Назойливым спамом мне шлют небеса

      Знак, что нужно спасаться

      Двойной сплошной черная став полоса

      Не оставила шансов

      — RAVANNA «Жги»

      Мне говорили, что безумие заразно. Предупреждали, что рано или поздно, я стану таким же, как он. «С волками жить, по волчьи выть, Князь, — слышал я отовсюду, — ты бы держался за свою светлую, пока ещё, голову, а заодно и от Михи подальше». Но где уж там держаться подальше, когда так сильно хочется поближе? Единственным безумием, которое я себе, до сих пор, разрешал, был он. Мой Миша Горшенёв. Шут на плече короля. Или ангел с чёрными крыльями. Да и какая в общем-то разница, если он был рядом?

      Был.

      Я знаю, что это я был тем, кто ушёл. Только ленивый мне ещё не напомнил об этом. Вся группа была настроена против меня, не без Михиной, разумеется, подачи. Не то чтобы меня совсем не волновало мнение людей, с которыми я кучу лет творил бок о бок, но колкие слова всей группы вместе взятой не приносили и толику той боли, что слова Михи.

      Андрей — предатель. Князь всех нас кинул. Никакой он мне больше не друг. Никакой он мне больше не… Только и слышал отовсюду, что бесконечные упрёки и насмешки.

      Не помню, когда точно это началось. Может, чтобы сойти с ума, нужно было отцепиться от Михи и пойти своей дорогой. А может я сошёл с ума, потому что отцепился от Михи.

      Нет, моя светлая голова не пострадала. Возможно, цеплялась за остатки разума на случай, если он вдруг позовёт. Вот так посмотрит и без слов скажет, как раньше: «Спасай, Князь, я уже всё». И я побегу спасать в десятитысячный раз. А куда я денусь? А куда он денется? Миша ведь не совсем дурак. Знает, что как бы он меня не поносил, как бы не смешивал с дерьмом, если что-нибудь случится, я первым прибегу к нему на помощь. Потому что у него нет никого, кроме меня. А у меня просто никого нет.

      Короче соображал я вполне ясно, шуты мне не мерещились, и никакие другие персонажи тоже. (Хотя от одного шута я бы не отказался даже в виде галлюцинации, при условии, что фантом Горшка, в отличие от настоящего, будет меня во что-нибудь ставить.)

      Поначалу это были довольно безобидные вещи. На один из дней рождения, когда Михи уже не было рядом, Агатка подарила мне байк. Красивый такой, большой и шумный. Помню, как она смеялась, когда я сказал, что кататься вообще-то не умею. Научился быстро. Пару раз разодрал руки и колени, но кровью отделался малой, и в переносном смысле и в прямом. А уже через месяц я почувствовал какого это рассекать на огромной скорости вдоль Невы во время белых ночей.

      Ветер бьет в лицо, глаза слезятся даже под тёмными очками, ничего толком не видно из-за ветра и не слышно из-за шума, страшно и одновременно сладко. Сколько раз Миха меня пугал тем, что сдохнет? Ебаный attention sicker, как достало! А если это не он сдохнет, а я? Что тогда, а? Обосрётся небось самый первый. Посмотрим, Мишенька, как ты у меня наплачешься. Истрепал мне все нервы своими выходками, а сам, думаешь, железный? Вдалбливаю в пол педаль газа и несусь на всех парах.

      Честное слово, надоело, что за ним все бегают. Умирать на сцене с ором на весь мир, чтобы все посмотрели. Высшая степень эксгибиционизма, Миша. Нет, я на такое не подписывался. Если умирать, то одному, никого не напрягая. И безумием своим я тоже никого донимать не стану. Всё равно никому нет до меня дела. У нас один герой — Горшок. А Князь — это просто Князь. Он сам как-нибудь справится, ещё и всех остальных вытащит. Чип и Дейл, блин, в одном лице, который постоянно спешит на помощь. Ебучий супермен, только свисни. Спидометр шкалит. Тут уж выбор невелик: либо цифры разглядывать, либо смотреть на дорогу. Пока выбираю второе. Всё-таки жизнь ещё дорога.

      Байком, конечно, дело не заканчивается. Я даю себе разрешение на всё, кроме наркотиков. С той оговорочкой, что это «всё» не должно мешать музыке, и не должно задевать других. Святое правило: твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода других. В остальном, делай, что хочешь. Анархия, мать её. Моё тело — моё дело. Ха, тело. Надеюсь, пока не оно. Ещё повоюем. Наверное. Тяга к смерти она как тяга к Михе. У кого, блин, её нет? Но, ради блага собственной башки, лучше этот фетиш держать при себе и даже не думать о воплощении в жизнь. У меня пока ещё работает голова. Воля, разум и ответственность за Миху — три кита, на которых держится крыша Андрея Князева. Ну, теперь уже два кита.

      Следующим в списке идёт селфхарм. Поправочка, контролируемый селфхарм. Никто тут выпиливаться не собирается. Да даже Горшок не собирался тогда у бассейна. Хотел внимания и жилетку, чтобы поплакаться. Андреева вот вполне подойдёт. Чё ему сделается? Князь всё стерпит, для этого в группе и держим. Ну и ещё в статусе литературного раба. А чё, удобно. Не важно кто пишет тексты, главное — кто их поёт. И хоть раз я возражал что-нибудь? Я же просто делал свою работу. И хорошо делал. Горшок, ебать его (черт, нет, это нельзя), вон до сих пор за мой счёт выезжает. Да и пусть выезжает. Забирай все тексты, Мих. И кровь мою тоже забирай. Ты ж её так любил пить, хуле не радуешься? Мне не жаль, я отдам тебе всё, забирай и проваливай в ад.

      Вот примерно это я и думал сидя на бортике ванной, вооружившись бритвой. Ни в какой бассейн я, конечно, не попёрся. Это же, блять, общественное место! И если Миха совсем асоциальный пришелец, то я отдаю себе отчёт, что делаю. Это моя ванная, что хочу, то и ворочу. И отмывать потом тоже сам буду, чтобы Агата не видела. Её я тоже, естественно, не втягиваю. Это только моё. Личное. Моё безумие и ничьё больше.

      Порезы на руках прикольно ноют, когда я откидываюсь на байке назад. Ношу теперь кожанку, даже летом, чтобы никто не видел ровные полосы шрамов. Это только моё. Благо, в Питере почти не бывает жарких дней. А на гастроли, если моя группа кому-нибудь вообще всрётся, свисну у Агатки тональник. Жаль больше не услышу прокуренный смех: «Ты че, Андрюх, тоналка это ж по-пидорски!». А целовать тебя, Мих, значит было не по-пидорски? Или если по пьяни, то сразу не считается? «Князев, на выход, освобождён по амнистии, ввиду смягчающих обстоятельств».

      Агата начинает встречаться с другим мужчиной. Я, как мудрый человек, который хочет сохранить брак, делаю вид, что ничего не замечаю. Она, как тоже не тупая, делает вид, что не замечает моего, как люди это называют, деструктивного поведения. Или, если проще, безумия. Короче, идиллия. Можно ведь так, Миш, ну можно? Можно было не мешать никому жить. Не мешать жить мне. От меня было бы куда больше пользы, если бы я остался при тебе. Был бы твоим вечным литературным рабом. Но и у рабов тоже должны быть какие-никакие условия содержания. Я тексты пишу, вот и не лезь в мои тексты. Хоть раз фанатам они не понравились? Нет? Тогда чего ты взъелся? Пел бы ты лучше и дальше, да собой любовался, а мне дал бы спокойно класть на алтарь твой славы такие цветы, которые я сам выберу. Я весь мир готов был положить к твоим ногам. Не захотел принять крохотное условие, дать маленькую поблажку, чуть-чуть расслабить цепи…? Ну, теперь огребай.

      В какой-то момент я честно разговариваю с женой и прошу не уходить из семьи. Любовь любовью, а не на ней брак держится. А может и не для этого он нужен. Брак — это больше, как столб. В детстве — родители, а когда взрослеешь — жена или муж. (Или муж…) Ты твёрдо стоишь на ногах, пока женат, и голова твоя вряд ли отъедет. Я за свою (светлую?) голову сильно беспокоюсь. Безумие безумием, а мне надо как-то жить.

      Агата всячески отрицает наличие любовника. Я делаю вид, что верю. Она делает вид, что верит, что я верю. Тайно радуюсь, что о разводе никто пока не помышляет. Брак и группа немного заземляют меня, не дают окончательно провалиться в безумие. Не то чтобы мне оно не мило, но немного начинает пугать. Так ты, Миша, в какой-то момент берега попутал? А я не уследил… Хотя с чего я вообще должен был следить?! Я тебе не нянька. Официально снимаю с себя полномочия.

      Вскоре я покупаю себе нормальное лезвие. Резаться той же бритвой, которой бреешься — это как-то противно, всё равно, что себя не уважать. А я это ваше самоуважение только недавно себе обратно отвоевал, нет уж спасибо, не отдам больше. Лезвие красивое, острое, таким себя рассекать не стыдно, даже как-то романтично, что ли. Мне нравится смотреть, как вместе с кровью из меня постепенно вытекает жизнь. Это как наблюдать за собственной смертью и изнутри, и со стороны. Красиво. И нравится, что я знаю, когда остановиться. Что я контролирую умирание. Моя жизнь полностью в моих руках. Захочу — остановлю кровь, когда придёт время. Не захочу… А такого не будет, я же адекватный. Время каждый раз приходит чуть позднее, чем в предыдущий, потому что только так хорошо чувствуется. Но я знаю, когда остановиться. Я думаю головой.

      На запчасти для байка не скуплюсь, хотя по деньгам сейчас туговато. Группа не то, чтобы сильно популярна, да ещё и Горшок со своей истерикой постоянно ставит палки в колёса. Пока не в прямом смысле, а потом будет видно, может и так сделает. Но возвращаться в КиШ я принципиально не собираюсь. Как там говорят про квартиры? Плохонькая, зато своя? Вот так и моя группа.

      Байк и лезвие складываются в какую-то бесконечную канитель драйва. Я пишу музыку, выступаю на концертах, больше для себя самого, потому что один хрен никто толком не приходит, делаю какие-то дела по дому, чтобы соответствовать роли более-менее нормального мужа, катаюсь на байке и режу всё, что относительно безопасно и незаметно можно порезать.

      В какой-то момент Агата всё-таки замечает неладное. Точнее то, что она, по какой-то причине, считает неправильным. Я пытаюсь втолковать, что сколько людей, столько и мнений. Что я не больной, не суицидник, не нарик и даже почти не пью. Разве было бы лучше, если бы я ловил белочку и её колотил? На это она отвечает, что сама бы первая меня поколотила. Мне очень хочется предложить ей так и сделать, но в последний момент я останавливаюсь, потому что такие желания могут быть восприняты обществом неадекватно.

      Агата не верит, что я нормальный, сколько я её не убеждаю. Я не понимаю, сам уже запутался. Я ведь всё контролирую, я здоровый член общества. Я не сумасшедший, просто мне… надо. Безумие само по себе не отталкивает, а наоборот, тянет. Но уж слишком сильно тянет. Так сильно, что становится страшно.

***

      — Про Князя слышно что-нибудь?

      Горшку самому тошно, что он об этом спрашивает. Да будь его воля, никогда бы не вспоминал предателя. Но вот сейчас почему-то ощущение, что ему надо знать. Как будто, если он на секунду отведет взгляд от жизни Князя, с ним может что-нибудь случиться. Как будто Миха должен за ним присматривать, даже если ненавидит, даже если Андрей его предал.

      — Тебе Агата не звонила, да? — с какой-то жалостью спрашивает Поручик, смотря куда угодно, лишь бы не Мише в глаза.

      — Да звонила, блин, — огрызается Горшок. — А чё я сделать-то должен?

      А чё он сделать-то должен? А чё он сделать-то может? А как делать, блин? Это же Андрей всегда всем помогал. Подсказал бы что ли. А, Князь, ты же меня всю жизнь спасал, научи как спасти тебя, я сам, это, не понимаю…

      Звонок от жены предателя Миша хорошо помнит. «Перестань топить Андрея, пожалуйста, — загробным голосом говорит Агата, — С ним что-то страшное происходит, я очень за него боюсь. Ты бы оставил его в покое, а Миш? Пусть играет, что хочет, не настраивай против него людей, он и так после вашего разрыва сам не свой. И ещё, поговорил бы ты с ним, как хорошего человека тебя прошу».

      Миша вовсе не чувствует себя хорошим человеком. А что именно не так с Князем он спросить не решается ни тогда у Агаты, ни теперь у Поручика. Но чувствует сердцем, что что-то неладное, что это может плохо закончится.

      Перед Нашествием Горшок сам не свой. Даже с герычем подвязал от страха за Князя. Да и с творчеством не клеится. Тексты сами как-то не придумываются, а нового текстовика найти не получается. Всё не то. Все они — не Андрей.

      На душе погано. Журналисты пристают, дождь льёт, как из ведра, и даже от алкоголя противно. Миша выпивает бутылку вина просто из принципа. Потому что не будет же он, вечно молодой, вечно пьяный, из-за какого-то там Князя бросать свои многолетние привычки? Перед выходом на сцену надо же, это самое, подзаправиться.

      На сцену Горшок выходит уже не такой задорный и безумный, как раньше. Как будто резко проснулся разум, который спал беспробудным сном лет двадцать. Песня «Мёртвый Анархист» с драйвом не идёт, потому что Мишу пугает слово «мёртвый», «Кукла Колдуна» тоже толком не получается, потому что эту песню очень любил Андрей, а «Воспоминания о былой любви» Горшок в последний момент и вовсе отказывается петь, вместо этого играя на бис «Жаль нет ружья». Да уж, жаль, что его нет, а то Миха бы застрелился уже наконец, или Князева застрелил, чтоб не мучался.

      Андрея он встречает в гримёрке из-за каких-то организаторских перестановок в последний день. А ведь КняZz должен был, по плану, только через два часа выступать. И лучше бы он Андрея таким не видел. Лучше бы он этого не видел…