Лебедь и Крысиный король

Лепестки цветов яблони источают сладковатый аромат, растекающийся по воздуху, напоминая о родной Сахарной стране. Пусть дерево и обещает скорые плоды, трава здесь жухлая, подёрнутая желтизной. Небо в этих землях темнее ночью и мрачнее днём — или так ему кажется. Не может точно ответить.

Он так давно не был дома. Даже скучает по уличным запахам, смешивающихся в воспринимаемой лишь им одним приторности. Матушка и сестра всегда любили помадку и изюмно-ореховый хлеб, коричные завитки и леденцы, и всё, что ни делалось в городе, особенно поближе к царскому двору.

Джейк замечает его, стоит только приоткрыть глаза. Тёмный силуэт на фоне заката с короткими растрёпанными кудрями на голове. Шаг твёрже обычного, и земля должна содрогаться, честное слово.

Листья в недобром предчувствии замирают над его головой. Что-то в идущей к нему фигуре кажется ему неправильным. Не сказать, что именно. Она несёт в руке по вытянутому предмету, с завитками по одному краю на каждом, блики пляшут на поверхности. Не разобрать, из чего.

— Здорово, мышонок, — пытается беззаботно начать Джейк, стоит Хмару подойти достаточно близко, чтобы разглядеть мрачное выражение лица, но сам уже не играет на лютне, а нервно постукивает пальцами по дереву деки.

Тать не отвечает, лишь бросает один из предметов ему в ноги, и это нечто металлически блестит в падении. Джейк не опускает взгляда, смотрит Хмару в глаза, а там… да. Металлический блеск. Холод лезвия. Непреклонный серый.

Он смотрит на чужаком лежащий в траве предмет.

Рапира.

Солнце бьёт в глаза. Манжеты рубашки, выглядывающие из-под чёрного пиджака, мешают движениями кистей. Максу не нравится теснота воротника, ему не нравится стук туфель о камень, которым выстлан внутренний двор замка, пусть и устраивает сама обувь. Его никогда не злило и это место, честное слово, никогда, но сейчас он отчего-то не может успокоиться.

Здесь всё убрано камнем, серым и чёрным, мышастым и мрачным, как шубы высоких крысиных солдат. Балки из древесины высоких чёрных дубов по сторонам поддерживают стены и крыши. Он точно не может сбежать под одну из обрамляющих подъездную дорогу елей? Голубая хвоя сейчас похожа на лучшее из укрытий.

Прежде, чем уйти к игрушечной карете и повелеть передать деревянных кобылок в распоряжение конюхов, отец хлопает его по плечу, стараясь ободрить, и мальчик соскребает в кучу подбитую улыбку. В конце концов, связь со сладким народом — одни плюсы, да? Он в это верит. Им не нужно много, как не просят в ответ. Обмен соли и сахара, металл и уголь для жаровен. Его не посвящали в торговые договора. Ещё рано.

— Привет, — мальчик напротив тянет Максу руку с лучезарной улыбкой. Ему лет одиннадцать, они одного роста, но его ладонь всё равно шире. Морковно-рыжие волосы, видимо, никогда не теряющие растрёпанности, обрамляют светящееся радостью лицо, тёмные глаза задорно блестят, а между резцами зияет дыра от недавнего выпавшего зуба.

— Здравствуй.

Улыбка на миг обретает недоумённый оттенок, а светлые брови приподнимаются. Ещё балл в счёт неловкости, и Макс незаметно заламывает пальцы за спиной. У него же не настолько высокий голос…

— Это Джейк, — с полным усталости вздохом решает ускорить их знакомство матушка мальчика. Её изнурённость оправдана: от них до Сахарных земель три дня пути, и дорога лежит лесами и оврагами. — Джейк, это Максимиллиан, мышиный наследник, так что давай полегче с ним, ладно? — женщина кладёт руку на плечо сына. Тот быстро кивает, и она удовлетворённо треплет его по макушке, ещё больше взлохмачивая волосы. — Ведите себя хорошо.

Это последнее, что она говорит перед уходом, и Максу почти страшно. “Давай полегче”? Боже, спаси и сохрани. Не успевает она скрыться за углом, как Джейк взбудораженно чуть не подпрыгивает на месте, и выпаливает с восторженной улыбкой от уха до уха:

— А ты правда крысюк? Или это титул просто такой, в кучу к принцу? Ну, знаешь, для солидности?

Макс растерянно моргает. Оглядывает себя: начищенные туфли, накрахмаленная рубашка. Хвоста у него нет, волосы вполне людские, лишь редкие мышасто-серые пряди напоминают о крови. Сошёл бы за жителя Сладкого Царства, если бы немного постарался.

— Ну… да?

— Ты пищишь, как мышонок, — в его голосе умиление.

Вот же ж…

— А когти покажешь? Они же есть? У крыс же есть.

— Наверное?..

— А у тебя вроде зубы острые? Видно, когда ты говоришь. А все?

— Кажется, да?

— А покажешь? А где твоя комната? А ты орехи ешь? А сыр? А ты…

— Поднимай.

Джейк сглатывает, пусть уже и нечего. В горле пересохло. Твою мать. Вот же горечь. Он попал. Пожалуйста, пусть это будет просто дуэль. До первой крови, может быть. Разрядка нервов. Выпуск пара. Стук пальцев по деке.

Они ведь знают, кто они. Им нужен лишь один трофей, доказать победу одного из них, и можно будет уйти в закат. Всё равно, что это будет, что докажет: что Сахарное Царство наконец освобождено, или что крысы наконец уничтожили их земли щербатыми зубами. Пусть Хмар будет вести к заходящему солнцу деревянного коня, а Джейк без умолку болтать и перебирать струны. О них забудут.

— Я не хочу, — он не скрывает неприкрыто нервного и дрожащего смешка в словах.

— Это не просьба, Щелкунчик.

Полынь проклятая. Он снова смотрит на оружие, и… да. Это его клинок. Кленовые листья, гардой обвивающие рукоять. Подарок сестры. Он правда хранил его всё это время?

— Ты…

Слова цедят сквозь зубы, впервые их стискивая, так уж не позволяла форма:

— Поднимай.

В голосе сталь. Хмар смотрит на него с чем-то, что Альтесу разобрать трудно. Вместо холода в прищуренных глазах буран, желваки проступают на щеках. Эмоция непривычная, и он видит её впервые, это точно.

Краем глаза — зажатая в левой руке собственная рапира, с рукоятью в виде мышиных хвостов, и стилет в правой.

— Ладно… — бормочет Джейк, откладывая лютню в сторону. Поднимается на ноги медленно, нехотя, опираясь о ствол яблони. Будь это кто угодно другой, он бы никогда не повиновался, но перед ним — его Принц, и он… он понял.

Он знает, что это.

Хмар смотрит на него с ненавистью.

Здесь светло и мягко. Гостевые комнаты были специально заново обустроены под гостей из Конфитюренбурга. Кровать прогибается, словно родная сладкая вата, а пуховые подушки пальцы сжимают, как зефир. Тисовые шкаф, и комод, и стол, и изголовье постели уже по инерции напоминают об имбирных домиках.

— Я могу..?

— М? — тут же отзывается Джейк, перебивая неуверенный голос, сам счастливый как никогда, и оборачивается так быстро, что рыжие волосы на миг закрывают лицо. Понятия не имеет, чего друг хотел, но всё равно, с дурацкой улыбкой: — Всё, что захочешь.

Хмар моргает. Пора бы привыкнуть к такому поведению со стороны Альтеса, но всё никак не получается, даже притом, что они знакомы уже… сколько лет? Им шестнадцать, и словом “друзья” уже трудно описать их отношения. Джейк сияет, словно солнце, затягивая и поправляя ремень на поясе, а Хмар старается уложить рубашку и волосы.

Не то чтоб он позволяет себя касаться.

Он кладёт руку Джейку на грудь и слабо нажимает, а Альтесу только и остаётся спросить: чего он ждёт? Что он послушно поддастся и опустится на подушки? Он с лёгкостью — с радостью. Он хотел бы, его трудно утомить. Здесь и сейчас или в любой момент позже. Но лучше, конечно… Треск ткани. Чт…

Хмар сгибает пальцы и ведёт кистью вниз по чужой рубашке, цепляя её пальцами — когтями. Он привык к ним с детства, а Джейк всё продолжает глядеть, словно видит впервые. С одержимым восторгом и с чистейшим обожанием. Он и сейчас так на него смотрел бы, но дёргается от неожиданной боли. Сперва под нерасчитанным натиском сдаётся новенькая белая рубаха, а следом — грудь Альтеса. Парень шипит, хватаясь за место, где только что были чужие пальцы.

— О-господи-прости-пожалуйста, — Хмар выпаливает это резко вдохнув и скороговоркой, единым безраздельным словом. В широко распахнутых глазах неприкрытый ужас, за которым для вины не остаётся места.

Кожу жжёт, и Джейк растерянно моргает, сжимая челюсти, когда опускает руку. Красные разводы на его ладони. Ошарашенный, он спрашивает:

— Ты как это вообще сделал?

Хмар непривычно горбится, принимая самый жалкий вид, и поднимает руку. Держа кисть ладонью вверх, он сгибает и разгибает пальцы, привлекая к ним внимание.

Точно. Как он мог забыть. Когти.

— Я крыса, Джейк!

Он не помнит такой ярости в этом голосе. Такого рыка, совсем не привлекательного — наоборот, угрожающего. Ни разу за их жизнь, ни на миг. Никогда в его сторону. И от этого пальцы неприятно дрожат, едва собираясь с силами сжимать рукоять.

Он едва успевает дышать между выпадами — ещё один, — и парированиями. Ни единого нападения не совершает сам — блок. Он не намерен — звон, — даже пытаться выиграть — удар, — этот бой или отбиться.

Пускай — раз, — его Принц, — три, — сразит его, — два.

Наповал, если того пожелает.

— Я Крысиный Король, как тебе не понять уже?! — вот. Вот оно. — Это я послал крыс убить твою дуру Марго!

Сип в его голосе. И всё равно уже, что ещё он говорит.

Он отталкивает Альтеса резко, грубо, неправильно, совсем не так, как хоть раз в входило в их прошлые бои, даже более серьёзные. Тать мог бы всадить ему ногой под рёбра, он умеет, но не делает этого, как не делал никогда с ним.

Джейк улыбался на любую из пощёчин, лицом напоминая безумца, но саднящее жжение этой совсем не вызывает в нём привычной странной радости. Пальцы немеют, но не приятным образом. Страх, как горький градус, бьёт в голову.

Хмар не бьёт его под дых — он полосует его по щеке когтями. Хлопок и брызг крови перед глазами, он пошатывается от силы удара, чуть не выпуская из рук оружие и не заваливаясь вбок. Не так ужасно, чтоб пришлось зашивать, рана поверхностна, но испуг душит. Ни одно из чувств в этот миг не звенит в его оглушённой яростью голове.

Вот тебе минута форы, которую ты просил, но оборвать бурю слов Тать явно пока что не намерен.

— Это я, — он бьёт себя по груди кулаком, в которой сжимает пока не использованный кинжал, и скалится полным ртом клыков, — разорвал зубами твою страну!

Джейк едва не упал на землю, а теперь прижимает ладонь к кровоточащей щеке, пытаясь выровнять дыхание.

Господи, когда ему было дело до крыс и до сахарного народа с тех пор, как ему ударило одиннадцать? Хоть раз, хоть день, хоть миг он побеспокоился о сладком народе после первого своего визита в Мышиное королевство? Даже до той же Марго — было ли ему великое дело?

Я победил твоего дядюшку, ты ведь его так ненавидел. Я освободил твоё королевство и прекратил войну между нашими, ты рад? Посмотри на меня, посмотри, как я стараюсь для тебя. Как я расшибаюсь, дроблюсь, убиваюсь ради тебя, чтобы ты заметил меня, чтобы ты помнил меня, чтобы ты любил меня.

Просто оставайся моим.

Хмар прав. Он слепой. Самоослеплённый и думающий лишь о своём благе трус, но его благо никогда не принадлежало ему полноценно.

Вспомнить бы Татя таким взбешённым хоть раз за всё время их знакомства. Может быть, в тот день, когда он наконец форменно воспрезрел свою мать после особо яркой склоки и негласно отрёкся от урождённого имени? Джейку никогда не было неважно, как его звать. Макс, Хмар — главное, чтобы тот по-прежнему был его.

Mein Mitternachtsprinz.

Им почти девятнадцать, и Джейк уже выше него на полголовы, но это единственное, что меняется в нём: на месте длинная непослушная рыжина, на месте азартный блеск в исчерна-карих глазах и на месте улыбка от уха до уха. Хмар почти забывает неловкость, но никогда не заражается джейковской наглостью.

А наглостью это только назвать и можно. Сцапать и сжать изо всех сил кисть Хмара под столом при первой же возможности. Кто-то из прислуги косится, когда за обедом Джейк вместо еды сидит, уперев локоть в скатерть и поддерживая рукой голову, и только и делает, что разглядывает товарища (“Пожалуйста, хотя бы съешь своё драже для вида…”). Пытаться прижать его к каждой стене, стоит им остаться в полном одиночестве, на что Хмар с новым упорством учится изворачиваться и увиливать от прикосновений.

Но, не стоит лгать или отрицать, ему нравится внимание. Коробка ягодной пастилы, всеми стараниями невредимой привезённая из Конфитюренбурга, и оставленная у его дверей в ночи. Или мелодия на лютне, написанная и при любой возможности играемая в его честь (“Ты правда меня Полуночным обозвал?”). Или незаметно сорванные с матушкиных клумб цветы: то календула с сиренью, то бордовые розы, словно вино или красный бархат, и всё приходится прятать, лишь бы та во время очередного визита не приметила.

Или широкая горячая рука в смоляных кудрях и мурлыканье прямо в губы.

Джейк подлавливает его за запястье, когда он подходит к кровати, и тянет на себя, сперва вынуждая сесть с тяжёлым вздохом, а затем обхватывает руками, обнимая и утаскивая на одеяло. Спасибо, что одет, честное слово — преспокойно мог бы и не быть.

— Ну что тебе опять нужно? — вяло возмущается Хмар, с непозволительным для себя послушанием поддаваясь на все физические манипуляции.

— Больше ничего, — до смерти довольный своим положением, Джейк стискивает его со всех рук, как тряпичную игрушку, покрепче прижимая к груди. Хмар кряхтит, но Альтес слишком тёплый и слишком влюблённый, чтобы не сдаться, и запах сахарной пудры не перебить ничем. Он утыкается носом в висок Татя и глубоко вздыхает. — Всё, что может быть мне нужно в жизни, уже в моих руках.

Хмар что-то недовольно и нечленораздельно бормочет, смущение не получается ни прикрыть, ни сдержать. В ответ — поцелуй в висок и, после протаскивания бедного по себе, как бумажного кораблика по песчаному берегу, ещё один в щёку.

Джейк отнимает руку от его рёбер, — имеет наглость не переложить её, а вести ладонью по торсу, — и, видимо, собирается повернуть чужое лицо к себе, чтобы поцеловать в губы. Десерты подаются последними, ну конечно же…

Хмар пользуется первой же возможностью и изворачивается, сползает на пол, потому что иначе никак, и лишь затем подскакивает на ноги. Победно улыбается, и это такой редкий вид, что Альтеса, лыбящегося уже совсем по-идиотски, на постели удерживает один лишь святой дух. Не надо сладкое не любить.

— Выпрямись и дерись, ты, подлость! — Хмар цедит слова с рычанием. Готов отставить оружие в сторону, лишь бы рывком поднять Джейка на ноги по-прямее за грудки.

От любви до ненависти один шаг? Если да, то Альтес готов наткнуться на остриё чужой рапиры, чтобы его преодолеть.

— Я не буду, — он хрипит. И без того басистый голос звучит ещё ниже обычного — последние пряничные крошки веселья выбивает с ударом по лицу. Такой, каким становится, стоит ему растерять шутовство. И он растерял.

Без контроля.

— Трус, — слово — сухое, броском, таким же, каким швырнули ему оружие. — Опять сбежишь? От своего терпеливого сахарного народца?

Джейк давится, но этого недостаточно, чтобы его пробить. Не было ему никогда дела до королевства, Тать и сам знает. Всегда только об одном он пёкся. Едва ли не столько же, сколько себя помнит.

— Плевал я…

— На меня тоже?

Удар по лицу.

Он правда так думает? Шестерёнки начинают со скрипом вертеться в наполовину пустой, наполовину набитой опилками голове.

Теперь он слышит. За загнанным придыханием, за злобой. За открытым презрением. За яростью на грани жажды убийства. За острыми зубами, за когтями.

Ярко-алые осколки, и его кровь так трудно остановить. Прижмёт ладони к груди, чтобы сдержать багряную — раздерёт себя ещё больше.

Только этим ты и занимался, Принц?

— Слушай… — осторожно начинает он, поднимая свободную руку, прося продлить его перерыв.

— Не собираюсь я ни черта от тебя слушать!

Взмах клинком. Удар наперебой.

Звон. Картина почти привычная, и обычно Джейк куда больше ей радовался. Близость и распалённость, за которой обычно для него следовали приятные удивления.

Скрещенные оружия. Если бы он мог сейчас перехватить инициативу и вместо контратаки рапирой схватить Хмара и поцеловать, мир был бы таким простым.

Язык и руки впереди его рассудка, если последний вовсе в голове был, и он гаркает из последних сил:

— Меня прокляли!

Взмах. Блок. Звон.

Вот и все его оправдания.

— Меня тоже!

Альтес замирает, подставляясь под удар. Хмар делает колющее движение — Джейк отбивает лезвие, пользуясь одними рефлексами.

— …Чего? — выходит натужно.

— Ты думаешь, мне нравится стальной венец? — выпад. Хмар плюётся, как гадюка ядом, быстро и с яростью. — Думаешь, мне нравится война? — ещё. — Думаешь, я хочу её продолжать? — третий.

— Ну так прекрати её!

Шаг вперёд, бросок руки.

Звон, рапиру относит влево. Ещё блок — на будущее.

— Если бы ты посетил хоть один из своих уроков тактики, — язвит Хмар, не атакуя и впервые на его глазах кривляясь, — то, может, понимал бы, что это не так работает.

Он во всём виноват, и это самая приличная формулировка.

Дубовые доски под ногами не скрипят, на общее счастье, а на эбене стен едва различимы их силуэты. Ну, если вычесть блестящие во тьме глаза Хмара и пламенную шевелюру Джейка. И то, как последний то и дело норовит вписаться лбом или боком в дверной косяк.

Хмар ведёт его за руку через коридоры замка, потому что Альтесу трудно привыкнуть к такому мраку. Ну и, честно, да, стоит признать: он немного приврал. Чужая бледная кисть слишком мягкая, чтобы желать хоть на миг её отпустить.

Хмар знает пути из замка, а Джейк — дорогу к реке. Не так много нужно для подросткового счастья.

Нет. Что-то ещё всё же нужно.

Джейк хватает друга (по-прежнему не то слово) вдруг повыше локтя. Писк — и Хмар вздрагивает от неожиданности.

— Ты… — Альтес останавливается, как вкопанный. Он собирался прижать спутника к себе, но теперь разговор совершенно другой. Он замирает, лишь удивлённо мигая, до сих пор до конца не привыкнув к темноте. Зато стоящий перед ним явно хорошо различает шокированное выражение его лица. — Ты серьёзно сейчас?

— Что я? — выходит затравленно, а сразу за словами следует тихий встревоженный кашель.

— Ты пищишь?

Хмар, кажется, не моргает, и держится от тяжёлого, тревожного глотка.

— Я люблю тебя, ты знаешь?

Хмар выбрасывает руку с кинжалом вперёд, чтобы прервать взмах чужой рапиры, но натыкается не на неё.

На красный мундир.

Что ты сделал, ещё раз?

— Ох… — вдруг выдыхает Джейк, лёгкие жжёт, и он сипит. Грудь быстро наполняет немотой. — Ого… Вау…

Сочетание междометий такое привычное, что Хмар вздрагивает. Нет.

Нет.

Он даже не наткнулся на рёбра.

Джейк отступает шатким, некрепим шагом, растерянно моргая и глядя только на рукоять кинжала, торчащую откуда-то пониже кармашка с платком и до сих пор сжимаемую мелово-белыми пальцами, и на стремительно расползающееся по груди багровое пятно. Темнее броско-алой ткани. Затем он задирает голову — и находит только серые глаза, распахнутые в чистейшем ужасе. Всё, что нужно от жизни.

— Всё окей!

Он говорит искренне, почти поднимает руки с отставленными большими пальцами, Хмар знает этот рывок кистей, только отчего-то не выходит свободно двигаться. Раздаётся мерзкий хлюпающе-скрежещущий звук, оставляющий стилет в руках Татя, а затем Джейк заваливается на спину со звуком упавшего мешка.

Что

ты

сделал?

Здесь должен начаться кратковременный бред, вызванный кислородным голоданием. Хмар видел это. Возможно, чуть больше, чем следует. Знакомо немеющие пальцы выпускают и рапиру, и стилет. Тихий звон.

Колени ватные, и вдохнуть трудно.

— Я люблю тебя.

Слова едва разборчивы, зато в выдавленном смешке сомневаться не приходится. Всё, как он хотел, Тать знает: хохот в лицо смерти, оголённый крысиный череп.

— Я знаю, — он снова пищит, как мышонок, и знает, что Альтес бы улыбнулся, будь способен. Это займёт всего пару минут, но он. Не может.

Оставаться.

Здесь.

Хмар бегает взглядом по бледнеющему лицу, а затем жмурится. Отшатывается раньше, чем исчерна-карие глаза остекленеют, и, сам не заметив, как согнулся и сцапал свои вещи, бросается в сторону. Ему нужно видеть янтарные отблески, а не серую смертность. Что ты сделал?

Джейк взвывает за его спиной, а его колотит. Нутро скручивает узлами, сердце колотится со скоростью конского карьера, громче обитых железом копыт. Вдохнуть не выходит. Он жмурится на бегу, чуть не спотыкается — открывает глаза, и спотыкается ещё дважды. Сердце разорвётся такими темпами.

Лишь бы.

Забиться в угол отчих покоев и больше никогда и носа не показывать.

Трус и мразь.

Он возвращается во дворец, и даже самой мрачной из туч, самому грозному из смерчей не сравниться с духом, которым от него веет.

Камень темнеет вместе с его властителем, а чёрно-белые с красными росчерками знамёна грузно свисают с потолков и со стен. Здесь никогда не было много света. Особенно с поры нападения на Сахарное царство.

Крысы видят в темноте.

Ещё замок встречает его холодом и могильной тишиной: все солдаты разосланы в караул, а те мелкие служки, коих он заметил краем глаза при входе за стены, тут же скрылись. Чуют, чуют, особенно низушки, что он не в себе.

Больше иначе и не будет.

Его встречает один из таких. Выбегает из-за угла, обеспокоенно семеня лапками. Совсем как обыкновенный грызун, вытянутая мордочка, нос угольком, тревожно подёргивающиеся круглые уши и усы во все стороны. Лишь ростом ему с вершок за пояс, а в глазках зелёный отблеск цвета. Наряд чёрный. Какой-то. Нет дела.

Он останавливается, задрав голову, несколько секунд не делая совсем и движения, ожидая указаний — а, когда тех не следует, наконец блестит в свете настенных фонарей двумя начищенными резцами:

— …Как вы, Ваше Высочество? — раздаётся тревожный писк.

Он не ответит на вопрос.

Никак.

— Собрать генералитет. Немедленно.

Голос чужой. Сухой и холодный.

— Да, Ваше Высочество, — кивает крыс, смутившись перевода темы, но не подав виду. Затем замирает, ожидая ещё указаний, но господин лишь глядит в каменную кладку, и ему отчего-то боязно пытаться прервать это занятие, попытаться возвратить того из плена отстранённости. — Это всё, что Вы прикажете?

Пауза. Что? Неважно. Плевать ему на всё, что они скажут. Завтра, послезавтра, в этом месяце, сезоне и году. Один или двое, полководцы и караульные, служки и его дядя, если отважится вернуться. Повесить Златоустовского.

Кивок.

— Велите отнести Ваше оружие в покои, Ваше Высочество?

Хмар смотрит на него. Переводит взгляд, и выражение до того мертвецкое, что бедное низкое созданьице тут же вжимает голову в плечи, даже чуть заворачивая уши, чтобы побольше прижать их, и приседает.

Ревенант разъярённый, родители шепчутся с детьми о таких перед сном. Вот, какой вид у его лица. Когда некому больше мстить, нет любви, чтобы за ней следовать, и не найти могилы, чтобы прикаяться.

Он сжимает рукояти рапиры и кинжала до боли в запястьях, не сводя глаз с придворного бегунка. Затем цедит, медленно, свирепо, твёрдо и вслух:

— Нет.

Слуга тихо и коротко пищит под нос сам себе и, назовём своим словом, убегает, волоча за собой длинный лысый хвост.

Крысиный Король разгибает окостеневшие пальцы, отпуская окровавленный стилет.

Металлический блеск у его ног.