С чистым сердцем

Дань Фэн сидел посреди поля битвы в окружении паучьих лилий и прижимал к себе еще теплое бездыханное тело. Чужая горячая кровь липла к его рукам, а по щекам текло что-то мокрое, но он этого не замечал. Он всегда знал, что все закончится именно так.  

С детства Дань Фэн понимал, что он себе не принадлежит. «Пожиратель Луны», «верховный старейшина» — взрослые шептались и переглядывались перед тем как с уважением кланяться. Его учили управлять водой, давали уроки истории и стратегии и посвящали в древние обычаи — готовили к будущей защите Лофу. С детства Дань Фэн знал, что он не первый такой и, верно, не последний, и его прошлые инкарнации были великими мудрецами, наследию которых стоило соответствовать.  

Впервые его увидев, Дань Фэн понял, что Инсин совсем на него не похож: иноземец и самый обычный человек. Не обремененные проклятьем долгой жизни всегда держались по-другому: в их движениях не было той медлительной плавности, к которой Дань Фэн привык. Они вечно ерзали, дергались и куда-то спешили, будто действительно верили в то, что если достаточно постараются, то успеют за свой короткий век сделать все то, на что и жизни небожителя не хватит. Самонадеянно, безусловно, но заслуживает если не уважения, то хотя бы сочувствия. 

Впервые услышав его смех, Дань Фэн понял, что Инсин похож на фейерверк: горит так ярко и шумно, заливая своим светом все небеса, что глаз отвести невозможно. Он был, безусловно, талантлив: в руках Инсина все спорилось, особенно хорош он был в ковке мечей, — а с талантом часто приходит эксцентричность. Он знал себе цену, был громок и всегда говорил прямо то, что думал, чем приводил в расстройство почти всех жителей Саньчжоу; имел высокие требования к окружающим и еще выше — к себе, и слушал только тех, кого уважает, а уважал далеко не многих. С недругами он был холоден, с приятелями — игрив и весел, а с Дань Фэном…  

Дань Фэн не был уверен, что они просто приятели. 

— Пожиратель Луны... 

— Не называй меня так. 

С лица Инсина пропала привычная кошачья улыбка; он удивленно приподнял брови, с новым интересом оглядывая собеседника. 

— Хм? Это что-то новенькое. Что, наскучили формальности? 

Дань Фэн поджал губы, отводя взгляд. Пожиратель Луны почти выглядел смущенным — но лишь почти. 

— Мне бы хотелось, чтобы ты обращался ко мне только по имени. 

— Да ну? И отчего же? 

— Ты чужеземец, — после аккуратно выверенной паузы ответил Дань Фэн, — и не обязан соблюдать все приличия. Тебе нет причины обращаться ко мне по титулу. 

— Ах, ну и зачем спрашивал, — Инсин беззлобно посмеялся. — Разве от тебя дождешься честного ответа... Хорошо, будешь со мной Дань Фэном. Только тогда и веди себя как Дань Фэн, а не как Пожиратель Луны. 

— Что это должно значить? 

— Что? Ну, для начала... улыбнись! 

Дань Фэн и сам не понимал, что с ним происходит. Всю свою жизнь он посвятил служению народу Лофу, и никогда раньше не страдал личными переживаниями. И все же он не мог отрицать очевидного: Инсин его манил. В этом молодом человеке будто собралось все, чем Дань Фэн в тайне восхищался, но на что сам бы никогда не осмелился — не позволяли воспитание и долг. Дань Фэн тоже был Инсиню интересен, о чем он никогда не стеснялся говорить откровенно: добиваться от вечно спокойного старейшины Лофу хоть какой-то реакции ему было сродни милой забаве. 

Впервые его поцеловав, а точнее — ответив на поцелуй, Дань Фэн понял… ничего он не понял, только почувствовал незнакомое ему доселе волнение, жар человеческого тела и прикосновение чужих губ к своим. Тогда он не думал ни о долге, ни о смерти, ни о бессмертии, и непривычная пустота в голове оказалась страшно приятной. Конечно, Дань Фэн всегда знал, что их роман не сможет продлиться долго и для него все кончится дурно, и все же он не мог оттолкнуть Инсина. По причине эгоистичной, недостойной и очень человеческой — он просто-напросто не хотел. Дань Фэн понадеялся, что ему хватит мудрости не только любить, пока он может, но и отпустить эту любовь с чистым сердцем, когда время придет. 

Он был не прав.  

В этот момент в нем не было ничего ни мудрого, ни чистого. Его мутило, он был измазан в грязи, и от него несло кровью. Он упал на колени перед трупом, не обращая внимания на собственную боль, и исступленно уставился на знакомое лицо с незнакомым выражением. Он не верил тому, что видел, он был потерян, он был раздавлен и впервые за всю свою жизнь — зол. 

Должно быть, он всегда был эгоистом, но не знал этого, пока не имел ничего, что мог бы назвать по-настоящему своим. Однако теперь, когда у него что-то было, а у него это забрали, он не был готов так просто все отдать. Это несправедливо: всю эту жизнь и десятки жизней до этой он провел в непрекращающейся службе, раз за разом отдавая всего себя на благо Саньчжоу — разве после этого он не заслужил счастья и для себя? Так почему, стоит его обрести, все так скоро ускользает из его рук? 

Он знал, что он может сделать. Он знал, что делать этого нельзя. И он знал, что все равно так поступит. Даже сквозь пелену горя Дань Фэн понимал, что позже его же народ назовет его безумство самым страшным преступлением из возможных; и, что ж, если его родина посчитает это грехом — то так тому и быть. Дань Фэн примет любой новый титул — и преступника, и грешника, и предателя, если это вернет ему Инсина.  

Ему не привыкать к титулам. И он уже давно понял, что ни один из них ничего не стоит, если в этом мире некому называть его просто Дань Фэном. 

С этой мыслью он вырвал сердце из своей груди.