«Да уж, неласково ты встречаешь меня, родная Обитель!»

Щурясь от залившего площадь солнечного света, его отвыкшие от света в темнице глаза часто моргали. Лао не мог осознать реальность происходящего: неужели действительно все эти люди собрались здесь, чтобы поглазеть, как этим прекрасным солнечным днем его публично подвергнут насилию? Зачем? Они все верят, что он понесет заслуженное наказание — но за что? За то, что он когда-то бежал прочь и хотел жить вдали от места, где с тобой могут сотворить такое? И вот… Не совсем вышло. Но на самом деле это были прекрасные десять лет свободы, и он ни о чем не жалеет, кроме того, что попался им снова.

А нравы тут ничуть не изменились — они по-прежнему все до единого верят в свою абсолютную и уникальную праведность. Ну, а кто не с ними — тот против них, является сосредоточением всех низменных и презренных качеств и, значит, заслуживает всего того, что сейчас будет происходить, и именно потому, что посмел отвергнуть их образ мысли как неоспоримую догму.

О небо! Вот и Глава Ордена с экзекуторами. Под удары гонга на балкон, возвышавшийся напротив эшафота, вышли несколько человек. Облаченный в белый балахон и увешанный драгоценностями старец и несколько молодых людей в черном, со знаками отличия поскромней. Старейшина воссел на роскошное кресло. Один из служителей вышел вперед огласить приговор:

— Братья! Мы собрались сегодня для осуществления великой миссии нашего Ордена: наказывать зло в любых его проявлениях. Но сегодняшнее дело отличается особой важностью, потому что источник скверны — наш бывший собрат, а ныне презренный предатель…

Какая чушь! Лао было невыносимо тошно это слушать. Именно от подобного словоблудия хотелось тогда бежать на край света, даже если бы он не знал о регулярных и постоянных «наказаниях зла» — но о них невозможно было не знать и обязательно было присутствовать. Он пытался отвлечься от слов приговора, рассматривая лица служителей. Всё так же горды и невозмутимы. Можно было бы назвать их самодовольными, если бы не очевидная постоянная готовность к подобострастию в присутствии Главы Ордена, как и всякого младшего перед высокими чинами. Рядом с ним они боялись поднять глаза, а на лица наползала отвратительная пелена благоговения.

Лао обратил внимание на одного из молодых людей, стоявшего в стороне, подальше от трона. Тот держался более независимо и расслабленно, не пытался демонстрировать угодливость главе, да и слова приговора, похоже, интересовали его не слишком сильно. Конечно, все тут наслушались этого столько раз, что могли бы повторить на память, разбуди их среди ночи. Да, нечасто подвергали казни беглецов, но их и было немного, а вот искать предателей среди своих — это было основным делом и борьбой со злом, ведущейся в Ордене.

Задумавшись, Лао не сразу сообразил, что продолжает в упор смотреть на молодого человека, а тот перехватил его взгляд. Красивое лицо, осмысленный взор. Ни за что и не скажешь, что это бесчувственная машина для соблюдения правил, с ампутированной свободой воли, но убежденная в своей непогрешимости. Лао презирал их всех! Он не стал отводить глаза, скрывать ему нечего, в них не было страха, лишь ненависть и презрение, может поймет… Впрочем, это, вероятно, и ожидалось от исчадия зла, заслуживающего самой жестокой кары.

Его нераскаянность — вот что бесило их больше всего. Обычно жертвы системы соглашались на сделку и, притворно или искренне, признавали свою вину, слепо надеясь на снисхождение. Его не бывало никогда. Для Лао было необъяснимо, зачем перед неизбежной мучительной казнью эти люди отказывались от последнего достоинства осознания собственной правоты. Впрочем, они были плотью от плоти этой системы, и неизвестно ещё, что им могли наобещать о том, что происходит после публичной экзекуции. Скорее всего большинство действительно верили, что потом их ждет простое изгнание в специальные исправительные обители окраин. Только вот он точно знал, что это не так. Дознаватели понимали, что он знает, и не предлагали ему никаких условий, а только требовали покаяния, воспользовавшись впоследствии его упрямым отказом для усугубления вины в глазах общественности. Как будто это кому-нибудь важно! Выдумщики просто разнообразили рутину, изображая его злодеяния чем-то исключительным.

Самым удивительным для Лао было то, что приток послушников никогда не убывал, несмотря на то что к высшей мере нарушителей и предателей приговаривали с регулярностью до нескольких раз в год. Репутация! Престиж. Нет, и всё же непостижимо, как такое может притягивать в свои сети добровольных почитателей.

Конец! Чтец закончил оглашение приговора. Тот юноша, с которым они пересеклись взглядом, подошел и что-то сказал распорядителю. Кажется, он будет принимать непосредственное участие в процессе, на шею ему торжественно надели особый орден. Да уж, ему повезло позлить палача!

***

Кун знал, что сегодня должен будет впервые исполнить обязанности экзекутора. Нельзя сказать, чтобы он волновался, как перед экзаменом, нет — всё-таки он был первым учеником и мог справиться с любым заданием — однако не мог избавиться от дурного предчувствия.

Что-то не клеилось… Этот возвращенный беглец… Разведка должна была сработать поистине виртуозно — за десять лет он должен был уйти далеко, наладить множество связей с врагами Ордена и прочими силами зла… Однако, насколько он знал, никто не смог и даже не попытался его защитить. Значит, он не представляет для них особой ценности, тогда насколько можно верить в то, что его злодеяние и вред Ордену так исключительны? Конечно, это не его ума дело. Предатель, да ещё сбежавший, да ещё проведший столько лет вдали от Обители, должен быть подвергнут высшей мере — это, конечно, не обсуждается.

Десять лет назад Кун ещё не жил в Обители, он поступил в Орден довольно поздно, в двенадцать лет, но благодаря положению его семьи и собственным способностям быстро обрел подобающий статус. Сейчас ему двадцать один — новое назначение приурочено к его совершеннолетию.

Когда юноша встретился глазами с открытым и несломленным взглядом осужденного, то понял, что обязательно осуществит задуманное ранее.

Кун понимал, что его обязанности заключались в том, чтобы преступник выглядел максимально униженным и навсегда потерял лицо. Однако его взыскательную натуру не слишком прельщали грубые методы, причинение простой физической боли. Ему всегда было интересно, возможно ли против воли вызвать сексуальное желание, и сегодня он намеревался это выяснить. В конце концов, выражение лица в момент наслаждения мало отличается от гримасы страдания… Впрочем, он не волновался, что другие члены Ордена заметят, что что-то не так. Он был полностью уверен в прочности своего положения в Ордене — в конце концов, его дядюшка был Главным Прокурором в Столице. Кун не ожидал никаких проблем от своей дебютной экзекуции в общем-то вполне рядового преступника. Он сделает всё так, как сам захочет.

***

К Лао подошли младшие служители. Его подвели к столбу и ударом сзади под колени принудили опуститься на землю. Хотя не в обычаях Лао было скрывать свои эмоции, на его лице не читалось ничего кроме ироничного презрения. Подняв глаза, он увидел перед собой молодого экзекутора. «Что ж, этот хотя бы симпатичный, могли назначить какого-нибудь мерзкого громилу», — подумал Лао и усмехнулся. Неожиданно юный палач ответил на эту улыбку, но в глазах его промелькнул загадочный холодный огонек. Этот парень явно себе на уме! Так. Служители ритуально разрывают на нём одежду… Ну, ничего, казенный серый балахон не жаль, а вот честная публика может полюбоваться его обнаженной натурой, утонченной на голодном пайке.

Лао бодрился, думал про себя всякую ерунду, понимая что страх и отчаяние сейчас бесполезны. Разорванная одежда еще держалась на одном плече, весьма эротично. Кожа в заточении стала бледной, повсюду на теле были синяки от оков и «надлежащего обращения» стражей и дознавателей. Запястья его были связаны, служители прикрепили узел к столбу, лицом к стене, спиной к толпе. Хотя бы не видеть их постные рожи! Большинство просто отбывает повинность, но Лао знал, что среди них есть и истинные ценители зрелища… Одежду окончательно сорвали с его тела. Один из прислужников надел на мужское достоинство Лао механизм, который фиксировал положение члена в спокойном состоянии, так что при малейшем возбуждении он должен был испытать боль от врезания металла в набухшую плоть. На этот раз Лао дрогнул лицом и лихорадочно вздохнул. В конце концов, металл был просто холоден. Да и что они возомнили, с чего бы ему возбуждаться от их потуг укротить его дух путем манипуляций над его прямой кишкой? Мерзость!

Кун подошел к осужденному сбоку, хотел ещё раз обменяться с ним взглядами. Тот все больше его заинтересовывал. Он не чувствовал в нем ни сломленности, ни осознания виновности. Внешне преступник был весьма хорош собой. Куну показалось, что они с ним похожи в степени утонченности и привлекательности: одинаковые длинные черные волосы, только у Куна они были уложены в положенную по сану прическу, а у Лао в беспорядке рассыпаны по плечам, было у них и сходное стройное телосложение, разве что, вероятно, осужденный был немного ниже ростом. О том что разница в возрасте между ними около десяти лет, внешне сказать было невозможно — эти десять лет беглец, видимо, жил в отличных условиях и хорошо за собой следил. У Куна появилось ощущение, что сейчас он должен сломать красивую и сложную игрушку, разрушить тонкий механизм, которым он хотел бы владеть сам, а не уничтожать по чужому приказу… Куну понравился этот ход мысли. Что ж, он тем более проведет всё так, как задумал, и, в конце концов, заполучит то, чего пожелал!

Он смотрел в лицо жертвы, загадочно улыбаясь, и с щемящим внутренним чувством видел улыбку в ответ. Вероятно, привязанный к столбу человек боится его, может быть, ненавидит — что же заставляет его до последнего не отводить взгляд, сохраняя лицо? Гордыня или надежда на снисхождение? Большинство других, которых он наблюдал в таком положении вели себя… никак. Скорее они были лишь телами, объектами, а уже не человеческими существами с переживаниями и личностью. И это казалось Куну правильным — эта их попытка не присутствовать на казни целиком, отречься от чувств бренного тела, как будто так выше был шанс сохранить остатки себя, не позволив отдаться происходящему полностью. Так почему этот был совсем не таков? Он был живым и чувствующим на сто процентов и собирался пройти через это в полностью ясном сознании.

— Господин, вы готовы? — Конечно, вопрос прозвучал несколько издевательски, но Куну очень хотелось установить контакт и ничего другого не пришло на ум.

— О, спасибо, что спросили, господин Экзекутор! — Брови Лао удивленно поползли на лоб, но зрачки глаз сузились. — Думаю самое время начинать, если только вы не намерены отменить процедуру и отпустить меня восвояси насовсем. Тогда бы я не стал отказываться, уж не обессудьте на мою… некоммуникабельность. В любом другом случае медлить не стоит.

Кун отвесил легкий поклон:

— Понимаю вас. К сожалению, отмена приговора не в моей власти, но мы что-нибудь придумаем. — Он даже подмигнул и быстро отошел.

Прозвучал звук гонга.

Лао был мало сказать, что удивлен поведением молодого палача. С чего бы ему проявлять все эти жесты вежливости? И какого черта он постоянно ухмыляется?! И что значит «что-нибудь придумаем»? А можно как-нибудь без лишних выкрутасов?

Кун приспустил брюки — палачу не пристало разоблачаться полностью. Ранее он не знал, сможет ли легко возбудиться в присутствии толпы людей и с незнакомым человеком, но даже этот обмен репликами послужил тому, что его член привстал, а зрелище беззащитного гармоничного тела заставляло его всё сильнее наливаться кровью. Он незаметно смазал его специальной мазью, которая не только поддерживала возбуждение, но и могла смягчить неприятные ощущения для наказуемого. Это было мелкое нарушение, но Кун был уверен, что никто не станет придираться к нему на этот счет. В конце концов, все используют разные средства для подхлестывания собственной потенции, и никто не заподозрит, что оно использовалось также для обезболивания экзекуции — ведь это не логично!

Пальцы правой руки были покрыты мазью, поэтому, подойдя к жертве, Кун провел вдоль по его спине ладонью левой руки, чтобы дать знать о своём присутствии. Не удержавшись, он шепнул:

— Господин, мы начинаем!

Лао не нашелся, что ответить, только поднял голову и скосил взгляд назад. Высокий молодой человек в черном склонился над ним, пряди черных волос, выбившиеся из прически, скрыли его глаза. Придерживая его бедро левой рукой, он начал ощупывать анальное отверстие, и Лао показалось, что пальцы его были покрыты чем-то холодным и скользким. Неужто смазка! Да его просто балуют — обслуживание на высшем уровне!

Когда Кун ввел пальцы глубже, Лао закусил губу. Так, теперь точно началось. Сердце его забилось быстрее, дыхание перехватило. Кажется, палач проделывал всё довольно умело и аккуратно. Это совсем не походило на то, к чему он был готов. По его расчетам, ему уже должны были разорвать внутренности на сухую и методично наяривать без особого возбуждения, либо пока палач не соизволит кончить, либо пока не прозвучит гонг. А тут с ним возятся, как с непорочной девой в первую брачную ночь! Однако это всё же было довольно унизительно. Его никогда раньше не имели против воли, да еще и в присутствии толпы.

Кун приобнял торс левой рукой, будто бы ненароком погладил соски и сжал их, чтобы они отвердели. В это время он начал проникновение и старался, чтобы со стороны это выглядело быстро и четко, но при этом не повредило осужденному. Конечно, полностью избежать боли было невозможно, но после нескольких плавных толчков Кун оторопел, услышав стон жертвы, причиной которого явно были физические страдания. А ведь он так старался быть аккуратным. Черт, он совсем забыл про этот дурацкий пыточный прибор! Вероятно, ему удалось вызвать возбуждение у осужденного, и теперь этот механизм сводит на нет все его старания! К черту! Кун ловко отщелкнул замок — скажет потом, что служители плохо закрепили, и он сам упал. Снимая прибор, он ощупал упругую плоть. На ладони ещё оставалась возбуждающая смазка, скользящим движением Кун распределил её по стволу. Ему хотелось бы продолжить ласки, но уж это было бы совсем против правил. Он удовлетворился тем, что услышал вздох облегчения, почувствовал, как дыхание наказуемого выровнялось, а мускулы расслабились, в том числе заднего прохода. Хорошо, это значительно облегчит их дальнейшее взаимодействие.

Лао обуревали сложные чувства, но когда механизм был отброшен, то среди них преобладала… благодарность. Да, в этот момент он как будто забыл, что происходит, и только чувствовал, что кто-то избавил его от боли и будущих страданий. Как глупо — он совсем не ожидал, что этот насильственный акт вызовет у него эрекцию, а теперь готов расцеловать насильника за то, что тот убрал лишь один из элементов пытки!

Экзекутор начал двигаться плавно и ритмично. Обнял Лао за плечи и, приподняв, прижался к его спине. Лао слышал его глубокое и шумное дыхание, и хотя тот не позволял себе издать ни единого стона, его возбуждение было очевидным и передавалось Лао. Как же хорошо, что на нем нет этой проклятой железки — его член стоял в полную силу, а ощущения в заднем проходе и вовсе перестали быть неприятными, скорее наоборот… Лао подумал, что уж ему-то нечего сдерживать реакции, ведь эти людоеды в толпе только и ждут криков и стонов — ну так не станем же их разочаровывать!

Первый тихий стон, донесшийся до ушей Куна, наполнил его неистовым ликованием. Ему удалось! Он пробил невозмутимость этого гордеца не болью, а непреодолимым наслаждением! Движения становились всё быстрее, а крики всё громче. Кун был одержим сожалением, что не может прикоснуться к члену партнера, чтобы контролируемо довести его до оргазма. Ему очень хотелось, чтобы это произошло, но он не был уверен, что получится. Можно ли подстегнуть это словами?..

— О, как бы мне хотелось вам отсосать, господин… — шепнул он прямо на ухо срывающимся голосом.

Лицо Лао исказилось от сладостной муки.

— В чем проблема? Приходи вечером, малыш, — выпалил он, удивляясь собственной фамильярности.

Видимо, прием Куна сработал, потому что, когда перевозбужденный Лао, чувствуя накатывающие волны наслаждения от совокупления, представил себе, как этот молодой красавец ласкает ртом его член, он совершенно потерял рассудок, вздрогнул всем телом и громко со стоном выдохнул воздух. Дело было сделано — ручеек семени окропил плиты эшафота. Мучительная истома застыла на лице жертвы. Служитель тоже больше не мог держать себя в руках. Последние несколько толчков были особенно сильными — он крепко прижал к себе Лао, так что медальон Экзекутора впился в спину, зарылся лицом в гладкие волосы, вдохнув их пряный запах, и содрогнулся в мощном оргазме.

Через несколько мгновений прозвучал гонг. Они должны были разделиться.

Обернувшись, осужденный посмотрел на палача. Кун отметил его ошеломленный и растерянный вид. Тем не менее, в его взгляде читалась благосклонность и, можно сказать, признательность. Стыда же юноша в нем не обнаружил, и это ему понравилось. Всё же ему удалось поиграть с этой дорогой игрушкой, не сломав её. Хотелось бы только ещё на некоторое время продлить объятия, но этого он уже не мог себе позволить. Лишь легкий поклон, почти незаметная улыбка — и Кун вынужден был отойти, оправляя одежду.

К Лао подошли двое младших служителей, набросили на него плащ и грубо помогли подняться. Все могли видеть, как дрожит тело преступника, как подгибаются его колени, он с трудом держался на ногах. Сомнений в полноценном исполнении экзекуции ни у кого бы не возникло. Лао пошатываясь, поддерживаемый служителями, спустился с эшафота.

Он был, конечно, рад, что всё закончилось, но произошедшее потрясло его гораздо больше, чем он рассчитывал. Потому что это было совершенно не то, к чему он готовился! И ко всему прочему, неоднозначности ситуации добавляло то, что палач демонстрировал к нему человечное отношение, а сейчас он снова оказался наедине с равнодушными и озлобленными исполнителями, которые за человека его не считали. Он чувствовал как будто нежелание расставаться с этим юношей, который вынудил его испытать оргазм на глазах у толпы народа в качестве исполнения приговора.

Какое безумие! Не стоит ему поддаваться.