терпел. Он должен быть сильным и выносливым. Хорошо, что Ченя рядом. Один Алёша бы испугался, а с ней спокойнее.
Редкие машины проносились мимо, не притормаживали.
Может, они просто не успевают увидеть?
Алёша начал махать рукой и подпрыгивать. Так стало теплее, но никто ни разу не остановился. А вдруг они видят Алёшу, но он им не нравится? Хотелось плакать и спать – чего сильнее, Алёша не знал. Иногда тёр глаза, иногда – руки. Он поймает машину и уедет далеко-далеко, в большой светлый дом, и у него будет любящая семья, и никто не запретит рисовать и, может…
Сигнал, свет фар.
Машина возникла рядом, тихонько фыркнула. Кто-то высунулся из окна, лица за шапкой было не разобрать. Нужно действовать быстро, пока он не уехал. Похлопав Ченю по затылку, Алёша рванул к водительской двери.
– Дяденька, а вам сын не нужен?
Из машины струилось тепло, оно манило Алёшу, хотелось поскорее взобраться в салон, протянуть руки и ноги к печке.
– Ты здесь откуда, мальчик? Поздно уже. Где твои родители? Где твой дом?
Распахнув водительскую дверь, молодой мужчина выставил одну ногу на землю, подался к Алёше, опершись о колено локтем. Ченя почему-то попятилась, Алёша сжал губы упрямой полоской.
– А нету никого. И дома нету.
Мужчина покачал головой.
– Нет, так не бывает. – У него был красивый голос. – Куда же ты хочешь доехать?
Маленький комочек в горле стал внезапно большим, и пришлось его срочно сглатывать.
– А вы меня к себе возьмите. Я правда-правда хороший.
Мотор у машины заглох и фары погасли.
– Нет, так не бывает, – повторил мужчина как-то изумлённо, быстро оглянулся, понизил голос. – И собака твоя? – От протянутой руки Ченя отшатнулась, тихонько тявкнув. Алёша кивнул.
– Ченя тоже хорошая. Она, правда, хромает, но я люблю её.
Мужчина долго думал, потом резко кивнул.
– Ты, верно, замёрз. Полезай-ка. – И ответил взгляду: – Да, на переднюю дверь, так к печке ближе, теплее.
– А Ченя? Она же друг.
Мужчина улыбнулся.
– И Ченя пусть полезает. Только на заднюю.
Продолжил говорить он, лишь когда машина стала медленно разворачиваться:
– Значит, дома у тебя нет.
Алёша угрюмо кивнул.
– Я ушёл оттуда. Там плохо, я там не нужен.
Вздох прокатился по салону дрожаще. Мужчина мелко барабанил пальцами по красивой ручке переключателя скоростей. На его конце красная розочка плавала в каком-то прозрачном геле, и Алёша, не сдержавшись, тихо спросил:
– А можно посмотреть?
Мужчина отвёл руку, кивнул. Ручка оказалась тёплой и гладкой. Алёша коснулся её быстро, опасливо – тут же отдёрнул пальцы.
– Красивая.
Смех.
– Куда вы меня везёте?
Долгое молчание в ответ, фонари и дорога. Ченя на заднем сидении завозилась, потом её морда появилась над плечом у Алёши, и он поспешил прикрикнуть:
– Ченя, сидеть. Сидеть.
Мужчина наконец отмер.
– Как тебя зовут, Мальчик?
– Алёшенька, – пробормотал в смущении. Сам не знал, почему сказал так, как звали только учительница и мама – ласково, нежно.
– Алёшенька, – мужчина повторил медленно и сглотнул. Машина мчалась вперёд, набирая скорость. Алёша и сам не знал, почему ему стало не по себе. Справа и слева проносились громады елей, из них то и дело выныривали оранжевые глаза фонарей. Встречных машин становилось всё меньше, мужчина барабанил всё громче.
– Так… куда вы…
***
– Мальчик в синей курточке, без шапки, с собакой. Собака хромает.
– Оформите в письменном виде, выждите положенное время.
***
В бардачке отыскались гематоген и термос горячего чая. Чтобы Алёше было удобнее пить, Мужчина съехал на обочину, пристегнул беспокойную Ченю ремнём безопасности, чтобы не лезла к рулю.
– Я… рисовать хочу. А он злится. Рисунки мои порвал, заплевал. Говорит, что это для баб, – Алёша рассказывал, уставившись на свои пальцы, сжимающие тёмно-коричневую сладкую плитку.
Мужчина кивал и вздыхал, опять барабанил пальцами.
– Здесь озеро рядом… красивое. Вспомнил. Хочешь, я тебе покажу?
– Ночью. В лесу?
– Разве это не приключение? Потом нарисуешь.
– А Ченя?
– А Ченя что? В машине, в тепле подождёт. Она же хромая? Куда ей идти?
***
– Собаку нашли.
– А мальчик?
– Я капли в рот не возьму! Я больше и капли в рот не возьму! Ты знаешь… он хотел рисовать. Он… рисовать…
***
Снег был холодный, а небо – красное.
Алёша качался – или это его качало?
Алым на снегу – это как фломастером на бумаге. Но ночью все цвета серые. А снег ворует все звуки.
Кто-то тяжело дышит.
Кому-то страшно.
***
– Он хотел рисовать. Он просто хотел рисовать.
…
– А кто виноват?
…
***
Снег забивался в рот, забивался в уши.
Говорят, что под снегом тепло.
Но Алёша мёрз.
Он слышал шаги.
«Куда вы… меня?»
Чудилось: кто-то скулит.
А Ченя-то как же?
С Ченей же так…
Нельзя?