Верховный суд Гусу Лань, Вашингтон
3 сентября 2019 года. 07:30 PM
Со звуком удара молотка судьи Цзян Чэну показалось, что разбилось ещё и его сердце. То тяжёлое чувство, сковывающее его жизнь тяжёлыми кандалами в этом проклятом году, на мгновение ослабляет свои путы и даёт сделать спокойный, ровный выдох. Сейчас он ощущает слишком много всего: усталость, злость, облегчение, благодарность и что-то похожее на сожаление. Не этого хотела шицзе для своего ребёнка. Цзян Чэн готов поклясться, что даже её муж, Цзинь Цзысюань, не был способен на такое проклятие собственного сына. Всё же ему однажды уже пришлось выгрызать свою свободу из лап семейного долга, и вовсе не для того, чтобы его ребёнок был затянут в это даже сильнее, чем он сам. Но ситуация не допускала паллиативов: интересы страны никоим образом не вязались с личными желаниями. В конце концов, насколько часто им приходилось забывать о себе в пользу поддержания порядка и спокойствия в общественности? Цзян Чэн не может и сосчитать. Он так много терял, спасая невинные жизни, что теперь уже не видел других вариантов действий. Но всё же хотелось — не для себя, для ребёнка, — чтобы эта гнилая система наконец прогорела дотла. Увы, Ваньиню не удалось её даже поджечь, не говоря уже об испепелении. Он помнил слова своей тётушки, Цзян Шейлань, о том, что если систему сломать невозможно, то нужно уметь на её правилах выживать. Цзян Чэн научился не только выживать, но и выигрывать, но почему-то только сейчас ему стало больно, что цена за эту победу состояла в свободе собственного племянника.
— Мне стоило принять участие в этом несколько раньше, простите мою нерасторопность, — обращается к нему Цзэу-цзюнь спокойно и с лёгкой улыбкой, хотя в его едва заметной медлительности Цзян Чэн угадывает то самое облегчение, что свалилось на голову всех сидящих в зале суда. — Саньду Шэншоу, я обещаю, что Цзинь Жулань всегда будет под защитой Гусу Лань.
Цзян Чэн думает, что в этих словах смысла нет — Лань Сичэнь, как глава Правительства страны, буквально минуту назад подписал документ, обязывающий его и организацию всеми правдами и неправдами защищать юридические права юного владельца Ланьлина.
Ланьлин Цзинь представлял из себя ведущий финансовый холдинг, славящийся своим господством в экономике и даже политике — ходили разные слухи, вплоть до того, что на самом деле именно глава банка управлял государством и мировым рынком оборота валюты. Конечно, большинство достижений династии Цзинь было незаслуженно приписано обществом из-за громкого имени и древней истории рода, уходящего в далёкий пятнадцатый-шестнадцатый век, но организация умела держать лицо и показывать себя в исключительно выгодном свете.
Дело о наследии Ланьлин Цзинь, прозванное прессой «Золотой резнёй Кои», брало своё неофициальное начало в феврале две тысячи девятнадцатого года. Если быть до конца точным, то шестого февраля в двадцать двадцать два по нью-йоркскому времени. Именно тогда журналисты в прямом эфире, на всю страну осветили, что частный самолёт с гравировкой холдинга Ланьлин Цзинь взорвался в воздухе и его обломки догорали где-то на границе Иллинойса и Кентукки. Именно после этого в штаб-квартире Ланьлин Цзинь, в Башне Золотого Карпа, в Нью-Йорке, началась резня и перестрелка. Именно в тот день Цзян Чэн молил только об одном — смерти.
Шестого февраля две тысячи девятнадцатого года в двадцать двадцать два по нью-йорскому времени жертвами террористической группировки «Языки пламени» стали Цзинь Цзысюань и Цзян Яньли. Никто не мог это предвидеть и уж тем более предотвратить. Уже через несколько часов к голове А-Лина, единственного законного наследника холдинга, приставили пистолет. Тогда ему едва-едва исполнилось два месяца. Первая попытка отнять его жизнь пришлась на семьдесят седьмой день от его рождения.
***
Башня Золотого Карпа (Башня Кои), Нью-Йорк
7 февраля 2019 года. 00:34 AM
Не Минцзюэ не бежит — он летит по тайным лестницам Башни Кои, устремляясь всё выше и выше. Каждая секунда сейчас могла стоить младенцу жизни. Его отряд на нижних этажах повязывал преступников, но масштабы нападения поражали даже самые смелые предположения. Ещё пятнадцать минут назад Не Минцзюэ пробил кольца стрелков у входа в Башню и начал сражение вместе со своими войнами, но именно в этот момент к месту перестрелки каким-то образом попал Цзинь Яо. Он, раненый и еле стоящий на ногах, с угрозами и криками, отстреливаясь от террористов наравне с лучшими солдатами подразделения, заклинал Минцзюэ спасти его племянника.
Мужчина понял всё без лишних слов: облава на главную штаб-квартиру ведущего холдинга страны была организована лишь с одной целью — уничтожить Главу организации и его прямых наследников. Взрыв самолёта Цзинь Цзысюаня был первым шагом, убийство его сына стало завершающим. Не Минцзюэ летел по пролётам, внутренне ужасаясь количеству этажей. Закалённое в сотне военных операций дыхание начало сдавать где-то двадцать этажей назад — он поднялся по меньшей мере на пятьдесят и ещё на столько же необходимо было подняться. Минцзюэ сплёвывает кровь и не даёт себе время на передышку. Четверть секунды требуется для того, чтобы нажать на курок, ещё через четверть секунды пуля раздробит мягкие кости — на убийство младенца требуется всего лишь мгновение. Это несправедливо. Минцзюэ кажется, что двигается он на одной лишь злобе и страхе за маленькую жизнь.
Вдруг на одном из пролётов в него резко кто-то врезается, и мужчина едва не летит с лестницы, чудом успевая вцепиться в перила.
Возвышаясь на десяток ступеней, на него дикими глазами с загнанным дыханием смотрит Сюэ Ян. В первое мгновение Минцзюэ даже не верит своим глазам: серийный убийца, сбежавший из десятка тюрем из разных уголков мира и сейчас считающийся без вести пропавшим, вдруг оказывается в Ланьлине именно в такой момент. Но наваждение быстро проходит, и Минцзюэ опускает взгляд на клубок белоснежных тканей в руках убийцы. Ребёнок в его руках надрывался страшным плачем, в то время как струящийся шёлк его пелёнок медленно окрашивался тёмным цветом свежей крови.
— Наверху где-то тридцать наёмников, — хриплым от бега голосом сообщает Сюэ Ян. — Я задержу их.
Он говорит это так, будто бы это не он последние два года обвиняется в жесточайшем убийстве всей китайской диаспоры Чан, а Не Минцзюэ не представляет из себя главнокомандующего вооружённых сил страны. Он быстро спускается, с маниакальной осторожностью передавая мужчине белый шёлк, резко сжимает собственную окровавленную ладонь и также быстро возвращается наверх.
— Спаси этого ребёнка.
Внезапно клубок притихает — ребёнок тяжело смаргивает слёзы, но ощущая бешенное тепло во взявших его руках, успокаивается. Минцзюэ приглядывается к малышу, проверяя на наличие ран. На виске бледная кожа покраснела, а в черном пушке на голове еле-еле виднеются мелкие частички пороха. У Минцзюэ внутри всё леденеет. Не давая и шанса себе на раздумья, мужчина бросается обратно — вниз, к выходу из Башни. Младенец в его руках слабо шевелится, кряхтит и вдруг снова начинает кричать. Из-за вакханалии звуков вокруг — сверху взрывы, снизу выстрелы — разобрать детские вопли было крайне сложно, наверняка поэтому они добираются до пролёта третьего этажа без особых проблем.
Внезапно рация, связывающая его с отрядами, начинает с противным писком фонить. Минцзюэ приходится остановиться, чтобы проверить исправность устройства и отследить работу своих солдат, однако в следующую секунду все выстрелы и взрывы прекращаются. На минуту в здании устанавливается полнейшая тишина — даже малыш, успокоившись без тряски, перестал кричать. В рации зазвучал голос человека, которого Минцзюэ и не надеялся услышать ещё хоть раз за свою жизнь.
— Я знаю, что вы сейчас в Башне Кои, — несмотря на сквозящую в интонации усмешку, голос звучал страшно, низко и рычаще, почти загробно. Если бы в них даже так Минцзюэ не расслышал слишком знакомые черты, то его тело не покрылось бы гусиной кожей от напавшей на него жути. — Празднуйте! Я благоволю справедливости и правосудию, так что ваша смерть станет следствием моих самых изысканных пыток.
На фоне голоса слышатся рёв машин, выстрелы и сигналы. Минцзюэ так быстро, насколько способны его руки, достаёт телефон.
Рация возобновляет свою работу, правда теперь, вместо приказов раздаются панические крики. Этот голос, к огромному ужасу, узнали все: каналы связи и частоты перемешались, так что теперь было слышно голоса не только солдат, но и наёмников:
— Капитан, что же нам делать?!
— Он пришёл по наши души!
— Он уничтожит здание!
— Старейшина Илина вернулся?!
Минцзюэ и не надеется, что на его звонок ответят, но предпринимает хоть какую-то попытку спасти всех людей, что находятся в здании. Если сюда действительно прибыл Старейшина Илина, им всем осталось жить не дольше десяти минут. Неожиданно телефон издаёт протяжный гудок — соединение установлено.
— Здравствуй, мой давний-давний друг, — приторно звучит на том конце. — Твои лучшие отряды тоже в Кои, не так ли?
— Вэй Усянь, — с долей неверия произносит Минцзюэ, ощущая невообразимый холод.
— Старейшина Илина, — поправляет голос медлительно. На фоне гремит взрыв и пара выстрелов, свист тормозов, мелодичное переливание колокольчика и непонятный грохот. Некоторое время спустя голос возвращается: — Я не собираюсь делать поблажки твоим ребятам. Я убью всех до единого. Если не выберешься в ближайшие пять минут, я, так уж и быть, в знак моего глубочайшего уважения, лично положу твою голову к могиле твоей сестры.
— А твоя сестра, она…
— Она мертва, — голос пропитан сухостью и раздражением. — Они все мертвы… И я пойду за ними.
— Ошибаешься.
— Вся моя семья — мертва! — голос срывается на крик, граничащий с безумием, и тут же возвращается в сумасшедше ласковое, нежное лепетание: — Ши- шицзе, моя милая шицзе, она ведь только обрела счастье, она…
Минцзюэ слышал, что Вэй Ин сошёл с ума ещё во времена его пребывания в плену Цишань Вэнь. Ходили слухи, что он перенёс жесточайшие пытки, убил около пяти тысяч человек за три года и погиб в Берлине в две тысячи шестнадцатом. Но Не Минцзюэ всё же сомневался, что Ханьгуан-цзюнь смог бы связать свою жизнь с мертвецом или человеком, полностью лишившемся рассудка.
Но сейчас голос в трубке, несомненно, принадлежал Вэй Усяню, Старейшине Илина, и Минцзюэ ни капли не сомневался, что именно так говорят люди, насильно расставшиеся со смыслом жизни. Или с семьёй.
Вэй Ин на какое-то время жутко лепетал что-то о пионах и лотосах, о вкусе крови, о горящих обломках самолёта, о самоубийстве брата и невинных жизнях. Очнулся он спустя минуту, резко замолкнув и безумно рассмеявшись. Минцзюэ с ещё большим ужасом осознал, что тот собирался сделать.
— Что ж, надеюсь, я хорошо развлёк тебя в наши последние минуты. Увидимся в Аду.
— Твой племянник ещё жив, — выпаливает Минцзюэ резко, понимая, что тот может сбросить звонок в любой момент.
Повисло секундное молчание.
— Что ты сказал? — вкрадчиво тихо, как рычат хищники на своих жертв, шепчет Вэй Усянь.
— Цзинь Жулань. В Башне Кои. Живой, — стараясь придать своему голосу больше уверенности, Минцзюэ понижает его как можно ниже (а ещё, по его личному опыту, более низкие тона менее раздражительны для перевозбуждённой нервной системы преступников).
— Эти уёбки находятся там уже полчаса. Шанса на то, что они ещё не добрались до ребёнка…
— Его вынесли по приказу Цзинь Яо, — убеждает Не Минцзюэ, хотя сам не был уверен в своих словах. — Сейчас Цзинь Лин находится у меня на руках, мы в левом крыле Башни, я собираюсь вынести его, но здание окружено двумя кольцами стрелков.
— Это дело поправимое. Но, Не Минцзюэ, если ты говоришь мне неправду, я обрушу на твою организацию весь грёбанный мир.
***
Юньмэн Цзян, Чикаго
3 сентября 2019 года, 10:41 PM
Вэй Усянь сидит на бетонном полу. По ощущениям у него скоро заморозятся почки, но он не чувствует ни малейшего желания двигаться. Наоборот. Ему хотелось прирасти к этому месту такой же непробиваемой статуей и навсегда огородить комнату малыша от окружающего мира. Собственно, с этого места его никто и не гнал. Цзян Чэн так вообще поощрял — с его-то паранойей сам факт того, что он поручил ему безопасность ребёнка, уже знак огромного доверия. Так что Вэй Ин сидит до тех пор, пока не слышит отдалённый шум приземляющегося самолёта.
Минут через пятнадцать засуетившиеся работники, которых хорошо было видно с верхнего этажа атриума, стали своеобразным сигналом возвращения Главы Юньмэн Цзян на базу. Усянь таки поднимается, стараясь контролировать из ниоткуда взявшуюся агрессию. Руки от волнения тряслись, поэтому пришлось сжать пальцами Чэньцин — так, как будто он собрался целую обойму в кого-нибудь всадить — и сделать глубокий вдох. Цзян Чэн привёз заключение последнего заседания суда по делу, длившемуся уже семь месяцев.
«Золотая резня Кои» не давала спокойно спать вот уже больше полугода, но Вэй Ин как-то слабенько мог назвать её настоящей причиной бессонницы. С его-то набором проблем спать больше пяти часов в сутки считалось роскошью, а то, что он до сих пор живой, а не вышиб себе мозги ещё несколько лет назад — самым настоящим сбоем в матрице. Но это вовсе не значило, что исход этого суда его нисколько не волновал. Вообще-то это дело заставило поволноваться все организации, на чьих плечах лежала ответственность за будущее страны и общества, но Вэй Ин вовсе не из эгоистичных соображений ставил свои тревоги выше остальных.
Просто, когда от исхода какого-то жалкого бюрократического решения зависела маленькая жизнь — его, кажется, самый ценный смысл, он осознал собственную беспомощность и уязвимость. Он чувствовал себя так, вообще-то, на протяжении всей своей жизни, но в его понимании лучше чувствовать угрозу, нацеленную на него, чем на то единственное, хрупкое и ещё даже не умеющее говорить существо. Жизнь научила не доверять никому и полагаться только на себя, и даже несмотря на все просьбы и угрозы, сказанные в правильные уши, Вэй Усянь не чувствовал, что достаточно защитил малыша.
Лифт звякнул тихим мягким звуком — об этом позаботилась ещё шицзе, когда заметила, что её младшего брата до одури раздражает высокий автоматический писк. Вэй Ин, припоминая это, с улыбкой смертника невесело хмыкнул. Он уже слишком много пролил слёз по своей старшей сестре.
Вопреки всем ожиданиям, из открывшихся дверей на Вэй Усяня первым вышел Мэн Яо. Он остановился в двух шагах от Вэй Ина и издевательски поднял бровь, переводя взгляд с заряженной Чэньцин на глаза Усяня.
— Старейшина Илина, бесконечно благодарен за оказанную честь, — он даже исполняет поклон, и это настолько выбешивает Вэй Ина, что тот без церемоний приставляет дуло револьвера к его лбу. Как удобно-то, что у семьи Цзинь всегда есть красная мишень на лбу.
…
Надо же, и у А-Лина, даже не успевшего прожить и года, есть эта метка, и все кому не лень пытаются в неё прицелиться.
На этой мысли рука Вэй Усяня дрогнула — а она никогда не дрожит, когда он держит оружие перед лицом своей жертвы — и ему приходится побеждённо цыкнуть на скептично настроенный вид Мэн Яо — его острый взгляд не упустил такого маленького проявления слабости.
— Вэй Усянь, ты не лишишь жизни нового Главу Ланьлин Цзинь, — далёким громом гремит голос Цзян Чэна, и Вэй Ин машинально ему подчиняется, опуская Чэньцин. Только потом он удивляется факту, что какой-то бастард Главы Цзинь стал Главой ведущего экономического холдинга страны.
— Это что ещё за новости? — он бросает взгляд на Цзян Чэна, вставшего у дверей и поправляющего колокольчик Юньмэн Цзян. Ваньинь выглядит плохо — хуже некуда, если честно, и Вэй Ин подавляет в себе какое-то щемящее нежной заботой желание огреть его по затылку хорошенько, чтобы тот хоть сколько-то поспал. Словно читая его мысли, Цзян Чэн говорит:
— Заседание длилось шесть часов, но закончилось успешно. Пойдём, я всё расскажу.
К превеликому ужасу Вэй Усяня, Цзян Ваньинь просит Мэн Яо следовать за ним и проходит в детскую, прямо туда, где спит Цзинь Лин. Всё внутри Вэй Ина вопит схватить револьвер и устранить угрозу в лице уж слишком спокойного нового главы Ланьлина, но искреннее спокойствие Цзян Чэна как-то даже отрезвляет.
Вэй Усянь уже давно признал, что доверие к своему младшему брату у него уже безусловное — его не нужно оценивать и пересматривать. Оно есть и оно является единственной причиной, почему он терпит на территории своего дома постороннего человека. Здравый смысл вторит, что Мэн Яо проверили уже на сто рядов — в сердце организации Юньмэн Цзян, отвечающую за внутреннюю безопасность страны, с оружием или даже чипом не пройдёшь: уровни защиты слишком серьёзны. Тем более, если Цзян Чэн подпускает Мэн Яо к ребёнку, то он уверен, что малышу ничего не угрожает.
Вэй Ин тихо фыркает, не стараясь скрывать своего недовольства, и прожигает чёрный затылок Мэн Яо самым свирепым взглядом, на который способен.
Входя в детскую, одним шагом переступаешь с холодного бетонного пола на мягкие светлые ковры. Комнату освещает тусклый боковой свет, но с ним даже больше подчёркивается контрастирующая со строгостью местных кабинетов уютность помещения. Здесь всё было мягким, деревянным и зелёным — поддержание микроклимата в детской имело особое значение.
Цзян Чэн разувается на входе и Мэн Яо автоматически повторяет за ним. Вэй Усянь секунду стоит на пороге, прежде чем пройти за ними. Напротив двери, у единственного окна в комнате стоит окружённый низкими креслами журнальный столик, а у противоположной стены колыбель со спящим там самым мирным сном малышом. Вэй Ин находит особое удовольствие в том, что в этой комнате всегда царит стойкое умиротворение. Кроватку для А-Лина выбирала Цзян Яньли, и при одном взгляде на неё было понятно, что решение принималось девушкой: уж слишком элегантен был балдахин, лично украшенный умелой рукой шицзе.
Пока Цзян Чэн, как истинный хозяин, разливал по роксам виски, Мэн Яо остановился посреди комнаты, издали вглядываясь в колыбель. Вэй Усянь даже почувствовал какие-то мимолетные отголоски жалости к нему: он ведь какой-никакой, а такой же дядя Цзинь Лина, но он не видел малыша на протяжении последних семи месяцев.
— Можно мне?.., — спросил он тихо, не двигаясь с места. Хоть он и стоял к Вэй Ину спиной, Усяню удалось заметить в его голосе отчаяние. Мэн Яо не мог даже надеяться, что ему позволят приблизиться к племяннику.
— Только не разбудите, — в детской Цзян Чэн всегда понижал громкость голоса, и оттого звучал весьма необычно: как будто вся питающая его существование агрессия сходила на нет и оставляла после себя лишь закалённую жизнью броню.
Он поставил на стол наполненные льдом и виски роксы, с задумчивым видом смотря в зашторенное окно.
Но его отвлечённость не помешала ему моментально отреагировать на резкий выпад Вэй Ина — тот, не сумев совладать с собой, вынул Чэньцин из кармана и в одно мгновение прикрепил к ней глушилку — чтобы выстрелом не разбудить ребёнка — и уже собрался стрелять в медленно приближающегося к колыбели Мэн Яо. Цзян Чэн закрыл дуло револьвера ладонью (это бессмысленно) и вцепился в запястье Вэй Усяня мёртвой холодной хваткой (уже действеннее). Его глаза прямым взглядом доносили до утопающего в панике Вэй Ина одну простую истину: этот человек угрозы не представляет.
Мэн Яо подошёл к колыбели и трепетно — если бы Вэй Ин не пытался в данный момент унять загнанное тревогой сердце, то он бы поклялся, что так же осторожно никогда бы не смог — убрал мягкие шелка балдахина и едва-едва склонился. Усяню показалось, что он даже затаил дыхание, чтобы не помешать малышу.
На самом же деле дыхание затаили все трое: Вэй Ин чувствовал себя так, будто ему сердце из груди вынимают, и ничем не мог этому воспрепятствовать. Цзян Чэн же, несмотря на оказанное доверие, внимательно следил действиями Мэн Яо, готовый в любую секунду напасть.
Через мучительно долгие две минуты Мэн Яо вновь закрыл балдахин.
У Вэй Усяня сердце восстановило свой ритм лишь тогда, когда он увидел на его лице мокрые дорожки от слёз.
Цзян Чэн ослабил хватку, и Вэй Ин убрал Чэньцин в карман, обрушившееся на плечи облегчение словно избавило его от тяжелого груза на плечах. В конце концов, Мэн Яо отошёл от колыбели и, пристально посмотрев красными стеклянными глазами на двух братьев Цзян, низко поклонился.
— Благодарю, — вымолвил он куда-то в пол не своим голосом. Тот ужас, в какой пришёл Вэй Усянь, похоже, был настолько заметен, что Цзян Чэн до боли сжал его плечо, пытаясь вернуть равновесие его душевному состоянию.
Хиленько и убого, но у него получилось, и Вэй Ин, похлопав глазами пару тройку раз, с психу едва ли не пнул кресло, но мысль о спящем ребёнке не позволила напакостить таким образом, так что пришлось лишь недовольно цыкнуть и плюхнуться на жалкое кресло всем своим весом.
Цзян Чэн попросил Мэн Яо подняться и присесть с ними за стол. Тот выполнил просьбу сразу же, мягко и элегантно усевшись напротив Вэй Усяня.
Тогда Ваньинь стал говорить, а Вэй Ину ничего не оставалось, как слушать и ненавидеть людей с каждым его словом всё сильнее.
Отчасти, виновником разыгравшейся резни стал Цзинь Гуаншань, бывший «Глава» Ланьлин Цзинь. Стоило отдать ему должное: свою организацию он всегда ставил выше любых прихотей общественного мнения, однако это вовсе не значило, что своим желаниям он не потакал. Ввиду его частых отлыниваний всю работу за него выполняла его законная жена — Госпожа Цзинь. Будучи очень педантичной и умной женщиной, уже при заключении их брака она задумалась о своём будущем. Так как имущественные права на холдинг мог получить лишь кровный родственник фамилии Цзинь, Госпожа Цзинь, даже являясь официальной женой Главы, не могла посягать на собственность мужа, но вот её дети имели на это полное и неоспоримое право. Тем не менее, не зарабатывая собственных средств, она чувствовала себя крайне уязвимо (учитывая, что её муж оказался неверен), потому потребовала внести изменения в управленческий аппарат холдинга. Таким образом, в Ланьлине стала действовать более сложная система: были полностью разделены обязанности собственников и управляющих. Госпожа Цзинь заняла пост Главного управляющего Ланьлин Цзинь, что помогало ей зарабатывать свои личные деньги, в то время как Цзинь Гуаншань остался собственником, формальным Главой и лицом организации.
Такая модель управления оказалась очень удобной в исполнении, потому эффективность работы холдинга резко выросла. После «Аннигиляции Солнца» Ланьлин достаточно быстро возвысился, потому и угроза распада стала несколько выше, так что единственного законного сына Главы, Цзинь Цзысюаня, готовили как наследника сразу обоих должностей. Он уже имел в собственности определённую долю организации, и ему предстояло лишь взять на себя управление, чтобы потом, при желании, доверить его кому-то из своей семьи. По сути, Цзинь Цзысюань являлся надёжной гарантией того, что Ланьлин твёрдо стоит на ногах и в последующем будет бурно развиваться. По крайней мере до тех пор, пока Цзинь Гуаншань официально не признал своего внебрачного сына — Мэн (а сейчас уже Цзинь) Яо.
Даже самому Главе Ланьлина наверняка было неизвестно, сколько у него таких неприкаянных детей: ветреность Гуаншаня всегда была предметом обсуждения даже в официальных СМИ, да и он как-то даже и не пытался скрывать свои многочисленные романы. Рожденные от мимолётного увлечения дети всегда оставались с матерями и не получали ни гроша от своего неприлично богатого отца. Когда они, вырастая, приходили в Ланьлин, им давали от ворот поворот, часто не выслушивая их историю до конца. Ведь, как ни посмотри, официальный наследник был — Цзинь Цзысюань сиял яркой звездой на небосводе славы и уж точно не потерпел бы на своём пути бессмысленной конкуренции.
Мэн Яо также, как и все, приходил в Ланьлин Цзинь. Это было на его пятнадцатилетие. Тогда в Нью-Йорке гремело целое празднество в честь рождения Цзинь Цзысюаня: по иронии судьбы они родились от одного отца и в один день с разницей в три года, но между ними была целая пропасть. Тогда Мэн Яо выгнали, высмеяв бедняка и не позволив даже зайти в сияющую роскошью Башню Кои.
Наверное, это случилось и с остальными внебрачными детьми Гуаншаня, но все они не смели поднять головы из песка, пока все законы вокруг охраняли право Цзысюаня на наследство своей фамилии.
Всё началось тогда, когда нерушимость Ланьлина дала трещину изнутри — причём на самой главной опоре. Цзинь Цзысюань после «Эпохи Вэнь» и «Аннигиляции Солнца» переосмыслил всю свою жизнь. Он уважал свою мать, работающую сутки напролёт, и презирал вечно отсутствующего отца, но всё же себя он чувствовал так, будто был заперт в клетке. Начиная с нежеланного брака и заканчивая нежеланной, но распланированной до мелочей жизни: он не хотел иметь ничего общего с Ланьлин Цзинь. Постоянный обман, лицемерие, игра на публику, фальсификация документов и манипуляции отношениями между другими организациями — вот, для чего он был рождён, и ещё никто не упускал возможности напомнить ему об этом. Он не был ребёнком и не был человеком — он был Наследником многомиллиардного холдинга, влияющего на экономику всего мира разом. Его воспитывали для блестящего будущего, он должен был быть воплощением силы и влияния, богатства и роскоши. И какое-то время в детстве Цзысюань действительно думал, что его устраивает такая жизнь.
До определённого момента.
Цзинь Цзысюань был ввязан в «Эпоху Вэнь», когда совершенно был к ней не готов. Хотя, конечно, никто из его поколения к такому не был готов, и всё же по нему это ударило слишком сильно. Особенно по её окончании — вернувшийся из Берлина живой Вэй Усянь почти носом ткнул его в те нечеловеческие преступления, которые были совершены по приказам Цзинь Гуаншаня. Открывшаяся правда о собственном отце убила в Цзысюане любые родственные чувства. Желание выбраться из золотой клетки переросло в необходимость уничтожить эту самую клетку до основания.
Именно в этот момент Лань Сичэнь представил ему Мэн Яо. Единокровный брат, что был на три года младше, оказался весьма учтивым и, что немаловажно, умным. Он спокойно выслушал мысли Цзысюаня, одобрил и даже восхитился, но вот в поддержке отказал. Даже наоборот — необъяснимым образом, Мэн Яо удалось отговорить Наследника Ланьлина от его разрушительных планов и предложить щадящую альтернативу, устраивающую их обоих.
Поэтому уже спустя неделю приготовлений всех необходимых документов, Цзинь Цзысюань вошёл в кабинет родителей с пренеприятнейшей новостью для них. Мать тогда рассердилась настолько, что швырнула в него бумагами, да так резко, что они оставили множество микропорезов на руках Цзинь Цзысюаня. Он отказался от управления Ланьлином и свою часть собственности переписал на Мэн Яо — служащего в одном из отделов холдинга. Цзинь Гуаншань тогда уже собрался злорадствовать: передача прав на имущество не может быть действительна, если осуществляется с участием человека, кровно не связанного с фамилией Цзинь. Его самодовольство самым забавным образом его покинуло, как только Цзысюань сунул ему под нос тест ДНК.
— Чтобы скрасить сию прискорбную новость, — сказал тогда Цзысюань, — Я выполню вашу давнюю просьбу, матушка, и женюсь на Цзян Яньли, — вообще-то он сделал ей предложение ещё три месяца назад, но хорошая мина при плохой игре ещё никому не вредила.
А ещё, сразу же после свадьбы и заявления об уходе Цзысюаня из организации на вольные хлеба, главным наследником Цзинь Гуаншаня пришлось признать Мэн Яо — незаконнорожденного сына, уже имеющего в собственности часть холдинга.
Новость разлетелась быстро, попав в самые ненужные уши на свете. Многие внебрачные дети Гуаншаня, наблюдая, как единственная их преграда — Цзинь Цзысюань — сошёл с дистанции, решили, что раз одному из них выпал шанс, то и им что-то да перепадёт. Волна совершенно различных людей, подававших в суды на Ланьлин Цзинь и заявляющих, что они все имеют право на наследство организации, была настолько мощной, что на добрые полгода ланьлинские адвокаты завязли в работе. Родственниками ветренного Цзинь Гуаншаня представлялись даже те, кто ими на самом деле не являлся. Ситуация была крайне запутанная: много лиц, фигур, бумаг не давали продохнуть и дня, потому даже Главе пришлось вмешаться.
До этого он отходил от дел, наблюдая за успехами Цзинь Яо. Тот выполнял любую порученную ему работу с должным уровнем ответственности, так что Гуаншань часто оставлял на него полное управление организацией и уезжал на отдых. Но ситуация с нападками посторонних людей не обошла его стороной: Ланьлин был под большой угрозой дробления на всех тех внебрачных наследников, что пытались добиться справедливости в судах. На обращение Ланьлина за помощью в Гусу Лань, те излишне вежливыми словами послали их на все четыре стороны — ни в одном законодательстве нет пункта, освобождающего от ответственности за своих, пусть и внебрачных детей. Тогда пришлось идти на крайние меры. Как нельзя кстати в ноябре две тысячи восемнадцатого года у Цзинь Цзысюаня родился сын. Чтобы спасти организацию от распада, Гуаншань принял решение пока ещё не поздно переписать свою долю собственности на внука, но остаться во главе управления Ланьлином, сместив жену с этого поста. Цзысюань был крайне против, но вот Яньли, как Глава нового Юньмэна, пошла на уступки: все четыре Великих организации так или иначе были связаны, и ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы к власти над одной из них пришёл непроверенный человек со стороны.
На нет и суда нет. После оформления новорождённого Цзинь Лина как владельца почти всей организации, внебрачные наследники Гуаншаня могли только плеваться ядом, но не получить ни гроша — всё же теперь имущество оставалось за другим владельцем, и по бумагам Цзинь Гуаншань сделался банкротом.
Удобно получилось, однако.
Только вот никто не учёл, что не все из наследников Гуаншаня были настолько глупы, чтобы идти и жаловаться в суд. Некоторые решили действовать более радикально: если отец больше не представляет никакой ценности, а все наследство закреплено за каким-то младенцем, то если и ребёнок, и его отец будут мертвы, то так или иначе права на организацию будут переданы ближайшим родственникам. То есть, внебрачным детям.
Было выяснено, что некоторые незаконнорожденные дети Цзинь происходили из достаточно знатных семей, управляющих дочерними компаниями Ланьлин Цзинь. Среди них было два претендента на наследство: Хэй Цанхуа и Ван Юйлун. В погоне за богатством они не постеснялись пойти на самые жестокие меры. За два месяца им удалось убить многих внебрачных детей Гуаншаня, что могли посягнуть на обретённое ими наследство. В скоропостижной смерти Госпожи Цзинь виновным оказался пособник Ван Юйлуна — Чжоу Су, а вот убийцу самого Цзинь Гуаншаня обнаружить не удалось. Цинь Су, ещё одной наследнице, чудом удалось спастись: пособники Хэй Цанхуа, Чэн Го и Чжан Хэ, были схвачены солдатами Цинхэ Не во время облавы на Башню Кои.
Но несмотря на то, что преследовали они одну цель, делиться друг с другом они не собирались, потому воевали ещё и меж собой: собравшиеся группировки бандитов, наёмников и всякого другого сброда преступников воссоздали в Нью-Йорке на время деления имущества самый настоящий Ад. Групповые потасовки, стрельба, гонки, убийства тут и там свалились на город так неожиданно и резко, что некоторая часть населения города от греха подальше выехала на время в другие штаты.
Разрозненность наследников была камнем преткновения, что долгое время мешал им осуществить задуманное. Но всё же, Хэй Цанхуа была организована группа, названная впоследствии «Языками пламени», что заложила бомбу в самолёт Цзинь Цзысюаня, а Ван Юйлун совершил облаву на Башню Кои с целью убить младенца.
Отчасти, как бы не хотелось это признавать, они добились своей цели. Цзинь Цзысюань погиб и теперь от лица его совсем ещё маленького сына не мог говорить никто другой.
— Нам просто повезло, что Цзинь Гуанъяо оказался на нашей стороне, — заключил Цзян Чэн, влив в себя пятую по счёту порцию виски и посмотрев на тревожно сидящего Главу Ланьлин Цзинь. — Вам было легче всего получить власть над всем Ланьлином, чем всем им вместе взятым. Но вы не стали…
— Получается, Вы переписали свою собственность на А-Лина? — уточнил Вэй Ин, заметно успокоившись от алкоголя.
— Всё верно, — согласился Цзинь Гуанъяо, единственный из всех не прикоснувшийся к выпивке. — Управлять организацией легче, когда она едина. Должность Главного управляющего достаточно выгодна всем организациям сразу, так что, надеюсь, я оправдаю ваши ожидания.
Вэй Ин остановил тяжёлый взгляд на Цзинь Гуанъяо. Тот выглядел уставшим, но в то же время свет в его глазах был слишком искренним, чтобы вызвать какие-то подозрения. Тем не менее, Усянь не мог не спросить:
— До наших надежд дела никому нет, но вот Ваши меня сильно интересуют. Какие у Вас намерения на счёт нашего племянника?
Цзинь Гуанъяо долго молчал. Его губы заметно побледнели, но после недолгих раздумий — или подбора правильных слов — он ответил:
— Цзинь Жулань является единственным владельцем всего Ланьлин Цзинь и прямым наследником должности, которую сейчас занимаю я. После его восемнадцатилетия он сам сможет распоряжаться всем, что происходит в организации и, возможно, потребует моего ухода. Я не собираюсь ему перечить, но всё же., — он повернулся к колыбели, от нервов сжав подлокотник кресла, — если опустить весь этот официоз, мне бы хотелось принять участие в его воспитании и наблюдать за тем, как он растёт. Я обещал молодой госпоже Цзинь защищать её сына, и я не могу выбросить эту клятву из головы вот уже семь месяцев. — Цзинь Гуанъяо выглядел так, будто это его последняя надежда. Такими глазами на самое дорогое смотрят только потерянные люди. Такие, как Вэй Усянь, например.
Вэй Ин в очередной раз проклинает свои эмоциональные скачки и встаёт, потягиваясь. Цзинь Яо тихим голосом продолжает:
— Если вы позволите, то Цзинь Лин может воспитываться в двух организациях сразу, потихоньку обучаясь всему необходимому. Он уже объявлен следующим Наследником Юньмэн Цзян, а Ланьлин Цзинь уже полностью принадлежит ему.
Цзян Чэн ответил ему незамедлительно:
— Так или иначе, обучаться он действительно будет в обоих организациях. Решение Гусу Лань пересмотрам не подлежит, но я всё равно Вас, Ляньфан-цзюнь, предупрежу: если с моего племянника упадёт хоть один волос, Ланьлин перестанет существовать.
Гуанъяо обезоружено улыбнулся.
— Камня на камне не оставьте, Саньду Шэншоу.