Вокруг было столько шумных заведений, что Дилюк долго не мог решить в какое зайти. А когда наконец выбрал, то никак не мог решиться. Будто стоит ему открыть дверь – и дом исчезнет для него навсегда, оборвётся какая-то невидимая, последняя нить, ещё тянущаяся к нему из фамильного гобелена. Но ведь это то, чего он отчаянно добивался… Чего он хотел, что он сделал…
Вот и всё. Из кабака вытолкали полуживого пьяницу, и Дилюк скользнул внутрь, пока не успела захлопнуться до конца дверь за синюшным телом в потрёпанной одежде. Вот и всё – натянулась и лопнула. Вот и всё – никакой Дилюк больше не наследник рода Рагнвиндр, теперь уже наверняка. Он теперь один из этих суровых, неопрятных, пьяных мужиков, стучащих кружками о столы. Он будет горланить с ними песни и пить то же пиво, звучно поругиваясь, будет играть в карты и кости и когда-нибудь оставит кого-то из них без гроша и последней рубахи. Привыкнет к едкому дыму и, может, даже обзаведётся наконец трубкой, станет курить с тем же важным видом, с каким делал это отец. Впрочем, нет: как отец – Дилюк не станет ни в чём и никогда.
Но и на мужиков вокруг он пока не походил, и оттого не знал куда приткнуться, куда деть себя. Он всё же надеялся, что выглядит достаточно уверенно и по-свойски, однако все смотрели как-то странно, когда он проходил мимо. Их мутные, покрасневшие и пожелтевшие глаза на распухших, как бы ожабелых – рыхлых, с бородавками и оспинами лицах не внушали ничего кроме тревоги. И гнать её Дилюк не собирался, ибо если он что и понял, сбежав из дома, так это что надо всегда держать ухо востро. Именно это, пожалуй, не позволяя своевольно подсесть к кому бы то ни было, выдавало в нём чужака, этакого осла среди быков. «Сперва просто спрошу у хозяйки чего-нибудь выпить», — сказал он себе, полагая, будто так его заминка обретёт более естественный характер.
— Эй, рыжий! — послышалось прежде, чем он успел добраться до прилавка.
Дилюк стал нервно крутить головой по сторонам, выискивая крикуна, часть народа скучающе заозиралась тоже. Может, всё-таки звали не его? Да, должно быть, он зря воспринял на свой счёт, к тому же кому он тут сдался… Дилюк пересёкся взглядом с пареньком, одиноко сидевшим за столиком в углу. Тот махнул рукой и мигом развеял всякую надежду:
— Да, я тебе говорю! Ну же, рыжий, иди сюда! Мёртвым дедом клянусь – не кусаюсь!
Дилюк заколебался. Ага, как же, не кусается, так он и поверил. Однако это молодое, загорелое, кажется, не тронутое оспой и отчего-то улыбчивое лицо было привлекательнее любого другого вокруг, пусть правый глаз скрывала повязка – ей-богу, сущая мелочь. И если, только бы выглядеть естественно, Дилюку непременно придётся разделись одну скамью с кем-то, так лучше с этим парнем, носящим синюю жилетку на голое тело, чем с огромным, раскрасневшимся от выпитого мужиком, которого в случае чего голыми руками не осилить, или исхудалым, длинным, неопределённого возраста человеком с сильно запавшим носом, или… Перечислять можно бесконечно долго, но ничего лучше, пожалуй, взаправду не найти.
Только Дилюк приземлился на скамью, перед ним тут же образовалась пузатая кружка, заполненная мутноватым пивом лишь на треть. «Угощайся!» — гордо заявил пока ещё незнакомец и с чувством хлопнул по плечу. Дилюк, фыркнув, дёрнулся, сбрасывая чужую обнаглевшую руку. Незнакомец нисколько не смутился, сухие, истрескавшиеся губы растягивались в широкой улыбке.
— Отказываешься от пива что ль? Ну ты, рыжий, чудак! — хохотнул он.
Дилюк угрюмо глянул исподлобья. Сосед начинал казаться излишне напористым, явно сидел один неспроста. Вот вам и «ухо востро».
— А теперь вовсе дуешься. Дьявол тебя побери, ты точно чудной! Хотя потому ты мне приглянулся, сразу видно, что-то с тобой не то. Ну ещё волосы у тебя красивые, ну такие все рыжие, вьются, — протянул как-то мечтательно. Дилюку ох как не нравился этот тон.
— А в тебе я ничего примечательного не вижу, — огрызнулся он.
— Чего не видишь? — переспросил незнакомец, подняв бровь и сложив рот буквой «о». Дилюку казалось, тот издевается, хоть среди гама немудрено не расслышать его угрюмого ворчания. Деваться, впрочем, особенно некуда, и Дилюк готов был повториться, наступая гордости на глотку. Но вдруг незнакомец будто запоздало понял его слова: — Ах, это! Да и ладно, чёрт бы со мной. — Он вдруг приобнял Дилюка за плечи и вместе с ним чуть пригнулся к столу. — Видишь вон того мужика в углу? Его прозвали одноногим, хотя с ногами у него в порядке – две. А знаешь за что?
Дилюк и не думал, что в этот вечер будет так искренне смеяться. Но история, которую поведал ему незнакомец — этот уже скорее полузнакомый человек — была из тех, какие способны вызвать приступ хохота у любого, кто их услышит, а уж если предположить, что правды в ней было хотя бы на треть, – перестать гоготать над ней уже невозможно.
— Между прочим, от пива я не отказывался, — сообщил Дилюк, насмеявшись вдоволь.
— Значит, не отказывался? На свою порцию претендуешь? Рыжий, ты не промах, потому, наверное, выглядишь так, будто у тебя всегда есть деньги, — усмешку он спрятал в кружке, выливая в себя последние капли пива. И крикнул куда-то в пустоту, чтобы им притащили ещё.
Им и принесли. Грубо опустили на стол две полные кружки, в которых коричневатая волна перекатывалась от края к краю. Но Дилюк не следил за шальной каплей, скатывающейся по пузатому боку на стол, он не мог оторваться от руки официантки, скользил взглядом от её жёлтых ногтей с чернотой под ними к припухшему запястью и дальше – по тёмным волоскам до обнажённого локтя и чуть-чуть повыше, пока не начинался рукавчик.
— За знакомство! — задорно провозгласил незнакомец, стукнув своей кружкой по Дилюковой так, что часть напитка перебралась из одной в другую, вскоре и со дна сорвалось пару капель. А когда он пил, запрокинув голову, такие же мельком убегали с уголков рта, размазываясь влажной дорожкой по залюбленной солнцем коже.
Дилюк решил не отставать. Он сделал крупный глоток и случайно в нём захлебнулся, закашлялся. Сосед только посмеялся над ним. Справившись с першением в горле, Дилюк выпил ещё, скупо отметив, что это не пиво, а как есть «ослиная моча». Хоть мутное от всплывающего при встряске осадка местное варево ему действительно не нравилось, в сравнении он был совсем не уверен, но этот одноглазый парнишка весело с ним согласился.
Мало-помалу меж ними завязался разговор. Вернее, Дилюк больше слушал, чем говорил сам, но без конца смеялся, и так же без конца просил подлить. И женские руки, периодически повторяющиеся, лили до краёв, а иногда и немного за них, отвлёкшись на других посетителей – все как один беспросветные пьяницы. Сейчас они все нравились Дилюку ещё менее прежнего, зато парнишка рядом становился только интереснее. Уже невозможно считать его «незнакомцем», его кособокая улыбка и пошленькие шутки существовали не чуть больше часа, а целую вечность. Не просто собеседник – символ настоящей свободы! Может, Дилюк станет как он, таким же задорным и приятным, а вовсе не таким, каким уже представил себя: постаревшим, перекошенным, метающим ножи с другими мужиками и смеющимся сквозь кашель, потирающим невесть с чего придуманный шрам на лице. И каким бы в итоге он ни вышел, отец уже ничего не сможет с этим поделать!
— Слушай, а скажи-ка, рыжее солнце, как нас зовут-то, м? Небось что-нибудь вычурное…
Пренебрежительное «рыжий» (ровно как и это новоизобретённое «рыжее солнце», ощущавшееся лимоном на кончике языка) Дилюку не нравилось, но вот теперь у него спросили имя, и он совершенно растерялся. Может ли он честно назвать имя, данное ему при рождении отцом, или стоит напрячь хмельную голову и в дополнение к новой жизни придумать другое прозвище?
— Ди… Нет, вообще-то моё имя…— Дилюк запнулся. Ничего решительно нового он придумать не мог, и посчитал, что лучшая защита – нападение: — Тебя самого как зовут? Позвал за стол и не представился, да разве можно!
— Кэйа. — Этот теперь уже знакомый человек улыбнулся, назвавшись с лёгкостью, о которой Дилюку оставалось лишь мечтать. — А ты значит Крошка Ди?
Крошка? Крошка Ди? Такой гадости бывший Рагнвиндр в свою сторону слышать не желал.
— Дилюк! — сознался он, ударив кулаком по столу от избытка чувств. Осознав, как удивлённо таращится на него новый знакомый, он осознал и то, что погорячился. Убрав руку со стола и уперев взгляд куда-то подальше в зал, где грохнула перед чьей-то мордой кружка, поспешил добавить: — Зови меня Дилюк. Пожалуйста.
— Ди-люк, — по слогам и на распев протянул Кэйа. — Этак ты можешь быть и Крошка Ди, и Люк, или ДиКей, или… Дюк, например? О, или Большой Дик. Нет-нет, ты не подумай, Дилюк так Дилюк. Мне тоже не по нраву, когда меня как-то сильно коверкают. Меня часто зовут Каем, но это ещё ничего, помнится, я был как-то Йошей.
Дилюк кивнул. «Кай» в самом деле ещё куда ни шло. «Кэйа, Кэйа, Кэ-йа, Кэйа», – повторил про себя Дилюк несколько раз, чтобы запомнить наверняка. Ведь в самом деле неприятно, когда с твоим именем самовольничают, переплавляют его из добротного клинка в бесформенную железную пластину.
Мимо пробегала, стирая пот со лба, официантка – молодая, пышногрудая женщина в юбчонке, не скрывающей за тонкой тканью очертаний её округлых бёдер. Дилюк не успел прилипнуть к ней взглядом, она с недоступной человеку быстротой растворилась, и искать её он не захотел, выронив интерес так же скоро, как подобрал, будто он вовсе был не его, а чей-то чужой, найденный.
— Чувствуешь пахнет сладко?
Дилюк чуть не повалился со скамьи назад от неожиданности. Лицо Кэйи находилось близко-близко к его собственному, и тот дёргал ноздрями, принюхивался как-то по собачьи.
— Она точно чем-то намазалась! Какие-то вкусные цветы.
В ответ Дилюк глупо хихикнул. Его нос давно уже не улавливал никаких запахов. Пот, дерево и масло, воск, дым табака, спирт – всё, почувствованное Дилюком с порога, пропало, потерялось и даже не пыталось чем-либо заменяться. Но раз Кэйа говорит, что официантка оставляет цветочный след, значит, так оно и есть. Куда уж спорить тому, кто едва ли чувствовал хоть что-то кроме жара на щеках. Впрочем, нет, Дилюк слышал крепкий аромат от Кэйи, не разбирал, что входило в него, но всё вместе оно собиралось в нечто мужское, тяжёлое, почти удушливое, однако притягательное. Хотя если подумать, то это что-то о смеси ореха, алкоголя и морской соли вперемешку с водорослями… Думать Дилюку определённо не стоило.
Через хохот и песни прорвался отчаянный женский визг. Дилюк вздрогнул, этот высокий звук пробрал его до костей, и он обернулся на него. Хрупкая на вид девчонка, одна из официанток, пыталась избавиться от стискивающих талию мужских рук, отодвинуться от прижавшегося к ней бородатого лица. Дилюк догадавшись, что ей, должно быть, неприятно, мысленно посоветовал покрепче вцепиться в поднос и, размахнувшись как следует, шарахнуть обидчика по голове. Это было бы так просто и эффективно, но девчонка почему-то ничего не делала, и никто другой не спешил выхватить у неё поднос – ни чтобы оторвать от её живота красную морду, ни чтобы эту же морду обезопасить. Только бездействие и ехидный хохот.
— Эй, отцепись от девчушки! — раздался громкий голос полной женщины за прилавком. — Уж ладно бы ты ей понравился: заплати за комнату – и Господь с вами! А так чего ты к моим девкам цепляешься?
— Так ведь я ей и нравлюсь, так она на меня весь вечер глядела, а теперь скромничает!
— Боже мой, да что ты говоришь! Альберт, ты себя в зеркало хоть раз видел? Да ты урод каких поискать! Богом клянусь, смотрю на тебя – так и тянет блевать! Ещё и кошелёк у тебя вечно пустой, или ты думаешь я не помню, сколько ты мне задолжал? Сиди-ка ты тихо, криворогий чёрт, а то мигом вылетишь за дверь.
Альберт стушевался и отодвинулся от официантки подальше, боясь и взгляд на неё поднять. В его сторону мигом полетели куча язвительных комментариев, вторящих словам хозяйки о его уродстве. Едва не весь кабак потешался над ним, и даже музыкант с гитарой принялся на ходу сочинять о нём куплетики с нехитрой рифмой, за что сыскал всеобщее одобрение. Дилюку нравилось тоже, да и Кэйа надрывал живот, правда, совсем не долго.
История Альберта быстро потеряла для Кэйи привлекательность, однако открыла какую-то дверь в его душе и сознании, и в голубом глазу промелькнул отсвет какой-то дьявольской идеи, некой, должно быть, авантюры. Или это всего-то отражалось непостоянное пламя свечей? Так или иначе Кэйа выглядел воодушевлённым и хитрым – опьяневший, неловкий в движениях лис, тянущий лапку в курятник.
— А пошли наверх, а? — предложил он. — Я заплачу за комнату.
— Нет, что ты, я и сам мог бы… — «заплатить за комнату», – хотел сказать Дилюк. Однако прикусил язык вовремя вспомнив, что без гроша в кармане. Или не очень-то «вовремя», учитывая, сколько выпил. — Впрочем, забудь. Спасибо.
Сбегая из дома, Дилюк, как сын расчётливого торговца, прихватил с собой несколько драгоценностей и полный кошель, справедливо полагая, что новая и свободная жизнь потребует денежных затрат, однако всё равно оказался в дураках. Контрабандисты, согласившиеся взять его с собой, просили за проезд неоправданно крупную, но вполне имеющуюся у Дилюка сумму, казалось, ничего лучше всё равно не найти, и он опрометчиво согласился. Но никто не предупреждал, что стоит команде пронюхать, сколько у него оставалось ещё, и плата резко возрастёт. На бриге, идущем полным ходом, увы, выбирать особо не приходится: либо играешь по чужим правилам, либо – за борт. И то, вероятно, уже остывшим и без единой ценной вещи. Так Дилюку пришлось расстаться не просто со всеми до единой монетами, а ещё с фамильным кольцом, жемчужной серёжкой, часами на цепочке и материной брошью. И это отделяло его от дома сильнее расстояний синих морей и дрянных кабаков. Отец никогда не простил бы того, как его – впрочем, уже едва ли – сын обошёлся с памятью о собственной же матушке. Бессмысленно, однако, представлять себе отцовский гнев, коли не собираешься возвращаться. Да и не на что было бы.
Так или иначе Дилюк сегодня на мели, и если кто-то другой оплатит ему какой-никакой ночлег – глупо отказываться. Только поблагодарить и вежливо улыбнуться, в гордость, дай Бог, он сыграет когда-нибудь потом.
Кэйа в один глоток осушил кружку и резко встал из-за стола. Обошёл Дилюка кругом и склонился над ним, обнажая зубы в кривой, однако не лишённой шарма улыбке. Отчего покосило так молодое, загорелое лицо: от опьянения или чего ещё – Дилюк не знал, да и думать уже как-то некогда, ведь его несколько грубовато тащат вверх за локоть. Ничего ловкого из двух захмелевших молодых людей, конечно же, не выходит, никакой грации, а только лишь едва не свалившиеся друг на друга юнцы, посмеивающиеся столь же нелепо. Кэйа ведёт Дилюка, крепко за запястье схватив, мимо людей и столов, что-то где-то ударяется, может, ломается, кто-то смеётся, откуда-то разносится музыка по всем углам.
— Постой, — просит Дилюк, дёрнув рукой на себя, прекращая шаг.
— Чего? — оборачивается Кэйа.
— Сколько тебе? — Столкнувшись с непониманием Дилюк повторяет снова, хоть уже считает вопрос нелепым и неуместным: — Сколько тебе лет?
— Семнадцать! — Кэйа гордо расправляет плечи, но скоро снова сутулится и, краснея, добавляет: — Ну почти…
А Дилюк ведь думал будто бы Кэйа постарше, а ему, оказывается, «почти», даром что повыше. Дилюк почувствовал необоснованную гордость за то, что справлял семнадцатилетие несколько месяцев назад, незадолго до побега. Ликование, должно быть, некоторым образом сказалось на лице, потому что Кэйа, отвернувшись, пробурчал:
— Так, может, пошли уже?
— Ну идём, «почти семнадцать», — не без насмешки согласился Дилюк. Как же он радовался своему не почти!
Кэйа оборачивается лукаво, без намёка на обиду.
— Мал, да удал, — бросает он через плечо.
И вот люди проносятся мимо быстрее и быстрее, и в конце концов Дилюк, чтобы не упасть, хватается за шаткие перила, за что, кажется, малюсенькая щепочка обращается занозой в его ладони.
Сердце отчего-то билось бешено, и дело было не только в том, как быстро они взбегали по лестнице. Резкая диагональ высоких ступеней, лихо обходящаяся с коленями, едва ли причастна. Тут всё сложнее – тут некоторое особое помутнение рассудка, объяснимое, может, излишком хмеля в крови.
Кэйа не без труда, с журчащими ругательствами, открыл дверь, и Дилюк, привыкший уже к тому, как спешно всё проносилось мимо, приготовился забежать в комнату сразу же за Кэйей, наступая, что называется, на пятки. Но его замысел прервали, не позволив и на полшага исполнить. «Подожди-ка пока» – вот и всё что сказал Кэйа, отпихнув локтем Дилюка, дышащего в затылок, и занырнув за дверь в одиночку. Всё как-то потеряло скорость, стало статичным и основательным, как разделивший их кусок дерева на скрипучих петлях. Сходя с ума от скуки, Дилюк принялся ковырять ладонь, надеясь вытащить занозу. Не сразу, но получилось, и чем занять себя теперь – не ясно.
«Сколько ещё ты будешь там торчать?!» — Дилюку показалось сперва, будто бы он сам сказал это, но нет, далёкий голос, чуть приглушённый закрытой дверью, принадлежал Кэйе. Значит, нет нужды бродить по коридору, бестолково протаскивая руку по стене? Дилюк сглатывает и зачем-то стучит, прежде чем войти.
Едва он переступает порог, сердце, сделав петлю к самому горлу, ухает вниз, слюна кажется такой вязкой, будто впитала в себя осадок всех опустошённых кружек. Ещё мгновение назад Дилюк, ощущая тяжесть век, был уверен, что страшно хочет спать, но теперь, выхватив взглядом в тёмной комнате кровать, не думал смыкать глаз. Кэйа, упрятав лицо в подушку, лежал повёрнутый на живот, ни единый кусок ткани не скрывал его тело. Не скрывал совершенно, ни единого сантиметра от пяток до острых лопаток и распушенного куцего хвоста.
— Ну и чего ты там мнёшься? Скажи ещё не нравлюсь! — Кэйа повернул голову (а повязка-то на месте!) и серьёзно глянул на Дилюка. Но уткнулся обратно, стоило тому сделать всего шаг.
Дилюк не понимал, отчего идти так тяжело, отчего тело кажется деревянным. И только оказавшись у самого края кровать, сообразил – в его хмельной голове к азарту примешивается страх. Он ведь никогда не пробовал чего-то такого с мужчиной… Но смотря теперь на Кэйю, хотел испробовать сполна, да не знал, как подступиться. Кэйа дышал так шумно…
Прикоснуться. Очень хотелось. Повинуясь желанию, Дилюк скользит рукой по простыни, кончики пальцев оказываются зажаты между кроватью и Кэйей. Они надавливают на выступающую косточку, её ощущать – особое упоение. Кэйа воспринимает это по-своему, находя в этом призыв к действию, он приподнимается, подтаскивая колени – встаёт на четвереньки.
— Только как-то аккуратнее что ль… И за волосы сильно не тяни, — выдыхает он, мотнув головой и немного прогнув спину.
Дилюку эти границы дозволенного не ясны, размыты, он и рад бы осмыслить, но они ускользают половчее шустрых официанток. Он идёт на эксперимент, дабы выяснить и уяснить, о чём толкует Кэйа. Дилюк кладёт руку на тёмную макушку и сжимает пальцы – волосы натягиваются у самых корней.
— Так не слишком сильно, м? — уточняет, нагнувшись поближе, беспокоясь, что иначе Кэйа не услышит его севший голос. Тогда, впрочем, он, наверное, не различит в нём и дрожи.
— Сойдёт, — снова вперемешку с резким выдохом.
Под коленом прогибается и скрипит. Дилюк отвлекается на звук, а потому долго задерживается вот так: с одной только ногой на кровати. Взглядом он скользит от собственного неприличия вдоль бедра, а затем уже по чужим. В который раз шумно сглатывает – в горле так сухо, кажется, и несколько вёдер воды ничего не поправят. На кровать Дилюк всё же забирается, та всё так же поругивается и прогибается. Перед ним обнажённая спина и за ней голова, ругающаяся громче и ярче. Этот парнишка, почти семнадцати лет, стал открытием, новизной, тёплой и приятной. Неловкость, страх, азарт и неопытность. За промедлениями порывистость и случайная грубость. Всё укутано в ночной мрак: упавшая на кровать грудь, оттянутые волосы, и чуть позже – измаранная простынь.
Дилюк не то чтобы уснул, но крепко задремал, потеряв момент, когда же его сознание перестало связываться с реальностью. Он будто вынырнул из озера с ледяной водой, реальность сама нашла его, вторглась в него, кинув в жар. Кэйа копошился у двери, натягивая обувь.
— Уходишь? — прохрипел Дилюк.
Кэйа вздрогнул. Он, должно быть, рассчитывал прощать со спящим Дилюком.
— Да. Не вернусь к рассвету – капитан голову оторвёт.
— Вот как, — пробурчал Дилюк в подушку.
Кэйа спешил, но сам Дилюк ведь мог попытаться ещё немного поспать? К тому же не ясно, где он окажется к нынешнему вечеру, будет ли у него возможность свернуться калачиком на скрипучей кровати, а не на сырой земле. Приняв эту мысль, Дилюк сомкнул глаза, сон быстро одолел его, как закрывалась дверь, он уже не слышал.
На первом этаже его встретил требовательный взгляд хозяйки. Эта полная женщина, шуршащая чем-то за прилавком, специально отвлеклась от своего занятия. Дилюк попытался улыбнуться ей, однако если кого и косило от пьянства – так это его. Он спустился-то с трудом, куда ему до дружелюбной улыбки. Такая, правда, всё равно оказалась бы некстати…
— Ну что ж, голубчик, давай-ка платить по счетам! Сколько уж вы с приятелем напили вчера и ещё за комнату.
— Но ведь должно быть уплачено, — неуверенно возразил Дилюк.
— Это ты мне так зубы заговариваешь? Платить не хочешь? Что за наглость! Ты уж, чертёнок, выворачивай карман, пока я сына не позвала. Он уж у меня здоровяк, мигом поймёшь, как меня за дуру держать!
На долю секунды Дилюк почувствовал себя парализованным. Сына хозяйки он не видел ни разу, но инстинкт подсказывал, что угроза не пустая. Не дожидаясь худшего, Дилюк, неожиданно даже для самого себя, пулей вылетел за дверь. Женщине оставалось лишь громко и грязно ругаться вслед.
Бежал Дилюк так быстро, как только мог, аж ветер свистел в ушах. Ну как же он мог попасть в такую передрягу? Что ему теперь делать? Неужели Кэйа и правда не заплатил? Как же ему, Дилюку, теперь уплатить той женщине долг? У него же совсем нет денег! Дилюк ужасно злился. И как только он мог решить, будто Кэйа символ его обретённой свободы! Он найдёт, ох, найдёт этого скверного мальчишку! И заставит разобраться с долгом!
И всё же, поняв, что опасность пока миновала, Дилюк рассмеялся. Какой же тяжкой оказалась его свобода…