Последняя сказка

Рассвет красит пики Срединного Хребта и плещет на серые скалы лазурным светом. Тусклое северное солнце медленно поднимается над горизонтом и совершенно не даёт тепла.

Идунн кутается в тёплую шаль, быстро переступая босыми ногами по деревянным половицам, остывшим за ночь. Нужно снова затопить очаг, и тогда холодное лето станет немного радостнее и теплее, думается ей. Но пока Идунн тихо, чтобы не разбудить спящих домашних, достаёт из резного сундука маленькую деревянную фигурку медведя, которую сама вытачивала долгими вечерами.

— Пусть лесной владыка хранит тебя, - шёпотом говорит она, вкладывая фигурку в руку мужа.

— Пусть духи предков охраняют вас в моё отсутствие, - также тихо отвечает ей охотник, собирающийся в дальнюю дорогу, - а ты опять босиком.

Он осторожно касается губами её макушки, целуя пушистые, пахнущие хлебом и травами пряди.

Идунн опускает глаза, понимая, что снова нарушила обещание, которое давала уже несчётное количество раз. “Беречь друг друга” - главное правило крепкой семьи, и она вновь клянётся быть осторожнее и заботиться не только о доме, но и о себе.

— Благославляю тебя, да прибудет удача с тобой, - это пожелание догоняет охотника уже на пороге, и он оборачивается, кланяясь. Напутствие старейшины семьи - крепкое слово, которое будет хранить каждого, кого коснётся.

На плечо Идунн ложится сухая рука, ободряюще сжимая. Каждый раз Акке возвращается в дом с щедрой добычей, но каждый раз когтистая лапа страха рвёт на части бедное сердце его жены, когда она смотрит ему вслед и молит всех известных ей богов о защите.

— Береги тебя Сванвейг… - тихо, чтобы не услышала мать, шепчет Идунн. Она не имеет права просить защиты у Богини, но каждый раз нарушает это правило, в тайне веря, что именно Сванвейг приносит её мужу удачу. У Идунн вообще плохо получается придерживаться правил. Но это не значит, что она готова простить этот же грех другим.

— А кто это не спит в своей кровати? - она присаживается на пятки перед сундуком, понимая, что кое-кто опять вылез из постели и наверняка также как она, босиком, прибежал провожать отца.

Из-под крышки на неё сверкают тёмные сливы глаз и раздаётся обиженный голос:

— Ты никогда не зовёшь меня, а я уже большая!

Идунн качает головой. Утренние часы - традиционно её пора, как и вечерние, но подросшая дочка не готова с этим мириться. Дети быстро взрослеют, быстро вырастают из старых правил.

— Ну, тогда, думаю, нам следует вместе затопить печь и приготовить завтрак, моя большая помощница? - Она протягивает руку, чувствуя, как за неё хватается маленькая ладошка. Каждый раз, когда она держит дочь за руку, она чувствует себя самой счастливой женщиной на свете.

— Мама, а почему ты не ешь мяса? - Жующая кусочек буженины малышка болтает ногами, пока не получает строгое замечание от бабушки.

— Я не люблю мясо, доченька, - Идунн бледно улыбается, кроша пальцами хлеб.

— Но как его можно не любить? Оно же такое вкусное? - Наивно хлопает ресницами Ката, нетерпеливо ёрзая на лавке.

— Ты вот же не любишь кашу, а я нахожу её вкусной. Каждый в праве выбирать, что ему нравится, - мать улыбается, и кивает головой в сторону двери, - Беги, тебя там уже заждались подружки.

После Идунн хлопочет по дому, а маленькая Ката убегает во двор. Мерно стучит прялка в руках старой Ёрдис, тянется нить. После из этой нити они соткут полотна и сошьют рубахи. И потянутся длинные зимние вечера, в которые подолы сарафанов и туник будут расцветать причудливыми цветами, оживать в оскалах зверей и пении птиц… Нет в их поселении умелиц лучше, чем Идунн и Ёрдис, с самого Городища приезжают к ним люди за рубахами, что приносят удачу и берегут воинов от всех бед, что дарят спокойствие их жёнам, что укрывают от сглазов и наговоров шустрых ребятишек.

Жаль только, от злых языков эти рубахи оградить не смогут.

По щекам Каты бегут злые слёзы. Ей всего семь вёсен, но она уже знает, что такое горькая обида.

— Бабушка! Бабушка!

Идунн, слыша плач дочери, откладывает в сторону свои дела. Она тихонько встаёт за стенкой, замирает, желая узнать, от чего глаза Каты потеряли счастливый блеск, что причинило боль её маленькому сердечку.

Старая Ёрдис гладит внучку по голове, стараясь утишить её горе. Ласково шепчет что-то на ушко, покачивается вместе с Катой, которая, забыв о том, что хотела рассказать по-секрету, делится громко своей бедой.

— Они говорят, что твои сказки - не правда! Они мне не верят… И говорят, что я врушка! А Оска сказала, что я всегда вру… Они злые, злые!

И новый поток слёз брызнул из глаз, щедро орошая сарафан бабушки.

— Ну, будет тебе, будет… - Ёрдис задумчиво смотрит в окно, продолжая гладить внучку по голове. Сказки… Она была бы рада рассказать ей другие, те, которые перед сном напевно передают своим детям матери из посёлка. Но других историй она не знает, чужие песни не откликаются в старом сердце. Идунн тоже не сможет рассказать дочери что-то обыденное, знакомое каждому ребёнку на улице. И, чувствуя свою вину, Ёрдис хмуро качает головой. Плохая из неё выходит бабушка, немногим лучше, чем в своё время вышла мать.

В соседней комнате плотно сжимает губы Идунн, чувствуя беспомощную злость на соседок и их ребятишек. Желание пойти и устроить скандал сворачивается змеёй под сердцем, тяжестью отдаётся в дыхании, но она с трудом сдерживает себя, понимая, что это ничем не поможет.

Тем временем, успокоившись, Ката занимает себя дома. Стучит прялка, день катится к вечеру, как колесо с крутой горы. Посёлок обнимают сумерки, зажигая на небе холодные звёзды.

Малышка отправляется спать, Идунн подтыкает одеяло со всех сторон, целуя непоседу в лоб. Луна заглядывает в комнату, превращая привычные вещи в загадочные силуэты, ветка дерева за окном теперь похожа на клюку злой колдуньи, а сундуки зловеще блестят медными уголками. Ката зажмуривается, переворачивается на другой бок, с головой прячась под одеяло. Теперь ей не страшен ни один зверь, потому что она в надёжном укрытии. Детские пальчики скользят по вышитому краю, и Ката проваливается в сон. Она не знает, о чём на кухне, за плотно прикрытой дверью, разговаривают мать и бабушка.

В неверном свете свечи тени, точно также, как и от лунных лучей, скачут по стенам. Пламя колеблется, колышется, сплетая известный ему одному узор. Идунн опирается руками о стол, тяжёлая чёрная коса живой лентой вьётся почти до самого пола. Ёрдис сидит на лавке, хмуря брови, сухие ладони в пигментных пятнышках сложены на коленях, седые волосы заплетены в слабую ночную косу.

— Мама, я тебя прошу не рассказывать больше Кате наши предания.

Ёрдис и сама понимает, что, сохраняя память, делает только хуже. Но отказаться от неё? От зимних историй, наполненных сожалением и волшебством, что причиняют ей боль, но заставляют жить?

— Она - часть нашего народа, Идунн. И ты не можешь с этим бороться.

— Не могу. - Идунн скрипит зубами так, что, кажется, во рту появляется костяная крошка. Она с силой трёт пальцы, будто хочет сбросить кожу, - Но она - не мы. Она другая!

— Знание о том, чей род за ней стоит, даст ей крылья…

Идунн перебивает мать, подходя ближе:

— У неё нет крыльев, мама, и тебе это известно также, как и мне. Ничего, кроме горя, ей эти песни не принесут.

Молодая женщина тяжело дышит, успокаиваясь. Ёрдис молчит.

— Посмотри, мама. Ката живёт в деревянном доме, а не в скалах. Она ест еду из печи, а не с костра. Она носит тёплые сапожки, а не обмотки. Она… Она ест мясо, мама. У неё нет крыльев! Нет! - Идунн повышает голом, но быстро осекается, оглядываясь на закрытую дверь. Однако дочка крепко спит, и только извечное пламя остаётся невольным свидетелем их разговора.

Идунн опускается на пятки перед лавкой, на которой сидит мать, и берёт её руки в свои.

— От нас ничего не осталось… Возможно, если бы я… Но я не могла, понимаешь, мама, я не смогла, я не такая сильная, как ты! Это моя пагуба…

— Замолчи. - Голосом Ёрдис можно расколоть лёд в месяц Торри на реке, - Ты знаешь, я никогда не смогу тебя обвинить или упрекнуть.

Идунн опускает лицо, утыкается носом в материнские колени, чувствуя как ласковые пальцы перебирают пряди. Пальцы матери добрые и мягкие, в отличие от слов.

— Знание того, кто она, поможет ей, укажет путь.

— Она никогда не станет родной этим людям, если пойдёт по нашему пути, - их голоса едва слышны, они не громче шелеста веток в Туманном лесу.

— Люди злы и завистливы, дочка. Стоит ли ей…

— Не все люди такие, мама!

— То, что твой муж другой - ещё ничего не значит. Уж я-то знаю. Но твоё сердечко верный компас, оно не смогло бы найти человека лучше.

— Знаешь, мам, если бы даже… - Голос Идунн срывается, она не глядит Ёрдис в глаза, и почему-то от этого говорить легче. Будто она не признаётся в самом сокровенном, будто она просто разговаривает с мудрой пустотой, которая никогда не осудит. Признаваться матери тяжело, но что-то толкает её говорить. Она боится, и страх застывает воском в горле, стягивая его, мешая говорить, трескаясь исступленным шёпотом. Но молчать Идунн просто не может, где-то в глубине души осознавая, что мать никогда не оттолкнёт свою плоть от плоти, - Даже если бы Акке не был бы тем, кем он является, я бы всё равно, всё равно бы постаралась сделать так, чтобы моя дочь не родилась лебедем.

Ёрдис тяжело вздыхает, понимая, к чему клонит Идунн.

— Я бы всё равно желала моей дочери иной судьбы. Чтобы её сердце принадлежало лишь ей одной и было свободно от проклятия.

— Не говори о том, чего не знаешь. Это не проклятие, это великий дар свыше, доченька, - мать подняла лицо Идунн, обнимая его ладонями, и говорила ей как несмышлёной девочке, - Это наша судьба, и не нам на неё роптать. Мы видим то, что не дано другим, но платим за это соразмерно.

— И всё же я счастлива, что моя дочь никогда не узнает, какого это, когда твоё сердце принадлежит не тебе, и лишь другой человек может решить, биться ему или нет. Пусть она растёт счастливой, свободной. Пусть она будет человеком.

— Но кровь не водица, просто так её не разбавить, - Ёрдис качает головой и снисходительно улыбается дочери, понимая, какая же она еще девчонка. Запутавшаяся в себе, нашедшая свою “правду”, которую будет отстаивать любыми путями.

Она глядит в глаза Идунн и видит там своё отражение. Будто бы не было стольких лет, будто бы она снова молода и живёт в Дивном городе… Как же дочка похожа на неё… Плоть от плоти, кровь от крови…

— Кровь не водица… Но иногда лучше не знать всей правды.

Идунн тяжело встаёт, покачнувшись, и долго слепо смотрит в окно, будто ища поддержку в темноте ночи.

— Поздно… уже. Спать пора, мама, - отрывисто говорит она, оправляя ночное платье.

— Доброго сна, Идунн.

— Доброго… Мама, не рассказывай ей последнюю нашу сказку, хорошо?

Но не успевает Ёрдис ответить, как в кухне звучит сонный голосок:

— А что за последняя сказка, бабушка?

Идунн берёт дочку за руку, позволяя матери не отвечать на вопрос, и, тихонько воркуя, ведёт Кату в комнату. Она сновы укладывает малышку спать, мурлыча под нос какую-то колыбельную, в которой невозможно разобрать слова.

И Ката будто забывает про то, как вставала ночью, утром ничто уже не напоминает о разговоре при свечах, только хмурится старая Ёрдис, пытаясь придумать новые сказки, более человеческие, чем те, которые она знает.

— Бабуля, расскажи мне про лебедей!

Голос Каты застаёт бабушку врасплох, и нитка обвисает, замолкает прялка, а губы Ёрдис сжимаются в тонкую линию, четко очерчивая хищные складки возле носа.

Замирает в дверях Идунн, ловя взгляд матери. Спустя долгую минуту она выходит во двор, оставляя Ёрдис право решать, как ответить.

— Ну, смотри, но это будет последняя сказка про лебедей! - Грозит внучке пальцем Ёрдис, снова возобновляя мерный стук прялки. Так-так-ца, так-так-ца, кровь-не-води-ца, так-так-ца…

Ведь никто не заставляет её рассказывать всю правду?

— Давным-давно за долами, за морями стояло на земле Дивное княжество…

Развалины древнего замка до сих пор остались за Срединным хребтом, только давно уже в каменных стенах его не звучит смех.

— И жили там прекрасные люди-лебеди, чей смех был подобен перезвону серебряных колокольчиков, а кожа была белее снега…

Какой ещё должна быть кожа существ, которые превращаются в прекрасных лебедей? А обращаясь обратно в людей прикрывают молочную кожу волосами, что чернее ночи.

— Правил тем княжеством справедливый и добрый род. Девы пряли и ткали, вышивали узоры, красивее которых не сыщешь на всём белом свете, а мужчины делали чудесные обереги из камня и дерева.

— Как вы с мамой?

— Намного лучше. Их обереги переливались огненными цветками в темноте и рассыпались искрами, отгоняя зло и напасти от тех, кто их брал в руки.

Только вот самих лебедей они спасти не сумели.

— Однажды родилась у княжеской четы девочка, кожа которой сияла, как жемчуг, а глаза лучились светом солнца. Её волосы напоминали чёрный шёлк, а губы были алы цветом заката.

Да, Фьёрлейв была всеобщей любимицей, добрая и кроткая, она несла только свет в жизни своих близких.

— У этого сказочного народа была одна маленькая тайна. Их сердца не были цельными. В груди каждого билась лишь половинка целого. И они не могли жить без второй. Тогда им было даровано богами великое благословение - они могли найти половинки своих сердец. После этого их сердца становились одним целым, и они рука об руку шли по жизни, деля вместе радости и невзгоды.

На самом деле, счастливо жить можно было и, пронзив сердце своего предначертанного кинжалом, но, конечно же, безжалостные боги позаботились и об этом. При взгляде в глаза своей половинки лебеди теряли себя, становясь ведомыми. Они были готовы идти за теми, кому предначертаны в огонь и в воду. Идунн не зря не желала своей дочери такого счастья, ведь чувствовать, что твоё сердце замирает, а потом перестаёт биться от одного лишь грубого слова - больно. И ещё больнее осознавать, что больше никогда в жизни твоё сердце не сделает хоть один удар ради тебя.

Постепенно мальчиков-лебедей рождалось всё меньше, а девочек - больше. В какой-то момент только часть из их племени стала обретать свои половинки, остальные же девушки были вынуждены коротать век в одиночестве…

Ёрдис вздрагивает, понимая, что надолго замолчала, и даёт себе зарок не вспоминать о минувшем.

— Однажды юная княжна гуляла одна в поле и встретила там незнакомого воина. Он был закован в железо и отличался от всех, кого она когда-либо встречала. Лишь один взгляд в его глаза цвета моря позволил княжне понять, что это - её половинка. Впервые парой лебеди стал кто-то из племени людей. Они сыграли свадьбу и юная жена отправилась в людские земли, чтобы стать верной спутницей человеческого короля. Но злая колдунья, которая хотела занять трон, не могла допустить, чтобы молодые были счастливы вместе. И тогда она околдовала короля, заставив его подсыпать своей королеве в бокал зелье…

Ёрдис снова прерывается. Перед её глазами пролетают картины прошлого, сменяя друг друга как в калейдоскопе. Свадьба сестры… Синие как море глаза людского короля, которые глядят без жалости и сострадания.

— А что было дальше, бабушка? - врезается в воспоминания детский голос. Ёрдис прикрывает глаза, продолжая рассказ вслепую.

— А дальше… Княжна превратилась в стройную рябину, солдаты короля, по его приказу, посадили её далеко за стенами замка. В людских землях появилась новая хозяйка. Но Боги не оставили свою дочь. Однажды зимним вечером в замок короля постучалась женщина. Она просила приюта, и злая королева была готова прогнать бедняжку. Но в короле ещё остался свет, который не смогло до конца убить колдовство, и он приказал дать бродяжке кров и ужин. Женщина была настолько бедна, что смогла расплатиться лишь веточкой рябины с гроздью спелых ягод. Король приказал приготовить из ягод напиток и, выпив его, вспомнил о своей лебеди. Он заточил злую колдунью в подземелье, а сам поехал далеко за стены замка, где была посажена в сырую землю его любовь. Он обнял ствол рябины и горько плакал, но стоило его слезам коснуться коры, как та потрескалась, и перед ним снова стояла юная жена.

Старая сказительница поднимает веки и видит, что помимо внучки рядом сидит и её дочь, в глазах которой стоят слёзы.

Ёрдис продолжает, глядя только на Идунн:

— В срок княжна родила очаровательного мальчика, который также, как и его мать, мог превращаться в лебедя. А остальные девы из их племени…

Она переводит дух, сглатывая образовавшийся в горле тяжёлый ком. Он оседает где-то в животе, и ворочается как склизкое змеиное кубло. Её тошнит.

— А остальные девы поняли, что их судьба среди людей, и отправились по свету - искать свои половинки. И теперь даже спустя многие годы в некоторых домах рождаются дети, способные превращаться в прекрасных лебедей…

Ёрдис встаёт, чувствуя, что ей не хватает воздуха. Идунн пытается её поддержать, но она отстраняет дочь, натягивает улыбку, чувствуя, что лёгкие горят:

— А следующую сказку тебе мама расскажет, Ката…

Ноги не гнутся, они будто набиты ватой, как старая игрушка, которую она положила на могилу сестры, давая своё последнее обещание ей.

Ёрдис поднимается на чердак и ложится на деревянный пол, чувствуя под собой вновь траву Большого Поля. Сев, раскачивается из стороны в сторону, понимая, что только что обнажила старую рану, которая, как ей казалось, давным-давно заросла осокой и ковылью.

Фьёрлейв была красивее лета, веселее весны и нежнее первого снега. В их племени действительно перестали рождаться мальчики, но это не смогло изничтожить их род. В свой срок каждая из них могла отправиться на середину озера и молить луну о дочери. Тогда небесная мать жалела своих детей и помогала обрести долгожданное счастье.

Она помнит, как кричала мать, лишаясь второго крыла, чтобы дать из него жизнь Фьёрлейв. Ёрдис стояла на берегу озера и, как только услышала детский плач, кинулась в воду, помогая матери вытащить сестру на берег.

После этого мать вскоре начала болеть, а после умерла, подтверждая правило, что судьба дарует лебедям право растить лишь одного ребёнка. Своё сестру Ёрдис вырастила сама, рассказывая ей предания своего народа.

Молодой король пришёл с далёких земель. Он жадным взором окидывал богатство лебединого племени, плодородные земли, полные плодов сады и чистые реки. Молодого короля околдовала не злая колдунья, а безжалостная жадность. Сердце человека было цельным с самого начала, поэтому он не чувствовал и части того, что выпало на долю лебеди.

А Фьёрлейв была влюблена в него, влюблена до безумия, и готова была отправиться следом за человеком с глазами цвета моря хоть на край света.

Он отравил её, а тело приказал сбросить с крепостной стены. Ворота закрылись в тот миг, когда разъярённые лебеди были готовы ворваться в город людей. Над городом натянули железную сеть с шипами, начинёнными ядом. Все воины дивного народа погибли, а Ёрдис ещё долгих три дня несла тело своей сестры до родного края, чтобы похоронить её по традициям своего народа.

Да, на могиле Фьёрлейв выросла тонкая рябина с алыми, как кровь, ягодами. Люди же, не успокоившись тем несчастьем, что принесли в дом дивного племени, шли плотной стеной и готовились завоевать плодородные земли.

Но дивный народ не готов был сдаться на милость захватчикам.

Они сковали на каждое перо по стальному острому наконечнику, чтобы беспощадно карать врагов.

И когда девы-птицы шли в бой, они завязывали свои глаза плотной полосой льняной ткани, чтобы не встретить свою судьбу…

Ёрдис достаёт из старого сундука, закрытого на ключ, ветхую полоску ткани. На белом полотке льна видны две маленькие капли крови…

Но если всё же острый наконечник пера пронзал сердце наречённого, то из глаз девы скатывались две кровавые слезинки в память о необретённом счастье.

Немногие выжили в тот день. Люди разрушили Дивный город, а лебеди выжгли за собой земли, унеся жизни сотни вражеских солдат и уйдя в скалы.

Каждая из них всю жизнь помнила то отчаяние и чёрную волну тоски, выламывающей кости, которые почувствовала, когда стальное перышко пронзало чужую плоть, а собственное сердце на пару мгновений переставало биться, мёртвым камнем повисая в груди.

Когда пришёл срок, Ёрдис отправилась на середину озера, чувствуя, как ломаются и выворачиваются кости, как отделяется от плоти плоть, давая новую жизнь. После она сама, окровавленная, едва способная шевелить единственным оставшимся крылом, доплыла до берега, высоко над водой держа малютку-Идунн.

Воспоминания медленно кружатся, осенними листьями опускаясь на стеклянную гладь озера памяти, заставляя думать совершенно о другом дне.

В то промозглое утро первого дня месяца Йоля Идунн прибежала из леса сама не своя, и Ёрдис увидела, что сердце дочери начало биться в новом ритме.

Она помнит, как плакала её кровиночка, понимая, что ей даровано счастье и проклятие - найти свою половинку, которой оказался человек.

Она помнит, как тёмной ветреной ночью Идунн выскользнула из их убежища в скалах, забрала старинный кинжал и долго стояла у кромки леса, покачиваясь в такт порывам ветра. Ёрдис подошла к ней, и дочь упала на колени, сломленная, лишённая опоры.

Она никогда не забудет, как жутко ей было видеть гримасу отчаяния на родном лице, как застывали черты Идунн фарфоровой маской - тронь и разобьётся на сотни маленьких осколков.

Боги щедро одарили лебедей талантом и столь же щедро поглумились над ними, награждая даром и проклятием, надеждой и мукой. В ту роковую ночь Ёрдис сжимала в ладонях лицо дочери, плача вместе с ней.

— Иди к нему, доченька, иди… Но никогда, слышишь, никогда не раскрывай всей правды. Пусть это будет маленькой нашей тайной. Ведь у женщин должны быть свои тайны, правда?

Ёрдис вытирает солёную воду с щёк и глубоко вдыхает воздух, пахнущий пылью и уютом. Этот воздух пахнет домом для её двух самых дорогих людей, могла ли она тогда осудить и не поддержать Идунн?

Последняя старейшина смогла. Она сама вручила тот кинжал юной девочке, приказывая избавиться от уже обретённой половинки сердца.

— Мы смогли, так сможешь и ты! - кричала она, забывая, что лишиться того, чего не обретал легче, чем отрезать с мясом уже прикипевшую часть себя.

Вторая полотняная полоска новее и абсолютно бела. На ней так и не появились капли крови, зато внизу сидит, играя с куклами, девочка Ката. Обычный человечек, рождённый любовью двух сердец.

Пол чердака поскрипывает и в проёме появляется силуэт дочери.

Идунн обнимает мать, укрывая рукавами как крыльями, пытаясь спрятать, спасти от вгрызающихся в горло воспоминаний. Гладит поседевшую голову, шепчет что-то, но Ёрдис не слышит слова, она слышит рёв ветра на краю леса и свист стальных наконечников перьев.

— Как хорошо, что наша Ката человек, - закрыв глаза, говорит Ёрдис, - ведь её сердце принадлежит только ей. И она сама решает, для кого оно будет биться.