«Незаметный взгляд удивлённых глаз
И слова туманные чуть-чуть.
После этих слов
В самый первый раз
Хочется весь мир перевернуть»
— М. Пляцковский
Вашингтон
Весна, 2026 год
Лань Юань не понимал, но ощущал, что такое любовь. Он был окружён этим чувством всю свою недолгую жизнь и был абсолютно привыкшим ко всем её проявлениям, потому воспринимал её как неотъемлемую часть этого мира.
Его родители друг друга любили. Выражали они это, конечно, кардинально разными способами, поэтому перед маленьким А-Юанем был раскрыт довольно впечатляющий спектр самых разных видов ухаживаний. Понятным для ребёнка было проявление любви Вэй Усяня: он становился очень спокойным, тактильным и совершенно бесстыдным. И если в детстве Лань Юань ещё не понимал смысла некоторых его шуточек, то к восьми-девяти годам что-то таки стал осознавать. И жутко смущаться. В такие моменты хотелось провалиться сквозь землю или забиться в самый тёмный угол — до того это было неловко слышать. Лань Ванцзи же, можно сказать, совсем не проявлял никакой любви. Сколько бы Сычжуй за ним ни наблюдал, он не видел той чёткой грани, которая могла бы отделить его любимого человека ото всех остальных. Да, возможно, тот мягкий тёплый взгляд, что адресовывался Вэй Усяню на каждое его появление, и заоблачная терпимость к нарушениям своего личного пространства о чём-то таки говорили, но маленький А-Юань не уделял этому должного внимания. Замечать все те мелочи, что повседневно делает отец для своего мужа, мальчик стал не сразу. Сначала ему показалась эта мысль ошибочной — ведь Лань Ванцзи делал столько же и для самого А-Юаня, поэтому пришлось пойти на поводу у интереса и спросить напрямую.
— Лао-па? — стремительно вошёл на кухню Сычжуй, почти воплощая собой истинную тягу к познанию. Лань Ванцзи же, совершенно спокойно взглянув на его странную для позднего времени дня решимость, лишь вопросительно моргнул. Обычно, ближе к позднему к вечеру, А-Юань начинал клевать носом и терялся в каком-то монотонном занятии в своей комнате, потому такая активность ребёнка была несколько неожиданна. — Я хочу спросить у тебя кое-что.
Но, прежде чем он успел продолжить, на кухню вплыл Вэй Усянь, и Сычжуй, спохватившись, проследил за ним взглядом.
— Так-так, подружки, о чём шепчетесь? — прищурил глаза Вэй Ин, но особого внимания на домочадцах не заострил, пройдя к столешнице мимо сына. В одной руке он каким-то чудом удерживал стопку массивных черных ноутбуков, а второй приступил к настраиванию кофемашины на нужный режим. — Лань Чжань, я поработаю в твоём кабинете ночью.
— Мгм. — Сычжуй кинул на отца разочарованный взгляд. Каких-то перемен в спокойном, уверенном образе Ханьгуан-цзюня он так и не заметил. Даже в интонации никакого оттенка не оказалось!
— И я воспользуюсь твоим идентификатором, потому что мне лень взламывать некоторые сайты.
— Мгм.
— Если я случайно активирую атомную бомбу, то мне заранее очень жаль.
— Мгм.
— Спокойной ночи, А-Юань! — мурлыкнул Вэй Ин, присев с идеально ровной спиной (чтобы не был потерян впечатляющий баланс между восьмью ноутбуками и большой кружкой-супницей, заполненной до краёв самым крепким американо), и клюнул лоб сына губами. — Лань Чжань!
— Зайду позже, — кивнул Ванцзи, предупреждая просьбу мужа, и Вэй Усянь, напевая какой-то веселенький мотивчик, довольно выплыл из кухни. Лань Юань наблюдал за их разговором с рассеянным вниманием, слово через слово мотая головой между двумя родителями, потому от неожиданности вздрогнул, когда отец перевёл прямой взгляд на него. — Садись. Ты будешь чай?
— Нет, спасибо, — Лань Юань начинал злиться. Он всегда злился, когда чего-то не понимал. — Лао-па, мне нужно кое в чём разобраться. Ты ведь… любишь моего па?
— А-Юань? — Лань Ванцзи едва заметно нахмурился, вглядываясь в лицо сына. — Почему ты спрашиваешь?
— Я никогда не слышал, чтобы вы говорили об этом вслух, — Сычжуй подошёл к столу и занял место по правую руку от отца, чтобы сидеть к нему в пол-оборота. На белоснежной скатерти стояло две фарфоровые пиалы, наполненные чаем до краёв, и креманка с песочным печеньем, в последнее время полюбившемся Вэй Усяню. Лань Юань при взгляде на сладкое угощение подумал, что его надо бы отнести в кабинет к па, чтобы он не сидел целую ночь за работой голодным, но позже отвлёкся на тонкую струйку пара, тянущейся от пиалы. Он притянул ее к себе и подставил под нос — так стало теплее дышать и думать.
— Есть такие темы, о которых говорить ежедневно не пристало, — невозмутимо заметил Лань Чжань, примерно прикинув, в каком направлении движется интерес сына, и расслабившись. — Важные вещи должны повторяться трижды. Только трижды. Если они будут звучать чаще, то рано или поздно потеряют свою значимость.
— Но они могут забыться? — попытался возразить Сычжуй, но, взглянув на отца, сам понял свою ошибку. — Хотя, если они действительно важны… — он немного задумался, вновь забывая о том, что находится в комнате не один. Ванцзи такие моменты размышлений сына находил довольно умилительными, потому никогда не пытался его торопить. — Если это что-то важное, то оно не может забыться. Но любовь… Она же должна давать о себе знать. Иначе, если бы о любви замолкали после трижды произнесённой клятвы, люди бы не женились и не создавали семьи.
— Не говорить о чём-то не равно тому, чтобы это игнорировать. — Сказать, что Лань Чжань не любил такие разговоры со своим ребёнком, значило очень грубо солгать. Он наслаждался каждым блеском в глазах сына и всегда старался подпитывать и в то же время удовлетворять его интерес. Вот и сейчас мужчина несмотря на то, что время уже близилось к десяти — комендантский час был одним из самых важных правил в их доме, — не пытался остановить поток размышлений А-Юаня. Всё же, во-первых, он не имел бы права называться его отцом, если бы не знал, какой бессонницей может мучиться Сычжуй, если ляжет в кровать с неразрешённой накануне дилеммой в голове, а во-вторых, Лань Чжаню самому было интересно, к какому выводу приведёт детская любознательность. К тому же какая-то часть Ванцзи слишком активно возрадовалась, что мальчик поднял эту тему самостоятельно, избавив отца от надобности проводить официальный разговор несколько позже. — Любовь существует не только в устной форме.
— И в каких же формах она может быть ещё? — пытливо спросил Лань Юань. — Па часто тебя касается. Это считается за форму любви?
— Считается. Всё, что ты хочешь сделать и делаешь относительно предмета своего чувства, может считаться за проявление любви.
— Тогда как проявляешь любовь ты? — хлопает глазами Сычжуй, рассматривая лицо отца. Тот с полминуты молчит.
— А-Юань… — начинает Лань Ванцзи, немного собравшись с мыслями. — Подумай вот о чём: как ты себя ведёшь, если рядом с тобой А-Мин? Он твой брат. Вы никогда не говорили о том, что любите друг друга, но твоё отношение к нему как-то отличается ото всех остальных.
— Я просто понимаю, когда я ему нужен, и хочу ему помочь, — хмурится Сычжуй, о чем-то быстро-быстро думая. — Это происходит само. С некоторыми его идеями невозможно справиться в одиночку, да и А-Мин не всегда осторожен, когда увлекается, поэтому я хочу присматривать за ним, чтобы ничего не случилось.
— Но ты никогда не останавливаешь А-Мина, если он что-то задумал, — замечает Лань Чжань.
— Ему ведь нравится! — восклицает Лань Юань тихо. — Как я могу?
— А теперь сравни: то, как ты относишься к действиям и чувствам своего брата и как ты заботишься о своих одноклассниках, будучи старостой класса, — Лань Чжаню не приходится прилагать усилия, чтобы сдержать секундный порыв усмехнуться. Он всегда держал связь с классным руководителем сына и знал, как сильно Лань Юань ненавидит тот факт, что на него возложили ответственность за одноклассников. Сычжуй никогда не говорил об этом с Ванцзи, зато иногда жаловался Вэй Усяню, и Лань Чжань, конечно же, был в курсе всего того раздражения, которым Лань Юань не желал с ним делиться.
— Они ведь мне чужие, — смутился Лань Юань, тут же осознав, что его маленький секрет разоблачили. — Извини, я правда пытаюсь быть к ним внимательным. Но всё же А-Мин мой брат. Это другое.
— Хорошо, а если я спрошу тебя о Цзинь Лине? — то выражение, что мимолётно мелькнуло на лице Сычжуя, почти заставило Ванцзи вздрогнуть.
— А-Лин — племянник моего па. Он тоже часть моей семьи, и я обязан беречь его, как никого другого на этом свете.
Вот оно. Вот настолько глубоко переживания Вэй Усяня проникли в сознание Лань Юаня и отпечатались там незаживающим клеймом. Ребёнок даже не задумался, даже нигде не запнулся, словно сказал какую-то невероятно очевидную вещь, и выглядел при этом так естественно, будто вся его жизнь была построена вокруг этого факта. Лань Ванцзи постарался унять зачастившее от страшных воспоминаний сердце и призвал себя к спокойствию. С сыном было всё в полном порядке — Вэнь Цин проверяла его состояние каждые два месяца, но всё же оказалось слишком глупо полагать, что ребёнок, в раннем возрасте ставший свидетелем жестокого и неконтролируемого психоза одного из родителей, совсем ничего из тех событий не вынесет.
— И всё же Цзинь Лин не является тебе кровным родственником. Более того, ты видишь его гораздо реже, чем А-Мина и своих одноклассников. Тем не менее, твоё отношение к нему тоже заметно отличается.
— А-Лин просто не может равняться с остальными, — возразил Сычжуй, нахмурившись. Слова вдруг стали ему даваться несколько тяжело, поэтому он принялся говорить гораздо медленнее своего обычного быстрого темпа. — А-Лин слишком… Он… Мне кажется, что А-Лину всегда холодно и ещё и плохо от этого. Я хочу согреть его, чтобы он чувствовал себя хорошо.
— И что ты делаешь для этого? — наконец-то подводит к сути Ванцзи, всё же позволив себе улыбнуться. Совсем не выразительно и не очень-то заметно, но сын сразу же улавливает его настроение и расслабляется: мысли начинают витать в голове бурной метелью и речь возвращается в своё привычное тараторящее русло.
— Отдаю свои кофты, — пожал плечами Лань Юань наконец. — Я всегда прошу принести чай или что-то тёплое, когда мы играем в Башне Кои. Если он не против, то могу обнять, хотя мне от этого слишком жарко и неприятно. Но потом А-Лин улыбается, так что… я могу потерпеть немного… ради него.
Лань Ванцзи намеренно игнорирует выступивший на детских щеках румянец.
— И все эти действия с твоей стороны продиктованы лишь желанием сделать так, чтобы А-Лин чувствовал себя комфортно, — заключил Лань Чжань. Когда Сычжуй неуверенно кивнул, мужчина продолжил. — Я тоже хочу, чтобы любимые мне люди чувствовали себя хорошо, поэтому я о них забочусь. Всё, что делаешь ты по отношению к А-Мину и А-Лину — это тоже забота. Она возникает, только когда человек тебе искренне не безразличен, но в то же время никак его не обременяет и ни к чему не обязывает. Это твоё личное желание и только ты за него в ответе. Это самая близкая и знакомая мне форма любви.
— То есть… Всё, что ты делаешь для нас с па, это и есть твоя любовь? — вдруг восхитился Лань Юань, сразу же воспрянув духом. — То есть, всё-всё? То, как ты подвозишь меня до школы? то, как ешь слишком острую еду па?.. Даже разрешение поработать в твоём кабинете! Там же останется беспорядок после па, он совсем не аккуратный…
— Беспорядок всегда можно убрать, — прикрывает глаза Лань Чжань, осторожно касаясь пальцами румяных щёк сына. — А-Юань, послушай. О любви надо говорить каждый день в каждый удобный момент…
— Только не словами, — понял Сычжуй, широко улыбнувшись. — Но я никогда не говорил тебе этого трижды, лао-па. Можно мне?..
Ванцзи, не желая портить момент ненужными словами, только улыбается. Внимая ему, А-Юань сразу подбирается и глубоко вдыхает, собираясь с мыслями.
— Я люблю тебя, — трепетно шепчет он, пытаясь ужиться с волнительным чувством, что сейчас случается что-то очень-очень важное.
— Я люблю тебя, — также тихо отвечает ему Лань Чжань, взяв маленькую ладонь в свою.
— Я люблю тебя, — говорят они уже вместе, и Сычжуй, расчувствовавшись, кидается обнимать отца — так сильно, насколько он вообще способен.
На то, чтобы научиться видеть любовь, Лань Юаню потребовался без малого год. Он всё также наблюдал за родителями, время от времени стараясь оставлять их наедине, кутал А-Лина в одеяла и суетливо бегал по кабинетам музыкальной школы с А-Мином, но всё же стал обращать всё больше и больше внимания на окружающий мир. В гостях у одноклассника Сычжуй обнаружил только-только окотившуюся кошку и спустя пару безуспешных попыток поиграть с маленькими дрожащими комочками заключил, что своих котят она безусловно любит — ведь заботится о них, выкармливая и оберегая от чужаков вроде А-Юаня. Во дворе школы мальчик наткнулся на кусты расцветающих белых роз и задумался: растения ведь тоже живые, но значило ли это, что они способны любить? Присмотревшись, Сычжуй удовлетворённо кивнул сам себе: нежные бутоны цветка были защищены острыми шипами.
Будучи увлечённым своим новым открытием — надо же, если приглядеться, любовь можно найти во всём и сразу — Лань Юань слишком поздно обратился к своему внутреннему миру и поймал себя на чрезвычайном событии.
Зато вот Вэй Усянь знал, что это когда-нибудь скоро случится и искренне этого ждал.
Тем днём совсем ничего не предвещало беды: Вэй Усянь, как и во все четверги до этого, самозабвенно провалялся в кровати, игнорируя все настойчивые звонки своего брата-начальника, и выполз из-под одеяла лишь к пяти вечера, чтобы привести себя в человеческий вид и забрать сына с занятий в музыкальной школе. Специальность у А-Юаня заканчивалась в шесть, и Вэй Ин, приехав на пятнадцать минут раньше, какое-то время то досыпал в машине, то разглядывал других приезжающих родителей. Похоже, эта музыкальная школа как-то была связана с Гусу Лань, потому что большинство лиц ожидающих взрослых были окольцованы белоснежными лентами — Усянь в своё время не поинтересовался, чем руководствовался его муж, когда выбирал дополнительные занятия для их сына. В эту же школу ходил и Лань Цзинъи и, что примечательно, он выбрал специальность по фортепиано, а не по гуциню или сяо, что были традиционными направлениями музыки Гусу.
Дети высыпались из школы, как мука из мешка — быстрой и мелкой белой лавиной. Заприметив среди маленьких голов две хорошо знакомые, Вэй Ин вылез из салона.
Он старался парковаться дальше всех остальных — его буггати была хорошо известна в узких кругах, что могло привлечь нежелательное внимание со стороны и обычных прохожих, — но многие ленты гусу всё же обращались в его сторону. Вэй Усянь был главной неурядицей Гусу Лань уже довольно долгое время: как законный супруг Ханьгуан-цзюня, Вэй Ин находился на довольно высоком положении в иерархии, но в то же время он принадлежал к другой организации и никаким образом не участвовал в работе Гусу. Отсюда шли и разногласия — для служащих предписывались разные правила поведения в зависимости от статуса и положения человека, и многие делали свой выбор сами. Кто почтительно поклонялся — тот выбрал считать Вэй Ина частью Гусу Лань, кто ограничивался кивками и недоверчивыми взглядами — тот считал его за чужака. Как бы то ни было, на мнение служащих Гусу Лань Вэй Усянь плевал с высокой колокольни. Для него было важно расположение лишь тех людей, что после брака с Лань Чжанем стали считаться для Вэй Ина семьёй.
Но было кое-что, что всё же были обязаны признавать все члены правительственной организации. Вэй Усяня просто обожали два наследника Гусу Лань — а их мнение, как известно, следует сразу же за мнением Главы организации.
— Дядя Вэй! Дядя Вэй! — громко завопил Лань Цзинъи, только приметив «Магистра дьявольского культа» на одной из дальних площадок парковки. Мальчик побежал к нему со всех ног прямо от ворот школы, и Вэй Ин, на секунду удивившись такой громкой активности ребёнка к шести часам вечера, ринулся к нему на встречу. Стоило им приблизиться друг к другу, как Вэй Усянь подхватил племянника под руками и поднял над землёй, несколько раз покружив ребёнка по кругу под его довольный полусмех-полувизг. Лань Юань не любил громкие приветствия и всегда ограничивался лёгкими объятиями в машине, но Лань Мин был совершенно иного толка. Ему хватало энергии на всех, будто то раннее утро или вечер.
— Вы что, опять весь день спали? — недовольно сложил руки на груди А-Мин, когда его поставили на ноги. — Выглядите потрёпано!
— И вовсе я не спал! Я медитировал. С закрытыми глазами, — стукнул его по носу Вэй Усянь, умиляясь. Кажется, они давно не гостили у Цзэу-цзюня: мальчик будто бы перестал быть на себя похожим: его чёрные глаза светились взрослой уверенностью, а волосы, обычно растрёпанные, были собраны во вполне себе аккуратный пучок с нетугими маленькими косичками по вискам. Чем-то было похоже на повседневную неурядицу на голове Цзян Чэна, только более неумелую.
— Тогда я тоже медитировал, — возразил Цзинъи. — На сольфеджио А-Юань даже заплёл меня, а я настолько проникся, что не заметил, — указал он тоненьким пальцем на свою голову, будто оправдываясь за свой внешний вид.
— А где А-Юань? Он же был с тобой только что, — на самом деле удивительно, что в толпе затерялся не Лань Мин. Вэй Усянь прошёлся взглядами по рассыпающимся белым комочкам у ворот, но своего сына так и не обнаружил.
— Он пошёл проводить Лань Сялу, — махнул рукой мальчик, вздохнув. — Он теперь всегда с ней таскается. На перемене мне пришлось самому отковыривать жвачку от потолка, потому что А-Юань объяснял ей гаммы, — выложил как на духу Цзинъи и тут же резко замолчал, открыв и закрыв рот. Он только что правда проболтался, что закинул жвачку к потолку так, что она приклеилась? Он же собирался умолчать об этом трагичном происшествии! Но, вглядевшись в задумчивое лицо дяди Вэя, Лань Мин понял, что его шалости не уделили и толику внимания, потому мальчик сразу же спохватился и, чтобы отвести от своей оговорки окончательно, принялся давить в нужном направлении: — И вообще! Это было наше домашнее задание! Почему он сделал его за неё?! Не честно! Мне он никогда ничего не делает!
Вэй Усянь так ничего и не сказал, расцветши взглядом. Он спокойно дождался сына, играя с Лань Цзинъи в битву на больших пальцах, а потом отвёз детей по домам и как ни в чём не бывало принялся готовить ужин к возвращению Лань Чжаня. Лань Юань, переодевшись и умывшись, сразу же заперся в комнате — он так и не проронил ни слова после того, как попрощался с братом. Вэй Ин, почти до смерти заинтересованный таким интересным поведением сына, призывал себя к спокойствию и ждал. Когда живёшь в семье фамилии Лань, нужно хотя бы пытаться подражать их титаническому терпению.
И да, прошёл час — или около того — и Сычжуй, осторожно, будто боясь оказаться замеченным, протиснулся в открытую дверь кухни и застыл у порога маленькой красивой статуей. Он стоял так не долго, но довольно уверенно, глубоко задумавшись. Вэй Ин лишь усмехнулся на его тяжёлое выражение лица: ребёнок не иначе как от Лань Чжаня понахватался — почти идентично ему сдвинул брови к переносице и начал излучать тяжёлую ауру какой-то беспросветной безнадёжности.
Вэй Усянь бы посмеялся над таким его видом, если бы сам не пытался притвориться, что совсем не заметил сына и его явное присутствие в комнате. Мужчина знал, что, во-первых, А-Юаню нужно время, чтобы обдумать все свои мысли ещё раз, прежде чем произнести их вслух, и лучше бы его в этот момент не беспокоить, а во-вторых, мальчик сам пойдёт на контакт, когда к тому будет готов. Вэй Ину вовсе не хотелось надоедать своему ребёнку, потому он проявлял действительно не свойственное себе терпение и продолжал пританцовывать под милейший корейский поп, доносящийся противно-плоским звуком из динамика нового смартфона.
Когда прошли две тоскливые песни, Сычжуй наконец отошёл от стены и сел за стол. Теперь игнорировать его присутствие было бы не вежливо.
— А-Юань, всё скоро будет готово, — бодро повернулся корпусом Усянь и подмигнул мальчику. — Тебе добавить побольше перца? Сегодня суп особо хорош!
— Иу, — скривился Сычжуй совсем не выразительно, но Вэй Ин всё равно усмехнулся, узнав в этом жесте привычку Цзинь Лина. Вот оно — дурное влияние! А-Юань не позволил бы себе такого осознанно, но подсознательно всё же скопировал поведение одного из своих близких друзей.
— С каких это пор тебе не нравится острое? — с деланным возмущением спросил Усянь. — Может, ещё и сырую редиску перестанешь есть?
Лань Юань, в этот самый момент стащивший из нарезки овощей ещё не тронутый редис, пристыженно улыбнулся. Вэй Ин с напускным возмущением вздохнул и отвернулся к плите, таки убрав чёрный перец подальше.
— Папа, — позвал Сычжуй, судя по стихшему хрусту безжалостно поглотивши горький корнеплод.
— Да, душа моя?
— Мне нравится девочка из параллельного класса.
Вэй Усянь как поднёс ко рту ложку с бульоном на пробу, так и застыл. Сначала брови в непонимании свелись к переносице, но в то же мгновение мужчина опомнился, забыл про все столовые приборы в своих руках и резко повернулся к своему ребёнку.
Лань Юань выглядел совсем обычно: отросшие волосы были убраны в неряшливый пучок — крайне очаровательный и домашний, а грустные глаза отстранённо глядели в сторону окна. На нём была красная футболка и черные шорты, обязательно с рождественскими тёплыми носками голубого цвета (несмотря на подогрев полов, Сычжуй ценил их приятную мягкость и никогда не ходил по дому босиком), и весь его образ был таким привычным и бытовым, что Вэй Ину было бы впору всплакнуть от родившегося в его сердце уюта.
Но сейчас в Лань Юане кое-что изменилось. Не внешне, нет, — духовно! Сын Вэй Усяня познаёт муки любви! Впервые за всю жизнь!
Осознав, какой алмаз попал в его руки, Вэй Ин едва удержал себя от умилённо-восторженного писка и сел напротив Сычжуя с очень серьёзным выражением лица — только потому, что вспомнил о надобности показать ребёнку, что его чувства заслуживают уважения.
— Значит, всё-таки, девочки, — кивнул он, и Лань Юань, не понимая, к чему было сказано это утверждение, повернул на отца голову, заставив Усяня осознать ещё и собственную глупость и ударить себя по лбу. — Эм, ничего, не думай об этом. Ты можешь рассказать мне, кто она? Ты знаком с ней?
— Её зовут Лань Сялу, — улыбнулся Сычжуй, всё ещё не решаясь глядеть прямо отцу в лицо. — Ей девять, и она лучшая в своём классе.
— Надо же! Вы очень подходите друг другу! — заметил Вэй Ин и призвал себя к спокойствию. Его нога под столом неистово тряслась, ведь Усянь, полностью погрузившись в охвативший его интерес, перестал её, нервную такую, контролировать. — А ты ей нравишься?
— Я не знаю, — с нотками разочарования сказал Лань Юань. — Она не выходит с остальными девочками из кабинета на переменах. Но мы видимся в музыкальной школе.
Сычжуй рассказывал долго. Похоже, эта его влюблённость теплилась в нём несколько дольше, чем Вэй Ин предполагал поначалу, потому что рассказ выходил у мальчика скомканным, быстрым и скачущим в совсем разные степи, будто бы он не знал, что стоит выделить, а о чём умолчать. Она очаровала его полностью — по тому безнадёжному тону, с которым торопливо говорил Сычжуй, становилось понятно, насколько его увлекло незнакомое, но очень сильное чувство под рёбрами. Всё же его сходство с Лань Чжанем оказалось ещё более выразительным: Лань Юань долго наблюдал за самим собой, подмечая необычную тревожность и восхищение перед незнакомым человеком, но, не зная, как лучше поступить, выбирал чёткий и проверенный метод — а-ля «само пройдёт». Это чувство не мешало ему заниматься, но всё же Сычжую пришлось признать, что он совсем не терпеливо ждал конца уроков, чтобы проводить Лань Сялу до машины её родителей и обмолвиться парой слов.
У девочки, по его словам, было красивое лицо и большие черные глаза — она напоминала маленького игривого котёнка. Сычжую нравилось, как сидела на ней школьная форма — не так, как на других, словно именно это выделяло из толпы одноклассниц. Ещё ему нравились её прямое каре и черные волосы. Они пахли лавандой, но, по словам Лань Юаня, не настоящей и оттого не слишком-то и приятной. Он это понял, потому что натуральной лавандой всегда пахло от Цзинь Лина — в его комнате в Башне Кои круглый год стояли свежие веточки распустившихся фиолетовых цветов, и именно к этому запаху Сычжуй был привычен. Лань Сялу была тихой, смирной и очень смущающейся, когда А-Юань пытался завести с ней разговор.
Собственно, поэтому он и пришёл к отцу.
— Я не знаю, что мне сделать, чтобы она не боялась со мной говорить, — спустя безостановочное двадцатиминутное восхваление всех высоких качеств девочки, выдал свою проблему Лань Юань. — Я помогаю ей с заданиями, если у неё возникают проблемы, и не оставляю одну, когда ей страшно. Но ей всё равно со мной неловко — она смущается.
Вэй Ин же, тронутый доверием сына до самых глубоких уголков своей раздробленной души, украдкой смахнул со скулы скупую слезу — то была секундная слабость, — после чего подобрался и сделал глубокий вдох.
— Ты обратился по адресу, мой юный Ромео, — похвалил сына Усянь, ничуть не горделиво подняв подбородок. — Я в своё время был Королём женских сердец! С моим опытом мы быстро растопим сердце твоей прекрасной девочке!
Лань Юань недоверчиво его осмотрел, но не посчитал нужным выразить своё сомнение вслух. Но тут Вэй Усянь, вспомнив ещё один поучающий момент, нахмурился и, подняв указательный палец, тыкнул им в лоб сыну.
— А-Юань, перед тем как мы разработаем план «L», я хочу знать, чего тебе от меня нужно.
— Совета будет достаточно, папа, — улыбнулся Сычжуй. — Но ты же поможешь мне, если что-то пойдёт не так?
И пока они с упоением стали обсуждать особенности женского восприятия мира, незаметно подкралось восемь часов вечера, и в дом, полный тёплого света, вернулся Лань Чжань. На удивление, он не был встречен и не мужем, и не сыном, но с кухни довольно приветливо до него донёсся отчётливый запах гари — суп, что варил Вэй Ин, был напрочь им забыт.
Следующим утром Лань Сычжуй стоял у главного входа школы и, игнорируя тянущую боль в спине из-за наказания-стояния-на-руках за безответственное поведение на кухне, прокручивал в голове, словно мантру, наставления отца.
Девочкам нравятся цветы и романтика. Они любят сказки про принцесс и отважных принцев. Им не нравится грязь и грубость. Нужно быть вежливым и улыбчивым. Ни в коем случае не пытаться исправлять или поправлять — девочки всегда всё знают лучше. Хочешь понравиться? Соглашайся с каждым их утверждением. Им нравится, когда ими восхищаются. Нужно говорить больше комплиментов — они любят ушами, но всё равно, принимая решения, будут смотреть на действия.
Если честно, это описание подходило не только для девочек, но Лань Юань смиренно принял слова отца за данность. Всё же папе действительно удалось чуть больше узнать об этом: наверняка за его плечами был немалый жизненный опыт в подобных вещах. Хотя тот факт, что Вэй Ин всё-таки женился на мужчине, а не на женщине, о чем-то явно Сычжую намекал, но он не хотел об этом думать. Вряд ли бы его второй отец, Лань Ванцзи, был бы более благосклонен, если за ним ухаживали бы менее элегантно, чем за девушками.
Так что Лань Юань стоял у крыльца школы, нервно дожидаясь Лань Сялу. Уроки ещё не начались, потому обширная площадь во дворе напоминала пустошь: здесь было тихо, а один-два ученика, что приехали слишком рано, равномерно размазались по стоящим среди кустов белых роз лавочкам. Сычжуй терпеливо ждал. Из-за того, как тревожно билось его сердце, ему хотелось прикусить губу — так всегда делал Цзинъи, когда нервничал. Интересно, как сейчас у него проходят занятия? Он ведь учится в смешанном классе: там и мальчики, и девочки разом, наверняка ему намного легче удаётся общаться с противоположным полом. Надо бы спросить его об этом.
Время шло. Во дворе начали образовываться кучки из учеников: старшие классы, отдаляясь от младших, собирались под деревьями и о чём-то негромко, сонно переговаривались. К Сычжую уже подходили его одноклассники, но он на правах старосты просил их собираться у ближайшей ко входу лавочки и отсылал от себя. Уже позднее к ним подошёл и классный руководитель — никогда не сонный, но всегда уставший. Лань Юань, поглядывая на часы, стал волноваться ещё больше. Вдруг он ощутил неприятную липкость рук и остервенело потёр ладони о брюки. Так нельзя, но выбора у него не было — он терял терпение, дожидаясь.
Наконец, когда большой циферблат на третьем этаже школы пробил половину восьмого, на голову Сычжуя упало разочарование: к воротам подъехала черная машина. Лань Юань ей особо не заинтересовался — то приехал дедушка, а это значило, что сегодня Лянь Сялу не будет. В школу запрещали проходить тем, кто приезжал на занятия позже директора.
Классы учеников, от старших к младшим, выстроились от ворот к крыльцу школы и низким поклоном приветствовали учителя. Сычжую следовало бы быть со своим классом, но он предпочёл дожидаться у самих дверей школы. Любого другого ученика за это бы жестоко наказали — всё же в Гусу Лань на первом месте стояла дисциплина, а такой неаккуратный жест являлся вопиющим неуважением. Но Лань Цижэнь, приметив маленькую фигуру своего внука на возвышающемся над площадью школьном крыльце, ничего не предпринял: всё же Лань Юань был наследником Гусу Лань, оттого имел все права находиться на ступень выше всех остальных учеников.
Занятия проходили смутно. Сычжуй, зная, что Лань Сялу не увидит, всё равно выглядывал её класс на перемене: её одноклассницы беспрестанно щебетали в какой-то своей маленькой кучке. После пятого урока — последнего на сегодня — Лань Юань набрался смелости подойти к девочкам и спросить, где же потерялась их староста. Они не ответили. Всё его волнение было бессмысленным с самого начала.
Увидеться им удалось только в музыкальной школе. Лань Сялу, завидев его, сама подошла и, хоть и не была обязана, попросила прощения — ей уже сказали, что он её искал.
— Мне нужно будет отработать сегодняшний пропуск, — опустила она печальные глаза. — А-Юань… Если ты не против… Не мог бы ты… Ну…
Тем вечером Вэй Усяню дали от ворот поворот: приехав забрать сына, он уехал только с племянником, потому что Лань Юань с горящими глазами и тем самым выражением лица, что означало «я не приемлю твоих отказов», сел в машину к родителям Лань Сялу и счастливо помахал ему ручкой, мол, до вечера, папа.
— Нет! Ты представляешь, Лань Чжань! — возмутился Вэй Ин уже на своей кухне, забравшись на колени мужа и используя его пиджак как носовой платок. — Просто взял и уехал! Нет, он, конечно, спросил моего разрешения, но я чувствую, что спросил он из вежливости! Если бы я отказал, он бы всё равно поехал! Сколько ему вообще? Два года? Три? Он только говорить начал! Ему ещё нужно готовить пюре из овощей и в манеже с ним сидеть! Он ещё такой маленький, Лань Чжань, а уже куда-то от нас уходит, я не вынесу этого!!!
— Ему десять, — невозмутимо пригладил его волосы Ванцзи, нежно-нежно проведя кончиком носа по скуле Вэй Ина. С его-то драматичностью не закатить истерику по такому действительно вескому поводу могло считаться преступлением по его личному внутреннему законодательству, поэтому Лань Чжань стойко выполнял свою супружескую клятву: и в горе, и в радости.
— Он только сделал первые шаги и сделал их от меня! Это оскорбление!
— Это любовь.
— Не любовь это! — сказал, как отрезал, Усянь и тяжело вздохнул, утирая несуществующие слёзы. — Это всего лишь первая влюблённость, ей по определению нельзя быть настоящей любовью.
— Но ведь ты — моя первая влюблённость, — неотрывно смотря в светлые глаза, прошептал Ванцзи, — и самая настоящая любовь.
— Ой, ну это ведь ты, — закатил глаза Вэй Ин, но в улыбке всё же расплылся, ластясь к сильным рукам с ещё большей нежностью. — У тебя всё не слава богу и не как у людей. Слушай, если всё-таки я прав, то совсем скоро А-Юань начнёт из-за этой его любви сильно страдать. Мы должны сделать всё, что в наших силах, чтобы он пережил и этот кризис хорошо.
Но время шло, а «кризис» так и не наступал. Сычжуй не то чтобы хотел делиться с родителями всем, что происходило в его первых отношениях, но даже по совсем не пристальным наблюдениям становилось видно, как сильно он погрузился в своё новое увлечение. Главный страх Лань Ванцзи не оправдался вновь: успеваемость сына нисколько не страдала, хоть А-Юань совсем перестал уделять учёбе свободное время. Вэй Усянь просил слишком не нагнетать — всё-таки первые серьёзные чувства стоило осознать и суметь их пережить так, как это возможно, чтобы в будущем не было проблем с банальным принятием самого себя.
Наверняка под влиянием меняющегося мировоззрения Лань Юань вскоре выразил желание прочесть что-нибудь, его словами выражаясь, «менее детское». Школьная программа с её легкими произведениями была уже на сто рядов перечитана и изучена — Сычжуй лишь вздыхал, отмечая галочками уже известные себе книги в списках чтения на лето. И поделившись этой печалью со своим старшим дядей, Лань Сичэнем, А-Юань сразу же получил в свободное распоряжение внушительные стопки новых книг. Там был и Толкин с его «Властелином колец», и Дюма с «Мушкетёрами», и даже нашлись четыре тома «Войны и мира», к сожалению, на исконном русском языке. Но среди всего этого богатства — а иначе не назвать, особенно если посмотреть, как Сычжуй с ними обращался — А-Юань почему-то остановился именно на Шекспире.
— «Ромео и Джульетта» — это же великая история любви? — спросил мальчик, аккуратно листая плотные страницы.
— Это трагедия, — улыбнулся ему Лань Сичэнь. — А насколько она великая ты можешь решить для себя сам, когда прочитаешь.
— А что Вы думаете об этом, дядя?
— Это всего лишь история любви. Не более.
— Но как же так? Её наверняка не просто так называют трагедией. Трагедия — это всегда что-то очень плохое!
— Мир полнится трагедиями, А-Юань. И людей, переживших нечто подобное, слишком много, чтобы назвать это исключительными случаями.
— С людьми часто случается что-то плохое, когда они влюблены? — не поверил Сычжуй, нахмурившись и посмотрев на Цзэу-цзюня. — Неужели они становятся слишком уязвимыми? А Вы, дядя, знаете людей, которые сильно пострадали от любви?
Лань Сичэнь не ответил, отведя взгляд. Лань Юань, почувствовав неладное, расспрашивать не стал.
Но «Ромео и Джульетту» он прочёл. А потом страдал ещё пару дней, сокрушаясь из-за страшного сюжета и отказываясь верить, что такое действительно возможно. А главное — как же глупо получилось! Неужели и в жизни какой-то пустяк может перечеркнуть всё счастье будущего? Насколько же жестока реальность, если не даёт шанс таким сильным чувствам?
За первым произведением следовало второе, за одной историей шла другая — и вот к концу мая Сычжуй изучил уже так много произведений, полных несчастной, вечно отчего-то хрупкой любви и заподозрил что-то совсем неладное.
В детстве ему рассказывали сказки. Они всегда были с принцессами, рыцарями и драконами, с прекрасными замками, тернистыми рощами и злыми колдуньями. А главное — они всегда заканчивались хорошо. Рыцарь встречался с принцессой, разрушая все проклятия зла поцелуем искреннего чувства, они женились и жили долго и счастливо. Любовь, связывающая их, была волшебной, чистой, непоколебимой, и именно к такому её облику Лань Юань был привычен. Все эти сказки очень хорошо отражали то, что мальчик мог наблюдать каждый день у себя дома: его родителей связывала такая же сильная, безусловная любовь. Она действительно исцеляла и успокаивала, она была тёплой и похожей на горячий шоколад на Рождество.
Но сейчас Сычжуй из книги в книгу видел какую-то… совсем другую любовь. От сказочной её отличало то, что она не была всемогущей. Она не могла спасти, излечить, сотворить великое чудо. Отчасти это было понятно: книги ведь изображали реальную жизнь, в которой никогда не было места волшебству — А-Юаню пришлось смириться, что он никогда не станет великим колдуном, ещё в четыре года. Но всё же это как-то… разочаровывало?
Опять же, до поры до времени. Сычжуй, несмотря на всю новую литературу, продолжал верить в ту самую первую, сказочную любовь: да, слова старшего дяди были против этого, но ведь… родители, совсем как в мире волшебства, жили душа в душу, а значит — такая любовь действительно существовала. И Лань Юань хотел именно такую же себе.
Однако его вера, будто назло, вскоре стала терпеть нападки со всех сторон, Сычжуй в какой-то мере даже стал недолюбливать свою наблюдательность.
Однажды мальчику не посчастливилось обратить своё внимание на то, как по-разному родители могут относиться к собственным детям. Вообще-то это случилось потому, что Лань Сялу жила совсем напротив какой-то общеобразовательной школы, и Лань Юань, в один из вечеров дожидаясь, когда за ним приедет отец, стоял на крыльце её дома в тот момент, когда прозвенел завершающий учебный день звонок. От скуки Сычжуй подошёл к ним ближе — всё же ему, как ученику частной академии, было интересно узнать, как проходит окончание уроков в среднестатистических школах — и по привычке оглядел окружающих людей, ожидая увидеть в их лицах неяркое выражение радости встречи после долгой разлуки. Но почему-то не увидел. Более того — на лицах встречающих детей взрослых чаще встречались раздражённые, даже брезгливые выражения.
Нет, конечно, Лань Юань понимал, что у всех бывают тяжелые дни: у того же Саньду Шэншоу, судя по его хмурому виду, вся жизнь была тяжёлой, но даже он — самый мрачный человек из всех, кого Сычжуй только мог знать — светлел при одном взгляде на А-Лина. Конечно, он не переставал ругаться, и тон его не терял резкости, но Лань Юань всё равно видел, как смягчались его черты лица, стоило Цзинь Лину появиться в его поле зрения. За последний год Сычжуй точно убедился в том, что любовь — это что-то безусловное, не поддающееся контролю. Её невозможно изобразить, о ней невозможно соврать, ведь любовь — это диалог двух сердец, двух душ, чувствующих и понимающих друг друга на другом, подсознательном уровне. А душа всегда чувствует ложь.
И вглядываясь в лица странных взрослых, Лань Юань с ужасом понял, что никакой любви в них нет. Или есть, но не к их детям. И от этого стало жутко.
Сычжуй чуть ли не с содроганием смотрел на то, как мужчины любовно поглаживали капот блестящей дороговизной машины, и даже не здоровались с серевшими в их присутствии детьми.
Как же такое возможно? Чтобы люди не любили собственного ребёнка, предпочитая ему что-то низкое, материальное, бездушное?
Нет, опять же, справедливости ради, Вэй Усянь тоже обожал своего «Магистра дьявольского культа», бережно и трепетно относясь к каждой составляющей детали. Он не подпускал к машине ни знакомых, ни профессиональных механиков, ревностно оберегая её от чужих рук, и сам занимался ремонтом, иногда не вылезая из гаража сутки напролёт. В такие его эпизоды Лань Юань частенько приносил отцу апельсиновый сок и самые простые бутерброды собственного, ещё кривоватого приготовления. И пока Вэй Ин с удовольствием сытого и согретого любовью человека продолжал ковыряться в двигателе, мальчик сидел поодаль от бугатти, на чёрном кожаном диване, подвешенном на массивных железных цепях под потолком гаража вместо качелей, и читал вслух или сводки новостей из ленты какого-то сатанистского паблика, или книги из школьной программы, или рабочие документы из Юньмэна. Иногда ему становилось интересно, как в этом наборе железа можно так долго возиться — его тётя, всегда предпочитавшая экологию современным удобствам, довольно пренебрежительно относилась к механике и часто говорила, что внимания эта область совсем не стоит. Лань Юань поначалу просто принял её скепсис как данность, но со временем стал его ещё и разделять. Его совершенно никак нельзя было увлечь всякими проводами из уроков физики для начальных классов, а собирать какие-то установки он перестал даже из банального конструктора — до того Сычжую было тоскливо и неинтересно. Но всё же трепетную любовь отца к машине он уважал и почитал, оттого и пытался иногда вникнуть в суть его работы над ней, однако, единожды замарав свою белую водолазку в непонятного происхождения чёрной массе, Лань Юань с психу зарёкся никогда не заглядывать под капоты машин. Лань Цзинъи в этом вопросе от него вновь отличился: однажды приглашённый посмотреть на внутренности «Магистра» А-Мин так быстро и безнадёжно влюбился во всю эту масляную грязь и скрежет металла о метал, что теперь, всякий раз приезжая к старшему брату в гости, он в первую очередь мчался в гараж: если там корпел над машиной Вэй Усянь, то ему разрешалось поковыряться в верхних слоях и поучиться что-то куда-то вливать и что-то с чем-то спаивать. В общем, в такие вечера Лань Юань со скукой и некоторой обидой брошенного собственным братом ребёнка наблюдал за ними издалека.
Но несмотря на такие моменты, Сычжуй знал, что его па никогда не поставит в один ряд машину и семью, поэтому его наивному сердцу пришлось пережить сокрушительный культурный шок от осознания, что некоторые взрослые люди действительно оценивают значимость машин, квартир и денег гораздо выше, чем значимость собственных детей и супругов.
Но ещё более разрушительным для его мировоззрения стало явление, называемое «супружеской изменой». Об этом он узнал на визите в Башне Кои.
— Что у тебя за лицо? — буркнул Жулань, оторвавшись от своей цветной бумаги и мотнув головой.
— Ты только что назвал Мо Сюаньюя своим дядей? — тоже бросив своего недоделанного журавлика, прямо спросил Сычжуй.
Цзинъи, со скоростью молнии взглянув на них обоих, с громким рыком отшвырнул свою уже третью жалкую попытку в оригами и вскочил на ноги.
— Ну наконец-то! Я думал, вам действительно нравится эта скукотень! — от охватившего его раздражения Лань Мин чуть не опрокинул низкий столик, за которым они сидели.
Цзинь Лин бросил на него крайне скептичный взгляд — они сидели каких-то пятнадцать минут, пять из которых Мо Сюаньюй объяснял ребятам самые простые фигурки, которые можно было сделать из бумаги. Выходило лучше всего, конечно же, у Сычжуя — сказочно обращаться с бумагой его прямиком с пяти лет учил Вэнь Нин; Цзинь Лин из вредности пытался сделать лучше, чем у А-Юаня, потому торопился и не следовал тому алгоритму, который ему указали, из-за чего у него выходило вкривь и вкось, а Лань Мину с самого начала не понравилось их нудное занятие, ведь надо было сидеть на месте и сосредотачиваться на мелкой, никому не нужной, совершенно бесполезной, долгой работе. Но как бы силён ни был его внутренний протест, бросать друзей ему совсем не хотелось, поэтому, пересилив себя, все это время он драматично и самозабвенно страдал, совсем не стараясь и комкая разноцветные листы один за другим.
— Пойдём в Солнечную залу? — предложил Цзинь Лин, глядя на нетерпеливые похождения друга вокруг стола. — Или в Залу Древа. Её совсем недавно обустроили, посмотрите хотя бы.
— О, это та комната, в которой сетью из чистого золота сделано твоё генетическое древо? — спросил Цзинъи, расцветший на глазах. Он тут же бодрым шагом направился к двери, хоть и не знал, куда идти.
— Чистое золото слишком мягкое, — возмутился Цзинь Лин, нагнав друга только на выходе из комнаты. Сычжуй, как обычно, тенью последовал за ними, лишь негромко вздохнув: за А-Лином он стал замечать частое игнорирование задаваемых ему вопросов. — Из него невозможно сделать что-то нехрупкое, так что для сети использовали золото семьсот пятидесятой пробы. И вообще, откуда ты знаешь?
— Мне одноклассники рассказали, — бодро пожал плечами Цзинъи, но в его интонации вдруг проскользнули непривычные нотки, насторожившие Сычжуя. — Некоторые так сильно свихнулись на Ланьлин Цзинь, что аж противно.
— Какое дело школе Вашингтона до Ланьлинской гимназии? — равнодушно отозвался Цзинь Лин, совсем не заинтересованный и будто бы из вежливости спросивший. Естественно, он не заметил, с какой ненавистью сверкнули глаза Лань Мина.
— Вот именно!
Лань Юань, наконец-то вникнув в их разговор, резко остановился и посмотрел на своего брата. А Цзинъи, мгновенно почувствовав на себе взгляд, оглянулся на него в ответ и, когда Цзинь Лин обогнал их обоих на два шага, медленно и даже как-то агрессивно помотал головой, приняв одно из своих самых серьёзных и даже устрашающих выражений лица.
Сычжуй знал, что Лань Мин в последнюю неделю был серьёзно наказан за какой-то выходящий из всех рамок приличий и их воспитания поступок. Его наказание было приостановлено на время визита в Башню Кои, но по возвращении в Вашингтон он всё ещё будет должен его отрабатывать. Все наказания Лань Юаня длились не дольше двух дней, потому он очень долго не мог понять, что же такого мог натворить Цзинъи, что его усадили аж на две недели. Он ведь… просто не мог сделать ничего плохого намеренно, особенно с его простодушием и милосердием.
Но сейчас на Лань Юаня свалилось осознание. Наказание Лань Мина началось в тот же день, что и была опубликована новость о новой зале в Башне Кои. Вполне вероятно, что тот просто наткнулся на какие-то неприятные разговоры о Ланьлине, или фамилии Цзинь, или о самом Цзинь Лине, и Цзинъи в силу своего обострённого чувства справедливости ввязался в драку. Это бы объяснило, почему А-Мин хромал первую тройку дней и носил чуть более закрытую одежду, чем обычно.
— Чего встали? — возмутился Цзинь Лин, скрестив руки на груди и посмотрев почему-то только на А-Юаня. — Ты сегодня странный, знаешь?
— А ты не отвечаешь на вопросы с первого раза, знаешь? — раз уж они обмениваются любезностями, внёс свою лепту Лань Юань. — Я не знал, что Мо Сюаньюй приходится тебе дядей. По какой линии?
— А ты когда-нибудь видел Дядю Мо в Юньмэн Цзян? Конечно, он брат моего отца.
— Но я никогда не слышал, чтобы у твоего отца были сиблинги? — уточнил Лань Юань, игнорируя странное выражение лица Цзинь Лина. — Да и на уроках этики, когда мы проходили генетические древа известных фамилий, Цзинь Цзысюаня называли единственным наследником.
— Единственным официальным наследником, — ядовито поправляет его Жулань, смирившись с его настойчивостью. — У меня слишком много родни, и я не особо вникал, но мне говорили, что Мо Сюаньюй, как и Госпожа Цинь, как и ещё где-то с десяток имён на Грин-Вуд — это всё внебрачные дети моего деда. То есть они как бы приходятся моему отцу сиблингами по крови, но официально это никак не закреплено.
— А Ляньфан-цзюнь? — спросил Цзинъи, все ещё вышагивая впереди.
— Мой младший дядя тоже приходится братом моему отцу по их отцу… Ну, то есть… — Цзинь Лин закатил глаза и вздохнул так тяжело, будто ему действительно не верилось, что он пытался проговорить это вслух. Он ненавидел историю своей семьи, если это не касалось его родителей. — От Мо Сюаньюя и Госпожи Цинь мой младший дядя отличается тем, что мой дед позволил ему взять фамилию Цзинь.
— Что значит «внебрачные дети»? — нахмурился Сычжуй. Цзинь Лин посмотрел на него так, будто он внезапно оказался беспросветно тупым.
— Ты серьёзно не знаешь? — похлопал он глазами, и это вышло так очаровательно, что Лань Юань на секунду забыл, о чём они говорили. — А ты, А-Мин?
— Не-а, — легко махнул рукой Лань Мин, подпрыгнув на месте. — Но дядя Не говорил, что хорошую вещь браком не назовут, так что…
— В каком мире вы живёте вообще? — возмутился Жулань, хлопнув ладонью по лбу Цзинъи.
— Это в каком мире живёшь ты?! — почти завопил Лань Мин, не успев увернуться. — У нас нет такой кучи близкой родни, которую надо знать в лицо.
— Далеко не все браки заключаются по любви, — обратился Цзинь Лин прямо к Сычжую. — По крайней мере, в истории последних десяти поколений моей семьи с обеих сторон, по любви женилось только девятое.
— Твои родители? — улыбнулся Цзинъи, перекинув через плечо Жуланя руку.
— Мои родители, — гордо заявил Цзинь Лин, но серьёзного вида не потерял. — Но если люди друг друга не любят, то и верность хранить друг другу не будут, отсюда и рождаются дети не от законного супруга, а от человека на стороне. То есть, внебрачные дети.
— Но зачем… В чём смысл брака, если в нём нет любви? — нахмурился Лань Юань, почти физически ощущая, как трещат, разбиваясь, его воздушные замки.
— Тётя Цинь сейчас бы сказала, что ты счастливчик, — усмехнулся Жулань, лёгким взмахом руки убрав волосы со своего лица. — Брак это не про любовь. Это про выгоду и обязательство.
После того дня Сычжуй, по его личным ощущениям, перестал разговаривать дня так на три. Его разочарование было так велико, что он даже бросил дочитывать «Сон в летнюю ночь» и в один день вернул дяде все книги, что были им предложены. «В них всё равно ничего правдивого нет», — сказал он, пожав плечами. Он чувствовал себя обманутым и, даже не отдавая себе отчёта, ждал, когда жизнь снова подкинет ему что-то эдакое, из-за чего он совсем потеряет очарование в любви.
Но жизнь ему ничего не подкинула извне. Это созрело в нём самом.
Он хотел любви, как у своих родителей: чтобы были и взаимность, и понимание, и забота. Чтобы душа цвела, птицы пели, солнце светило ярче и все невзгоды казались бы ничтожными на фоне этого великого чувства.
Но Лань Юань, в один вечер возвращаясь домой с очередной прогулки с Лань Сялу, совсем спонтанно подумал, что это не она.
Что это всё — не то.
Его чувство, которое он называл «влюблённостью», на самом деле очень мало походило на то, что было описано в сказках и даже книгах. Всех героев во всех историях связывало одно: непреодолимое желание быть рядом со своей любовью и бесконечные терзания из-за препятствий на пути к нему. Но Лань Юань вовсе не хотел быть с Лань Сялу всё своё время. Она и так, когда привыкла к компании Сычжуя, стала слишком… близкой? А-Юань не знал, как назвать это правильно, но порой рядом с ней ему становилось не по себе. Он не хотел держать её за руку абсолютно всегда, как и разговаривать только с ней, но она расстраивалась и обижалась, если Лань Юань отстранялся от неё и посвящал своё внимание кому-то другому. Чувство вины из-за её грустных глаз из раза в раз становилось всё более ощутимым, а волнительный трепет, которым наполнялось его сердце рядом с Сялу, однажды пропал насовсем. Было очень странно ощущать что-то… неприятное по отношению к человеку, одно отсутствие которого когда-то могло ужасно огорчить и взволновать. Чрезмерная тактильность Лань Сялу вдруг стала раздражать, хотя раньше даже очаровывала, запах искусственной лаванды от её волос с каждым днём становился всё невыносимее, а её прекрасная улыбка перестала отзываться где-то внутри вспышкой приятного удовлетворения.
Сычжуй, не понимая, в какой момент всё пошло не по сценарию, старался вести себя так, как вёл себя в самом начале: провожал девочку до дома, дарил много сладостей и красивых блестящих украшений, помогал ей с домашними заданиями, тайком угощал запрещёнными в школе снеками и не позволял себе отпускать её руку, как бы неприятно ему бы ни было. Всё же лао-па всегда говорил, что стоит быть верным своему слову, и если Лань Юань признался, что влюблён, то будет держаться за эту клятву до последнего.
Но ему также пришлось признать, что думать о Лань Сялу было намного приятнее, чем быть с ней на самом деле. И если именно так выглядела его любовь, то, возможно, с его чувством было что-то не то. Он как-то неправильно полюбил её. Почему в нём не появилось тех же стремлений, что и у главных персонажей книг? Ему совсем не хотелось целовать Лань Сялу — это казалось чем-то безмерно мерзким, да и о каких поцелуях вообще могла идти речь, если ему даже за руку держать её было неприятно?..
У родителей точно не было таких проблем. Они целовались всегда, абсолютно всегда, и Сычжуй иногда всерьёз задумывался, как у них такими темпами не отвисли губы, но лезть и расспрашивать ему совсем не хотелось. Это не его дело. Но они любили друг друга совсем как в книгах — самозабвенно и преданно. Значит, также должен любить и А-Юань? Почему его чувства были совсем не такими?
Ему несомненно нравилась Лань Сялу. Если бы он видел её не так часто, то он бы каждую встречу держал её за руки и посвящал бы ей каждую минуту их встречи. Но каждая перемена в школе, каждый урок в музыкалке, дорога до её дома, прогулки на выходных — она буквально была везде и повсюду, едва ли в лёгкие не попадала вместе с воздухом и этим приевшимся лавандовым запахом. Казалось бы, влюблённому человеку это — мечта. Но разве Сычжуй не влюблён?
Он не хотел говорить с кем-либо об этом — ему казалось, его не поймут. Всю жизнь он хотел себе ту самую настоящую любовь, что связывала его родителей: они нуждались друг в друге, они тянулись друг к другу, они страдали друг без друга и это казалось таким нормальным и правильным, как будто само мироздание существовало лишь на их единстве, — но, похоже, он оказался на неё не способен.
Но что же ему оставалось? Неужели Лань Юань однажды повторит судьбу всех тех несчастных, что никогда не знали душевной близости? Ему тоже, как всем поколениям семьи А-Лина, придётся насильно разделить свой внутренний безопасный мир с кем-то другим? Неужели у него не будет выбора, кроме как смириться и позволить кому-то топтаться на том, что было для него значимо? А что случится, если он даст клятву, но внезапно познает ту самую любовь?
А сколько продлятся такие муки? Стоят ли они того?
Насколько вечна эта самая любовь?
С такими мрачными настроениями, спутанными мыслями и полным беспорядком в голове Лань Юань приехал на летние каникулы к тёте и дяде в Сан-Франциско, даже не попрощавшись с Лань Сялу. У него в последнее время совсем настроение стало ни к чёрту — Вэй Усянь вскользь обозвал это «тем самым» кризисом, но Сычжуй его совсем не понял. Потому, по приезде в родные стены семейного пентхауса, он вернулся в свою комнату и продолжил страдать уже там.
Любовь была. Любовью полнился весь мир. Лань Юань видел её собственными глазами и жил с ней бок о бок. Он сам был источником этой любви. Но почему, почему она со всех сторон была совсем разной? Лань Сялу его любила и похоже, что как в книгах — трепетно, самозабвенно, тепло. Она не выносила разлуки, успев позвонить за последние сутки, что Сычжуй не выходил на связь, раз тридцать шесть, и не могла делить внимание Лань Юаня с кем-то другим. Она не улыбалась, если его не было рядом, и не ложилась спать, если не получала сообщение с пожеланием добрых снов от него. Но насколько Сычжуй был ответствен за её чувства? Мог ли он как-то на них повлиять? И что ему делать, если он… поспешил? Ошибся? Как объяснить то, что Юань не хотел видеть её, не хотел говорить с ней, даже не хотел проститься перед долгим расставанием?
Что он чувствовал, когда смотрел на неё раньше? А что изменилось сейчас? Почему изменилось? Что, во имя небес, с ним происходило?!
К вечеру Сычжуй так проникся своим хаосом мыслей, чувства вины, стыда и безнадёжности, что совсем не заметил, как из глаз медленно полились слёзы. Он не понимал, из-за чего, но на душе ему было очень и очень тяжело, почти невыносимо — отголосками спирало где-то в лёгких и не давало спокойно вздохнуть. Мальчик сел на кровати, спешно вытирая мокрое лицо одной рукой. Он сильно сгорбился, из-за чего спина скоро начала ныть, и ему пришлось подняться на ноги. Хотелось найти кого-нибудь, чтобы стены и полумрак не давили так сильно.
— Мне нужна помощь, — пройдя по коридору и выплыв в просторную гостиную, просипел через шмыги носом Лань Юань и даже как-то не задумался, что его лицо, красное и мокрое от слёз, могло здорово побеспокоить тётю.
Вэнь Цин, весь вечер спокойно читающая какой-то увесистый том, мгновенно подскочила с дивана и взяла его лицо в свои нежные, тёплые руки.
— Где болит? — спросила она дежурным тоном, взглядом профессионального врача рентгенируя его с ног до головы.
— Нигде, — запоздало успокоил её А-Юань, всхлипывая, и потянулся к Вэнь Цин всем телом. — Я просто… Я хочу… Мне нужно побыть с тобой.
— Хорошо? — принимая племянника в объятия, легко согласилась Вэнь Цин. Вэй Усянь уже рассказывал, что настроение у мальчика было крайне побитым после окончания учебного года, а ещё, судя по всему, его тело уже начинало подготовку к переходу в подростковый период, из-за чего он становился непривычно эмоциональным и задумчивым. Стоило ожидать, что рано или поздно вся рациональность в мальчике сойдёт на нет, и его подавят переживания. Но Вэнь Цин совсем не зря все эти года всё свободное время уделяла изучению детской психологии, так что она вдруг ощутила, что наконец-то настало то время, когда она может быть очень полезной своему драгоценному ребёнку. — Солнышко, давай мы сначала присядем, и я налью нам твой любимый чай?
Неопределённое бурчание, что прозвучало ей под грудь, Вэнь Цин заранее приняла за соглашение.
Когда в руки Сычжуя подали стакан с зелёной, вкусно пахнущей водой, он посмотрел на неё скупым на эмоции взглядом, и его глаза снова непонятно от чего защипало. Это действительно был его любимый чай — с мятой и ложкой сахара. Он сидел в просторной, освещённой розово-золотыми лучами заката гостиной и вдыхал по-настоящему родной, тёплый запах дома. От этого становилось и легко, и очень тяжело одновременно.
— Я ни от чего тебя не отвлёк? — спросил Лань Юань, перестав гипнотизировать свою кружку и сделав один глоток.
— А ну не зли меня, — нахмурилась Вэнь Цин, сев рядом с племянником и мягким движением руки положив его голову себе на плечо. — Сначала ты приходишь весь в слезах, а теперь спрашиваешь, занята ли я? — в её голосе звучит совсем лёгкая ирония, и этот её тон почему-то заставляет Сычжуя улыбнуться. Он едва слышит её размеренное сердцебиение, но уже от него тяжесть на душе начинает рассеиваться. — А-Юань, ты же знаешь, что ничего не может быть важнее тебя. Расскажи мне, что тебя беспокоит, и я постараюсь помочь.
Лань Юань замолкает, пытаясь понять, что ему лучше сказать первым. Он не мог даже сформулировать то, о чём думал, потому сильно с этого раздражался.
— Я не знаю, с чего начать, — честно признался он, тяжело вдыхая через нос воздух.
— Тогда начни с чего полегче, — ответила ему Вэнь Цин. — Например, сядь так, чтобы тебе было удобно. Расслабь своё тело.
Сычжуй поднял на тётю глаза и едва заметно нахмурился, прислушиваясь к собственным ощущениям. Он не хотел отстраняться от Вэнь Цин — она тепло поглаживала его по спине, а ритм её сердца удивительно хорошо успокаивал, так что А-Юань, следуя за своей детской капризностью, просто перекинул ноги через тётю, прижавшись щекой к её плечу. Так стало гораздо лучше. Может, он бы даже мог здесь уснуть.
Тётя, как в самом раннем его детстве, прижала его к себе потеснее и поцеловала куда-то в макушку — Сычжуй ощутил, как от её дыхания щекотливо разлетелись его волосы. Вообще-то он не любил физический контакт (на это не было особой причины — ему просто не нравилось) и уже давно старался избегать его всеми правдами и неправдами, иногда поддаваясь на отцовские нежности и позволяя себя целовать, но почему-то эта неприязнь совсем не распространялась на Вэнь Цин. Может, потому что она всегда приятно и как-то по-родному пахла, может из-за естественной мягкости женского тела, а может Сычжуй просто любил её немного иначе, чем своих родителей. В её объятьях он чувствовал себя необъяснимо хорошо, словно возвращался на руки к той самой матери, которую он никогда не знал.
— Где-то в марте мне показалось, что мне нравится девочка, — пробурчал он, когда почувствовал, что к его макушке прижалась щека тёти. — Но оказалось, я не умею правильно любить. Мне очень стыдно перед ней, и я не знаю, что мне делать.
— Что ты имеешь в виду под «правильно любить»? — уточнила Вэнь Цин, прислушиваясь к дыханию и интонации племянника. Она не могла видеть его лица, поэтому приходилось искать другие способы понять его эмоции.
— Хотеть… Быть рядом? — неуверенно ответил Сычжуй. — Отвечать взаимностью на всё? Чтобы было, как у родителей.
— Давай кое-что проясним для начала. У тебя никогда не будет так, как у твоих родителей, А-Юань, — нежно усмехнулась женщина. Кажется, её слова мальчику не понравились: он вдруг резко и поверхностно вдохнул, словно собирался снова заплакать. — Ты же знаешь, что все люди разные. Каждый проживает свою жизнь и имеет за плечами уникальный опыт. Он и влияет на будущее людей, а особенно — на их восприятие мира и чувства. Как думаешь, сможешь ли ты любить также, как твой лао-па, не узнав, что заставило его любить именно так?
— А если узнаю? — упрямится Сычжуй, внутренне напрягаясь.
— Этого тоже будет недостаточно, ведь вы совсем по-разному прочувствуете эти ситуации. Это как… — она на мгновение сжала губы, пытаясь найти более простой пример. — Как если я порежу палец и скажу, что мне больно. Ты будешь знать, что это больно, но насколько именно — не узнаешь, пока сам не порежешься. И то твоё восприятие будет отличаться от моего, ведь у каждого свой болевой порог. Так же и с чувствами. Ты никогда не попадёшь в ситуации, идентичные тем, что пережили твои родители, оттого никогда и не будешь чувствовать что-то так, как они.
— Но это значит, что абсолютно все люди по-разному чувствуют одно и то же?
— Верно.
— Тогда как люди понимают, что это одно и то же?! — возмутился Лань Юань, подняв голову, чтобы увидеть глаза тёти. В розовом свете заката она была очень красивой. — Я вот думал, что влюблён в Лань Сялу, и она тоже думала, что влюблена в меня, но если она хотела постоянно меня видеть и держать за руку, то я ни того, ни другого не хотел. У нас просто разное представление о любви или всё-таки кто-то из нас ошибается?
— Мне кажется, тут и то, и другое, — не теряя спокойствия, мягким взглядом Вэнь Цин смерила недовольно-возмущённое лицо мальчика. Её зелёные глаза выражали что-то таинственное, и Сычжуй, подчинившись её подавляющему спокойствию, вмиг потерял весь запал. — Во-первых, любовь тоже не может быть одинаковой. Кому-то важно касаться, кому-то слышать, кому-то получать внимание или подарки — у этого чувства очень много языков. Но в твоём случае роль играет совсем не то, как ты её выражаешь, а то, как ты её воспринимаешь. В психологии есть модель, которая очень относительно описывает, как люди ведут себя в отношениях. Не обязательно романтических. В общем-то её суть состоит в том, что существует «здоровая» привязанность и несколько видов «нездоровой», и у человека формируется одна из них под влиянием значимого взрослого в очень раннем детстве, когда ребёнок нуждается в безопасности и защите.
— Что значит «значимый взрослый»?
— Тот, кому ребёнок доверяет больше остальных. Обычно это мама, реже — отец. Могут быть и другие взрослые. У тебя, например, какое-то время была я. А потом им стал Ханьгуан-цзюнь.
— А почему сейчас не ты? Мы ведь общаемся, и я доверяю тебе, — Лань Юань, очевидно, заинтересовавшись, пересел с колен тёти, чтобы видеть её лицо.
— Нам пришлось с тобой расстаться, солнышко. Я ухаживала за тобой года полтора, прежде чем мне пришлось тебя доверить твоим нынешним родителям, — совсем не весело улыбнулась Вэнь Цин, опустив взгляд. — Ты, должно быть, очень тяжело это переживал. Я не знаю. У меня не было возможности узнать, прости меня, — она на какое-то мгновение замолчала, глядя в одну точку. Сердце Лань Юаня снова опустилось: ему вдруг стало больно за тётю, и он постарался хоть как-то её утешить, взяв её руку в свои и поцеловав тыльную сторону ладони. Помогло — Вэнь Цин, резко подняв блестящие влагой глаза, сначала выглядела испуганной, но потом нежно усмехнулась и провела пальцами по его голове. — Теряя одного значимого взрослого, ребёнок стремится найти другого, и ты тоже смог довериться Ханьгуан-цзюню. И он тебя уже никогда не оставит. Поэтому я думаю, что у тебя всё же сформировалась надёжная привязанность. Как ты там говорил, тебе не хотелось видеть твою девочку?
— Мне кажется, что её слишком много, — нахмурился Сычжуй, вспоминая свои ощущения. — С ней как будто дышать тяжело. Мы видимся в школе на каждой перемене, мы вместе едем в музыкалку, мы сидим там за одной партой, а потом ещё и уроки делаем вместе. А она ещё хочет видеться на выходных и постоянно держать меня за руку! Это для меня слишком, но она расстраивается и обижается, когда я говорю ей об этом. Я может был бы и рад держать её за руку и гулять с ней, но не так часто!
— Господи прости, связался с тревожником, — тяжело вздохнула Вэнь Цин. — У меня для тебя хорошая новость и плохая. С какой начнём?
— С хорошей, — незамедлительно ответил Лань Юань, улыбнувшись в ответ на улыбку тёти.
— Ты любишь. И тебя любят. Но ты любишь правильно, а тебя — нет.
— То есть как это? — снова почувствовав волну возмущения, отозвался мальчик. — В книгах почти все персонажи проявляют свою любовь как Лань Сялу! У родителей, наверное, всё то же и так же! Повсюду любовь именно такая, как у них, и только моя отличается!
— Так а с чего ты взял, что в книгах тебе будут писать исключительно правду, — усмехнулась Вэнь Цин. — Даже в научной литературе бывают ошибки и фанатичные авторы, что уж говорить про художественную? — лицо Сычжуя в этот момент передало какую-то странную эмоцию то ли облегчения, то ли глубокого шока. — Но, думается мне, ты читал что-то из классики, верно? А она была написана пару веков назад. Нельзя сравнивать то время и нынешнее. Да, люди чувствовали всё то же самое, что и сейчас, однако и воспринимали это через призму своей культуры, а в двадцать первом веке подобное мышление просто недопустимо. Книги пишут такие же люди, как ты и я, они могут ошибаться и транслировать исключительно свою позицию, игнорируя всё остальное. Так что не стоит воспринимать написанное в книгах за истину в последней инстанции, хорошо?
— Ладно, — согласился Лань Юань, тяжело вздохнув. — А плохая новость в чём?
— В том, что в тебе воспитали какое-то слишком рьяное желание терпеть произвол по отношению к себе, — закатила глаза Вэнь Цин, улыбнувшись. — Я поговорю об этом с твоими родителями, а пока послушай меня. Отношения, особенно романтические, в первую очередь должны приносить тебе радость. Они не должны обременять, не должны ограничивать, не должны заставлять тебя плакать. Ну, разве что от счастья — это можно. Ты должен чувствовать себя спокойно и уверено рядом с человеком, которому хочешь отдать своё сердце. И если отношения приносят тебе дискомфорт, то надо или работать над ними — что возможно только с активного участия обоих партнёров, — или уходить.
— Лао-па говорил, что надо держать своё слово, — возразил Сычжуй. — Если я дам слово, что останусь, то я должен буду остаться.
— Остаться даже ценой собственного счастья? Ты действительно выберешь быть верным клятве и носить траурные одежды по своей лучшей жизни? Тебя не припишут к лику святых за добровольные страдания.
Лань Юань сильно задумался, опустив взгляд.
— Милый, я не говорю тебе, что слово ничего не значит. Оно значит, и очень много, однако и отступление бывает стратегическим. Просто так получается, что человеку приходится быть эгоистом. Ты всегда должен думать о своём комфорте в самую первую очередь, ведь если ты не будешь счастлив, то как ты сделаешь счастливым кого-то другого?
Вэнь Цин уже приготовилась к новым возражениям. Конечно, мальчик был очень преданным и очень много взял от Ханьгуан-цзюня, поэтому навряд ли бы у неё получилось одним только словом заставить Сычжуя передумать о важности клятв. Но племянник вдруг поднял на неё посветлевший взгляд и с улыбкой сказал:
— Это как когда у А-Лина началась паническая атака, а я не смог ему помочь, потому что сам испугался и заплакал. Лао-па тогда сказал, что нужно больше учиться, чтобы быть увереннее, чтобы сохранять спокойствие и знать, как помочь другу.
Как же всё-таки хорошо, что Лань Юань сам отлично справляется с домыслами.
— Именно так, солнышко, — улыбнулась Вэнь Цин с облегчением. — Правда, здесь есть ещё один нюанс. Ты, конечно, можешь помогать тем, кому хочешь помочь, однако ты вовсе не обязан это делать. Я имею в виду, что чувства и проблемы других людей — это только их чувства и проблемы, и тебя они никак не касаются. Ты не можешь нести ответственность и за них тоже.
— Мне па об этом говорил, да, — кивнул Лань Юань. Кажется, его действительно отпустило: светлые детские глаза наконец-то засверкали внутренней гармонией и озорством. — А ещё он говорил, что инициатива наказуема. Типа, не надо лезть в чужой монастырь со своим уставом и помогать тем, кто этого не просит.
— Забавно, что твой па действительно тот человек, который буквально лез в чужой монастырь со своим уставом, — усмехнулась Вэнь Цин, вспоминая такой момент из биографии Вэй Усяня. Лань Юань её слова пропустил мимо ушей, увлёкшись новыми горизонтами своих мыслей.
— Тогда мне стоит поговорить с Лань Сялу и сказать ей, что нам стоит перестать… Общаться? О, тогда у меня появится больше свободного времени, я смогу позвать Цзинъи к себе. И у дедушки пожить, и с лао-па на работе посидеть. И даже к А-Лину съездить! Ему бы позвонить, мы уже давно не виделись, — он стал суетливо перебирать те дела, что были ему недоступны из-за занятого времени, но в своей суете вдруг остановился посреди гостиной и встревоженно обратился к тëте. — Но… А если я буду скучать по Лань Сялу?
— По кому ты скучаешь сейчас больше всего? — вдруг спросила Вэнь Цин.
— По А-Лину, — незамедлительно ответил Лань Юань. — А что?
— У меня есть подозрение, что скучать по Лань Сялу ты не будешь, — улыбнулась женщина, со вздохом поднимаясь и унося так и не выпитый чай на кухню. — У твоего сердца уже есть человек, по которому оно готово тосковать.