Цири вновь мечется во сне — котёнок, которому видятся стаи озверелых крыс во главе с жестоким королём; птичка, брошенная на растерзание северному ветру. Конечно, ей повезло больше. Она больше не блуждающая и неприкаянная сиротка, затерянная среди пылающих в зареве нелепой и странной войны земель. Ей повезло больше: на худенькие острые плечи ложится тяжёлый меховой плащ. Холод отступает.
Диковинное зрелище: ребёнок, завернувшийся в ведьмачий плащ, и мужчина с тяжёлым и хмурым взглядом. Ведьмак у костра сидит и спящую девочку охраняет. Всякий бы поразился.
Геральту не спится.
Ночь — непроглядная, дикая. Зыркающая на их маленький лагерь неприветливыми лесными огоньками и холодными звёздами.
Это всё ему чуждо. Ибо чего Геральт в своей жизни никогда не ждал, так это стать крылом и защитой для княжны, что сопит сейчас под боком. Ибо ведьмак, сомнениями и растерянностью терзаемый, и знать не знает, что делать, если ребёнку кошмары снятся. Будить ли?..
Стоит ли — если утром им предстоит долгий путь на север, в Каэр-Морхен? Девочка устала, бедная. Храбрая, сильная, со взглядом дерзким и цепким, но маленькая совсем. Будущая ведьмачка, но пока — ещё дитя. Геральт без того своим минутным капризом девочку из семьи похитил. Звался в Цинтре вором юной княжны, гостем нежеланным, зло предвещающим. Пусть никто ему в глаза высказать гневные речи и не посмел бы. Пусть своим желанием он нечаянно девочку спас.
Вот она — юная надежда ведьмаков. Вот она — княжна, чудом спасшаяся из чёрных лап Нильфгаарда. Вот она — его воспитанница, прежде нежеланная. Настоящая неожиданность, по древнему праву ему отданная. Сможет ли он воспитать её как достойную ведьмачку?
— Ге-еральт, — слабо тянет Цири во сне, всхлипывая, и у Геральта что-то в груди сжимается.
Словно проклятье сковывает грудь. Словно зачарованное лезвие проворачивается меж рёбер.
Желание позаботиться, уберечь ему незнакомо.
Геральт нерешительно смотрит на вздрагивающую девочку. Она не Лютик, которого можно утешить после очередной драмы с разбитым сердцем, просто оплатив выпивку. И послушав грустную балладу. Не Йеннифэр, гордая и неприступная Йеннифэр, которая в утешениях не нуждается. Но он же замечает. Замечает и тянется к ней. С поцелуями. Нелепыми грубоватыми глупостями, на которые она вновь и вновь фиалковые глаза закатывает. Кривит прекрасные губы и будто бы оживает. Её улыбка кажется изломанной: «Дурак ты, Геральт». Не чета высшему обществу, в котором чародейка привыкла вращаться — нет, кружиться в искуснейшем и изящном танце.
Он не знает, как утешать людей.
Как утешить ребёнка?
Что же ей снится — маленькой девочке, спасшейся из пожара, пожравшего Цинтру? Что видится княжне с причудливой и злой судьбой? Какие волки её подстерегают?
Геральт от всего мира уберечь Цири желает, чтобы короли, партию в гвинт разыгрывая, золочёные карты раскладывая, о потерянном ребёнке позабыли. Эгоистично желает эту одарённую девочку забрать в ученицы. Растить в Каэр-Морхен, ограждённом от вечных войн.
Но чего-то Геральт нахватался от Йеннифэр с её колдовскими штучками и рассуждениями о магии, в которые она любила пускаться, расслабившись. И он явно не такой дурак, как она говорит.
Иногда Йеннифэр смотрит на него — снисходительно и печально — и, целуя в небритую щёку, шепчет, что он хорош в избегании. Странное слово. Неуместное и незнакомое. Геральт кто угодно, только не трус.
Но сейчас Геральт, возможно, и понимает, о чём Йеннифэр говорит.
Он сидит рядом с Цири, с чьих губ во сне срываются слова на незнакомом ему языке. Детские черты обостряются и кажутся старше. Страшнее. Злей.
Звёзды сплетаются над их головами — и над судьбой.
Ребёнка, отмеченного предназначением, ждёт нечто страшное и великое. Только Геральт совсем не желает с этим мириться.
— Озеро… — всхлипывает Цири. — Пламя… Факелы… Геральт… Почему вы… Нет, Геральт, Геральт, не ходи, не…
Геральт неуклюже и неловко проводит грубой ладонью по спутанным светленьким волосам. Что снится ей — Львёнку из Цинтры, дочери звёзд, огня и волшебства?..
…Цири снится пламя.
Она кричит, мечется, но вопль растекается, как восковая свечка. Плавится, словно дома её родного города, тонет в глухоте и грохоте пылающего мира. Цири снится всадник с лицом хищной чёрной птицы, что тянет к ней свои когти. Цири снится Цинтра — гордый, прекрасный город. Только все города гибнут одинаково и бесславно.
Кровь на каменных ступенях.
Пылающая деревня. Жуткое бульканье в груди. Переплетённые пряди двух людей, безвольно лежащих в объятиях друг друга, — серебро и смола. Дрожащие руки. Собственное бессилие.
— Геральт, — всхлипывает Цири, — Йеннифэр… мама… мамочка…
(Это имя родным ей пока не стало, но что такое время и сны для будущей владычицы миров?)
Всё кончается одинаково. Ибо в смерти нет ничего великого.
…Смертоносный скрип серебряных коньков.
Прекраснейший и ужаснейший из всех танцев, который танцует она — её величество Смерть, госпожа озера.
(В ней воистину нет ничего великого).
Она и бровью не ведёт на чужое страдание. Снежинки хрустят, как жизни, сжатые в кулаке. Словно хрупкие мотыльки. Её величество Смерть — всадница на вороной кобыле, что несётся по глади озера через миры, и нет на свете силы, способной остановить её.
— Я не хочу, — шепчет Цири.
Маленький ребёнок со светленькими косами, которые Геральт неумело заплести пытался. Маленький ребёнок с глазами весенней зелени, что смотрит на неё: пугающую незнакомку, венчанную серебром и льдом, с ядовитым взглядом и уродливым шрамом на лице. Маленький ребёнок напротив госпожи Смерти.
Напротив самой себя.
Неужели она станет такой — прекрасной, отвратительной, обвенчанной с одиночеством? Неужели ей придётся уйти, сбежать, оставив всех, как однажды она оставила бабушку? Неужели она не сможет быть счастлива?
…Цири снится дорога. Искры, которые выбивает копытами её лошадь, разлетаются, оседают на чёрном бархате звёздами. Словно ей, глупой, маленькой девочке, всегда было суждено проложить эту дорогу. Словно всё мироздание вело Цири сюда — по молочной реке к озёрному космосу.
Миры несутся перед глазами калейдоскопом:
Смех на пристани; разорванные паруса; выжженная земля; ящер, похожий на дракона, что щерит на Цири гигантскую пасть; странные железные птицы, вьющиеся над головой;
Незнакомое наречие; флейта, звучащая в кронах цветущих деревьев; холодный и жгучий взор эльфийского владыки; тонкие, полупрозрачные пальцы; белоснежный единорог, рассыпающий гривою звёзды; погоня — прочь, прочь, прочь…
Оглушающий, ослепляющий мир.
Мир, в котором склепы безликих зданий возносятся до небес; мигание — странные огни, ни одного касания магии. Цири бредёт по улице, мимо неё с грохотом и рычанием несутся металлические чудища — Цири отчего-то думается нервно и смешно, что гномы и краснолюды способны изобрести такого монстра. От вывесок — неоновых, что за странное слово — на магазинах слепит глаза. Пустые, безжизненные улыбки людей с рисунков. Мир, раздираемый холодным пламенем, жаждой наживы и денег, словно стервятниками. Мир, в котором чахлое деревце задыхается, сжимаемое когтями железных зверей.
Мир, в котором Цири — лишь призрак, слабое дуновение ветра.
В этом мире её никто не ждёт.
(А может, именно здесь, в сиротливом царстве без волшебства, в ней сильнее всего и нуждаются; только она, гордая и счастливая в своём несчастье, слышать никого не желает).
…Цири снится чей-то пронзительный крик.
Странный, манящий взгляд нильфгаардского императора, которого она ненавидит всем сердцем. Его рука в железной перчатке, гладящая Цири по макушке, чуть дрожит. Словно ему нестерпимо больно. Словно им обоим это касание невыносимо.
Безумные глаза волшебника с изуродованным лицом.
Взмах клинка, росчерк по щеке.
— Доченька!
Сирень и крыжовник. Пот и кровь. Цири жмётся к ним — обессиленной Йеннифэр с подрагивающими губами и Геральту, который кажется постаревшим на десятки лет. Он сгребает обеих женщин в объятия, словно величайшее сокровище. Цири жмётся к ним — истинным своим родителям — и захлёбывается слезами — ледяная королева, которая не смогла бы выжить, не будь у неё всё-таки сердца.
Они исчезают, как бы Цири ни пыталась их удержать. Фигуры осыпаются яблоневым цветом. Родные касания тают на щеках снежинками. Родное тепло угасает.
Цири — прóклятая, благословенная, обречённая на вечность и всесилие — бессильно тянет к ним руки. Магия теплится на кончиках пальцев, но молчит. Все близкие её покидают. Все близкие однажды оставят её — госпожу Смерть, владычицу озера и миров. Цири тянется к ним — далёким и прекрасным звёздам. Но она ошибается. Путает небо с отражением в тёмной воде.
Она ошибается. И захлёбывается во мраке, холоде и одиночестве, будто в ледяную полынью провалившись.
Цири снится кошмар.
Цири снится то, что обречено сбыться.
— …Цири?
Она просыпается с тихим стоном.
Геральт смотрит на неё встревоженно, по светленьким волосам гладит. Грубовато. Неуклюже. Хорошо, что никто не видит — засмеяли бы… Разве может бессердечный ведьмак быть человечным?
— Что тебе приснилось, воробушек? Беспокойная вся. Вон, Плотву напугала, — его голос звучит ворчливо.
Цири шмыгает носом, заворачиваясь в плащ Геральта крепче.
— Не помню…
Она щурится, вглядываясь в нависшее небо. Звёзды подмигивают ей — будущей госпоже, которая и не ведает, что суждено случиться — и словно бы машут серебряной гривой. Всё сбудется, милая девочка. Всё случится, маленькая госпожа Смерть. Ты только подожди.
— И что мне с тобой делать, воробушек? — вздыхает Геральт, поджимая губы.
Звёзды молчат, затаив дыхание.
Цири садится и жмётся к его плечу.
— Не ворчи, — фыркает она. К наследной княжне возвращается её повелительный тон. — Сказку расскажи лучше. Как тогда. В Брокилоне. Получилось замечательно. Правда. Ну расскажи, Геральт, что ты хмуришься…
В ней — ничего от будущей госпожи Смерти.
Геральт смотрит на девочку устало:
— Верёвки ты вить умеешь, воробушек. Может, тебе это пригодится…
Звёзды мерцают. Ночь стелется чёрным плащом, шуршит лесными звуками, стонет болотными призраками.
У костра сидят двое. Молчаливый, суровый ведьмак и маленькая госпожа Смерть, связанные единой горькой судьбой.
Нет. Не так.
У костра сидят двое.
Мужчина, рассказывающий сказку, и растрёпанная девочка, доверчиво жмущаяся к его плечу. Мужчина и девочка, похожая на воробушка, которую однажды он назовёт дочерью.
Они сидят, обнявшись.
И ещё ничего не знают.