Когда на его руках впервые очутился А-Юань, Лань Ванцзи только-только исполнилось двадцать два года. Любой бы сказал, что Второй Нефрит Лань ещё сам был ребёнком и совсем не мог совладать с годовалым малышом — так-то оно и было, но только в первые недели их взаимной адаптации друг к другу.
С непривычки Лань Чжань приходил едва ли не в ужас, когда мальчик начинал плакать, и действительно был готов на всё, лишь бы крики и слёзы прекратились. К малышу было страшно даже прикасаться: А-Юань ведь такой маленький, хрупкий, с большими-большими стеклянными глазами, покрытыми тончайшей, хрустальной пеленой доверия и тускло сверкающими ещё не уверенной, только зарождающейся любовью. Предавать доверие наивного крошечного сердца Ванцзи совсем не хотелось, поэтому пришлось в кратчайшие сроки научиться справляться со всеми обязанностями родителя и найти с малышом общий язык.
Он наблюдал, как быстро А-Юань развивался, и старался подстроиться под его темп жизни: никакая работа в то время не могла быть важнее воспитания вверенного в его руки ребёнка. Или, может быть, так думал только сам Лань Чжань, пытаясь забыться в детских играх и в тонком смехе и не думать о скитающемся по миру муже сутки напролёт. Время, проведённое с Лань Юанем, нисколько не спасало от разбитого вдребезги сердца, но ненавязчиво исцеляло тоскующую и одинокую душу. Ребёнок вынуждал Лань Ванцзи смиряться и чувствовать, как бы яростно он не подавлял всю свою боль и злость внутри.
Лань Чжань был внимателен ко всем особенностям ребёнка с того самого первого дня их знакомства: А-Юань тяжело принимал новых людей и очень беспокоился в одиночестве. На нём, таком маленьком и беззащитном, самым страшным образом сказался тот ад, в котором ему пришлось родиться. Поэтому Лань Ванцзи обустроил его окружающее пространство так, чтобы хрупкий детский организм медленно, но верно восстанавливался: начиная с мягкой тёплой постели в личной комнате А-Юаня и заканчивая выработкой режимов сна и питания, так и не сформировавшихся из-за длительного стрессового состояния в первые полтора года жизни. Врачи в один голос твердили, что А-Юаню сильно повезло со здоровьем и беспокоиться не о чем: на сбалансированном питании, специальных массажах и здоровом образе жизни ребёнок быстро вернётся в свою норму развития и ещё гибкая психика без последствий сможет адаптироваться к новой семье и к новому дому. Но Лань Чжань всё равно переживал: ведь сердце, пусть и разбитое, ещё хотело умело биться и любить.
Даже после того, как Вэй Усянь наконец вернулся к семье и всецело погрузился в воспитательный процесс, Лань Чжань продолжал наблюдать за ребёнком и ловить себя на тревожных мыслях: а действительно ли развитие их сына идёт в нормальном, здоровом темпе?
Лань Юань был медлительным и спокойным, никогда никуда не торопился, даже заговорил поздно — в три года. Он был внимательным и тихим, никогда не проявлял к сверстникам большого интереса и любил пересматривать уже знакомые ему мультики. А ещё А-Юань не особо любил бегать и в принципе хоть как-то изображать физическую активность.
Но тревоги мужа Вэй Ин не разделял, даже смеялся: «Ханьгуан-цзюнь, возможно, я тебя сейчас удивлю, но ты в детстве был абсолютно таким же законченным флегматиком! Лань Цижэнь будет в восторге, когда заполучит такого ученика себе в класс». Лань Чжань послушал мужа с долей сомнения, а потом взглянул на поведение сына уже под другим углом. А ведь действительно, он сам был таким: тихим, нелюдимым и самодостаточным. Единственная разница состояла в том, что с Ванцзи всегда был рядом старший брат, за которым он тянулся и чьим вниманием он дорожил.
Лань Юань же в первые года жизни рос один, потому его отчуждённость была заметна особенно чётко. Детские психологи, к которым Лань Ванцзи водил сына каждые полгода на всякий случай, подтверждали слова Вэй Ина: разум мальчика степенно и правильно развивался, даже обгонял сверстников в каких-то областях, и не было никаких намёков ни на расстройства аутистического спектра, ни на последствия рождения ребёнка в условиях выживания. Вэнь Цин, ни разу не ориентированная на работу с детьми, но любящая своего племянника тётя, тоже постаралась изучить вопрос и развеять все сомнения: мальчик прекрасно проходил через все этапы взросления и соответствовал всем нормам, за исключением явного недобора веса и недостатка роста (хотя и это стало уходить в небытие вместе со взрослением А-Юаня). «К тому же, — устало говорила она, закрывая десятый по счёту учебник по педиатрии, — его отец таким же был. Как вспомню его титаническое спокойствие, так дурно становится».
В конце концов тревожному Лань Чжаню пришлось признать, что его сын всего лишь оказался его маленькой копией: чистейшим флегматиком и законченным интровертом.
В свои дошкольные года Лань Юань не особо жаловался, оставаясь в одиночестве. Лет до пяти ему ещё было нужно, чтобы кто-то из родителей сидел где-нибудь неподалёку, но он умел развлекать сам себя и в излишнем внимании не нуждался. Ему хватало тех развивающих игр, которые с ним проводил Лань Чжань по утрам, и ненавязчивых разминающих упражнений с Вэй Ином под конец дня.
Где-то в то же время в А-Юане начала проявляться неприязнь к такому явлению, как принять гостей или же сходить в гости. Не то чтобы Ванцзи часто приглашал кого-то в свой дом — особенно если учесть, что это место было укрытием самого легендарного убийцы мира, — но всё же дядя настаивал на поддержании связи со своей семьёй и дальними родственниками, трудящимися на благо их фамильной организации и поддержании общественного порядка в стране. Всё же Ханьгуан-цзюнь был вторым человеком в Гусу Лань сразу после своего старшего брата, Главы, а потому должен был знать всех тех людей, что работают под его крылом, лично. Особенно, если эти люди приходятся дальней, но роднёй.
Потому иногда в дом заглядывали самые разные люди, объединённые под эмблемой плывущих облаков, и Лань Юаню нет-нет, а приходилось с ними сталкиваться. Как заботливый и любящий отец, Вэй Ин сразу же подмечал, как раздражителен и тих становился ребёнок, стоило только появиться неожиданным гостям на пороге их дома. Конечно, А-Юань вёл себя, как и подобает Второму Наследнику Гусу Лань: был вежлив и тих, в меру дружелюбен и спокоен. Но то было лишь притворством, которое научился воплощать мальчик очень и очень рано. Это было заметно, когда, сидя за общим столом, А-Юань начинал вздыхать и незаметно от отца хмуриться. В конце концов, он старался находить хотя бы один повод — пусть и притянутый за уши, — чтобы скрыться в пустых комнатах дома и избавить себя от общения с множеством незнакомых людей. Уже после визита гостей Лань Юань высовывал из комнаты тёмную макушку и оглядывал гостиную на предмет нахождения там чужаков, но находил лишь папу с самым заботливым выражением лица и бежал к нему, успокаиваться и злиться вместе.
С подачи родителей в Лань Юане рано развилось чувство собственности. Он знал, что дом, в котором живёт его семья, является общим для всех. В нём у него было столько же прав, сколько и у родителей, но вместе с тем они также разделяли между собой и обязанности. Мальчик — на счастье Лань Чжаня — сам стремился к чистоте вокруг себя, потому приучить его к уборке было не так уж и сложно. Однако были в доме такие места, в которых правила менялись. Например, комната родителей: без стука и разрешения входить в неё было запрещено, как и брать находящиеся там вещи, и Лань Юань не задавался вопросом, почему. В его собственную комнату родители тоже принялись стучать и входить лишь по приглашению. Для мальчика было важно иметь собственное личное пространство, в котором он мог делать всё, что захочется: перестановку, уборку, бардак или космический корабль — Вэй Ин уговорил мужа позволить ребёнку не придерживаться проникающих во все сферы жизни правил Гусу Лань хотя бы в его комнате. Но самые страшные мысли Лань Ванцзи всё равно не оправдались: Лань Юань был осторожен и аккуратен, всегда убирался в своей комнате сам и, если хотел что-то изменить, то звал на помощь отца. Ему нравилось самому украшать комнату к празднику рождества, ставить на полочки красивые бессмысленные статуэтки и клеить на стены свои рисунки. Всё, что было в его комнате, напрямую отражало его внутренний мир, и, наблюдая за тем, как мальчик сам елозит влажной шваброй по полу вокруг ковра, Лань Чжань чувствовал успокоение. Если комната находилась в чистоте и порядке, то и А-Юань пребывал в хорошем, спокойном расположении духа.
Из-за такого трепетного отношения родителей к личному пространству друг друга и ребёнка, в А-Юане ненавязчиво воспиталось и уважение к чужой собственности. Он понимал, что со своими игрушками он мог делать всё, что пожелает, но к чужим прикасаться можно было лишь с разрешения их хозяина, и воспринимал это как данность и устройство мира.
Поэтому если дети в раннем возрасте способны что-то ненавидеть, то Лань Юань определённо ненавидел, когда в его комнату заходил кто-то без приглашения и брал его вещи без разрешения. Частой проблемой становились ситуации, когда кому-то из родителей приходили гости. Конечно же, они частенько приводили с собой детей примерно одного возраста с А-Юанем и предлагали им поиграть, пока взрослые были заняты серьёзными и не очень разговорами. Святым хранилищем всех игрушек в доме была именно комната Сычжуя, и она худо-бедно, но терпела набеги детей. Лань Юань мучился долго, но в итоге мирился с необходимостью впускать незнакомцев в свою обитель и делиться своими нажитыми сокровищами.
Однако всему однажды приходит конец, и для вынужденного гостеприимства Сычжуя он тоже настал. Это случилось как раз в тот период, когда Вэй Ин начал лечение по разработанному Вэнь Цин плану и находился в крайне нестабильном положении. В то время Лань Юань очень сильно зависел от обстановки в доме, потому, внимая фоновой тревожности папы, сам сделался нервным и плаксивым даже в относительно спокойные дни. Но когда к ним нагрянули какие-то там родственники третьего колена двоюродной тёти старшей сестры по линии матери дедушки, ребёнок похолодел от ужаса и заперся в ванной — он не успел перебежать в свою комнату так, чтобы его не заметили, и предпочёл перекантоваться в душевой кабине.
Но время шло, в ванной становилось скучно: он успел посидеть и на крышке, и на бочке унитаза, и в душе, и в ванне, полежать на коврике, помыть в раковине руки и даже почистить зубы! Гости так и не уходили, а отцы его искать как-то не особо собирались: у Вэй Ина по его личному прогнозу было прояснение, и он весело и от души общался с премилой супружеской парой, только вступившей на работу в Гусу Лань и наносящей визит вежливости своим дальним высокопоставленным родственникам, а Лань Ванцзи внимательно следил за состоянием своего мужа и старался не отлучаться от него на всякий случай.
Но Сычжую в ванне смерть как скучно! Ему пришлось побороть собственное отвращение к гостям и прошмыгнуть из ванной в свою комнату — благо, они находились довольно близко друг к другу и далеко от кухни, чтобы взрослые могли его заметить.
Но стоило ему только зайти в комнату, его встретил самый настоящий ад: незнакомые Лань Юаню дети уже разбросали все его игрушки, помяли идеально заправленную кровать, где-то сдёрнули шторы и разлили баночку с водой, в которой стояли художественные кисти, прямо на недавно обновленный ковёр!
Глаза Лань Юаня налились кровью. Это его комната и его территория, а тут так нагло и бесцеремонно развели самый настоящий хаос! Трое незнакомых детей на него не обратили ни малейшего внимания, продолжая играть с его игрушками и не замечать учинённый ими же беспорядок. Сычжуй очень сильно разозлился, но каким-то чудом ему удалось смолчать — скорее из нежелания разговаривать с чужаками — и по стеночке продвинуться ближе к рабочему столу, чтобы взять с полки какую-нибудь из раскрасок и уйти в ванну на весь оставшийся вечер.
Но вдруг послышался странный звук, с которым обычно разбивается стекло. Мальчик, в первую секунду замерев в прострации, обернулся на то, откуда он донёсся, и не смог сдержать вопль ужаса. Его первый цветок, привезённый из Сан-Франциско — нежная и ещё совсем маленькая пеларгония, только-только укоренившаяся в красивом керамическом горшке, была сброшена с тумбы!
Пятилетнему Лань Юаню как сердце разбили — он разревелся над разлетевшимися во все стороны осколками и в порыве ярости схватил первую попавшуюся игрушку, чтобы нанести разрушительные удары по виновнику сей трагедии. Поспешившие на крики родители застали крайне занимательное представление: в полностью разгромленной комнате А-Юань, сидя на верещащем ребёнке гостей, не жалея сил бил того по лицу мягким плюшевым мишкой, пока его пытались оттащить ещё двое старших ребят.
Вэй Усяню, остро реагирующему на слёзы драгоценного сына, до других детей дела не было — он сразу же подлетел к своему сокровищу, подняв его на руки и тут же удивившись той силе, с которой мальчик стал вырываться.
— Он разбил мою Звёздочку! Он убил её! — истерично верещал А-Юань, шумно шмыгая покрасневшим носом и извиваясь в цепких руках отца в желании спуститься на пол и ещё раз хорошенько ударить обидчика.
Виновника погибшей пеларгонии наказали по всем требованиям воспитания Гусу Лань, но вот Вэй Усянь не допустил, чтобы его чадо было наказано за драку тоже. Это он здесь пострадавшая сторона, платите за моральный ущерб! Лань Чжань тогда противиться не стал, позже извинившись перед родственниками лично, и пошёл на поводу у мужа — всё же Вэй Ин только начал лечение и сбивать его с намеченного курса всякого разного рода спорами было неприемлемо.
Гости ещё долго под неумолимым взором Ханьгуан-цзюня убирались в комнате Лань Юаня, пока он прижимался к плечу папы и тяжело успокаивался, оплакивая свою Звёздочку. Он не знал, что сказать дяде Вэнь Нину, доверившему ему такое сокровище, и совсем не слушал шепот отца о том, что они купят новую пеларгонию и все будет как раньше. Но ведь Лань Юань совсем не глупый, он не может обмануться и просто забыть, что его Звёздочка погибла из-за его невнимательности! Ударившись в страдания, А-Юань не заметил, как сильно все это время дрожал Вэй Ин, порываясь схватить из заднего кармана Чэньцин и…
Его совесть бы даже не мучила, застрели он в тот день и эту премилую супружескую пару, и их дьявольских отпрысков.
Менее травматичными для Лань Юаня стали игры с соседскими ребятами на площадке возле дома: его, как самого старшего и умного, слушались. Лань Ванцзи нередко замечал, что А-Юань имел большое влияние на сверстников: они играли только в то, что придумывалось Сычжуем, и скучали в его отсутствие. Зачастую мальчик придумывал сложные, витиеватые сюжеты, в которые просто и органично вписывались полюбившиеся ребятам персонажи. Но надолго Лань Юаня не хватало: два-три часа и он уже тихо, по-английски, прокрадывался домой не через парадную дверь, а дворовую, и честно заявлял взрослым, что нагулялся и хочет поиграть-порисовать-почитать в своей комнате один. Вэй Усянь, сидя перед телевизором, только плечами пожимал и отпускал сына наслаждаться одиночеством. Для того, чтобы загнать малолетнего Вэй Ина с улицы хотя бы на ночь, требовалось не менее чем дюжина специально обученных бойцов Юньмэна или один карающий взгляд Мадам Юй из второго окна восточной части резиденции. Но Усянь уже в детстве был умным — он там просто не ходил, избегая крыло хозяйки дома всеми правдами и неправдами.
Нет, конечно, Сычжуй умел общаться — в конце концов, его воспитанием занимался не только Лань Ванцзи, — но по большей части ему банально не хотелось. Зачем, если можно почитать энциклопедию, сбегать в ближайший к дому парк и посмотреть там на птиц, убраться в комнате и переставить игрушки в соответствии не с размером, а с новизной. Он всё ещё нуждался в общении с родителями, но если раньше ему хотелось что-то делать вместе, то сейчас ему было достаточно просто поговорить. Тактильным он тоже никогда не был: хочешь поиграть вместе — тогда сядь напротив и не трогай. Он не нуждался в долгих объятьях и тем более в поцелуях. Маленьким А-Юань ещё не особо возмущался и протестовал, избегая лишь незнакомцев, но вот к семи-восьми годам уже отчетливо говорил: «Папа, ты сильно сжимаешь» или «Пожалуйста, не надо. Мне становится нехорошо». Это вовсе не значило, что он был каким-то «не таким» или не любил своих родителей. По утрам он всё также стучался в спальню взрослых и, перетерпев крепкие объятья Вэй Ина, просто лежал рядом, лениво, раз через раз участвуя в разговоре. Иногда он в комнату отцов даже не заходил — тогда вся семья собиралась на кухне, за завтраком, где Лань Юань рассказывал об увиденных снах, планах на день и интересовался новостями.
Сычжуй был удивительно самостоятельным с самых ранних своих лет: чего стоит тот факт, что он засыпал всегда один. Он мог даже не предупредить кого-то из взрослых, а просто уйти в свою комнату вечером, обязательно закрыть в неё дверь и уснуть до утра. Пару раз по собственной невнимательности Вэй Ин его даже терял: секунду назад сын сидел на ковре перед телевизором, что-то выводя красным фломастером в альбоме, и в одно мгновение пропал. И все разы он находился или у раковины — ему сильно нравилось чистить зубы, особенно с той поры, когда стали выпадать первые молочные резцы, — или уже в постели. Засыпал он быстро, тихо и беспроблемно, да и сон у него был крепкий и полноценный.
Поэтому был сразу виден контраст, когда ребёнок впадал в стрессовое состояние или некомфортные для себя условия.
Иногда ему приходилось оставаться на ночёвках у Лань Цижэня. Чаще они были вынужденные, потому что оба родителя пропадали на работе, но время от времени он просился сам, ведь по-своему, невинно и по-детски скучал по дедушке. На ночь Цижэнь рассказывал не сказки, а действительно произошедшие события, пересказывая всю историю человечества в доступном и интересном виде, а Лань Юань слушал, представлял и восхищался всеми теми полководцами, султанами и философами, о которых говорил дедушка. Ему снились хорошие сны, но он совершенно не высыпался: непривычная обстановка комнаты, грубая хлопковая ткань постельного белья (в отличии от флиса, тёплого и мягкого, на его кровати), слишком жёсткая подушка — всё это сказывалось на его сне и настроении. Конечно, он не говорил о своём недовольстве, ведь плохие стороны компенсировались интересным общением с дедушкой, но Вэй Усянь на то и отец, чтобы, забирая ребёнка спустя несколько дней, видеть в его движениях и мимике несвойственное раздражение.
Вэнь Цин прозвала Лань Юаня Домашней Фиалкой, когда он не смог уснуть в свою самую первую ночь в Сан-Франциско и плакал от усталости наутро. Конечно, всему виной была резкая смена часовых поясов, но малыш списал это на то, что он не может спать там, где его положили.
— Может, тебе спать с родителями? — предложила девушка, посмеиваясь со шмыгающего носом ребёнка. Вэй Ин рядом её забавы не разделял, крепко прижимая сына к себе и изредка вороша гладкие волосы на его макушке своим холодным носом. Ему всё ещё было невозможно тяжело видеть детские слёзы.
— Я не хочу, — сказал А-Юань таким тоном, будто его обидела сама жизнь. — Я хочу спать, как дома.
— Можно открыть филиал твоего дома в нашем пентхаусе, — мягко предложил Вэнь Нин, сидя на полу перед племянником у ног Вэй Ина.
— А что такое филиал? — почти на инерции спросил мальчик. Он со своими тремя часами сна не был настроен получать новые знания — Лань Чжань это чувствовал, даже не смотря сыну в глаза, — но всё равно спросил, подгоняемый интересом в первую очередь к своему дяде, а уже потом к тому, что он говорил.
— Частичка чего-то большого на расстоянии от него, — быстро и понятно сформулировал Цюнлинь, пожав плечами и даже не попытавшись объяснить саму суть термина. Ванцзи хорошо понимал, почему Вэнь Нин так сделал, и всё равно подавил в себе недовольный вздох: если бы кто-то из учеников дяди ответил бы как-то наподобие, то в школе Гусу Лань он бы уже не учился.
— Как анклав что ли? — нахмурился Лань Юань, шмыгнув носом.
— Почему ваш сын знает, что такое анклав, но не знает, что такое филиал, — совсем незлобно заворчала Вэнь Цин и поднялась с дивана, направляясь вглубь пентхауса. — У нас есть две пустые студии, которые можно оборудовать под комнату А-Юаня.
Ребёнок идею с обустройством своей новой комнаты в пентхаусе воспринял даже слишком восторженно. Первым делом, конечно же, ему пришлось по считалочке определить одно из двух помещений, а потом дело пошло быстрее: мальчику разрешили выбрать и цвет стен и потолка, и освещение, и мебель, и декоративные миниатюрные безделушки, горячо любимые Вэнь Цин, и даже раскидистые монстеры из комнаты Вэнь Нина. Ремонт, конечно, закончили уже без Лань Юаня, но его причастность к созданию того места, где он будет жить, успокоила его тревожную, любящую дом душу.
На Сычжуе тяжело сказался первый год обучения в школе. Даже несмотря на присутствие в ней дедушки как директора, его адаптация проходила довольно тяжело. В учёбе у него проблем не было: качественная подготовка Лань Ванцзи сделала своё дело, и мальчик схватывал всю информацию практически налету. Что-то он уже знал, какие-то свои знания дополнял, новое — быстро учил и запоминал. С домашним заданием всегда справлялся сам и приносил тетради отцу только на проверку.
Но множество людей, шум и суета немало выводили из себя привыкшего к тишине и спокойствию А-Юаня. Он с трудом принимал необходимость менять свои привычки: даже пресловутый омлет на завтрак он ел кое-как, потому что привык к яичнице. Потому-то необходимость жить по новому сценарию ударила по нему уж слишком сильно. В некоторые дни он просыпался и совершенно не хотел вставать, упрашивая папу оставить его дома. Он уставал от общения даже больше, чем от учёбы, и находиться в классе ему было крайне неприятно — его, как сына всем известного Ханьгуан-цзюня и двоюродного внука Лань Цижэня, сразу же обступили со всех сторон и пытались подружиться. Как назло — а тут иначе и не скажешь — Лань Юань обладал очень приятной, привлекательной наружностью, что тянуло к нему сверстников с необычайной силой. В этом непрекращающемся потоке желающих познакомиться и поговорить у Сычжуя даже не было глотка воздуха — Лань Цзинъи отдали учиться в далёкую от Гусу Лань общеобразовательную школу, потому Лань Юань совсем не находил себе опоры среди своры незнакомых страшных одноклассников. Апогей ненависти к школе был достигнут, когда на Лань Юаня — самого старшего в классе и самого лучшего ученика по совместительству — свесили роль старосты класса. Конечно, у первоклашек это всего лишь титул, своего рода поощрение хорошей работы, чтобы все остальные обзавидовались и приступили тянуться к знаниям с двойным усердием, но Сычжуй устал уже от звучания этой излишне социоориентированной роли, которую его обязали выполнять.
Потому его утренние просьбы остаться дома были до того искренними и жалостливыми, что Вэй Усянь сдавался под этим напором нежных глаз сына. Но Лань Чжань, придерживаясь того воспитания, которое легло в основу его собственного обучения, каждый раз неумолимо и категорично отказывал просьбам ребёнка, и если бы тогда в их короткие конфликты интересов не встревал переживающий за ухудшившийся сон сына Вэй Ин, то Лань Юань к концу весны уже бы перестал быть таким спокойным и собранным.
Медленно развивающийся стресс проявлялся в первую очередь в плохом сне — из положенных десяти часов ребёнок спал от силы шесть и, естественно, не высыпался. В скором времени недосып стал почвой для раздражения на какие-то мелкие, обычно не важные вещи. Только образовавшиеся связи с одноклассниками трещали, как провода на морозе, а требующий от сына прежнего спокойствия и сосредоточенности Лань Ванцзи становился с каждым разом всё более недоволен рассеянностью мальчика.
Часто, забирая сына из школы, Вэй Ин (по строжайшему секрету!) выслушивал, что А-Юань чувствует раздражение и обиду потому, что одноклассница дёргала его за волосы, что на физкультуре было слишком шумно, что из-за проступка одного всему классу пришлось убираться в спортивном зале. Сычжуй тяжело вздыхал, печально выглядывая в окно «Магистра дьявольского культа», и украдкой улыбался, когда папа предлагал заехать в магазин за овощами. Ребёнку странным образом не нравилось сладкое, так что на замену шоколадкам пришла всякая зелень: петрушка, укроп, руккола.
Но вопреки всем сложностям, первый класс был закончен, а былое спокойствие восстановлено… Отчасти. Уже на втором году обучения Сычжуй привык к школе и её специфичной экосистеме, уже не возмущался и стал даже находить плюсы, однако его личное пространство стало охраняться так, как не охранялось никогда. В свободное от учёбы время, когда Лань Юаню требовалось побыть в одиночестве, он закрывался в комнате и сидел там иногда вплоть до прихода родителей с работы. И упаси господь в это время его потревожить! Сказать прямо — не скажет, но взглядом донесет всю степень своего недовольства.
Наверное, именно от Лань Ванцзи он научился давлению на сверстников. Только если Лань Чжань делал это неосознанно, по большей части не обращая на окружающих никакого внимания, то Лань Юань понимал, какое впечатление производит, и не стеснялся этим пользоваться во имя своего удобства. Ему удавалось затыкать слишком шумных одноклассников одним лишь взглядом, доносить свою мысль без слов и не делать при этом ничего. Он ведь лучший ученик! Авторитет, как-никак.
Однако, как бы Лань Сычжуй ни был отчужден и требователен к соблюдению своих личных границ, к семье у него было совершенно другое отношение. Даже несмотря на свою усталость от общения на протяжении целого дня в школе, он с невероятной радостью запрыгивал в «Магистра Дьявольского Культа» и тут же тянулся обнимать отца. Только недолго! Пап!.. Отпусти уже! В зависимости от полученных за день эмоций, по пути до дома А-Юань мог рассказать о прошедшем дне или пожаловаться на бестактных учеников параллельных классов, показать свои тетради и прописи с красными пятёрками на полях и опять возмутиться, что его заставляют помогать младшим одноклассникам: ведь Сычжуй, уже наученный чтению и письму дома, делал задания на опережение и подолгу сидел скучал, глядя в окно и считая пролетающих птиц.
— А ты делай вид, что тебе сложно и ты до сих пор не сделал и половины из того, что сделали твои соученики, — поделился мудростью Вэй Ин. — Тогда тебя не будут просить помогать. Мне в твои годы было так скучно в школе, что приходилось корчить из себя последнего дурачка, чтобы повеселиться!
— Ага, дедушка рассказывал, как ты веселился, — сказал Лань Юань, и что-то в его ироничном тоне заставило Вэй Усяня возмутиться.
— А вот и нет! Не может твой дедушка такое говорить! — заверил Вэй Ин, негромко хлопнув пальцами по рулю. — На его уроки я просто не ходил, так что он не знает ничего о моём веселье!
Когда под вечер Лань Ванцзи возвращался с работы, у Лань Юаня уже были сделаны уроки, потому ребёнок, очень умиротворённый после времени наедине с собой, с улыбкой встречал отца и помогал ему в приготовлении ужина, рассказывая ему всё в чуть менее окрашенных эмоциями тонах.
Но всё же в интроверсии и флегматичности Сычжуя нашлись свои лазейки. Лань Ванцзи сначала даже не поверил, когда в первый раз на них наткнулся, но факт оставался фактом.
Лань Юань умел общаться со сверстниками, но пресекал любое вторжение в своё личное пространство, он всецело посвящал себя обществу и долго восстанавливался позже, ему нравилось проводить время в одиночестве и обустраивать свой внутренний мир, но всё это в нём прекращало существовать, когда рядом оказывалась черная взъерошенная макушка младшего брата.
Лань Цзинъи был ярко выраженным холериком: темпераментным и резким. Его характер не поддавался корректировке — он разрушал всё, до чего дотрагивался, и не мог усидеть на одном месте и пяти минут без какого-то занятия. Он был полной противоположностью спокойного и медлительного Сычжуя, но именно к нему Лань Юань проникся совсем не свойственными себе чувствами. Возможно, это как-то было связано с тем, что Лань Мин был сыном Лань Сичэня — старшего дяди, которого бесконечно уважали и почитали родители. Или же свою роль сыграло то, что отцы отнеслись к Цзинъи очень нежно — всё же он приходился им племянником, а ко всему, что-то было любимо родителями, Лань Юань относился с особой осторожностью.
Лань Мин не знал такого понятия как «личное пространство». В их квартире межкомнатные двери никогда не закрывались — если только в ванную, и то ненадолго. Цзинъи невозможно нервировало, когда он не мог посмотреть, что происходит в той или иной комнате, и действительно обходил каждую — даже пустую — за вечер дважды или трижды, словно патрулирующий свою территорию щенок. Кабинет Лань Сичэня оттого никогда не закрывался, какими бы важными документами или совещаниями он ни занимался, ведь сын, взволнованный и раздражённый, стремился изо всех сил открыть несчастную дверь. Если же у него не выходило, то он поднимал такой шум, что никакие дела вести было просто невозможно, поэтому Лань Хуань смирился с этой потребностью своего ребёнка и лишь ввёл правило: никогда не беспокоить его за работой без важной на то причины и не входить без приглашения. Смотреть разрешалось, раз уж А-Мин так сильно нуждался в контроле пространства вокруг себя.
Только позже, когда у четырёхлетнего Цзинъи случилась тяжёлая паническая атака в лифте, Цзэу-цзюнь выяснил, что у его ребёнка развилась клаустрофобия. Когда врач попросил назвать хотя бы примерную причину, Лань Сичэню на ум пришёл лишь переезд. Они действительно тогда только вернулись из Швейцарии, где жили в большом просторном доме с панорамными окнами и обилием света. Их окружали бесконечные зелёные луга и старые, красивые горы, оттого и дышал Лань Мин полной грудью: он мог убежать от отца хоть на километр, но всё равно видеть его фигуру издали и не беспокоиться. Но городские условия, непривычные для мальчика, стали поводом для стресса ещё неокрепшей психики: пусть их квартира и была такой же большой и просторной, но восточно-северные окна по размеру были меньше и из них виднелись не бесконечные поля, а ровная решётка улиц и разноцветные машины — слишком маленькие, чтобы их можно было отличить друг от друга с высоты двадцать первого этажа.
Позже стресс появился ещё и в невозможности заснуть: А-Мин находился в перевозбуждённом состоянии даже после целого дня активной беготни по квартире или на площадке во дворе дома. Лань Хуань на ночь брал его к себе, но даже так сын долго ворочался и не мог спокойно улечься, где-то во втором часу ночи начиная плакать от усталости. Иногда он таки проваливался в сон, убаюканный теплом отцовского тела, но это больше было похоже на болезненную дрёму: ему снились кошмары.
Пришлось потратить очень много времени и сил и пожертвовать парой рабочих недель, чтобы выходить уязвимого малыша и вернуть тому прежний блеск в глазах. Даже подумать страшно: Лань Сичэнь так сильно уставал от неиссякаемой энергии сына, но стоило ей лишь на мгновение исчезнуть с лица мальчика, как он делал всё, чтобы её вернуть. Потому что ребёнок был любим именно таким, какой он есть: смышлёным, громким, взрывоопасным, и Лань Хуань уже не мог представить своей жизни без него.
Лань Мин оказался тактильным с самых ранних лет, и ему было абсолютно всё равно, если кто-то его тяги к прикосновениям не разделял. Он касался всех, кого хотел коснуться, и не было разницы, человек ли это или несущаяся на всей своей могучей скорости лошадь породы шаир.
Потому Лань Юань с самого знакомства стал тем, кто стойко терпел наплывы очень крепкой братской любви, и нисколько этому не противился. К Цзинъи у А-Юаня появилось какое-то особенное отношение, не входящее в рамки его интроверсии. С годами их связь только укрепилась, поддерживаемая и развиваемая родителями, и к их восьми-девяти годам их взаимопонимание достигло едва ли не идеала.
Лань Мин мог залететь в комнату Сычжуя с ноги и разгромить там всё до основания, а Лань Юань ему бы в этом даже помог, не зная ни мотивов, ни конечной цели. Цзинъи вторгался в его личное пространство резко, нагло и бесцеремонно, ещё и злостно смеясь периодически, — и всегда встречался с распростёртыми объятьями и светлой улыбкой. Те забота, терпение и любовь, проявляемые Сычжуем к своему младшему брату были настолько велики, что он совсем менялся в поведении и не всегда, но пугал своего отца такими кардинальными изменениями. Никому другому Лань Юань не позволял стольких вольностей, сколько поощрял в брате, и даже если тот его злил и бесил — не высказывал своих недовольств. Да, они могли подраться и покричать друг на друга, но потом с бодрым единодушием ворчали, отрабатывая наказание, и убегали из поля зрения взрослых, потому что отчитывать-то их перестали, а осадочек неприятный остался.
Вэй Ин всегда недоумённо смотрел, как двое мальчишек играются вместе: Лань Юань в общении с кем-то из ровесников занимал главенствующую позицию и говорил, во что и как играть, но с Цзинъи роли будто сами собой менялись местами. Сычжуй слушал всё, что было важно сказать Лань Мину, выуживал из миллиона лишних слов суть, а потом сам развивал тему — и вот уже эти два гения мчатся копать в песочнице тоннель, чтобы попасть на другой конец света, построить автомагистраль, выкачать всю нефть, добыть алмазы для А-Лина и откопать останки динозавров. Возвращаются (если повезёт, иногда их приходилось вылавливать в канавах или на деревьях) спустя пять-шесть часов, по уши в грязи, траве и песке, но их довольные лица точно выражают, что они счастливы, хоть и не добились исполнения всех своих наполеоновских планов.
Когда Лань Мин поступил в первый класс общеобразовательной школы, общение с Лань Юанем перенеслось только на выходные и стало едва ли не обязательным для спокойствия обоих мальчишек. Встречаясь, они наперебой щебетали о своих школах, об одноклассниках, о внеклассных мероприятиях и об экскурсиях, играли в понятные только им двоим игры и долго не хотели расставаться после встречи. Потому как-то само собой сложилось оставлять детей друг у друга на ночь с субботы на воскресение — чтоб наигрались и успокоились на ближайшую буднюю неделю друг без друга. Однако в скором времени оба поступили в одну музыкальную школу, но на разные специализации, и стали стабильно видеться трижды в неделю на общих занятиях — баланс был восстановлен, две неразлучные частички снова объединились против спокойствия ланьской части своей семьи.
Флегматичный настрой Лань Юаня стал главным его преимуществом в общении с Цзинь Лином — бурлящей смесью неуравновешенных темпераментов холерика и меланхолика.
Уже с самого рождения было понятно, что у наследника двух Великих организаций сложился очень сложный характер. Как однажды заметил Вэй Ин, ребёнок не взял ни одного из преимуществ матери, зато перенял все пороки своих отца и дядей. Но Цзинь Гуанъяо быстро осадил его негодование: наследуемые от семьи признаки, реализуясь, должны обеспечивать будущему поколению выживание. Вэй Усянь после этих его слов выпустил в Главу Ланьлина целую обойму, разглядев в них намёк на оскорбление всех высоких качеств Яньли, но потом осознал, что речь шла об обстоятельствах: ребёнок испытывал постоянное давление со стороны и общества, и своей семьи и, чтобы суметь выстоять под этим натиском, ему рано пришлось научиться скрывать собственные уязвимые стороны. Прояви он хоть толику своей врождённой нежности по отношению не к тем людям — и это обернётся для него целой катастрофой.
Собственно, так и случилось, когда Цзинь Лина направили на занятия во внутреннюю гимназию Ланьлина, доступ к которой имели только кровные родственники фамилии Цзинь. Все учащиеся там были старше Жуланя на два-три года, а так как зачастую детям абсолютно плевать на социальный статус и своё положение в обществе, самого слабого по закону джунглей объявили изгоем. Он был новеньким, каким-то там дальним родственником, ещё и сиротой, дела до которого никогда никому не было: его никто не приводил в класс утром и не забирал по окончании уроков. Попытки в дружбу у Цзинь Лина не удались — его заочно невзлюбили за привычку держаться прямо, красивое горделивое лицо и сказанную вскользь похвалу от учительницы за быстрое решение задачи, над которой остальные сидели целые сутки.
Конечно, с Лань Юанем Цзинь Лин познакомился задолго до своей первой серьёзной драки, но это не отменяло более раннего печального опыта социализации Жуланя среди сверстников в Юньмэне. После всех этих обстоятельств А-Лин избегал любого взаимодействия с ровесниками. К тому же он никогда не обладал привычкой залезать в личное пространство людей. Он унаследовал прекрасную черту от своего отца: быть равнодушным ко всему, во что его не посвящали, а даже если и посвящали, то надо было ещё умудриться заставить его заинтересоваться. А Сычжуй к общению как к таковому совершенно не тянулся — вот вам и расхождение интересов, вот вам и повод никогда и ни при каких обстоятельствах не контактировать между собой, но судьба порой жестока.
И в Лань Юане взыграл нешуточный интерес именно к вот этому новому персонажу своей жизни.
Возможно, на Сычжуя повлияли рассказы Вэй Ина о своей работе и семье — папа всегда очень тепло отзывался о своём брате, загадочном Саньду Шэншоу, и после очередного возвращения из Юньмэн Цзян показывал несчётное количество фотографий очаровательного, часто недовольного мальчика, приходящегося ему племянником. Казалось бы, в А-Юане должно было взыграть чувство собственничества по отношению к родителю, но ещё в то время, когда Вэй Усяня с ними не было, Лань Ванцзи объяснял сыну, что существует очень много чувств, которые человек способен испытывать одновременно к самым разным людям на свете, потому любовь к семье, любовь к супругу и любовь к дому — кардинально отличающиеся друг от друга оттенки любви. По этой же логике Сычжуй понимал, что папа любит своего племянника как-то иначе, нежели его, но совсем не обязательно, что сильнее.
В конце концов, А-Юань жадным никогда не был. А вот любопытным — да. Он был ни капли не высокомерен и мог похвастаться лишь здоровой самооценкой, но всё же помимо раздражения Сычжуй чувствовал ещё и какое-то странное, лестное юной душе превосходство, когда его просили о помощи и предлагали дружить.
Но вот с Цзинь Жуланем привычная схема не сработала. Он мало того, что совсем к Лань Юаню не приближался, так ещё и внимания ему никакого не уделял. Ни слова, ни взгляда в его сторону! Беда! Тогда Сычжуй стал пытаться познакомиться сам, но Цзинь Лин, как оказалось, защищал своё личное пространство ещё яростнее, чем он сам.
Однако Сычжуй проявил взращённое в нём упрямство в самом лучшем свете. Возможно потому, что Вэй Усянь, нервно посмеиваясь с безрезультатных попыток сына найти с племянником контакт, подбадривал его заверениями, что А-Лин лишь показательно противный, а душа у него чистая и нежная, и вообще — он хочет дружить, просто ему чуть-чуть необходимо повыпендриваться. Лань Чжань же, наблюдая за сыном, сделал вывод, что упорство А-Юаня продиктовано не чем иным, как высоким уровнем эмпатии. Постоянно отчуждённый от детей своего возраста Цзинь Лин сильно нуждался в друзьях, хотя сам от любого общения отгораживался, боясь встретиться с очередной болью, а Лань Юань, интуитивно понимая его опасения, из раза в раз пытался совладать с его тяжёлым характером и вызвать к себе хоть толику доверия.
Это было чем-то похоже на приручение дикого зверька, напуганного и готового в любой момент метнуться в сторону и затеряться во тьме тайги. Но А-Юань всегда хорошо ладил с животными и не менее хорошо справлялся с людьми, потому у него не сразу, но начало получаться. Их встречи были не очень-то и частыми, отчего всегда стабильный Сычжуй встречался с совершенно разными сторонами непостоянного настроения Цзинь Лина и сходу сталкивался с необходимостью подстраиваться и придумывать всё новые и новые способы удержать внимание друга на себе. Лань Юань был старше почти на три года, оттого и чувствовал ответственность за настроение и самочувствие А-Лина.
И спустя пару месяцев регулярных встреч Цзинь Лин стал оттаивать, уже открыто проявляя к другу интерес, а через год полностью принял Лань Юаня в свой маленький круг избранных людей. И стоило Сычжую там оказаться, как его буквально затянули в то личное пространство, что до сих пор бережно охранялось: ему позволили ходить по всем детским комнатам Башни Кои, брать все игрушки, которые он только мог увидеть, и — самое главное — прикасаться к А-Лину без тревоги за то, что он поднимет крик и выкинет его из Ланьлина одним своим словом.
Наверное, именно поэтому в свои семь лет Цзинь Лин не то чтобы очень сильно хотел дружить со всеми теми одноклассниками, что окружали его в школе. У Жуланя уже были друзья — настоящие, не те, что после появления в классе Главы Ланьлин Цзинь стали шёлковыми и учтивыми, и им можно было пожаловаться на любую беду и выслушать совершенно дурацкие, но хотя бы интересные методы решения ситуации.
— Как он тебя назвал?! — воинственно вскликнул Лань Цзинъи, откинув оловянного солдатика со сломанной ногой в груду таких же «инвалидов».
— «Молодой госпожой», — цокнул Цзинь Лин, сидя перед ним с двумя полноценными солдатиками в руках. Они втроём вообще-то играли в войнушку с дивизионом солдатиков, подаренных на пятилетие А-Лина Цзэу-цзюнем, и Лань Юань неизвестным образом захватил уже половину их территорий в одиночку, из-за чего Лань Мину и Цзинь Лину пришлось объединить силы против хитрого и коварного Сычжуя, сейчас выстраивающего защитные ограждения из разноцветных пластиковых кубиков.
— Это типа? — не понял Цзинъи, похлопав глазами.
— Эм, ну, девчонкой, — пожал плечами Цзинь Лин, посмотрев на Лань Юаня. — Смотри, если мы сделаем пушки, то сможем пробить его защиту.
— Да, давай, — согласился Лань Мин, вынув из мешка с игрушками такой же большой пластиковый конструктор. — А он вообще знает, как девчонки выглядят?
— Это из-за моего дурацкого девчачьего имени, — фыркнул Цзинь Лин и, наверняка психуя из-за довольного лица Сычжуя, с размаху кинул в его разноцветную стенку солдатика.
Лань Юань, услышав нападение, поднял голову и осмотрел поражение.
— Не считается. Один человек не может пробить стену, — сказал он, почти брезгливо хватая солдатика за ногу и откидывая его в сторону к другим таким же солдатикам со своей стороны.
— Тогда отдай его обратно! — возмутился Цзинъи, всплеснув руками.
— Не-а, — покачал головой Сычжуй. — Он бросился на стену и разбился насмерть. Очень глупая смерть, кстати.
Теперь отряды Лань Мина и Цзинь Лина потеряли ещё одного бойца. Жулань искренне разозлился и вскочил на ноги. Он чувствовал себя недостаточно хорошо для игр: после сегодняшнего посещения с младшим дядей городской филармонии его глаза побаливали от тех ярких вспышек, что лились на них тяжёлым девятым валом, а больнючие капли ему помогли несильно — только убрали резь, а слезливость осталась. Поэтому его усталые глаза с покрасневшими белками выглядели так, будто он собирается в следующее мгновение разреветься, чем немало беспокоили приехавших в гости друзей.
— А-Лин, твоё имя прекрасно, — тем временем, восстанавливая поломанную оградку, сказал Лань Юань. — А девчонки всегда очень красивые. Может, он так комплимент тебе ввернул, а ты не понял.
— Фу, если он в тебя влюбился — отшивай сразу же, — скривился Цзинъи.
Цзинь Лин посмотрел на них с долей ооочень большого скепсиса. Будь тут его старший дядя, он бы сказал, что дети понахватались всякого дерьма у Вэй Усяня, но дяди здесь не было, поэтому никто не произнёс ругательных слов в присутствии семи-восьми-девятилетних повторюш и не побил потом себя по губам. Цзинь Лин благородно исполнил роль старшего дяди, закатив глаза и мысленно возмутившись вульгарным словечкам своих друзей.
— Быть красивым для такого идиота, как он, почти оскорбление, — скрестил руки на груди Жулань, обиженно отвернувшись в поисках подходящих под снаряды игрушек. Ему приглянулась оторванная голова маленькой куклы и пара резинок — если их натянуть между пальцами и хорошо прицелиться, то они хорошо выстрелят не только в ограждение, но и в радостную физиономию А-Юаня.
— Для меня ты тоже красивый, — совсем на него не смотря, пожал плечами Сычжуй и улёгся животом на пол, прячась с головой за законченными разноцветными стенами. По сморщенному лицу Цзинь Лина было понятно, что он ни капли не расценил слова Лань Юаня за комплимент.
— То же мне оценка, — неожиданно цокнул Цзинъи, раскрыв ладони перед подошедшим к нему А-Лином: тот высыпал в его руки разноцветные резиночки, оставив себе оторванную голову барби. У бедняжки волосы стояли дыбом, все спутанные и наполовину выдранные — это она сражалась с драконом, когда с Цзинь Лином удосужился поиграть Мо Сюаньюй. Жулань с неопределённой эмоцией оглядел её нарисованное лицо и прицелился в красный кубик, стоящий в основании сычжуевского ограждения. — У тебя все красивые.
— Потому что не внешность определяет красоту, — возмутился Лань Юань, подняв голову и тут же роняя её в пол — ему чуть не прилетело розовой резинкой прямо в глаз, но она прошла по касательной и затерялась где-то в его взметнувшемся от резкого падения хвосте. — Этому учит большинство мультиков от дисней.
— Аниме лучше, — тут же парирует Цзинь Лин под согласный вопль Лань Мина.
А вот Цзинъи с Жуланем не церемонился никогда. Да, у Цзинь Лина быстро менялось настроение, и часто он видел в окружающих угрозу, но и Лань Мин не лыком шит — его внезапные всплески неудержимой энергии могли за пояс заткнуть даже самое изнеженное создание навроде Жуланя.
Как на каждое действие есть противодействие, так на все придирки Цзинь Лина у Цзинъи был иммунитет, словно ему всё нипочём: ни слёзы, ни крики, ни угрозы, ни летящие в него игрушки, выпущенные точным взмахом друга. Лань Мин не пытался подстроиться и уж тем более угодить — он просто ждал, когда Жулань остынет и всё вернётся на круги своя. Откуда-то он понимал, что все эмоции Цзинь Лина быстро сходят на нет и оставляют после себя что-то похожее на смирение и заботу о тех, кто находится рядом с ним.
Цзинь Лин же в свою очередь со скрипом и возмущениями, но принимал Лань Мина таким, какой он был. Наверное, наблюдая, как его старший дядя общается с Вэй Усянем, он проявлял совсем не свойственное себе терпение, когда друг вскакивал, как на пожар, и тащил его куда-то на что-то смотреть или что-то делать. Жулань спокойно бросал какое-то дело на половине, если Лань Мину надоедало, и предлагал занятие поинтереснее, чтобы того развлечь. Вместе с ним они оббегали всю Башню Кои сверху донизу, заглянули во все кабинеты и познакомились со всеми сторожами и вахтёрами. Ляньфан-цзюнь только и успевал извиняться и брать паузы во время деловых встреч и совещаний: ему, как единственному человеку, имеющему право отчитывать наследников — суммарно, получается, трёх — Великих организаций, приходилось вытаскивать детей из их баррикадных укрытий или кладовых, в которые они забегали в попытке спастись от погони своих учителей и нянек.
Но то было лишь цветочками по сравнению с теми приключениями, в которые ввязывались дети, если собирались все втроём. Обычная для Сычжуя сдержанность уходила на второй план и вовсе им забывалась, гениальность Цзинъи трезвонила во все колокола и подпитывала его внутренний энергетический взрыв, а Жулань напрочь лишался своей принципиальной гордости.
Собственно, в этот раз ничего не поменялось.
Мальчики спокойно играли в оловянных солдатиков, выстраивая крепости и завоёвывая территорию игровой комнаты. Сычжуй лидировал, уже заняв три софы у стен и продвигаясь в центр, а Цзинь Лин с Цзинъи объединились, чтобы победить сильного врага.
За этим занятием их и застал Саньду Шэншоу с покрасневшими от гнева глазами. За его спиной показался Ляньфан-цзюнь со своей самой убийственной улыбкой.
— Кто вам разрешил спускаться на нижние этажи? — прогремел голос Цзян Ваньиня, отчего трое мальчишек синхронно вздрогнули. — Ещё и по вентиляции!