Наверное, многие родители согласятся: что бы ни происходило в собственной жизни, оно не может быть важнее того, что происходит в жизни у малыша. Ведь взрослым этот мир знаком и в какой-то мере даже понятен, они всегда могут дать объяснение своим чувствам и эмоциям, плохому самочувствию и неудачному исходу дел. А вот дети на такое не способны, и в этом нет ничего удивительного. Они только пришли в этот мир и познают его так, как могут: через касания или восприятия на вкус, все их эмоции, первые, яркие, такие сильные, что совладать с ними практически невозможно. Если вдруг с ними что-то случается, зачастую они не понимают ни встревоженного крика взрослых, ни, тем более, причинно-следственных связей, приведших их к опасной ситуации. Поэтому святым долгом любого родителя становится научить своё чадо понимать себя, мир и его законы. Желательно, конечно, научить понимать ещё и окружающих людей, но с этим многие взрослые сами не справляются.
Научить ребёнка распознавать и контролировать свои эмоции — слишком сложно, да и сам малыш будет к этому готов лишь к пяти-семи годам (не стоит забывать об индивидуальности — каждый ребёнок — это личность, пусть пока и не сформированная), поэтому начать можно с чего-нибудь более простого. Например, с оценки своего физического состояния. Когда болит голова и чувствуется холод, скорее всего поднимается температура, а значит ты заболеваешь.
Лань Чжань понял необходимость в этом разговоре с ребёнком, когда тот в последний раз переболел ангиной. Вообще, за всю свою жизнь Лань Юань болел в строгой зависимости от смены времени года: в начале каждого сезона в нём наблюдалась явная неприязнь перемены розы ветров и погоды. Даже несмотря на то, что Ханьгуан-цзюнь тщательно следил за здоровьем ребёнка и брал во внимание все рекомендации врачей, поддерживал оптимальную температуру в доме, соблюдал режим сна и приёма еды, пресекал все поводы для стресса маленького неокрепшего организма, все его старания безжалостно аннулировались к концу третьего месяца сезона, и мальчик болел стабильно четыре раза в год: в начале осени и весны, в середине зимы и даже лета. Казалось бы, заболеть в июльскую жару практически невозможно, но ребёнок однажды слёг аж на три недели с ангиной и сопутствующей ей высоченной температурой. С горем пополам малыш выздоровел, но уже в октябре заболел снова. И вновь с горлом. И каждый раз, когда подходило время для ожидаемой болезни (а А-Юань болел вовсе не легко — выздоровление часто шло натужно и с переменным успехом), Лань Чжань вместе с Вэй Усянем становились профессиональными наблюдателями и во все глаза следили за сыном, стараясь заметить первые симптомы раньше, чем они скажутся на поведении мальчика. И всё же никогда не успевали — А-Юань из милого и послушного ребёнка становился кошмаром наяву до появления очевидных признаков болезни.
Но вот предпосылки, которые ощущал, но не понимал А-Юань, появлялись где-то за день или два: их Лань Чжань стал безошибочно подмечать лишь к пятому году жизни мальчика. Мальчик, ощущая какое-то общее недомогание, но не понимая его и даже пугаясь, начинал капризничать, отказываться от еды, и расстраивался из-за любой мелочи: мяч улетел дальше, чем он хотел — время злобно хмуриться и агрессивно топать маленькой ножкой; вышел за границы в рисунке раскраски — время залезть под стол и бубнить что-то о том, что он бездарен; запнуться о ковёр и упасть — время устроить истерику на целых полчаса, чтобы все в доме узнали, какую боль он испытал! Казалось, он менялся по щелчку пальцев. Просто в какое-то утро не пришёл к ним в кровать полежать — первый тревожный звоночек. Не встал с кровати, когда его позвали — второй. Накрылся с головой одеялом, когда Вэй Усянь пришёл его расталкивать — пиши пропало. И главное пока и голос не сиплый, и лоб холодный, и может двигаться, и на головную боль не жалуется. Просто из-за слабости и легкого покалывания в носу начинает много и упорно капризничать, прям сваливает на головы родителей все свои детские истерики, о которых даже подумать невозможно в обычные дни.
Когда мальчик начинает отказываться от еды и недовольно мычать, когда к нему прикасаются, можно считать, что отсчёт пошёл на часы. И — вот оно — к вечеру обязательно поднимется такая температура, что ребёнка можно вместо грелки под поясницу класть. И уж как только болезнь сваливалась целиком, Лань Юань переставал вообще что-либо говорить и делать. Просто пластом лежал под одеялом в беспокойном сне и тяжело дышал забитым носом. Для родителей начиналась самая тяжёлая пора, и вовсе не из-за бессонных ночей: боль малыша всегда была больнее собственной. Ведь это всем известный факт, да и додуматься труда не составляет: когда болеешь сам, то не так уж и страшно, но вот когда на твоих глазах страдает маленькое беззащитное существо, такое близкое-близкое твоему сердцу, тут волей-неволей, а проникнешься. Да и каким жестоким человеком надо быть, чтобы не посочувствовать такому открытому, горящему любовью и почти мольбой взгляду больших детских глаз?
Вэй Ин перебирался насовсем в детскую и лежал с сыном, хоть тот и слабо возмущался, что ему жарко. Но потом его всё равно пробивал озноб, и маленькое горяченное тельце почти неосознанно начинало искать отцовские объятия. Удивительно было то, что Вэй Усянь каким-то чудом умудрялся быть более спокойным, чем Лань Чжань. Ханьгуан-цзюнь, наверняка ощущая сильную вину за невозможность помочь, на время болезни сына становился таким закрытым, задумчивым и растерянным, что Вэй Ину периодически казалось, что заболел ещё и он. Хорошо ещё, что А-Юань без боя соглашался пить невкусные сиропы и послушно глотал таблетки, это намного облегчало Лань Ванцзи жизнь. Ведь каждый раз, когда мальчик кривился от горького лекарства, у мужчины было такое лицо, будто он убил маленького кролика и бесконечно сокрушался из-за этого. Больничный на работе брался сразу же, также как и учащались звонки Вэнь Цин в Сан-Франциско. Она, конечно, обычно долго ругалась и ворчала что-то типа «нельзя вам ребёнка доверить», но все равно давала чёткий список лекарств и советов, как ухаживать за малышом, и сама звонила каждые два часа (даже ночью), спрашивая о состоянии племянника.
А в последний период болезни Лань Юаня пришёлся на его поездку в Сан-Франциско. Всю дорогу в самолёте он, не изменяя традициям, капризничал, мол, вода здесь невкусная, а сок не хочется, кресло неудобное, ремни давят, вид из иллюминатора некрасивый и мультик не интересный. Пару раз он перебирался к Лань Чжаню на колени и засыпал, но уже через двадцать-тридцать минут начинал хныкать, что у него пересохло в носу и дышать больно. Сам был таким вялым и уставшим, будто не спал и не ел несколько суток.
Но стоило только А-Юаню войти в пентхаус и показаться тёте на глаза, так она сразила его родителей таким убийственным взглядом, будто действительно собиралась пустить их на колбасу. «Вы что, не видите, что у него развивается ангина?!» — воскликнула она, подхватив племянника на руки. Интересно было то, что вид мальчика действительно никак не отличался от обычного за исключением обычного сонно-вялого состояния, но Вэй Усянь как-то глубоко задумался о способностях Вэнь Цин. С какой вероятностью она могла оказаться настоящей ведьмой? А как иначе объяснить такую поразительную чувствительность к состоянию ребенка и его последующее волшебное преображение: он поубавил свою капризность и даже согласился поесть кашу, с блестящими глазами слушая рассказы тёти на кухне. Она отпоила ребёнка какими-то чаями с травами, скормила вкусные разноцветные таблеточки и отправила с дядей выращивать домашний кристалл, наказав больше пить и лежать, после чего со спокойной душой принялась читать долгую и нудную (по скромному мнению Вэй Ина, Лань Чжань был весь внимание, даже уточняющие вопросы задавал) лекцию по сбережению здоровья малыша.
И в доказательство действенности её методов, к вечеру ожидаемая температура под тридцать восемь не поднялась. У Юаня начался насморк, и он пожаловался на першение в горле, но в то же время не слёг пластом на кровать, а продолжил играть с Вэнь Нином и рисовать в альбоме веточки ели, сосны и пихты (Вэй Ин даже знать не хотел, чем они отличаются, но по словам мальчика это «прип- принац- принципально важно»). И даже ни разу не заплакал! Тут-то Вэй Усянь действительно осознал, что совершенно ничего не знал о лечении детей всё это время. Болезнь прошла всего лишь за пять дней, легко и почти незаметно, под внимательным взглядом никогда не теряющей бдительности тёти: мальчику вернулись послушание и ласковость, приятная улыбка и смех. Будто компенсируя своё несносное поведение, он тянулся к Лань Чжаню и подолгу читал у него на коленях, катался на плечах у Вэй Ина, готовил печенье вместе с Вэнь Цин и ухаживал за цветочками с Вэнь Нином.
Как бы там ни было, ни Вэй Ин, ни Лань Чжань не могли наказать сына за капризы перед болезнью. Ванцзи — потому что понимал, что А-Юань уже болеет и ему тяжело, Усянь — потому что знал, как болеет Цзинь Лин, а потому подобные капризы собственного сына казались лишь цветочками.
Лань Сичэню в этом вопросе, возможно, неприлично повезло. А-Мин не болел. Вообще. Ну, конечно, был период, как и у всех детей, до четырёх лет болеть до пяти-шести раз в год, но как стукнуло четыре — так Лань Хуань попрощался с понятием «больничный по причине заболела родная кровинушка». Но мальчик-то у Цзэу-цзюня был сообразительным и понимал, что что-то в какой-то момент пошло не так. Когда он болел маленький, к нему «теплел» даже дедушка, разрешая спать по утрам подольше и не доедать завтрак, а отец позволял лежать целый день в постели и смотреть мультики весь день напролёт. И даже не звал купаться в ванну! Золотое время!
Стремясь вернуть, что у него отняли беспощадные годы, Цзинъи быстро сообразил, что дело в своей работоспособности. И тогда начались первые попытки симуляций. Однажды по утру Лань Сичэнь, заваривающий ребёнку приторно сладкий молочный чай, услышал громкий, надрывный кашель, удивился и пошёл разведать обстановку. Накануне вечером Лань Мин играл с железной дорогой, подаренной Не Минцзюэ, и выглядел вполне здоровым и даже в перспективе не болеющим. Но вот сейчас его встретил комочек, завёрнутый в одеяльце, громко и беспрестанно кашляющий. Может, подавился чем?
— А-Мин, всё в порядке? — настороженно спросил Лань Сичэнь, аккуратно присев на край кровати.
— Па-па, я, кажет-ся за-боле-л, — прозвучало ему в ответ скрипучим голосом.
Немало озадаченный Цзэу-цзюнь и бровью не повёл, но поднял одеяло и взглянул на сына. А у того — глаза огромные-огромные, тёмные-тёмные, такие печальные и глубокие, хоть Оскар выдавай. С самым трагичным видом малыш из глубин подмышки достал игрушечный градусник и трясущейся рукой подал его на раскрытую ладонь папы. Лань Хуань тяжело вздохнул. Он вырастил шулера.
— Ох, родной мой, ты и правда болен. Нам срочно надо начать лечение, это же опасный хронический шлангит! Нам очень повезло, что я знаю, как это лечится. Придётся потрудиться, но я уверен, мы справимся. Ты готов, радость моя?
— Да! — на радостях воскликнул Цзинъи, уже решив, что ему удалось провести папу, но вспомнил о своём образе и снова поник безвольной сосиской. Сичэнь едва сдержал смешок.
— Тогда отлично. Сейчас пойдём позавтракаем, а потом обязательно надо выйти на пробежку в парк, зайти в аптеку, купить лекарства, закончить с прописями для дедушки, убрать игрушки и помыться. А уже потом спать крепким-крепким сном, потому что сон — лучшее лекарство!
Что что-то не так, мальчик понял лишь когда его стали заманивать в ванну. И только когда ему снова попал шампунь в глаза, он осознал, как беспощадно его обвёл вокруг пальца папа! Он жутко надулся и обиделся, грозными маленькими мокрыми шажками прошлёпав в комнату.
Следующие его попытки с «у меня болит живот» и «я подвернул ногу!» тоже успехом не увенчались. Папа спокойно целовал и пальчик, и плечо, и голову, сразу же прогоняя всю боль. А мальчик просто пока не представлял, как тяжело обмануть человека, профессия которого заключается в распознавании лжи и утверждении правды.
Тогда он решил: раз актёр из него плохой, а заболеть обычно не получается, ему остаётся только заболеть искусственно. Только вот окна в квартире он открыть ещё не мог, а мыться в холодной воде он не был готов даже ради такой высокой цели. Снега на улице особо не поешь — он грязный и несладкий, под дождём гулять тоже не особенно хотелось. Так что шанс ему предоставился, когда его привезли к дяде Вэю и дяде Ванцзи в то время, когда болел Сычжуй.
— А-Юань! А-Юань! — вбежал в комнату брата Лань Мин, сразу же запрыгнув к тому на кровать. — Давай целоваться!
Лань Юань, лежащий в постели с кубиком Рубика и бессмысленно вращающий сегменты уже десять минут к ряду, болел уже вторую неделю и от ангины у него осталось лишь общее недомогание и противные тридцать семь и четыре на градуснике.
— Зачем? — вообще-то, Сычжуй всегда был за любой кипиш Цзинъи, правда по своей наивности он не всегда понимал мотивы последнего. Он спокойно шёл с ним ловить голубей на улице и собирать букет из водорослей, собирать красивые камушки с дороги и бежать наперегонки с машиной от дорожного знака. Им было весело, а если даже потом ругались родители, то полчаса у стены — это не так страшно и уж точно стоит того.
— Дядя Не всегда говорит, что изо рта в рот — получается микроб! — торжественно заявил Лань Мин, подпрыгнув на кровати. — Ты болеешь, так что можешь поделиться со мной своими микробами!
— А для этого обязательно целоваться?
— Дядя Вэй говорил, что целоваться — это всё равно, что плевать друг другу прямо в рот. Ты хочешь плюнуть мне в рот?
— Нет, — скептично ответил Лань Юань, выползая из-под одеяла.
— Вот и я не хочу, так что давай целоваться! — того оптимизма, с которым была произнесена эта фраза, хватило бы, чтобы вернуть веру в жизнь умирающему, но вот Юаня он что-то как-то вообще не впечатлил.
— Нет! Подожди! Зачем тебе мои микробы? — воспротивился он, снова натянув на подбородок одеяло. — Болеть не так уж и приятно, как ты думаешь!
— Но это нечестно! Ты болеешь постоянно! И к Цзинь Лину я не поехал на тех выходных, потому что он заболел! Почему вы постоянно болеете, а я нет? Я даже не знаю, каково это!
— А-Мин, это тяжело. И очень неприятно. Это как съесть оливки или понюхать тухлое мясо — только и есть, и нюхать тебе приходится не секунду, а несколько дней.
— Дядя Яо говорил, что на вкус и цвет все фломастеры разные! — не растерял оптимизма Цзинъи, но всё же подзадумался.
— А что это значит?
— Понятия не имею!
В общем, в тот вечер все микробы остались при А-Юане, а А-Мин уезжал, сокрушаясь.
Но заболеть-таки ему однажды удалось: неудачный побег из ванной обернулся для горе-рецидивиста вывихом колена. У Лань Сичэня в тот момент чуть сердце не остановилось: спокойно сидящий по пояс в воде мальчик просто ни с того, ни с сего резко выскочил и, не сумев подпрыгнуть достаточно высоко, перевернулся через бортик. Цзэу-цзюнь тогда чисто машинально вызвал скорую, дрожащими руками три раза набрав не тот номер. Поездка в травмпункт и сборы кучи бумажек прошли, как в тумане — все мысли мужчины были заняты лишь плачущим ребёнком. После рентгена выяснилось, что всё не так плохо и эта травма не скажется на дальнейшем формировании и функционировании скелета ноги, но вправление было чистым ужасом — Цзинъи ещё никогда так громко не визжал.
Уже потом, в безопасности, дома, Лань Мин взял с отца обещание, что он больше никогда-никогда не повезёт его к страшным огромным женщинам в халатах, и сам пообещал сидеть в ванне спокойнее. Но с того момента все водные процедуры мальчика перенеслись в душевую кабину, так, на всякий случай. А желание заболеть отпало уже после второго дня обездвиживания — зафиксированное колено требовало минимум трёхнедельного покоя.
Однако все эти уроки жизни так и не отбили в Лань Мине появившуюся склонность к драме. Когда его приехал навестить Лань Сычжуй, тот в красках начал нести пургу про то, что его пытались украсть инопланетяне, и проникнувшийся горем Лань Юань предложил нарисовать амулеты для защиты от НЛО. Идея-то хорошая, никто не сомневался, именно поэтому Лань Сичэнь сразу же дал на это свое разрешение.
Правда он не уточнил, на чем рисовать собрались дети — и очень зря, — и на его белоснежно выкрашенные стены случилась облава красных фломастеров.
А вот о том, как болеет Цзинь Лин, можно снимать многосерийный сериал в жанре либо комедия, либо ужасы. Если не считать первых трёх годов жизни, болел он нечасто — раз или два в год, но, как говорится, редко, но метко. Влетало всей семье и по полной: никто не оставался в стороне. Причём не наблюдалось никакой периодичности: малыш спокойно мог подхватить простуду в феврале и заболеть ангиной в мае, и всегда переносил по-разному: то сильно, то почти неощутимо, но чем легче протекала болезнь, тем больше он истерил. И дело даже не в том, что он привлекал внимание, просто это всем известный факт — лучше три дня пролежать с температурой тридцать восемь с половиной, но чуть позже оклематься, чем с температурой в тридцать семь с копейками все две недели. Таблетки он глотать не умел — хотя в три года от него, конечно, этого и не ждали, — приходилось растирать их в порошок, а эту горькую противную жижу, уж извините, пить не хотелось. Над ребёнком чуть ли не с бубнами плясали, чтобы тот выпил приторный, невозможно сладкий сироп, пробовали все методы убеждения от кнута и пряника до откровенного шантажа, но, когда нанятые врачи пускались в разного рода угрозы, мол, не выпьешь лекарство — отвезём в лес к волкам, Цзян Ваньинь сам отвозил этих недопедиатров в Юньмэнскую псарню. Потому что каким бы капризным, каким бы истеричным ни был племянник — он был любим, и эту истину ему вдалбливали с самого младенчества: его никогда и ни при каких обстоятельствах никто не сможет забрать у семьи.
Когда малыш болел несильно, множество людей вокруг его утомляло. Он бессильно, огромными печальными глазами смотрел на всех нянек, врачей и поваров, кружащих вокруг него в Башне Кои, и в итоге прятался в ворохе одеял своей кровати, требуя позвать дядю. Цзинь Гуанъяо всегда спокойно относился к болезням племянника — ведь так или иначе все дети должны перенести ряд заболеваний для усиления иммунитета, — а потому сохранял такое нужное в детской комнате спокойствие. Как только Глава холдинга появлялся в покоях ребёнка, на него тут же нападала целая свора врачей, жалующихся один больше другого: «Он выплёвывает лекарства!», «Он не даёт к себе прикасаться!», «Он укусил меня за палец!» А чего стоили окружающие повара? «Он отказывается от шоколадного пудинга фаберже!», «Он опрокинул алмазную икру!», «Он швырялся в меня белыми трюфелями!» Ляньфан-цзюнь с внимательным видом выслушивал все жалобы до тех пор, пока ему в глаза не бросался его малыш, запуганный, с воспалёнными слезящимися глазами, не вылеченный ни на йоту. Правильно говорят, что у семи нянек дитя без глазу. Тут-то зелёные глаза Главы становились красными от гнева, и он вежливыми словами, но с угрожающей интонацией приказывал избавиться от всей этой толпы.
Заслышав родной голос, Цзинь Лин всегда бросался к дяде и негромко — насколько позволял заложенный нос — плакал, умоляя никогда больше не приглашать всех этих людей. Но их участь решал уже не Цзинь Гуанъяо, а разъярённый Саньду Шэншоу, после первого же известия о поднявшейся температуре племянника явившийся в Башню Золотого Карпа и заставший нелицеприятную картину плачущего племянника в толпе незнакомых людей. После таких ситуаций сильно влетало даже Мо Сюаньюю, склонному к панике и необдуманным решениям, когда он слышал нотки болезни в голосе ребенка.
Когда Цзинь Лин болел с температурой выше тридцати восьми, его всегда отвозили в Юньмэн Цзян. Может из-за лучшей экологической обстановки в окрестностях Чикаго, а может из-за чрезмерного волнения Цзян Ваньиня. Но, что удивительно, мальчику действительно становилось лучше именно в уединённом загородном доме с дядей. Врачи ему разве что в кошмарах снились, и первый вечер своей высоченной температуры малыш просил лишь о том, чтобы не вызывать доктора: «Тятя, — безбожно гнусавил Цзинь Лин, дезориентировано сидя на кровати, — а тавай не звать тех токтолов? Они стафят польные уколы и хломко кличат на меня». Цзян Чэн с умилительной усмешкой пообещал потом накричать на всех них.
Ваньиня вообще-то, носителя придуманного Вэй Усянем почётного звания занудного трудоголика, от работы оторвать было невозможно, но на период болезни малыша он без всякого сожаления оставлял организацию на Вэй Ина и все две недели выздоровления мальчика находился рядом с ним. Цзинь Лин, конечно, много хныкал и спрашивал, почему ему так плохо, но на большее ему сил не хватало — даже заплакать нормально не мог, нос и так весь забит, дышать нечем. А у Ваньиня сердце сжималось каждый раз, когда племянник приходил к нему с пледом и просил полежать с ним: А-Лин еле на ногах стоял, но все равно сползал с постели и шлёпал к дяде, потому что с ним и одеяло теплее, и гадкие таблетки вкуснее, а ещё его можно укусить за палец, если вдруг захочется позлиться. И по ночам дядя никогда не отходил, охраняя беспокойный сон от кошмаров, и Цзинь Лин брал за привычку спать прямо поперёк его груди.
Потому что так спокойно, тепло и правильно.
В конце концов, на юньмэнском супе, лекарствах и мармеладе мальчик более-менее приходил в себя и уже мог встать в самую рань и попросить мультики. Особенно ему нравилось засыпать днём на животе Вэй Усяня — это тёпленькое местечко он облюбовал, будучи ещё совсем крошечным, и обычно не изменял своим пристрастиям. Дядя приезжал каждый день, привозя продукты, сиропы, игрушки и некоторые документы, и играл с вялым племянником в «неваляшку» — толкал А-Лина в лоб, и тот со смехом падал в подушки спиной. Потом самому Вэй Ину «неваляшку» устраивал Цзян Чэн за беспокойство малыша.
Но вот на пятом году жизни вдруг что-то изменилось. Цзинь Лин стал болеть так часто, что страх обрушился даже на голову Цзинь Гуанъяо. За какие-то полгода, начиная с весны, племянник болел два, а то и три раза в месяц, причём сильно и с осложнениями. Обычная простуда разрасталась в недельную лихорадку, подхваченный не пойми где вирус гриппа протекал так тяжело, что врачи разводили руками — ну несвойственно такое для детей. И ко всеобщему беспокойству, все обследования и заключения частных врачей твердили одно и тоже — с организмом ребёнка всё в порядке. Даже списать это на взросление не получалось, для пяти лет наоборот был свойствен упадок заболеваний. Но апогея ситуация достигла тогда, когда в напряжённые для Ланьлин Цзинь дни — а именно подготовка к празднику Золотой осени и сборы годовой отчётности — наследник слёг с двусторонней пневмонией. Всё было настолько серьёзно, что от кашля он несколько раз чуть не задохнулся и, сильно этого испугавшись, начал плакать, что спровоцировало новый недостаток воздуха, и малыш упал в обморок.
Невозможно даже оценить значимость его жизни. Саньду Шэншоу доложили сразу же, Цзинь Гуанъяо в панике заморозил всю работу Башни Кои и выгнал весь персонал. В подозрения входили даже предположения, что ребёнка пытаются убить каким-то биологическим оружием. Информация разлетелась мгновенно. В СМИ ещё не попадалось ни одной фотографии драгоценного Наследника, но новости о нём разлетались со скоростью пожара. С нового года своего пятилетия мальчик должен был впервые выйти в свет и наконец предстать перед общественностью, но стоило подобраться ближе к заветному моменту — как Цзинь Лин внезапно сильно и серьёзно заболевает. Ну чем не заговор?
Узнав о случившемся, в Башню Золотого Карпа тут же прибыли Главы других организаций. И если во всех телепередачах это выставляли как «беспокойство за будущее американской экономики и решения вопроса по наследию двух Великих организаций», то на самом деле о них и думать забыли. Лань Сичэнь прибыл так быстро, как смог, но к его приезду ситуация вообще не улучшилась: мальчик лежал под устройством искусственной вентиляции лёгких, а подле него — перед кроватью, совершенно убитый, потерявший с лица все краски Цзян Чэн. Он, наверное, даже не моргая, смотрел на ребёнка пустыми глазами и крутил на пальце Цзыдянь. На вошедшего в комнату он не поднял и взгляда. Всё его тело было напряжено так, что легко прослеживалась мелкая дрожь в руках. Казалось, в этот момент он одним взглядом мог убить любого, кто просто не так подышит на ребёнка, но всё же от Сичэня не скрылось глубокое отчаяние на дне потухших зрачков. Такое выражение лица нависает над всеми, кто теряет самое дорогое.
На лоджии детской нашёлся и Цзинь Гуанъяо. Даже несмотря на то, что он пытался придать себе прежний вид, голос его дрожал, а в глазах ледяной пластинкой застыли слёзы. Он не смог выдавить из себя ни слова и просто уткнулся лбом в плечо Лань Сичэня, беззвучно, даже бесслёзно плача. Напряжение так и парило в воздухе. Было страшно даже представить, что случится, если вдруг маленькое сердце остановится.
Не Минцзюэ приехал следом с тремя врачами из Остина, Вашингтона и Майами. Пока они занялись проверкой состояния малыша и консультированием со своими коллегами за рубежом, Лань Сичэнь сделал ещё пару звонков. Один был адресован так и не появившемуся за всю ночь подле племянника Вэй Ину, но ответа от него так и не последовало. Зато ответил Лань Чжань, коротко бросив в трубку: «Едем».
Наверное, Ванцзи впервые не возражал против таких высоких скоростей, развиваемых Вэй Усянем. А гнал он, как сумасшедший, даже по окрестностям городов, с таким ужасающим блеском в глазах, будто едет на очередное убийство. Как будто в один миг все результаты терапии пошли прахом, стоило только упомянуть об опасности, в которой оказался племянник. Они ехали всю ночь и прибыли в Ланьлин с рассветом, за четырнадцать часов преодолев расстояние от Сан-Франциско до Нью-Йорка.
И ворвались с особым грохотом. И взгляды обратились на них не только из-за громкого появления. За спиной Лань Чжаня стояла Вэнь Цин.
Вэй Усянь с превеликим трудом и парой синяков убедил Цзян Чэна подпустить к Цзинь Лину Вэнь Цин, и под её наблюдением за один день состояние мальчика более-менее стабилизировалось. Он дышал самостоятельно и уже не плакал, но был сильно напуган и не отпускал старшего дядю от себя. Никакого отравления Вэнь Цин не обнаружила, заключив то же, что и остальные врачи — организм, за исключением инфекции, в полном порядке. Такие частые и тяжелые заболевания — предмет чего-то более масштабного и глубокого. И вовсе не биологического оружия.
— А-Яо, как много времени вы проводили вместе? — на вторую бессонную ночь спросил у брата Сичэнь, краем глаза поглядывая на ожившего Цзян Чэна, качающего на руках уснувшего племянника и хмурящегося на рядом сидящего Вэй Ина.
— О чём ты, эргэ? — Цзинь Гуанъяо так тяжело переносил эту ситуацию, что у него самого от переживаний поднялась температура и разболелась голова. Он сидел, поддерживая висок пальцами и вцепившись другой рукой в ладонь Не Минцзюэ. Может даже неосознанно, но он старался держаться к нему поближе.
— В последнее время вы много времени с Цзинь Лином проводили? Никаких перемен в поведении?
— Он же сейчас постоянно на занятиях с Мадам Цинь, готовится к выходу в свет. Со мной он только на обеде два раза в неделю, — с горечью ответил мужчина, тяжело выдохнув. Сейчас он впервые не пытался строить из себя идеального Главу холдинга и выглядел, мягко говоря, не очень хорошо. За последние сутки его лицо заметно осунулось и потеряло прежний приятный цвет. От располагающей к себе улыбки осталась лишь тень. Он раз через раз оглядывался взглянуть на племянника, будто боялся, что Цзинь Лин внезапно пропадёт, его увезут и он больше никогда не появится в Ланьлине. Порой Гуанъяо, упав глубоко в мысли, сжимал руку Не Минцзюэ так крепко, что тому становилось больно. А Чифэн-цзюнь молчал и периодически прижимал его к себе за плечи. Помогало это не многим, но точно обеспечивало несколько спокойных минут. Ведь однажды присутствие Не Минцзюэ уже спасло жизнь Цзинь Лину. Значит, если появится потребность, он спасёт его снова.
— А тебе не известно, чем занимается А-Лин в Юньмэне? — чуть подождав, спросил Лань Хуань, с сочувствием глядя на Мэн Яо. Ему было незнакомо чувство, когда жизнь ребёнка висит на волоске, но он знал, каково это — терять его. И это именно то чувство, которому и врагу не пожелаешь.
— Для него разработали курс подготавливающих тренировок для будущего деления дисциплин. Сейчас это гимнастика, развитие гибкости и растяжки, — измученно помассировал виски Ляньфан-цзюнь и открыл глаза. Наверняка его встретила резь даже от приглушённого бокового света, раз он сразу же нахмурился. — А почему ты спрашиваешь?
— То есть Цзинь Лин в последнее время только учится и тренируется? — задумался Лань Сичэнь, поднявшись со своего места.
— Мы следили за тем, чтобы его не перегружали, если ты об этом, — предупредил все дальнейшие размышления Цзинь Гуанъяо, не найдя в себе сил подняться следом. Он проводил удаляющегося брата печально-усталым взглядом и повернулся к Не Минцзюэ. — Это моя вина.
— Даже если так, тебе просто надо её искупить, — с готовностью ответил Чифэн-цзюнь, внутренне умиляясь такой редкой открытости Мэн Яо. — Но не стоит каждую ошибку записывать на свой счёт.
— Тогда я запишу её на твой счёт, будь добр исправиться, — цокнул Гуанъяо, вымученно улыбнувшись и сжав ладонь Не Минцзюэ. Мужчина на это лишь посмеялся:
— Саньди, я готов на искупление всех твоих грехов.
— Ну значит мозгов у тебя, как у золотой рыбки, — хмыкнул Мэн Яо, вновь повернувшись и взглянув на Цзинь Лина. Его всё ещё держал на руках Цзян Чэн, сейчас разговаривающий с Лань Сичэнем и Вэнь Цин. Мужчина, кажется, был сильно недоволен тем, что ему говорили, но никаким образом, что удивительно, не возникал. — Чтобы искупить все мои грехи, одной жизни мало.
— Ну а с чего ты взял, что я не вернусь в этот мир после смерти?
Вэнь Цин очень внимательно слушала Лань Сичэня, параллельно разводя в кружке смесь из лекарств и какой-то детской еды. В целом, она была согласна с домыслами Первого Нефрита, но поправила его в некоторых нюансах. Она уже успела поговорить с Вэй Усянем, вернуть ему слабую адекватность и оставить его с мужем на лоджии — не помешает подышать свежим воздухом. Только не курить, Вэй Ин!
Теперь, когда пришла пора хоть как-то объяснить частые болезни ребёнка, она потребовала от Цзэу-цзюня поддержки. Некоторые её слова Цзян Чэн всё ещё воспринимал в штыки и с видимым трудом позволял ей касаться племянника, поэтому говорить с ним она решилась только в присутствии третьего, независимого лица.
— Все заболевания Цзинь Жуланя за последние полгода можно связать с нагрузкой на психику и периодический стресс, — Цзян Ваньинь посмотрел на неё так, будто с ним пришла говорить умственно отсталая. В его глазах явно читался вопрос, с какой это стати ребёнку испытывать стресс, если его берегут почти буквально от всего. Но Саньду Шэншоу молчал: может из-за ребёнка на руках, может из-за того, что за спиной Вэнь Цин стоял Лань Сичэнь, своей подавляющей аурой запрещая вставить и слова. — …Я понимаю, вы скептично настроены к психологии, но позвольте пояснить. Вполне возможно, введением в повседневную жизнь Цзинь Лина регулярных уроков и тренировок, которые занимают большую часть его времени, вы урезали ребёнку время общения с авторитетом.
— Имеется ввиду, Вы отдалились от него, — видя, что Ваньинь уже собирается открыть рот, спокойно кивнул Цзэу-цзюнь, нежно скользнув по смешанному выражению лица мужчины. — А-Лин очень чувствителен, и ему нужно в несколько раз больше внимания, чем другим детям, потому что… — здесь Лань Хуань запнулся, не желая озвучивать очевидный факт: мальчик растёт без родителей. Без людей, которые по умолчанию принимают участие в любом аспекте жизни ребёнка и сопровождают его везде и повсюду. Тем более в таком раннем возрасте.
— В общем, ограничение времени на общение с Вами могло привести к истерии, стрессу и нагрузке психики. Отсюда и ослабление всего организма, и частые болезни. Ваш племянник поправится, это я могу гарантировать. Но чтобы сократить частоту заболеваний, постарайтесь больше времени проводить с ним. Лет до семи, если будет не сложно, именно с этого возраста дети готовы стать менее зависимыми от родительских фигур.
Через несколько недель Цзинь Лин действительно поправился. На всё время его выздоровления Вэнь Цин оставалась в Башне Кои под тщательным наблюдением и, только когда полностью здоровый и энергичный мальчик убегал от неё по комнате, играясь, и водил показывать «свою башню», Цзян Чэн перестал относиться к ней настороженно. Она получила большое вознаграждение и обещание от Ляньфан-цзюня «изменить нынешнее положение дел» и вернулась в Сан-Франциско, к брату.
По мере выздоровления А-Лина оживала и Башня Золотого Карпа. Постепенно открывались этажи и залы, оттаивали глаза Цзинь Гуанъяо и возвращался к жизни Цзян Ваньинь. На протяжении этого месяца они втроём часто проводили время вместе: Мэн Яо учил Цзинь Лина заплетать косы на Цзян Чэне, Цзян Чэн помогал племяннику в партиях шахмат и карт против Гуанъяо, но и так, и сяк они проигрывали, а Ляньфан-цзюнь, коварный лис, даже не подумал поддаться.
Всё налаживалось и возвращалось на круги своя.
Ведь рано или поздно любая рана заживает.