Рождество в Цинхэ Не

Tell me that I'm always yours

Say that just to leave me; so

Heartsick while you fade into the night

Ymir — HEARTSICK

Цинхэ Не, Техас

24 декабря 2023 года, 05:34 PM

      — Где Цзинь Лин!!! — почти закричал на только вошедшего в дом Минцзюэ Лань Мин. Мальчик выбежал в парадную уже переодетый: в белой водолазке, верескового цвета штанах и с большой тарелкой в руках, причём выглядел так грозно, что мужчине в какую-то секунду показалось, что ребёнок запросто может ей кого-нибудь убить. — Вы не видели его? Может, его дядей? Или его вертолёт? Или на чём он там прилетит? Па-а-ап!!!

      — Радость моя, верни мне тарелку, — ласково отозвался Лань Сичэнь откуда-то со стороны столовой. Цзинъи недовольно попыхтел носом и остался стоять на месте:

      — Но пап! А-Лина до сих пор нет! Уже поздно, скоро Рождество, а он не с нами!

      — А-Юань, дорогой, принеси мне тарелку от А-Мина, — всё с той же интонацией попросил племянника Лань Хуань, за весь день уже смирившись с неуёмной гиперактивностью своего сына, и после его слов в коридор действительно вышел мальчик в красном свитере и белых штанах.

      Лань Юань выглядел менее агрессивно из-за большого светлого взгляда, а когда поравнялся с братом, стала особенно видна разница в их настроениях: старший находился в легком возбуждении от предстоящего праздника — о том говорил задорный блеск в его голубовато-лиловых глазах, — а младший сжигал своей пылающей энергией всё, на что смотрел: казалось, если он дернется слишком резко, то что-нибудь поблизости обязательно взорвётся. Сычжуй молча подошёл к брату и забрал у него тарелку, после чего сосредоточено взглянул на замершего величественной при всей неловкости позы статуей Не Минцзюэ. Он смотрел секунд пять, внимательно, снизу вверх, будто оценивая мужчину на пороге, а потом, разочаровано отведя взгляд, прикусил губу.

      — Дядя, это Господин Не, — сказал он в сторону и, повернувшись, неярко улыбнулся: — С возвращением.

      Дети в нетерпении ждали своего друга с самого утра и каждый раз, когда слышали шум на пороге, ожидали увидеть Цзинь Лина. Так что сейчас оба испытали сильнейшее потрясение и разочарование. Казалось, они больше ждали не Рождество и подарки, спрятанные куда подальше от их любопытных носов, а именно встречу с Жуланем, потому даже концентрироваться на какой-то одной игре у них выходило из рук вон плохо, но вот засыпать взрослых через каждые десять минут вопросами о местонахождении их пропащего брата они могли без особых проблем и с превеликим энтузиазмом.

      А виновный в их нынешнем расстройстве Не Минцзюэ мало того, что ни капли на Цзинь Лина похож не был, так и никаких вкусностей им не принёс, хоть и ездил в ближайший к базе населённый пункт за теми продуктами, которых недосчитался в холодильнике Лань Сичэнь. В каждой руке Чифэн-цзюня было по два больших, раздувшихся едва ли не воздушными шариками пакетов, а на правом плече стояла, опасно пошатываясь, коробка. В целом, картина грандиозная: такой большой человек, как Не Минцзюэ, с огромными пакетами и коробкой, с маленьким сугробом на шапке из-за бушующей на улице метели, выглядел ни больше ни меньше как самый настоящий Атлант, выдерживающий на своих широких, крепких плечах весь земной шар и коварную детскую обиду.

      Ребята в силу возраста не смогли в полной мере восхититься стойкостью мужчины и просто убежали в столовую, негромко деля между собой тарелку, когда в парадную вышел Лань Сичэнь и на мгновение завис.

      — Дагэ, ты что, скупил весь штатский алкомаркет? — спросил мужчина и поспешил на помощь. Он быстро снял коробку, оказавшуюся до страшного тяжёлой, и забрал один из пакетов, в котором тут же, подтверждая его догадку, звякнули бутылки.

      — Я воодушевился вэйусяневскими речами про «нажраться в хлам», — ухмыльнулся в ответ Минцзюэ, следуя за Сичэнем на кухню.

      Когда Лань Хуань убедился в наличии всех продуктов, которые он просил, и проверил сроки годности на йогуртах, что пойдут на лакомство детям, он успокоился и со смешком взглянул на подглядывающих за ними в дверную щель мальчиками. Лань Юань среагировал быстрее Лань Мина и быстро понял, что их заметили, потому резво оттащил брата от двери. Это показалось Сичэню очень забавным: когда-то в раннем-раннем детстве в ночь Рождества они с Ванцзи также подглядывали за дядей (хоть это и было запрещено правилами), чтобы разузнать, что в этот раз им прислали родители. И главное ведь были уверены — дядя не замечал их и даже не подозревал, что они не спят в двенадцатом часу ночи. Что ж, стоит отдать должное Лань Цижэню: несмотря на всю его строгость, на какие-то шалости он и правда закрывал глаза.

      — Ах, а пломбир с варёной сгущёнкой для А-Яо ты купил? — вдруг спохватился Лань Хуань, вспомнив о недавнем конфликте старшего брата с младшим. На самом деле, Сичэнь был не особо осведомлён, в каких отношениях они находятся: в одну встречу казалось, что они готовы уничтожить полмира в своём противостоянии, а в другую оба выглядели, как давно женатая пара с тремя детьми и общим успешным бизнесом. Если Не Минцзюэ и Цзинь Гуанъяо до сих пор не пришли к примирению, то вполне вероятно, что Чифэн-цзюнь из чистой вредности не позаботился о наличии в холодильнике того, что любит Мэн Яо.

      — Десять килограммов, — вопреки всему, отвечает Минцзюэ и в доказательство достаёт из пакета большое картонное ведро с мороженым.

      — …зачем так много? — после небольшой запинки спросил Сичэнь, не найдя в себе наглости спросить прямо, что в последнее время происходит между этими двумя.

      На каком-то подсознательном уровне Лань Хуань понимал, что Цзинь Гуанъяо не просто так не говорит об этом; догадывался, что всё намного сложнее, чем просто «проблемные отношения», и очень хотел помочь разобраться, ведь это волновало в равной степени всех троих, но вот Мэн Яо мягко, но беспрекословно давал понять, что не намерен ни с кем делиться. И, похоже, в этот его список входил и Не Минцзюэ, недоумевающий о происходящем в отношениях, в которых выступал главным лицом.

      — Он как обычно напьётся, а на утро с похмелья будет смотреть рождественские мелодрамы и плакать. — Но всё же никто не знал Гуанъяо так хорошо, как Не Минцзюэ. Эта парадоксальность сбивала с толку Лань Сичэня уже больше года, но ответа, как бы он ни силился, получить никак не мог.

      — Оу… Ну, звучит заманчиво, я хочу вместе ним, — решился уйти от неудобной темы Лань Хуань и заглянул в кухонный бар. — Итого у нас те двадцать бутылок «Вкуса бриллиантов», что мы купили на аукционе в две тысячи четырнадцатом, три бутылки «Наследия Ангостуры» для Вашего Хозяйского Величества, две «Романи-Конти» девяносто пятого для А-Яо… А что пьёт Саньду Шэншоу?

      — Смело с твоей стороны предположить, что он вообще пьёт, — усмехнулся Не Минцзюэ и поставил только что купленное, до смешного дешёвое пиво с функцией «на опохмел» в холодильник.

      — Неужели действительно не пьёт? — задумался Сичэнь, не переставая мять в руках уже пустой пакет. Цзян Ваньинь абсолютно точно был нетрезв, когда они разговаривали два дня назад. Может, это была разовая акция, а Лань Хуань со своим везением попал именно на неё? Или никто не знает, что Глава Цзян выпивает, потому что он всегда пьет в одиночестве?

      Чифэн-цзюнь бегло взглянул на названного брата и не удержался от насмешки:

      — Эргэ, не разочарование ли это в твоих глазах?

      В то время над виллой кружила сильная вьюга — для Техаса свойственны сильные ветра — и за окном особо ничего видно не было, кроме белой пелены. С наступлением ранних сумерек в доме зажегся уютный боковой свет и заблестела богато украшенная ёлка. Со второго этажа бодрыми прыжками спустился Вэй Усянь, проспавший, на своё счастье, целых десять часов. С того самого момента, как они приехали в Цинхэ, его потянуло в крепкий-крепкий сон, наверняка из-за насыщенного кислородом чистого воздуха: вокруг виллы рос чудесный лес из высоких-высоких деревьев, высаженных ещё прапрапрадедом семьи Не. Вся обстановка дома была такой родной и тёплой, что Вэй Ину показалось, что он вернулся куда-то в раннее-раннее детство, в дом родителей, щедро окутывающих своей любовью и заботой. На ещё большее счастье Усяня, около его ног сразу же завился его собственный маленький любимый сынишка и не менее любимый племянник, просящие с чем-то там помочь и где-то что-то выяснить. Муж обнаружился в гостиной: Лань Чжань с таким упоением идеально раскладывал по столу блестящие чистотой тарелки, что даже не заметил приближение со спины.

      А Вэй Усянь что? Вэй Усянь любит своего мужа — это раз, Вэй Усянь соскучился по нему, пока спал, — это два, а три — Вэй Усяню уж очень нравилось резвиться. По этой причине мужчина так и не нашёл, что может его остановить, и почувствовал себя всесильным: он мог бы взорвать планету, убить половину населения, скупить всех утконосов на земле и откормить их, чтобы они были толстыми и круглыми и их по земле катали жуки-навозники! Но всё же Вэй Ин не изверг лишать человечество дорогих сердцу австралийских зверьков и эксплуатировать труд членистоногих, поэтому Усянь всего лишь разбежался, прыгнул на спину мужа и крепко-крепко обнял. Лань Ванцзи ожидаемо замер на несколько мгновений, словно анализирующий сложный запрос компьютер, а потом аккуратно подхватил повисшего на нём мужа под коленями. Он зажмурил один глаз, потому что Вэй Ин щедро расцеловывал всё, до чего дотягивался, а через минуту таких упорных нежностей не сдержал своё хладнокровное выражение лица и сложил оружие, мягко, невозможно очаровательно улыбнувшись.

      — Лань Чжань! Рождество уже сегодня! — в восторге воскликнул Вэй Ин и спрыгнул, сразу же попав в крепкие объятия. — Как давно ты проснулся? А который сейчас час? Я что, проспал весь день? Почему же ты меня не разбудил, гэгэ?

      — Я будил, но ты отмахивался, — Ванцзи посмотрел на озорно смеющегося и восклицающего «ты вновь взялся обманывать меня, гэгэ! я бы никогда от тебя не отмахнулся!» Усяня таким любящим взглядом, что у стоящего рядом с ними Лань Мина загорелись глаза.

      — Дядя Ванцзи, — позвал в каком-то внутреннем порыве мальчик, и на него так же легко посмотрели полными пленяющей нежности золотыми глазами. Цзинъи всегда безошибочно, даже не понимая этого, перенимал настроение окружающих его людей, потому сейчас все тепло, забота и любовь во взгляде дяди перешли к нему, из-за чего его собственные глаза сразу же заслезились — маленькое сердце еще не могло справиться с такими сильными чувствами.

      — А-Мин, это что за слёзки? — Вэй Ин моментально уловил резкую перемену в настроении у племянника и тут же присел к нему, пока Лань Чжань растерянно посмотрел на ребёнка. Прекрасное лицо мужчины резко побледнело (хотя, казалось бы, куда уж больше) и он явно хотел что-то спросить, но будто бы не решался. Тем временем мальчик вдруг повис на шее Вэй Усяня и сильно заплакал.

      В один момент из кухни вышел встревоженный Лань Сичэнь, за спиной которого нашёлся не менее взволнованный Не Минцзюэ: Цзинъи весь день заведённой юлой носился по каждому из углов дома, а сейчас вдруг расстроился настолько, что начал плакать. Лань Хуань мгновенно подлетел к своему сыну, отлипшему от Вэй Ина и с жалобным «папа-а-а» потянувшемуся на руки.

      — Он ведь не испугался тебя, Лань Чжань? — насторожился Усянь, взглянув на мужа, принявшего такой виноватый и раскаивающийся вид, что его тоже захотелось взять на руки и пожалеть. Сычжуй, до этого с самым счастливым видом наблюдающий за родителями со стороны, сейчас подбежал к держащему на руках Лань Мина дяде и тревожно дёргал его за штанину, из-за чего Лань Хуаню пришлось и его погладить по голове в утешенье.

      Вообще-то Цзинъи плакал редко. После своих четырёх лет так вообще перестал: когда падал и разбивал коленку — поднимался и извинялся за то, что замарал кровью пол; когда пугался ночных кошмаров или монстра в шкафу — шёл в кровать к отцу и со всей смешной детской сердитостью жаловался еле проснувшемуся Сичэню; когда ломал игрушку — или вообще любую вещь в квартире, опять же, извинялся, но всегда находил альтернативу. Поэтому сейчас Лань Хуань так испугался его слёз, что у него даже руки затряслись.

      — У тебя что-нибудь болит? — быстро спросил Цзэу-цзюнь, на что получил протяжно-слёзное «не-е-ет» и мотание головой.

      Порой люди не могут справиться с нахлынувшими на них эмоциями, и дети подвержены этому намного чаще взрослых, именно поэтому Лань Мин сам не понимал, почему так отреагировал и зачем вообще плачет. Так что, придя в себя на руках внешне спокойного папы, мальчик сказал первое, что пришло на ум:

      — Где А-Лин? Его всё нет и нет, а я так давно его жду!

      Из-за собственного жалобного хмыка он не услышал, как тяжело вздохнули взрослые в этот момент. Сичэнь, почувствовав невероятное облегчение, поставил сына на ноги, вытер ему слёзы и поцеловал в лоб, успокаивая.

      В этот момент, как спасение, раздался дверной звонок. Стоящий ближе всех к парадной Не Минцзюэ вышел открыть дверь, пока все остальные окружили Цзинъи и стали его успокаивать. Лань Ванцзи всё же извинился перед братом, получив в ответ лишь снисходительно-умилённую улыбку, а Вэй Усянь предложил ребёнку конфетку, незаметно взятую с неприкосновенного до приезда всех гостей стола.

      Как только входная дверь открылась, Не Минцзюэ столкнулся со своим подчинённым на пороге. Обычно офицерам запрещалось не то, что стучаться в двери своего главнокомандующего, — находиться на частной территории виллы уже считалось достаточным поводом для сурового наказания. Но был канун Рождества, и вид этого подчинённого был крайне удручённый, едва ли не убитый — такие выражения лиц застывают лишь на трупах, которых при жизни долго пытали самыми изощрёнными способами, так что Чифэн-цзюнь, насторожившись, без лишних вопросов посторонился, впуская его в виллу. К его неожиданности, как только офицер вошёл, в его руках стали видны два чемодана. Мужчина с пустым взглядом не остановился на пороге раздеться или стряхнуть с шапки снег — он пошатывающейся походкой направился прямиком к лестнице, на второй этаж. Вдруг за ним в ещё открытую дверь вошёл его такой же удручённый коллега: тоже офицер Цинхэ Не. Он отвлечённо кивнул Чифэн-цзюню в качестве приветствия и прошествовал с чемоданом побольше в руках по тому же направлению. За ним пришёл ещё один. А за ним — ещё один. Всего вошедших в квартиру людей, на которых не то, что лица не было, в их телах жизнь еле теплилась, под гробовое молчание всего дома Не Минцзюэ насчитал семнадцать, и все они несли какие-то коробки, чемоданы, пакеты, а двое так вообще втащили золотой трон и с кряхтением подняли его по лестнице. После этого странного дефиле все офицеры вышли, так же, ровно друг за другом, на прощание кивая растерянному не меньше всех собравшихся Главе.

      И уже тогда во всю ту же дверь из темноты метели вошла фигура в золотой мантии.

      — Прошу прощения за столь долгую задержку, — полился плавной песней голос Цзинь Гуанъяо.

      За ним сразу же появился стройный силуэт Цзян Ваньиня с племянником на руках. Цзинь Лин прятал замёрзший нос в складках своего толстого лилового шарфа — от его лица остались лишь большие золотистые глаза — и выглядел нахохлившимся птенцом какой-то очень красивой птицы. Дверь за их спинами наконец закрылась.

      — Оказалось, что мой частный самолёт для перелётов по такой метели не пригоден, пришлось ждать Юньмэнский сверхзвуковой бомбардировщик, — извиняющимся тоном сообщил Ляньфан-цзюнь, сняв с себя мантию и бесцеремонно вручив её Не Минцзюэ, и стал помогать Цзян Чэну раздевать что-то кряхтящего из-под одежды племянника. — Дагэ, твои офицеры на редкость крепкие орешки. Мне пришлось отдавать приказы от твоего имени, чтобы они позволили нам приземлиться на вашей территории.

      — Ты всегда можешь отдавать приказы от моего имени, — очень спокойно, как будто это само собой разумеющаяся вещь, ответил Не Минцзюэ.

      — Всё ещё думаешь, что моё собственное имя — лишь пустой звук? — ощетинился Цзинь Гуанъяо, заботливо поправляя ребёнку причёску и жестоко сверкая глазами. Взгляд, который он направил на хозяина дома, был таким уничтожающим, что Чифэн-цзюнь инстинктивно отступил на несколько шагов. Отступил, и только после этого начал бурчать что-то о том, что «ну вот опять начинается».

      Старающийся игнорировать происходящее вокруг него Саньду Шэншоу, как самый настоящий горячий мужчина почему-то был без шапки, и его тёмные волосы с красивым холодным переливом сейчас были запорошены поблёскивающим в свете дома снегом. На его фоне Цзинь Лин казался самой настоящей полуавтоматической игрушкой, а когда выпутался из кокона своих зимних одежд, вообще уменьшился раза так в два. Цзян Чэну стоило лишь скинуть с себя куртку, чтобы быть в полной боевой готовности, так что он взял уворачивающегося от дяди Яо племянника на руки и уже взглянул на Чифэн-цзюня.

      — Глава Цинхэ Не, — поздоровался он лёгким кивком, прекрасно понимая, что всё внимание мужчины напротив занято племянником.

      Не Минцзюэ, к слову, не видел Цзинь Лина после смерти его родителей. Его организация состояла в довольно продолжительных деловых отношениях с Юньмэн Цзян во время Аннигиляции Солнца, потому Глава высоко ценил Цзян Яньли, всегда проявляющую искреннюю, но вежливую заботу. С Цзинь Цзысюанем они были близки иначе — тот приходился младшему брату и сестре Минцзюэ старшим двоюродным братом, потому половину своей юности они провели в Цинхэ Не вместе. Но их ребёнка Чифэн-цзюнь увидел лишь однажды — когда младенцу грозила смертельная опасность. Возможно, если бы Не Минцзюэ однажды не оказался в нужное время в нужном месте, малыша, спасения для Цзян Чэна и Вэй Ина, просто бы не было.

      Мальчик на руках у дяди выглядел довольно свежо и красиво: тёмные, отдающие бронзой блестящие волосы были убраны в высокий хвост, светло-жёлтый джемпер ярко подчёркивал необычный золотистый оттенок больших карих глаз, а тихо покоящийся на поясе Юньмэнский колокольчик не издавал ни звука и благородно сверкал, преломляя боковой свет. Цзинь Лин сразу же замолчал, когда дядя поднёс его к незнакомцу, хотя до этого очень рьяно и смешно доказывал, что мог бы и самостоятельно раздеться. Он посмотрел прямиком в глаза Не Минцзюэ и слегка нахмурился, очевидно заинтересовавшись: новые лица в его окружении бывали очень редко из-за строгой системы безопасности.

      — А-Лин, перед тобой Глава Цинхэ Не, Чифэн-цзюнь, — представил хозяина дома Цзян Чэн, пока Цзинь Гуанъяо за его спиной внезапно вздрогнул.

      — Да, А-Лин, — всё же вмешался Ляньфан-цзюнь в знакомство, — Не Минцзюэ такой же твой дядя, как и Лань Сичэнь. Пойдём с ним тоже поздороваемся.

      Цзинь Лин успел выдавить лишь слабое «здравствуйте», а потом с рук Цзян Чэна его сняли и поставили на ноги, подталкивая пройти в гостиную. Саньду Шэншоу, несколько озадаченный подобной реакцией Цзинь Гуанъяо, в растерянности посмотрел на Не Минцзюэ, который, к удивлению, даже не обратил на происходящее особого внимания.

      — Он уже так вырос, — словно завороженный, проговорил Чифэн-цзюнь, неотрывно проследив за скрывающимся в дверных проёмах ребёнком.

      — Пять лет, — кивнул Цзян Чэн, почувствовав себя очень неловко: раньше он никогда не переступал рабочие границы и сегодня собирался вести себя как можно официальнее, но одна мысль о том, что перед ним стоит человек, однажды спасший его смысл жизни, не позволяла вести себя отстраненно и по-деловому. К тому же вокруг царила какая-то странная, располагающая к душевным разговорам атмосфера: даже в Башне Кои подобные семейные вечера проходили с долей пафоса и не позволяли всем присутствующим терять лицо.

      — Хотя на Цзысюаня мало похож, — вздохнул Не Минцзюэ, усмехнувшись. — Мальчики всё же берут больше от матери, чем от отца… Кажется, совсем недавно Цзян Яньли помогала высаживать здешнюю рощу, а теперь ее сын впервые посещает этот дом.

      — Прошу Вас, Цзинь Яньли. Всё же она была замужем, — поправил его Ваньинь, невольно улыбнувшись. Он помнил те дни: — В ту весну она всех нас вытащила на эту акцию, вот возмущений-то от Цзинь Цзысюаня и Вэй Усяня было.

      — Кстати, посаженные ей сосны на нынешний год в высоту достигли трёх метров, а вот все ели Цзинь Цзысюаня не прижились, — усмехнулся Чифэн-цзюнь, немного посторонившись, чтобы пропустить резко сникшего Цзян Чэна в гостиную. Все эти разговоры навевали теплые воспоминания из прошлого, но никак не могли перенести то счастье в нынешнее время.

      — Так ему и надо. Если бы ещё больше перечил шицзе, я бы его там же и закопал, — в конце концов фыркнул Саньду Шэншоу, рассмешив Не Минцзюэ. — Благодарю Вас за приглашение и прошу прощения, что не отправил ответ вовремя.

      — Не беспокойтесь об этом, — пробасил Чифэн-цзюнь, закрывая входную дверь на несколько железных ключей. — Саньди утвердил ваш визит ещё в начале октября.

      На это Цзян Чэн в жесте «вот хитрый жук» недовольно дернул бровью. Он зашёл в гостиную, первым делом оглядывая огромных размеров комнату. Здесь стояли массивные шкафы из красного дерева, на цвете которых ярко контрастировал зелёный мягкий ковёр — почему-то сразу подумалось, что его сюда положили только из-за наплыва детей. Слева у дверей стоял внушительных размеров стол, накрытый белыми скатертями с блестящими тарелками, справа — огромная живая ель, источающая ароматы хвои и смолы на всю комнату. Все присутствующие люди сейчас столпились возле детей, и лишь один взгляд Ваньинь сразу же безошибочно почувствовал на себе, а потом и решительно встретил.

      Что ж, похоже, его действительно здесь ждали. Он сдержанно кивнул, когда Цзэу-цзюнь ему улыбнулся.

      Наконец-то воссоединившиеся дети наперебой пищали кучкой пушистых цыплят возле ёлки, причём Лань Мин такой мёртвой хваткой вцепился в Цзинь Лина, что даже Вэй Усяня к нему не подпустил, истошно завопив и спрятав его за спиной.

      «Не надо! — воскликнул Цзинъи, нахмурившись и разведя руки в стороны. Стоящий рядом Сычжуй мало понял его намерения, но всё равно молча вышел вперёд и закрыл друзей собой, мол, пожалуйста, папа, отчего бы мой брат сейчас ни кричал, он не виноват и ругать его не стоит. Вэй Ин даже не понял, смеяться ему или плакать, когда сын с такими полными сожаления глазами встал перед ним с решительным намерением защитить тех, кто за его спиной. Он успел уже задуматься о том, как себя чувствовал Лань Цижэнь на их с Лань Ванцзи свадьбе, но от этих размышлений его вырвало умилительно-резкое: — У Вас вон, свой брат есть, его обнимайте! — прокричал уже из-за плеча Лань Юаня А-Мин. — Глава Цзян! Дядя Вэй хочет забрать у меня А-Лина!»

      Вот так наябедничав и оставшись полностью удовлетворённым ответным приказом Цзян Ваньиня оставить детей в покое, мальчик снова прижал к себе Жуланя и надул щёки, сильно рассмешив окружающих взрослых. Посмеивался даже Цзян Чэн, но только до тех пор, как на него не напал с братскими объятьями Вэй Ин, и они оба, один отбиваясь, а второй звонко смеясь, свалились на пол с превеликим грохотом.

      Теперь наличие ковра могло объясняться наплывом в виллу Вэй Усяня.

      Чуть позже, когда два юньмэнца пришли в себя и перестали отвешивать друг другу подзатыльники, гости стали усаживаться за стол. Пока Цзян Ваньинь ушёл с хозяином дома за чем-то на кухне, Цзинь Гуанъяо занял возглавляющее стол место и, будто бы так и должно быть, принялся нервными пальцами отстукивать по скатерти какой-то заевший в голове ритм. Именно в этот момент к нему тоненьким голоском обратился Лань Юань.

      — Ляньфан-цзюнь, — позвал мальчик, чинно встав около стула и убрав руки за спину. Гуанъяо сначала не понял, откуда его позвали, потому повертел головой в поисках источника звука. Когда его глаза набрели на Лань Сычжуя, он тут же принял свой самый добродушный образ:

      — Да, А-Юань, что такое? — умилился Цзинь Яо, прикидывая уже, стоит ли ему подняться и отзеркалить позу ребёнка, чтобы быстрее найти с ним общий язык. Подумав, он отодвинул стул и присел, чтобы быть на одном уровне с собеседником.

      — Я хочу попросить Вас больше так не задерживаться. Папа говорил, что это неприлично, и мы ждали вас очень долго.

      Гуанъяо, сохранив свою лёгкую улыбку, несколько раз моргнул. Его что, действительно отчитывают за опоздание? Это показалось настолько забавным — на вид Лань Юань был очень серьёзен, и просил он искренне, но Цзинь Яо призвал все своё актерское мастерство, чтобы не засмеяться, и положил руку на сердце, с очень раскаивающимся тоном начиная извиняться:

      — Да, А-Юань, ты прав, это было крайне невежливо с моей стороны. Мне очень жаль, что Вам пришлось ждать. Извини меня, я клянусь, что больше так не буду, — выдавил Гуанъяо и всё же не сдержался — широко улыбнулся и протянул ребёнку мизинчик, мол, мир-дружба-жвачка.

      Цзинь Лин бы на месте А-Юаня так говорить бы не стал. Он бы накричал или, что хуже, втихушку обиделся и вовсе перестал бы разговаривать, потому что в его глазах это выглядело бы обидно. Но Сычжуй, будучи очень добрым и разумным мальчиком, сразу же улыбнулся и кивнул, подавая свой маленький мизинчик в ответ.

      — То, что Вы готовы признавать свои ошибки, очень похвально, — одобрил Лань Юань, причём выглядел точь-в-точь как Лань Ванцзи, в тот момент мечущийся между желанием похвалить сына и указать, что взрослых исправлять немного невежливо.

      Ханьгуан-цзюнь, находясь в невидимой Юанем зоне, выполнил лёгкий извиняющийся поклон, но Гуанъяо жестом показал, что всё в порядке, и вернулся к разговору с А-Юанем, кивая на каждую его фразу и вежливо улыбаясь.

      Эта его улыбка стала ещё шире, когда Минцзюэ вернулся в гостиную и с долей недоумения заметил, что его хозяйское место занял Ляньфан-цзюнь. Но, к сожалению последнего, ни слова против не сказал, обойдя стул и сев по правую руку.

      К тому моменту, как Лань Сичэнь договорился с сыном отпустить Цзинь Лина на время ужина, все салаты были вытащены из холодильника и хлопнули открываемые бутылки шампанского, но никто из детей даже не обратил на эти громкие звуки внимания: мальчики просто привыкли. Лань Сычжуй знал звуки выстрелов с единственного вооружённого срыва отца, который случился в его пять лет, Лань Цзинъи — с трёх, когда случайно взял оставленную в кабинете отца Лебин, а Цзинь Жуланя они сопровождали с самого рождения то на учениях в Юньмэне, то от охраны во время покушений террористов на его жизнь. В целом, что касалось звуков, ребята были бесстрашны (правда, Юань был несколько привередлив: он ещё не отдавал себе отчёта и не понимал этого, но родители уже заметили, что ребёнка сильно раздражали фальшивые ноты или натужные голоса и ему не нравилось, когда было слишком громко), но вот во всех остальных областях оставались самыми обычными малышами. Цзинь Лин почему-то испугался вилок с тремя зубцами на столе и отказывался садиться за него, пока их не убрали; Лань Мин же выразил свое неудовольствие «страшной жижей в раковинах», представляющей собой любимые устрицы Цзинь Гуанъяо, из-за чего их тоже пришлось на время спрятать. Лань Юаня же не устроил белый свитер на отце: «Папа, замараешься», — глядел своими светлыми глазами на Вэй Усяня мальчик, всё повторяя и повторяя эту излюбленную Лань Чжанем фразу до тех пор, пока его не чмокнули в лоб и не пообещали быть аккуратнее. Тогда мальчик приступил к объяснению всегда внимательному и учтивому Ляньфан-цзюню, как правильно заправлять салфетки на воротник, чтобы не замараться. Не Минцзюэ на это лишь хохотнул, удивляясь цепкой памяти детей.

      — Предлагаю для начала вспомнить самое прекрасное, что случилось в этом году, — взял на себя роль тамады Ляньфан-цзюнь, когда все наконец уселись за круглым столом и бокалы наполнились шампанским (детям налили сок, а братьям Лань торжественно вручили двухлитровую бутылку минералки), — Я начну. Вчера меня особенно порадовал черновой вариант нового договора, составленного для наследуемых нашим племянником организаций. Цзян Ваньинь, я благодарен за оказанную мне честь и высокое доверие, — Цзян Чэн вообще-то слушал в пол-уха из-за ёрзающего на стуле племянника и попыток его успокоить, но, когда к нему обратились, он сразу же отдёрнул руку от кусающего его палец Цзинь Лина, поднял не скрывшийся от Цзинь Гуанъяо растерянный взгляд и с очень серьёзным видом кивнул. — К тому же, в этом году Цзинь Лин официально вышел в свет, что принесло неожиданный для компании резкий рост акций. Хочется ещё отметить завершение на хорошей ноте судебного разбирательства во Франции. Цзэу-цзюнь, я в большом долгу перед тобой и Гусу Лань.

      — А-Яо, наша организация всегда будет на стороне Ланьлина, но, прошу тебя, никогда больше не скрывай от меня подробности вашей деятельности на чёрном рынке, когда я выступаю вашим адвокатом, — Лань Сичэнь сказал это с укором, обычно безотказно действующим на А-Мина, но то тепло, с которым он посмотрел на Цзинь Гуанъяо, превратило упрёк в мягкое замечание. — Я высоко ценю твоё стремление сохранить чистоту Гусу Лань в глазах общественности, но не стоит из-за этого очернять Ланьлин Цзинь.

      — Ты сам об этом попросил, — улыбнулся в ответ Ляньфан-цзюнь, сверкнув своими зеленоватыми глазами. — Но не удивляйся, если обнаружишь на бумагах нарушения законодательств ста двух стран.

      — Сразу же после нового года я отправлюсь в Башню Кои в качестве юриста для проверки деятельности организации, — пригрозил Лань Хуань со строгим видом. — Помогу скрыть эти нарушения на бумагах, и уже тогда приглашу независимого эксперта.

      — Папа говорил, что обманывать дедушку нельзя, — нахмурился Цзинъи рядом с отцом, подняв на него глаза. Он преспокойно сосал поданную дядей Ванцзи сушку и не вникал в суть разговора взрослых, но знал, что когда речь заходит о «независимом эксперте», то имеется ввиду Лань Цижэнь, и не мог не вставить свои пять копеек.

      — А мы и не обманываем, — улыбнулся сыну Лань Хуань, не удержавшись и погладив его по голове.

      — Мы поддерживаем имидж, — красиво усмехнулся Цзинь Гуанъяо, бегло взглянув на посуровевшего Не Минцзюэ и тут же отведя глаза. Это довольно опасная тема в присутствии человека с обостренным чувством справедливости.

      С недавних пор Ланьлин Цзинь был не только сердцем всей экономической жизни страны и Европы, но и эпицентром всевозможного оборота черного рынка. Сейчас он регулировал мировую циркуляцию любой запрещённой законодательством продукции и множество других сторон криминальной части жизни экономики. Организация Гусу Лань, отвечающая за независимую мировую судебную систему и внутреннюю и внешнюю политику страны, была обязана контролировать исполнение всех сводов законов, но именно на Ланьлин Цзинь эти законы не распространялись, а являлись лишь желательным предписанием и маской, за которой скрывалось истинное лицо холдинга.

      Изначально контроль черного рынка осуществлялся некогда могущественной организацией Цишань Вэнь. Ещё на момент рождения организаций, Лань Ань, как основатель Гусу Лань, обозначил, что если черный рынок искоренить невозможно, то проще взять его под контроль самим и регулировать его деятельность изнутри. При этом Гусу так и не взяло на себя такую ответственность из-за публичности своей работы, так что дело отошло в Цишань, в тайную организацию, ставшую за несколько лет «семьёй», а после и самой настоящей мафией, контролируемой правительственной организацией Гусу Лань. Когда-то давно Юньмэн Цзян, отвечающая за внутреннюю безопасность страны, отчасти согласовывала свою деятельность с Цишань Вэнь и всегда была на передовой: зачастую многие преступления предугадывались и трагедий удавалось избежать — их предотвращали засланные агенты. В те времена даже организация Цинхэ Не, контролирующая обстоятельства за рубежом и на горячих точках, так же отвечала на запросы Цишань Вэнь и устраняла угрозы за границами страны, чтобы поддерживать относительный мир.

      Но с приходом к власти Вэнь Жоханя, жестокого и могущественного Главы самой жестокой мафии мира, Цишань Вэнь отказалась подчиняться условиям старых договоров с четырьмя организациями и развязала и информационную, и физическую войну, названную впоследствии «Эпохой Вэнь». Только после сокрушения теневой организации контроль черного рынка перешёл под управление Ланьлин Цзинь, так как у нынешнего Главы, Ляньфан-цзюня, был немалый опыт в работе с преступным миром. Из-за двойной работы, свалившейся на организацию, Башня Кои всегда находилась в большей опасности и подвергалась частым юридическим и иногда даже вооружённым конфликтам. Потому Ланьлин Цзинь был охраняем всеми организациями сразу: все «проверки» со стороны Гусу Лань были лишь формальностью, все теневые «филиалы» Ланьлин Цзинь были защищены материально Юньмэн Цзян, а общественность могла спать спокойно и лишь строить ничем не подтверждённые теории.

      Потому на фразе «поддерживать имидж» держалась едва ли не вся жизнь страны.

      — У дяди просто принципиальная позиция, ничего страшного, — вздохнул Лань Сичэнь. — Повременим с этими разговорами, сейчас Рождество. За этот год случилось много радостных и печальных моментов, но самыми счастливыми я считаю все те, где А-Мин рьяно пытался умереть, но у него ничего не вышло.

      — Эй! — под смех окружающих возмутился мальчик, вскочив на стуле. Из-за резкости своих движений он стукнулся коленкой о стол (отчего тот даже не пошатнулся) и, зашипев, схватился за неё, но не устоял на одной ноге и уже собрался падать, как его подхватил сидящий по левую руку Лань Ванцзи.

      — Вот об этом я и говорю, — нежно усмехнулся Лань Сичэнь, благодарно кивнув брату и усадив сына на место. — Больно?

      — Нет! — обиженно надул губы Цзинъи. — И я не пытался умереть!

      — А как ещё мне назвать ту ситуацию, когда ты без меня выбежал на дорогу? Ещё и на красный свет.

      — Там был котёнок! Его могли раздавить!

      — Тебя тоже могли раздавить, родной мой, — спорить с сыном в последнее время становилось всё сложнее и сложнее, потому Сичэнь взял со стола какой-то бутерброд и засунул его в рот ребёнку. На удивление, это сработало — Цзинъи сразу же замолчал и стал старательно пережевывать еду.

      — А что стало с котёнком? — вытянул шею Сычжуй, чтобы увидеть своего дядю.

      — Отдали в хорошие руки твоих соседей, — улыбнулся Лань Хуань племяннику. — А что у тебя за этот год случилось хорошего, А-Юань?

      — Мне понравилось в Раннем Юньмэне, — немного подумав, ответил мальчик. — Там тепло и много вкусной ягоды прямо рядом с домом! А ещё зоопарк был интересным! И океан там красивый! А ещё по пальмам лазить за кокосами было весело.

      — Мне было не весело! — вдруг возмутился Жулань. — Ты уронил этот кокос прямо мне на голову!

      — Это был не он, это был я! — влез в разговор Цзинъи, защищая брата. — И вообще дядя Вэй говорил тебе не стоять под пальмой, но ты всё равно там встал!

      — В следующий раз я точно скину тебя с яхты, понял?! — воскликнул Цзинь Лин, откинувшись на спинку и сложив на груди руки.

      — Цзинь Жулань, извинись, — будто невзначай слетело с губ Ляньфан-цзюня, и лишь Цзинь Лин понял, что именно таилось за этой мягкой интонацией. Мальчик сразу же замолчал, на мгновение испугавшись, отвернулся к старшему дяде и жалобно посмотрел тому в глаза, мол, дядя, спасай.

      — А почему мы все так виртуозно игнорируем, что Вэй Усянь разрешил детям лазить по пальмам в Майами, — буркнул Цзян Ваньинь, сверкнув глазами в сторону старшего брата.

      — В этом году случилось счастье! — воскликнул Вэй Ин, вопреки всему игнорируя убийственный взгляд Цзян Чэна, и, раз уж на него перевели стрелки, встал со стула и поднял бокал. — Моё лечение наконец-то дало свои плоды, и я невероятно благодарен вам за поддержку на протяжении всех этих трёх лет! Считаю это достаточным поводом выпить за счастье этого года и простить все мои косяки, А-Чэн, пожалуйста, ты мой шиди, так что давай ты будешь лучше агрессивно меня любить, а не убивать, договорились? Что ты делаешь? А ну прижми жопу к стулу!

      — Я до тебя и так дотянусь, придурок!

      Пока взрослые ударились в разговоры, между Цзинь Лином и Лань Мином установилось удивительное единодушие, называемое скукой. Так что они после недолгого молчаливого переглядывания незаметно нырнули под стол. У Жуланя в кармане нашлись игрушечные солдатики, а у Цзинъи три машинки, так что вопроса, во что играть, у них не возникло. Правда, буквально через несколько минут А-Мин печально вздохнул и посмотрел в сторону ног Лань Юаня. «Сушек хочется», — прошептал он, умоляюще поглядев на Цзинь Лина. Тот мгновенно поднял голову. «Жди здесь, — фыркнул он и пополз к Сычжую, но внезапно вздрогнул, повернулся на Цзинъи и сделал страшное лицо. — Только не сломай мне ничего!» — грозным шёпотом наказал Жулань, получив в ответ от Цзинъи высунутый язык.

      Наученный ошибками прошлого, Цзинь Лин бесшумно подполз к стулу, на котором сидел Юань, и аккуратно дернул его за штанину. Сычжуй сразу же отреагировал — начал быстрее жевать свой салат, протянул под стол руку, мол, дай мне секундочку, и оглянулся по сторонам, проверяя не смотрит ли кто-нибудь на него. Но в то время Вэй Усянь рьяно о чём-то спорил с Цзян Чэном, а сидящий на другом конце стола Лань Сичэнь с улыбкой что-то рассказывал внимательному Не Минцзюэ и расслабленному Цзинь Гуанъяо. Так что ничто не помешало Лань Юаню поманить Цзинь Лина под столом к себе, и последний, схватив протянутую руку, высунулся из-под скатерти прямо между его ног. Они почти столкнулись носами, но А-Лину явно не хватило роста, а Сычжуй не склонился слишком низко. Будь на месте Лань Юаня Цзинъи, они с Цзинь Лином бы не только врезались друг в друга, они бы ещё упали, покатились по полу и в конце концов подрались, но А-Юань в этом плане был слишком осторожен. «Достань А-Мину сушки и спускайся к нам», — прошипел прямо в лицо Лань Юаню А-Лин и с таинственным видом скрылся за скатертью. Сычжуй уже было расслабился и стал выглядывать среди всех вкусностей именно сушки, но тут его резко и сильно схватили за коленку. Из-под стола высунулась голова Цзинъи — и вот ему роста хватило, чтобы стукнуть брата по подбородку, от чего тот ойкнул и спешно затолкал его голову обратно под стол, параллельно скривившись от боли отвлекшемуся на него Вэй Ину.

      — Лань Чжань, положи А-Юаню другой салат, похоже в этом есть чеснок, — бегло растрактовал выражение лица ребёнка Усянь и вернулся к Цзян Чэну: — Я тебе говорю, в двадцатом году Цзэу-цзюня в стране не было, я ж не настолько беспамятный!

      Лань Ванцзи на это лишь буднично мгмкнул и протянул сыну корзинку с сушками, едва заметно подмигнув. «И эклеры А-Лину, пожалуйста!» — попросил вновь вынырнувший к брату на колени головой Цзинъи. Добыв всё съестное и брата в придачу, ребята уселись под столом играть.

      — Так, господа, господа! — вновь позвал Гуанъяо, отвлекшись от увлекательного залипания на брови Не Минцзюэ. — Тост! Или даже лучше! А дети где?

      — У них домик под столом, — ответил Ханьгуан-цзюнь, невозмутимо спуская под скатерть очередную почищенную мандаринку.

      — Дядя Ванцзи! Вы обещали не говорить! — донеслось снизу голосом Цзинъи на перебой с недовольным мычанием Цзинь Лина. Мандарин кто-то резво схватил.

      — Ну… Что ж, — усмехнулся Мэн Яо. — А-Лин, вам туда соку не надо?

      — Нет, — сразу же ответил племянник, но тут же под столом послышалось копошение — Цзинь Лин высунулся у ног Вэй Усяня. Когда дядя его поднял, он что-то прошептал ему в ухо, и, видимо, это было что-то очень смешное, раз Вэй Ин сразу же прыснул и поманил к себе ещё и Цзян Чэна. Когда Ваньинь склонился, Цзинь Лин прошептал ещё что-то и ему, но Саньду Шэншоу лишь осторожно взглянул на наблюдающего за всей этой картиной Гуанъяо и отрицательно помотал головой. Потом они втроём что-то шёпотом обсудили, покивали друг другу, и А-Лин, довольный, спустился обратно под стол.

      — Мне нужно быть в курсе? — мягким тоном с издевательскими нотками спросил Ляньфан-цзюнь, на что Цзян Чэн и Вэй Усянь, всё ещё посмеивающийся, синхронно помотали головами. — Отлично, спасибо, тогда я хочу перед тем, как поднять бокалы, провести рефлексию. Какие мысли или уроки вы можете вынести из этого года?

      — Как-то слишком по-философски, — хмыкнул Не Минцзюэ, подливая Мэн Яо шампанского.

      — Это психология, дагэ, — видимо, Цзинь Гуанъяо достаточно подобрел от уже выпитого, чтобы потеплеть к Чифэн-цзюню и начать играть интонацией обращении к нему: забота, умиление, флирт и смех явно прослеживались во всех недавно сказанных «дагэ», хотя до этого с его уст слетало лишь претензионное «Глава Не» и безэмоционально-тихое или агрессивно-защитное «дагэ». — Чему ты научился за этот год? Надеюсь, с чтением проблем не осталось, иначе А-Лин тебя обгонит уже через полгода.

      — Ох, знаешь, сегодня у тебя точно не получится, — предупредил очень довольного Ляньфан-цзюня Не Минцзюэ. — В этом году меня посещают мысли, что ещё чуть-чуть, и я смогу посоревноваться с даосскими монахами в терпении.

      — Значит, тебе ещё есть, куда стремиться! — негромко воскликнул Цзинь Гуанъяо. — Так держать, ты получаешь конфетку. Цзян Ваньинь, какой урок ты вынес из этого года?

      — Не подпускать Вэй Ина к своему телефону, — закатил глаза мужчина, но, словно реагируя на требовательный взгляд Ляньфан-цзюня, сделал серьёзное лицо. — В целом, один большой урок состоял в том, что люди, носящие одну фамилию, могут быть кардинально разными, и не стоит судить человека по семье, из которой он происходит.

      — Надо взять на заметку, что ты становишься терпимее к тем людям, которые спасают жизнь А-Лину, — ухмыльнулся Вэй Ин у него за спиной, и в этот раз ему таки прилетел кулак точно в солнечное сплетение, сбив всё дыхание.

      — Вэнь Цин действительно заслужила нашего расположения не только спасением А-Лина, но и поправлением твоего, Цзян Чэн, состояния, — согласился Цзинь Гуанъяо, демонстративно пропустив мимо ушей грозное «это было давно и неправда». — Хоть я и её, и Вэнь Нина озолотил, было бы неплохо похлопотать над их документацией.

      — Гусу Лань уже этим занимается, — улыбнулся Лань Сичэнь, всё это время кормящий Цзинъи ветчиной с бутербродов.

      — Вэй Усянь, что на счёт твоего урока?

      — Я научился заправлять одеяло в пододеяльник, — пожал плечами мужчина, пересев поближе к Лань Чжаню и взяв его за руку. — А ещё справляться с паническими атаками. В принципе, я почти здоров! Да, гэгэ?

      — Да, только не надо забрасывать с первыми улучшениями, — ответил Лань Ванцзи, переплетая их пальцы.

      — А какие мысли сформировались в голове гэгэ за этот год? — мурлыкнул Вэй Усянь, развалившись на стуле и положив голову на плечо мужу. Лань Чжань недолго помолчал, прежде чем ответить. Тут из-под стола высунулся Лань Сычжуй, попросил воды и со стаканом вновь нырнул к своим друзьям.

      — Дети растут очень быстро.

      Он сказал это тихо и будто бы безэмоционально, но неявная печаль все равно нашла выход с этими словами и заняла все мысли Вэй Усяня. Дети и правда росли быстро: казалось, совсем недавно он впервые поднял на руки А-Юаня — тогда ему было чуть больше года, — не почувствовав его веса. Он был таким маленьким: совсем не разговаривал, но уже довольно быстро бегал. Как будто вчера он получил письмо шицзе с фотографией новорожденного А-Лина, а потом увидел и вживую — жаль, что при очень страшных обстоятельствах. Вэй Ин даже помнил, как подъехал с Цзинь Цзысюанем к родильному дому, из которого Лань Сичэнь вынес маленького Лань Мина — уже тогда громкого и неспокойного. А сейчас все эти тогда-ещё-малыши играли под столом и периодически больно пинали ноги.

      — Главное, что они все здоровы и счастливы, — сказал в продлившееся на слишком долго всеобщее молчание Лань Сичэнь, улыбнувшись.

      Правда, когда все вернулись к теме и спросили его «годовой» урок, его улыбка слега померкла, а взгляд из спокойного стал растерянным:

      — Я не уверен, что этот урок уже закончен, но, — он помолчал, глядя на стол, а потом полным раскаяния взглядом метнулся к Не Минцзюэ, — меня стали посещать странные мысли, и они подрывают всё моё самообладание. Мне показалось, что это становится необходимым — перестать внушать себе определённые эмоции и позволить чувствовать то, что на самом деле чувствуется.

      — Я уже давно тебе об этом говорю. Ты не отказываешься от прошлого, когда смотришь в будущее, — кивнул ему Чифэн-цзюнь, очевидно переняв настроение названного брата и став удивительно серьёзным.

      — Прояви к себе снисхождение, эргэ, — подхватил разговор Цзинь Гуанъяо с очень мягким, едва заметно трепетным тоном. Казалось, что он внезапно стал осторожнее в выборе слов: они несли гораздо больше смысла, чем могли понять окружающие. — Если ты без боли можешь об этом рассуждать, значит ты готов проститься со своей клятвой?

      — Мне всё ещё кажется это неправильным.

      — Уже шесть лет прошло, — нахмурился Ляньфан-цзюнь, элегантно взяв бокал. — Мы завтра же туда сходим, тебе стоит поставить все точки над i в своих сомнениях. Рано или поздно это придётся сделать, так почему бы не завтра?

      — Можно сводить и А-Мина тоже, — предложил Не Минцзюэ, внезапно получив острый взгляд Лань Сичэня. Чифэн-цзюнь понял свою ошибку слишком поздно.

      Комната мгновенно окунулась в молчание.

      Тёмные глаза Цзэу-цзюня растеряли свою обычную теплоту, став холодными и резкими, а всегда приветливая и располагающая улыбка сошла с его прекрасного лица. Сейчас он как никогда напоминал Лань Ванцзи своей отрешённостью и едва ли не пустым взглядом. Ничто не могло повлиять на Лань Хуаня так сильно, как упоминание его сына. Не Минцзюэ немало испугался такой резкой перемены в настроении брата и сразу же замолк. Даже Вэй Усянь, целующий костяшки пальцев Лань Чжаня, насторожился: Ханьгуан-цзюнь сам внезапно напрягся и принял один из самых холодных образов, словно его душе передалось состояние брата. А Сичэнь всё смотрел и смотрел Чифэн-цзюню прямо в глаза, и взгляд его нисколько не менялся — казалось, он глубоко погрузился в мысли или чувствовал себя не в безопасности, будто собирался отбиваться от какой-то атаки. Он всё ещё держал спину прямо и сидел подобающе, но окружившая его аура была настолько убийственной, что все волей-неволей прониклись и притихли. Интуиция била колокола, ожидая по меньшей мере какой-нибудь взрыв, но тут…

      — Так дело не пойдёт, — вдруг в их невербальное противостояние разрушил вставший со своего места Цзян Чэн. Все взгляды обратились на него. Ваньинь взял со стола бутылку шампанского и быстро её открыл, схватив два бокала и наполнив их прямо на ходу. Он присел на свободное место рядом с Лань Сичэнем и протянул ему один бокал. — Цзэу-цзюнь, не откажете мне в чести выпить с Вами?

      — Ох, Цзян Ваньинь, в Гусу Лань запрещено… — начал уже было спасать ситуацию Цзинь Гуанъяо, но Лань Хуань смерил Цзян Чэна нечитаемым, опасным взглядом и, спустя какую-то секунду, принял от него бокал.

      — За то, чтобы прошлое осталось в прошлом, — высказал тост Саньду Шэншоу и, возможно даже не осознав этого, светло улыбнулся. Лань Сичэнь выпил шампанское залпом, очаровательно зажмурившись от ударивших в нос газов, открыл глаза, вновь блеснувшие спокойствием и теплом, и благодарно улыбнулся в ответ.

      Также внезапно всё напряжение спало. Лань Ванцзи, внимательно осмотрев старшего брата через спину Цзян Чэна и что-то всё-таки увидев в его лице, удовлетворённо кивнул и повернулся к взволнованному Вэй Усяню — ему вообще было противопоказано попадать в такие ситуации: за эти несчастные десять минут чужого разговора он успел и покраснеть, и побелеть, а сейчас его дыхание сбилось и быстро застучало сердце — паника на лицо. Когда Лань Чжань, опора для нестабильной психики Вэй Ина, начинает тревожиться (а делает он это только в исключительных случаях), это становится тяжелым испытанием. Но именно он умеет успокаивать так, что срывов удаётся избежать, а настроению вернуться в прежнее русло.

      Но это был первый раз, когда Лань Сичэнь внезапно выбился из колеи и позволил чувствам взять верх. Простое упоминание сына поднимало в нём бурю, лишь усиливающую в нём тревогу, и никак не могло помочь забыть о шрамах прошлого. Если честно, даже Мэн Яо, знающий обо всех потерях и лишениях названного брата, не смог уловить момент, когда равновесие было нарушено. А Цзян Чэн, вообще-то, действовал на свой страх и риск: ему тоже стало не по себе от такого пронзительного, тёмного, ужасно холодного взгляда. Сейчас же Лань Хуань смотрел на него с лёгкой, извиняющейся улыбкой, так открыто и спокойно, что казалось, что его подменили.

      — Мы пошли играть в прятки! — внезапно выскочил между ними Лань Цзинъи, подталкиваемый Цзинь Лином за икры. Звучание его голоса будто вынуло Цзэу-цзюня из ледяной воды: мужчина сразу перевёл взгляд и заботливо осмотрел мальчика, взяв его лицо в ладони и поцеловав в лоб.

      — Может, сначала лучше подарки? — предложил Сичэнь, подняв сына на руки. Это было вовсе не обязательно, ведь А-Мин уже спокойно ходил, бегал, крушил всё в доме самостоятельно, но Цзян Чэн без труда узнал в этом жесте самого себя: с ребёнком на руках проще пережить бурю внутри. Наивное и очень нежное детское сердце было, пожалуй, лучшим спасением и поддержкой одновременно — ведь рядом с кем-то родным становится очевидно, ради чего ты живёшь и борешься.

      Дети восприняли такую идею с особым энтузиазмом, потому все разбрелись кто куда за подготовленными подарками. Первым, конечно же, захотел раздавать подарки Цзинь Лин, так что две большие коробки (а они действительно были больше него раза в полтора) в разноцветной блестящей бумаге сразу же отправились к А-Мину и А-Юаню. Мальчики быстро расправились с распаковкой и уже через пять минут перед ними стояли две красивые машины.

      — Теперь мы можем кататься по Башне Золотого Карпа вместе! — воскликнул Цзинь Лин, раскинув руки в стороны. И пока мальчики выясняли, куда поедут в первую очередь, Лань Сичэнь очень трагично вздохнул, посмотрев на Цзинь Гуанъяо:

      — Ты хоть представляешь, что случится с моей квартирой, если по ней будет кататься такая машина с моим сыном за рулём?

      — Ох, я готов возместить ущерб, — улыбнулся Ляньфан-цзюнь. — Эргэ, прими и от меня подарок, — он подал золотую коробочку с серебряной гравировкой Сияния среди снегов. И если Лань Хуань принимал подарок с улыбкой, то взглянув на него, его улыбка несколько померкла.

      — Ещё шампанского? — насторожился рядом стоящий Цзян Чэн, оперативно протянув Цзэу-цзюню бокал.

      — Благодарю, — вопреки всем ожиданиям Ляньфан-цзюня, Лань Сичэнь снова принял бокал и выпил. — А-Яо, неужели это…

      — Я искал её все эти двенадцать лет, — тепло улыбнулся Мэн Яо, замечая влажный блеск в глазах названного брата. — Пришлось, правда, постараться, сначала я думал найти нечто похожее, но сейчас такую искусную работу днём с огнём не сыщешь. Поэтому было принято решение найти оригинал.

      «Оригиналом» была серебряная цепочка с вкраплениями бриллиантов и тончайшей гравировкой облаков — подарок Цинхэн-цзюня старшему сыну на восемнадцатилетие. Во время «Эпохи Вэнь» Гусу Лань был уничтожен, и Лань Сичэнь, пока покидал родные стены, пытаясь спасти важную информацию, обронил её. Это всё, что оставалось у него от отца, погибшего в том огне, и он упоминал о ней лишь единожды во время своего странствия. Удивительно, что Мэн Яо помнил об этом и предпринял попытку найти её спустя столько лет.

      — А-Яо, я очень благодарен тебе, — быстро взяв себя в руки и смахнув слезу, ответил Лань Сичэнь и потянулся обнимать Цзинь Гуанъяо, но тут между ними вновь вклинился Лань Мин:

      — Почему папа плачет? — спросил Ляньфан-цзюня ребёнок, очень строго нахмурившись. — Вы его обидели? Папа, не расстраивайся, я тебя защищу!

      — А-Мин, счастье ты моё, — рассмеялся Лань Сичэнь, опустившись к нему и взяв за руки, — спасибо.

      — Это моя обязанность! — героически заявил Лань Цзинъи, но тут же переключился: — Папа, мне нужны мои подарки для А-Лина и А-Юаня. Мне А-Юань подарил огромный лего, мы соберём его все вместе у нас дома, хорошо?

      — Хорошо, пойдём, — Лань Сичэнь, извинившись перед Мэн Яо, пообещал ещё вернуться.

      Тем временем Цзян Чэн уже получил в нос выпрыгивающей из коробки пружиной, подаренной Вэй Ином, и выбил из братца свою заслуженную в меру сильным пинком подлинную саблю Наполеона Бонапарта. Сам Ваньинь отдал Усяню новый карманный химический набор для создания микробомб. Племяннику же в это Рождество подарком стало полуигрушечное (при желании им действительно можно было бы убить) ружьё — чтоб готовился к скорым занятиям по стрельбе.

      И тем не менее, ещё один, самый драгоценный подарок покоился в бархатной фиолетовой коробочке с фамильным девятилепестковым лотосом.

      Но перед этим Саньду Шэншоу, уловив момент, когда Вэй Ин куда-то уплыл, подошёл к Лань Ванцзи.

      — Ханьгуан-цзюнь? — обратился он, призывая себя к спокойствию.

      Они… не ладили. Нет, конечно, связанные одним человеком в одну семью, они так или иначе контактировали, но за рамки формальных отношений это никогда не выходило. Цзян Чэн знал, что Лань Ванцзи не испытывал к нему ничего положительного с тех пор, как Вэй Усянь, изгнанный из Юньмэн Цзян, сорвался в полуторагодовое странствие по миру. Но вопреки всему, именно по приказу Цзян Чэна Вэй Усянь мог возвращаться к своей семье в Гусу Лань, так что, казалось бы, они в расчёте.

      — Саньду Шэншоу, — отстранённо кивнул Лань Ванцзи.

      Он уважал Цзян Ваньиня ровно настолько, насколько было необходимо уважать брата своего мужа, но, помня всю ту боль, что Вэй Ин перенёс из-за изгнания из Юньмэна, Лань Чжань испытывал довольно смешанные чувства. Но в последнее время он всё же ловил себя на том, что испытывает благодарность: состояние Вэй Ина во многом основывалось на общении с детьми, которыми он дорожил, и на нездоровой зависимости от убийств, и когда Второй Нефрит Лань с просьбой обратился к Главе Цзян, как к единственной своей надежде, тот не отказал.

      Были опасения, что Саньду Шэншоу не видел в Вэй Усяне ничего больше живого оружия, безупречно подчиняющегося лишь голосу своего хозяина, но Цзян Чэн опроверг и их, когда с нескрываемым беспокойством срывался в Вашингтон и приводил вновь сорвавшегося брата в чувства. Как бы горько ни было, у Вэй Ина в подкорке была выжжена преданность своей семье, и Лань Чжань принимал её, как и любую другую его сторону, с уважением и любовью.

      — Я думал, что стоит отдать это Вам раньше, но всё не предоставлялось возможности, — явно переступая через себя, сказал Цзян Чэн, и подал Лань Ванцзи аккуратную белоснежную коробочку.

      Лань Чжань постарался выразить взглядом более-менее заметное на его лице удивление. Он даже предположить не мог, что Цзян Ваньинь приготовит для него подарок, потому ничего не подготовил в ответ, и это показалось ему очень невежливым. Но протягиваемую коробочку он всё-таки принял, хоть и находился в некотором замешательстве.

      — Не думаю, что этот подарок будет Вам необходим, но для Вэй Усяня это имеет значение, так что я решил…

      В коробочке оказался серебряный круглый колокольчик. С выполненным алмазной крошкой девятилепестковым лотосом, маленький, на тонкой-тонкой платиновой цепочке — он предназначался для того, чтобы носить его на запястье. Круглые юньмэнские колокольчики всегда подчёркивали, что люди, носящие их, напрямую относились к управляющей Юньмэну семье, а значит этим подарком Цзян Ваньинь сказал больше, чем просто «это имеет значение». Это значило, что Лань Ванцзи также признаётся частью семьи, взрастившей и оберегающей Вэй Ина.

      От удивления Лань Чжань уставился на содержимое коробочки и совсем забыл, что Ваньинь, вообще-то, стоит перед ним и ждёт ответа. Вэй Усянь в тот момент вошёл в гостиную с большой красной коробкой, и Ванцзи, словно очнувшись, поднял глаза на Цзян Чэна.

      Тот, к его гордости, выглядел даже скучающим, как будто происходящее его совсем не волновало. Ещё бы ногой остервенело не постукивал по полу, так вообще — безразличие налицо!

      Лань Чжань подрагивающими руками вынул колокольчик из коробки и протянул свою руку Цзян Чэну. Тот понял его жест и быстрым движением, ни разу не коснувшись бледной кожи, застегнул браслет на запястье. Сразу же после этого Ханьгуан-цзюнь исполнил церемониальный поклон, и уже здесь их застал Вэй Усянь.

      — Чем это вы здесь занимаетесь? — скрыв за смешком волнение, спросил Вэй Ин, подойдя ближе. Его всегда хорошо так нервировало, когда его брат и муж пытались взаимодействовать между собой. Не потому, что он ревнует, вовсе нет — просто если они однажды не поладят, Усяню придётся застрелить себя, потому что он не намерен выбирать между двумя самыми важными людьми в его жизни.

      — Посвящаю твоего ненаглядного в рыцари, — закатил глаза Цзян Чэн и, достав из-за пояса как нельзя кстати подаренную сегодня Вэй Ином саблю Наполеона, размашистым жестом коснулся кончиком её лезвия плеч Лань Ванцзи. Тот не выразил ни толики недовольства и застыл с очень торжественным видом.

      Уже когда Цзян Ваньинь отошёл к столу, он краем глаза подметил, как Лань Ванцзи протягивает скрытое длинным широким рукавом запястье и Вэй Ин сначала охает, потом поворачивается к Цзян Чэну, взглядом будто бы пытаясь донести «если это розыгрыш, то я никогда тебя не прощу», но, получив кивок, подтверждающий подлинность подарка, Усянь начинает совсем не шуточно реветь, прижимая к лицу ладонь Ванцзи со свисающим с его запястья колокольчиком.

      Цзян Чэн не стал наблюдать за этой душераздирающей (в самом саркастичном смысле этого слова) сценой и залпом прикончил шампанское в своём бокале. Тут-то его настиг Ляньфан-цзюнь.

      — Цзян Чэн, я могу кое-что спросить? — вкрадчиво поинтересовался он, но, завидев пустой бокал в руках Ваньиня, оставил все разговоры, пока не долил в него шампанского.

      — Рискните, Цзинь Яо, — пожал плечами Цзян Чэн.

      — В каком ценовом диапазоне Вы принимаете подарки? Потому что у меня есть для Вас кое-что бесценное, — как самый настоящий змей-искуситель почти прошептал Гуанъяо. Кажется, он слишком налёг на спиртное, или его просто рано унесло — иначе Ваньинь не может объяснить такую тупую шутку.

      Но Цзян Чэн тут у стола с обилием алкоголя вообще-то тоже не бамбук курил, потому ответил не менее тупым предложением:

      — Я приму Ваш подарок, если он будет дороже моего, идёт? — спросил он, усмехнувшись застывшему лицу Цзинь Яо. Тот никак не ожидал подобного поворота — теряет хватку! Но Гуанъяо вежливо улыбается, соглашаясь, и Цзян Чэн озвучивает свой подарок: — В тюрьме Юньмэн Цзян, как Вам известно, сидит предостаточно преступников. Я позволю Вам выбрать одного, кого отпущу без каких-либо оснований.

      В этот момент Ляньфан-цзюнь будто бы даже протрезвел. Нет, Цзян Чэну, вроде как, уже говорили, что он невероятен, но не упоминали, что буквально. Гуанъяо неверяще помотал головой — будто ему это всё показалось, но нет, Цзян Чэн повторил своё предложение. Ещё и добавил с ухмылкой «С Рождеством!».

      — Вы… уверены в этом? — уточнил Цзинь Яо, отставив свой бокал. — Не слишком ли это серьёзное решение?

      — Вы всегда можете отказаться от подарка, так что он останется на Вашей совести и Вашей ответственности, — пожал плечами Ваньинь. — Но я уверен, что Вы не откажетесь. Более того, думается мне, я знаю имя, которое Вы назовёте.

      Цзинь Гуанъяо вновь пристально на него посмотрел.

      — Что ж, похоже, мой подарок действительно проиграл Вашему, — признал он разочарованно. — Но всё равно примите, пожалуйста.

      Цзян Чэну была протянута маленькая флешка. Очевидно, что подарком являлась не конкретно она, а информация на ней, но Ваньинь всё равно повертел её на всякий случай — а вдруг она из какого-нибудь драгоценного металла, от Главы Ланьлина всё-таки.

      — На ней технология создания химического оружия Цишань Вэнь, — пояснил Цзинь Гуанъяо, усмехнувшись, когда Цзян Чэн чуть не выронил её из рук.

      Надо же, действительно бесценный подарок. Где Глава Цзинь её откопал догадываться не приходилось: это был всем известный факт, что во время «Эпохи Вэнь» и «Аннигиляции Солнца» Гуанъяо работал под прикрытием прямо под крылом Вэнь Жоханя. Цзян Чэн был уверен, что у Ляньфан-цзюнь вынес из сердца Цишань намного больше информации, чем демонстрировал, но никогда не убеждался в этом. И вот — пожалуйста.

      — Назовите имя, Ляньфан-цзюнь, — попросил Ваньинь, спрятав флешку во внутренний карман рукава.

      — Вы ведь уже его знаете, Саньду Шэншоу, — без тени усмешки сказал Цзинь Яо, наполнив их бокалы вновь. — Я благодарен Вам намного сильнее, чем Вы можете себе представить, но всё же позволю себе попросить Вас об одолжении.

      — Я не расскажу Чифэн-цзюню, — уже что-то для себя поняв за этот вечер, заверил Цзян Чэн. — Но, если он всё-таки обо всём узнает, со сценами ревности я направлю его к Вам.

      Ляньфан-цзюнь вдруг пристыженно улыбнулся и опустил взгляд в пол. Не сумев совладать с собой, он поклонился, извиняясь, и вышел из гостиной, оставив Цзян Чэна в гордом одиночестве полной людьми комнаты. Ваньинь уже принялся искать глазами нужного ему человека, когда его окликнул племянник.

      — Дядя! Смотри, что мне А-Юань подарил! Смотри, какие красивые!

      А-Лин на самом деле редко называл что-то «красивым»: уже в столь раннем возрасте он повидал столько украшений, сколько не снилось даже опытным ювелирам, а потому получить от него даже заинтересованный взгляд — небывалая редкость. У него с самого рождения была потребность рассматривать и держать в руках какие-то блестящие, красивые вещи — один юньмэнский колокольчик Ваньиня сколько пережил, когда у малыша резались зубы — и сейчас у него была целая коллекция из наиболее понравившихся браслетов, колец и колье (но весь этот список возглавлялся недоступным Цзыдянем на указательном пальце правой руки дяди). Потому Цзян Чэн немало удивился подобному описанию, и в нём взыграло любопытство: присев к ребёнку, ему на ладони положили тончайшей работы золотые серьги с вкраплениями какого-то драгоценного, насыщенно-фиолетового камня. Действительно красиво.

      — А-Юаню помогал Ханьгуан-цзюнь, они сделали это сами, — зачем-то добавил мальчик, ярко улыбаясь.

      — Ну поздравляю, теперь придётся протыкать уши, — усмехнулся Цзян Чэн, потрепав малыша по голове. Тот сразу же насторожился, но в этот момент к ним подошёл Вэй Усянь.

      — Хэй-хэй, что тут у тебя? Ого, это тебе А-Юань подарил? — его глаза светились такой нежностью рядом с малышом, активно что-то ему объясняющим, что тепло вокруг становилось почти физически. — Тогда пришёл мой черёд дарить тебе подарок.

      Он вынул из кармана маленькую коробочку и достал из неё топазовую подвеску. Она была белоснежной и полупрозрачной — искусные топазные пластинки были такие тонкие, что пропускали через себя свет. Цзян Чэн её сразу же узнал: она висела на колокольчике Яньли. После её смерти именно Вэй Усянь нашёл в куче горящих обломков самолёта колокольчик — всё, что от неё осталось, и, отдав его Цзян Чэну, себе оставил подвеску. В напоминание.

      — Что это? — мальчик ещё не понимал всей значимости подвески, для него она была лишь обычной вещицей, особо не выделяющейся на фоне всех тех роскошных безделушек, что ему дарили дяди.

      — Ооо, такие вещички дарит Санта-Клаус только тем, кто… — начал заливать очередной бред в уши ребёнка Вэй Ин, но Цзян Чэн, понимая, что с этим шутить точно не стоит, резко его оборвал:

      — А-Лин, это принадлежало твоей матери.

      Лицо мальчика резко изменилось. Если он раньше смотрел на белоснежные камни с неким пренебрежением, то сейчас вдруг заинтересовался и даже испугался — схватил старшего дядю за руку и вновь взглянул на подвеску.

      — Это… Висело на её колокольчике? — понял мальчик, осторожно протянув к подвеске пальцы.

      — Да, — Вэй Усянь сильно испугался, когда Цзян Чэн так прямолинейно высказал всю правду, опасаясь реакции малыша: он ещё тяжело воспринимал рассказы о родителях и всегда плакал. Но сейчас, глядя в заинтересованные и несколько даже радостные глаза племянника, он растерялся, но решил не усугублять ситуацию. — Хочешь, тебе повесим?

      — Конечно! — наверное, слишком громко воскликнул мальчик, пока дядя, ухмыляясь, цеплял подвеску к колокольчику.

      А потом А-Лин всё же заплакал, уткнувшись Ваньиню в плечо. И Цзян Чэн, безуспешно поборов воспоминания, вместе с ним. Он взял племянника на руки и поднялся, прижимая его к себе, а мальчик сжал в руке колокольчик и рассматривал белоснежные топазы, спокойно и тускло отражающие свет. Вэй Усянь стоял от них в двух шагах, бесконечно раскаиваясь в душе и невероятно радуясь одновременно — теперь всё так, как должно быть. Он встретился взглядом с покрасневшими глазами Цзян Чэна и всё же не удержался — обнял брата и ребёнка, уткнувшись носом малышу в затылок. Потом всё же получил от Ваньиня тихое «спасибо».

      Вскоре к ним подбежал Лань Юань и всерьёз забеспокоился, когда увидел всех троих в слезах. Не зная, как он может помочь, мальчик побежал к столу и нахватал конфет, потому что если они радуют его, то должны порадовать и других. Теперь Вэй Ин засмеялся от умиления даже через слёзы и поднял на руки ещё и А-Юаня, легко поглаживающего по голове — ну как дотянулся, конечно — А-Лина.

      Но вот послышался хлопок входной двери — и в комнату ураганом влетел Лань Цзинъи. За ним с самодовольным видом вышел Не Минцзюэ и посмеивающийся Лань Сичэнь.

      — Вы знаете, что подарил мне дядя Не?! — почти закричал А-Мин, поносившись по комнате кругами, чтобы убедиться, что его все слушают. — Теперь у меня есть лошадка! Своя! Живая! Лошадка!!!

      — Это ещё жеребёнок, А-Мин, — поправил его Лань Хуань, нежно улыбаясь, но тут наткнулся на поникшего Цзян Чэна за столом и несколько поубавил удовольствия: — Шампанского, Цзян Ваньинь?

      — Если не возражаете, виски.

      Лань Мин очень ответственно подошёл к выбору подарков для своих друзей. Он забрал из рук Дяди Не красиво упакованную коробку и, подбежав к Цзинь Лину, уронил её прямо у его ног. Жулань жеста не оценил и хмуро на неё уставился, мол, что мне с этим теперь делать? Он всё ещё шмыгал носом, успокаиваясь, но, как и подобает пятилеткам, достаточно быстро переключался.

      — Открывай сейчас же! — приказывает Цзинъи, в нетерпении несколько раз подпрыгнув на месте.

      Лань Юань, убедившись, что никто в комнате плакать не собирается — и хорошо, потому что конфеты на столе неумолимо заканчивались! — подошёл к друзьям. Цзинь Лин тут же принялся рвать бумажную упаковку и вскрыл коробку с завидным умением, как будто всю свою жизнь занимался только этим. Сычжуй из любопытства вытянул шею, пытаясь что-то высмотреть за тёмной головой Жуланя, а Цзинъи продолжал прыгать на месте и сверлить коробку взглядом.

      Наблюдая их маленький кружок по интересам со стороны, Вэй Усянь заинтересованно подошёл поближе, рефлекторно схватившись за Лань Чжаня и поведя его за собой. Тот хоть и разговаривал со своим братом, но на несколько шагов всё же прошёл с Вэй Ином и только потом осознал, что отстранился от посмеивающегося Лань Хуаня. Впрочем, Цзэу-цзюня тоже интересовала реакция детей на подарки, что Лань Мин выбрал сам — действительно сам, потому что все предложения отца он отверг сразу же после их озвучивания.

      Цзинь Лин тем временем вынул из коробки что-то мягкое и отдалённо напоминающее пижаму.

      — Надевай! — снова приказывает Цзинъи, довольно хлопая в ладоши.

      Цзинь Лин неловко мнётся, пытаясь найти хоть какое-нибудь отверстие, в которое можно влезть. Лань Юань, как самый старший и более наблюдательный из всех троих, нашёл ему молнию и, расстегнув её, помог Жуланю в неё влезть, хоть тот периодически кричал что-то вроде «Я сам!» и «Не лезь!».

      Когда же маленькое кигуруми было надето, Вэй Усянь издал крайне непонятный звук и присел к ногам мужа, отвернувшись и пытаясь проглотить собственный смех. Он так сильно восхитился мозгами сына Лань Сичэня, что сейчас его сердце едва ли не болело. Удивлённо поднял брови и Цзян Чэн на другом конце комнаты.

      Кигуруми, красивое, тёплое, в жёлто-оранжевых пятнах, было в форме павлина.

      — Ну вот! Теперь тебе не будет холодно! — удовлетворённо кивнул Цзинъи, посмеявшись и потянув к Цзинь Лину руки для объятий.

      Жулань, пытаясь всё еще рассмотреть, что за вещичку ему подсунули, никак не запротестовал — просто не успел — и оказался в крепких, тёплых объятиях Лань Мина. Лань Юань, стоя совсем рядом, натянул на голову Цзинь Лина капюшон — там оказалась прикреплённая кисточка-корона, как и у всех павлинов.

      — Спасибо? — выдавил из себя А-Лин, помяв руками ткань кигуруми. Она оказалось достаточно мягкой, чтобы соответствовать его личным предпочтениям, потому он даже довольно улыбнулся.

      — Добро пожаловать в клуб, у нас такие же есть! — заявил Цзинъи, отстранившись и махнув головой в сторону Лань Юаня. — Только у меня в виде кролика, а у него единорога.

      — Кролики не вкусные, — задумался Цзинь Лин.

      — А ну извинись, позолоченный! — стукнул его по капюшону Цзинъи, и Вэй Ин в своих тихих судорогах уже лежал на полу, бесшумно стуча по ковру ладонью.

      Пока Лань Юань пытался успокоить дерущихся, Лань Ванцзи поднял своего мужа с пола и постарался привести его волосы в относительный порядок. Вэй Усянь с увлечением проследив за занятием Лань Чжаня какое-то время, остановил его и резко приблизился к его губам.

      — Ханьгуан-цзюнь, — прошептал он, оставив лёгкий целомудренный поцелуй на разомкнутых губах, и провел носом по линии челюсти, — а у меня для Вас тоже припрятан подарок, — заявил он, поиграв языком мочкой уха, мгновенно начинающей краснеть. — Как же жаль, что придётся дожидаться ночи, — драматично-сожалеюще отстранился Вэй Ин, любовно проведя по скуле мужа на прощанье пальцами.

      Лань Ванцзи такое отношение к себе явно не понравилось, потому он, лишь едва нахмурившись, одним движением притянул Усяня к себе и, крепко прижав мужа за талию, склонился к его уху.

      — Похоже, это взаимно, — прошептал он, опалив горячим дыханием чувствительную кожу Вэй Ина, и резко отстранился, отойдя к столу — там дети уже о чём-то яростно спорили все втроём. Усянь в стороне чуть не свалился на пол снова — помним, слабые колени в непосредственной близости от мужа.

      Громче всех, конечно же, кричал Лань Мин, пока Цзинь Лин недовольно что-то бурчал, иногда выкрикивая отдельные слова, чтобы что-то кому-то доказать. Лань Юань тоже стоял с недовольным лицом, неспешно поправляя то первого, то второго, стоящих по обе его руки, и о чём-то активно размышлял.

      Когда Сычжуй щёлкнул пальцами, чтобы привлечь внимание друзей, они наконец-то замолчали.

      — Я назову её Колбаса.

      Именно в этот момент Лань Чжань подошёл к детям и заинтересованно уставился на маленький круглый аквариум, в котором плавала крупная золотая рыбка.

      — О, пап, смотри! — воскликнул Лань Юань, увидев отца. — Мне А-Мин подарил рыбку!

      — Она японской породы Тосакин, — добавил Цзинь Лин, блеснув своими знаниями о видах аквариумных рыбок. — И логичнее бы было, назови он её именно так!

      — Да что ты понимаешь! — воскликнул Лань Мин. — Я растил её с самого рождения, мне лучше знать, какое у неё имя!

      — Её зовут Колбаса, — строгим тоном повторил Сычжуй, взяв аквариум в руки и протянув его отцу. — Она теперь моя, папа!

      Уже поздней ночью, когда дети, наигравшись в прятки и каким-то образом оказавшись в конюшне Цинхэ, не без боя были уложены спать в одну комнату, взрослые разбрелись из гостиной сами собой. Вэй Усянь сразу же утащил мужа в выделенную им комнату, схватив с общего стола бутылку вина. Не Минзцюэ отправился искать затерявшегося в лабиринте комнат виллы Цзинь Гуанъяо, а Лань Сичэнь, почувствовав, что ему совсем что-то нехорошо, отправился дышать ледяным воздухом из окна своей спальни.

      По уже сложившейся на Рождество традиции Цзян Чэн, в гордом одиночестве прикончив бутылку дорогого виски, вышел на задний двор и вынул из кармана пачку сигарет. Он курил редко, зачастую не находя на это времени, но иногда ситуация располагала: перед какими-то операциями или совещаниями, когда нервы были ни к чёрту, одна-две сигареты хорошо расслабляли и, что немаловажно, помогали выиграть время на передышку. С первой затяжкой расслаблялось всё тело, со второй — очищался разум. А горечь на языке можно было бы и потерпеть ради такой высокой цели.

      Ваньинь никогда не доставал сигарет в присутствии племянника. Цзинь Лин чувствителен к запахам просто до невозможности: одно неприятное дуновение горелого или, не дай боже, выхлопных газов, так ребёнку сразу становится до страшного дурно. К тому же после его недавней пневмонии лёгкие ещё не успели прийти в норму.

      Но сейчас А-Лин преспокойно спал на третьем этаже виллы в большой, обустроенной специально для детей комнате вместе с А-Юанем и А-Мином. Цзян Чэн искренне понадеялся, что племянник сделает исключение хотя бы этой ночью и проспит спокойно без старшего дяди поблизости, так что вынул сигарету и поджёг её огоньком с Цзыдяня — грех, конечно, использовать лучшую разработку Мэйшань Юй таким образом, но почему бы, собственно, и нет, Совет Юньмэна его всё равно не увидит.

      На заднем дворе виллы всё было запорошено снегом — только расчищенные тропы, ведущие в бани и, кажется, какой-то дальний павильон, рассекали высокие сугробы. Слева Цзян Чэн заметил вытоптанный снег и где-то с десяток снеговиков — их ему рассматривать стало ужасно лень, так что он почти безразлично посмотрел в другую сторону, затянулся, кутаясь в свою осеннюю кожанку, и уставился на льющийся из окна бани пучок золотистого света. Туда, кажется, его зазывал Вэй Усянь, а Не Минцзюэ, нисколько не нахваливаясь, советовал посетить ещё и недавно сделанный по его заказу хаммам. Ваньинь вдруг вспомнил, что Цзинь Гуанъяо плохо переносил те русские и финские бани, что были выстроены в Цинхэ, и совсем не специально связал два этих факта воедино.

      Немного постояв на широкой террасе виллы, Цзян Чэн всё же прошёлся до снеговиков — не подходящая погоде армейская обувь тут же жалобно скрипнула толстой резиновой подошвой. Главе Цзян поберечь бы своё здоровье, но он, даже не задумываясь, шатается на таком холоде в демисезонке, но всё же у него был непробиваемый аргумент: его — как любовь, только лучше — грело изнутри хорошее, выдержанное виски. При близком рассмотрении выяснилось, что некоторые снеговики уж слишком напоминали некоторых хорошо знакомых Ваньиню личностей. Он даже узнал самого себя — только из-за свисающей с пояса вилки. До такого, кажется, мог бы додуматься только Первый Наследник Лань — очевидно, Лань Мин чувствовал себя в Цинхэ Не почти как дома.

      Фиолетовая коробочка в кармане всё ещё продолжала сохранять тепло.

      — Вам бы не ходить так легко одетым, Саньшу Шэншоу, — тихо донеслось откуда-то сверху, и Цзян Чэн, от неожиданности, выронил сигарету — прямо на журнальчик на втором снежном круге снеговика, скорее всего изображающего Лань Сычжуя. Тот едва не загорелся — благо что Ваньинь вовремя не скинул осыревшую бумагу со снеговика и не вдавил окурок в снег.

      Цзян Чэн оборачивается, тут же поднимая глаза — звук доносился несколько левее и будто бы сверху, а слух его ещё никогда не подводил. И да — из открытого окна второго этажа виллы на него смотрела тёмная фигура.

      — Цзэу-цзюнь, — угадал Ваньинь, пройдя несколько шагов от снеговиков и тут же свалившись по колено в сугроб. Он тяжело вздохнул, но всё же сделал ещё несколько шагов от протоптанной территории в глубину сугроба — лишь для того, чтобы остановиться прямо под окном. Так Главу Лань лучше видно не стало, зато через стекло приметились две пропавшие со стола бутылки шампанского. — Думаю, вам тоже не следовало бы сидеть у открытого окна.

      Лань Сичэнь не ответил. Он сидел в темноте комнаты, и единственный свет, который мог на него попадать, — это уличный, от той же бани, или от маленького красивого фонаря, висящего на террасе.

      — Алкоголь имеет очень приятный побочный эффект, — задумчиво проговорил Цзэу-цзюнь непривычно-отчуждённой интонацией. — Кажется, будто в комнате безумно жарко…

      — Я всё равно рекомендую Вам закрыть окно, — мягко попросил Ваньинь, несколько даже обеспокоившись. Вэй Ин как-то говорил, что в семье Лань переносимость алкоголя не то чтобы на высоте. Но касалось ли это только его мужа?

      — С Вашим появлением у меня появилась ещё одна причина этого не делать, — кажется, улыбнулся Лань Сичэнь. — Извините, что пренебрегаю вашими советами, Саньду Шэншоу.

      — Вам плохо? — обеспокоенно спросил Цзян Чэн, всё же начиная подозревать Главу Лань в нетрезвости. Отчасти он чувствовал на себе ответственность за это — он сам предложил выпить, а Лань Сичэнь, возможно, из вежливости не отказался, поэтому теперь Ваньинь испытывал что-то среднее между стыдом и желанием проконтролировать, чтобы всё было в порядке. А то мало ли… Кто знает этих странных выходцев Гусу.

      Цзян Чэн уже взялся вспоминать, что было на столе из алкоголя и что он предлагал Цзэу-цзюню, но не выловил в памяти ничего крепкого. Неужели его вынесло с шампанского? Нет, в теории, конечно, возможно — если тот следовал запретам своей организации и никогда употреблял, но с другой стороны… Лань Сичэнь хоть и был стройным, а если издалека посмотреть, то даже худощавым, но его физическая подготовка едва ли не превосходила все профессиональные умения самого Цзян Чэна.

      — Если только морально, — ответил Глава Лань. — Слишком многое необходимо решить в ближайшее время.

      — Рабочие вопросы могут подождать, когда Вы вернётесь в более… здоровое состояние, — заверил Цзян Ваньинь, потоптавшись в своём сугробе. Холодно стало чертовски сильно. Он выдохнул поток белого пара изо рта и посмотрел под ноги — те было не видно из-за свалившегося на них тяжёлого снега.

      — Зайдите в дом, — вдруг резко, без какой бы то ни было доброжелательности сказал Лань Сичэнь. — Иначе Вы не вернётесь в здоровое состояние ещё очень долго.

      — Первый Нефрит, вы звучите лицемерно, — усмехнулся Цзян Чэн, сжав похолодевшие руки в кулаки. Ему просто повезло, что метель била ему в спину, а не в лицо, иначе бы он ничего не увидел. — Закройте окно и я, так уж и быть, вернусь в дом.

      — Это не лицемерие, в тренировках Гусу Лань предусмотрено закаливание, — сообщил Лань Сичэнь, и Ваньинь наконец-то классифицировал эту непривычную манеру речи Главы Лань: этот его тон очень походил на постоянный способ общения Ханьгуан-цзюня. — Лучше бы, чтоб сначала Вы зашли в дом, а потом я закрыл окно. Вы можете заработать холодовой ожог, у вас обнаружится гангрена и вы лишитесь ноги.

      — Почему именно ноги? — усмехается Цзян Чэн, найдя эти прогнозы забавными.

      — Мой сын однажды травмировал ногу. С тех пор боится всего, что может представлять угрозу его конечностям, — без какой-либо эмоции говорит Лань Сичэнь. Кажется, он о чём-то снова задумался, потому Цзян Чэн, уловив момент, быстро направился к двери, переступая через сугробы и с превеликим удовольствием выпрыгивая на расчищенную тропинку и отряхиваясь.

      Он действительно мог бы примёрзнуть к тому месту, если это позволило бы поговорить с Главой Лань немного больше, но теперь в его пьяной голове наконец-то нашёлся повод, чтобы приблизиться к нему в более тёплом месте.

      Уже через минуту он распахнул дверь комнаты, в которой остановился Лань Сичэнь. Для этого, конечно, пришлось заглянуть и в другие комнаты в этом крыле, но все они пустовали. Цзян Чэн вошёл даже без стука, немного поторопившись и забыв о приличиях, и нашёл Лань Сичэня, сидящим в позе лотоса на кровати, в то время как окно наконец-то оказалось закрытым. Что ж, теперь Ваньинь посмотрел в действии на то, как выходцы Гусу Лань держат своё слово. Цзян Чэн вернулся в дом — и Лань Сичэнь, как и сказал, закрыл окно.

      Как только он вошёл, Лань Хуань обратил на него свой тёмный взгляд и едва заметно улыбнулся, но в темноте гостю не удалось рассмотреть его лицо. Цзян Чэн очень наглым образом включил какой-то маленький светильник у кровати, совсем неаккуратно, но опытно скинул его на пол, чтобы не раздражал глаза, и отошёл к окну разлить по бокалам шампанское и предложить его своему ночному собеседнику. С удивлением обнаружил одну из двух бутылок пустой.

      Лань Сичэнь молчал, наблюдая за несуетливым обоснованием нежданного гостя в своей комнате: не возражал, когда тот стянул с верхней части кровати плед, сложив его вчетверо прямо на ходу и положив на подоконник — прямиком на то место, где он сидел ещё минуту назад; не возражал, когда батареи были выкручены на максимум, хотя ему, по ощущениям, было сильно жарко; не возражал, когда ему подали бокал, но вот когда его тёплые пальцы случайно коснулись ледяных Цзян Чэна, он нервно за ними проследил, вроде бы и желая высказать своё недовольство — то было видно по его сведённым к переносице бровям, — но всё же не решаясь.

      — На самом деле, у меня есть для Вас подарок, — говорит Ваньинь, наконец закончив обустраиваться и прислонившись к батарее бёдрами, а к подоконнику — спиной. — Точнее, не для Вас, а для вашего… сына.

      Цзэу-цзюнь устало выдыхает, залпом выпивая всё содержимое бокала, и Цзян Чэн понимает, что наступил на больное. Но раз уж он начал — он закончит, чего бы это ни стоило.

      — Похоже, вы стараетесь привить Лань Цзинъи любовь к Цинхэ Не. Я нисколько не осуждаю, это сугубо Ваше решение. И я не требую от Вас объяснений. Однако, я всё же должен передать вот это, — наконец драгоценная фиолетовая коробочка покидает карман и передаётся в подрагивающие руки Лань Сичэня.

      Он открывает её, заведомо зная, что там увидит. И это, похоже, ему сильно не нравится, но он продолжает молчать. Спустя ничтожное мгновение длинные изящные пальцы подцепляют аккуратную петельку и из коробки на свет выходит юньмэнский колокольчик. Круглый и изящный — почти такой же, как у Цзян Чэна, отличающийся лишь вкраплениями глянцевого серебра.

      Лань Хуань смотрит на него совершенно разбито. А спустя несколько секунд возвращает колокольчик в коробочку и отставляет её на прикроватную тумбу. Только сейчас он поднимает глаза на Цзян Чэна.

      — Пожалуйста, подойдите ко мне с этим разговором завтра — тихо просит Лань Сичэнь, вставая с кровати и подходя ближе. — Это очень важный жест, за который я сейчас могу лишь Вас поблагодарить, но я не стану решать судьбу своего ребёнка на нетрезвую голову.

       В какой-то момент Цзян Чэну показалось, что Глава Лань приближается именно к нему, и его сердце сразу же тревожно сжалось, но Лань Хуань всего лишь протянул руку к бутылке шампанского, стоящую на подоконнике прямо за спиной Ваньиня.

      Пьяный Цзян Чэн не умеет бороться со своими дурными привычками, потому резко поворачивается, легко бьёт пальцами по руке Сичэня, сжимающей бутылку, и забирает её себе.

      На удивлённый взгляд недовольно поясняет:

      — Руку не меняют.

      — Простите? — уточняет Цзэу-цзюнь, пьяно хмурясь. Цзян Чэна это забавляет и раздражает в одинаковой степени.

      — Примета есть, что руку при разлитии спиртного по бокалам не меняют, — объясняет Ваньинь, усмехаясь замешательству, очаровательно отразившемуся на лице Лань Сичэня. — Она берёт своё начало там, где вино считается одушевлённой субстанцией и может обижаться и натравливать жёсткое похмелье, если её пускают по кругу.

      — Кого пускают по кругу? — переспрашивает Лань Хуань, и Цзян Чэн думает, что ему уже хватит.

      — Вино, — повторяет Глава Цзян, чувствуя какое-то подозрительное чувство где-то в желудке. Возможно, не стоило так резко пить шампанское после виски. — А ещё это как-то связано с тем, что вино всегда наливает глава семьи, почти также, как и еду пробует самый старший.

      — Но я старше Вас? — будто спрашивает Сичэнь, подставляя свой бокал под золотистое бурлящее шампанское.

      — Какая разница, если бутылку открыл я и налил первую партию тоже я, — бурчит Ваньинь беззлобно, столкнув их бокалы на автомате. Хорошо хоть, что удерживает себя от тупого «За Ваше здоровье», хотя они уже и так, как последние идиоты, хлещут шампанское залпом.

      — И главой семьи я являюсь тоже, — уже более уверенно говорит Лань Сичэнь.

      — Технически, в вашей семье старшим является Лань Цижэнь, — поправляет его Цзян Чэн, и Цзэу-цзюнь цыкает, принимая поражение.

      — Так уж и быть. Если Вы так сильно желаете оставить за собой право разливать спиртное по бокалам, то я готов признать Вас главой семьи.

      Цзян Чэн на этих словах давится, отворачиваясь к плечу. Он не знает, что ему на это ответить.

      — Я думаю, что хотел бы увидеть Вас в роли главы семьи, — тем временем продолжает рассуждать на очень смущающие вещи — или это Цзян Чэн думает совсем не о том — Лань Сичэнь, садясь на подоконник, прямо на тёплый плед, и откидываясь к холодному стеклу спиной. — Только главой именно семьи, а не организации. Наверное, А-Яо и не понимает своего счастья, ведь может видеть Вас во всех возможных амплуа.

      — Вы явно меня переоцениваете, — повернулся к нему лицом Цзян Чэн, проявляя своё отточенное умение игнорировать всё, чему он пока что не может дать объяснение. — Возможно, я справляюсь, потому что семья у меня максимально узкого круга. — Глухую боль, стукнувшую где-то в сердце, он заливает шампанским и морщится от ударившего в нос газа.

      — Я хотел большую семью однажды, — сдавленно усмехается Лань Хуань. — Что-то вроде пройти обязательный путь становления мужчиной: посадить дерево, построить дом, вырастить сына… И в итоге не сделал ничего.

      — Какие ваши годы, Цзэу-цзюнь. Ещё найдёте достойную невесту и посадите дерево, а там уже смотрите по обстоятельствам, — машет перед носом рукой Цзян Чэн, внезапно жалея, что пьют они без закуски. И не виски. Захотелось чего-то ужасно крепкого, способного выжечь ту тошноту, что скребётся под рёбрами.

      — Я не сказал, что хочу этого и сейчас, — поправил его Лань Сичэнь, играясь с оставшимся шампанском в бокале. Он посмотрел на вращающуюся жидкость с минуту, после чего тут же отправил её в рот. Цзян Чэн специально отвёл от этого взгляд. — А вы когда-нибудь хотели детей, Саньду Шэншоу?

      — Никогда, — сказал, как отрезал, Цзян Чэн.

      Цзэу-цзюнь выдал какой-то странный звук. Спустя череду неопознанных Ваньинем подобных друг другу звуков, Лань Сичэнь вдруг засмеялся, заставив Цзян Чэна вздрогнуть от неожиданности.

      — Прошу прощения, — прошептал он сквозь смех, — извините, — ещё раз повторил он, тихо-тихо смеясь и пытаясь скрыть улыбку за рукой. И если Цзян Чэн до этого момента был уверен, что он не поддаётся никакого рода гипнозу, то, глядя на лишённое всякой сдержанности прекрасное лицо Лань Хуаня, он где-то на самых дальних уголках своего сознания признавал поражение, с каждой секундой забываясь все сильнее. — Я вспомнил вашу речь на свадьбе Цзысюаня и Яньли.

      Пелену как рукой сняло. Цзян Чэн сразу же нахмурился, недовольно фыркнул, но после глотка шампанского все же усмехнулся тоже.

      — «И я не понимаю, как можно хотеть спать с кем-то вроде него», — дословно процитировал — даже сохранив ту самую интонацию! — Сичэнь, словно свадьба была только вчера, и Цзян Чэн был искренне рад царящему в комнате полумраку. Так было не видно его покрасневших скул.

      На свадьбе сестры Цзян Чэн был свидетелем, так же как и Лань Сичэнь был свидетелем со стороны жениха, и конечно же им не удалось не попасть под традиционные народные шутки, что во имя счастья новоиспеченной семьи свидетелям было бы неплохо удалиться куда-нибудь в один отельный номер, поэтому Цзян Чэн защищался как мог — и в какой-то момент у него действительно слетела та фраза с губ. Ваньинь искренне надеялся, что в живых не осталось людей, которые помнили главный позор его жизни, но вот он здесь, а Лань Хуань откровенно над ним смеётся.

      Хотя, принимая во внимание, каким прекрасным был этот тихий аккуратный смех, он был готов потерпеть это ещё немного, если придётся.

      — А можно у вас узнать одну вещь, Саньду Шэншоу? — наконец спрашивает Сичэнь, отсмеявшись, и благодарно кивает на подлитое шампанское. Цзян Чэн с большим неудовольствием выливает в свой бокал последние капли. Он не вынесет общения с Цзэу-цзюнем без градуса.

      — Только одну, — нахмурился Цзян Чэн, наверняка в той самой манере, в какой хмурится его племянник, когда его самолюбие чем-то задето.

      — Вы придерживаетесь того же мнения и сейчас?

      «Я не придерживался его никогда», — хотелось сказать в порыве честности, но в горле встал ком. Лань Сичэнь был явно не в себе — наверняка он столько никогда даже не пил, не говоря уже о том, чтобы после этого ударяться в полемику и разговаривать по душам.

      Цзян Чэн шёл сюда, прекрасно понимая, что ведёт себя отвратительно: было бы правильнее оставить Цзэу-цзюня трезветь, может быть оставить у его дверей таблетки от похмелья и бутылку воды и скрыться из поля зрения. Колокольчик мог бы и подождать ещё… пару лет, например. Ничего страшного.

      Но как же отчаянно хотелось ощутить кого-то рядом и разделить разговоры ни о чём, как же остро чувствовалось собственное одиночество — даже в полной комнате не таких уж и чужих людей он не почувствовал себя частью общего веселья. Ваньинь кусает губу и проклинает себя снова — приходить не стоило. На утро Лань Сичэнь может чувствовать себя неловко и сожалеть, что вообще так много ему наговорил, а Цзян Чэн, как человек, однозначно сохраняющий остатки трезвого рассудка, должен быть хотя бы немного ответственнее. Нельзя допустить, чтобы после этого их отношения стали ещё хуже.

      — Вы можете не отвечать, — видимо, Цзян Чэн молчал слишком долго, чтобы Лань Хуань почувствовал неладное. — Да и я, наверное, совсем потерял такт. Извините, что занимаю Ваше время.

      Он уже собрался сползать с подоконника, но не совладал с головокружением, потому Ваньинь оперативно подхватил его за руки и прислонил к первой попавшейся опоре — стене. Выдохнул только после того, как Сичэнь прижался к ней головой и зажмурил глаза.

      — Всё в полном порядке, — прошептал Цзян Чэн, не рискуя отпускать подрагивающие руки. — Я просто не думал об этом с того момента.

      Не раскрывая глаз, Цзэу-цзюнь усмехнулся, теплой ладонью проведя по предплечью Ваньиня и крепко его сжав, будто поручень в общественном транспорте. Цзян Чэн сдержал порыв отнять руку сразу же — его слишком давно не касался кто-либо, оттого и ощущения оказались слишком непривычными. Но даже пьяный мозг понимал, что защищаться тут не от кого, потому Ваньинь лишь прошипел что-то не совсем внятное, продолжая поддерживать Лань Хуаня у стены.

      — Но, думаю, сейчас я понимаю.

      Сичэнь наконец открывает свои тёмные глаза и, задержав непонятный (возможно, пьяный) взгляд на синих глазах напротив, смотрит куда-то себе в ноги. Признаётся:

      — У меня ужасно кружится голова.

      — Вам следует прилечь, — находит решение Цзян Чэн.

      — Как так может ощущаться: я думаю будто бы обо всём и ни о чём одновременно.

      — Запомните хоть что-нибудь, вдруг на утро окажется, что это были гениальные мысли. Запатентуете и заработаете на беззаботную старость.

      — Увы, после алкоголя моя память напрочь стирается.

      …лучше бы он этого не говорил, вот правда! Цзян Чэн недоверчиво оглядывает едва ли не стекающего по стенке Лань Хуаня и думает.

      — Тогда Вам следует их записать, — подавая две руки, мол, вот, пожалуйста, опирайтесь, доведём до кровати без приключений, предлагает Цзян Чэн.

      Но его благородные попытки в краткосрочную доставку до кровати не удались, и Лань Сичэнь, разрушая все ожидания Цзян Чэна, одной рукой нащупывает плед с подоконника и тут же, раскрывая, накрывает его им. Аккуратно ещё так, поправляя уши и волосы, как маленькому ребёнку. Удивлённый Ваньинь не сопротивляется и наблюдает.

      — Не ходите больше по такому холоду без шапки, — просит Глава Лань шёпотом, моргая в несколько раз медленнее.

      Он аккуратно поворачивается и вновь садится на подоконник, очень сильно стараясь перебороть головокружение. Плед, ничем больше не удерживаемый, спадает на плечи Цзян Чэна, когда он вновь встаёт напротив Лань Сичэня, опасаясь, что его укачает и он свалится, своим прекрасным лицом поцеловавшись с паркетом. Но в голову ударила мысль, что, похоже, Цзэу-цзюнь не умеет не держать осанку идеально ровной, потому опасений у него поубавилось.

      Цзян Чэн отошёл на своё прежнее место, взял одну из двух пустых бутылок, поднёс её к губам и, задумавшись, дунул в её горлышко, тут же закрыв его пробкой. Краем глаза уловил, что Лань Сичэнь внимательно следит за каждым его действием.

      — Это какая-то очередная традиция? — спрашивает он с интересом.

      Цзян Чэн даёт себе время ещё немного подумать.

Совсем немного.

И начинает действовать.

      — Да, — кивает он, легко улыбнувшись. — Хотите тоже? Надо загадать желание над пустой бутылкой, задуть его в горлышко и быстро закрыть, чтобы не вылетело. Потом ещё можно поставить бутылку под стол, чтобы не сглазили, но нас здесь двое, и я пообещаю, что на ваше желание не покушусь.

      Лань Сичэнь смотрит на него даже весело.

      — А как я пойму, что желание исполнилось?

      Им как будто тринадцать лет, ей-богу.

      — Пробка не выпадет, — придумывает уже на ходу Цзян Чэн, удивляясь такому доверчивому виду самого искусного политика страны. Кажется, сейчас он мог бы поверить во всё, что угодно, сказанное Ваньинем.

      Наконец выяснив все детали, Цзэу-цзюнь удовлетворённо кивает, мол, давай попробуем. Цзян Чэн подносит к его губам горлышко второй пустой бутылки и с замиранием всех работоспособных органов в теле наблюдает, как красиво дрожит тень от длинных ресниц Сичэня, когда он старательно загадывает какое-то долгое-долгое желание. Он открывает глаза и несильно дует в бутылку, мягко вставляя в горлышко пробку. И останавливает свой тёмный взгляд на лице Цзян Чэна.

      Тот смотрит ему в глаза лишь секунду.

      И в этот момент память теряется — Цзян Чэн правда не понял, кто подался вперед первым и что он ощутил, кроме яркого, разлившегося вязкой раскаленной лавой тепла, будто насильно выкачиваемого откуда-то из сердца. Губы напротив чувствовались мягкими, безумно тёплыми, манящими настолько, что Цзян Чэну было впору забыть собственное имя в тяге к ним.

      Его начало ломать сразу же, с первой секунды — тело ослабело резко, словно никогда и не было сильным, и поддалось отчаянно, внимая немому требованию на мгновение ожившего сердца. Цзян Чэн резко похолодевшими руками касается шеи Сичэня и, не встречая сопротивления, тянет на себя, чтобы среди вспыхивающих под закрытыми веками цветных пятен ощутить яркие светлые всполохи. Чужое дыхание обжигает обветренные губы, но он продолжает тянуться к этой живой боли, словно видит в этом своё спасение.

      Кажется, он забывает, как дышать, когда Лань Сичэнь резко отстраняется и цепляется за плечи — поддерживая неумолимо спадающий плед. Он смотрит безумными, пьяными глазами, и Цзян Чэн не видит в этой темной мгле отторжения. Сичэнь тянет его к тебе сам, и Ваньинь подчиняется, с готовностью касаясь чужих губ и встречая горячий язык с той же жадностью.

      Хотелось еще ближе. Забраться куда-нибудь под кожу и сгореть там дотла, крошечными частичками пепла попадая в кровь и разносясь по всему телу. Хотелось дольше, но тяжелое дыхание заставляло отстраняться, с усилием вдыхая густой воздух. Цзян Чэн уже не следил, куда целовал — его манило тепло, с которым встречала его губы белоснежная кожа. Где-то на периферии сознания он слышал загнанное дыхание и едва уловимые звучные выдохи, на которые сердце реагировало с особым желанием.

      Хотелось слышать, хотелось чувствовать, хотелось согреться, пока огонь ещё горит — и разрастается неумолимым пожаром. Он так давно этого не ощущал, что отвыкшее тело, будто после длительного голода, внимало даже самым легким прикосновениям, открыто и нелепо отзываясь, подставляясь и требуя большего.

      На неожиданный резкий звук они оба реагируют с заминкой — Сичэнь отстраняется медленно, кусая собственные порозовевшие губы, и пытается совладать с бешеным сердцебиением. От себя не отпускает, мёртвой хваткой сжимая плечо Ваньиня. Цзян Чэн растерянно и торопясь ищет то, что, судя по звуку, могло упасть и находит — его бутылка с желанием свалилась с подоконника, а пробка вылетела из горлышка.

      Это внезапно приводит в чувства.

      — Кажется, Ваше желание не сбудется, — шепчет Лань Хуань прямо в ухо, и кожа мгновенно покрывается приятными мурашками. — Теперь вы можете его сказать?

      Цзян Чэн взгляда не поднимает с бутылки, а потом с полными злости глазами пинает её в стену — та разлетается на крупные осколки.

      — Я желал пережить эту ночь.

      И возвращается к поджидающим его губам.