I know we're moving too fast
It's alarming
How I'm all in
We just met but
I I'd rather crash than slow down
Tusse — Crash
Юньмэн Цзян, Чикаго
29 февраля 2024 года, 16:17 PM
Собрания Совета Юньмэн Цзян всегда были «ну таким себе развлечением» для Цзян Чэна. Ему не нравилось тратить двенадцать часов своей жизни в неделю, выслушивая доклады, проекты и отчёты, чтобы определить перспективы развития организации в смежных отраслях. По сути, это было не так уж и необходимо: прибыль стабильно росла, как и рейтинг на мировой арене. Их деятельность в стране нельзя было назвать монополией, но всё же конкурентов как таковых у них не было. Так что дела шли лучше некуда, а на перспективы развития в других областях Цзян Чэн был готов положить большой и толстый. Ему и так работы хватает. Однако Совет Юньмэна считает, что долго организация на производстве оружия и военной техники не протянет (что очень спорно, но Ваньинь не возражает, с уважением относясь к старческому маразму), потому и рекомендует занять ещё и более «приземлённые» ниши. Например, производство собственной марки машин или бытовой техники.
Цзян Чэну, если честно, никуда не встало видеть фамилию своей семьи на какой-то посудомойке или холодильнике, и его очень даже можно было понять. Поэтому, чтобы хоть немного разнообразить для себя подобные собрания, Ваньинь объявил их своеобразным «знакомством» исполнительского комитета с новыми перспективными сотрудниками или претендентами на высокие должности, чтобы в случае чего обеспечить им хороший карьерный рост. Или уволить, пока они не разрушили организацию до основания.
Но ещё одна проблема состояла как раз в том, что Цзян Чэн ни в ком особо не нуждался: он прекрасно справлялся с управлением Юньмэн Цзян и в одиночку, а то, что не успевал, доделывал за него Вэй Усянь. Да и вообще, каким бы ленивым и безответственным ни был старший брат, его всё равно не могли заменить даже самые исполнительные и преданные люди. Ведь Цзян Чэн знал весь беспредел возможностей Вэй Ина: он, когда захочет, может в одиночку выйти против целого дивизиона специальных элитных войск и остаться победителем, а его несносное поведение с излишком компенсировалось блестящей исполнительностью. Для него приказ — не просто работа, это семейный долг, обязанность, вопрос жизни и смерти. В частности, это одна из самых сильных сторон Усяня — для достижения цели он готов идти по головам. И Цзян Чэн уже давно, хоть и с трудом, принял все его замашки и привычки.
Но вот принять кого-то нового, да ещё и поближе к себе, пусть и в рамках рабочих отношений, казалось Ваньиню бессмысленным энергозатратным мероприятием, и, возможно, проблема действительно была в том, что он не умел доверять. Искать в каждом втором предателя уже стало своего рода привычкой, хотя Вэй Ин, шутя, называл это паранойей. Но в мире ещё никто не отменял девиз «хочешь сделать хорошо — сделай это сам», поэтому Цзян Чэн спокойно посылал братца на все четыре стороны и жил себе припеваючи, заваливая себя непомерной работой и засыпая на собраниях, пока молодые специалисты из кожи вон лезли, лишь бы ему угодить.
Сказать честно, Цзян Чэна удивить очень и очень сложно: он пережил воспитание своей матери, шило в подростковой жопе Вэй Ина, «Эпоху Вэнь», «Аннигиляцию Солнца», потерю сестры и взросление А-Лина, он, можно сказать, закалился уже во всём, что вообще в этом мире возможно. Неужели такой человек действительно будет в приятном восторге от того, что какой-то офицер своими гениальными мозгами выдумал заменить алюминиевые пластины в «СаньДу» на титановые? Да у Ваньиня даже пятилетний племянник знает, что использовать платину с практической точки зрения намного выгоднее. Тем не менее, Цзян Чэн всё же нашёл в этих собраниях пользу и приводил на каждое Цзинь Лина, чтобы тот, во-первых, привыкал к атмосфере вокруг и учился разговаривать с должностными лицами, а во-вторых, чтобы внимательно слушал и задавал вопросы. Хорошо, его возраст «почемучки» был в самом разгаре.
— Саньду Шэншоу, позвольте узнать, как продвигается разработка нового договора с Гусу Лань? Вы провели уже две серии встреч с Цзэу-цзюнем, так что можете сказать?
Цзян Чэн отвлекся от своего свеженького эскиза собаки и поднял голову, с самым недовольным выражением лица вглядываясь в отвлёкшего его полковника. Цзинь Лин, внимательно наблюдающий за художествами дяди, тоже вскинул головой, точь-в-точь как Саньду Шэншоу хмурясь. Эта большая и маленькая версия одного человека была бы очень умилительной, если бы не была такой устрашающей: попытка разгневать Главу сулила в худшем случае увольнение, но вот получить неодобрительный взгляд от наследника напрямую означало ссылку далеко и надолго. Потому что Саньду Шэншоу ещё как-то переживёт, стерпит, ограничится меньшей официальной мерой дисциплинирования, но за племянника будет рвать и метать, не задумываясь.
Цзян Ваньинь тяжело вздыхает, аккуратно пересаживая Жуланя с колен на соседнее кресло. А-Лину это не очень нравится — он хмурится и шумно фыркает, как щенок, выпрашивающий внимания, поэтому мужчина, поборов привычное умиление ребёнком, тыкает куда-то в нос собаке и просит: «Дорисуй». Как только внимание малыша несколько смещается, Цзян Чэн погружается в насущную тему собрания. В последнее время он как-то часто стал ловить себя на рассеянности и задумчивости. И главное — в голове, вроде бы, было пусто, но он о чём-то думал, а мысли сразу же пропадали, когда его о чём-то спрашивали или отвлекали. Цзян Чэн вглядывается в бумагу перед собой — и еле сдерживается, чтобы не закатить глаза. Новый многострадальческий договор с Гусу Лань.
Всего было проведено две серии деловых встреч с Главой Гусу Лань. Последние два месяца они встречались с периодичностью в неделю для обсуждения обновления условий договора между организациями. Правда, как понял Цзян Ваньинь, сейчас совет волновало не количество встреч и их детали, а то, что с другими организациями всё удалось решить за рекордные две недели. Почему Юньмэн до сих пор медлил с заключением именно гусуланьского договора — вот, какой вопрос на самом деле ему только что задали. Цзян Чэн недовольно повёл бровью — отчего-то ему показалось, что окружающие пытаются залезть ему в душу.
Через несколько секунд тяжелого молчания Ваньинь, переборов в себе скребущее раздражение, стал думать, что бы такого ответить. Ведь особо важной информации с этих встреч он, как ни странно, не вынес: в силу известной гусуланьской педантичности Лань Сичэнь нещадно требовал обсудить все условия на несколько раз и с разных сторон и отправлял договор на муторную редактуру, перефразирование, незначительное изменение в условиях — на что угодно, лишь бы успокоить свою душу душнилы перфекциониста. Цзян Чэн был не особо против, если в конечном итоге эта несчастная бумажка удовлетворит запросы обеих организаций. В последнюю встречу Лань Сичэнь вообще скоммуниздил оригинал документа к себе в Вашингтон, чтобы перечитать, внести коррективы и лично заняться устранением всех недочётов, чтобы в этот, уже девятый четверг, вернуть идеальный вариант.
— Цзэу-цзюнь запросил к военкомплекту ещё несколько тысяч единиц винтовок типа «СуйБянь», — всё же выдал Цзян Чэн, с трудом вспоминая, что такой разговор всё же заходил. — И оригинал договора остался у него на руках, его необходимо прогнать через базу теневых законов Гусу Лань.
— Разве это так необходимо? — поинтересовался тот же седой полковник, чрезвычайно смело хохотнув, и обвел всех присутствующих тёмными глазами. От Саньду Шэншоу реакции на его вопрос не последовало, он продолжил усталым взглядом перебирать бумаги в поисках нужной. Зато отбросивший карандаш ещё пять минут назад Цзинь Лин промолчать не смог:
— Откуда в Вас столько смелости ставить под сомнения действия Главы Юньмэн Цзян?
В кабинете, наполненном перешёптываниями мужчин, внезапно наступило затишье. Все обратили свои взгляды на сидящего по правую руку от главы мальчишку, чьи глаза так ярко светили детской очаровательностью и бестолковостью (в силу возраста исключительно), что выглядел он ангелочком, сошедшим с картин эпохи Ренессанса. Таким же красивым и без истории за спиной. Многие даже не ожидали, что обычно спящий на заседаниях племянник Главы может обратиться к ним лично, да ещё и таким повелительным тоном. Даже задав довольно нескромный и бестактный вопрос, мальчик выглядел крайне удивленным, будто он действительно не понимал, как такое возможно.
— Кто вы такой? — посмотрев самым невинным взглядом, спросил Цзинь Лин, легко подняв брови. Цзян Ваньинь, украдкой глянув на племянника, едва заметно усмехнулся.
— Полковник Юй, — поднялся и представился мужчина. Его, очевидно, забавляла вся эта ситуация. — Прихожусь вам, Наследник, троюродным дедом.
— Почему вы так важничаете? Родство наоборот обязывает быть ещё более уважительным и трепетным, разве не так? — Цзян Чэн едва сдержал усмешку, спрятав лицо за каким-то журналом отчётностей. Этот мальчишка как-то слишком рано научился бить по живому. Как-то совсем не к месту перед глазами вспыхнули воспоминания о Яньли и о её искусном умении решать конфликты между Юньмэном и Ланьлином, и Цзян Чэн как-то слишком растроганно взглянул на профиль забавно хмурящегося племянника, так отважно защищающего дядину честь. Он был ещё таким маленьким, буквально крохой, спокойно помещающейся на руках у Ваньиня, и мужчина совсем не понимал, когда же в нём стала прорезаться такая необычная сила духа.
— Цзинь Лин! Молоко ещё на губах не обсохло, чтобы указывать мне, как себя вести! — лицо полковника заметно покрылось красными пятнами. — Тебя не учили уважать старших? Вот что значит — ребёнок без…
— Его учили уважать тех, кто этого действительно заслуживает, — Саньду Шэншоу поднялся с искрящимися родительской гордостью глазами. Эти препирания зашли слишком далеко. — Не забывайтесь, Господин Юй, перед вами не просто ваш внук, а наследник Юньмэн Цзян и Ланьлин Цзинь, у вас нет никакого права поучать его. Впредь обращайтесь к Наследнику по имени в быту, большего вам не позволено, — убедившись, что полковник достаточно стушевался, Цзян Ваньинь обратился к притихшему совету. — На сегодня мы закончили. Пожалуйста, просмотрите эти бумаги перед завершением собрания. Уведите племянника на занятия, я уезжаю на встречу.
Стоящий всё это время за спиной Главы ассистент вздрогнул и уткнулся носом в планшет.
— Но… Тренер Цзинь Жуланя по акробатике был отправлен на переподготовку, и сегодня Наследник освобождён от всех дисциплин. Замены на теоретические занятия также невозможны по нормативам.
— Ты меня снова оставишь? — вдруг вздрогнул мальчик, приметив, как нехорошо дядя хмурится. У Цзинь Лина так резко заслезились глаза, что Цзян Чэн невольно подумал о том, что у племянника непременно что-то заболело. — Ты не можешь так сделать! Ты постоянно куда-то уезжаешь, а я остаюсь здесь один, почему мы не можем побыть вместе хотя бы сегодня?
Правда, с разработкой учебного плана для ребёнка специалисты постарались на славу — да что уж там, даже у Цзян Чэна график был не настолько плотным — и совершенно не оставили пятилетнему ребёнку времени на простое человеческое счастье и традиционное детское безделие. Цзинь Лин, конечно же, много жаловался и довольно часто капризничал, отказываясь что-то делать без дяди — за эти три месяца в его окружении появилось чересчур много новых людей, которые ему вообще никак не нравились, и спасение он находил только на руках у дяди. За завтраком он рассказывал, что ему не нравится его тренер по гимнастике, но всё равно послушно шёл заниматься, если за руку вёл Цзян Чэн. За обедом он жаловался на учительницу английского языка, но по первой же просьбе Ваньиня без ошибок кривым почерком выписывал все те буквы, что они прошли на занятии. За ужином он обещал больше никогда не ходить в бассейн, ведь там хлорка неприятно щиплет в носу, но бежал туда вперёд всех, когда Цзян Чэн соглашался поплавать с ним. Эта помешанная привязанность была абсолютной нормой (по крайней мере, так говорили детские психологи), но Ваньиню из раза в раз это казалось чем-то очень странным и в некотором роде пугающим. Возможно, это из-за полного неверия, что кто-то может вот так сильно, безвозмездно, всепоглощающе любить.
— Соберите А-Лина тоже, — спустя недолгое молчание, разбавляемое жуланевскими жалобными шмыками носом, приказал Цзян Чэн, потрепав племянника по голове. — Поедешь со мной.
Собственно, именно так Цзинь Лин оказался на еженедельной встрече дяди с Главой Гусу Лань. Ресторан, в который они приехали, находился в самом центре Чикаго и славился на весь штат своей незаурядной кухней, но большую известность ему принесло то, что именно их блюда меньше всего критиковались Наследником двух организаций. Цзян Чэн же не особо любил публичные места — он в принципе презирал стремление вылезти за пределы Юньмэна, — но ему приходилось это делать по одной простой причине: на территорию Юньмэн Цзян с пятилетия А-Лина невозможно попасть посторонним людям. Не то чтобы Саньду Шэншоу считал Лань Сичэня посторонним человеком, даже наоборот, но для предоставления доступа к Юньмэн Цзян необходимо было бы подарить тому колокольчик. Как ни крути, а ни треугольного, ни квадратного колокольчика Цзэу-цзюнь не заслуживал, под стать его статусу и положению подходил лишь круглый, но он уже означал кровное родство с правящей в Юньмэне фамилией. Находясь на распутье, Ваньинь принял решение не ставить Главу Гусу Лань в неловкое положение столь дорогим подарком и согласился на встречи в ресторанах. Это меньшая жертва, на которую он мог пойти.
Лань Сичэнь всегда приходил на встречи идеальным. На самом деле, всю свою жизнь, взглянув на Первого Нефрита Лань, Цзян Чэн думал о том, насколько же тот не соответствует реальности: ни у одного человека на свете не может быть такой выверенной осанки, тёплой, но сдержанной улыбки, внимательного, но не въедливого взгляда. У него был необычный бархатистый тёмно-карий оттенок глаз и иссиня-чёрные, блестящие волосы. От него веяло спокойствием и ангельским величием, свежим запахом ладана и хладнокровной, непоколебимой уверенностью. За все те годы, что им доводилось встречаться, Цзэу-цзюнь лишь единожды показал себя с небожественной, человеческой стороны — это был день смерти его невесты. Но даже в глубокой скорби, в поддёрнутых стеклянной пеленой глазах было нечто завораживающее. Простые люди никак не могли быть настолько идеальными.
Но вот Лань Хуань мог. И делал он это безукоризненно прекрасно каждую их встречу.
Сегодня он, не изменяя традициям, выбрал столик у панорамного окна и совсем не органично выглядел в этом томном, безвкусном оформлении ресторана. Да, чувством стиля здесь явно пренебрегали: тяжёлые балдахины, закрывающие столики зоны vip, выглядели до того странно и неопрятно, что даже Цзян Ваньинь, обычно не обращающий на такое внимание, ужаснулся. Хотя, возможно его отрицательные чувства были связаны как раз тем, что тонкий божественный свет, исходящий от Цзэу-цзюня, так бесцеремонно оскверняли тёплым, рассеянным светом вычурных торшеров. Цзян Чэн едва поборол в себе первое и второе желание поднять Цзинь Лина на руки, а Лань Сичэня схватить за локоть и увезти их обоих из этого филиала ада, чтобы те не дай бог не перемарались в грехах смертных. Но глядя как племянник недовольно фыркает на неудачный дизайнерский ход в виде красных бархатных обоев и с наслаждением принюхивается к ароматам блюд, Ваньинь почувствовал, что вся импульсивность в нём сошла на нет. Всё же, если Лань Сичэнь выбрал именно это место, то он уж точно был осведомлён о его интерьере. Осталось понять, какую цель он преследовал.
— Глава Юньмэн Цзян! — поприветствовал, только завидев Цзян Чэна Цзэу-цзюнь. — Очень рад встрече.
— Прошу прощения, Лань Сичэнь, но в этот раз я не один, — махнув рукой в качестве приветствия, Ваньинь поддержал лёгкую штору балдахина, и в его бедро тут же врезался маленький невнимательный нос.
— Ой! — воскликнул Цзинь Лин, схватившись за лицо. — Дядя, смотри, куда идёшь! Ты чуть меня не задавил!
— Конечно, Ваше Высочество, как я мог не уследить за вашей хаотичной траекторией, — закатил глаза Цзян Чэн, усмехнувшись, и дернул мальчика за нос. — Перестань слушать Вэй Усяня, чему он только тебя учит?
— Там есть комната с батутом! Можно мне туда? — неловко уворачиваясь от дядиных рук, Цзинь Лин спрятал ладонью свой нос и засмеялся. — Дядя! Ну перестань! Мы же в деловом заведении!
— Вот именно, прекращай дурачиться, — состроил серьёзную физиономию Цзян Чэн, наконец взяв ребёнка на руки. Наблюдающий всё это время за шутливой дракой Лань Сичэнь как стоял изящной ивой у столика, так и остался стоять, лишь его лицо потеряло торжественную официальность и озарилось каким-то новым, ещё неизвестным Ваньиню чувством.
— Молодой господин Цзинь Жулань, я счастлив видеть вас сегодня, — аккуратно обратился Цзэу-цзюнь, насмешливо смотря прямо в глаза раскаивающегося, наверное, во всех прежних грехах человечества Цзян Чэна, которого изо всех сил пытался покусать племянник. Мальчик, услышав своё официальное имя, неловко вздрогнул, обернулся на того, кто его окликнул, и замер в ужасе.
А-Лин, вообще-то, был крайне чувствительным и эмоциональным ребёнком и складывал представление о людях, исходя из их отношения к нему. Вообще-то так делает каждый ребёнок, но не стоит забывать, что Цзинь Лин с детства злопамятный и смекалистый — он дважды ошибок не повторяет, но запросто совершает новые. Но вот проблема: он решительно не мог отличить Лань Сичэня и Лань Ванцзи между собой. Мальчик знал, что у организации Гусу Лань есть два Нефрита, понимал, что Цзэу-цзюнь на два года старше Ханьгуан-цзюня и занимает пост Главы, и различал, что есть «добрый» и «злой» господин Лань. Добрый Лань Сичэнь чаще появлялся в Башне Кои и был названным братом дяди Яо. Он угощал взбитыми сливками, дарил коллекции разноцветных минералов, разрешал беситься с А-Мином в спальне и вдоволь плескаться в ванной. В то же время злой Лань Ванцзи приходился мужем дяде Вэю и отцом А-Юаню. Он был очень строгим и не разрешал буквально ничего, а суровые наказания отрабатывать было довольно сложно, потому-то Жулань не питал к нему особых симпатий. Уважение — да, хотя тут бы больше подошло определение «страх». Собственно, из-за этой неопределённости и невероятной схожести братьев Лань, у ребёнка выработалась вполне себе рабочая схема: бояться любого из молодых господ Лань, пока он не убедится, что перед ним добрый Лань Сичэнь.
Поэтому стоило Цзинь Лину приметить мужчину в белом, он замер, как напуганный кролик, и вжал голову в плечи, сразу же спрятав нос в дядином плече.
— А-Лин, перед тобой Глава Гусу Лань, прояви уважение, — усмехнулся Цзян Чэн бесконечно виноватому взгляду племянника и поставил того на ноги, мол, сам нашкодил — сам разбирайся. Впрочем, когда Жулань понял, что его никто сегодня не будет ставить лицом к стене, он успокоился и даже улыбнулся.
— Здравствуйте, Господин Лань, — поздоровался он, получив в ответ мягкую, отчего-то счастливую улыбку. — Я тоже рад встрече с Вами. Дядя всю дорогу не говорил, к кому мы едем, но улыбался.
— Надо же, а так сразу и не скажешь, — усмехнулся Лань Сичэнь, взглянув на недовольно фыркнувшего Цзян Чэна. — Как твои дела, А-Лин? Мы с Рождества не виделись.
— Всё хорошо, спасибо, — хмыкнул носом Жулань и, совершенно не заинтересованный в Лань Сичэне больше (а на самом деле не разглядев пакета с подарком), снова обратился к дяде: — Так можно мне на батут?
— А есть ты не собираешься, чертёнок? — претензионно выгнул бровь Цзян Чэн, поманив к себе племянника. — Если закажу тебе пасту с креветками, ты будешь её есть?
— Только пусть там не будет той зелёной бяки, — скривил лицо Цзинь Лин и резко обернулся на вошедшего официанта.
Очень деловито сделав заказ самостоятельно, А-Лин радостно убежал в комнату с батутами, оставив дядю «решать рабочие вопросы». Только вот, как оказалось, бесконечная шарманка «рабочих вопросов» именно в эту встречу прекратила свою игру. Проводив Наследника каким-то напряженным взглядом, Цзэу-цзюнь выудил из белого кожаного портфеля стопку бумаг и вежливо улыбнулся Цзян Чэну:
— Договор готов, Гусу Лань благодарит Вас за сотрудничество.
Вроде бы, новость замечательная. Совет-то уж точно будет доволен: наконец-то этап разработки проектов объявят законченным и забудут о нём, как о ночном кошмаре. Только вот Ваньинь никакого облегчения не почувствовал — даже наоборот, странное раздражение соскоблило прикипевшую к сердцу радость от встреч. Цзян Чэн взял в руки бумаги, переплетённые между собой серебристыми нитями и скрытые плотной деревянной обложкой с блестящими эмблемами Юньмэна и Гусу. Всё же эта идеальность как-то напрягала. Лань Сичэнь, заметно притихши, гипнотизировал свою кружку молочного чая и лишь изредка из-под ресниц смотрел на город за окном.
— То есть это окончательный вариант? — тупо уточнил Цзян Чэн, как-то неверяще проведя ладонью по дереву. По ощущениям — гладко. По восприятию — гадко. Он вовсе не то хотел спросить.
— Да, именно он. Ваша печать и подпись требуется на третьей, пятой и двадцать первой странице, — Лань Хуань ответил слишком тихо и медленно, будто на автомате, всем своим существом находясь в каких-то далёких лабиринтах своих мыслей. Цзян Чэна и это почему-то невозможно оскорбило. Он тут же выпрямился и принялся с удвоенным интересом созерцать на сотни раз перечитанные пункты условий договора.
Вообще-то, они уже давно не разговаривали таким официальным языком. «Вы» сменилось на «ты» тогда же, когда в их четвёртую встречу Ваньинь, в красках рассказывая, как он не любит безответственных рабочих и, в частности, весь свой совет «старпёров», сдавил в руках бокал с коньяком настолько сильно, что он лопнул, и Лань Сичэню пришлось с боем уговаривать перебинтовать кровоточащую руку. «Здравствуйте» обратилось простым «приветом», когда на Лань Хуаня, вставшего поприветствовать прибывшего Цзян Чэна, пролили ярко-красный борщ, и весь путь до гостиницы Ваньинь вытаскивал из его волос кусочки свёклы и моркови. Границы между вежливыми обращениями и первыми именами стёрлись уже по оформленной просьбе Цзэу-цзюня, а с недавнего времени Цзян Чэн понял, что границы в принципе были опущены. Ни в разговорах, ни в молчании не было ничего, что могло бы приносить дискомфорт. Возможно, это из-за умения Лань Сичэня вести разговоры — он никогда не затрагивал темы, способные вывести Ваньиня из себя, и мягко сворачивал диалог в другое русло, когда осознавал его неудобство для себя.
Тем не менее, Лань Сичэнь всегда обозначал своё присутствие, не словом, так взглядом обязательно. Он был настроен на диалог и показывал это всеми возможными способами. Но именно сейчас всё изменилось. Цзян Чэн сразу уловил эту перемену, но дать объяснение не мог даже сейчас. Цзэу-цзюнь не выглядел иначе: такой же спокойный, красивый, собранный, только вот новая отстранённость и задумчивость добавляла его лицу какое-то непривычное выражение. Он словно намеренно что-то прятал, постоянно судорожно о чем-то думал, изображая лишь наигранное спокойствие, выдавал излишнюю растерянность за холод. Что же на самом деле происходит у него в голове?
— Можно мне поднять неприлично личную тему? — пока Цзян Чэн развивал в себе актёрский талант и с деланым интересом просматривал бумаги, вопрос задал Лань Сичэнь и, заметив моментальную реакцию в мимике Ваньиня, нерешительно улыбнулся. — Я заранее извиняюсь.
— Не стоит. Уверен, у нас разные понятия о неприличном, — стараясь как можно медленнее листать договор и дышать, поднял глаза Саньду Шэншоу. Как бы ему ни хотелось в этот момент выглядеть равнодушным, его волнение явно выразилось в резком взгляде. Ему оставалось лишь надеяться, что в памяти Цзэу-цзюня не всплыло ничего из последней рождественской ночи, иначе им предстоит тяжёлый и крайне неприятный разговор.
Но как только Лань Сичэнь собрался с мыслями, через балдахин высунулась голова одного из тайного сопровождения сотрудника Юньмэн Цзян.
— И-извините! Саньду Шэншоу, молодой господин Цзинь Жулань, он…
Раздался громкий взрыв.
В тот же момент Лань Сичэнь заметил, как резко Цзян Чэн из взволнованного, раздражённого человека превратился в настоящую машину для убийств. За какую-то несчастную секунду на его лице во всех блеклых красках изобразилось желание уничтожить весь мир. Он вскочил со стула и, даже не слушая, что там лепечут прибежавшие официанты, направился к источнику звука с именем племянника на устах.
Они вместе выбежали из vip-зоны в батутную комнату.
Но батута уже не было — громким хлопком он разорвался, а среди рыдающих, напуганных детей Цзинь Лина не нашлось. Растревожившись уже не на шутку, Лань Сичэнь тут же отдал команду блокировать все входы и выходы, пока Цзян Чэн по непойми откуда взявшемуся чипу крыл кого-то трёхэтажным матом. Моментально ресторан окружил спецназ.
— Где. Мой. Ребёнок? — делая акцент на каждом слове, Саньду Шэншоу возвысился над работающим персоналом и администратором.
— Давай не будем горячиться, — понимая, что Цзян Чэн одним лишь ударом может приговорить несчастных на инвалидность самых тяжёлых степеней, Лань Сичэнь втиснулся перед Ваньинем и выставил руки вперёд. Но когда пустой тёмный взгляд остановился на нём, Цзэу-цзюню на мгновение показалось, что, встав на пути разъярённого Главы Юньмэн Цзян, он обрёк себя на мучительную смерть — до того был страшен Саньду Шэншоу в гневе. — Их смерть нам не на руку, даже если они замешаны во всём этом. Спокойствие, А-Чэн.
— Да, дядя, успокойствие, ты такой страшный, когда злишься, — раздалось снизу, заставляя вздрогнуть и Цзян Чэна, и Лань Хуаня.
Из-под скатерти одного из столов вылез живой и невредимый, правда, перемазанный в чём-то белом Цзинь Лин. За ним, как по цепочке, выползла такая же чумазая девочка, немногим его старше, и мальчик бесноватого вида. У Цзян Чэна изначально слов не нашлось, так что он принялся прожигать опасным взглядом племянника, пока тот, успешно игнорируя его, спросил:
— А что случилось? Я видел, в окно стучался дядя с оружием.
— А-Лин, золотце, мы надеемся, что ты нам всё объяснишь, — вообще не разобравшись в своих чувствах и так и не решив, хмуриться или всё же улыбаться, Лань Сичэнь вынул из кармана белоснежный платок и, подойдя к мальчику, попытался оттереть белые следы на его лице. С удивлением обнаружил, что это взбитые сливки… точнее то, что когда-то было ими. Дети, стоящие рядом с Цзинь Лином, опустили взгляд в пол, когда с громким топотом в зал вбежали две кричащие женщины и их жёстко остановили солдаты Юньмэна.
— Я познакомился с А-Дин и А-Туном, пока был на батуте, — послушно ответил Цзинь Лин, бросив на своих новых спутников странный взгляд. — У А-Туна был баллончик со взбитыми сливками, но они быстро закончились, и А-Дин предложила его открыть, чтобы вытащить оттуда остатки.
— И вы стали пытаться открыть баллон? — уточнил Лань Сичэнь, внутренне ужасаясь. Кто-то из детей мог серьёзно пострадать.
— Ну, да? — неуверенно ответил Жулань. — Мы пытались его сломать, но ничего твёрдого вокруг не было. Потом А-Тун сказал, что его можно попробовать нагреть, чтобы металл расширился и сливки вытекли сами.
Сичэнь слышит, как Цзян Чэн за его спиной едва ли не рычит.
— И баллон, конечно же, взорвался, — кивает Лань Хуань, чувствуя облегчение хотя бы потому, что малыш не ранен.
— Да, но перед этим он странно зашипел, а дядя говорил бежать, если что-то издаёт странные звуки, — похлопал длинными ресницами Цзинь Лин. Он будто бы даже чувствовал собственную вину и грустно-грустно смотрел прямо Лань Сичэню в глаза. — Поэтому я откинул его к батуту, а мы спрятались под столом.
По лицу Цзян Чэна было видно, что ему просто необходимо кого-то убить. Сичэнь нервно усмехнулся, вспомнив приключения своего несносного ребёнка, и сочувственно вздохнул. Он как никто другой понимал эту бесконечную агрессию, пылающую адским пламенем в зрачках Цзян Чэна. Да уж, а ведь если бы тут был Цзинъи, дети могли бы разнести весь ресторан разом…
— Тогда почему лопнул батут? — требовательно спросил у администратора Ваньинь, медленно теряя весь запал. Он наконец-то вздохнул, и следящий за его дыханием Сичэнь почувствовал, что внутри что-то преломилось.
— Осколки могли попасть в резину, — ответил, предполагая, Лань Хуань, максимально осторожно обращаясь с интонацией. Лишь бы не спровоцировать.
— Откуда у детей открытый источник огня? — спросил уже в пустоту Саньду Шэншоу, резким, очень пугающим взглядом осмотрев каждого из окружающих людей.
На его словах спохватились две женщины — те самые, что вбежали в зал после взрыва баллона. Они, перебивая друг друга, со слезами на глазах принялись суматошно извиняться, ведь признали в резком статном мужчине Главу местной военной организации, а своих родных детей обнаружили подле того самого Наследника, о жизни которого велись споры все последние пять лет.
Но их спешка и высокие писклявые голоса жестко резанули по обострённому слуху Главы Цзян. Лань Сичэнь приметил, как вздулись вены на его виске и с какой нещадящей силой он сжал переносицу, пытаясь вернуть себе самообладание. Казалось, ещё чуть-чуть, и Саньду Шэншоу отдаст приказ, который разом заберёт не менее пятидесяти жизней, потому Цзэу-цзюнь, моментально почувствовав ситуацию, аккуратным, но настойчивым жестом заставил женщин замолчать. Всё это страшно походило на описанные младшим братом срывы Вэй Усяня.
Нервно поглядывать на Главу стали даже спецназовцы. Они стояли в полной боевой готовности, нацелив винтовки на невинных людей в помещении, но такое долгое молчание всегда быстро принимающего решения командира в совокупности с его тяжелым дыханием не предвещали ничего хорошего. Лань Сичэнь, увидев, что глухая тишина помещения нисколько не помогла, идёт на крайние меры и подталкивает Цзинь Лина к дяде — всё же он был единственным, кому совершенно точно ничего не угрожало, даже если бы Цзян Ваньинь в один момент сошёл с ума и устроил массовый расстрел.
Мальчик уже многое в состоянии дяди понимал и знал такие его срывы. Они случались нечасто, но всегда заканчивались чьей-то пролитой кровью. Дядя так реагировал на его слёзы и крики, а ещё на излишне громкие звуки, например такие, как взрыв. Однажды Госпожа Вэнь говорила, что это как-то связано с прошлым, и это болезнь, от которой Цзинь Лину предстояло помочь дяде вылечиться.
Жулань помнил этот наказ безупречно красивой женщины, а потому долго ждать не пришлось — он сразу же подбежал к дяде, осторожно коснувшись его руки кончиками пальцев. Цзян Чэн отреагировал сразу же — выронил из той руки, что была ближе к мальчику, револьвер и открыл глаза, медлительно вглядываясь в смотрящее на него лицо племянника. Будто сканировал, пытаясь признать в нём его собственное, родное.
— Всё хорошо? — спрашивает племянник тихо, и со звучанием его голоса Ваньинь, ослабевши, падает перед ребёнком на колени, осторожно прикасаясь к маленьким плечам. Будто проверяет, что всё это не сон.
— Да, конечно, — также тихо отвечает Цзян Чэн, прижимая мальчика к себе и сильно жмурясь.
Цзэу-цзюнь физически ощущает то облегчение, что охватило его душу в этот момент, и стремительно отменяет вызовы полиции и скорой, параллельно пытаясь внушить хоть толику спокойствия паникующему персоналу и гостям ресторана. Ваньинь берёт племянника на руки осторожно и взмахом руки отпускает спецназ. Только после этого поднимает совершенно пустые глаза на Лань Сичэня.
— Поехали домой, — почти просит Ваньинь, трогательно уткнувшись носом в детскую макушку. — Цзэу-цзюнь, я прошу прощения за всё это.
— Я всё понимаю, не стоит переживать, — собственная улыбка внезапно кажется неуместной, но всё же она призвана показать, что всё ещё под контролем. Лань Сичэнь поднимает входящий звонок от фельдшера скорой помощи, таки приехавшей на вызов, и просит их подождать. — Мы можем встретиться позже.
— Нет, — помотал головой Саньду Шэншоу, забрав у Лань Хуаня телефон и аккуратно взяв его за предплечье. — Как насчёт ужина у меня? Всё равно это место тебе не подходит.
Цзинь Лин, привычно устроившись на руках дяди, обнимал его за шею и исподлобья смотрел на окружающих. Удивительным образом, папарацци до них ещё не добрались, а люди вокруг были слишком напуганы, чтобы фотографировать столь занятное явление.
— Хорошо, я согласен, — выдохнул, заметно успокоившись, Сичэнь, перестав пялиться на то место своей руки, куда пришлось касание. — Когда?
— Сейчас, Лань Хуань, сейчас, — закатил глаза Цзян Чэн и, подав какой-то сигнал «дяде с оружием в окошке», развернулся на выход.
Они вылетели из ресторана довольно быстро: по пути Саньду Шэншоу встретил какой-то ответственный за защиту наследника человек, и он явно собирался начать извиняться или даже оправдываться, ведь Цзинь Лин всё же сильно рисковал — если он не подумал бы спрятаться, если бы остался там, на батуте, если бы какой-то осколок баллона попал в него… Лань Сичэнь мог бы с уверенностью сказать, что из ресторана он самостоятельно бы не вышел. Его могли бы только вывезти. Ногами вперёд.
Потому что Цзян Чэн даже не объясняет, что с ним произошло. Он знает, что Цзэу-цзюнь поймёт всё верно. Не только Вэй Усянь потерял рассудок в «Эпоху Вэнь», им всем пришлось нелегко.
Лань Хуань подаёт голос, лишь когда они оказываются у блестящего новизной роллс ройса.
— Что ж, я думаю, мне следует вызвать такси…
— Лань Сичэнь, ещё раз скажешь что-нибудь настолько отвратительно тупое, и я расторгну наш договор, — резко отвечает Цзян Чэн, и эта его грубость радует встревоженное сердце. Кажется, он вернулся в своё повседневное недовольство. — Сядь вперёд и займись своими ланьскими делами.
— Какими такими делами? — удивляется Лань Хуань, пытаясь сдержать улыбку при виде, как Ваньинь воюет с племянником, пытаясь усадить его в детское кресло.
— Делай благородный вид и загадочно молчи, — будто бы невзначай отвечает Цзян Чэн, махнув на Цзинь Лина рукой, но все же контролирует, что тянущийся к самостоятельности ребёнок застегнул всё верно. После сам падает за руль и, заводя двигатель уже на автомате, задумывается: — Нам надо бы в магазин заехать, дома ничего нет.
У Лань Сичэня не нашлось ни единого оправдания, почему он так хорошо себя чувствовал. Возможно, ему нравился чем-то знакомый запах, пропитавший салон будто бы насквозь, но Лань Хуань не мог вспомнить, где раньше слышал этот аромат. Возможно, оттого, что тихая музыка из динамиков, включившаяся сама по себе, оказалась детскими песенками, под которые тихо мычал сзади Цзинь Лин, болтая ногами. Возможно, Цзэу-цзюнь никогда не обращал внимание на то, как красиво могут выглядеть чужие руки на руле машины. В вождении Цзян Ваньиня виделась непоколебимая уверенность — он был крайне осторожен и ехал по всем правилам, не пытаясь ускориться даже на жёлтый свет светофора, чем иногда грешил и сам Лань Хуань. Кажется, время за рулём положительно сказывалось на его состоянии — вся хмурость на лице сходила на нет, смягчая резкие черты и являя ту самую безупречную красоту, которой с детства был известен Второй Наследник Цзян.
Лань Сичэню пришлось признать, что его радует то спокойствие, в которое пришёл Цзян Чэн спустя время. Он вёл машину одной рукой, а второй, согнутой в локте и опирающейся в закрытое окно, поддерживал голову, отклонив её достаточно, чтобы взору открылся безупречный профиль — четкая линия челюсти плавно переходила в нежную белизну шеи, совсем не скрытую расстегнутой на две верхние пуговицы рубашкой.
Смотря на него украдкой, Лань Сичэнь почти терялся в странных ощущениях, но не давал себе и шанса задуматься о них. Лишь одна мысль, почти полностью сформированная, била по сознанию: он действительно сейчас находится в одной машине с Главой Цзян и его главным сокровищем. Его впустили в ту часть жизни, в которую нет доступа у чужаков. Здесь одновременно существовали и боль, и слабость, и семья, накрепко связанная безмерной любовью.
Надо же, Лань Хуань стал забывать, каково это — разделять с кем-то повседневность.
Они ехали сквозь озарившийся огнями город, и Лань Сичэнь совсем не специально, но сравнивал былые времена с нынешними. Взрослел Цзян Ваньинь в Майами — солнечном и дружелюбном городе, с пляжами, туристами и громким весельем на берегу тёплого океана. И маленький А-Чэн, которого помнил Лань Хуань, тоже был таким: сильным, озорным и бесконечно тёплым в своей любви к родным. Сейчас же тот аккуратный и гордый мальчик раскрыл крылья и, сделавшись Главой Цзян, избрал своим домом серые каменные джунгли на берегу необъятного Мичигана с отсутствием дружелюбности как таковой. Или же её надо было искать более глубоко, а не в фасадах одинаковых высоток, но перед глазами маячили только они.
Когда машина выехала в пригород, Цзинь Лин начал скучать.
— Дядя, дай мультики, — просит он, пытаясь дотянуться руками до водительского кресла.
— Даже не мечтай, — отзывается Цзян Чэн, не изменив своего положения, но звучание его голоса, которым он, похоже, всегда общается с племянником, выдавало его неравнодушие целиком. — Ты наказан.
— Но за что?! — воскликнул сзади Жулань, недовольно дёрнув ногой. — Я же не умер!
— А вот если бы умер, я бы тебя из-под земли достал и снова собственноручно убил, ты понял?
— Не понял! — крикнул мальчик, и Лань Сичэнь не может сдержать смеха от выражения лица Главы Цзян — в нём скопилась и усталость, и раздражение, и даже недосып, но всё же то железное терпение, что он проявлял по отношению к своему упрямому ребёнку, не позволяло ему выйти из себя.
Видимо, накануне Ляньфан-цзюнь прочитал лекцию по поводу правильного воспитания малышей не только своим названным братьям, но ещё и Цзян Ваньиню, потому что последний даже не собирался ругать племянника за глупые вопросы и несдержанность. Дети же приходят в этот мир совсем крошечными и ничего ещё в жизни не смыслящими, и причинно-следственные связи у них ещё только-только формируются, поэтому взрослым просто необходимо доступными словами объяснять им самые базовые вещи.
Цзян Чэн явно пытался в воспитание, но именно сегодня выходило у него отвратительно — виной тому был его совсем недавний срыв. Ему бы самому успокоиться и смириться с парочкой совершенно некстати проявившихся чувств, а тут ещё и с ребёнком необходимо разговаривать. Тогда Лань Сичэнь со своим опытом опеки над ходячей катастрофой решил облегчить ему жизнь:
— А-Лин, как ты думаешь, что ты сделал сегодня не так?
Цзэу-цзюню на секунду показалось, что тот взгляд, который кинул на него Ваньинь, был благодарным.
— Разозлил дядю, — фыркнул Цзинь Лин, пряча взгляд.
— Хорошо, а почему твой дядя разозлился? — Лань Сичэнь вообще-то рассчитывал на другой ответ, но мальчик, оказалось, обладал нестандартным мышлением. Или высказывал то, что ему действительно казалось значимым? Как-то это неправильно, что пятилетний ребёнок не боялся пораниться или умереть и страшился только гнева дяди.
— Я об этом и спрашиваю! — защищаясь, нахохлился мальчик, и обхватил себя руками. — Я не ранен и не убит, никто не пострадал.
Услышав до боли знакомые интонации, Лань Сичэнь внимательно вгляделся в глаза ребёнка. Не было похоже, чтобы Цзинь Лин подбирал слова намеренно и пытался в манипуляции, но выходило у него удивительно органично: он уводил суть от произошедшего и опирался на итоги, не желая рефлексировать, если всё и так закончилось хорошо. Истинно цзиньская черта вести переговоры таким образом: выставлять виноватым кого угодно, но не себя, ведь, по сути-то, он действительно ни в чём не виноват — его ещё похвалить надо, что защитил своих временных спутников; да ещё и давить на главные слабости. Знает же, чертёнок, что для дяди нет ничего важнее его жизни и благополучия.
— Цзинь Лин, ты подверг свою жизнь опасности. Уже этого факта достаточно, чтобы злиться, — всё же Лань Сичэнь указывает ему на ошибку.
В школе Гусу Лань перед тем, как дать детям наказание, всегда проговаривали, за что оно даётся. Потом учеников заставляли написать свои ошибки и проговорить их вслух самим. Так они развивали навык понимания происходящего и принимали свою неправоту. Лань Мин после пары десятков такого цикла достиг особенного совершенства — если он где-то ошибался и не мог исправиться, он сразу же докладывал отцу или дедушке и благородно принимал наказание. Лань Юань нет-нет, а пытался смягчить свою участь, но его быстро отучили: если Лань Ванцзи ловил его на подобном, то ужесточал уже назначенное наказание, и ребёнок добивался обратного эффекта от своих попыток и что-то таки понимал.
А Цзинь Лину многое сходило с рук, и Лань Сичэнь видит в этом его врождённое умение выставлять факты в другом, удобном ему свете. Цзинь Гуанъяо, конечно же, не мог не заметить порой неосознанные манипуляции племянника, но ничего им не противопоставлял — в его интересах было научить мальчика искусно вести полемику, потому, когда ложь была достаточно хороша для пятилетки, он делал вид, что верил ей, тем самым поощряя на дальнейшее развитие хитрости.
Но сейчас Цзинь Лин оправдывался не перед своим младшим дядей, любящим и всепрощающим, а перед Главой Гусу Лань, потому вёл себя осторожнее. Так что вместо отстаивания своей правоты, он всего лишь обиженно надулся.
— Как будто я в этом виноват. Это А-Тун и А-Дин всё придумали.
— Но ты и не отказался с ними поучаствовать.
— Я же не знал, что всё так закончится!
— Теперь тебе стоит иметь это ввиду и стараться думать наперёд, — сделал вывод Лань Сичэнь, внимательно следя за реакцией ребёнка. Довод Цзинь Лину показался весомым, и он почувствовал своё поражение, недовольно, почти как старший дядя, цыкнув и отвернувшись к окну в обиде.
Машина тем временем свернула с главной дороги к огромному гипермаркету. Цзян Чэн аккуратно припарковался прямо у входа и, не говоря ни слова, вышел. Лань Хуань подумал, что оставаться в салоне чужой машины всё равно, что находиться в чужом доме без хозяина, и ему стало не по себе. Он немного не понимал, что ему стоит сделать: Глава Цзян ни словом не обмолвился о своих предпочтениях — вдруг он не любит ходить по магазину в компании или ему не нравится присутствие чужих людей в машине, Сичэнь не мог даже предположить, потому что банально не знал Цзян Ваньиня достаточно близко. Даже спросить он ничего не мог: ему явно дали понять, что на его вопросы никто отвечать не будет.
Значит ли это, что Лань Хуань волен сам выбрать, остаться ли ему или идти следом?
Колеблясь между вежливостью и желанием угодить, Лань Сичэнь быстро принял решение сопроводить Цзян Ваньиня и вышел из машины.
— Всё как обычно: держишься рядом и не уходишь из поля видимости. Если теряешься, пугаешься или что-то случается — кричишь громко, убегаешь быстро, — сосредоточенно проводит инструктаж Цзян Чэн, присев к племяннику.
— Да знаю я! — отвечает ребёнок забавным тоненьким голоском, не скрывая свою обиду на недавнее наказание.
— Если не можешь найти меня, найди Цзэу-цзюня, — не принимая во внимание слова мальчика, продолжает наставлять Цзян Чэн и только после серьёзного кивка Цзинь Лина выпрямляется и решительно идёт к магнитным дверям гипермаркета. Лань Сичэнь следует за ним тенью, по привычке приглядывая за малышом.
Цзян Чэн берёт небольшую тележку и не предлагает племяннику на неё сесть — тому становится не до этого. У Цзинь Лина почти загораются глаза, когда они входят в большое просторное помещение с гулко работающей вентиляцией и мощными кондиционерами. Совсем близко раздаются неприятный писк с кассы, переговоры покупателей, споры охранников между собой, а в глаза потоком льётся раздражающий электрический свет. Маленькие кроссовки Жуланя забавным звуком стучат по бетонному покрытию пола, а взгляд мечется между обилием разноцветных товаров в кричащих обёртках.
— Иногда я хочу купить на него ошейник и держать возле себя, — проходя мимо отдела зоотоваров, признаётся Цзян Чэн, замедлив шаг. Цзинь Лин тут же убежал смотреть на птиц, сидящих в больших просторных клетках, и скрылся из виду.
— У меня есть такая вещь, — с улыбкой говорит Лань Сичэнь и тут же ловит странный взгляд. — Я имею в виду вожжи-поводки для детей. А-Мин, когда был младше, убегал от меня постоянно, и искать его по торговым центрам иногда было очень утомительно.
— Вот оно что, — будто бы с облегчением выдохнул Ваньинь, лёгким движением руки положив в тележку пять килограммов собачьего корма. — А-Лин никогда не убегает далеко, но, если не видит никого из знакомых, пугается.
— А-Мин однажды залез в чужую тележку и зарылся в гору продуктов. Его обнаружили только спустя полчаса, на кассе, пока я обзвонил уже все известные себе службы спасения.
Цзян Чэн смотрит на него с долей ужаса или смеха — его невыразительное лицо почти не позволяло прочитать его эмоции. Лань Сичэнь понимал, что это лишь профессиональная деформация, всё же Ваньинь участвует в допросах известных преступников, где каждый мускул лица должен быть под контролем, но не может не злиться на свои умения. Цзэу-цзюнь всё-таки дипломат, и его навыки как раз созданы для того, чтобы видеть насквозь таких как Глава Цзян. Но не выходило.
Или Лань Сичэнь просто хотел, чтобы ему не приходилось применять свои умения.
— Признаюсь, мне было бы очень тяжело с ребёнком такого темперамента, хотя в детстве я мало чем от него отличался, — наконец сказал Цзян Чэн. Он подождал немного, задерживаясь тёплым нечитаемым взглядом на племяннике, и дал тому время посмотреть на всех пушистых — и не очень — зверушек. Только после этого Ваньинь его окликнул: — А-Лин! Мы идём в мясной отдел.
Мальчик реагирует быстро — срывается с места с задорным «вуху!» и бежит за дядей, перегоняя и вышагивая впереди, как отважный командир целого войска.
— Всё не так уж и плохо, — усмехнулся Лань Хуань. — По крайней мере намного лучше того дня, когда они с А-Юанем решились поиграть в прятки в гипермаркете.
— Надо же, я был уверен, что маленькие гусулята почти идентичны взрослым, и не творят чего-то такого.
— В тот день с ними был дядя.
— Здоровья погибшим, — усмехается Цзян Чэн, остановившись у холодильников с мясом и подозвав к себе пышную женщину в белом фартуке и шапочке. Кажется, она уже привыкла видеть его здесь, потому оставила всю остальную очередь на свою молодую коллегу и подошла, чтобы немедленно обслужить. — Какой свежести свинина?
— Утром при мне зарезали поросёнка, Глава Цзян, — широко улыбнулась женщина, скрыв свои глаза за поднявшимися румяными щеками.
Лань Сичэнь был далёк от готовки настолько, насколько вообще возможно. Его умения заканчивались на двух-трёх салатах, блинах и вафлях. Последние два блюда дополняли его список лишь потому, что ему пришлось научиться их готовить, пока он находился в бегах по Канаде. И то поначалу они не получались, и Паймьен в праведном гневе гнала его с кухни мокрым полотенцем. Вообще-то однажды дядя назвал его «бытовым инвалидом» и оказался прав: Лань Хуань совсем не любил готовить, а убираться у него не выходило и подавно, поэтому в быту он был совершенно беспомощным.
Как назло, выбранная для него невеста мало того, что всё это умела делать с блестящим талантом, так ещё и принципиально отказывалась делать что-то для него, чтобы Лань Сичэнь сам научился. И он научился, правда через боль, кровь, слёзы и пот, и больше не собирался ничем подобным заниматься даже под угрозой расстрела. Ему легче далась университетская программа высшей математики и физики, чем банальная стирка белья.
Так что сейчас Лань Хуаня восхищали все люди, что умели вести быт правильно и непринуждённо. Цзян Ваньинь выбирал между двумя частями поросёнка так, будто был в этом экспертом, а Сичэнь, смотря на одинаковые куски мяса, силился понять его задумчивость. Но и здесь он не преуспел — Цзян Чэн указал на что-то пальцем и, поблагодарив, обратился к Лань Хуаню:
— Вы в Гусу Лань всё ещё вегетарианствуете?
Он и это помнил. Лань Сичэнь едва поборол сердечный приступ.
— Разрешено нежирное мясо и рыба, — кивнул он в ответ.
— Птица? — предложил Цзян Чэн, требовательно на него посмотрев. В душу Цзэу-цзюня закрались сомнения.
— Глава Цзян, неужели Вы собрались готовить мне отдельно?
— А как иначе, Глава Лань? Оставить Вас голодать? — обращение из уст Цзян Чэна слетело с такой язвительностью, что Лань Хуань почувствовал необходимость извиниться за такие резкие скачки от официального до неофициального обращения.
— Не стоит, я бы отведал традиционной юньмэнской кухни, — улыбнулся Лань Сичэнь и, чтобы быть хоть немного полезным, взялся катить тележку.
Молнией в глазах Цзян Чэна пронеслось довольство, и он удовлетворённо махнул рукой, прощаясь с женщиной. Они быстро прошли рыбный отдел — Цзинь Лин ненавидел рыбу во всех её формах и вариантах и не стеснялся выражать это красноречивым выражением лица. Не помог даже большой, красивый аквариум с плавающими внутри карпами — хоть малышу и нравились животные, но только исконно домашние, приятного вида, а не грязно-зеленые и с зубами как в самых страшных мультиках.
— В Башне Золотого Карпа много рыб, — пояснил Цзинь Лин и брезгливо отошёл от мутной воды. — Младший дядя говорил, что мой папа очень любил их, поэтому они стали очень красивыми.
— Цзинь Лин, он и тебя очень сильно любил, — мягко отозвался Лань Сичэнь, тоже вспоминая эту нежную любовь Цзинь Цзысюаня к японским карпам кои.
— Я тоже стану красивым, да? Прям как папа? — вдруг понял его намёк, или же не понял, но просто озвучил мысль, Цзинь Лин и поднял на него большие глаза.
— Ты уже красивый, А-Лин, — улыбается Лань Хуань очаровательному блеску во взгляде мальчика. — И станешь ещё красивее.
— Тебе просто не в кого быть страшным, — добавляет, подталкивая их двоих, Цзян Чэн, не желая смотреть на жалкий аквариум ни единой лишней секунды своей жизни.
Вдоль стеллажей они прошлись быстро — Ваньинь останавливался у интересующих его продуктов и проверял сроки годности, после чего закидывал в тележку и направлялся дальше. Лань Сичэнь краем глаза следил за Цзинь Лином, бегающим туда-сюда между отдельными отделами продуктов, и подзывал его к себе, когда они плавно отдалялись.
— Дядя! Хочу хлопья! — потребовал мальчик, указав пальцем на отдел с быстрозаварной вредной едой.
— Бери, — не отвлекаясь от чтения состава какой-то смеси орехов, разрешил Цзян Чэн и, со вздохом вернув их на полку, подошёл к тележке, строго осмотрев всё выбранное. Но, спустя несколько секунд, он раздражённо выдохнул и поднёс руки к голове, пальцами надавив на виски. — Я не понимаю, что ещё нужно.
— Если А-Лин ест хлопья, то к ним нужно молоко, — попробовал предположить Лань Сичэнь.
— Он не любит молоко, — закатил глаза Цзян Чэн, очевидно что-то вспомнив и резко развернувшись в обратную сторону. Лань Хуань исправно пошёл за ним. — Он заливает хлопья сладким чаем. Я ненавижу это.
Это был первый раз, когда Ваньинь откровенно выразил к чему-то своё отношение. Лань Сичэнь не понял, чему он удивился больше: честности Цзян Чэна или тому факту, что очень привередливому в еде ребёнку полюбилось такое странное сочетание продуктов.
— Хлопья с чаем? — сведя брови к переносице и задумавшись, Лань Хуань постарался представить вкус.
— Хлопья с грёбанным чаем, — подтвердил Цзян Чэн, собрав пару томатов в бумажный пакет. — Я не знаю, кто его на такое надоумил, но лично бы прибил.
Цзинь Лин выбежал из стеллажей, с расстояния пяти шагов закинув шуршащую коробку поверх остальных продуктов в тележке. Он так обрадовался своей меткости, что не умолкал об этой своей победе вплоть до того, как они вернулись в машину.
Весь путь до дома Цзян Чэн переговаривался с племянником, повеселевшем после прогулки в магазине, и Лань Сичэнь чувствовал, каким теплом обливается его сердце, когда сзади слышался детский смех, а боковым зрением улавливалась редкая, но безумно красивая улыбка всегда раздраженного, нервного человека.
Он даже не надеялся провести этот вечер вот так.
По приезде к красивому, огороженному строгим каменным забором особняку, Цзян Чэн вручил Лань Сичэню пакеты с продуктами и отправился ставить машину в гараж. Он не сказал, почему ему это необходимо сделать именно в одиночестве и почему двум пассажирам надо срочно покинуть салон и войти в дом через главный вход, так что они с Цзинь Лином остались стоять возле высоких неприступных ворот, пока чёрный роллс-ройс блеснул им на прощание глянцевым покрытием и скрылся за территорией особняка.
Лань Хуань слишком поздно забеспокоился, что войти в дом они не смогут без ключей, но до странного спокойный Цзинь Лин, постояв и пару минут посмотрев на величественного даже в лёгкой суете Лань Сичэня, подошёл к встроенному на воротах замку и прижал к нему свой колокольчик. Что-то приветливо звякнуло, и ворота сразу же раскрылись.
Территория вокруг особняка была занята садами. Приглядевшись к только-только расцветающей зелени, Сичэнь узнал в деревьях вишню. Ту самую, что распускается нежно-розовыми цветками по весне и чинно осыпается в середине лета. Сейчас же, в конце февраля, она едва подавала признаки жизни, выставляя напоказ лишь длинные извитые серые ветки. Цзинь Лин бежал мимо них, совсем не обращая внимания, но Лань Хуань помнил, что за этим сортом вишни они с Цзинь Цзысюанем летали прямиком в Японию, потому ненадолго остановился осмотреться. Всё, как и хотел отец А-Лина: дом был большим, светлым, с окнами во всю стену, с широкой террасой и японским садом. Если пройти по левой тропинке, а потом повернуть направо, то можно заметить неглубокое озерцо, в котором должны были высаживаться лотосы — любимые цветы Цзян Яньли.
Цзинь Цзысюань со своим чувством изящества и роскоши сам составлял проект этого дома и участвовал в высаживании каждого дерева. Лань Сичэню в тот период приходилось выслушивать его озабоченные бредни, мол, жене не понравится и вообще придумал невесть что, может, пока не поздно, стройку стоит остановить и переделать. Цзысюань всегда был нерешительным в вопросах, которые напрямую касались семьи, создаваемой им самим.
Но всё же он построил дом, высадил деревья и достойно встретил рождение сына. И Цзян Чэн, судя по всему, хотел, чтобы Цзинь Лин между суетливыми поездками из одной организацию в другую знал, что всё же у него есть настоящий дом, который возвёл его отец и облагородила его мать.
Всё это невозможно больно резало по сердцу. Лань Сичэнь взял себя в руки лишь тогда, когда увидел подходящего к нему Ваньиня. Тот уже впустил племянника в дом, чтобы не мёрз в последний февральский день, и, устав дожидаться пакетов с продуктами, пошёл забрать их сам.
— Дети должны знать свою семью, — вдруг сказал Цзян Чэн, интуитивно угадывая причину задумчивости Лань Хуаня. Всё же Ваньинь знал, что проект этого особняка Сичэнь видел на всех этапах разработки и, пусть и косвенно, но принимал участие в создании всего того, что теперь принадлежит Цзинь Лину.
Цзян Чэн неожиданно подошёл ближе, чем требовали манеры, но всё же не настолько, чтобы нарушать личное пространство. Лань Сичэнь ему не ответил, ограничившись тусклой улыбкой. Иногда хотелось поделиться всем, что царапало и раздирало душу изнутри, но он останавливал себя бесконечно долго: ведь не место, ведь не время, ведь не те люди и не тот уровень близости. Однако Цзян Чэн первым впустил его в своё личное, несмотря на все обстоятельства. Лань Хуань хотел ответить ему взаимностью. Во всём.
— У тебя была возможность сделать А-Лина своим, — прошептал он, не поднимая глаз. — Вряд ли бы он вспомнил свою мать или отца, если бы ему не рассказывали.
— Но он никогда не был моим, — строго ответил Цзян Чэн. — Цзинь Жулань — сын моей старшей сестры, и я уважаю её право на ребёнка не зависимо оттого, жива она или нет, — в его голосе не слышится ни боли, ни злобы. Ваньинь, похоже, и так в курсе того, что мучает Лань Хуаня невыносимо долгое время. — Лань Сичэнь, я уже как-то говорил тебе, что никогда не хотел детей.
Цзэу-цзюнь удивлённо поднимает глаза, но видит в лице напротив лишь непоколебимую уверенность.
— Извините, я совершенно этого не помню.
— Я никогда даже не думал о том, чтобы стать отцом, — ещё раз повторяет Цзян Чэн, скрещивая руки на груди — может, от холода или той зябкости, в которую бросило его душу. — Но всякий раз, когда Цзинь Лин на меня смотрит, я понимаю, что, если кто-то попытается у меня его отнять, я разверну самую кровавую войну, которую только видел свет. Потому что он не принадлежит мне, но я принадлежу ему.
Эти слова, сказанные с такой лёгкостью, настолько поражают Лань Хуаня своей жестокой искренностью, что он на пару минут забывает обо всём безобразии, творящемся у него внутри. Цзян Ваньинь стоит перед ним, совершенно не меняя своего строгого, сосредоточенного лица, и явно не собирается говорить что-то ещё.
Ему и не надо, на самом деле. Цзэу-цзюнь возвращает себе власть над своим разумом и, сделав глубокий вдох, принимает решение, от которого по коже бегут мурашки.
— Колокольчик, который был у меня в комнате на Рождество, оставлен тобой? — спрашивает он и почти безропотно встречает молчаливое согласие Цзян Чэна. — Я принимаю Ваше предложение, Саньду Шэншоу. Как только наступит подходящее время, я передам его Лань Мину и направлю в Юньмэн Цзян. Окончательное решение он выскажет Вам лично.
Цзян Чэн смотрит на него с долей сомнения.
— Я не скажу тебе, что принятое тобой решение абсолютно верное, — нахмурившись, Ваньинь посмотрел ему в глаза. — Не смотри на меня так, будто ждёшь похвалы. Я нахожусь на той стороне правды, которая может быть болезненна для ребёнка, и свешиваю всю ответственность на тебя, хотя мы должны находиться в равных условиях.
— Дети должны знать свою семью, — возвращает Цзян Чэну его же слова Лань Сичэнь, через силу улыбаясь. — И правда рано или поздно всё равно всплывёт, что бы я ему ни говорил. Спасибо, что позволили быть Лань Мину частью вашей семьи.
— Раз на то пошло, то нашей семьи, Глава Лань, мы ему в равной степени родственники, — поправляет Ваньинь и — неожиданно — усмехается. — Хотя я не думаю, что Лань Цижэнь будет в восторге от возрождения его старого родства с Юньмэн Цзян.
— Дядя пытается сделать из Лань Мин достойного наследника Гусу Лань, — внимая чужой улыбке, Лань Хуань чувствует большое облегчение.
— И он сделает, — заверил Цзян Чэн, вернув себе напускную серьёзность. Но всё же он был несерьёзен. — Но раз уж моя тётушка не смогла привить твоему дяде достаточной любви к Юньмэн Цзян, а Вэй Усянь ситуацию только усугубил… Все мои надежды направляются прямиком на плечи Лань Цзинъи. Хотя он копия своей матери…
— Дядю это не останавливает, — усмехается Лань Хуань, ощущая, как камень с души падает и крошится в порошок.
Похоже, на улице они говорили достаточно долго для того, чтобы Цзинь Лин начал тревожиться. Когда он выбежал без куртки на террасу, его лицо было раскрасневшимся, будто бы он плакал. Цзян Чэн без промедлений выяснил, что ребёнок просто испугался его долгого отсутствия, и устало улыбнулся — привязанность малыша была безжалостна к его слабому сердцу. Лань Сичэнь поторопился зайти в дом следом за приглашающим жестом хозяина.
Цзян Чэн, скинув с себя галстук ещё в прихожей, расслабленно вошёл в гостиную, довольно окинув её взглядом. На потолке всё ещё висели приклеенные на скотч неаккуратные бумажные рождественские ангелы. «Пакеты на кухню», — бросил он через плечо и скрылся где-то в обилии комнат и дверей.
Лань Сичэнь так и не увидел, куда его послали, но Цзинь Лин, как самый настоящий хозяин, вызвался его проводить. Его провели по недлинному коридору и открыли белую дверь, являя просторную светлую кухню, содержащуюся в идеальной чистоте. Пока Лань Хуань разбирал пакеты, Жулань внимательно наблюдал за каждым его действием. Не было похоже, чтобы ребёнок был обеспокоен появлением в их доме нового человека, но и довольным он тоже не казался.
Цзэу-цзюню пришлось признать, что у него проблемы с чтением эмоций конкретно у этой семьи.
— Дядя складывает мясо в холодильник, — подал голос Цзинь Лин, когда заметил, что Лань Сичэнь открыл морозилку. — Но если это сейчас будет готовиться, то лучше оставить на столе.
— Спасибо за помощь, А-Лин, — искренне благодарит Лань Хуань, не желая попасть в немилость Ваньиня из-за какого-то мяса.
— Почему дядя привёз Вас сюда? — спросил Жулань, совсем не моргая. Он сидел птенчиком на стуле, подобрав к груди колени и обнимая их. Его фигурка сгорбилась, а сам он будто бы уменьшился.
Лань Сичэнь выпрямился, почувствовав себя неуютно. Он вовсе не хотел доставлять неудобств, но и реакция Цзинь Лина была ему непонятна. Раньше ему не казалось, что малыш чувствовал себя некомфортно в его присутствии. Но, прежде чем он подобрал правильные слова для вопроса, на кухню вошёл Цзян Чэн, и разговор пришлось отложить — Цзинь Лин перестал смотреть на него испытывающим взглядом и потянулся к дяде, будто ему срочно понадобились утешение и внимание.
Если бы Лань Хуань был также чувствителен ко всем сплетням вокруг себя, то он бы уже застрелился. Но всё же он не был, выработав в себе устойчивость к подобным вещам в достаточно раннем возрасте. Он умел показывать своё недовольство и производить правильное впечатление, умел подавлять других и не возносить себя.
Однако один вопрос маленького ребёнка заставил его понервничать так, как он не нервничал очень долго. Всё то время, что Ваньинь кружил над плитой и разделочной доской, Лань Сичэнь смотрел в столешницу, стараясь не отсвечивать. Цзинь Лин сидел на плечах у дяди большую часть времени, и это для них, кажется, было достаточно привычно — проводить за готовкой вечера. Ребёнку давалось попробовать всё, чего бы он ни просил или даже не просил, но таки было отказано в мультиках. Цзинь Лин не стал особо обижаться в этот раз.
У Лань Сичэня не было возможности спросить у Цзян Чэна о самочувствии его племянника, и он ощущал себя совершенно не к месту. Однако, когда Цзинь Лин убежал качаться на качелях, на которые был чудесный вид из окон кухни, Ваньинь, второй раз за день демонстрируя свою блестящую интуицию, обратился к нему сам.
— А-Лин не любит, когда Юньмэн мешается с Ланьлином, — говорит он, постукивая деревянной лопаточкой по краю сковородки. — Ассоциации конкретно с тобой — золотые.
В этом был смысл. Лань Сичэнь всегда виделся с Цзинь Лином только в Башне Кои, всегда в присутствии Цзинь Гуанъяо и никогда — в компании Цзян Ваньиня.
— Если я приношу неудобства…
— Лань Сичэнь!
Злой Цзян Чэн — явление опасное, но злой Цзян Чэн с раскалённой сковородкой в одной руке — это уже совсем иной уровень. Лань Хуань даже мелко вздрагивает, когда видит побелевшие костяшки пальцев, которыми резко сжалась тяжёлая ручка сковороды.
— Если бы ты приносил неудобства, тебя бы здесь никогда не оказалось, — выдыхая, старается говорить менее громко Ваньинь. — А-Лин впустил тебя сам. Дай ему время, он привыкнет.
Лань Сичэнь не нашёл, что ответить на этот аргумент, потому лишь уязвлённо усмехнулся — как же давно ему не приходилось чувствовать столько эмоций разом. Цзян Чэн, удостоверившись, что тот достаточно пристыжен своими собственными додумками, разлил по тарелкам суп и выставил перед Лань Сичэнем четыре совершенно разных салата и две нарезки — мясную и овощную. Только после этого, оставив Лань Хуаня бороться с плохо скрываемым восторгом и стыдом одновременно, Ваньинь открыл окно и, высунувшись прямо на холод, позвал племянника домой.
— А можно я через окно поем? — закричал Цзинь Лин, не желая спускаться с качели. Цзян Чэн лишь цыкнул, недовольно посмотрев на него, но спустя несколько секунд молчаливого противостояния взял стул и поставил его перед окном со стороны улицы. На подоконник примостилась третья тарелка с супом.
— Замараешь куртку — сам будешь стирать, понял? — фыркнул Ваньинь, когда Жулань неуклюже доковылял до окна.
— Приятного аппетита! — улыбнулся в ответ мальчик, вытянув шею и помахав ложкой Лань Сичэню.
— Приятного аппетита, — помахал в ответ палочками Лань Хуань.
— Дядя Лань, — обратился Цзинь Лин, ещё не приступив к еде. Цзян Чэн на неофициальное обращение не обратил внимания и продолжил разливать по пиалам чай — Жулань имел право называть Лань Сичэня дядей уже потому, что тот был названным братом Цзинь Гуанъяо. Но сам Лань Хуань внезапно заволновался от этого ещё сильнее. — Не болейте, пожалуйста.
Цзэу-цзюнь сначала не понял.
— Лань Сичэнь не болен, А-Лин, — избавил его от вступления в спор с пятилеткой Цзян Чэн.
— Но ты привёз его сюда, — возразил Цзинь Лин, и этого Лань Хуань не понял снова.
— Я тебя и здоровым сюда привожу, не выдумывай, — Ваньинь садится спиной к окну, напротив Лань Сичэня, и наконец-то немного проясняет ситуацию. — Раньше мы сюда приезжали, только когда А-Лин болел. Теперь ему кажется, что все гости этого дома чем-то больны.
— Если болезнь не видно, не значит, что её нет, — хмурится Цзинь Лин, и Цзян Чэн недовольно оборачивается к его торчащей из окна голове. — Душа может болеть совсем незаметно. Дядя Лань, на мамином супе вы быстро выздоровеете, не волнуйтесь.
Лань Сичэнь совсем не уверен, что то, что он почувствовал от слов малыша, должно ощущаться настолько тепло.
— Спасибо, Цзинь Лин, — поддаваясь щемящей нежности, улыбается Лань Хуань. — Спасибо, что разрешил провести с вами этот вечер.
— Приезжайте в гости чаще. Дядя совсем не злой, когда вы здесь.
Цзян Чэн резко сгибает металлическую ложку пополам прямо перед глазами Лань Сичэня и медленно поворачивается к племяннику ещё раз.
— Перестань говорить ерунду и ешь.