Диссоциация

It's hard for you to find something to hold onto

Your spirit is so old and you're so young

I know that you're scared about tomorrow

Grab my hand, I'll hold you

Grab my hand, I need you

Jean Castel — God, Pt. 1

Башня Золотого Карпа, Нью-Йорк

30 мая 2026 года

      Цзинь Лина допустили до сегодняшнего официального мероприятия только потому, что ему требовался хотя бы искусственный стимул взять себя в руки. Пока он ходил кругами из угла в угол, он беспокоился, и его всё раздражало, и даже Фея со своей неисчерпаемой нежностью не могла ему помочь. Младший дядя, понаблюдав за его страданиями, предложил отвлечься, но сразу же предупредил, что это крайне сомнительный и ненадёжный способ. Цзинь Лин согласился, потому что рассудил, что лучше уж он будет стоять рядом с дядей и вежливо кивать подходящим гостям, чем скулить вместе с Феей от тревоги в стенах своей комнаты. В конце концов, однажды в его обязанности войдёт присутствие на всех заседаниях дяди, даже на таких важных, как собрания глав, так что почему бы не узнать, как это всё выглядит, заранее? Тем более что на глазах у людей в Цзинь Лине просыпалась удобная привычка подавлять свои же истерики, даже если потом они сваливались на голову с тройной силой. Оно того стоило, ведь сегодня ему надо было всего лишь дожить до вечера.

      С главами других организаций он лично знаком не был, но дядя в перерывах между приветственными речами пояснял, кто есть кто. Цзинь Лин даже не пытался запоминать имена — наплыв гостей был несчётно велик, — потому делил всех на две категории: подчинённые и подчинённые подчинённых. Как и ожидалось, Ланьлин Цзинь как занял лидирующие позиции ещё десять лет назад, так сдавать их не собирался, наращивая влияние и силу. Поэтому Цзинь Лин не понимал, зачем вообще дядя запоминал чужие имена, фамилии, их родословные и истории их карьерных взлётов и падений. У самого Жуланя уже к двенадцати часам дня все эти лица слились в одну кучу не только потому, что все были невероятно похожи друг на друга в этих скучных деловых костюмах, но и из-за их одинаковой реакции. «Доброго здравия владельцу Ланьлин Цзинь и Главному Наследнику Юньмэн Цзян! Великая честь, поистине великая!» — и кланялись так низко, как только могли. Жулань сначала пытался вежливо улыбаться и спрашивать что-то из списка, предложенного дядей: как они добрались, как погода в их городе, как им в Нью-Йорке, всем ли довольны. Но позже понял, что и их ответы, аккуратные и крайне вежливые, тоже были чётко по списку — как будто им шаг влево, шаг вправо — расстрел. На самом же деле, как стало понятно вскоре, все они стремились к одному — к благосклонной улыбке Ляньфан-цзуня, которой он улыбался исключительно тем, к кому Жулань проявлял чуточку больше интереса. Чтобы не доставлять им такой радости (вообще-то А-Лин чутка приревновал), он вообще перестал вступать в разговоры и открыл для себя новый забавный факт: дядя без его участия мало того, что перестал улыбаться гостям, так ещё и сделался более строгим к тем, от кого Жулань предпочёл отвернуться.

      В принципе, Цзинь Лина здесь насильно никто не держал — дядя сразу сказал, что он может уйти, когда пожелает, — но он всё равно чего-то ждал. Вдруг всё-таки утренние новости оказались ошибкой, и он беспокоился зря. Он бы всё отдал за это.

      Но быстрее, чем у него отказали ноги так долго стоять на одном месте, из технического проёма высунулась голова Мо Сюаньюя. Цзинь Лин даже не думал, что обрадуется ему настолько сильно. Он тут же бросил взгляд на младшего дядю, поклонившись ему на прощание, торопливо дал сигнал стоящей неподалёку Иньчжу и побежал.

      Он наконец-то задышал полной грудью! Лань Мин прилетел!

      Цзинь Лин не хотел себе признаваться, что скучал по нему — вообще-то они виделись каких-то две недели назад, — но он, чёрт возьми, действительно скучал! В преддверии лета Цзинь Лин уже сдал итоговые контрольные и освободился от уроков, так что целыми днями сидел с младшим дядей на заседаниях и следил за его работой. Понимал он мало, поэтому и нравилось ему мало, а точнее — совсем не нравилось, но дядя сказал, что работа — как скрипка. Пока не поймёшь и не выучишь основы, ничего красивого не сыграешь. А Цзинь Лин хотел играть красиво. На любом поле.

      Он бежал так быстро, как ему позволяли ноги, а Мо Сюаньюй за ним не поспевал — он останавливался, хватался за сердце и просил подождать. «Не так должно себя вести, Жулань!» — выдыхал он, и Цзинь Лин на это лишь фыркал, стараясь не смеяться. Сюаньюй вообще-то не был стариком, но иногда в него как будто вселялось какое-то странное существо, лет на тридцать его старше. Это было больше забавно, чем раздражающе, так что Цзинь Лин позволял ему такие слабости.

      Этот день был спасён!

      Лань Мин обнаружился в панорамной зоне вместе со своим отцом, Главой Лань. Цзинь Лин как бежал, так и остановился, по инерции пролетев немного вперед и еле удержавшись на ногах.

      — Рад видеть вас в Башне Кои, Цзэу-цзюнь! — Цзинь Лин хотел улыбнуться своей улыбкой номер три: она была в меру приятной и сдержанной, а главное — очень походила на улыбку самого Главы Лань. Но почему-то уже от одного тёмного взгляда Цзинь Лин растерял всё умение притворяться и выдал свою радость с потрохами, слишком широко растянув губы. Чтобы скрыть сию оплошность (будь тут младший дядя, А-Лин уже получил бы по лбу палочкой), Цзинь Лин быстро поклонился — он наблюдал за этим три последних часа и уж точно не накосячил бы ещё и здесь.

      — Здравствуй, Цзинь Лин, — сказал Глава Лань, вежливо ответив на поклон. Кажется, он всё-таки заметил, что Цзинь Лина на секунду перекосило в лице: его взгляд, как всегда тёплый и заботливый, сохранил в себе неяркую вспышку ответной улыбки. — Ты прекрасно выглядишь.

      — А вы — как всегда, — хмыкнул Цзинь Лин, заблаговременно подумав, что усталый вид Цзэу-цзюня упоминать не стоит — это показалось ему невежливым. — Я заберу у вас А-Мина, да?

      У Цзинь Лина день начался плохо хотя бы потому, что ночью не работали кондиционеры, и его комната превратилась в один большой парник. Спать было невозможно. А очень ранним утром оказалось, что старший дядя или не прилетит на собрание совсем, или прилетит поздно, ближе к вечернему заседанию, потому что в юньмэнской тюрьме ночью начались волнения. Конечно, младший дядя очень долго обещался, что «с Главой Цзян обязательно всё будет в порядке», но Цзинь Лин всё равно боялся — мало ли что! Дядя Вэй часто говорил, что в Юньмэне самая жестокая тюрьма, потому что там сидят одни головорезы, так откуда в младшем дяде появилась уверенность, что эти головорезы никоим образом старшему дяде не навредят? Он, конечно, сильный, но совсем не бессмертный, а Цзинь Лин не мог потерять ещё и его. Только не его.

      Так что последней надеждой на хорошее настроение стала следующая утренняя новость: прилёт Главы Лань на собрание вместе со своим главным наследником. Пока Цзинь Лин скучал на приёме, без интереса кивая гостям и переглядываясь с Иньчжу, он настраивал себя на хороший день. Старался продумать, куда поведёт друга, что расскажет, что покажет, разыгрывал в голове всевозможные диалоги, ситуации, игры. Даже встречу с Главой Лань представил до мелочей, лишь бы не думать о плохом.

      В голове Цзинь Лина была картинка: вот они официально приветствуют друг друга, всегда прекрасный Цзэу-цзюнь интересуется его здоровьем, и Лань Мин набрасывается на него с объятьями, потому что скучал и потому что хочет. Он всегда так делал, несмотря на все возмущения Цзинь Лина: прилипал в первые минуты встречи банным листом и не отцеплялся вплоть до того, как в его поле зрения не попадала Фея. Сегодня Цзинь Лин даже не думал возмущаться. Возможно, он сам хотел приклеиться к нему и провести так остаток дня — что-то внутри отчаянно требовало человеческого тепла.

      Поэтому, когда Цзинъи вместо того, чтобы подойти и обнять, как-то непривычно холодно на него посмотрел, Цзинь Лин, во-первых, очень оскорбился, что его задумка не совпала с реальностью, а во-вторых, задумался — а почему всё не так? Он так радовался прилёту Лань Мина вовсе не для того, чтобы играть в его глупом серьёзном спектакле! Он впервые в своей жизни был готов обнять его самостоятельно! И всё пошло не по плану!

      Первой догадкой было что-то вроде «его наказал отец», ведь Цзинь Лин тоже не мог быть дружелюбным после криков старшего дяди. Но, во-первых, Цзинь Лин просто не мог представить, чтобы Глава Лань ругался как-то похоже на его дядю, а во-вторых, Цзэу-цзюнь-то вёл себя, как обычно: лёгким движением поправил Цзинъи чёлку, погладил его по голове и, пообещав встретиться за ужином, посторонился, благословляя на свободное передвижение. Тогда Цзинь Лин подумал, что Цзинъи просто манерничает, схватил друга за локоть и потащил к лифту.

      Для начала он хотел снять свой яркий звенящий костюм, а уже потом разобраться, что за пафосное выражение лица приклеилось к его другу вместо него.

      Лань Мин от сменной одежды отказался — он и так был одет легко и удобно — и сразу же принялся возиться с Феей. Эта чёрная громадина, совсем как маленькая, активно завиляла хвостом и тыкнулась мордой ему в лицо, и Цзинь Лин, глядя на это не то с ревностью, не то с завистью, забыл возмутиться и просто молча подождал, когда их приветственные щенячьи нежности подойдут к концу. Но стоило ему отвернуться, чтобы надеть футболку, как вдруг раздался визг — Цзинь Лин сначала подумал, что это Фее хвост прижали, но, когда он повернулся, Лань Мин уже вопил: «Убери её!»

      Фея, разыгравшись, стала его облизывать.

      — Это же просто слюни, — закатил глаза Цзинь Лин, собираясь вновь вернуться к зеркалу, но команду всё же пришлось дать — просто чтобы Цзинъи успокоился и собака ненароком его не задушила. Фея, тут же остановившись, подбежала к ноге и завиляла хвостом так яростно, словно метила в конкуренты вентилятору. — У тебя тоже во рту и слюни, и язык. Нашёл чего бояться. Брезгливость вас с А-Юанем по очереди что ли настигает?

      Лань Мин не ответил, но его как будто передёрнуло. Он нахмурился, поднялся с пола и огляделся вокруг, будто был в этой спальне впервые. А потом тихо сказал: «Прости».

      Он никогда раньше ни за что не просил прощения.

      В том, что с другом было что-то не так, Цзинь Лин убедился только к вечеру. До этого Цзинъи, конечно, казался каким-то странным, но эти метаморфозы так сильно походили на то, что ему время от времени надоедало придуриваться, что Цзинь Лин просто закрывал на них глаза. Может, друга просто вымотала школа — кто знает, что в этих общеобразовательных творится.

      Но когда Цзинъи на протяжении двадцати минут просто сидел, глядя в одну точку и сжимая в руках колоду uno, Цзинь Лин действительно испугался. Он ещё никогда не видел, чтобы Лань-затычка-в-каждой-бочке-Мин по собственной воле без какого-либо дела просто сидел. Да те же оригами складывать для него было хуже пытки!

      — Ты живой вообще? — спросил Цзинь Лин, но, не услышав ответа, перевалился через стол, схватил палочку благовоний и тыкнул ей Цзинъи в плечо. Наконец-то удалось добиться реакции: Лань Мин медленно перевёл на него свои тёмные глаза, и, чёрт возьми, почему они оказались такими… неживыми?

      — Ты что-то хотел? — словно очнулся Цзинъи, пару раз тяжело моргнув. Даже голос его был другим: тихим, спокойным, будто бы даже понизившимся на тон. Этот голос был не его.

      — Что с тобой не так? Тебя как Лань Юань покусал! — выпалил Цзинь Лин, но не успел Лань Мин возмутиться (а будь он таким же, как обычно, он бы точно успел), дверь в спальню открылась и на пороге появился Сюаньюй. Чрезвычайно радостный Сюаньюй.

      — Полдник! — объявил он с таким энтузиазмом, что Цзинь Лин, только его заслышав, страшно устал. — Сегодня привезли свежие фрукты и даже голубику, обязательно попробуйте!

      — Ты любишь голубику? — вообще-то Цзинь Лину уже имел представление обо всем, что нравилось или в перспективе могло нравиться его другу, но он посчитал это хорошей возможностью разговорить Лань Мина.

      — Ага, — согласился Цзинъи спустя мгновение, повернув голову к Мо Сюаньюю и как-то странно на него посмотрев. — Она вкуснее той же черники. А брусника… не очень.

      — Брусника — фу, — согласился Цзинь Лин, обрадовавшись уже тому, что Лань Мин оттаял. Почему-то на душе стало ещё тяжелее.

      — Эх, молодёжь, — вздохнул дядя Мо, присев к столу и расставив по нему тарелки. — Не понимаете вы прелести кисленького.

      Не прошло и минуты, как Цзинь Лин заметил, что Лань Мин снова оледенел. Он выпрямился и опустил глаза на колени, сильно сжав ткань брюк. Это было странно. За весь день, по наблюдениям Цзинь Лина, Цзинъи часто делал какие-то одинаковые вещи: то дёргался слишком резко, то хмурился, то злился (необычно, кстати, но почему-то его не устраивали настенные картины), то замирал на какое-то время, глядя в одну точку. Но эти действия в том или ином исполнении повторялись, и Цзинь Лин удивлялся им лишь по началу, ведь между ними всё было вполне привычно. Но сейчас его поза была другой. Более… динамичной, что ли.

      — Вот я, когда был в вашем возрасте, не то что голубику от черники не отличал, я даже никогда её не пробовал! — продолжал распинаться Сюаньюй, чрезмерно размахивая руками. — Я бы всё отдал за то, чтобы мне вообще дали её попробовать! Она же такая дорогая! Шесть долларов за сто граммов — это в какие ворота вообще?!

      — Дядя Мо, ты с чего такой активный, а? — Цзинь Лин специально нахмурился, пытаясь показаться злым — на самом же деле он как-то слишком забеспокоился. Он не мог сосредоточиться и понять, что случилось с Лань Мином, пока Сюаньюй перетягивал внимание на себя.

      — Ляньфан-цзунь дал мне отпуск! — мечтательно вздохнул он, подняв глаза к потолку, словно к богу. — На целое лето! Представляешь! Впервые за пять лет!

      С этими же словами Сюаньюй в жесте «люблю весь мир» раскрыл свои длинные руки и уронил одну ладонь на плечо Лань Мину — а тот сразу же вжал голову в плечи, ссутулился и задрожал.

      Цзинь Лин наконец-то понял.

      — Отойди от него! — закричал он, вскочив на ноги, и, кажется, вышло слишком громко: Сюаньюй тоже вздрогнул, отшатнувшись и упав с подушки, и непонимающе уставился. — Вообще уйди отсюда! Выйди из комнаты!

      — А-Лин, не надо, — тихо прошептал Лань Мин, и это были первые его слова за день, сказанные так.

      Надломлено, жалостливо, слабо.

      — Дядя дал тебе отпуск, так и не ошивайся в Ланьлине лишнее время. Тебе вообще на этих этажах вне рабочего времени быть нельзя! — напомнил Цзинь Лин, потеряв запал, но растревожившись. Он сделал глубокий вдох — утром и так пришлось пить двойную дозу успокоительных, новый приступ сейчас совсем не нужен. Зачем его лишний раз злят все вокруг?! — Уйди, сейчас же! — пытаясь дышать ровнее, Цзинь Лин дождался, когда Мо Сюаньюй скроется за дверью, и снова вспылил: — А ты, А-Мин, не позволяй к себе прикасаться, если тебе от этого плохо! Мог же отсесть! Увернуться хотя бы! У тебя всё ещё есть слово «нет»! Оно почти на всех языках созвучно!

      Цзинъи разом помрачнел.

      — Много ты понимаешь, — процедил он, не поднимая головы, и тут же поднялся, быстрым шагом направившись к двери.

      Цзинь Лину потребовалось какое-то время, чтобы сделать хотя бы одну дыхательную технику. Если бы не сделал — догнал бы и подрался. Потому что какого чёрта?!

      Он так долго ждал Цзинъи, чтобы ворчать на его раздражающую привычку прикасаться, чтобы сбегать с детских этажей в сад и тайком рвать там букеты пионов! Они как раз в самом цвету! Красивые, с тонким сладким запахом! Ждал, чтобы разыгрывать дядю Мо, чтобы пытаться выучить какой-нибудь опенинг в четыре руки на рояле, чтобы рассказать, какие одноклассники дурацкие, чтобы пожаловаться на постоянные заседания, чтобы подраться из-за распределения ролей в игре и «а давай без давай!». Чтобы волнение за старшего дядю хотя бы немного притупилось. Чтобы Цзинъи разозлился на его тревогу и несильно ударил по лбу: «Ну и идиот же ты! Глава Цзян — самый крутой человек в мире! Никто на целом свете ему не сможет навредить!» — и это успокоило бы сильнее, чем долгие утренние заверения младшего дяди.

      Точно не для того, чтобы спокойствие, в которое Цзинь Лин так долго пытался вернуться, подорвалось несколькими его фразами. Не для того, чтобы в груди всё стянуло уже от иной тревоги — что с ним случилось? Что произошло за эти две недели? И как это могло изменить его друга практически до неузнаваемости?

      У него же блеск в глазах пропал. Он же перестал улыбаться. Он наступил на бутон пиона, который выпал из праздничного оформления лифта! Лань Мин, которого знал Цзинь Лин, никогда бы не наступил на что-то нежное. Тем более — намеренно! Лань Мин, который был другом с раннего детства, который смеялся и кутал Цзинь Лина в шарфы, который ненавидел темноту и скуку, сейчас как будто стал… чужим.

      Цзинь Лину было страшно видеть его таким. Его энергия — такая бешеная и раздражающая — всегда хлестала через край, и он делился ей щедро и без оглядки — Цзинь Лин нуждался в ней. Так же, как в похвале или тепле. Так же, как в Лань Мине, которого он всегда знал. В Лань Мине, который был родным.

      Он бросился к дверям, когда почувствовал в себе достаточно спокойствия для того, чтобы не пытаться решить всё дракой (хотя хотелось бы — может, Лань Мин бы выпустил пар и наконец рассказал всё). Куда А-Мин мог пойти? Комнат на этаже двенадцать, и в трёх из них есть подъём на верхний этаж, в четырёх — на нижний. Там где-то должны быть уборщицы или няньки. Вот чёрт! У него даже маячка никакого нет, чтобы найти его.

      Цзинь Лин выбрал бежать направо, но прямо по коридору его встретила Иньчжу. Она держала стаканчик кофе в руках и выглядела красивее, чем обычно — Цзинь Лин не знал, зачем вообще это заметил. Но она сказала, что Наследника Гусу не видела. Тогда Цзинь Лин побежал влево.

      Вообще-то это было логично, ведь там был лифт — а на нём, пусть и с пересадкой на другой лифт, можно было добраться до залы заседаний. Куда может пойти ребёнок, когда ему плохо? Только к родителю.

      Цзинь Лин потом ударит себя по голове за тупость. То, что у него самого часто не было человека, к которому можно было пойти, не значило истину в последней инстанции. У нормальных детей всегда есть их взрослый.

      Он сделал три поворота и наконец добежал до парадной, желая поскорее заскочить в лифт и нагнать Лань Мина до того, как он встретится с отцом. Хотелось извиниться прежде, чем они улетят в Вашингтон. Хотелось обнять, если это могло ему хоть чем-то помочь.

      Но торопился он, кажется, зря. Цзинъи нашёлся в парадной перед дверьми лифта. А прямо над ним, шагах, наверное, в трёх, возвышался какой-то незнакомый мужчина.

      — Лань Цзинъи! — позвал Цзинь Лин, пытаясь отдышаться.

      Он вышел из-за поворота, но Лань Мин вдруг попятился назад. Головы даже не повернул в его сторону. Кажется, он сильно дрожал.

      Цзинь Лин перевёл взгляд на мужчину. Старый и оттого некрасивый. Бороды не было. Лицо казалось вежливым, добрым и ухоженным. Костюм его был дорогим и сидел хорошо, а вот туфли — лакированные и остроносые — оскорбляли безвкусицей весь интерьер. Цзинь Лин никогда его раньше не видел, но он был очень похож на всех тех гостей, что отвешивали ему поклоны с самого утра.

      — Вы что здесь забыли? — спросил Жулань, остановившись в пяти шагах. Он стоял прямо за спиной А-Мина и теперь точно видел, что тот не просто дрожал — его здорово потряхивало. — На эти этажи нельзя подниматься посторонним. Как вы сюда попали?

      — Цзинъи, это что, твой друг? — с улыбкой спросил мужчина, внимательно посмотрев прямиком на Цзинь Лина. Этот взгляд, яркий и какой-то уж слишком плотоядный, было бы впору счесть за оскорбление личности. — Какой невоспитанный. Не успел увидеть, а уже грубишь? Может, тебе стоит взять пример с Лань Цзинъи, всё же он Главный Наследник Гусу Лань, его манеры очень хороши.

      У Цзинь Лина дёрнулось веко. А ведь он так надеялся на хороший день! Его вдруг захлестнуло каким-то сильным чувством, и он сделал три больших шага, желая встать перед Лань Мином и закрыть его хотя бы собой. Но как только он подошёл, Цзинъи резко поднял дрожащую руку, словно шлагбаум, и едва слышно прошептал: «Не приближайся». Цзинь Лин наконец-то смог увидеть его профиль и понять, что это не просто тот страх, который был в друге рядом с Мо Сюаньюем. Он был намного глубже. Масштабнее. Ужаснее. Лань Мин знал этого человека и боялся именно его.

      И, несмотря на собственную панику, пытался защитить Цзинь Лина. Как мог.

      — Какое право вы имеете заявляться сюда и говорить о манерах? Башня Кои — не дом ваш родной, чтобы разгуливать, где вздумается! Убирайтесь!

      — Настолько безрассудные дети такие раздражающие, — закатил глаза мужчина, скрестив руки на груди. — Настолько неуправляемые, что даже родная мать манерам научить не может. Мальчишка, прояви уважение. Перед тобой — Глава Молин Су. Склони голову.

      Цзинь Лин был готов его уничтожить уже за то, что А-Мин стоял ни жив ни мёртв, но это — ЭТО — стало последним гвоздём в его жалкий гроб. В порыве Цзинь Лину захотелось кричать, что такие люди, как вы, должны ему в ноги падать, лишь завидев. Они только этим сегодня и занимались — улыбались натянуто, фальшиво, лишь бы угодить, и боялись сказать не то и ступить не туда. Совсем у немногих Цзинь Лин в глазах замечал искреннее почтение, но и оно, скорее всего, было направлено на Ляньфан-цзуня.

      На этой мысли злость немного уступила. Цзинь Лина действительно не за что было уважать — у него не было никаких заслуг, которые могли бы поднять его в глазах общества. Ему просто повезло родиться в семье, у всех членов которой эти заслуги были. Ему просто повезло унаследовать самое большое состояние в мире. Как будто не богатства положили к его ногам, а его самого положили на золотой алтарь, чтобы прославлять не себя — а всех тех, кто был до него. Поэтому его величие — совсем не его, оно принадлежало его предкам, которые из кожи вон лезли, чтобы добиться всего того, что сейчас было у Цзинь Лина.

      И он не должен позволять унижать их память. Сейчас за его спиной не было всеми уважаемого Ляньфан-цзуня, что в свои годы выгрызал влияние и уважение из капкана своего происхождения. Зато были родители. Мама, Глава Юньмэн Цзян, и папа, Глава Ланьлин Цзинь. И пусть они пробыли на этих постах совсем ничтожное время, они всю жизнь прожили в статусах, перешедших сейчас к Цзинь Лину.

      Жулань глубоко вдохнул, выпрямившись, и прислушался — за ним, кажется, должна была идти красивая Иньчжу и пить свой кофе. Сейчас время — где-то около семи вечера, а значит — её смена закончена. Сейчас в ночь должна выйти Цзиньчжу.

      — Молин Су — это та организация, что была основана в шестидесятых годах браком третьих наследников Лань и Цзинь? — Цзинь Лин совсем не знал, откуда в его голове нашлась эта информация. Он не понимал, откуда в нём появились силы на такое странное спокойствие. Он действовал интуитивно и был готов принять удар на себя. Ведь это его территория. И на ней его друзьям угрожать никто не будет. — Тогда очень странно, что глава организации, последние полвека валяющейся у ланьлинских ворот, не знает меня. Глава Молин Су, склоните голову, — ах, как же сильно Жулань любил наблюдать, как взрослая самонадеянность трещала по швам, — перед вами Владелец Ланьлин Цзинь!

      А вот это зрелище было ещё лучше: то, как резко побледнело лицо мужчины и постарело лет на десять. Он тут же поубавил в уверенности — но не до конца, что раздражало, — и отступил на один шаг.

      Правда А-Мин, всё ещё держа ладонь на груди Цзинь Лина, стал дрожать только сильнее. Жулань аккуратно взял его за запястье и крепко сжал его руку — всё будет в порядке, ты под защитой. Он уже слышит шаги Иньчжу.

      — Цзинь Лин? — нахмурился Глава Су, ещё с изменившимся вниманием его рассматривая. — Но ты…

      — Для вас моё имя Цзинь Жулань, Главный Наследник Юньмэн Цзян и Единоличный владелец Ланьлин Цзинь, выбирайте, что душе угодно, — улыбнулся Цзинь Лин мягкой улыбкой (по крайней мере он надеялся, что она не выглядела злорадствующе! Иначе зачем он всё это время занимался с дядей мимикой?) — Если не угодно ничего, зовите Хозяином. Не прогадаете.

      — Ляньфан-цзюнь будет очень недоволен твоим гостеприимством, — заметил Глава Су, и его шея стала покрываться красными пятнами. Он весь надулся, словно собрался кинуться вперед и схватить Цзинь Лина за грудки, но Жулань был готов к такому исходу. Он уже закрыл Лань Мина собой, остальное не так важно. — Неужели он тебя учит грубости? Ни за что не поверю! Может, мне стоит рассказать ему о твоём поведении?

      За всю жизнь Цзинь Лину ещё никогда открыто не угрожали. Да, на него направляли пистолеты и винтовки, в него кидали бомбы и метали ножи, но всё это проходило будто бы мимо него — он не успевал испугаться, а к его ногам уже падали чужие тела. Он всегда смотрел в глаза тех, кто пытался его убить — обычно сверху вниз, но никогда с ними не разговаривал. Это делал уже дядя (хотя Цзинь Лин подозревал, что от беседы там одно название), или кто-то из его телохранителей. Поэтому сейчас, когда ему удалось узнать, каково это — слышать в свой адрес прямую угрозу (крайне убогую, кстати, младший дядя только вид недовольный делал, но никогда не ругал), Цзинь Лин даже как-то разочаровался. Неужели им всем не хватало интеллекта, чтобы понять — Жулань привык быть защищённым.

      Он был научен действовать с оглядкой на пути отступления.

      Цзинь Лин понял, что выиграл, когда Глава Су резко изменился в лице и посмотрел ему за спину. Оттуда донёсся тихий, очень знакомый щелчок — оружие Мэйшань Юй издавало его, будучи наготове. Красивая Иньчжу наконец-то допила свой кофе и пришла сдавать смену. А так как с Цзиньчжу они чуть ли не синхронизированные механизмы, она тоже не заставила себя долго ждать. Стоило дверям лифта небрежно звякнуть и открыться, как Цзинь Лин увидел и её — спокойную и выспавшуюся. Цзиньчжу, едва подняв глаза, немедля схватилась за оружие — и оно в ответ также приветливо звякнуло. Цзинь Лин решил, что этот звук станет его любимым.

      — А знаете что, Глава Су? Расскажите, — теперь Цзинь Лин мог разгуляться: вспоминая, как утром младший дядя стоял за его спиной и как под его взглядом главы всех организаций разом теряли здоровый цвет лица, он был уверен, что его поведение поймут и оправдают. — Я тоже расскажу ему о вас. Посмотрим, кому он поверит.

      — На мне вины никакой нет, — нервно усмехнувшись, поднял руки Глава Су, обернувшись. Цзиньчжу и бровью не повела — она, как и Иньчжу, ждала приказа, а потому замерла в динамичной позе, как статуя богини-воительницы. — Я всего лишь перепутал лифты. Кто же знал, что я попаду сюда?

      — Только вот ход на эти этажи доступен лишь через отпечаток пальца. Вы с кем-то сговорились, — нет, всё-таки Цзинь Лин злорадствовал. Вот за то, что он потерял контроль над лицом, младший дядя ещё мог поругаться. — Сговорились, попали на закрытые этажи, грубо обходились с его единственным племянником — владельцем всей Башни Кои между прочим — и это только правда! Кто знает, что я могу ещё выдумать? Может, вы нанесли мне психологическую травму своими отвратительными туфлями? Может, вы довели меня до истерики? Может, вы приставали ко мне? Ах! Сейчас же закажите себе похоронную службу!

      — Но это наглая ложь! — воскликнул мужчина, взглядом мечась по лицу Иньчжу. — Ничего такого не было, клянусь! Вы — свидетели, вы всё видели!

      — Вы бы так не рассчитывали на Иньчжу с Цзиньчжу, — покивал Цзинь Лин. — Они делают только то, что я от них прошу. Захочу — и они обвинят вас даже в глобальном потеплении. Может, в их верности вам следует взять с них пример? — он хотел ещё что-нибудь сказать, чтобы уж наверняка, но Лань Мин вдруг упал на колени и подозрительно поверхностно задышал. Пришлось быстро заканчивать. — Госпожа, проводите нашего гостя к дяде, пусть жалуется, — попросил он, присев к другу. — И позовите уже врача!

      Паническая атака. Цзинь Лин довольно часто с ними сталкивался, когда был младше — хотя его даже сейчас преследовали кошмары о том дне, — но ещё никогда не видел её со стороны. Он знал, как это тяжело, и, наблюдая, как его близкий друг страдал, ему казалось, что он тоже возвращался в это состояние: когда воздуха мало, когда уши закладывает, когда до отчаяния хочется, чтобы все закончилось — даже если это означает умереть.

      Цзинь Лин еще никогда не чувствовал себя таким слабым. Он хотел помочь, но совсем не знал как, и вокруг не было никого: пока Цзиньчжу уводила непрошенного гостя и наверняка разбиралась с тем, как он сюда попал, Иньчжу отправилась за врачом. Можно было бы ему позвонить, только вот у него на этажи тоже пропуска не было, и он нуждался в сопровождении.

      Цзинь Лин чертыхнулся — его-то научили, что делать, когда начинается паника, и как предупреждать ее появление, но вот о приемах первой помощи не рассказали! Как он мог помочь?! Чем?!

      Цзинъи дрожал, обливался слезами, обхватывал колени и прятал в них лицо, но не издавал ни звука, и у Цзинь Лина ещё никогда так сердце не болело за другого человека. Он постарался успокоиться сам и аккуратно протянул руку, чтобы сменить фокус внимания и немного вернуть Лань Мина в сознание, но тот — внезапно — схватил его запястье с такой силой, что Цзинь Лин рефлекторно постарался отскочить.

      Не получилось.

      — Зачем ты с ним говорил?! — вдруг прокричал Лань Мин, сжимая его запястье с ненормальной силой. — Зачем ты подошёл к нему?! Зачем?! — он вскочил на ноги и резко отпустил — отшвырнул — руку Цзинь Лина так, что он упал, больно ударившись затылком о пол. — Зачем ты смотрел на него?! Зачем ты возвращался к нему?! Зачем, зачем, зачем?! Не видишь, что он не адекватный?! Не видишь, что он делает?! Ты же знаешь, чем это может закончиться для тебя! Зачем ты сделал это?!

      Цзинъи смотрел на него таким мутным, кипящим яростью взглядом, что Цзинь Лин на секунду его испугался.

      — А-Мин, успокойся, — всё же попросил он, поднимаясь и протягивая руки. В таком состоянии самому Цзинь Лину помогал именно тактильный контакт — так было проще переключаться. Но прикоснуться к себе Цзинъи не позволял и постоянно мотал головой, блуждающим взглядом осматриваясь так, словно не понимал, где находится. Его движения были резкими, дыхание — поверхностным, речь — чёткой, но только в произношении. О чём он так быстро говорил, Цзинь Лин не понимал. При чём тут кожаные диваны? О каком хрустале речь? Где он увидел пауков и питонов?!

      Лифт за спиной звякнул снова, и Жулань не знал, кого ждал конкретно, но повернулся к нему с готовностью закричать, пнуть меж ног и, схватив друга за руку, ринуться в спальню — там безопасно хотя бы потому, что двери пуленепробиваемые. Лань Мин тоже замолк, переведя свой безумный взгляд на лифт.

      Двери никогда ещё так медленно не открывались, но, когда в светлой расщелине стал появляться чей-то силуэт, у Цзинь Лина волосы дыбом встали. Он испугался очень сильно — ещё один незнакомый человек, широкий и высокий, в чёрной военной форме, он едва помещался в жалкую кабинку лифта! Жулань тут же схватил Цзинъи за руку, но тот не двинулся и встал, как вкопанный, изменившимся взглядом сверля нового человека.

      — Дядя Не? — прошептал он и по его лицу скатились последние слёзы.

      Дядя Не? Это тот, который Глава Цинхэ Не? Чифэн-цзунь?

      Цзинь Лин обернулся так резко, что перед глазами заплясали звёздочки, и вгляделся в лицо — красивое, с резкими чёткими чертами. Надо же, действительно Не Минцзюэ. И как он его сразу не признал. У него ведь был доступ к этажам, совсем недавно выдали — младший дядя ещё приходил и спрашивал разрешение.

      — А-Мин? — спросил он своим низким голосом, и Цзинь Лина как из-под воды вытащили — он даже не ощущал, как сильно был напряжён всё это время. — Цзинь Лин, — кивнул мужчина, здороваясь. — Что у вас случилось?

      — А-Мину нужна помощь, — выпалил Жулань.

      — Не говорите папе, — попросил Лань Мин сипло. Он вдруг успокоился и вытер лицо рукавом.

      — Не говорить о чём? — поднял густую бровь Чифэн-цзунь, подойдя ближе.

      Цзинь Лин внезапно подумал, что Лань Мин может снова испугаться, как это было с дядей Мо, но Цзинъи сам сделал пару шагов навстречу, протянув руки, и Не Минцзюэ присел к нему, аккуратно взяв его маленькие ладошки в свои большие.

      — О витражах, — почти прошептал Цзинъи. — Папа расстроится, если узнает.

      — А мне ты можешь о них рассказать? — уже тише спросил мужчина, заботливо улыбнувшись. Цзинь Лин вдруг почувствовал себя ненужным. Он так и не смог помочь. Он ничего не смог сделать.

      — Пообещайте не говорить папе, — попросил Лань Мин.

      — Обещаю, — серьёзно кивнул Не Минцзюэ. — Только сначала давай немного подышим. Глубокий вдох, — он шумно вдохнул, и Цзинъи последовал его примеру. — Выдох. Ещё раз. Повторяй до тех пор, пока не закружится голова. Я пока поговорю с Цзинь Лином, хорошо? У меня есть новости из Юньмэн Цзян.

      Цзинъи послушно закивал и продолжил дышать, глядя в потолок. Чифэн-цзюнь поднялся и отошёл в сторону, подозвав к себе Цзинь Лина.

      — Что с дядей? — спросил Жулань сразу же. В груди всё сжалось болезненно — казалось, сердце просто не выдерживало столько волнений. — Неужели в тюрьме всё было настолько плохо, что вам пришлось прибыть на помощь?

      — Не волнуйся, Глава Цзян в добром здравии и сейчас находится на заседании, — также спокойно ответил Глава Не. С плеч Цзинь Лина как будто упал тяжёлый камень — на глаза сами навернулись слёзы. Дядя ведь никогда его не оставит, так зачем он сомневался? — Ему действительно понадобилась моя помощь, чтобы всё уладить. Он придёт к тебе сразу же, как закончится собрание. Теперь я хочу узнать у тебя, что произошло здесь у вас. Я видел, твоя телохранительница уводила какого-то мужчину?

      — Он поднялся сюда, хотя не имел права, — нахмурился Цзинь Лин, шмыгая носом. Пришлось быстро брать себя в руки — нечего сопли разводить, пока другим хуже. — И как-то обошёл систему безопасности. А А-Мин его так испугался, что аж паническую атаку словил. Хорошо, что вы пришли.

      — Почему Лань Мин его испугался? — уточнил мужчина. Он держал комфортную дистанцию — ни ближе, ни дальше, но Цзинь Лин всё равно ощущал от него знакомый запах Юньмэна. Так пахло в кабинете старшего дяди, и воспоминания об этом стекали по лицу вместе со слезами.

      — Он сегодня просто сам не свой, — пожал плечами Цзинь Лин, вспоминая. Вид у Главы Не был такой, будто он хотел знать всё. — Сначала он не захотел со мной обниматься, потом испугался, когда Фея стала его облизывать, его весь день раздражали картины на стенах и цветы, а потом он испугался дядю Мо, хотя он просто принёс нам голубики, и вот… этот человек… Как будто А-Мин его уже знал. Он вообще-то нагрубил мне! И сказал, что я манерам не обучен. И что ему не нравятся такие дети, как я.

      — Откуда Лань Мин его знает?

      — Он не рассказывал. Но А-Мин на меня накричал, когда Главу Су увели. Его разозлило, что я с ним разговаривал.

      — Хорошо. Не злись на него, я уверен, Лань Мин просто переволновался за тебя, — кивнул Не Минцзюэ, озвучив очевидное. Цзинь Лин знал, что не виноват, и понимал, что дело вовсе не в нём. Внутри Цзинъи что-то происходило, только вот он не мог рассказать об этом. Или Цзинь Лин не был тем, чья помощь могла ему помочь. — Я присмотрю за ним, а ты должен сделать кое-что, — продолжил говорить Глава Не. — Сходи к Цзэу-цзюню и приведи его сюда. По закону медицинскую помощь Лань Мину можно оказать только с его соглашения. Договорились?

      Ничего хорошего в том, что общительный и открытый ребёнок внезапно начал бояться взрослых, не было. Не Минцзюэ это и без опыта воспитания детей был в состоянии это понять.

      Вообще-то по прилёте из Юньмэна Минцзюэ должен был забрать свои документы с личного этажа Цзинь Гуанъяо — для того-то он и поднялся на закрытый уровень. Он не был готов к тому, что его планы поменяются так резко.

      — А-Мин, пойдём в Солнечную залу? — предложил Минцзюэ, когда Цзинъи сделал последний долгий выдох. Не помешало бы сменить обстановку. — Я могу тебя понести. Хочешь?

      Лань Мин посмотрел на него и на секунду задумался. Сейчас он, заплаканный и ещё хлюпающий носом, казался таким маленьким и беззащитным, что становилось не по себе: Минцзюэ слишком привык видеть его радостным и энергичным. Что бы с ним ни произошло, оно было достаточно внушительным, чтобы сломать сильный дух ребёнка.

      — Хочу, — робко ответил он спустя несколько секунд. — А то здесь, в Кои, по полу могут ползать змеи. Будьте осторожнее, они ядовитые! Они могут убить меня.

      Взгляд его был серьёзным, хотя говорил он нечто… странное, хотя Лань Мин уже должен был выйти из возраста, когда реальность искажается фантазией. Минцзюэ чуть было вспомнил, что у людей могут возникать бредни из-за стресса, но чтобы настолько специфические, да еще и из-за случайной панической атаки? Цзинъи выглядел вменяемо и вроде бы даже правильно понимал всё, что ему говорят. Другое дело — отвечал будто невпопад. Минцзюэ решил оставить расспросы на потом и подыграть:

      — Я смогу тебя защитить, обещаю. Садись мне на шею и смотри дальше — будешь предупреждать, если встретишь кого-то на горизонте, договорились? Пошли. Так что там с витражами?

      — Они золотые, и когда на них светит солнце, они оставляют красивые узоры на полу, — проговорил Лань Мин тихо, грудью навалившись Не Минцзюэ на голову. — И звёздочки… сладкие. Они таят в горячей воде, просто исчезают, как будто их никогда и не существовало! После них совсем ничего не остаётся. Зато после конфет остаются обёртки — красивые такие, золотистые. Золото могут носить только короли, правда ведь?..

      В стены Солнечной залы, как оказалось, помимо фонтанчиков были встроены кулеры, и это открытие облегчило Минцзюэ жизнь. Цзинъи выпил четыре стаканчика воды и на последнем подавился, ещё с минуту пытаясь восстановить дыхание. Минцзюэ ждал.

      Ждал, и одновременно боялся выяснить то, что так сильно беспокоило ребёнка.

      — А-Мин, как ты себя чувствуешь в последнее время? — спросил Минцзюэ, присев прямо на пол. Цзинъи, посмотрев на него, сел напротив, прижав колени к груди и положив на них подбородок. Его тело ослабело и будто бы потяжелело — Минцзюэ заметил, что его пошатывало от головокружения.

      — Мне не нравятся острые и тонкие фигуры, — вдруг заявил Лань Мин вместо того, чтобы ответить на вопрос. — Прямоугольники, противные такие, нарисованы в лифте того дома, где я живу. Ещё они тёпло-коричневого цвета. Омерзительный цвет. Здесь, в Кои, есть картина, полностью выполненная этим цветом. Я посмотрел на неё, и меня затошнило. Мне не нравится эта картина. Никакие не нравятся. Их было слишком много в окнах с витражами.

      — Те самые витражи, из-за которых твой папа расстроится? — уточнил Минцзюэ, глядя прямо в глаза Лань Мину и совсем ничего в них не находя. Как будто внутри него было пусто.

      — Нет же, — улыбнулся Цзинъи неярко. — Папа не из-за витражей расстроится, а из-за меня. Я не сказал ему.

      — Не сказал что? — И всё-таки Не Минцзюэ не доставало опыта в общении с детьми. Помнится, как сильно на Минцзюэ повлияла первая встреча с Лань Мином — малыш говорил о большом и в то же время рассказывал о мелочах, о том, что ярким пятном оставалось на полотне его памяти, а ведь ему тогда было всего лишь четыре года. Его тело было слишком маленьким, чтобы вмещать в себя такую большую душу, открытую миру буквально нараспашку и этим вынуждающую открываться ей в ответ. Тогда Цзинъи учился понимать мир и видеть его… И, кажется, теперь пришло время Минцзюэ научиться смотреть на мир его глазами.

      — Рядом с Цзинь Лином… во рту появляется металлический привкус, — пару раз моргнул Цзинъи и улыбка его тут же пропала. — Я почувствовал его, когда он подошёл. Я испугался. А-Лин не должен… Не должен… увидеть витражи. Когда солнце светит через них, узоры расползаются змеями прямо под ноги.

      — Тебе нравятся эти узоры? — Не Минцзюэ… не понимал. Лань Мин всегда говорил много и чётко — даже когда у него не было точной темы для разговора, он начинал описывать всё, что видел. Но сейчас вокруг не было ни витражей, ни прямоугольников, ни даже змей — да и откуда им вообще взяться, здесь, посреди мегаполиса, в Башне Кои. Цзинъи говорил о чём-то, что видел в своей голове, но никак не связывал это реальным миром.

      Или всё же нет?

      В голове вдруг ветром зашептал голос А-Яо: «Тебе как-то слишком недостаёт фантазии», и Минцзюэ чертыхнулся, мотнув головой. Не до него сейчас. Что в понимании детей змеи? Это опасные существа, извилистые и иногда шипящие. Те же кобры раздувают свой капюшон и стреляются ядом. Почему они могут ползать по Башне Золотого Карпа? «А ведь ты тоже их видишь», — услужливо подкинула маленькая версия Цзинь Яо в голове, и Минцзюэ нехотя к ней прислушался.

      Люди. Люди в Башне Кои были извилистыми и при опасности старались казаться больше, чем они есть на самом деле. Люди в Башне Кои отравляли ядом и встречались на каждом шагу — Золотой Карп просто кишел разномастными гадами. Об этом ли говорил Лань Мин? Этого ли он боялся? Ходить по Башне одному — значит нарваться на опасность.

      Тогда… что за узоры, что змеями расползаются по полу? Узоры от витражей, от простого цветного стекла? «Обман», — прошептал Гуанъяо, раздражая даже будучи образом собственного мозга. Витражи создаются для внешней красоты, и когда солнце на них падает, они раскрашивают помещение в те цвета, которых на самом деле нет. В ночи, без света, от витражей толку нет, и мир предстаёт таким, какой он есть — тёмным и мрачным.

      Что покрыто витражами? Что может быть спрятано за солнечным светом? Что Лань Мин увидел в темноте?

      — Не нравятся, — ответил Цзинъи, нахмурившись. — У меня кровоточило колено, а рану нельзя залечить поцелуями. Можно было даже не пытаться, но… — он всхлипнул, закрыв глаза ладонями. — Пластырь был прямоугольным и синим. Мне не нравится синий цвет, но лианам во Дворце Сената нужны эти лампочки. Это из-за них всё началось!

      — Что началось? — Минцзюэ готов поклясться, что на него ничто так сильно не наводило жути, как несвязанные между собой мысли ребёнка. Если он продолжит раздумывать над каждым его словом, то точно зайдёт куда-то не туда. Ему не хватало проницательности, какая была у Цзинь Гуанъяо, он не мог читать людей по одному их виду. Сейчас Минцзюэ понял, как же сильно этот навык может быть необходим.

      — Двойка. Гадкий утёнок. Разбитый хрусталь, — снова прошептал Лань Мин. — Не говорите папе. Я подрался. Я разбил подарок, который готовили для него. Я сбежал с уроков. А потом разбил чужие вещи. Но я… меня… меня уже наказали за это. И извинили. Папа просто не должен об этом узнать. Расстроится.

      — Тебя дедушка наказал за двойку и разбитый хрусталь? — уточнил Минцзюэ. Он подумал, что это слишком мелочно — ругать детей за шалости, но в то же время своим суждениям не верил. Впервые в жизни он сомневался в собственных мыслях.

      — Дедушка наказывал меня только за драку, — пожал плечами Цзинъи. — А двойку я переписал на четвёрку. Папа сказал, что мы не сможем увидеться… — он снова всхлипнул и помотал головой. — Мне… так больно было тогда. Я очень злился. Я хотел к папе. И к дедушке, чтобы руки ему поцеловать. Умереть хотел. Вчера дедушка впервые сказал, что любит меня, — и заплакал. Минцзюэ немного растерялся.

      — Но ведь это хорошо?

      — Он перестанет любить меня, когда узнает, — сквозь слезы проговорил Лань Мин.

      — Когда узнает о разбитом хрустале? — начал выстраивать цепочку Минцзюэ. Боязнь взрослых (возможно, мужчин?). Панические атаки. Замкнутость. Опасность. Обман. Лань Мин помотал головой. Дело не в хрустале. — Узнает… о наказании? Кто наказал тебя?

      — Было так тихо, — всхлипнул Цзинъи, глядя в пол. — Я слышал даже его дыхание. Но сам дышать не мог. Он так часто приближался — от него пахло черным чаем и витражами.

      — О ком ты говоришь? — прошептал Минцзюэ, надеясь — молясь, — что ошибается.

      — А-Лин правильно сказал, что я мог убежать. Я мог отвернуться. Я мог сказать «нет», — он поднял красные глаза и посмотрел так разбито, что у Минцзюэ не осталось сомнений — самая страшная из его догадок оказалась верной. К его ребенку кто-то прикоснулся. — Но я просто стоял. Я просто ждал, когда все закончится. Тело… Не двигалось.

      — Кто сделал это с тобой? — Не Минцзюэ ещё никогда не чувствовал в себе такого желания убивать. Он силой удержал себя на месте и постарался сохранить внешнее спокойствие, хотя голова знатно разболелась — ненависть вспыхнула в нем праведным огнём, сжигая тело.

      — Я пообещал ничего не рассказывать папе. Он расстроится, — вновь сказал Лань Мин. — Он меня разлюбит. Я же… теперь… Как можно меня… после такого? Я же грязный. Следы… на теле… не отмываются. У меня лицо всё… в этой…

      — А-Мин, посмотри на меня, милый, — Минцзюэ не знал, почему еще держался — у него такого терпения никогда не наблюдалось. Впервые он чувствовал страх — такой мерзкий и отвратительный, что его хотелось смыть. Чужой кровью. — То, что с тобой сделали — очень страшно, но ты в этом не виноват. Слышишь? Ты ни в чём не виноват. Твой папа будет любить тебя, несмотря ни на что. Дедушка твой тоже. Я буду любить тебя, — собственный голос показался слабым. — Мы должны наказать того, кто сделал это с тобой.

      — Я заслужил это, — прошептал Цзинъи, пряча лицо. — Я был очень зол, и мне хотелось… Я правда не думал, что я могу это сделать.

      — Ни один твой поступок не может иметь такую цену, — помотал головой Минцзюэ, чувствуя боль в собственном сердце. А-Мин же ещё такой маленький. Такой хрупкий. Такой уязвимый. Такой светлый и солнечный. Каким человеком надо быть, чтобы посметь… Не Минцзюэ удержался. Даже представлять не хотелось, что с ним могли сделать на самом деле. — А-Мин, ни один человек не в праве делать то, что сделали с тобой. Ни при каких обстоятельствах. Его уже ничто не сможет оправдать. Ты ведь боялся, что Цзинь Лин… — голос внезапно исчез. В голове Минцзюэ всё встало на свои места.

      «Он поднялся без разрешения». «Как будто А-Мин его знал». «Его разозлило, что я говорил с ним».

      — А-Лина нужно защищать, — вдруг сказал Лань Мин. — Я не хочу, чтобы ему сделали плохо.

      — Тебе тоже сделали плохо, — осознание далось так тяжело, что Минцзюэ на мгновение потерял контроль над собственным голосом — Цзинъи вздрогнул от того, как резко он набрал громкость. — Извини. А-Мин, спасибо, что рассказал мне. Я смогу тебе помочь, слышишь? Но всё же тебе нужно рассказать обо всём папе.

      — Я снова его расстрою! — воскликнул Лань Мин, вскочив на ноги. — Он и так устаёт, и так мало времени со мной проводит! Я не хочу остаться совсем один! Я люблю его!

      — А-Мин, поверь мне, он тоже очень тебя любит. Ты же знаешь, что мы друзья с самого детства, я не знаю ни одного человека, которого он любил бы больше тебя. Ты буквально то единственное, что заставило его жить дальше после гибели… — чёрт. Минцзюэ забылся лишь на мгновение. Нужно было подобрать другие слова. — Послушай. Я не хочу приводить тебе сравнения, но окажись на твоём месте Цзинь Лин, ты был бы рад, если бы он скрывал, как ему плохо? Если бы он медленно сходил с ума на твоих глазах, а ты бы не мог ему помочь, потому что не знал бы ничего? Как бы ты себя чувствовал, если бы понял, что уже не можешь помочь?

      Цзинъи замолк и посмотрел на него совсем иначе. Беспокойно, жалостливо, с каким-то другим страхом. В этот же момент двери в залу открылись, и оттуда высунулась голова Цзинь Лина.

      — Они здесь! — закричал он радостно в коридор и быстро подбежал к Лань Мину. Тот, посмотрев на него лишь мгновение, кинулся его обнимать — так крепко, что белая футболка Цзинь Лина затрещала на местах швов.

      — Пожалуйста, всегда говори мне, когда тебе плохо, — прошептал Цзинъи, зажмурившись.

      В залу тут же вошёл Лань Сичэнь. Бледный. Уставший. Испуганный. Лань Мин, взглянув на него, отстранился от Цзинь Лина и встал перед отцом.

      — Папа, — обратился он с пустым взглядом, — я люблю тебя.

      — Я тоже очень тебя люблю, радость моя, — улыбнулся Лань Сичэнь в ответ, пытаясь скрыть своё волнение. Минцзюэ смотрел на брата, понимая, что этого он вынести не сможет. Но ребёнка останавливать не собирался.

      — Ты будешь любить меня, если я сделал кое-что плохое? — спросил Цзинъи, дрожащей рукой схватившись за пиджак отца.

      — Я всегда буду любить тебя, милый, — мягко отозвался Лань Сичэнь, присев к сыну и внимательно на него посмотрев. Его взгляд был пронзительным, но удивительно мягким. — Твои поступки никогда не повлияют на мои чувства к тебе.

      Цзинъи с видом уличного котёнка прижался к его шее и тихо-тихо выдохнул.

      — А если плохое сделали мне?

      Тут, кажется, время остановилось. Замедляться оно стало, ещё когда Цзинь Лин с грохотом ворвался в залу заседаний и, вихрем пролетев мимо своих дядей, подбежал прямиком к Лань Сичэню: «У А-Мина паническая атака. С ним Чифэн-цзунь».

      Пока Цзинь Лин вёл его запутанными тайными ходами, Лань Сичэнь пытался вспомнить, когда в последний раз с его сыном происходило что-то подобное. Кажется, когда ему было четыре — клаустрофобия на какое-то время лишила его сна. Сейчас о ней ему напоминают прямоугольники — или острые тонкие фигуры, потому что они — как стены, в которых А-Мин может оказаться. Низкие потолки ему не нравились тоже — они перекрывали воздух, а облачное небо так вообще могло упасть на его голову. Он часто говорил об этом, когда был совсем маленьким, и сейчас всё это подзабылось, но Сичэнь продолжал покупать ткани без рисунков, открывать нараспашку окна по ночам и поддерживать квартиру в светлых тонах, чтобы визуально расширять пространство.

      Неужели к Цзинъи снова вернулся его детский кошмар?

      Как оказалось, кошмар был совсем не детский. И к нему он не имел никакого отношения.

      — Что значит тебе сделали плохо? — спросил он, не узнавая собственного голоса. Сын никогда и ни на кого раньше не жаловался. Даже когда подрался — дядя говорил, что о причине А-Мин долго молчал. Но мрачный вид Не Минцзюэ, когда он поднялся и расправил плечи, был настолько кричащим о его желании убивать, что у Сичэня внутри всё перевернулось. Это не очередная детская выдумка, связанная с переездом или впечатлениями от новых фильмов. Это что-то реальное. Серьёзное. Достаточно страшное, чтобы ребёнок не мог справиться с этим сам.

      Цзинъи вдруг замолк, проводив Не Минцзюэ взглядом, и принялся кусать губы.

      — Ты будешь любить меня? — спросил он тихо, приоткрыв один глаз.

      — А-Мин, я посвящаю тебе свою жизнь, — прошептал Сичэнь, вглядываясь в глаза сына. Не к добру такие вопросы. Не к добру такая мелкая дрожь, которой колотит детское тело. — Что бы ни случилось, я всегда буду на твоей стороне. Всегда.

      — Даже если это твой учитель? — сжался Цзинъи. — Даже если это наша семья? Правила Гусу Лань запрещают критиковать учителей и старших.

      — Ты и твоё здоровье всегда будет для меня на первом месте. Если для того, чтобы защитить тебя, мне нужно будет нарушить правила, я под корень уничтожу весь устав Гусу, — кивнул Лань Хуань, искренне пытаясь выглядеть уверенным и спокойным. Ребёнок должен чувствовать безопасность. Ребёнок должен знать, что ему нечего бояться рядом с родителем. Сичэнь так хотел быть для сына опорой, но, очевидно, не справился. Почему Лань Мин вдруг перестал ему доверять?

      — Ты правда не обманывал, когда говорил, что не расстроен из-за меня?

      — А-Мин, прости меня, — прошептал Сичэнь, призывая всё своё терпение для того, чтобы не торопить. Не спугнуть. Лань Мин начал закрываться, как когда-то поступил Ванцзи, не сумев пережить горе потери их матери. Лань Хуань клялся себе, что не допустит этого, но вот он — сидит перед своим ребёнком, плачущим, потерянным, клянущимся в любви. Где он допустил ошибку? Когда? Из-за чего в душе ребёнка поселился страх быть отвергнутым? — Я не знаю, почему ты так в этом убедился, и мне очень жаль, но—

      — Ты постоянно грустный! — воскликнул Лань Мин. — Как бы я ни пытался, ты совсем перестал улыбаться! Что я делаю не так? Ты же сам говорил, что твоё настроение зависит от моего!

      — А-Мин, ты… Ты — моё счастье, моя единственная радость, — Лань Хуань выдохнул, опустив взгляд и дав себе секунду собраться. Только секунду. Он ведь знал, что его сын чувствует чужие эмоции даже сильнее своих. На что он вообще надеялся, пытаясь скрыть от него своё состояние? Идиот. — На самом деле, сейчас я кое-чем болен. Это не смертельно, но всё же доставляет неудобства. Я не говорил с тобой об этом, потому что думал, что могу справиться с этим сам.

      — Я тоже так думал! — разозлился Лань Мин, топнув ногой. — Но дядя Не сказал, что это ошибка!

      — Это и правда ошибка, — согласился Сичэнь, невесело усмехнувшись. Его сын вырос настолько, чтобы поучать его.

      — Если А-Лин так сделает, я побью его! — заявил Цзинъи и повернулся к стоящему позади Цзинь Лину.

      — Тогда мне тоже следовало это сделать ещё утром! — не заставил себя долго ждать Жулань, отвесив Лань Мину подзатыльник.

      — Позже выясните отношения, — вдруг прозвучало из-за спины, прерывая детские перемахивания руками, и Сичэнь, вздрогнув, оглянулся. — А-Лин, сейчас же подойди.

      — Дядя!

      Цзян Ваньинь выглядел серьёзно и крайне напряженно, даже когда Цзинь Лин повис на его шее. Он бросил на Сичэня неопределённый взгляд, долго всматриваясь куда-то сквозь него, и в итоге сказал:

      — Врач прямо у дверей. Вас здесь не потревожат.

      И ушёл. Сичэню показалось, что вместе с ним из залы вылетел весь кислород.

      — Чем ты болен? — вдруг спросил Лань Мин, заботливо взяв лицо Сичэня в свои маленькие ладони. Кажется, его напряжение спало — даже глаза вдруг засияли чем-то живым. А почувствовав эту нежную кожу детских пальцев, слегка колющую в местах совсем недавних порезов, Сичэнь ужаснулся тому, сколько же на самом деле в нём было для этого ребёнка.

      — Депрессивное расстройство, — Лань Хуань решил, что ему тоже следует быть честным, если он хочет от сына правды. — Всё в порядке, не волнуйся. Сейчас важнее ты. Кто сделал тебе плохо?

      — Глава Су. Мне было больно.

      Этих слов было достаточно, чтобы Сичэнь понял причины той злобы, что отражалась в лице Не Минцзюэ, когда он уходил. Но сам Лань Хуань растерялся ещё больше.

      — Глава Су? Глава Молин Су? — звучало, как бессмыслица, но Лань Мин никогда бы не стал врать. Не в таком виде и не в таких обстоятельствах. Под кожей вдруг заледенела кровь. — Он… сделал тебе больно? — сама мысль была отвратительной настолько, что какая-то часть Сичэня просто не хотела её воспринимать. Но в голове мелькали образы: Не Минцзюэ полный совсем неприкрытой злобы, перепуганный Цзинь Лин, щебечущий о панической атаке А-Мина, сын с воспалёнными от слёз глазами. Неспроста. На Лань Хуаня вдруг обрушился пугающий мороз, и ему пришлось приложить слишком много усилий, чтобы вернуть себе контроль над эмоциями. — Что он сделал? Мне нужно знать, А-Мин, это важно.

      Но Цзинъи вдруг всхлипнул.

      — Меня тошнит, — прошептал он, быстро-быстро моргая. — Мне страшно.

      Сичэнь быстро поймал слезы сына пальцами, с диким страхом понимая, что что-то в груди со звоном разорвалось. Это не очередной детский кошмар. Это происходит на самом деле.

      — Солнышко, я рядом с тобой, — Сичэнь даже не пытался изобразить улыбку, понимая, что сейчас на это способен не был. Его тело будто железом сковало — до того тяжёлым оно стало ощущаться. — Пожалуйста, ничего не бойся. Я смогу тебе помочь.

      Глядя на детские слëзы, он не мог вспомнить, когда в последний раз видел их раньше. Зато вдруг вспомнилось лицо главы Су — старое, осунувшееся… Потерявшее человеческие черты. Его захотелось уничтожить. Втоптать в грязь. Раскромсать на мелкие кусочки уже за то, что по нежному лицу Лань Мина стекали соленые дорожки.

      Возможно, Лань Мин не хотел, чтобы его ругали и отчитывали. Раньше он никогда не боялся наказаний, но если сейчас он действительно переживал нечто страшное, то любое напряжение, даже самое малейшее, становилось для него невыносимым. Панические атаки, сенсорные перегрузки, хаос в мыслях и эмоциях — всё это было бы сложно вынести даже взрослому, сформировавшемуся человеку, не говоря уже о неосознанном ребёнке. Сичэнь понял, что та боль, которая так упрямо тянула его к земле, была отражением боли его сына. Неужели детское сердце было способно вынести что-то настолько ужасное?

      — Я правда думал, что он хороший, — вдруг прошептал Лань Мин, словно пытался найти себе оправдание. — Он же брат дедушки. И ты… учился у него.

      — Кем бы он ни был, я уничтожу его, если он причинил тебе вред, — ненависть закипела в нём так бурно, что на секунду Сичэнь забыл о контроле над тоном голоса. Цзинъи сразу же уловил перемену: ещё ниже опустил голову и на крошечный шаг отступил. Лань Хуань испугался этого так сильно, что схватил его за руки прежде, чем подумал. — Что бы этот человек ни сделал с тобой, я обещаю, что он заплатит за всë. Когда это случилось?

      — Вчера, — с новым потоком слёз зарыдал Цзинъи, а Сичэнь ощутил себя так, будто ему пулю в висок всадили. Ему крайне тяжело давалось ровное дыхание, но в истеричном состоянии ребёнок тоже мало чего мог сказать связно, поэтому пришлось прижать его к себе — и почувствовать, как быстро билось его сердце. Нежное. Дорогое. Детское. Сичэнь шептал извинения до тех пор, пока Лань Мин не оттаял в его руках. — Я сам в этом виноват, я разбил… хрусталь, — добавил он тихо, всё ещё не решаясь посмотреть Сичэню в глаза.

      — Даже если бы ты сжёг весь Дворец Сената, это не повод делать тебе больно, — спокойно отозвался Сичэнь, молясь всем богам, чтобы терпения у него хватило. — Твоей вины в этом нет. Что бы ты ни сделал, у тебя всегда сохраняется право на телесную неприкосновенность.

      — Там оно было только у игрушек, — вдруг прошептал Цзинъи, всхлипнув. Сичэнь не понял, но кивнул — дети часто ассоциируют самих себя с игрушками.

      — Прежде чем я его найду, — заговорил он, стараясь пересилить собственную злость и не напугать ребёнка ещё больше, — мне нужно знать, что этот человек с тобой сделал. И тебя надо показать врачу, чтобы точно не было никаких травм… — тут Сичэня вдруг передёрнуло осознанием. Голос неожиданно пропал. — …Или заболеваний. Ты должен рассказать мне абсолютно всë, А-Мин. И позволить посмотреть себя врачу. Я буду рядом.

      Лань Мин нерешительно кивнул и крепче сжал его руку.

      За дверью Солнечной залы его поджидал не только врач, но и женщина в пурпурном военном облачении. На погонах благородно сияла символика Мэйшань Юй.

      — Специальный агент Цзиньчжу к вашим услугам, — обратилась женщина, низко поклонившись. — Моë присутствие продиктовано личным приказом Саньду Шэншоу и Девятым Протоколом.

      Сичэнь не понял, что почувствовал от этих слов — какую-то смесь сомнений и неопределённой надежды. Девятый протокол — самый скандальный протокол, который утвердил Совет Гусу Лань из-за чрезмерного давления Цзэу-цзюня в две тысячи девятнадцатом. Именно им закончилась Золотая резня Кои. Именно им была спасена жизнь Цзинь Лина. И он принадлежал строго Юньмэн Цзян.

      Кажется, Цзян Ваньинь понял, что доверие к окружающим в Сичэне пошатнется, потому предоставил надежную гарантию безопасности — в конце концов, этой женщине он доверял жизнь своего племянника. Возможно, это было своего рода посланием, но Сичэнь откровенно не хотел в него вникать.

      — Этот врач…

      — Личный педиатр Цзинь Жуланя, — кивнула Цзиньчжу, смотря спокойно и холодно. Один ее взгляд казался успокаивающим. — В случае, если вам он не внушит доверия, от него избавятся и приведут других на выбор.

      Держать людей на работе, где в случае неверного шага их буквально поджидает смерть, так в духе Саньду Шэншоу, что Лань Хуань непроизвольно усмехнулся. Ему тоже нужна такая система в Гусу Лань. Чтобы сбить с совета всю спесь. Чтобы они увидели всю грязь, что выливается из их консерватизма.

      — А-Мин, как тебе этот доктор? — спросил он, присев к сыну. Ему нужно было дать возможность выбора: если неприкосновенность всё-таки была нарушена, то ребенок мог видеть угрозу абсолютно в любом человеке. Цзинь Лин ведь говорил, что А-Мин весь день плохо себя чувствовал в присутствии посторонних. Сичэню от одной этой мысли стало настолько не по себе, что захотелось схватить ребёнка и увезти на край света, чтобы никто больше не посмел даже смотреть на него. — Мы можем попросить другого, если тебе не нравится. Может, лучше женщину?

      Молодой мужчина в халате, что смиренно смотрел в пол все это время, поднял взгляд на Лань Мина и легко ему улыбнулся. Дружелюбно и миролюбиво — похоже, что выдрессировано.

      — Пусть будет этот, — пожал плечами Цзинъи, смерив его боязливым взглядом и робко отступив Сичэню за спину. — Только никуда не уходи.

      — Меня интересует квалификация, — спросил Лань Хуань, призвав себя не вымещать злость на невинных. Он даже не думал, что когда-либо будет ненавидеть весь мир настолько сильно.

      — Вас интересует лечение или диагностика? — тихо отозвался доктор, вежливо подняв серьёзный взгляд и тут же его опустив.

      — Медицинское освидетельствование, — сказал Сичэнь и сам себе не поверил. Это все действительно происходило. С ним и его сыном. Та рука, что не сжимала детскую ладонь, вдруг дёрнулась, и её пришлось прижать к груди, чтобы вернуть себе контроль.

      — До того, как поступить на службу сюда, я шесть лет работал в фонде Не Дайлин, — кивнул мужчина. — У меня, к большому сожалению, в этом большой опыт.

      — Мама дяди Не? — услышав знакомое имя, поинтересовался Лань Мин совсем как раньше. У него глаза на мгновение блеснули прежним очарованием.

      — Именно она, — кивнул Сичэнь. — Когда всё закончится, спроси об этом у дяди Не.

      Их привели в помещение, что служило местной маленькой клиникой. Лань Хуань знал, что Цзинь Лина по больницам не возили после его тяжелой пневмонии пару лет назад, но даже не догадывался, что Гуанъяо отстроил прямо под частными этажами целое больничное крыло. Оно не было выдержано в едином стиле Кои — здесь было прохладно, светло и, по большей части, пусто. Но всё же по полу были разбросаны подушки, в шкафах стояли игрушки, креманки с разноцветными леденцами мелькали по всему периметру. Лань Мин осмотрел всё это без интереса, не отступив ни на шаг — и это ударило по сердцу больнее розог.

      — Нужно ли что-нибудь успокаивающее? Как ребёнок себя чувствует сейчас? — спросил доктор, указав на кушетку, мол, присаживайтесь. Сичэнь посмотрел на Цзинъи — он явно не хотел садиться.

      — Мне будет больно, — пояснил мальчик, когда заметил на себе взгляд. — Весь день больно.

      И как Сичэнь сам этого не понял. Как не заметил этого раньше? Всё лежало на поверхности, он просто не придал значения тому, как Цзинъи вёл себя в самолёте и машине — а ведь действительно, он, неугомонный и вечно ёрзающий, весь полёт и поездку до Башни Кои был чрезмерно тихим. Ни движения лишнего, ни слова. Ни единого намёка, что ему больно, кроме тишины — самого громкого крика о помощи.

      Сичэнь же чувствовал, что что-то было не так. Ему сообщали, что ребёнок отстранился от сверстников и успеваемость его стремительно слетела вниз. Он видел, что улыбка Лань Мина изменилась — пропала искренность, и сам он… притих. Не успокоился, а именно притих — чтобы не увидели, не услышали, забыли. И вместо того, чтобы вопреки всему заметить, услышать, помочь, чтобы выполнять свой главный — родительский — долг, он был погружён в собственные никчёмные проблемы.

      Эта ошибка Сичэня имела слишком высокую цену.

      — Где конкретно чувствуется боль? Внутри или снаружи? — вкрадчиво спросил врач, пользуясь моментом. — Была ли кровь?

      — Нет? — нахмурился Лань Мин, опустив взгляд в пол. — Только свист. И диван тёпло-коричневого цвета.

      — А-Мин, ты можешь рассказать мне, что конкретно с тобой сделали? — конечно, Сичэнь мог бы пригласить профессиональных психологов, имеющих опыт в работе с травмированными детьми — Лань Мин уже во второй раз упоминал что-то не связанное с происходящим. Однако на это ушло бы слишком много времени, а терпение — неожиданно — заканчивалось слишком стремительно. — Как это было? Сколько раз?

      — Десять, — не сомневаясь, ответил Цзинъи, а у Сичэня, кажется, оборвалось дыхание. Десять раз.

      Какие ещё, блять, десять раз?! Что с ним сделали?!

      — Для освидетельствования необходимо, чтобы ребёнок разделся, — аккуратно напомнил врач, заполняя какие-то бумаги. Сичэнь кивнул, когда Лань Мин повернулся к нему с немым вопросом в глазах, и помог ему снять футболку — просто для того, чтобы показать: всё, что происходит, под его полным контролем. Ты в безопасности. — Следует ли оформить справку по критериям Девятого протокола?

      Лань Хуань, осознав предложение, снова усмехнулся, хотя весело не было совсем. Девятый протокол разрешал убийство людей даже без вещественных доказательств. Достаточно было слов Наследника Юньмэн Цзян — им не мог противостоять ни один свод законов. Осталось получить от Лань Мина хотя бы два слова.

      — Оформите. Но вы должны быть в курсе, что вас ждёт за разглашение информации такого рода, — совсем не угрожал Сичэнь, сжав в руках футболку сына, и, очнувшись, почти рефлекторно сложил её вдвое. Он не отводил взгляда от открывающейся кожи Лань Мина — слегка загоревшей на запястьях и шее и совершенно белой на груди. На ней ярко выделялись синяки разной степени свежести: что-то уже заживало, а что-то… Сичэнь ощутил мертвецкий холод, когда заметил совсем свежие следы.

      Руки задрожали. Глаза резко кольнуло чем-то горячим и густым, совсем не похожим на слёзы. Он не должен отворачиваться. Не должен прятаться. Не должен убегать — смотри, это случилось по твоей вине. Это случилось, и ты ещё смеешь бояться? Рыдать? Задыхаться? Когда твой ребёнок пережил такое, когда он — маленький и беззащитный — нуждается в тебе сильнее всего, кем ты станешь, если отвернёшься от него? Возьми себя в руки.

      Возьми. Себя.

      В свои чёртовы

      руки.

      — Трусы тоже, — попросил врач, но и без того было понятно, что Лань Мин нисколько не преувеличивал: начиная с изгиба колен и заканчивая ягодицами, всё было окрашено тёмно-синим, почти чёрным. С такими гематомами ему и ходить должно быть очень больно. — Я осмотрю покровы тела.

      Лань Мин снял и трусы, обернувшись к Сичэню с таким виноватым взглядом, словно он снова что-то сломал. Да лучше бы сломал — лучше бы уничтожил, сжёг весь Гусу Лань, чем стоял сейчас перед врачом и боялся смотреть отцу в глаза. «Всё в порядке», — еле прошептал Лань Хуань, понимая, что ничего не в порядке. Такое простая смерть окупить не сможет. Он не позволит. Он не смирится, пока не увидит в глазах того безбожного человека такого же ужаса, что сейчас клокочет, бурлит и переливается внутри Сичэня. Он уничтожит всё, что когда-либо имело смысл для главы Су. Всё.

      Врач к Лань Мину не прикасался — только рассматривал, тоненькой палочкой подсказывая, когда надо поднять руки или расставить ноги.

      — Цзэу-цзюнь, я готов приступить к осмотру полового органа, — сообщил мужчина, со скрипом резины надев перчатки и обработав их каким-то антисептиком. — Цзинъи, если тебе станет некомфортно, скажи, и я тут же остановлюсь.

      Лань Мин также молчаливо кивнул, отведя взгляд куда-то вниз. Сичэнь понял, что не может больше наблюдать со стороны, потому поднялся, удивившись лёгкости в собственных ногах, и подошёл к сыну, осторожно — как будто он мог сломаться от простого дуновения ветра — прикоснувшись к его волосам. Сын поднял на него глаза. Стеклянные и полные не то страха, не то огромной вины.

      — К тебе прикасались в этих местах? — спросил Лань Хуань, каким-то чудом удерживая дрожь в голосе.

      — Да, — легко ответил Цзинъи, и одним его словом в Сичэне перечеркнулась вся вера во что бы то ни было святое. Он перестал ощущать собственное тело из-за того, как долго оно держалось в напряжении. Хотелось найти и убить. Уничтожить. Причинить так много боли, чтобы она довела до безумия. Чтобы она, наконец, обличила этого монстра в человечьем обличье.

      — Даже если и да, — подтвердил доктор, выпрямившись, — то без давления. Кожные покровы чистые, повреждений нет. Сейчас я попрошу тебя лечь на кушетку, на левый бок. Необходимо свидетельство сексуального насилия.

      — Не было, — вдруг нахмурился Лань Мин, отшагнув к Сичэню.

      — Не было… чего? — уточнил Лань Хуань сквозь призму собственных мыслей, коснувшись пальцами плеча сына. Холодный. Он тут замёрз.

      — Насилия, — пояснил Цзинъи, подняв голову.

      — Все действия, что происходят без твоего согласия над тобой, — это насилие, — настоял Сичэнь, хоть у него совсем не находилось сил спорить с сыном.

      — Я сам к нему приходил, меня не заставляли, — всхлипнул Лань Мин, и на глаза его снова навернулись слёзы. — Я не говорил «нет», когда он обнимал меня. Я не отворачивался, когда он касался. Я… я никогда не убегал от него.

      — А-Мин, тут не требуется твоих действий, — то, как чудовищно по телу разливался страх вперемешку с диким желанием убийства, всё сильнее подрывало весь контроля Сичэня. Он присел к сыну и, едва увидев в его глазах тревогу, силой заставил себя успокоиться. — Ответственность всегда лежит на взрослом человеке. Всегда. Что бы ты ни делал, в ответе всегда буду я, ведь ты ещё слишком мал для того, чтобы понимать происходящее. Ты не говорил «нет» и не убегал, но ты этого не хотел.

      — Но я… я точно хотел разбить те статуэтки из хрусталя, — возразил Лань Мин, обливаясь слезами. — Я сделал это и только потом понял, что так нельзя. Поэтому… я согласился на наказание.

      — Это было твоим наказанием? — прошептал Сичэнь лишь оттого, что его в один момент покинули все силы. — Тебя чем-то били?

      — Ремнём. Десять раз.

      В этой прохладной комнате вдруг закончился весь воздух — или лёгкие Сичэня не смогли развернуться.

      — На тебе была одежда? — выдавил из себя он, ужасаясь представшей картине и чувствуя, как сердце заходится в страхе. Не сейчас. Не время и не место. Держи себя в руках.

      — Футболка и трусы, — кивнул Лань Мин, отказываясь смотреть прямо в глаза. Сичэнь не был уверен, что сможет вынести его разбитый взгляд, но всё равно до отчаяния хотел его увидеть. — Но руки его… шершавые. Неприятно.

      — Он касался тебя, — Сичэнь захотел спустить с главы Су кожу, чтобы каждое следующее прикосновение приносило ему нестерпимую боль. — А-Мин, ты можешь рассказать, где именно?

      Лань Мин опустил взгляд и всхлипнул. Ему страшно даже вспоминать об этом.

      — Можно иначе, — тихо предложил врач, всё это время не отрывающийся от каких-то своих бумаг. — А-Мин, покажи, где тебя касались. Возьми руку папы и проведи по тем местам, где ты помнишь прикосновения.

      Верно. Тактильная память у детей сильнее, чем у взрослых. Это бы не заставило ребёнка думать образами и возвращаться в ту ситуацию, однако и это было палкой о двух концах: возможно, это помогло бы снять напряжение и напомнить, что не все прикосновения приносят боль, но в то же время это вынуждало бы его испытывать дискомфорт от прикосновений. Даже если они от отца — Лань Мин мог питать отвращение даже к самой идее чужих рук на собственном теле. И тоже был бы прав.

      Но Лань Мин вдруг поднял глаза и посмотрел — как-то совсем иначе.

      — Тебе… тебе не будет противно? — спросил он тихо. Лань Хуаню захотелось кричать.

      — А-Мин, я люблю тебя, — это всё, что вертелось в голове сейчас. Это было единственным чувством, что заполоняло собой всё тело Сичэня, пронизывало его насквозь, заставляло существовать. Только оно могло преображаться и убивать его душу страхом, ненавистью и болью. Всё, что ощущал Сичэнь сейчас, порождала исключительно любовь. — Ты никогда не будешь мне неприятен. Но я не посмею коснуться тебя, если ты этого сам не попросишь.

      Тогда Лань Мин взял его руку и тут же уткнулся носом в ладонь.

      Лицо.

      — Он… целовал меня, — прошептал мальчик, поясняя. У Сичэня вдруг сжалось сердце.

      Шея. Плечи. Бока. Грудь. Живот.

      Всё тело.

      Под пальцами Сичэнь ощущал только мягкость детской кожи, быстрый стук родного сердца и боль. Бесконечную, тянущую балластом на самое дно, чтобы точно захлебнуться в этом отчаянии.

      — А-Мин, ты отчётливо помнишь на себе одежду? — спросил врач. — Тебе не давали ничего из еды или напитков? В них могли содержаться наркотические вещества, и тогда ты бы ничего не почувствовал и не запомнил.

      — А-Мин, давай всё-таки позволим доктору довести осмотр до конца, хорошо? — попросил Сичэнь, дотянувшись до детской футболки и надев хотя бы её на маленькое продрогшее тело. — Скоро всё закончится, я тебе обещаю.

      В глазах Лань Мина появилась усталость. Он был вымотан болью и страхом, но всё равно послушно кивнул и залез на кушетку, слегка хмурясь от боли. Сичэнь подумал, что Цзинъи был намного сильнее него — вынести такое и не сойти с ума, пережить кошмар и продолжать молчать.

      Когда Лань Хуань сел на кушетку, Лань Мин положил на его колени голову. Врач попросил его подтянуть к груди колени и пошагово объяснял, что он будет делать. Цзинъи его как будто не слушал.

      — Папа, — вдруг обратился он, повернув голову, — Глава Су… он… член свой доставал. Я глаза закрыл, чтобы не видеть.

      Новая вспышка злости была такой сильной, что Сичэню послышался треск собственной выдержки. Ещё этого не хватало для полной картины.

      — Он заставлял тебя что-нибудь с ним делать? — выдохнул Сичэнь, пытаясь совладать с головокружением. Здесь вдруг стало слишком душно.

      — Нет. Я просто сидел, пока он… ну…

      — Дрочил? — ребёнок кивнул. — Клянусь, как только он мне попадётся, я заставлю его этот ху—

      — Всё в порядке, — прервал его врач, выпрямившись и сняв перчатки. — Одевайтесь. Следов проникновения нет, хоть гематомы крайне серьёзные. Вам нужны контакты психиатров и психологов, что состоят у нас в штате?

      Когда Сичэнь спустился на минусовые этажи, в глаза ему ударил жёсткий белый свет. Из-за резкого контраста — детские этажи освещались тепло и по большей части приглушённо, — болезненно выступили слёзы. Только из-за этого Сичэнь ощутил себя в собственном теле и смог сдвинуться с места — он потерял пару минут, пока смотрел на открывшийся перед ним коридор из лифта.

      Он даже не сразу вспомнил, что его сопровождала Цзиньчжу — она всё это время молчаливо стояла за спиной, не выдавая себя ни дыханием, ни теплом. Когда Сичэнь всё же оттаял и вышел из лифта, его повели запутанными путями — в какой-то момент сложилось ощущение, что они хотят кругами. Но вскоре они сделали ещё один поворот, и Сичэнь увидел первое тёмное пятно в этих белоснежных, одинаковых коридорах — то оказался Не Минцзюэ. Мрачный и задумчивый, он давил на переносицу пальцами, наверняка претерпевая сильнейшую головную боль.

      Сичэнь попросил Цзиньчжу вернуться к детям — он оставил сына на Цзинь Лина, и тот в забавной манере пообещал, что позаботится о нём. Большую уверенность, конечно, вселило тяжёлое молчание Цзян Ваньиня, но Лань Хуань всё равно мальчика поблагодарил. В конце концов, А-Мин принял более живой вид, когда рядом оказался его друг, а его улыбка, пусть совсем не яркая, стоила целой жизни Сичэня.

      Минцзюэ посмотрел на него крайне напряжённым взглядом, но даже в этой внешней суровости Сичэнь легко угадал страх. Уж слишком тяжело брату далось посмотреть в его глаза прямо. Сичэнь понял его чувства, но ответить ещё и на них сил банально не хватило.

      — Саньди встал в позу, — сказал Минцзюэ, мотнув головой и открыв перед Лань Сичэнем путь в более-менее цветную комнату. — Мои ребята выловили главу Су по пути в аэропорт. Сбежать вздумал. Ты выяснил, что он сделал с А-Мином?

      Сичэнь пропустил его слова мимо своего внимания. Он бегло осмотрел двух солдат, вытянувшихся по струнке в присутствии их генерала, ссутулившегося Мо Сюаньюя в самом углу комнаты и железную, занимающую половину противоположной стены дверь. Она была приоткрыта и из неё лился такой же белый, раздражающий глаза свет.

      — Дагэ, можешь одолжить мне свой ремень? — справедливо рассудив, что армейский, с массивной металлической пряжкой ремень будет куда хлеще обычного делового, Сичэнь потребовал именно его. Хотелось увидеть на месте того лица, что всплывало в памяти до уродливых деталей, однородное кровавое полотно.

      Минцзюэ посмотрел на него с долей явного недоверия, будто вдруг засомневался в его адекватности. Но ремень все же расстегнул и вынул из петель. В этот же момент из огромной железной двери вышел Цзинь Гуанъяо.

      — Я всего лишь не дал тебе в порыве разнести Башню Кои, а ты уже раздеваешься перед первым попавшимся? — выгнул бровь он, категорично осмотрев Чифэн-цзуня. — И этот человек меня замуж зовёт, посмотрите.

      Цзэу-цзюню оказалось совершенно плевать на их разборки.

      — Где вы держите главу Су? — спросил он, принимая ремень. Он оказался тяжелее, чем Лань Сичэнь предполагал поначалу, и уже это поселило в его душу чёрное удовлетворение.

      — Эргэ, я не знаю, что произошло, но, если вам внезапно понадобилось его уничтожить, я попрошу подождать ещё хотя бы пару часов, — возразил Гуанъяо, подойдя и с искренним беспокойством на него взглянув. — Через Молин Су на чёрный рынок поступает львиная доля героина и метамфетамина, мне нужно сместить поток на другой источник. Это дело небыстрое.

      Сичэнь понял, что глава Су находился как раз за той дверью, из которой вышел Гуанъяо, потому последовал сразу же туда.

      Плевать.

      Абсолютно плевать на последствия.

      Кажется, он задел брата плечом, но совсем не ощутил этого в полной мере. Сердце заходилось в быстром темпе, с каждым шагом всё сильнее укалывая чем-то совершенно незнакомым. Желанием крови — таким отчётливым, что оно заглушало все мысли в голове, все окружающие звуки. Шум всего мира сконцентрировался в звенящей тишине у колыбели с надрывистым плачем младенца — требующим помощи. Кричащем о спасении.

      Лань Сичэнь узнал в этом младенце самого себя, и ненависть к собственной слабости затуманила рассудок. Сам того не ожидая, он открыл железную дверь слишком резко, и она ударилась о стену настолько легко, будто ничего не весила.

      И правда. Посреди комнаты, на припаянном к полу стуле, сидел он.

      Его уродливое лицо уже кем-то было подпорчено — по одному расположению заплывших свежих гематом Сичэнь понял, что это дело рук Не Минцзюэ. Мышиные глаза, что лихорадочно заметались по его, Сичэня, одежде, будто были лишены зрения — в них не появлялось того осознания, которое Цзэу-цзюнь хотел видеть.

      Что ж, тогда Сичэнь его добьётся.

      Первый удар не почувствовался совсем, как и второй, как и третий. Сичэнь бил наотмашь, с чувством вселенского отвращения наблюдая за всплесками крови и слюней. Кажется, бляшка смогла сломать его нос — он сместился со своего места, уродуя и без того страшное лицо. Вполне вероятно, что после седьмого удара треснула и челюсть. Сичэнь не следил, какую силу прилагал. Перед глазами всё ещё стояла другая, более ужасающая картина: синие гематомы, красные глаза и маленький, совсем маленький для всего этого ребёнок.

      Десять ударов. Ровно десять.

      Только после них звон в ушах рассеялся достаточно, чтобы услышать нечеловеческий вой. И увидеть, что лицо этого существа полностью облилось кровью и вскрылось до мяса. А ремень, руки, собственная одежда — всё оказалось в красной жиже, мерзкой настолько, что всё, пропитанное ей, тут же захотелось сжечь.

      И это закованное, извивающееся в агонии тело прежде всего.

      — У моего сына… все ноги в гематомах, — прошептал Сичэнь, наверное, только сейчас ощущая настоящий ужас. Это действительно происходило, это не было ночным кошмаром. К его ребёнку прикасались, его ребёнка били, его нежную душу измололи до такого страшного состояния, что в нём тяжело угадывалось его ангельское начало. — Ты не должен был даже дышать в его сторону. Такие твари, как ты, даже смерти не заслуживают.

      — Эргэ! — наконец-то отчетливо услышал Сичэнь, когда жуткое клокотание в голове ушло на второй план. — Лань Сичэнь, прошу тебя! Не надо марать свои руки!

      Гуанъяо подбежал к нему и, отобрав ремень, отшвырнул его в угол этой маленькой комнаты. Его руки, чистые и осторожные, прикоснулись к груди Сичэня, вынуждая отступить его на несколько шагов. Его глаза, полные непонятной скорби, смотрели с тяжелым отчаянием.

      — Эргэ, пожалуйста, дыши, — просил он приятным голосом, вынуждая смотреть на себя, а не на то кровавое месиво, что скрывалось за его спиной. — Успокойся. Если ты хочешь причинить ему боль, то хотя бы не марайся сам. Сохраняй достоинство.

      — Он… сделал больно… А-Мину, — словно пластинкой вертелось в голове. Из него будто сердце вынули и растоптали — то того внутри звенела чёртова пустота. — Он прикасался к нему.

      — Поверь мне, одно твое слово — и я причиню этому человеку столько боли, что он взмолится о смерти, — клялся Цзинь Яо, нежно-нежно проводя пальцами по лицу и вытирая слёзы, смешанные с каплями чужой крови. — Только дыши. Позволь сделать всё мне. Тебе стоит быть рядом со своим сыном. Он нуждается в тебе.

      Сичэнь поддался, потому что на него вдруг свалилась страшная головная боль. Когда железные двери тяжело захлопнулись, вместе с их лязгом перестал доноситься мерзкий скулëж. Сичэнь смотрел на ковролин под ногами — красный. Как и его костюм, испачканный кровью. Руки, склизкие и грязные, мелко дрожали, не поддаваясь контролю.

      — Я не хочу, чтобы его убивали, — сказал он, чувствуя слишком много злости и ломаясь под ее давлением. — Смерть — слишком малая цена за всё это.

      — Что тебе угодно, брат? — спросил Минцзюэ низким голосом. Он был спокоен, и, наверное, только в этом спокойствии Сичэнь нашел силы выпрямиться.

      — Отрежьте яйца и засуньте ему в глотку, пусть подавится, — это слетело с губ так легко, словно ничего не стоило. Цзэу-цзюнь никогда бы не позволил себе такого ранее. За всю его практику судейства он никогда не руководствовался таким чистым чувством ненависти. — Потом подлечите. Я хочу, чтобы он был живым. И в ясном сознании. Я хочу, чтобы он каждую секунду понимал, за что над ним свершается. Я хочу, чтобы он молил о смерти каждый раз и каждый раз возвращался обратно, потому что его молитвы никто больше не услышит. Что тебе не понятно, Чифэн-цзунь?

      Но судя по взгляду Минцзюэ, он понял всë верно.

      — Что с А-Мином? — только спросил он едва слышно, словно это имя не должно было звучать здесь. От одного воспоминания о нём в Сичэне все перевернулось.

      — Его защищает Девятый протокол.

      Надо было найти Саньду Шэншоу. Надо было позвонить в Вашингтон. Вызвать из Сан-Франциско брата. Сичэнь сделал это почти на автомате: стоя под струями ледяной воды, он понял, что не помнит, с кем говорил в последние пару часов.

      Холодный душ нисколько не отрезвил воспаленный мозг. Только смыл чужую кровь с рук и лица, хотя мерзкое липкое ощущение осталось на коже вскрытыми шрамами. Сичэнь долго рассматривал собственные пальцы в темноте комнаты, и только свет золотых рек города доносился до него тусклыми бликами.

      Этого не могло случиться. Просто не могло. Он ведь предпринял все меры безопасности. Школьные учителя, тайно присланные из Академии Гусу Лань, пост охраны, скрытая служба Гусу работали, не говоря уже о постоянных беседах, запретах, правилах, призванных только защищать. Ребёнок знал алгоритм действий в экстренных ситуациях, он не был глуп, его интуиция всегда действовала на опережение. Он никогда бы даже не подошёл к подозрительным людям, не говоря уже о том, что он буквально постоянно находился под наблюдением, к нему бы просто не подпустили непроверенного человека.

      Если только этот человек уже не входил в список доверенных лиц. И ребёнок не был настолько подавлен и одинок, что выбора, кому доверять, у него не оказалось. До ужаса тривиальный сюжет.

      Самое отвратительное, что Сичэнь мог составить бесконечный список виноватых: правила Гусу Лань, лишающие детей детства и идущие наперекор основным способам защиты; недосмотр учителей, ошибки служб безопасности, строгое воспитание Лань Цижэня, четкие рамки статуса Главного Наследника, глава Су. Но самым первым пунктом всегда будет стоять сам Сичэнь.

      Именно на нем лежит ответственность за всë. Как родитель, как отец он должен был пресечь даже вероятность того, что ребенок подвергнется опасности. Он должен был быть внимательнее и чувствительнее к изменениям в состоянии сына, должен был заметить, отреагировать, помочь — да что угодно, только не растворяться в собственном отчаянии. Он был сильнее, у него была власть, он знал, как действовать, а главное — его личные проблемы даже рядом не валялись с тем, что мог чувствовать Лань Мин в одиночестве.

      Каково ему было видеть, что его отец — его главная опора — рассыпается из-за каких-то мелочных, не стоящих волнения причин? Каково ему было стоять на жизненном пути совсем одному, искать защиту в других, чужих, незнакомых людях и всегда быть отвергнутым? Каково ему было, когда он понял, что у него никого не осталось? Он молчал, потому что не хотел терять остатки тепла собственной семьи. Он не хотел оказаться в полной изоляции. Он подстраивался и ломался, лишь бы соответствовать, лишь бы не быть одному.

      Будь Сичэнь менее озабочен своим состоянием, он бы предотвратил это гораздо раньше. Он бы не допустил, чтобы его ребёнок очутился в собственном кошмаре.

      Вина лежала только на Лань Хуане. И ему её уже не искупить.

      Внезапно дверь в комнату открылась, и Сичэнь продрог уже от этого тихого щелчка. На пороге почему-то стоял его сын.

      — А-Мин? — время позднее, чтобы ходить по Башне Кои. Когда Сичэнь вернулся в детскую, Лань Мин уже спал, и тревожить его сон после такого тяжёлого для было бы чистейшим преступлением. — Как ты сюда…

      — Я хочу поспать с тобой, можно? — спросил Цзинъи, неловко потоптавшись у дверей. Раньше он даже не стал спрашивать разрешения и сразу бы забрался на кровать, если бы не бросился осматривать выделенную отцу комнату. Сичэнь ощутил, как сильная боль внутри плавно превращается в скорбь.

      — Конечно, можно, — выдавил из себя улыбку Лань Хуань. — Как ты себя чувствуешь?

      — У А-Лина в комнате очень жарко, — пожаловался Лань Мин, подойдя к кровати. В темноте Сичэнь едва уловил выражение его лица: сонного и отчего-то спокойного. — А он всё равно моё одеяло стащил, и спит сейчас под двумя.

      — Я видел, что ты его даже обнимал во сне.

      — Это чтоб ему точно холодно не было! — твёрдо заявил Цзинъи и залез на кровать, хмурясь от боли.

      Судя по тому, как медленно он моргал, спать ему хотелось сильно, но он упрямо держал глаза открытыми, дожидаясь. Сичэнь зашторил окна, включил кондиционер и лёг рядом, боясь сделать лишние движения — страшно было даже случайно коснуться. Но Лань Мин, только забравшись под одеяло, магнитом переместился к его телу, носом уткнувшись в плечо и негромко засопев. Пришлось поменять позу и подложить ему вместо подушки руку, чтобы наутро она привычно затекла и весь следующий день ныла.

      Сичэнь слышал, как пахнут его волосы — странный запах детского шампуня, который стоял у дяди в душевой. Его дыхание было спокойным и щекотливым. Достаточно частым, чтобы угадать — он не спал. Обычно, когда сын приходил к нему, он ещё полночи о чём-то рассказывал: у него заплетался язык, потому что он хотел спать, а Сичэнь невпопад мычал, пытаясь хотя бы дремать — утром всегда надо было на работу.

      Сейчас А-Мин молчал, но Лань Хуань чувствовал, что в этом молчании было гораздо больше смысла, чем в словах. И от этого он задыхался.

      — Хочешь, мы уедем отсюда? — прошептал Сичэнь, закрывая глаза лишь для того, чтобы слёзы не попали ребёнку на волосы. — Обратно в Швейцарию. Построим дом где-нибудь рядом с пастбищами. Посадим яблоневый сад. Начнём всё заново.

      Он снова выбрал бегство. Снова, снова и снова — как при падении Гусу Лань, как при смерти Синьшуан, как при Золотой резне Кои. Проще найти безопасное место, чем создать его — проще жить в маленьком комфортном мирке, чем выживать в большом жестоком мире. Ещё проще было бы вообще не жить. Не дышать, не думать, не видеть — надо было всего лишь исчезнуть, раствориться во времени и в земле, не оставить и следа своего присутствия. Чтобы все слёзы, пролитые по несбывшемуся, смешались с океанами. Чтобы тело, перенёсшее столько боли и состоящее из неё уже на треть, растворилось в земле. Чтобы глаза, видевшие красоту и ужас, наконец-то обратились к пустоте.

      Мира нет. Воздуха нет. Даже тебя — нет. Только пустота, в которую возвращаются все однажды прибывшие в мир. Сичэнь был готов сгинуть в этой пустоте, но стоял над ней, как над пропастью. За ним по пятам следовал его ребёнок. И его падения, исчезновения, небытия Сичэнь бы никогда не допустил.

      — А как же Гусу Лань? — спросил Лань Мин тихо. — Кто будет главой, если не ты?

      — Ванцзи, например, — предложил Сичэнь. — Не зря ведь он так долго был вторым наследником.

      — А А-Юань тогда станет Главным Наследником? Ему подойдёт. Дедушка всегда говорил, что он достоин.

      — Ты тоже достоин, А-Мин, — от всего этого было так больно, что тело уже не справлялось. — Другое дело, что сам Гусу Лань не достоин тебя.

      — А как же А-Лин? Дядя Не? Дедушка? Мы просто их оставим? — встревожился Лань Мин, подняв голову. — А дядя Вэй? А-Юань? Мои одноклассники? Мои танцы? Я не хочу их бросать.

      — Они смогут нас навещать иногда? — предложил Сичэнь, с бесконечным обожанием вглядываясь в сверкающие глаза сына. Сколько же любви скрывалось в его маленьком сердце. — У тебя будет новая школа и новые друзья. С госпожами Не часто видеться будешь. Тебе ведь хочется в горы?

      Лань Мин нахмурился, севши на кровати. Сичэнь представил, какую боль это ему принесло, и тело снова обдало холодом.

      — Я хочу в горы, — согласился Цзинъи. — Но я не хочу бросать свой дом. Тут ведь… вся жизнь. Тут А-Лин. Я и так его редко вижу, хотя мы в одной стране. Что будет, когда мы улетим на другой континент?! И я не закончу музыкалку! Я только начал понимать сольфеджио! Давай не будем уезжать, пожалуйста!

      Сичэню по интонации показалось, что А-Мин заплакал, потому он снова уложил ребёнка и прижал его к себе. Как же невыносимо, как же ужасно было видеть его слёзы. Как будто раскалённую лаву пускают по венам — больно, больно до безумия.

      — Всё будет так, как ты захочешь, — согласился Сичэнь, целуя ребёнка в висок. Лань Мин промычал что-то совсем не разборчивое в ответ — он даже не собирался плакать. — Но всё-таки… давай навестим Швейцарию этим летом? Поживём там, пока у тебя каникулы, может, тебе понравится.

      Цзинъи, с трудом вытащив нос из-под одеяла, устало фыркнул.

      — Давай хотя бы А-Юаня и А-Лина возьмём с собой? Им тоже обязательно понравится.

Тюрьма Юньмэн Цзян, Чикаго

1 июня 2026 года, 07:08 PM

      — Жмите на тревожную кнопку даже при намёке на угрозу, — предупредил Цзян Ваньинь, посмотрев на него настолько напряжённо, что на мгновение показалось, что воздух вокруг него заискрил молниями. — Я прямо за стеклом. За той дверью будет двое смотрителей — они среагируют даже на превышение громкости. Его убьют сразу же, если он дёрнется слишком резко.

      — Благодарю, — Сичэнь оглянулся. Переговорные комнаты в тюрьмах всегда казались ему более… настоящими. Зачастую они были похожи друг на друга: сырость, серость, бетон, который легко отмыть от крови в случае непредвиденных обстоятельств. Обязательно комнату осматривали два всевидящих ока — мощные камеры видеонаблюдения, расположенные на противоположных углах потолка. Но в Юньмэн Цзян почему-то даже эта обыкновенность казалась очень… уютной. Возможно, это лишь из-за того, что Сичэня сопровождал хозяин этой крепости — а атмосфера вокруг него была настолько подавляющей, что обстановка на его фоне просто теряла во внушительности.

      — И зачем вам это понадобилось, — возмутился Саньду Шэншоу, тоже осматриваясь — наверняка проверяя, что в комнате всё действительно безопасно. — Он десять лет сидел и ждал своей казни, а в самый последний момент вы так просто отказались от вынесенного вами же приговора?

      — У вас есть какие-то возражения, Глава Цзян? — Сичэнь посмотрел на него: нервного, не спавшего последние двое суток также, как и сам Лань Хуань. — Мне казалось, что мы пришли к договорённости.

      — Я всего лишь не понимаю, зачем такая жертва, — сверкнул светлыми глазами Ваньинь. — Он должен умереть. Не только за мою семью, но и за твою, Сичэнь. Он совершил столько, а ты просто откажешься от казни?

      Лань Хуань опустил глаза.

      — Откажусь, — согласился он. — Но и ты в праве отказаться. Мы на твоей территории. Одно твоё слово — и его снова вернут в Цинхэ Не. Мне не принципиально, где именно глава Су найдёт свой ад.

      — Почему проводником в этот ад должен стать именно этот человек? — Глава Цзян едва ли не дрожал от раздражения. Сичэнь старался не смотреть на него долго и не вникать в его настроение. У него самого сил не осталось — всё, на чём он держался, это лютая ненависть к человеку, что сейчас отдыхал на больничной койке. Главе Су, наверное, тяжело далась эта ночь и этот перелёт. Возможно, очень неприятно вот так добираться до своего последнего пристанища на этом свете — хотя машина не то чтобы ехала быстро, дорога не была такой уж бугристой, да и верёвка, к которой он был привязан, длиной не отличалась.

      Сичэнь не хотел объяснять, и потому молчал. Он не сомневался, что Ваньинь его понимал. Не соглашался, конечно, но принимал его решение. И ворчал только для приличия.

      В переговорную постучался офицер, сообщая о том, что преступник был доставлен. Цзян Ваньинь в последний раз кинул на Сичэня тяжёлый взгляд и вышел.

      Цзэу-цзюнь тяжело вздохнул, когда двери за спиной открылись. Два огромных человека буквально втащили в помещение закованного в цепи человека и посадили за металлический стол.

      — Цзэу-цзюнь, какая встреча! — воскликнул человек с кровавым задором. Сичэнь не хотел смотреть на него — казалось, даже при одном взгляде старые шрамы вскроются. — Пришёл взглянуть на меня в последний раз перед смертью? Какую казнь ты для меня выбрал? Электрический стул? Инъекция? Повешенье? Гильотина?

      — Буду краток, — обозначил Цзэу-цзюнь, сев прямо напротив заключенного и посмотрев прямиком в его лицо. В нём было слишком много до боли родных черт. — Я заменяю вашу казнь на пожизненное заключение.

      Лицо напротив карикатурно удивилось.

      — Надо же, — приторно ласково донеслось до его ушей. — Откуда такая невиданная щедрость у Главы Гусу Лань? — он высунул язык и широко облизнул сухие растрескавшиеся губы. Сичэню дорогого стоило не вздрогнуть от ощущения безбожной мерзости.

      — Два дня назад произошло кое-что, — тем не менее, голос оставался ровным. Таких падших людей он за свою жизнь повидал уж слишком много. — Это касается вашего сына.

      Карикатурность человека тут же исчезла, резко сменившись такой пугающей серьёзностью, что тело охватило ледяная жуть. Светлые глаза с узкими зрачками потеряли своё безумие, что цвело буйным цветом после десяти лет заточения, и вдруг показались растерянными.

      — А-Мин? — тихо прошептал человек, будто совсем не верил тому, что слышал.

      — С ним обошлись… зверски. На его теле серьёзные гематомы, — Сичэнь смотрел в чужие глаза и почему-то видел собственное отражение: вся накопленная ярость, страх, безысходность отразилась в лице напротив. Он был прав во всём с самого начала: никто не смог бы понять его достаточно правильно, кроме этого человека. — Его не насиловали, но прикасались.

      Мужчина вдруг резко дёрнулся на стуле.

      — Разве не ты взял над ним опеку?! — закричал он, покраснев лицом. В комнату тут же ворвались смотрители и нацелили на него стрекочущее оружие. Сичэнь не сдвинулся с места. — Как ты допустил такое?!

      — Господа, прошу вас выйти, — спокойно обратился Цзэу-цзюнь к офицерам, не повернув на них головы — они всё равно слушать его не стали бы. Сичэнь посмотрел прямиком за спину заключённого, в зеркало Гезелла, и это подействовало — мужчины, получив приказ от своего Главы, отдали поклон и вышли. — А теперь вместо того, чтобы кидаться обвинениями, послушайте. Сегодня в Юньмэн Цзян привезли этого человека. Привезли специально для вас. Я хочу, чтобы вы показали всё, на что способны. Говорят, вас прозвали Ангелом Смерти в Цишань.

      — Убить его мало за такое, — почти зарычал заключенный, затрясшись всем телом. Кричать больше не собирался — знал, что его может ждать за лишний шум. — А-Мин ведь… ему скоро девять. Всего лишь девять.

      — Вы считаете? — действительно удивился Сичэнь. Они не виделись слишком давно, чтобы знать о таких подробностях. Человек посмотрел на него почти моляще.

      — Какой он?

      — Сильный, — кивнул Цзэу-цзюнь. — Активный. Не любит быть в одиночестве. Похож на свою мать.

      На секунду показалось, что в глазах напротив загорелось нечто отличное от вселенской злобы на мир. Похоже, что даже такие люди способны на какое-то подобие светлых чувств.

      — Я в его возрасте боялся замкнутых пространств, — задумчиво произнёс он. — Мой отец запирал меня в комнатах, подобных этой. Думал, что таким образом я избавлюсь от страха. Лань Сичэнь, если ты подобным образом воспитываешь моего первенца, я выберусь отсюда и подвешу тебя на твоих же кишках.

      — Если я когда-либо опущусь до такого, то самолично сложу голову перед вами, — согласился Цзэу-цзюнь. — А теперь по поводу главы Су.

      — Это тот пидарас, что посмел…

      — Именно он, — перебил Сичэнь, глядя на наручные часы. Он обещал сыну вернуться до восьми. — Я хочу, чтобы вы использовали те техники пыток, что применяли в Цишань, но не убивали его. И он всегда должен быть в сознании и ясном уме. Вам предоставят всё необходимое. В случае превышения полномочий вас убьют.

      — Ничего нового, — закатил глаза мужчина. — Но если он умрëт сам? От болевого шока, например?

      — Вы уж постарайтесь до такого не доводить. Надеюсь, мы друг друга поняли, — Сичэнь поднялся, почему-то почувствовав облегчение, и уже собрался уйти, как вдруг его окликнули.

      — Цзэу-цзюнь! Вы можете… передать кое-что моему сыну?

      Ваньинь так тяжело молчал всю дорогу до базы Юньмэна, что Сичэню хотелось открыть окно. Было очень… неловко. Накладываясь на перманентную усталость, переживания, головную боль, это было уже слишком.

      — Я обо всём позабочусь, — пообещал Ваньинь, когда они минули главные ворота и остановились на территории базы.

      — Я тоже позабочусь о Цзинь Лине, — кивнул Сичэнь. — Ты можешь не волноваться. Дагэ уже перебросил в Швейцарию свои отряды, мы будем в безопасности.

      И снова молчание. Сичэнь подумал, что, пережив эти страшные два дня, он получил право хотя бы на один трусливый поступок. Поэтому он вышел из машины прежде, чем разговор зашёл дальше.

      Сейчас не время и не место. Сейчас его единственная цель — любой ценой вернуть на лицо сына прежнюю улыбку. Остальное может подождать.

      В конце концов, исчезать он пока не собирался.