— Напомни еще раз, куда ты отправляешься?

Драконорожденная долго не отвечает. Она занята — прямо сейчас она должна одним махом осушить большую кружку кислого ягодного пива. По мере того, как пустеет кружка, она все выше задирает морду, и теплый свет свечей под потолком весело отблескивает на ее оливковом носу.

— До чего ж хорошо! — восклицает она на выдохе, громко стуча пустой кружкой по стойке. — Еще одну!

Обаятельная, но молчаливая полуэльфийка за баром повторяет, а драконорожденная тем временем вальяжно разваливается по стойке, подпирая рукой свою отяжелевшую голову, и возвращается мыслями к своей спутнице. Та, капризно сложив руки, смотрит с наигранным осуждением.

— Я ведь тебе уже говорила. Раз десять — только за этот вечер. Признайся, ты просто хочешь еще раз услышать, что твоя возлюбленная едет в Султанат…

— Ну Крев!

Девушка смущенно смеется, когда драконорожденная по имени Крев, вскочив со своего места, гладит ее по ноге, бессовестно приподнимает юбку и трогает пальцами выше колена. Легкий укус в открытое плечо, рука перемещается на девичью талию. Крев подтаскивает свою подругу к себе, заставляя сползти с высокого барного табурета.

— Пошли танцевать! — драконица хватает ее за руку и, еще быстрее прежнего опустошая новую кружку пива, тащит в самый центр зала. Ее подруга едва успевает поправить туфли.

Они обе уже порядочно хмельны — это не первая их таверна за сегодня. Здесь душно, жарко, от галдящей музыки и развеселого хохота трещит в ушах — но как Крев упивается этим! Здесь бурлит молодость — звенящая, разгульная! Здесь течет рекой сладкий, животворящий яд, здесь жмутся по углам юные возлюбленные, обнажая друг перед другом жадные сердца, только чтобы забыть обо всем на следующее утро и никогда больше не увидеть друг друга. И Крев, едва не путаясь от пьяного веселья в собственных когтистых ногах и тяжелом хвосте, со смехом убеждая свою спутницу, что вообще-то она отлично танцует, признается в любви этой таверне, своей юности — и самой жизни.

— Найди меня, когда вернешься, — влюбленно смеется девушка, стараясь перекричать музыку, когда драконица кружит ее в танце. — И мы потанцуем еще!

— Всенепременно, моя сладкая! Вернусь, и привезу тебе гору султанатского золота, и ты меня так затанцуешь, что ноги отвалятся, — Крев выпаливает это почти наизусть — своим мимолетным спутницам она наобещала уже с дюжину золотых гор. — Только сильно не скучай — не переношу девичьих слез!

С этой девушкой драконица познакомилась только вчера, спустя пару часов после прибытия в Реваньес, их последнюю остановку на подходе к Вершинам Памяти. Ее отряду дали пару дней отдыха перед тяжелым перевалом через горный хребет, отделяющий Султанат от Лугов, и уже ранним утром они двинутся в путь — перехватить эльфийское наступление. Наверное, ей стоило бы хорошенько выспаться. Или подыскать в городе кузнеца, у которого можно было бы раздобыть оружие получше того, что она взяла с собой. Или помочь своим сослуживцам как следует затариться провиантом. Но к чему терять время зря? Девушки здесь, в южных Лугах — такие красотки, пиво — ну просто мед, а музыка и мертвого поднимет! Кто знает, когда в следующий раз она сможет от души гульнуть? 

Крев кружит свою спутницу под развеселые песни скрипки, флейты и бубна, и та очарованно смеется, придерживая летящую юбку. Она очень красивая — всплеск веснушек на золотистом лице, цветы в каштановых локонах, полные и крепкие от работы в семейном винограднике руки. Ах, что за чудный прощальный подарок старой жизни! Драконица не знает, что ждет ее, когда они преодолеют горы и ступят на золотые пески Султаната, чтобы с боем встретить эльфийских захватчиц, но уверена — прежней она не вернется. Может, победные фанфары навсегда вскружат ей голову, а может, ее неутолимая жажда приключений наконец утихнет и она решит остепениться — как знать! Но одно ей точно известно — девушки без ума от военных. И после, когда они с ее сегодняшней подругой — Крев даже не запомнила ее имени — вдоволь натанцуются, они заночуют под сенью кипарисов, и губы ее будут пахнуть крепким домашним вином, а руки — разгоряченной женщиной. И сейчас, в этот момент, нет ничего ценнее в жизни.

Вспышка света, ослепительная и цветастая, разрезает тьму, искры пляшут перед глазами. Звезды в первую летнюю ночь сияют так ясно, и так красиво разрываются на их фоне огненные цветы-фейерверки. Крев смотрит на них, но в глазах нет радости — какое тут веселье, когда родной брат рычит тебе прямо в ухо, стараясь перекричать свист и грохот праздничных залпов.

— Я поверить не могу! Мало нам было матери — и ты туда же? Да у отца сердце разорвется — об этом ты подумала?!

Они были как две капли воды похожи, когда были малышами, только у брата кожа отдавала изумрудом — в мать, — а не оливой, как у Крев. Теперь Каин вытянулся и истончал, как лапша, успел перерасти сестру-близняшку на полголовы. И ладно бы он раздражал только этим — нет, ему в довесок нужно еще и казаться самым умным. Лучше б делом занялся и по хозяйству помог, а то все на нее свалилось: если бы не старый обветшавший амбар, срочно нуждавшийся в починке, Крев слиняла бы на пару месяцев раньше. Сегодня, в свой последний день, она впервые всерьез засомневалась в своем решении — а ну как без нее в отчем доме все к чертям развалится?

— С тобой-то он не пропадет, — драконица отвечает, только когда утихают фейерверки, а до тех пор меланхолично тянет медовый сидр прямо из бутылки — брат его обожает, по случаю прощания пришлось раскошелиться и подмазаться к лавочнику. — Сарай достроен, крышу наладили. Да и в школе только рады будут меня не видеть, старая змея перестанет наконец причитать — так что одной головной болью ему меньше.

— Ну зачем тебе уходить?! У тебя здесь всё! Дом, семья, друзья… Нам ведь — тебе! — только стукнуло шестнадцать! Ну куда ты пойдешь?! 

Каин так пыхтит, того и гляди в обморок свалится. Драконорожденная отдает ему сидр, чтоб унял свой хлебальник. Вот поэтому она и решила сказать только сейчас, когда вещи уже собраны — иначе ее бы заперли в новеньком сарае и морили голодом до тех пор, пока не одумается.

— Ну как куда. В первую очередь — в Тарраколль, а оттуда уже буду смотреть. Глядишь, к осени до Нарваррена доберусь, — она перебирает в голове сотни возможных вариантов своего будущего, и спор с братом отходит на второй план, а пасть ее расплывается в довольной от предвкушения улыбке.

Крев закидывает руки за голову и ложится на траву. В небе снова взрываются разноцветные искры. Хороший она выбрала день, чтобы отправиться в путь: сегодня в Ривьедолле отмечают наступление лета, а лето — время захватывающих открытий, долгих прогулок, новых влюбленностей и путеводных звезд. Если напрячь фантазию, можно представить, что это ее провожают танцами, вкусной едой и праздничным салютом. 

Каин сидит рядом с ней и глотает сидр вперемешку с соплями. Когда мама уходила, он тоже вечно ревел, а после того, как она оставила их насовсем, так распереживался, что слег на целую неделю, не ел и не спал. Но с тех пор прошло десять лет, и Крев не чувствует ни капли вины за то, что брат так и не повзрослел. И зря он прикрывается отцом. Батя-то поймет, хотя Крев все равно не решилась сказать ему лично — вместо этого написала ему письмо, которое он прочтет утром. Взгрустнет, вздохнет, покачает головой — но ведь поймет. В конце концов, она ведь будет писать им и даже приезжать. Не на смерть же она едет!

— Ну хоть о Маришке подумай! — уже совсем без конспирации хнычет Каин.

Юная драконица выныривает из своих мыслей и несколько секунд смотрит на него с недоумением.

— О ком? А, Маришка, — припоминает она. — Да мы уж неделю как разбежались, я тебе сказать забыла. Она хорошая, может, присмотришь за ней, раз уж меня рядом не будет? Молока занеси, там, яиц — она не будет против!

Крев весело подмигивает, а Каин в ответ звучно шмыгает носом. Может быть, брат заматереет, когда ее не будет рядом. Не с кем будет ссориться по пустякам, некому будет отбивать подружек, которых он раз в год да и решится привести на чай. Придется искать компанию извне, а те, другие, которые не часть семьи — они будут приходить и уходить. Это так же неизбежно, как снег, который падает в конце осени и сходит весной, или как старая чешуя, которая сползает каждые полгода и сменяется новой, или… Еще один грохочущий цветок в небе. Вот оно. Люди, думает Крев, будь то друзья или возлюбленные, все равно что фейерверки: они появляются, и это всегда так громко, так красиво — но в конце концов они тают и теряются в карте звезд. Ты ведь не скучаешь по цветному всполоху, не привязываешься к огненной кляксе в небе — ты приходишь посмотреть на них, когда в городе праздник, а потом вспоминаешь, как было ярко и весело. 

— Теперь вся моя жизнь будет — сплошной праздник. Ну, бывай, — Крев хлопает брата по плечу и, хватая с земли свою дорожную сумку, встает на обе ноги. Ей хочется уйти красиво, пока небо цветет огнями.

Каин подскакивает следом, но его порядочно шатает — он умудрился в одного вылакать полбутылки. В его голове наверняка щелкает, что если он попытается догнать сестру, ноги не удержат его, и он кубарем скатится вниз по холму, поэтому он даже не пытается.

— Ну ты… Ты хоть не забывай нас! — кричит он вслед, одним лишь усилием воли удерживая себя от самых уродливых рыданий и украдкой утирая нос. — Хоть иногда приезжай!

— Да забудешь вас! — со смехом огрызается Крев, не оглядываясь. — Такую дылду, как ты, я и с Севера разгляжу, так что уж найду как-нибудь дорогу домой!

Вспышка света. Такая яркая, что на ее фоне меркнет знойное пустынное солнце. Это отдается в голове грохот — такой мощный, что, когда он замолкает, звон в ушах не стихает еще с минуту, заглушая рев битвы вокруг. Крев беспомощно смаргивает песок, засыпавший глаза после того, как земля разорвалась в метре от нее, в панике пятится прочь, таща на себе раненого товарища.

— Что это, блять, за дичь?!

— Да кто их… — молодой наемник за ее спиной закашливается, схаркивает кровь на песок, — …знает. Магия, может…

— Эльфийки не колдуют, дурья ты башка! — Крев рычит от злости, чтоб не показывать страха. Она покрепче перехватывает паренька, несильно пиная его по ногам, чтоб шевелился, и, не сбавляя шагу, вертит головой в поисках безопасного пути отступления.

— Порох, значит, — у мальчишки заплетается язык, и это совсем не помогает сосредоточиться, но драконица не затыкает его — если болтает, значит, еще не помер. — Я слышал, его заковывают в железные коробки вместе с мелкой дробью и…

Он едва волочит ноги и прерывает свой рассказ, чтобы тяжко, с хрипом отдышаться. Крев мельком смотрит вниз, и к горлу подходит тошнота — ей кажется, будто она увидела, как сверкнули на солнце его кишки. Она уже почти целиком несет парнишку на себе — надо срочно искать лекаря. Слава богам, он тощий, почти как ее брат, и легкий. От мыслей о Каине сжимается сердце, но драконица заставляет себя вытряхнуть сантименты из головы и сосредоточить взгляд на песке — да не приведут боги наступить случайно на эту штуку.

— Ларс, попридержи мысль, договорились? Щас вытащим тебя — и все расскажешь…

От жара плывет в глазах, но сквозь марево барханов и мельтешащих в пылу сражения или бегства силуэтов Крев различает знакомую ей пару коротких рогов. Немолодой рактар, их полевой лекарь, нервно метет лохматым, как у собаки, хвостом и озирается по сторонам в надежде найти кого-то, кому он еще может помочь. Драконица окликает его, и стоит ей повысить голос, как она понимает — зной и пустынная пыль страшно иссушили ей глотку.

— Анри! — сипит она и закашливается. Прочищает горло, машет рукой, ускоряя шаг, и пробует еще раз: — Анри, здесь!

Рактар замечает их, и Крев видит, как страх в его глазах разбавляет капля надежды. О, она может его понять. Осознание того, что ты можешь принести хоть какую-то пользу, облегчает мысль о том, что тебя бросили в мясорубку. Их предупреждали, что эльфийки — искусные воительницы, но когда на подготовку дается от силы месяц, а строевой больше заинтересован в том, чтоб проиграть в карты конфискованное за пустяки оружие, а не в подготовке сносных солдат, сложно поверить в серьезность таких страшилок. Когда одни из лучших из ее сослуживцев попадали замертво спустя минуту столкновения один на один с султанатскими мечницами, Крев поняла, что здесь она, скорее всего, и останется, и лучшим ее вкладом в защиту Лугов будет выигранное на эвакуацию приграничных поселений время. Сколько уже таких же, как она, наивных лужан пролило здесь свою горячую кровь и сколько прольет еще — знают только боги.

Драконорожденная подкидывает на плече Ларса, уже заметно ослабшего, заставляя его встать ровнее. «Сейчас старик Анри тебя подлатает, как новый будешь», — подбадривает она и плетется навстречу рактару. Тот уже роется трясущимися руками в мешочках, прицепленных к его поясу, перебирает сушеные травы и самоцветы, на ходу подбирая нужные. Маг из него неладный, но на безрыбье… Крев резко останавливается — ее нога чуть не проваливается в яму в песке. Сердце оглушительно долбит в ушах, когда она понимает, что один лишний шаг — и они оба взлетели бы на воздух. В ужасе драконица пятится назад. Но лекарь не замечает этого, продолжая ковыряться в своих мешочках.

— Анри, стой! Стой, еб твою мать!!!

С реакцией, как и с магией, у него всегда было туговато. Рактар поднимает свои наивные, полные надежды глаза ровно за секунду до того, как его копыто опускается прямо в ловушку.

Люди-фейерверки, проносится в голове у Крев. Бледно-золотые брызги песка взмывают ввысь, разлетаясь по сторонам, а вместе с ними — то бордово-сиреневое, что осталось от их полевого лекаря, и россыпь разноцветных камушков. Пронзительный звон в ушах, невыносимый. Взрывная волна сбивает Крев и ее теперь уже безнадежного товарища с ног. В этот момент ей все равно, что случится с ним. Ларс остается лежать на песке, брошенный, а драконица отползает на четвереньках, изрыгая рвоту из иссушенной пасти. Люди-фейерверки. Они появляются и исчезают, и все, что остается — обрывки воспоминаний и тел. И этот нестерпимый звон.

Осознание пользуется моментом ее слабости и нахлынывает, как песчаная буря. Нет, нет, здесь все совсем не так, как она представляла. Это не то же самое, что потасовка с деревенским хулиганьем или стычка с уличными бандитами. Это бойня в чистом виде, и те, кто отправил их сюда, знали об этом. Вот почему в армии обещали такое щедрое жалованье, горько смеется про себя Крев — наобещать можно целые мешки золотых монет, но мертвые ведь не спросят! Половину своего заработка она хотела отправить отцу с братом — хотела сделать им сюрприз, даже не сказала, куда отправляется. А теперь она сгинет здесь, и они даже ничего не узнают — вряд ли кто-то озаботится тем, чтоб выписать ее семье похоронку. Слезы, полные вины и отчаяния, заливают ей глаза, руки подкашиваются, звон в ушах усиливается от подступающих рыданий. Хочется зарыться мордой в этот проклятый заблеванный песок, где ей и место, и сдаться — у нее все равно нет шанса выбраться отсюда, так в чем смысл держаться дальше? Чем скорее наступит смерть, тем меньше ее будет мучить понимание того, какую чудовищно глупую ошибку она совершила — самую большую в своей недолгой жизни длиною в двадцать три года.

Мерзкое дребезжание рассеивается, когда она слышит полный звериного ужаса крик Ларса, и Крев оборачивается. Высокая фигура в белом занесла над распластанным мальчишкой свой скимитар и готовится сделать выпад, и тот в молящем жесте вытягивает руку, стараясь оттянуть момент своей кончины. Один уверенный взмах отсекает ему пальцы, и эльфийка без промедления подается было вперед, чтобы добить жалко умирающего, заходящегося мучительным воплем лужанина.

Но она не успевает. Последние крики боевого товарища что-то пробуждают в Крев, заставляя ее еще хотя бы раз подняться на ноги и продолжить борьбу. С яростным воплем она рвется в сторону эльфийки и сильным ударом крученых рогов под дых сбивает ее с ног, роняет на спину. Прижав ее коленом к земле, драконица выхватывает из-за спины обоюдоострый топор и целится прямо между глаз. На мгновение ее посещает сбивающая с толку мысль: взгляд эльфийки полон боли, но в нем нет и намека на враждебность. На темно-золотистом лице нет ни капли страха или агрессии, а жесткий изгиб густых бровей выражает скорее решимость и твердость, нежели гнев или недоумение. Резвый поворот головы — южанка уворачивается от тяжелого лезвия, и это дает ей несколько секунд, чтобы сгруппироваться и пнуть Крев в живот, скинуть ее с себя. Драконорожденная отлетает, приземляясь на одно колено, и беспомощно хватает ртом воздух, морщится от боли, но успевает блокировать ответный выпад уже подскочившей к ней воительницы. В отличие от эльфийки, драконорожденная полна злобы — на Султанат, на своих командиров, на невезучего беднягу Анри, на Ларса, которого она боги знает зачем решила спасти еще раз, и на саму себя, — и это придает ей сил, как кузнечные меха раздувают жар. Лезвие врезается в древко топора, оставляя зарубину, и Крев находит опору, отталкивает эльфийку.

Она поднимается, и у нее есть несколько мгновений, чтоб выровнять дыхание, зелень ее глаз мечет стрелы в противницу. Эльфийка же отвечает ей твердым, спокойным взглядом. Она пришла сюда не развлекаться, война — ее работа, если не вся жизнь. Крев пытается прикинуть, сколько ей лет. На вид — около тридцати или тридцати пяти, а значит, Простор носит ее уже четвертое столетие. Интересно, устают ли эльфийки от своей долгой-долгой жизни? Если да, думает драконица, очень хочется избавить хотя бы одну из них от этой тяжкой ноши.

— На лежачего руку поднять! — выплевывает она, бросаясь на южанку с топором. — Ну и сволочь!..

Эльфийка парирует снизу, ее клинок едва не задевает Крев, но та успевает яростным рывком отскочить в сторону и замахнуться для нового удара — его тоже встречают ответным выпадом.

— Он безнадежен. И труслив. Ты его уже не спасешь, — сильный, переливчатый южный выговор. — Раз так, сжалься и добей его сама.

— Рот закрой, мразь длинноухая! — рычит Крев, чувствуя, как в глотке разливается жар. Тяжелый топор стремительно рассекает воздух, стараясь достать эльфийку с одной, с другой стороны, но всякий раз встречает сопротивление — не хватает скорости. — Одна смерть от вас!

Она не просчитывает свои удары. Слепой гнев заставляет ее в беспорядке кидаться на ненавистную воительницу в белом снова, и снова, и снова, пока не попадет. Крев прет на эльфийку подобно валуну, катящемуся с крутого склона, почти не давая той шанса нанести значимый удар без риска подставиться под чудовищной силы взмах тяжелым топором. Лишь пару раз южанке удается полоснуть озверевшую драконорожденную по пальцам и плечу, вскрывая кожу и стеганый доспех, но та будто не замечает — боль только распаляет ее ярость. Спешный выпад — Крев вдруг подается вперед, выставив топор проушиной вперед. От мощного тупого удара в грудь эльфийка, морщась, отшатывается, и драконица скачком снова сшибает ее на лопатки. Крев продолжает давить тупым наконечником топора с явным намерением проломить ей грудную клетку, и эльфийке остается лишь сдерживать древко дрожащей под таким лютым напором рукой.

— Никто! Вас! Сюда! Не звал!!! — злобный крик вырывается из драконьей пасти прямо ей в лицо. Воздух, который изрыгает Крев, накаляется до такой степени, что, касаясь кожи, опаляет ее, заставляя покраснеть, и эльфийка стоически шипит — это все равно что умыться кипятком. 

— Поэтому мы… пришли сами…

На секунду обе замирают. Первое, что чувствует Крев — противная резь в боку. Боль не приходит, пока эльфийка не вытаскивает свой клинок из ее плоти, а сама драконица не пытается пошевелиться. Рана глубокая, превосходно заточенное лезвие едва не прошло насквозь. В глазах темнеет, и она чувствует, что вот-вот свалится, но железная воля велит ей продолжать сражение. Если сейчас она падет от руки эльфийки, стыд прикончит ее раньше, чем скимитар.

Крев поднимается на ноги, отшатывается на шаг в сторону — голова кружится, и она крепче хватается за свое оружие, как будто это поможет ей найти опору. Эльфийка поднимается вслед за ней и смеряет ее долгим взглядом с высоты своего роста — головы на две выше драконицы. Ей тоже досталось — черные волны волос, выбившихся из косы, опалились, обожженная кожа на горбинке носа, щеках и лбу начинает цвести волдырями, а из передавленных легких воздух выходит с усилием. В расчетливом взгляде, бегающем то по залитому кровью телу драконицы, то куда-то за нее, Крев считывает высокомерие — как призыв продолжать поединок. Она собирается сделать еще один шаг — пусть даже он будет последним, — но высокая дева в белом сама идет ей навстречу, не спеша, держа руку на травмированном месте на груди. Клинка она не поднимает.

— Ты храбрая. Но глупая. Очень жаль, — эльфийка обходит Крев со стороны продырявленного бока. — Ты сражалась хорошо.

Точно выверенный удар ногой — недостаточно сильный, чтобы драконица упала сразу, но его хватает, чтобы она попятилась назад. Ноги у Крев заплетаются, хвост мешается, и равновесие поймать не удается, пока она не проходит пару-тройку метров. Она не смотрит под ноги — только вслед удаляющейся от нее эльфийке.

Один тихий щелчок, словно скрип задвижки, обрывает все — шум песка, свист клинков, разномастные вопли. Землю разрывает прямо у нее под ногами. Она успевает упасть на спину и увидеть, как фонтан бесчисленных песчинок поднимается в небо у нее перед глазами.

И этот невыносимый, нескончаемый звон.

— А это кто?

Маленькая драконорожденная тычет своим крошечным пальчиком в портрет женщины. Она сама переворачивает страницы огромного атласа, раскрытого перед ней прямо на шерстяном ковре, а взрослая драконица перебирает медные волны ее волос и нежно чешет там, где едва-едва прорезаются рога. Мама знает, что в первые недели зудит страшнее всего. 

— О, эта хороша. Богиня Возлюбленная, богиня Разящая, — она ведет пальцем по имени, выведенному под иллюстрацией, и помогает девочке прочитать по слогам. — Рорарис. Ро-ра-рис. Богиня Любви и Войны. Если тебе кто-то понравится, можешь всегда попросить у нее совета. А если ты будешь… храбро защищать слабых, то и она будет защищать тебя. 

Крошка Крев не может оторвать от этой страницы завороженных глаз. Это очень красивая богиня, думает она. Ее кожа глубокого темного оттенка — совсем как у той озорной девочки, которую она встретила на летнем празднике в соседней деревне и с которой было так весело, когда родители отпустили их поиграть вместе. Ее голову венчает облако темных волос и корона из длинных стрел и острых шпаг, и Крев смеется, когда видит, что некоторые из них сломаны: «Почему у нее корона поломанная? Она разве не может купить себе новую? Вот у меня штанишки порвались, и папа их зашил, помнишь? А потом мы пошли на ярмарку и купили другие! А она почему не может, раз богиня?» Но самое искреннее восхищение у маленькой драконицы вызывает победная ухмылка женщины. Наверное, думает малышка, у нее получается все-все на свете — даже побеждать в самых сложных играх, и уж точно у нее целая куча друзей. 

— Мам, а тебя она защищает? — дракоша вертит головой, поворачивая к матери свою восторженную мордочку. 

Улыбка расцветает на иссиня изумрудной пасти взрослой драконицы. Она треплет Крев по волосам и щекочет ей ушки. 

— Конечно защищает! Она ведь знает, как сильно я люблю тебя и твоего братца и как сильно вы ждете, когда я вернусь домой. 

Крев моментально забывает про книжку и нетерпеливо подпрыгивает на коленях у мамы. 

— А Каин опять плакал! Ты ушла, а он плакал, как маленький! — она гордо задирает носик. — А я не плакала. Он боится, а я храбрая! 

Мама смеется и подхватывает девочку под руками, чтоб та перестала егозить. Крик доносится с нижнего этажа:

— Кириам, свет мой, подойди, будь так добра! — к голосу отца прибавляется постепенно разрастающийся плач брата. — Твое вмешательство критически необходимо!

Кириам вздыхает и ставит дочку на ноги, а затем поднимается, но перед этим мягко обтирает морду девочки своей. 

— Да, ты очень храбрая. Но ябедничать нехорошо — так делают только амбарные мыши. Полистай еще, я вернусь — и продолжим, договорились? 

Когда мама возвращается через несколько минут, Крев все еще изучает страницу с историей о Рорарис, повторяя по слогам имя богини и пробуя читать вслух то, что написали про нее умные люди, которые написали такую интересную книжку. Пока читает, она время от времени отчаянно чешет режущиеся рожки — настолько отчаянно, что в какой-то момент Кириам замечает у нее под ногтями кровь.

— Слушай, я не знаю, слышишь ты меня там или как… Прости, конечно, что так неофициально — момент не то чтобы прям подходящий…

Крев сухо сглатывает. Собственное бормотание она слышит сквозь пронзительный гул — вокруг нее все стихло, остались лишь песок, ветер и жестоко безмолвное солнце, но, должно быть, это уходящая кровь шумит у нее в ушах на прощание. Она едва поднимает руку, чтобы еще раз взглянуть на залитую красным ладонь — в таком зное она успевает подсыхать, но стоит потрогать дырявый бок, как она намокает снова. Сложно сказать, чувствует ли драконица хоть что-то — она так устала от боли, что, кажется, не ощущает половины собственного тела.

— Но, в общем… Я когда отойду — знаю, знаю, рановато, глупо как-то получилось — когда отойду, сделай так, чтоб там было повеселее как-то… Если про тебя не врут, то ты прям та еще оторва, а я вроде неплохо справлялась и заслужила хорошо отдохнуть, что думаешь?

Она редко обращалась к богам — даже к той, кого почитала больше всего, поэтому собственные слова кажутся ей полной чушью. Но, думает она, что еще делать? — нужно ведь как-то занять себя. Приободрить.

— И пусть девчонки будут самые безбашенные, ну, чтоб и подраться, и потрахаться — прям как ты любишь… — драконица криво ухмыляется. — Только сделай так, чтоб батя с братом как-нибудь там несильно убивались… 

О, она все еще может чувствовать — соленая горечь течет по щекам. Крев стискивает посильнее зубы, заставляя себя соскалиться в болезненной улыбке. 

— И забери меня уже… поскорее… Сил нет, ну правда… 

Она закрывает глаза, чтоб не выпускать слезы из-под век, и надеется, что это поможет ей поскорее уснуть насовсем. Проходит, кажется, целая вечность — сознание то покидает ее, то возвращается, а вместе с ним и боль напоминает о себе. Как кошмарный сон, из которого не выбраться.

Пока она не чувствует, как над ней неожиданно нависает тень. Драконица едва приподнимает веки. 

Высокая фигура в белом возвышается над ней. Два длинных острых уха резко вырисовываются на фоне слепящего горячего неба.