Маленький наследник Ланьлин Цзинь и Юньмэн Цзян был рождён в ночь на двадцать первое ноября в главной резиденции Раннего Юньмэна, в Майами. Его благополучное рождение в полном здравии врачи назвали чудом, учитывая, через что пришлось пройти его матери во время беременности.
На ранних сроках Яньли столкнулась с сильным токсикозом, из-за которого ей рано пришлось уйти в декретный отпуск, оставив должность Главы организации на своего младшего брата. Цзян Чэн, конечно, по своему обыкновению и незнанию громко поволновался, но принял новый пост со всей ответственностью, и на новость о скором появлении племянника лишь фыркнул, мол, ещё на одного павлина в их семье станет больше. Но как бы брат ни пытался спрятать радостный блеск в глазах, Яньли его приметила.
Как и то, что он наконец счел её мужа членом их маленькой семьи.
На поздних сроках пришлось переживать гестоз второй степени. Цзысюань, потеряв себя в беспокойстве о жене, совсем перестал вылезать из больниц, разъезжая по стране и консультируясь со всеми передовыми специалистами. Выяснилось, что это наследственное — Мадам Юй в своё время также тяжело перенесла и первую, и вторую беременность. Но в противовес тревожному мужу, Яньли была очень спокойна. Всю боль она принимала как должное и не беспокоилась о своём здоровье: а зачем, если над ней корпели лучшие врачи мира, а в сопровождении обязательно были две-три медсестры, наблюдающие за её состоянием круглосуточно. Она заботливо поглаживала мужа по волосам в моменты, когда он слишком сильно (едва ли не до слёз, но Яньли старательно делала вид, что не замечает их) о ней переживал, и смеялась, когда Цзысюань с претензиями, но очень любящим тоном обращался к её животу в надежде, что малыш внутри всё слышит и понимает.
Цзян Чэн волновался не меньше, но свои тревоги выражать не спешил. Во-первых, ему вовсе не хотелось лезть в личную жизнь сестры, во-вторых, на него свалилось слишком много обязательств ввиду отхода Главы организации от дел и отстранения от работы Вэй Усяня — самого лучшего агента Юньмэн Цзян. Но всё же когда Яньли положили на сохранение из-за выявившегося гипертонуса матки, он ежедневно приезжал её навещать. В один из таких дней сестра, издав тихий непонятный звук, вдруг схватила его руку и поднесла её к животу. В тот момент Цзян Чэн понял, что совсем не знал, что такое настоящий страх. Когда в его ладонь из живота что-то толкнулось, он собрал всю свою волю, чтобы не выдать накатившую на него панику — это что получается, ребёнок внутри прям-прям уже живой? Типа, совсем живой? Получается, сестра действительно создала внутри себя человека, это совсем не шутки, оно правда живое и скоро появится на свет… Но всё же вошедший в палату Цзысюань заметил, как с лица Цзян Чэна сошли все краски, и не упустил возможности его поддразнить. Сам-то, посмотрите, заделался отцом — теперь вечно с собой какой-нибудь учебник по педиатрии таскает, экзамены в местном универе по детской психологии сдаёт, на даже на курсы для будущих родителей с Яньли ходил. Эталон будущего отца, не иначе, Ваньинь ему даже похлопает у себя в голове.
Вишенкой на этом мазохистском торте стали внезапно начавшиеся роды, приобретшие стремительный характер. В общей сложности они длились всего лишь пять часов, что оказалось очень опасным как для матери, так и для ребёнка.
Хотя эти «всего лишь пять часов» для Цзян Чэна показались самой настоящей бесконечной пыткой — а он знает, что это такое, даже не понаслышке. Если Цзинь Цзысюань в первые минуты криков Яньли и врачей, её окружающих, словил нехилую такую панику, то стоит отдать ему дань уважения и воспеть его образ в молитвах — как муж и будущий отец, он быстро взял себя в руки, в то время как сам Ваньинь едва ли дух не испустил — на этом его полномочия заканчивались.
Он помнил события того дня — а точнее очень позднего вечера, — как в тумане. Вот они, уставшие после четырёхдневной поездки, входят в главную резиденцию Раннего Юньмэна, отстроенную в точности так, как она выглядела до «Эпохи Вэнь». Сестра держит его, Цзян Чэна, под руку и красиво улыбается от радости: их встречает приехавший на несколько дней раньше Цзысюань. Он ведёт их показывать обустроенную для малыша детскую, бывшую когда-то детской самой Яньли, и они чисто мужской компанией (в присутствии, конечно, их главного сокровища, отказавшегося даже от чая) устраивают себе лёгкий ужин прямо на берегу океана, к которому поворачивается резиденция задним двором. Сестра смеётся, поглаживая круглый живот, и говорит что-то о том, что А-Лин, должно быть, унаследует их любовь к ночным перекусам, и Цзян Чэн кивает в сторону лежащего у ног Яньли в позе звезды Цзысюаня, мол, не дай бог ребёнок унаследует хоть что-то от этого павлина. Цзысюань же в свойственной только ему павлиньей манере грациозно поднимается и, даже не отряхиваясь от песка, начинает злорадствующе перечислять все свои достоинства, которые точно-точно будут и у его малыша.
А потом Яньли хватается за деревянный стол с такой силой, что он опрокидывается. И начинает кричать.
Цзян Чэн уверен, что в тот день на его голове очень быстро поседела, а потом и отвалилась половина его и так не отличающихся густотой волос. Благо, что врачей, курирующих беременность Яньли, поселили в резиденции, и оборудовали лечебную комнату в соответствии со всеми требованиями.
Когда на руках Цзинь Цзысюаня, после пятичасовой беготни выглядящего не лучше отключившегося где-то под конец Цзян Чэна, кричал маленький человек, над океаном взошло солнце. После родов Яньли не просыпалась добрые сутки, поэтому самый первый день жизни Цзинь Жуланя празднеством не отличился — вся его близкая семья предпочла громкой музыке и фанфарам тихий сон. И что, что папа уснул прямо на кафельном полу медицинского кабинета? Хорошо ему выспаться после такого аттракциона.
Но, для восстановления баланса во вселенной, праздник всё же устроили, правда с опозданием в день. Для обывателей-то не так уж и важно, в какой именно момент Башня Золотого Карпа озарилась торжественными огнями и из её поднебесных окон посыпались монеты, а над базой Нового Юньмэна взмыли в небо передовые истребители, вырисовав в светлом небе над всем Чикаго девятилепестковый лотос.
В резиденцию Раннего Юньмэна тут же съехались гости: Цзинь Яо, приглашённый Цзысюанем; Госпожа Цзинь, приглашённая детьми её названной сестры; Цзинь Гуаншань, приглашённый сам собой. Хоть рождение ребёнка считалось семейным праздником и не подразумевало приглашение Глав Четырёх организаций, в Майами прибыл Лань Сичэнь — в качестве лучшего друга новоиспечённого отца, и Лань Ванцзи — неожиданно, но по личной просьбе Цзян Чэна.
Яньли успела написать письмо Вэй Усяню, почти год как изгнанному из Юньмэна, и начиналось оно крайне трогательно: «Мы дали ему имя Жулань». Шицзе предусмотрительно не стала писать об осложнениях после родов и ограничилась лишь описанием малыша и его первой фотографией. Цзян Чэн был уверен, что последними словами в этом письме стало что-то вроде: «Мы скучаем по тебе». Какие бы чувства Ваньинь не испытывал к своему брату, письма ему писать он был не намерен даже под угрозой расстрела, однако желания сестры игнорировать не смел, поэтому запечатанный маленький конверт с эмблемой лотоса был передан в руки Ханьгуан-цзюня. Тот при всей строгости образа даже умилился, когда взглянул на новорождённого в руках Цзысюаня, — Цзян Чэн пришёл в замешательство, увидев, как Второй Нефрит Лань растягивает губы в нежной, кроткой улыбке, но решил, что это всё же умиление. Не кровожадность же?
Свой следующий день рождения, отсчитавший малышу полный год, Цзинь Лин встретил в Башне Золотого Карпа. Это был самый первый раз, когда он посетил возглавляемый его младшим дядей Ланьлин Цзинь.
Ляньфан-цзюнь ни капли не поскупился на достойный приём: специально выделенные для ребёнка этажи были оформлены неприлично дорого, особенно если учесть, что малышам знать цену вещам не пристало. Но Цзинь Лин пришёл в настоящий восторг — Цзян Чэн даже как-то разочаровался в тот момент, — особенно от звенящих монеток, драгоценных камней и блестящих украшений. Сколько же радости было на щекастом лице малыша, когда ему беспрепятственно позволяли разбрасывать всё это добро где ни попадя, даже его пути передвижения по комнатам можно было отыскать по упавшим на пол золотым монеткам. Но игрался Цзинь Лин с ними недолго — интереснее оказался младший дядя, смутно знакомый и красиво улыбающийся. На Цзинь Гуанъяо в полной мере свалилось всё любопытство, таящееся в малыше, и Ваньинь ещё никогда не чувствовал такое превосходство над кем-то. Прекрасные волосы Ляньфан-цзюня были бесцеремонно попробованы на вкус и проверены на прочность (кстати, такие себе, конечно), в его нос были засунуты едва ли не все маленькие пальцы, но больше всего пострадали уши — а вот не стоило надевать такие сверкающие каффы.
Цзинь Лина удалось отвлечь от его младшего дяди только новой, спроектированной специально для ребёнка комнатой со встроенным мягким лабиринтом, красочными картинами и большим телевизором с мультиками. Здесь малыш нашёл очень большие мягкие игрушки, и какую-то из них он даже испугался и просидел ещё минут пятнадцать на руках старшего дяди, успокаиваясь.
Цзинь Лин своими маленькими ножками обследовал всё, до чего мог дойти или доползти, и непременно докладывал обо всём найденном старшему дяде. Получалось у него не очень: мычанием и совершенно хаотичными криками особо много не расскажешь, да и Ваньинь не выглядел особо заинтересованным, но Цзинь Лина это нисколько не волновало. Если он хотел что-то показать, он показывал любыми возможными способами, и ты, дядя, хочешь — не хочешь, а посмотришь. В конце концов, у мальчика был в запасе безотказно работающий приём — достаточно потащить в рот что угодно, чтобы дядя со скоростью молнии подскочил и в одно мгновение приблизился, вытаскивая «бяку» изо рта или рук.
Особенной любви удостоилась Солнечная зала в Башне Кои. Здесь было очень тепло и влажно, кругом росли тропические растения с огромными листьями, а на стендах с водой плавали разноцветные рыбки. Малыш, только войдя в комнату, сразу же проникся к ней необъяснимым обожанием, и не хотел уходить даже на ужин.
С две тысячи двадцатого года было принято праздновать дни рождения малыша в Майами. Такие торжества всегда отличались своей громкостью: город, находящийся на исконной территории Юньмэн Цзян, очень любил сына бывшей Главы организации, оттого и устраивал масштабные фестивали именно в тот день, когда наследника привозили в Ранний Юньмэн. Целую неделю, начиная с двадцать первого ноября, по улицам гуляло торжество, и этот день стал самым ожидаемым событием каждого года.
Но в самой резиденции было очень спокойно. Зачастую уставшие от работы дяди находили в этом дне возможность отдохнуть и, что немаловажно, провести с племянником всё свободное время. Цзян Чэн, переставший приезжать в Майами после смерти сестры, всегда посещал семейный склеп, хранящий прах его родителей. Цзинь Лин, конечно же, навязывался с ним, хоть до определённого возраста не понимал, почему это было так важно для старшего дяди.
Но и этим спокойным, размеренным праздникам, разбавляемым задорным смехом ребёнка, однажды должен был прийти конец.
Когда Цзинь Жуланю исполнилось пять лет, его жизнь и жизнь организаций неплохо так перестроилась. Если раньше малыш жил в полной изоляции от всего мира, то сейчас ему предстояло столкнуться с суровой действительностью, в которой ему придётся дальше обитать. Лучшие тренера, педагоги и психологи, с самого момента рождения наследника разрабатывающие разнообразные программы для его более продуктивного развития, наконец-то начали воплощать свои труды в жизнь. В Чикаго начались тренировки по гимнастике, акробатике, плаванию, в Нью-Йорке ввелись уроки театрального искусства, танцев, вокала и занятия игры на флейте — их Цзинь Лин попросил сам, «чтобы быть, как дядя Вэй».
Юньмэн не был публичным местом, и большая часть его деятельности была скрыта от внешнего мира, но всё же организация входила в четвёрку Великих, поэтому за ней пристально следили не только СМИ, но и правительства других стран. А Цзинь Жулань, рождение которого в мире журналистики и шоубизнеса называли «Исключительным Феноменом», а в мире политики и экономики «Великим Бедствием», притягивал по мере взросления всё больше и больше внимания.
Естественно, Юньмэн Цзян это стороной обойти не могло. И без того тотальная охрана ребёнка утроилась, каждая база в стране перешла в режим перепланировки, некоторые сектора и подуровни внутренней работы организации были закрыты из доступа даже для высокопоставленных на службе лиц. Требования к новым кадрам взлетели едва ли не до небес, из-за чего большая часть офисного костяка рыбёх-бухгалтеров была сокращена и на их смену пришли офицерские чины. Цзян Чэн однажды поймал себя на мысли, что превращает Юньмэн Цзян в Цинхэ Не, где все эти меры были возведены в абсолют ещё в тридцатых годах прошлого века, но его страхи не оправдались. Всё же организация сохраняла свою индивидуальность, оставаясь открытой, почти публичной, когда расследовала уголовные дела, регулировала работу полиции в каждом штате и прикрывалась искусной маской ФБР, при этом будучи защищённой на всех и информационных, и материальных уровнях. А её внутренняя работа имела мало общего с «прикрытием» и к её выполнению допускались лишь единицы.
Но вот жизнь Наследника в Ланьлин Цзинь всегда была открытой для общества, потому ребёнка задолго до пятилетия начали готовить к множеству вспышек, людей, громких звуков и криков. Уже двадцать второго ноября две тысячи двадцать третьего года молодой господин Цзинь Жулань впервые с момента своего рождения появился на публике. Сенсация на миллион!
То было открытие нового филиала холдинга Цзинь в Бостоне: Наследник появился на красной дорожке вместе с нынешним Главой организации, своим дядей, Ляньфан-цзюнем, и торжественно разрезал красную ленту у дверей здания. Стоит отметить, держался очень достойно: с прямой спиной, гордым, совсем недетским взглядом, нисколько не растерявшимся от толпы обезумевших журналистов. Выглядел, как и ожидалось общественностью, роскошно и дорого: в золотых оттенках фамилии и с бриллиантовым Юньмэнским колокольчиком, свисающем с пояса. Их повсюду сопровождала охрана, но даже намёка на волнение ни в движениях, ни в словах мальчика не замечалось. Он был спокоен и уверен рядом с дядей, держал его руку крепко и лишь изредка жмурился от неожиданных вспышек.
Уже позже Жулань возмутился старшему дяде, что он вообще-то хотел подольше побыть в Раннем Юньмэне, и вообще, на церемонии давали невкусный апельсиновый сок.
Но даже такие кардинальные перемены в жизни не могли изменить традицию, заложенную матерью Цзинь Лина. На каждый день рождения его всё ещё увозил в Майами Вэй Усянь, но теперь, вместо тихих и спокойных дней у океана, резиденция Раннего Юньмэна сотрясалась из-за криков троицы детей.
Поэтому накануне шестого дня рождения Цзинь Лина глянцевая бугатти неслась по ровной, знойной дороге, освещаемой лишь фонарями, высоко свисающими с длинных, уходящих куда-то в поднебесье столбов. Майами ждало своего будущего хозяина.
В тонированные окна электрический, раздражающий глаза свет соваться не рисковал, однако Вэй Ин всё равно нацепил на нос тёмные очки и пребывал довольно в хорошем, на редкость спокойном расположении духа. Из гарнитуры то тихо, то выкрикивая отдельные слова играл какой-то эффектный и бесноватый панк-рок, и мужчина покачивал в такт музыке головой. В машине не справлялись освежители воздуха, поэтому пахло острой едой из Макдональдса вперемешку с мятной жвачкой, из-за чего Усяню не терпелось проветрить салон, однако сделать этого он не мог. Во-первых, будет очень шумно: на скорости двухсот километров в час ветер со свистом влетает в окна и превращается в мини-ураган, кошмар для барабанных перепонок. Во-вторых, станет очень холодно, даже при условии нахождения в мягком тропическом климате Флориды. А всё это очень плохо скажется на здоровье ребёнка, тихо-тихо посапывающего на соседнем сидении.
— Дядя? Зачем тебе очки, и так темно же? — через некоторое время пробурчал под боком только-только проснувшийся Цзинь Лин, потирающий кулачками слипшиеся после сна глаза и с чувством зевающий, прикрывая маленькой ладонью рот. В машине тепло, особенно на большом кожаном кресле с подогревом, на котором можно спокойно поместиться, если свернуться калачиком, а у Жуланя выявилась странная привычка засыпать только тогда, когда ему сытно, уютно, безопасно и обязательно в присутствии кого-то из старших. Тем более, в долгой поездке, пусть и в таком комфортабельном салоне с опытным водителем, заняться тем, чем по большей части малыш привык заниматься в широких коридорах и роскошных кабинетах Ланьлина и Юньмэна, было невозможно, так что оставалось только жевать всякие разноцветные мармеладки, разговаривать с дядей и спать. И пусть этот самый дядя зачастую скучать не давал, тепло, уют и безопасность обеспечивал даже с излишком. Поэтому мерное гудение колёс под салоном и опустившиеся на дорогу сумерки сделали своё дело — Цзинь Лин уснул, стоило им выехать за пределы Южной Каролины.
— Блатным и ночью солнце светит, — незамедлительно ответил Вэй Усянь, посмеявшись сонному виду племянника, и почти сразу же снизил скорость. Когда он ездил между городами один, на автостраде не пренебрегал развивать скорость до двухсот семидесяти, а то и всех трёхсот двадцати, но стоило кому-то невероятно ценному появиться в кресле по соседству, так он резко вспоминал о мерах предосторожности и даже соблюдал какие-никакие правила. Написано, что сто десять километров в час на автостраде безопасно, так какая разница, что они тащатся, словно черепахи. Безопасность и сохранность драгоценной жизни малыша превыше всего.
— Мы где? — ещё жмурясь и растерянно выглядывая в окна, А-Лин поменял позу и сел так, чтобы видеть дорогу. Вэй Ин глянул на него ещё раз, проверяя сохранность метки цвета киновари, и потрепал племянника по голове, окончательно растрёпывая высокий хвост и в итоге полностью снимая резинку. Каштановые мягкие волосы сразу же рассыпались по плечам ребёнка и даже залезли в глаза, от чего тот остервенело стал их заправлять за уши.
— Уэст-Палм-Бич, — с трудом отведя взгляд от столь очаровательной картины, ответил Вэй Усянь. И правда, стоило глазам мальчика привыкнуть к темноте и электрическому свету, как по обеим сторонам дороги между металлических фонарных столбов внезапно выросли пальмы. — Не больше часа и приедем. Ты не голоден?
— Нет, — неуверенно ответил ребёнок, помотав головой и подумав, что ничего «романтичного» и «очаровательного» в ночных поездках нет. И чего дядя так их нахваливал, когда они только выдвигались из Нью-Йорка? Скука смертная! Ещё и от недосыпа подташнивает.
— Тогда поспи ещё чуть-чуть, я разбужу, как приедем.
— Не хочу, — заупрямился Жулань, скорее из желания побыть с дядей, чем посмотреть на скучную бесцветную дорогу, освещаемую дальними фарами и фонарями. — Мы так долго едем.
— Всего лишь второй день и уже приехали, — возмущённо фыркнул Вэй Ин в ответ и почувствовал необходимость оправдаться: — Ты просто не ездил по российским дорогам, там то же расстояние возможно преодолеть лишь за пять дней при хорошей погоде летом и с везением на то, что не наткнёшься на ремонт этих самых хреновых дорог.
— Ну ты же всё равно везде и всюду проедешь, — как бы невзначай сказал Цзинь Лин, не придав большого значения словам, но то, с какой интонацией они прозвучали, заставили Вэй Усяня содрогнуться.
С той же самой требовательностью, уверенностью и непоколебимым спокойствием говорил Цзян Чэн. Он всегда ругался и бранился на чём свет стоит, когда Вэй Ин выкидывал всё новые и новые фокусы на заданиях и подвергал себя неминуемой опасности, но при этом никогда не сомневался в его способностях. Будто все его умения — само собой разумеющаяся истина, и не стоит всякий раз напоминать о ней.
Обычно мальчик проявлял большой интерес к рассказам дяди, но сейчас в силу своего недавнего пробуждения посреди ночи он был способен лишь медленно моргать и потирать лицо в надежде вернуть ясность мысли. А Вэй Усянь вдруг почувствовал, будто этой незамысловатой фразой его, словно дикого тигра на арене цирка, усмирили одним лишь щелчком хлыста. Странное влияние племянника на его самоощущение немало заинтересовало, потому он снизил скорость ещё больше и повернул голову к малышу.
И с удивлением и последующим благоговением увидел в нём другие черты. Нет. В этот раз Цзинь Лин был похож не на дядю, а на мать. Он говорил с присущим Цзян Чэну требованием, но эти нотки в его интонации, выражающие ничто иное, как «я доверяю тебе» и «я верю в тебя», совершенно точно принадлежали Яньли.
Вдруг его взгляд встретился с уже более осознанным взглядом ребёнка.
— Когда я вырасту, я стану таким, как ты, — заявил Цзинь Лин и нахмурился. — И тоже буду хорошо ездить по российским дорогам.
Вэй Усянь громко рассмеялся.
— Ох, да лишь бы тебе никогда не выпало такого счастья, — отсмеявшись, выдавил Вэй Ин. — Хочешь научиться хорошо водить машину, ведь так?
— Хочу.
— Тогда иди ко мне, — позвал он, похлопав одной рукой по колену. Но вместо того, чтобы оправдать его ожидания и радостно улыбнуться, Цзинь Лин посмотрел на него с недоверием. Вэй Усянь сначала не понял причину замешательства ребёнка, но вдруг вспомнил, как в прошлый раз, когда Жулань гостил с Цзян Чэном у них в Вашингтоне, они с А-Юанем и А-Мином пытались залезть в машину, чтобы поиграть там, но их попытки резко пресёк Лань Чжань. Во-первых, потому что знал, что эта бугатти ценится Вэй Ином едва ли не больше, чем их заключение о браке, а во-вторых, потому что помнил, что случилось в первый раз, когда Цзинь Лин остался в машине без присмотра. — А-Лин, в тот раз Ханьгуан-цзюнь вовсе не хотел тебя напугать. Он действовал, пытаясь защитить вас.
Но Цзинь Жулань, лишь вспомнив о том постыдном дне, лишь ощетинился и обиженно отвернулся. Вэй Ин тяжело вздохнул. Тогда в качестве наказания (а с правилами Ланьской семьи не смел спорить даже Вэй Усянь) за покушение на святое все дети стояли полчаса лицом к стене, но А-Лину, не привыкшему к подобному, и эти жалкие тридцать минут показались вечностью. С тех пор он опасался Лань Чжаня и мгновенно тушевался в его присутствии, прячась то за Цзян Чэна, то за Ляньфан-цзюня, понимая, что в дяде Вэе поддержки он не сыщет. Это немало расстраивало Вэй Ина, но сделать что-либо он не мог.
Точнее, он пытался, но просить ребёнка неполных шести лет быть снисходительнее к устоям, пережившим ещё его деда и прадеда, и быть послушнее как-то странно и в большей степени бесполезно, а обращаться к Лань Чжаню с «будь с ним помягче, пожалуйста» наглости (подумать только!) не хватало. Всё же Ванцзи всегда действовал из лучших побуждений, заботился и пытался поладить с племянником мужа, потому что понимал без лишних слов — для Вэй Ина это было очень важно, пусть он всячески отмахивался и просил не брать в голову, когда А-Лин в очередной раз переставал с ним разговаривать из-за уже отбытого молчаливого наказания-созерцания-стены за «мы всего лишь выгуливали Феечку» и стекающее с трёх мальчишек и щенка прямо на белоснежный ковёр в прихожей озеро грязи, наглядно демонстрирующее это «всего лишь». Просто малыш обладал действительно сложным характером: его сердце было завёрнуто в шелка нежности и большой чувствительности, унаследованных от мягкой и доброй Яньли, но уже в столь раннем возрасте требовало защиты от окружающего мира непробиваемыми стенами отчуждения, почти идентичными тем, что сковывали Цзян Чэна. От отца же мальчику передались высокомерие и недюжинный талант, исправно воспитываемые и развиваемые в нём Ляньфан-цзюнем, а также свойственная только этой фамилии исключительная красота. В целом, мальчика действительно холили и лелеяли с самого рождения, и ему уж точно не нравилось, когда его широкий диапазон «можно» ограничивался жестоким и беспощадным ланьским «нельзя».
— Ну же, А-Лин, я же с тобой, я тебе разрешаю, — позвал ещё раз Усянь и на этот раз мальчик отреагировал ожидаемо: резко повернул на него голову с большими-большими глазами, полными немой борьбы. А вот и упрямство фамилии Цзян — видно, что мальчику очень хочется, но он колеблется из-за врождённой гордости, обиды и стыда. Тогда, исполняя свою роль лучшего дяди на свете, Усянь торжественно принял решение ему помочь: — Ну не хочешь, не надо, я заставлять не буду. — Вэй Ин одним махом срубил его борьбу буквально под корень: мальчик сразу же перестал в чём-либо сомневаться, горделиво фыркнул, вскинув головою, и полез к дяде на колени.
Вэй Усянь победно ухмыльнулся. Вот что-что, а найти управу даже на сложный, даже изнеженный характер племянника он мог. Всё-таки всю жизнь тренировался на его взрослом аналоге.
Когда машина снизила скорость до поистине улиточной — целых тридцать километров в час, вау! — Цзинь Лин забрался на колени к Вэй Ину и с интересом поглядел на руль и панель перед собой. Это его первый раз за рулём! Надо же, какая ирония: он и на трёхколёсном велосипеде ещё никогда не сидел (дядя Яо до последнего твердил, что ему не-по-статусу разъезжать по офису на велосипеде, но позже, не сумев совладать с упрямством племянника, подарил ему радиоуправляемую машину размером с него самого), а ему уже позволяют прикоснуться к чему-то настолько серьёзному! Уже от этого факта малыша охватил немалый восторг, и он поспешно схватился за руль в указанных дядей местах. Вэй Усянь положил свои руки на маленькие детские пальцы и стал мягко его направлять, попутно примитивно объясняя правила пользования и значение всех светящихся цифр на панели. Стоило мальчику чуть-чуть освоиться и сообразить что к чему, как Вэй Ин вдавил педаль газа в пол и переключил скорость — машина вмиг взревела и чуть ли не прыгнула вперёд, за какие-то несчастные секунды набирая страшную скорость!
А-Лин звонко рассмеялся, чувствуя спиной тепло и уверенность, исходящие от дяди, и почти на грани улавливая, что тот тоже смеётся. «Не делай резких движений», — предостерёг мягким тоном Усянь племянника, впрочем, сразу же сгладив резкий поворот руля и машины заодно. Уже спустя пять минут Жулань освоился и сосредоточился, хоть совершенно не растерял крайнее возбуждение, из-за чего он порой дёргался в обратную от поворота сторону, подпрыгивал на месте и тут же с силой своего двадцатикилограммового веса от души падал прямо Вэй Ину между ног, отчего тот кривился и даже пускал скупую мужскую слезу, прося малыша быть аккуратнее. И всё же, с поддержкой за спиной ему страшиться было нечего, так что он не задумывался ни о каких сложностях. Это ведь так просто!
Внезапно из-за туч выглянула полная, большая луна, осветив мальчику лицо. Он недовольно прищурился, привыкая, а потом вновь перевёл взгляд на дорогу. Вдруг на его нос что-то мягко приземлилось, а мир окутался тёплыми розовыми тонами. Это тоже были очки! Только очки-сердечки, розового цвета, которые Вэй Ин купил сегодня на заправке. И тут-то до Цзинь Лина дошёл весь смысл этого странного «блатным и ночью солнце светит».
Отвлекшись, мальчик и не заметил, как отпустил руль и, не переставая о чём-то восторженно щебетать, преуютно устроился прямо на Вэй Усяне: притянул к груди коленки и привалился головой к плечу дяди, образуя маленький светло-золотистый комочек, со всех сторон окутываемый родным успокаивающим запахом и защищаемый от всех невзгод. Вскоре он снова уснул, не совладав с силой глубокой ночи. Очки позже со смешком снял с него Вэй Ин и нацепил на себя.
Мужчина аккуратно, стараясь не потревожить ребёнка, поудобнее устроил его на своих коленях и, вновь набрав скорость, наивно умолял себя же не удариться в воспоминания о детстве, проведённом в этом родном, но таком далёком городе. Майами открылось пред ним бурлящей ночной жизнью: небоскрёбы вдали сияли жёлтыми огнями, ночные клубы со всех сторон грохотали второсортной музыкой, широкая дорога сразу же сделалась тесной из-за любителей пощеголять новенькими дорогими машинами перед загорелыми длинноногими девушками, праздно прогуливающимися вдоль шоссе.
Когда-то это было любимейшим занятием Вэй Ина: а какой вообще шестнадцатилетний парень откажется от женского внимания? Разве что шестнадцатилетний Лань Чжань (на этой мысли Усянь прыснул, полностью с собой соглашаясь). В том возрасте он часто хватал отпирающегося и очаровательно смущающегося Цзян Чэна в охапку и тащил его кататься на подаренном недавно красном кабриолете с блатными номерами и гравировкой символа Юньмэна, господствующей, самой влиятельной в городе организации, привлекая океан столь желанных, подчёркнутых то ярким, то естественным макияжем взглядов. Правда, с тем же успехом они привлекали и менее (вообще не) желанные взгляды местной полиции, и несовершеннолетним приходилось на этом же красном кабриолете улепётывать на другой конец города, спасаясь от погони.
Сейчас, вспоминая это, Усянь лишь посмеивался, будто вновь слышал гневную брань Мадам Юй и сочувствующие вздохи Цзян Фэньмяня. А если бы они дожили до этих дней, то Юй Цзыюань наверняка разрешала бы и не такое своему единственному внуку. Ведь бабушки любят своих внуков гораздо больше собственных детей. Вэй Ин улыбнулся этим мыслям, но в груди вдруг отозвалась тупая, привычная боль. Если бы они дожили, то уж точно баловали Цзинь Лина даже хлеще, чем этим занимались бы его старшие родственники по отцовской линии. Если бы дожили и Яньли с Цзысюанем… Яньли бы только неодобрительно вздыхала, видя очередные дорогие подарки, но не сопротивлялась, а вот Цзысюань скорее всего пошёл бы сыну навстречу и уже на четырнадцать лет подарил бы какой-нибудь спорткар, причём обязательно последней модели.
Вдруг стало тяжело дышать. Если бы они были, то Цзинь Лин не мучился бы от одиночества и не искал бы маму во сне, не боялся отпускать Цзян Чэна, возвращаясь в Ланьлин, и не извинялся перед Цзинь Гуанъяо, уезжая в Юньмэн. Малыш бы не испытывал на себе ужасное давление общества, на протяжении всех этих шести лет обсасывающего его жизнь и жизнь его родителей. Вэй Усянь снизил скорость и крепко сжал руль. Он не хотел, чтобы малыш страдал. Ребёнок же, как ни посмотри, ни в чём не виноват. Он не хотел, возвращаясь в Ранний Юньмэн, понимать, что прах хозяев этого города, воспитавших его людей и родителей Цзян Чэна сейчас находятся за городской чертой в семейном склепе. Он не хотел, чтобы А-Чэн испытывал невыносимую боль от выжженного на сердце напоминания, что где-то на юге, у океана, есть Майами, где было детство, где они были счастливы. Ненависть ко всему миру, бессилие и невозможность что-то изменить накатывали, как самое настоящее цунами, сносящее все заслоны и дамбы. Эта непрекращающаяся боль и скорбь преследовали его буквально повсюду, но именно в Майами вспыхивали с новой силой, как будто в и так горящий дом щедро подлили керосин.
Пришлось припарковаться, ведь руки начали дрожать с такой силой, будто намеревались отлететь на несколько метров от машины. Вэй Ин сделал несколько глубоких вдохов, но чем больше дышал, тем больше понимал, что лёгкие сгорают в панике. Это проклятый город. Так зачем он везёт сюда единственное, что осталось ему в напоминание о некогда большой семье? Он потянулся к бардачку, куда Лань Чжань заботливо скидывал успокоительные, но вдруг остановился. Остановился, потому что именно в этот момент Цзинь Лин, словно почувствовав панику дяди или услышав его бешеное сердцебиение, резко дёрнулся во сне, прислонился затылком к его руке и вцепился в его футболку. А ещё на грани слышимости прошептал что-то очень похожее на «не оставляй меня».
Ребёнок спал, но, видимо, во сне подумал, что его хотят куда-то переложить, и воспротивился. Вэй Усянь как остановился, так и замер, во все глаза пялясь на малыша. Он всё также спал на его коленях, сжимал его футболку и прижимался сильно-сильно, будто промёрзший зимней ночью птенчик. Страшно. Было безумно страшно. Усянь смотрел в это юное лицо, с пухлыми щеками и длинными ресницами, но упрямо видел всех, кого не смог когда-то спасти. Боль начала отрезвлять. Захотелось извиниться перед племянником, что не обеспечили ему спокойное детство, не сберегли его родителей и сейчас так бесталанно пытаются их заменить. Но кому, как не Вэй Усяню знать, каково это — терять самых близких, приведших тебя в этот мир людей.
Вэй Ин, не противясь каким-то внутренним, почти инстинктивным позывам, вновь удобнее уложил ребёнка на своих руках и поцеловал в лоб, чуть выше метки киновари. Малыш, почувствовав неладное, фыркнул, причмокнул губами и помотал головой, быстро пригревшись и успокоившись. Но вот сердце Усяня не взяло с него пример и пустилось биться пуще прежнего. Но потом и правда замедлилось. Мужчина приходил в норму, прижимая к себе ребёнка и тихо плача. Он даже не понимал, когда и почему из глаз лились слёзы — то ли из-за дикой боли потери, то ли из-за огромной любви. Внутри всё кувырком пошло, остро захотелось увидеть Лань Чжаня и А-Юаня. Или же Цзян Чэна. Но вот только первые два сейчас должны были только-только выехать в аэропорт, а последний Майами не посещал без крайней надобности.
Вэй Ин тяжело вздохнул, пережив помутнение, и наконец вернулся к штилю. Ядовито ухмыльнулся, насмехаясь над собой же, — он снова предался воспоминаниям, хоть и запрещал себе это. Поддерживая мальчика на руках, как самое дорогое, что у него сейчас есть, он вновь выехал на шоссе. Конечно, стоило «Магистру дьявольского культа» только появиться на главной дороге, так сразу же все взгляды — и прохожих, и водителей — устремились к нему. Туристы-то её не знали, но увидеть эту машину хоть раз и не пустить на неё слюни невозможно, зато местные жители были прекрасно осведомлены об истории этой машины и её легендарного водителя. Для тысяч Вэй Усянь был лишь богачом, владеющим единственным экземпляром специальной модели бугатти, стоящей едва ли не как всё Майами вместе взятое, но коренные жители города знали его ещё с ранних лет как озорного мальчишку, в своё время носящегося по пляжу, как угорелый, и выигрывающего все соревнования в сёрфинге, пляжном волейболе и других играх. Многие были обязаны ему жизнью — стольких он спас от утопления, подрабатывая в свободное (и несвободное) от учёбы время в пляжной охране.
Но сейчас на них всех было удивительным образом плевать. Усянь взял курс на главную резиденцию Раннего Юньмэна, расположившейся вдали от всех этих небоскрёбов, клубов и дорог. Уже спустя полчаса он припарковался в гараже у огромной виллы, издали похожей на самый настоящий дворец, а вблизи им и являющейся, и подхватив малыша на руки так, чтобы он не проснулся, вылез из машины. Его тут же встретил дворецкий и пара служанок. В окнах горел приглушённый жёлтый свет, такой уютный и знакомый, что сердце сжималось.
В вилле их никто, кроме служащих, не ждал.
Вэй Ин вынул из кармана свой колокольчик и извернулся, вытаскивая колокольчик Цзинь Лина из складок его золотых одежд. Но, видимо, сделал это слишком неаккуратно, потому что малыш, всхлипнув, открыл глаза и так выгнулся, что чуть не свалился с рук.
— Да твою ж мать! — с перепугу выругался Вэй Ин, сумев ухватиться лишь за ногу мальчика, подкинул его, словно волейбольный мяч, чтобы лучше перехватить уже за поясницу. Но племянник оказался не лыком шит, в воздухе перевернулся головой вверх и к дяде лицом и, зацепившись за его локоть, мягко приземлился на ноги. Усянь почти физически чувствовал эти обескураженные взгляды прислуги, а ребёнок как ни в чём не бывало нахмурился и взглянул на дядю, будто спрашивая, что это ещё за такое, дядя Вэй? Сказать по правде, Усянь немало испугался внезапному рондаду, пока до него не дошло, что Цзян Чэн уже начал заниматься с ребёнком акробатикой. — Не пугай меня так! — воскликнул Вэй Ин прежде, чем мальчик недовольно открыл рот, и щёлкнул его по носу, нервно смеясь. Он только что чуть не сломал своего племянника. Какой кошмар.
— Мы уже приехали! — спросонья огляделся Цзинь Лин и, когда распознал знакомую обстановку гаража, воскликнул: — Ну наконец-то!
Служащие за спиной были обязаны ему клониться, но только вот мальчик совершенно не обратил на них внимания и, сам поднеся свой колокольчик к детектору, облизнув выпавшую из стены железку (проверка ДНК перед входом — всё очень строго) и дождавшись открытия двойного железного ограждения, вихрем помчался на территорию виллы-дворца. Вэй Усянь, лишь посмеявшись внезапному приливу энергии в мальчике, вошёл следом. Перед этим он попытался сломать вторую железку-детектор, предназначавшуюся ему, но в этот раз не свезло.
Цзинь Лину здесь очень нравилось. Ну конечно, это легко можно было объяснить: два месяца к ряду он жил то в Ланьлине, то в Юньмэне, на территории своих дядей и за пределы их офисов, кабинетов и холодных городских высоток не высовывал и носа. Там ему, конечно, скучать не давали, но всё же находиться под тотальным контролем, да ещё и в четырёх стенах мало кому может понравиться. Тем более, такому неугомонному ребёнку с шилом в пятой точке.
А вилла была полностью сделана из дорогого дерева, в тёплом южном климате, на берегу океана. Здесь и двери-то были лишь для галочки, ведь зачастую использовались лёгкие шёлковые шторы — всё здание дышало свежим солоноватым ветром с океана, было полно естественного света. К тому же, на территории находился внушительных размеров сад со всякими вкусностями, растущими круглый год — кушай не хочу прямо с грядок, кустов и деревьев. Но всё же главный плюс был действительно в береге, на который выходил задний двор виллы. С белым тёплым песком, широкими ветвями пальм, живописными закатами и голубыми-голубыми волнами, непрерывно, одна за одной выливающимися на берег. Да и с Вэй Усянем Цзинь Лину давалось свободы гораздо больше, чем с другими дядями, так что ребёнок брал от жизни всё, пока была возможность.
Вот и сейчас он первым делом побежал не в кровать, как предполагали няньки, а сквозь сад на берег, освещённый полной луной, низко-низко спустившейся к воде. Он застыл в трёх шагах от границы морских волн и просто уставился на водную гладь, восторженно хлопая глазами. Он скучал!
— Ну и чего ты остановился? — посмеялся над ним Вэй Усянь, подошедший следом. Мальчик обернулся и увидел, что дядя уже скинул кроссовки и футболку. Поймав растерянный взгляд племянника, Вэй Ин лишь шире улыбнулся, снял джинсы и прямо в трусах ринулся в воду с ребяческим: — А ты меня не догонишь!!!
— Подожди! Это не честно! — завизжал в ответ Жулань, спешно раздеваясь и путаясь в собственной водолазке. Он упал на песок, когда его голова застряла в одежде, и покатился вдоль берега, словно колбаска, пытаясь ее снять, и при этом так громко и истошно верещал, что она этот зов сбежались все проснувшиеся служащие люди виллы. Но, увидев, как Вэй Усянь громко смеётся, склоняясь над ребёнком и вытаскивая его из злосчастного длинного ворота, успокоились и разбрелись. Эта семейка всегда казалась им странной…
Наконец с горем пополам они зашли в тёплую воду и Цзинь Лин успокоился. А потом, когда он устал плавать и маленькой коалкой прицепился к спине дяди, они поплыли к далёким-далёким буйкам. Ребёнок восседал на широкой спине Вэй Ина, как на резиновом матрасе, разглядывал звёздное небо и выглядывал разноцветных маленьких желеподобных медуз, обычно снующих у берега. Уже когда они поплыли обратно, мальчик вдруг спросил:
— А-Юань и А-Мин забыли обо мне?
— Мм? С чего ты взял, что они могут о тебе забыть? — выплюнув солёную воду, спросил Вэй Усянь, продолжая плыть к берегу.
— Их до сих пор тут нет, — опечалено ответил малыш и прижался головой к плечу дяди, улегшись на нём и обхватив его шею руками.
— Ох, детка, даже не переживай. Лань Чжань уже летит вместе с ними. На утро они уже будут здесь и поздравят тебя с твоим днём.
Почувствовав под ногами песок, Вэй Ин снял со спины ребёнка и заявил, что дальше он будет плыть сам, на что Жулань лишь фыркнул, скривив лицо. Видимо, ему в нос попала морская вода и он крайне возмущён этим фактом.
— Разбуди меня, когда они приедут, — попросил, когда они уже собирали вещи по пляжу, мальчик. — Мне так много надо им показать…
— И что же ты им хочешь показать?
— Свою комнату, сад и домик на деревьях, который ты мне сделал. А ещё площадку и землянику… Мы можем выехать в город? Да? А старший дядя не будет против? Точно? Тогда надо съездить в зоопарк, А-Мину нравятся животные. И зоопарк рыб тоже!
— Океанариум это называется.
— А мы поедем на рыбалку?
— Яхту пригонят завтра к обеду, если хочешь, съездим и на ближайшие острова.
— Только не снова к тем голожопым аборигенам!