Живот крутило то ли от холода, то ли от голода, а может от всего сразу.
И его рука сама потянулась к призывающему пирожному, но под глазурью в слое воздушного теста его встретил не сахарный крем, не сладостная начинка, а кусок мяса.
Не прожаренный, а сырой; пропитанный кровью, источающий ее.
Однако эта резкая смена от сладкой глазури к металлическому привкусу крови лишь подзадорила его аппетит, и оставшийся кусок был проглочен в один укус.
– Желаете еще? – спросил мужчина. – Угощайтесь.
И он указал на стол, заваленный десертами. Но глазури и кремов, и ягод, и сахара – всей сласти становилось все меньше. А мяса все больше. Плоть сменилась внутренностями.
Стол опустел, но дорожка от блюд вела его к воде, и он направился по ней словно по хлебным крошкам, с каждым шагом погружаясь все глубже в болотную муть.
Доспехи жгли, становились меньше. Шлем давил на череп. Он срывал с себя все, лишь бы избавиться от железной клетки, отдавая все болоту.
«Хватит! Остановись!» – кричал голос внутри, но он не мог оторваться от своей трапезы. Голод завладел им.
Он ел и ел, но лишь терял в весе, становясь все больше похожим на скелет. Руки и ноги вытягивались. Ногти загрубели, заострились, обращаясь в когти. Боль билась в голове – то прорастали рога, извиваясь словно ветви. Плюх, плюх, – звучало по воде: то выпадали зубы, а на их месте вырастали острые клыки.
Голод и отвращение, голод и отвращение занимали его мысли.
Он знал, прекрасно знал, что за трапеза перед ним, но не мог остановиться. Печень, сердце, глаза… Еще… Еще. Еще!
Он уже не узнавал себя в отражении на темной глади.
Все, что осталось, – это лишь голод, тянувший его вглубь болота, на самое дно, где, как он знал, лежали и остальные его павшие товарищи.