3 декабря 2022 года
Цзинь Гуанъяо старался сводить время своих совещаний и деловых встреч к нулю, когда в Башне Золотого Карпа находился племянник. Пока дядя был занят, над Цзинь Лином корпели некоторые доверенные родственники: Мо Сюаньюй находился подле ребёнка всё время, работая неким «связующим звеном» между Ляньфан-цзюнем и А-Лином, а Цинь Су, лучше всех запомнившаяся малышу, возглавляла штат нянек и учителей. Но всё же большую часть времени Цзинь Жулань проводил в горе важных и не важных бумаг в кабинете дяди, потихоньку привыкая к таким длинным и страшным словам, как «инвестиции», «транзакции» и «даже не думай договор с Цинхэ Не тащить в рот, А-Лин! Я не уверен, что вернусь работоспособным или хотя бы живым после очередной встречи с их главой… А-Лин!»
На этой же неделе Гуанъяо был загружен настолько, что к племяннику удалось вырваться только на утро третьего дня его пребывания в Башне Кои. Наспех разобравшись с несколькими крупными фирмами, нуждающимися в финансировании, он со спокойной душой выкинул из головы все дела и вызвал Цинь Су. Быстрым шагом, каким он обычно никогда и ни при каких обстоятельствах не ходил, Гуанъяо спускался на несколько этажей вниз, на ходу спрашивая у сестры самую базовую информацию: чем ребёнка кормили и что из предложенного он ел, соблюдал ли режим сна и чем занимался в свободное от занятий время. Еле поспевающая за ним Цинь Су исправно отвечала на все вопросы, но всё же замялась на последнем, чем очень насторожила Гуанъяо.
Но все ответы он получил, лишь войдя в комнату Цзинь Лина, и, если честно, был очень удивлён. Гуанъяо, читающий людей, словно открытую книгу хоть на китайском, хоть на французском, не смог предугадать или даже предположить подобного от собственного племянника.
Цзинь Жулань сидел перед зеркалом, неотрывно смотря на самого себя, как-то неловко касаясь собственного лица и широко моргая, будто он чем-то невероятно удивлён. Его брови то и дело смещались к переносице, губы растягивались в тут же пропадающей улыбке. Ляньфан-цзюнь понаблюдал за этим минуты так три, после чего попросил всех присутствующих выйти.
— А-Лин, золотце, — вкрадчиво позвал он, стараясь не напугать малыша. У него не получилось: от неожиданности мальчик подскочил на месте и, не совладав с резкой переменой положения тела в пространстве, упал на лежащие рядом подушки со звонким визгом.
— Дядя! — быстро очухавшись, поднял голову из мягкой горы ребёнок и стал вылезать, разбрасывая и откидывая всё, что попадалось ему на пути.
Они не виделись две недели и те два дня, которые так бессовестно отняли у них дела холдинга. У Цзинь Лина глаза почти буквально светились радостью, пока он самозабвенно, с самой быстрой скоростью, на какую были способны его ноги, подбежал к присевшему к нему дяде и накинулся на его шею. Он обнимал его сильно и долго, лепеча что-то не совсем разборчивое, но очень тёплое и мягкое, а после отстранился и легонько «боднул» лбом щёку посмеивающегося Гуанъяо. Малыш всегда так делал после долгой разлуки — это уже стало некой традицией, любимой сразу всеми (а особенно её любил Вэй Усянь за возможность поставить несколько шуточных щелбанов племяннику). Правда, потом Цзинь Лин предпочитал капризничать, строить из себя недотрогу и убегать от вообще любых прикосновений.
— Чем ты занимался? — спросил Ляньфан-цзюнь, когда приветственные ритуалы, ставшие для ребёнка едва ли не обязательными, закончились.
— Читал. А ещё лисовал. И купался. Тёте Цинь очень понлавился мой лисунок, хочешь посмотлеть? Я сейчас найду… — активизировался малыш и завертелся, намекая, что его, дядя, лучше бы отпустить.
Гуанъяо исправно выполнил неозвученное требование племянника и, пока ребёнок бегал лиловым пятнышком по просторной комнате, выполненной в тёплых золотых, белых и чёрных тонах, сел на стоящий посреди неё мягкий диван. Спустя несколько минут отчаянного копошения в раскиданных по какой-то неведомой Мэн Яо схеме игрушек, А-Лин с победным взвизгом вынул альбомный листок и подбежал к дяде.
— Собака, — констатировал Ляньфан-цзюнь с первого взгляда на слегка расплывчатое сочетание черной шерсти и голубых глаз на морде крайне примитивно, но очень прилично для ребёнка изображённого пса. — Очень красивая собака, А-Лин. У тебя очень хорошо получилось.
— А я класивый? — вдруг спросил мальчик, вмиг потеряв свою очаровательную легкомысленность. Гуанъяо по привычке скрыл своё непонимание за лёгкой улыбкой, но после почувствовал какую-то серьёзную растерянность и насторожился. С чего бы малышу задавать такие вопросы?
— А кто-то сказал иное? — в ответ спросил Мэн Яо, тут же вспоминая заминки Цинь Су и подозревая едва ли не весь мир, и взгляд его ожесточился. Внезапная ненависть на абстрактный образ человека, осмелившегося оскорбить его племянника таким низким способом, всколыхнулась мгновенно, заставив мужчину больно прикусить щеку изнутри, чтобы вернуть себе самообладание.
— Нет, но я хочу знать, — ответил Цзинь Лин и обернулся на зеркало. — Те мальчики, что плиходили в гости очень-очень давно, были класивыми. А я?
— Ах, так вот, в чём дело, — расслабился Ляньфан-цзюнь, с усмешкой выпустив и облегчённый выдох. — Да, А-Лин, ты прекрасен, и в этом нисколько не уступаешь А-Мину и А-Юаню. Посмотри в зеркало, что ты видишь?
Мальчик снова повернулся к зеркалу и взглянул на себя уж слишком серьезными для ребёнка глазами. Он критично осмотрел свою длинную футболку, пальцы и волосы, но так и не нашёлся, что можно ответить на дядин вопрос.
— Я вижу себя, — пожал плечами Цзинь Лин.
— Хорошо, тогда давай я скажу тебе, что вижу в этом зеркале, — Цзинь Яо поднялся с дивана и встал за спиной племянника на колени, чтобы удобно поддержать его за плечи. — В отражении стоишь ты, Цзинь Лин. Ещё маленький мальчик с очень светлой кожей и золотисто-каштановыми волосами. Они у тебя очень густые и тяжёлые, но при этом гладкие и послушные. Твои глаза сочетают в себе два цвета: карий и зеленый. Они красиво переливаются и напоминают смесь красок в раннюю осень, когда листва только-только начинает терять свою зелень и облагораживаться золотом. Ты же знаешь, что глаза — это отражение души? Хоть твоя душа ещё очень юна, но в своей чистоте и невинности прекрасна. У тебя красивая улыбка, и я не сомневаюсь, что в будущем она станет твоим главным оружием. У тебя звонкий смех и очень приятные черты лица, Цзинь Лин. Людей, с такими симметричными и правильными чертами лица, общественность называет красивыми. Я думаю, ты превзойдешь самые смелые догадки журналистов о тебе.
— Обо мне говолят жулналисты? — удивился мальчик, скептически осмотрев себя ещё раз. Со стороны он выглядел вообще не заинтересованным в разговоре, им же начатом, но Ляньфан-цзюнь умел смотреть глубже. За Цзинь Лином обычно не наблюдалась падкость на похвалу, да и получал он её, мягко говоря, раз в полгода, когда у Цзян Ваньиня было более-менее благосклонное настроение, и сейчас, когда Гуанъяо так легко и просто ответил на вопрос, от которого вечно отмахивался старший дядя, ребёнок чувствовал себя несколько неловко.
— Ну а как же иначе? Ты наследник трети денежного оборота всей страны, — хмыкнул Мэн Яо, поудобнее устраиваясь на подушке в позу лотоса. — Твоя жизнь всегда была и будет на виду у миллиардов глаз, и тебе следует как можно раньше научиться использовать это в свою пользу, иначе оно обернётся против тебя и нанесёт непоправимый вред. Не волнуйся, когда придёт время, я всему тебя научу, и Саньду Шэншоу с Вэй Усянем в стороне не останутся. Мы все тебя очень любим, А-Лин, и сделаем всё, что в наших силах, чтобы помочь тебе.
— Это будет стлашно? — робко спросил мальчик. В отражении он увидел дядю и, недолго что-то решая, сел в такую же позу перед ним.
— Нет, если мы будем держаться вместе, — улыбнулся Мэн Яо, уткнувшись носом в макушку ребёнка. Тот съёжился, но вырываться не стал, послушно держа руки на коленках. — Самое дорогое, что у нас есть — это семья. А ты — её сердце.
— Но старший дядя говолил, что самое дологое, что у меня есть, это колокольчик Юньмэна, — в непонимании возразил А-Лин, в доказательство показав висящий на поясе круглый, украшенный фиолетовыми кисточками, серебряный колокольчик, который ему на четырёхлетие подарил Цзян Чэн. — Если я его потеляю, дядя пообещал сломать мне ноги, — Цзинь Жулань с самым серьёзным взглядом сжал цепочку, на которой висел подарок, и прижал руку к груди, задумавшись.
Взглянув на его забавную сосредоточенность, Гуанъяо легко усмехнулся и помотал головой:
— Это не просто колокольчик, — пояснил он, наблюдая за живым интересом, вспыхнувшим в глазах племянника. — Да, он дорог, как вещь, потому что сделан из чистого серебра, с вырезанным узором алмазного девятилепесткового лотоса, — осмотрев вещицу с видом бога ювелирного ремесла, быстро подметил Ляньфан-цзюнь, — но всё же он несёт в себе более практичный смысл. Как наши Ланьлинские «Сияние средь снегов» и метка цвета киновари.
— Та точка, котолую вы мне лисовать всё не хотите? — нахмурился А-Лин, припомнив, о чём идёт речь, и кинув несколько резких взглядов на метку дяди. Аккуратным кружочком она приходилась чуть выше бровей строго на одной линии с переносицей и выглядела довольно загадочно и привлекательно для ребёнка, уж наверняка имеющего все права ходить с такой же, но по каким-то причинам не допускающегося к такому удовольствию.
— Да, именно она, — рассмеялся Цзинь Гуанъяо, поднеся пальцы к метке. — Она означает «распахнуть двери навстречу мудрости и стремлениям, осветить мир алым светом», и детям ставится только по достижении пяти лет, потому что только с этого возраста ты будешь активно вовлечён в жизнь Ланьлина. Пока изволь подождать и запасись терпением, — лукаво промурлыкал Ляньфан-цзюнь, вполне осознанно не упомянув ещё один смысл метки — защиты от оружия автоматического наведения. Технология краски метки подразумевала, что она отражает солнечный свет так, что простому человеческому глазу всё кажется абсолютно нормальным, но вот искусственному интеллекту обнаружить цель становится невозможным. — Возвращаясь к твоему колокольчику. Во-первых, в него встроен высокотехнологичный чип, открывающий доступ его владельцу к Юньмэнским территориям и полной базе данных, и содержащий все сведения о своём непосредственном владельце. Чем выше уровень хозяина колокольчика, тем дороже он выглядит. У всех служащих Юньмэн Цзян есть подобные, но только у тебя, Цзян Ваньиня и Вэй Усяня есть доступ к более секретным подуровням базы. Во-вторых, наличие этого колокольчика напрямую значит, что ты — часть Юньмэна и управляющей им семьи. Во всяком случае, такого изображения лотоса я ни у кого из твоих старших дядей не видел, а значит, колокольчик отражает ещё и твой статус наследника. Ваньинь просил его не терять, потому что его утрата почти равна выходу из семьи, а ты, А-Лин, самое дорогое, что у него осталось. Никогда не оставляй его, прояви уважение к Саньду Шэншоу.
— Я скучаю по нему, — вдруг сказал Цзинь Лин с полными слёз глазами и сжал колокольчик в ладони. — Он ещё не сколо плиедет?
— Не скоро, но я знаю, как тебя развлечь, — улыбнулся Гуанъяо и, взяв ребёнка на руки, поднялся, оставляя комнату позади. — Мне привезли подлинные монеты империи Цзинь и их нужно сосчитать. До скольки ты там уже научился?
— До ста! — гордо заявил мальчик и, приободрённо хмыкнув, вытер слёзы с щёк.
*
Послышался страшный грохот и звон бьющегося стекла. Лань Сичэнь и бровью не повёл: он уже знал, как только его ребёнок затихает (а затих он минут двадцать назад), вскоре что-то подобное откуда-нибудь да донесётся (и вот вам пожалуйста). Мужчина закрыл папку с документами, которую изучал уже больше двух часов, тяжело вздохнул и поднялся, с особым нежеланием подходя к двери своего кабинета и открывая её с самыми ужасными картинками в голове. Как только он вышел в гостиную и осмотрел её на предмет крушений, из комнаты напротив, официально ставшей детской, с таким же удивлённым, но бесноватым видом вышел Лань Мин.
Лань Мин, с головы которого жутковато свисали водоросли, голубая толстовка, насквозь пропитанная водой, облепляла его маленькое тельце второй кожей, а белые носочки, только сегодня в первый раз надетые, безбожно хлюпали водой. Сичэнь сдержал первый порыв подбежать к ребёнку и начисто его вымыть и подошёл к нему, шире открывая дверь в детскую. Увиденное его мало обрадовало, но несколько успокоило, и он, взглянув на сына, словно в рот воды набравшего (хотя даже не исключено, что это можно понимать и буквально), сходил на кухню и взял три полотенца, не способных вообще никак ситуацию исправить или облегчить. Просто для вида. Цзэу-цзюнь установил с Лань Мином непродолжительный зрительный контакт. В его глазах читался не то вопрос, не то восхищение подобным умением создавать неприятности на ровном месте, в детских же — печаль от осознания, что ему опять придётся провести выходные с дедушкой. Цзинъи уже даже не сопротивлялся, смирившись с правилами этого дома.
Они смотрели друг на друга чуть меньше минуты, после чего мальчик таки сдался:
— Я лазбил аквалиум, — пролепетал он уже очевидное, виновато и одновременно обиженно надувшись.
— Не поранился? — только и спросил Лань Хуань, пройдя к телевизору и выключив идущие с самого утра мультики, которые ребёнок даже не начинал смотреть.
— Нет, — послушно ответил малыш, доковыляв до отца и оставив при этом длинную мокрую дорожку по их белоснежному ковролину. — Я спас всех лыбок, — похвалился он и привычным жестом мокрой руки схватился за ткань брюк отца.
— А комнату от потопа ты не спас? — с надеждой спросил Цзэу-цзюнь, в ответ получая раздирающее сердце мотание головой. — Придётся вызывать компанию по уборке, — вздохнул он и устало присел к ребёнку, снимая с его головы водоросль. — И как так получилось, что ты разбил аквариум? Он же высоко стоит.
— Подставил стул, — преспокойно ответил мальчик, от неприятно прилипчивой одежды едва уловимо дёргаясь.
— Зачем?
— Хотел покормить лыбок. Папа забыл о них вчера и сегодня, — без укора, констатируя факт, пояснил Цзинъи и посмотрел на отца. Сичэнь от неожиданности даже не нашёл, что сказать. Он даже подумать не мог, что Цзинъи следит за такими мелкими действиями с его стороны.
— То есть ты увидел, что я не кормил рыбок два дня и решил, что я слишком занят, поэтому сам взял корм и предпринял попытку их покормить? — прояснил ситуацию Лань Хуань, едва сдерживая желание сидеть и умиляться на этот невинный, нежный взгляд. Ребёнок нешироко кивнул, и его лицо исказилось ощущением огромного горя:
— Плости меня, — с выступающими слезами сказал он, начиная хлюпать носом и нещадно мазать слова.
Вот так всегда. Цзинъи всегда поздно осознавал, что его ожидаемая цепочка «цель-действие-результат» в реальности не так уж и часто совпадает с им придуманной. Он ещё не понимал, почему от его доброжелательных мотивов рождаются разрушающие последствия. Малыш пытался совладать с этим миром, но мир делал всё, чтобы его подставить. От обиды на весь свет Лань Мин начал плакать, полностью пропуская мимо ушей все утешительные речи отца, и Лань Хуань, тяжело вздохнув, всё же взял малыша на руки, крепко прижав его к груди и позволив ещё и своей одежде намокнуть. Всё же промокшие вещи — меньшее из всех зол. Сейчас сердце мужчины сжималось от слёз его ребёнка, а понимание, что он не сможет назначить даже малейшее наказание за такое, было сильнее него. Путь криво и косо, но цели малыш добился: рыбки накормлены и, что более важно, спасены. А то, что Цзинъи поместил их в любимую кружку Сичэня, не беда.
— Ну-ну-ну, всё, зайчик, давай-ка успокаиваться, — Лань Хуань с ребёнком на руках сел на широкое мягкое кресло и провёл ладонью по мокрым волосам мальчика, отчего лишняя вода щедро схлынула на декоративные подушки. — Ты ничего плохого не сделал. Я понимаю, что это просто случайность. — Не внимая спокойному, ласковому голосу отца, А-Мин начинал плакать все громче и громче. Сичэнь вдруг подумал, что ребёнок вполне мог сам напугаться от грохота, потока резко нахлынувшей воды и острых осколков стекла, но всё равно быстро взял себя в руки, сориентировался и спас всех рыбок. И даже не поранился! Жалость к малышу сковала сердце, но мужчина мог лишь поудобнее посадить малыша на коленях и прижать к себе потеснее. — Ну же, А-Мин, у тебя же такое чуткое сердце. Я не накажу тебя за то, что ты делал доброе дело.
— П-плавда? — сквозь всхлип послышалось у плеча, и мальчик более-менее притих, притеревшись щекой к отцовскому плечу.
— Да, А-Мин, я обещаю. Ты ещё такой маленький, но уже так много замечаешь и о многом думаешь — это очень хорошая черта. Твою душу наполняют доброта и щедрость, ты такой светлый, чуткий и заботливый — нельзя тебя наказывать за твою натуру.
— А не все такие? — вдруг спросил Цзинъи, подняв голову и посмотрев на отца. — Папа говолил, что все досв- дойст— до-стой-ны-е люди не задумываются и помогают всем, кто в этом нуждается.
— Ты и это помнишь? — удивился Лань Сичэнь, довольно улыбнувшись. — Чудесно. Никогда не забывай об этом. Но мы живём в таком мире, где, зачастую, люди думают только о себе. Это не делает их плохими или хорошими, просто мы все загнаны в такие условия. В мире действительно мало искренних и добрых людей, высказывающих свои мысли прямо и открыто.
— А ты знаешь кого-нибудь, кто думает только о себе? — Цзинъи наконец успокоился, всё больше и больше вслушиваясь в неспешную речь отца. Его глаза с ещё не спавшей краснотой теперь преобразились в прежний, красивый глубокий тёмный оттенок и придавали малышу осознанный, умный вид. Иногда Лань Хуаню казалось, что мальчик специально так много дурачится и балуется, при этом понимая гораздо больше, чем множество его сверстников.
— Да. Но и у этих людей есть кто-то, за кого они беспокоятся больше, чем за себя, — Цзэу-цзюня крайне радовал тот факт, что ребёнок в пять лет оказался способен поддерживать разговор о чём-то полуабстрактном. — Например, Ляньфан-цзюнь. Ты его помнишь? Хорошо. Когда мы с ним познакомились, он был очень молод и беден. Ему часто не хватало денег даже на еду. И при всей своей врождённой доброте, столкнувшись с суровым внешним миром, ему пришлось научиться жертвовать другими, чтобы выжить самому. И к своему совершеннолетию он добился невероятного успеха: встал во главе крупнейшего банка страны и научился управлять едва ли не всем миром. Тогда мне казалось, что я потерял его искренность навсегда, но тогда же под опеку А-Яо перешёл Цзинь Лин. И знаешь, даже его окаменевшую к тому времени душу смогла разрушить простая беззащитность племянника.
— И доблота, котолая была в нём ланьше, велнулась?
— Вернулась. Какой вывод из этого мы можем сделать? — Лань Сичэнь помолчал, глядя на крайне серьёзного малыша, так активно думающего, что его брови летали по лбу то вверх, то вниз, а глаза то сощуривались в подозрении, то расширялись в удивлении. Наконец он открыл рот и выдал наиболее понравившуюся ему теорию:
— Цзинь Лин возвлащает доблоту?
— Знаешь, если вспомнить его старшего дядю, то это суждение будет крайне ошибочным, — поправил его, посмеиваясь, Лань Хуань. — Но Саньду Шэншоу будет тоже отличным примером… — мужчина задумался на секунду о чём-то своём, но резко выдернул себя из размышлений. — В общем, вывод у нас такой: каждый достойный человек — добрый человек, но это доброта может быть скрыта за непреступной крепостью, навсегда забытая своим хозяином. Эта крепость, призванная защищать, стала самым настоящим местом заточения, потому что когда-то весь мир ополчился на неё и постарался разрушить, но, когда пришло безопасное время, доброта просто не смогла пробиться через воздвигнутые стены. Важно уметь видеть в человеке добро и пробуждать его в нём. Это своего рода помощь, которую человек никогда не попросит осознанно. Но тем не менее, Лань Цзинъи, ты должен послушать меня внимательно: ты уникален в своей искренности, и я прошу тебя во что бы то ни стало сохранить в себе и своих друзьях эту доброту. Делись своим светом с окружающими, а особенно — с Цзинь Лином. Сдаётся мне, их схожесть со старшим дядей внешностью не заканчивается…
— А-Лин плотивный, — безжалостно разбил всю тревожную задумчивость отца Цзинъи и спрыгнул с его колен. — А-Юань мне понлавился больше.
— Да, именно поэтому вы с А-Лином после первой же встречи обменялись игрушками и ревели полчаса, прощаясь, — не пожалел ребёнка Лань Хуань, поддразнивая, и тоже поднялся, ведя за собой А-Мина в ванну.
— Это непх-хавда! — возмутился малыш и покраснел, смущённо опустив глаза в ноги. — Мы ведь ещё к ним съездим?
*
В жизни их семьи начался совершенно новый этап, когда А-Юань худо-бедно освоил навык чтения. В расписании Лань Чжаня устойчиво закрепилось дополнительное время для занятий с ребёнком (а начальное образование Лань Юаня он с самого начала взял на себя), потому и ощутимо сократился его рабочий день: Вэй Усянь никак не мог нарадоваться виду Лань Ванцзи на их кухне после шести часов вечера в будни и на протяжении всех установленных законом выходных. Оттого печальнее ему было уезжать в Юньмэн Цзян на новое задание и оставлять малыша и взявшего отпуск мужа в компании друг друга.
— Лань Чжань, ты не скучай, — отдавал последние наставления Вэй Ин, прикрепляя красивый серебряный колокольчик к ремню и проверяя наличие ключей от любимого бугатти в кармане брюк. — Наслаждайся покоем, пока можешь, потому что я вернусь в Юньмэн с твёрдым намерением отвоевать А-Лина на недельку к нам. В Майами его везти сейчас нельзя, так что обойдёмся Вашингтоном. Слышишь, А-Юань? Я привезу Цзинь Лина!
— А почему он у нас не бывал р-раньше? — с сияющими восторгом глазами спросил мальчик, до этого сидящий на этажерке для обуви и болтающий ногами туда-сюда. Вэй Усянь, услышав это детское, ещё с трудом выговариваемое «р», расплылся в тёплой улыбке и подхватил малыша на руки, целуя в висок.
— Оу, мой малыш жалеет, что не познакомился с А-Лином раньше? — поиграл бровями мужчина, уткнувшись носом в макушку сына и ощутив его сладкий яблочный шампунь. На голове ребёнка наконец-то не осталось места «новорождённому» пушку: волосы А-Юаня окрепли и приобрели приличную густоту и здоровый блеск, придавая ещё маленькому личику с пухлыми щеками какую-то особенную красоту. — Ничего, наверстаете упущенное в следующую неделю.
— Брат завтра привезёт ещё и Лань Мина, — будто безучастно напомнил Лань Ванцзи и подал мужу им собранный чёрный рюкзак. Там — ничего лишнего, только две бутылки воды, Чэньцин, три кошелька, жучок, устройство для прослушки, детская соска и коробочка с ядами. Обычно именно Ханьгуан-цзюню приходилось собирать вещи — не важно, свои или Вэй Ина, — потому что последний, привыкший импровизировать и выживать, вообще не привязывался к вещам. С собой Вэй Усянь обязательно возил только три вещи: Чэньцин, колокольчик Юньмэна и спутниковый телефон, в который были вбиты лишь два номера: Лань Ванцзи и Цзян Чэна. Сейчас же ему предстоит улететь на несколько дней — или как получится — за границу, на задание, и навряд ли до него удастся дозвониться.
— Охохо, да у нас тут ясельная группа открывается! — радостно воскликнул Вэй Усянь. — В общем, А-Юань, соскучиться точно не успеешь. Слушайся папу. Не жуй волосы. До моего приезда не пакости! — с деланной строгостью твердил Вэй Ин и покрепче прижал дитё, прощаясь.
Мужчина напоследок лохматит аккуратный хвостик на голове ребёнка и ставит его на ноги, тут же бросаясь в объятья к мужу. Лань Чжань с силой впивается в поясницу пальцами — как всегда, не хочет отпускать даже на пару дней и оттягивает момент расставания. Вэй Ин как никогда его понимает, но, ведомый обязанностью и долгом перед семьей, отказаться от этой поездки не может. Слегка отстранившись, он два раза целует бледные губы мужа и, чтобы окончательно не забыться в его руках, резко отстраняется.
— Не превышай скорость на автостраде, — пришёл черёд Лань Ванцзи засыпать наставлениями. — И не взрывай автозаправки по пути.
— Ох, серьёзно, Лань Чжань? Это было всего один раз! Сколько ты будешь мне это припоминать? — на бесстрастном лице мужа не отразилось ни одной эмоции, но Вэй Усянь так и видел этот добрый смех в его светлых глазах. Стало очень и очень тепло. Мужчина отогнал странный трепет внутри себя на второй план и всё же прильнул к Лань Чжаню, целуя, словно в последний раз, отчаянно и глубоко. — Я обязательно вернусь.
— Цзинь Лина не забудь, — прошептал ему в губы Лань Ванцзи, очевидно с трудом отстранившись. А-Юань за его спиной забавно несколько раз чихнул, ненамеренно заставляя отцов обернуться на него.
Вэй Ин ещё раз смерил малыша любящим взглядом и, уже ни слова не говоря, вышел. Лань Чжань закрыл за ним дверь, беззвучно судорожно выдыхая. Всё будет в порядке. Всегда было, будет и сейчас, но воспоминания о том, как Вэй Усянь закрыл эту дверь однажды и не возвращался на протяжении целого года, не перестают беспокоить даже спустя столько лет.
А-Юань, обычно после отъезда Вэй Усяня начинающий ходить за отцом хвостиком и звонко смеяться, когда он на него оборачивался, в этот раз был молчалив и задумчив. Лань Ванцзи терпеливо выдержал это недолгое молчание мальчика, уже готовящегося что-то спросить или сказать. У него всегда было такое лицо, когда он был чем-то озадачен.
— Папа хочет, чтобы мы с А-Лином подружились? — наконец спросил Юань, подняв на отца глаза.
— Да, — спокойно ответил Лань Чжань. Он прошёл в детскую комнату, взял несколько цветных сборников сказок и с серьёзным видом их пролистал, в голове прикидывая примерный план того, что за сегодня должен прочитать малыш.
— И с А-Мином мне тоже надо подружиться? — Юань от него никогда не отставал: ни в физическом плане, ни в разговорах.
— Да, — вновь повторил мужчина и прошёл к столу у окна. Подставил два стула, на один положил полужёсткую подушку-подставку, и ребёнок понял всё и без слов: его сразу же посадили за стол и положили перед ним книгу. Время учиться.
Но мальчик так и не смог сосредоточиться.
— А как дружить с людьми? — продолжил свой допрос А-Юань после неудачных попыток собраться и изобразить хотя бы слабый интерес к сказкам перед собой. Лань Чжань недовольно нахмурился и подумал, что с такими вопросами ребёнку лучше бы обращаться к Вэй Усяню.
— Обычно это не сложно, — всё же ответил он, из ровного потока своих мыслей вычленив рациональное: «А-Юань расстроен отъездом Вэй Ина и взволнован скорым приездом гостей. Глупо требовать от него какой бы то ни было концентрации».
— А если мы не будем подходить друг другу? Если мы разные? — было видно, малыш очень тревожится — к сожалению, это было следствием состояния Вэй Усяня. Хоть тот и не проявлял особого беспокойства и тщательно его скрывал в присутствии А-Юаня, детям свойственна высокая эмпатия и чтение эмоций и чувств взрослых через язык тела. В результате мальчик часто плакал по ночам и крепко засыпал только в кровати с родителями, а теперь это проявлялось ещё и в отсутствие Вэй Ина. Лань Чжань тяжело вздохнул: терапия Вэнь Цин только-только началась и ждать особых чудес от неё не стоило, но видя, как все внутренние демоны мужа отражаются в ребёнке, мужчине хотелось верить, что всё поправимо. Он не хотел думать, что будет делать в противном исходе.
— Даже самые разные люди способны дружить, — Ванцзи обеспокоено коснулся лица мальчика, заставляя его повернуться и взглянуть на себя. — Для сближения людей не обязательно должны быть причины и поводы, достаточно обычного желания обоих быть рядом.
— А как сделать так, чтобы они захотели со мной дружить? — Лань Юань выглядел серьёзным, растерянным и заинтересованным одновременно. Лань Чжань не нашёл в его глазах всепоглощающего отчаяния, какое периодически вспыхивает в глазах Вэй Ина, и это здорово так скинуло с него груз переживаний. Малыш просто нервничает перед встречей с малознакомыми людьми. Тем более, его сверстниками, в перспективе и планах всей их большой семьи обязанными стать ему едва ли не родными братьями.
— Никак, — безжалостно выдал правду Ванцзи, из-за чего глаза мальчика округлились и наполнились тонкой пеленой слёз. — Но ты можешь стать таким человеком, к которому будут тянуться.
— Это каким таким человеком? — с надеждой спросил ребёнок, сжав в маленьких ручках ладонь отца.
— Надёжным. Верным. Искренним. Достаточно сильным, чтобы смочь защитить. Достаточно мудрым, чтобы не ранить чувства. Знать сильные стороны других и помогать их реализовать. Слабые же следует прикрывать. Никогда не оставлять в безвыходных ситуациях. Быть верным своему слову и готовым в любой момент восстать против всего мира. Принимать все чужие чувства, исполнять все желания, пресекать ошибки и не делать поспешных выводов.
— Папа сказал, что это не сложно! — А-Юань едва не заплакал, как услышал весь этот далеко не воодушевляющий список. Сердце Лань Чжаня вдруг застучало быстрее — быть причиной слёз своего сына ему вовсе не нравилось.
— Читать тебе тоже сначала было сложно, — сказал он немного хриплым голосом, но быстро вернул себе самообладание: — но ты научился и это стало абсолютно естественным. У тебя уже есть все качества, чтобы стать хорошим другом, но их необходимо развивать, как и любое другое умение.
— Какие качества? — удивился малыш и поёрзал на месте. Ему очень хотелось к отцу на руки, но тот сидел холодным изваянием подле него и, хоть и проявлял спокойное участие в разговоре, выглядел отстранённо. Лань Чжань подавил ещё один тяжёлый вздох: разговоры с ребёнком всегда давались ему тяжело из-за нескончаемого потока уточняющих вопросов. Чем больше он говорил, тем больше рос и интерес А-Юаня, и обвинять его в этом было бы откровенно несправедливо. Всё-таки его привычки — это его привычки, и влиять на ребёнка они никоим образом не должны. Он собирает заново весь свой словарный запас и спокойно отвечает:
— Высокий уровень эмпатии… — начал Лань Ванцзи, но ещё более расширившиеся от ужаса глаза малыша заставили его тут же замолчать и дать себе время на подборку более простых слов. — Ты хорошо чувствуешь настроение окружающих и умеешь сопереживать. Ты внимателен и очень добр. Ты следуешь всем правилам и наставлениям, не перечишь и не пытаешься прыгнуть выше головы.
— Я хочу быть похожим на тебя, — вдруг сказал мальчик и со слезящимися глазами всё же потянулся на руки. Лань Чжань чуть не растерял остатки здравого смысла. Что-то безумно горячее скользнуло по сердцу и отразилось покалыванием в глазах. Возможно, это тоже слёзы.
Он подхватил сына и усадил к себе на колени, аккуратно прижав к плечу его голову. Запах яблочного шампуня, тщательнейшим образом выбираемого Вэй Усянем, приятно ощущался на детских волосах, а маленькая ладошка крепко сжимала средний и указательный пальцы Лань Чжаня. Нежность окружала ребёнка со всех сторон, но нисколько не мешала его духовной силе развиваться.
Лань Ванцзи знал, что просто не позволит этой нежности и силе развеяться. Он так любил этого ребёнка, что от осознанного желания уничтожить любого, кто посмеет ему навредить, становилось страшно. Это желание не было веянием состояния его мужа, но подпитывалось ещё и незамысловатым «если с А-Юанем что-то случится, Вэй Ин потеряет себя окончательно». А Ханьгуан-цзюнь пообещал себе, что никогда больше не допустит подобного. Он доведёт мужа до ремиссии и сбережёт ребёнка.
Он сделает всё для своей семьи. Всё и даже больше.