Жизнь на грани.

      Игры без правил.

      Этим миром я изранен

      Злость по венам –

      Путь к переменам.

      Выбор есть, и он сделан.

      — Арктида «Во все тяжкие»

      В какой-то момент порезов и байка мне становится мало. Это было предсказуемо. Хочется чего-нибудь ещё. Не «чего-нибудь похлеще», а именно чего-нибудь другого, какого-то разнообразия. Выбор у меня остаётся не богатый. Сложно найти что-то драйвовое, но при этом относительно не разрушительное. Все вещества, включая алкоголь (ну что за детский сад, в самом деле?) отметаются сразу, секс тоже не подходит, да и экстремальный спорт… ну что я на спортсмена что ли похож?

      В конце концов, выбор падает на асфиксию. Это тоже почти случайно получается. Какая-то девушка, которую я подцепил после концерта, предложила «разнообразить», а у меня от одного этого слова зрачки так расширились, так что я даже не стал торговаться. Благо, она оказалась не отбитой, а просто придушила меня пару раз и… какой же это был кайф! Одно дело, когда ты сам режешься, тут только от тебя всё зависит, совсем другое, когда твою жизнь контролирует другой человек. Одно только это понравилось мне гораздо больше, чем секс, который, признаться, был настолько бледный, что я даже поверил в мировой заговор о том, что этот ваш секс чересчур все превозносят. Двадцать минут физической активности и разрядка — в сущности всё. А шуму-то было… Но это… Короче говоря, к моей коллекции безумия добавляется третий, коронный экспонат. Хэдлайнер фестиваля, блин…

      А хэдлайнер Нашествия у нас сегодня Миха. Наверное, рад до чёртиков, что утёр мне нос. Ну ладно, че, пусть позлорадствует. Мне повезёт, если на мой концерт придёт хотя бы треть тех, кто сейчас так беснуется под Горшка. Ещё и сразу после него выступать поставили. Чтобы уж совсем добить, видимо. Чтобы на контрасте. Ничё-ничё. Плохонькая, зато своя.

      Тоналка Агаты не особо-то помогает. Я, честно говоря, ожидал, что она скроет вообще всё и я буду выглядеть полностью чистым. А она так, слегка маскирует, но если приглядеться… Хотя кому больно надо приглядываться? Но всё равно обидно, даже тут какое-то наебалово.

      Какая-то девушка, непонятно как пробравшаяся в гримёрку, кидается мне на шею с восхищенным: «Боже мой, вы Андрей Князев!». Сильно льстит и я решаю, что почему бы и нет. Человек же старался, тем более симпатичная, от чего приятную девушку не порадовать, а заодно не порадоваться самому? Поэтому без долгих раздумий притягиваю девушку к себе. Поцелуй выходит неплохим, но каким-то безвкусным. Ничего. Как будто к горлышку бутылки присосался, но там хотя бы пиво вкусное. Наверное, это потому, что чувств нет, но нормы приличия соблюсти всё равно надо, так что целуемся достаточно долго, чтобы просьба придушить выглядела относительно по ситуации. Девушка охотно соглашается. Будь я фанаткой, тоже не упустил бы шанс сжать руку на шее у кумира. Но одной руки, наверное, не хватит, поэтому прошу сразу двумя.

      — А вдруг я убью тебя случайно, ты чего?

      — Трупов не убить, — усмехаюсь в ответ, прижимаясь к стене, чтобы была точка опоры.

      — Ну ладно, ты только сигналь, если переборщу.

      — Конечно.

      Разумеется. Я же не псих. Я всё контролирую.

      Девушка, блин, в этом хороша. Только ногти острые и в кожу впиваются, но это даже приятно, интересные ощущения. Ощущения… Чувства… Эмоции… Новое, новое, новое… Как же хочется ещё. Сам не знаю, чего именно мне хочется. Но я так изголодался по настоящей жизни. Хочется жизни. Хочется смерти. Хочется всего. Это лучше, чем поцелуи, это лучше, чем секс. Это даже лучше, чем байк и порезы. Очень вовремя вспоминаю о порезах. Пытаюсь натянуть кожу на руке, чтобы почувствовать едва-заметную приятную боль. И в этот момент с ужасом понимаю, что не могу пошевелиться. Страх, тёплой волной с трупным запахом, проходит сквозь тело. Как подать гребаный сигнал, если ни один мускул не фурычет? Да и голова еле соображает. Я не хочу умирать… Не понимаю, я ведь всё контролировал, тщательно выверял степень безумия, чтобы нормально функционировать. Где я просчитался? Неужели я умру вот так? «Андрей Князев скончался от асфиксии прямо перед дебютом сольного проекта на Нашествии». Вот это будут заголовки! Чё, Мих, не успел первый, да? Посмотрим, как ты запоёшь, когда увидишь моё бездыханное тело. Ой, бля, бездыханное, как в тему-то аж ржачно, жаль не выйдет посмеяться напоследок. Зато первый и единственный альбом КняZz разлетится в мгновение ока. Как только умру, все сразу меня полюбят и будут жалеть, что при жизни не оценили. Чё, обосрался, Мих? Хоть где-то я тебя опередил. До конца жизни ведь будешь локти кусать, а Мих. Дурак ты, Мих. Чё ж ты меня не любил-то никогда? Миха… Миха?

      — Эй, отцепись от него, ты че, блин, делаешь?!

***

      Лучше бы Горшок этого не видел. Ощущение, как будто он в дверной глазок во время брачной ночи подглядел, или как будто запустил родительскую кассету с надписью «Не трогать». Короче ощущения, что окунулся в дерьмо. Век бы Миша не видел эту грязь. Но это же Андрюха, его Андрюха, нельзя с ним так, ну ё-моё.

      С минуту Миша тупо смотрит на то, как полуголая девица душит его лучшего друга, попутно лапая везде, где может дотянуться. Дорвалась, блин, ведьма. Мишу пронзает злость, вкупе с ещё каким-то ярким чувством. Да он убить готов и девицу, и гребаного Андрея, который чем, блять, вообще думал?! Руки все исполосаные, дрожащий голос Агатки, альбом ещё этот, сольный. Да хоть сто сольников пусть пишет, только бы не разрушал себя, только бы прекратил.

      — Эй, отцепись от него, ты че, блин, делаешь?!

      Миша с силой отдирает девицу от Андрея, игнорируя возмущенное «он вообще-то сам так хотел». Хотел он. Миша тоже, может, много чё хочет.

      — Князь, Князь, эй, ты чё?

      Миша лупит друга по щекам, стараясь привести в чувства. Девица уже куда-то смылась, и скатертью дорожка. Когда паника начинает чёрной тенью подступать к плечу Горшенёва, Андрей, наконец, просыпается. Слава Богу, просыпается.

      — Ты… блин. Напугал меня. Чё творишь, а?

      У Миши никогда не получалось красиво выражаться. Если надо было что-то такое сказануть, это всегда делал Князь. Андрей всегда вытаскивал, успокаивал, приводил в чувство, когда Миху заносило. А тут… Тут Горшок совсем потерялся. И страшно было так невыносимо. Так было за него страшно, что все обиды мигом забылись и захотелось уже не только сольник, вообще группу ему отдать, только бы он жил, только бы дышал.

      — Чё, Горшок, спёкся?

      Андрей диковато улыбается с вызовом глядя Михе в глаза. Лицо у него такое довольное, словно он познал истинный кайф, словно рай увидел. Одной ногой ведь там и был. Дурачина.

      — Это чё вообще было нахрен?! Ты, Андрюх, совсем охренел? Жизнь не мила?

      — Я всё контролирую, — заливаясь истеричным смехом выдавливает Князь по слову, всё также не сводя с Горшенёва глаз.

      — Да ты себя вообще слышишь? Чё ты там контролируешь? А если б она придушила тебя, ты подумал чё с Агаткой бы было? А что со мной бы было, подумал, а?!

      Мишу несёт. Гнев застилает глаза, и он уже почти себя не контролирует. Миша с силой поднимает Андрея, как какой-нибудь мешок картошки, и вжимает в стену, с готовностью врезать ему в любую минуту. Так хочется выбить из него всю дурь. Чтобы перестал уже тут шапито устраивать.

      — Миш, успокойся, а? Чего истеришь?

      Снисходительный тон злит ещё больше. Да что он о себе возомнил? Князем назвался, так теперь командовать можно? Миша из последних сил держится, чтобы не начать тут же до крови выбивать дурь. Почему-то делать больно Андрюхе не хочется. Почему-то кажется, что Миха и без того в каждом его порезе виноват.

      — Мне не нужна твоя помощь, — продолжает Андрей.

      — Да нет, нужна.

      — Нет, Мих. Это тебе моя помощь была постоянно нужна. Это ты один не справлялся. А я прекрасно функционирую.

      — Да где ты функционируешь, ё-моё? Это нормально, по-твоему, вот так со смертью играть? Да ты же всех вокруг перепугал, эгоист, блин, хренов.

      Миша не знает, чего он ждёт, в ответ на эту тираду. Может раскаяния, а может оправданий. В крайнем случае он рассчитывает быть посланным нахуй. Но на истеричный смех, перетекающий в слёзы, а потом обратно, он явно не рассчитывает.

      Андрей смотрит на него такими глазами, как будто Миша самый тупой из всех, кого он когда-либо встречал. И спустя минуту Горшок, наконец, понимает в чём именно он, по мнению Андрея, тупой.

      — Знаешь, как говорят, Миш? За другим соломинку увидишь, за собой бревно не разглядишь. Некомфортно тебе, да? Страшно?

      Миша стремительно бледнеет и делает два шага назад, словно Андрей собирается его бить. Хотя, по сути, уже бьет. Словами. И, кажется, он давно положил на принцип «не бей лежачего». На что он только в последнее время не положил.

      Перед глазами пробегает вся жизнь. Каждый момент, начиная с разговора с Шутом на крыше Юбилейного и заканчивая последним срывом. Каждый раз Князь его вытаскивал и смотрел глазами такими страшными, как будто саму смерть видел. Её видимо не разглядишь, когда к она тебе самому приходит, только со стороны увидеть можно. Губы начинают дрожать. Как же непривычно видеть такого Князя. Безумного, какого-то раскуроченного, совсем-совсем другого.

      — Это волшебно, Миш. Это настоящая жизнь, а не твои наркотики. Просто это с умом надо. Рассчитать, когда и где можно, и чтобы другим не мешать.

      — А если ты случайно сдохнешь по дороге? Об этом ты подумал, а? Немешатель херов. Умирать нравится?!

      Вновь взбешенный Горшок подходит ближе и впечатывает кулак в стену, чуть правее головы Андрея, а потом, сам не отдавая себе отчёт, что делает, хватает его за горло, желая, видимо, припугнуть.

      И зря он это делает. Как же зря.

      — Давай, Миш.

      Андрей призывно откидывает голову назад, так что его шея полностью помещается в руке Горшенёва.

      — Ты спятил что ли? Не собираюсь я тебя душить! Тебе пять минут назад чё мало было?!

      — Маааало… — отзывается Андрей, бешено улыбаясь.

      И в этот момент Горшок проигрывает. Это протяжное «маааало» окончательно вышибает башку. И вот теперь уже Мише хочется сделать с Андреем именно то, о чём он просит. А сдерживаться он никогда не умел. Рассудительность была по Андреевой части. До недавнего момента.

      И он делает. Сначала слабо, потом сильнее, а потом сжимает так, что на лице у Андрея вздувается вена, а тело полностью прижимается к стене. Он смотрит на Мишу в упор, из последних сил не закрывая глаза, как будто знает, что стоит закрыть — и его тут же отпустят. Его шея такая тёплая, неужто вся кожа также горит? Миша касается щеки, потом лба, потом губ и на них задерживает руку чуть дольше. Расфокусированный взгляд Андрея в эту секунду обретает некую осмысленность, но разобрать его не получается. На это переводчик нужен. А переводчик у них Андрей. Был когда-то.

      Миша и не знал, что власть может быть такой притягательной. Он ведь, по сути, сейчас всё, что угодно может делать с Андреем. Захочет — отпустит, захочет — убьёт. Ясно, что это статья. К тому же, он никогда не причинит вред Андрею Князеву. Лучше себе. Это Миша, только сейчас понимает. Всегда знал, но лишь теперь осознал. Но сама возможность. Сам факт того, что в его руках чужая жизнь. Нет, не чужая, родная жизнь, открывает какой-то немыслимый спектр эмоций.

      Миша отпускает руку раньше, чем хочется. И раньше, чем Андрей закрывает глаза. Но не затем, чтобы остановиться, а затем, чтобы продолжить. Он впивается в губы Андрея лишь частично соображая, что делает. Какая-то часть кричит, что это не нормально и вообще по-пидорски, но более сильная половина Миши, которая так боялась потерять Князя, что готова была придушить его лично, лишь бы другим не досталось, одерживает верх. Сладкие губы с привкусом соли. Миша не знает, что такое оксюморон. Даже если бы Князь обмазал губы горчицей, Горшок бы всё равно твердил, что они сладкие. Просто это же Андрей. Такой знакомый и понятный Андрей Князев. Они же, блин, бок о бок всё это время. Король и Шут. Князь и Горшок. По отдельности-то как теперь, если всё время были вместе? И это вот «всё время вместе» хочется выпить из губ Андрея, вытянуть вместе с его психами, которые он, походу, у Миши под шумок стырил, забрал с собой, уходя из группы. Вернуть обратно, заорать: «Это моё, у тебя своё есть, не учили что ли, что воровать не хорошо?» Вжать Андрея в стену ещё сильнее, чтоб до боли. И Миша себя не сдерживает. Не сейчас. Хотел смерти, Андрюш? А как тебе жизнь?

      Миша отпускает Андрея, когда слышит со стороны сцены крики фанатов, требующих Князя. Миша злится. Конечно злится. Обида никуда не делась. Не исчезла со случайным поцелуем в гримёрке, не стёрлась ластиком, как очередной неправильный чертёж в реставрационке. Но он обещает себе перестать топить Князя. Никакой больше грязной игры. Только честное соперничество.

      — Иди, чокнутый, фанаты ждут, — улыбается Горшок Андрею в губы.

      Он больше не хочет говорить ему слова на «п». Не пидор, не предатель. Пусть Андрей будет просто Андреем. И, пожалуйста, пусть он станет прежним собой.

***

      Я сегодня чуть не умер дважды. Первый раз, когда меня почти задушила фанатка, у которой я даже не успел спросить имя. А второй раз, когда Миша меня поцеловал. Ёбаный ты шут, Горшок. А губы твои… Как самое вкусное вино из погребов Испании. Твои губы как жидкий огонь, твои губы, как безумие. А оно, в последнее время, по моей части. Миша, Миша, ну вот чё ты со мной делаешь?

      — Иди, чокнутый, фанаты ждут.

      Какой у него голос нежный. Разложить бы его прямо здесь, в этой гримёрке. А фанаты пусть ещё подождут, не страшно. Тем более, стараниями Миши, у меня их не то, чтобы много. А он своими истериками и последних скоро распугает. Ничто не забыто, Миш. Один поцелуй вряд ли что-то починит. И всё-таки у меня нет сил тебя ненавидеть. Да и не надо мне оно.

      Губы дрожат, а тело немного шатает. Кривая ядовитая улыбка сама вырастает на моём лице, как сорняк на только что прополотой грядке. Я резко, чувственно провожу рукой от Мишиного затылка по подбородку и до ключицы, и отхожу, как будто сам давно хотел уйти. Он впивает в меня нечитаемый взгляд. Я отхожу спиной вперёд ни сводя с Миши глаз. Хочется насмотреться, пока не рассеялся морок. Этот придурок, как только расслабится и проведёт у себя в голове элементарный анализ произошедшего, тут же по новой заведёт шарманку про пидора и предателя. Поэтому лучше свалить на сцену, пока он не очухался. Когда я вернусь, Михи здесь уже не будет. Я делаю три изящных оборота правой рукой и замираю в издевательском поклоне. Миша смотрит в немом замешательстве, а я посылаю ему воздушный поцелуй и ухожу на сцену. Один пусть со своими демонами мается, а мне стесняться нечего.

      Так иногда хорошо делать что-то импульсивное, странное, то, чего от тебя никто не ждёт. Маска праведника, апостола, блять, Андрея, мне уже надоела порядком. Эта личность стёрлась, обветшала, устарела. Перед вами новый Андрей Князев, который делает, что хочет и не собирается останавливаться. Перед вами Андрей Князев, который теперь сам по себе. Вкус свободы такой же сладкий как вкус губ того, с кем я больше не стану играть в игры. Я выступаю на Нашествии, а не в цирке, Миш. Я ничего не забыл, но вражды с тобой я не хочу. Только честное соперничество.

      Зал разражается аплодисментами, а я начинаю первую песню. Порезы под слоем тоналки приятно саднят. После концерта я сделаю ещё парочку. А может попрошу кого-нибудь меня придушить. Конечно, с Мишей это была разовая акция, но добровольцев тут хоть отбавляй. Он может осуждающе посмотреть, если захочет, но я никому не мешаю. Я буду делать то, что хочу. И нет, это не делает меня сумасшедшим. Безумие не управляет мной до тех пор, пока я управляю им. А я всё контролирую.

      Я всё контролирую…