«Кто-нибудь, заберите меня отсюда!» — крик, прозвучавший в голове Спока, заставил его споткнуться на ровной песчаной дороге. Он сразу понял источник и узнал «голос», но... Неужели его людям кто-то навредил?

— Т'Райн... Я прошу прощения… — Спок чувствовал себя словно вынырнувшим из-под толщи воды. Крик в голове отрезвил его. — Но я... Мне нужно... Мои люди. Там что-то случилось.

— Что-то случилось? — переспросила она. — Идем.

— Нет, — резко возразил он. И тут же смягчился: — Я пойду один.

— Если тебе понадобится помощь, обратись к любому в племени, и тебе ее окажут, — примирительно кивнула она.

Спок ничего не ответил, резко развернулся на сто восемьдесят градусов, перешел на быстрый шаг, а потом и бег.

Чтобы Джим смог воспользоваться их связью, как каналом передачи — неосознанно, конечно, — это что нужно было сделать?

Что современные, что древние вулканские строения напоминали лабиринты. Их жители без проблем ориентировались в ходах, как муравьи в муравейнике. Это было какое-то внутреннее чутье, приправленное эйдетической памятью. Поэтому их комнату Спок нашел достаточно быстро.

Он резко отбросил полог, врываясь в пещеру. Коридоры, хоть и полумрачные, были осветлены факелами. Здесь же стоял мрак — солнца уже зашли, свет звезд не пробивался сквозь кристальный потолок, а факелы не горели. Спок ориентировался на слух: кроме него в комнате было только еще два человека — два дыхания. Одно мерное, спокойное — во сне. Второе...

«Прекратите это!» — вновь услышал он в своей голове. Второе дыхание было сбивчивое, хрипящее, к нему добавился вздох с надрывом, будто человек задыхался.

Спок рванулся назад из пещеры, сорвал со стены горящий факел вместе с креплением — некогда было разбираться, как он устроен, и поспешил назад.

Рыжее пламя осветило лицо Джима — его виски покрывала испарина, волосы прилипли ко лбу, глаза метались под закрытыми веками, а пальцы вцепились в край постели, будто он отчаянно старался куда-то уползти, убежать и спрятаться.

— Джим! — Спок встряхнул его за плечо.

Всего лишь кошмары? Насколько сильными должны быть кошмары, чтобы так сильно жаждать помощи, чтобы добраться до самых глубин подсознания, где находилась их связь?

Спок вскочил на ноги, нашел факел в комнате, и поджег его от своего. Ему нужны были обе руки, он боялся обжечь Джима, и не нашел ничего лучше, чем облокотить его об угол каменной стены.

Двумя руками он схватил Кирка за плечи, усаживая.

— Джим! Джим, проснись!

Холодные руки мертвой хваткой вцепились в предплечья Спока, глаза, полные ужаса, широко открылись. Он открыл рот и грудь его содрогнулась в спазме. И еще раз.

«Хватит, я хочу проснуться!» — кричал Джим в собственной голове остатками сна. Спок почувствовал, как его встряхнуло, будто прошло землетрясение. Сквозь открытую связь вулканец чувствовал все, что так ярко чувствовал Джим: их будто завалило землей, не вдохнуть. В желудке змеей свернулась тошнота, норовящая подобраться к горлу. Джим сделал попытку вдохнуть и не смог.

Глаза Джима сфокусировались на других глазах. Черных, как земля. Грудь рефлекторно содрогнулась в попытке набрать воздух, но горло, стиснутое спазмом, не пускало. Остатки ужина неспешно направились вверх по пищеводу.

«Спок! Только не он! Он не должен увидеть!»

— Джим, что с тобой?! У тебя какой-то приступ? — внимательные глаза Спока вцепились в него, не моргая. — Сейчас, я разбужу доктора!..

Спок отпустил его и потянулся через всю кровать к Боунсу. Мгновение паники и необходимость действовать заглушили даже потребность в кислороде и чувство тошноты. Рывком Джим кинулся наперерез, не позволяя добраться до Маккоя. Его пальцы вцепились в запястье Спока, игнорируя все правила приличия.

— Тебе нужна помощь! — Спок рявкнул это так грубо, перехватив в ответ другой рукой запястье Джима, что тошнота неожиданно и быстро отступила, будто удивленная таким развитием событий.

Они оба на мгновение замерли. Кирк потянул вверх свободную, дрожащую, как у заправского алкоголика, руку, и приложил палец к губам в знак «тише».

Удар сердца. В глазах уже должно темнеть. И темнеет.

Удар сердца. И без того неяркие очертания меркнут.

Удар сердца. Спазм горла, тоже будто напуганный решительным вулканцем, ослабевает.

Удар сердца. Широко открыв рот, Джим с надрывом вдыхает.

Удар сердца. Легкие наполняются воздухом.

Удар сердца. Его руки совсем ослабевают. Удар сердца. Он начинает падать на постель. Удар сердца. Руки — очевидно, Спока, — подхватывают его под спину. Удар сердца. В мозг поступает кислород. Мир начинает проясняться.

Джим дышал загнано и рывками.

— В... в порядке... — слабо прохрипел он, чтобы точно убедиться, что Спок ничего не предпримет.

— Не в порядке, — нахмурился вулканец, но действительно больше ничего не сделал. Джим мог казаться сумасшедшим и часто ставил на кон свою жизнь, но никогда не был самоубийцей. Если он хочет, чтобы Спок ничего не делал, то прежде хотя бы стоит узнать почему. — Вы были очень не в порядке.

— Почему ты пришел? — тело Джима так сильно трясло, что он даже был не в состоянии выбраться из хватки чужих рук.

— Вы позвали меня. И это определенно что-то значит.

Они интуитивно говорили достаточно тихо, чтобы не разбудить доктора, но достаточно громко, чтобы слышать друг друга четко.

— Я... позвал? Я кричал?

— Наша связь, — тихо, будто нехотя пояснил Спок.

Связь, — подумал Джим, — это про что-то, что было очень давно. Про нежность и веру, про улыбки, прикосновения и откровенность. Не про злость, раздражение и отстраненность, которые были между ними в последнее время. Связь — Джиму казалось, что она таяла между ними так же, как таяло все доброе в их отношениях. Для Спока она наверняка осталась неприятным напоминанием, словно маленький камушек, попавший в ботинок.

— Вы позвали меня телепатически. Страдания должны были быть невероятной силы, чтобы вы обратились так глубоко к своему подсознанию в поисках спасения. Я не мог это проигнорировать.

— Мне жаль, что я потревожил тебя, — Джим зашевелился, хватаясь слабыми руками за края постели и пытаясь сесть, чтобы свесить ноги. Спок заметив это, переместился к нему за спину и тоже сел на край, осторожно отпустив чужую спину.

— Что с вами случилось? Это был не просто плохой сон. Плохие сны не заставляют людей задыхаться.

Джим поморщился. Конечно, Спок заметил. С другой стороны, возможно, Джим обязан ему за это жизнью. Если бы он не смог проснуться самостоятельно и не разбудил бы Боунса, вполне возможно, что он просто задохнулся бы и захлебнулся. Отвратительная смерть. Присутствие Спока невероятным образом помогло ему и успокоило. А ведь обычно без транквилизаторов и спазмолитиков не обходилось.

— Спасибо, что ты пришел, — только и сказал Джим.

— Я не специалист, но кажется, это называется «паническая атака».

Джим одарил его хмурым взглядом.

— Я не очень хочу об этом говорить. Это очень личное.

Спок несколько мгновений смотрел на него в ответ нечитаемым взглядом, а потом опустил глаза и тихо произнес:

— Я волнуюсь за тебя. Ты меня очень напугал. Я понимаю, что ты хочешь, чтобы я сейчас ушел, но... Мне страшно оставлять тебя одного.

Несколько минут Джим не мог справиться с изумлением. Что Спок только что сказал? Вулканец смотрел на факел, коптящий угол стены из-за своего корявого расположения. Разве страх — не эмоция? Постыдная даже для людей, не говоря уже о вулканцах — Джим уже успел насмотреться на этих, в сущности своей, воинов. Такие не сдаются в плен добровольно и не принимают поражение даже стоя на коленях. Страх — это просто немыслимо.

Но Спок был откровенен так, как... как не был уже давно. Джиму вдруг показалось, что он может разглядеть за этой равнодушной отстраненной маской, за этими непривычными одеждами и ставшими враз чужими повадками, своего Спока. Того, который позволял спать на себе и не стыдил за это, того, который прижимался к Джиму холодной ночью, того, кто с нежностью произносил «т'хайла» и вел окровавленными пальцами по его щеке, уверенный, что прощается. Кого-то открытого к восприятию эмоций, к состраданию и эмпатии, хоть и закрытого в выражении своих чувств. Кого-то родного и чувственного, несмотря на его философию.

— У меня ПТСР. Это очень длинная, мерзкая и жестокая история. Ее что рассказывать, что слушать противно. До недавнего времени все было в порядке. Я перестал ходить к врачу еще в Академии, принимать препараты перестал еще раньше. До недавнего времени я думал, что все уже в прошлом.

— В вашей жизни произошло что-то, что напомнило об этом спустя годы? — деликатно уточнил Спок.

— Не произошло. Это не событие. Это вся моя чертова жизнь.

Спок хотел бы ответить ему на вулканском, но сейчас, на этой планете, вулканский стал скорее триггером для говорящих на стандарте, чем чувственными словами.

— Позвольте мне разделить вашу боль, — выдохнул он и осторожно положил свою руку поверх вцепившейся в край постели руки Джима.

И сердце Джима окончательно оттаяло.

Как сильно, оказывается, он по этому скучал. По Споку, своему Споку, такому понимающему, который позволяет ему, и только ему, касаться себя много и часто, как только захочется Джиму. Который не отдергивает ладонь, когда видит, как к ней приближается ладонь Джима. Который сам инициирует прикосновение, как проявление собственного тактильного желания.

— Все на самом деле было очень просто, — начал Джим. Он не планировал рассказывать много и в сочных подробностях. Он хотел… просто ответить на вопрос. — Моя мама погибла во время несчастного случая в лаборатории. Я не знаю деталей, но она закрыла собой от взрыва всех остальных, кто там был. Какой-то химический процесс вышел из-под контроля и… — Джим печально ухмыльнулся. — Она погибла смертью храбрых. Возле корпуса даже памятник есть. Она спасла всех, кто был в этой комнате, но от нее самой даже тела не осталось, все разъело. Если честно, я ее не очень хорошо помню, но воспоминания достаточно теплые. Она была влюблена в свое дело. Возможно, сильнее, чем даже в отца или кого-то из своих детей. Говорят, женщины любят своих детей больше всего. Но у нее были другие дети, кроме меня и брата: ее проекты, ее творения. Ее были руки в ожогах и пятнах, но они всегда были мягкими и нежными. Она любила сладкий некрепкий кофе и пила его постоянно. Ярче всего я помню, как она она чистила мне яблоки, играла со мной модельками звездолетов и рассказывала о космосе. Я любил эти рассказы. Иногда, теплыми летними вечерами, когда она была дома, мы садились на улице и смотрели на звезды. Она знала все созвездия и узнавала далекие миры. Иногда мне казалось, что там, в небе, она видит куда более далекие планеты. Те, которые человеческий глаз никак не мог увидеть. Она рассказывала мне про существ, о которых мы еще ничего не знаем, которых мы еще даже представить себе не можем. Это было волшебно.

А потом она погибла. Мне было... пять или шесть, кажется. Папа провел с нами два года полностью: работал на Земле, на верфях. Потом еще два года с небольшими командировками, которые постепенно становились все длиннее и чаще. А потом он сбежал от нас в космос. Не смог чахнуть дальше с нами. Ему было столько, сколько мне сейчас, его звали новые миры, у него была служба и перспективы. А дети… А что дети? Технически все правила соблюдены, финансово они обеспечены — что еще надо? Внимание? Этого он нам дать не мог, утонув в собственном горе. А горе забывалось только в работе, так что работал он усердно. Мы... Мы с братом дети своего отца. Две его копии. Когда я был юношей, я еще винил его за это — за слабость смотреть своей боли в лицо, за то, что он прятался от нее в работе, за то, что бросил нас — но сейчас уже нет. Не знаю, как поступил бы я на его месте.

Когда он отправился в эту длительную миссию (он даже ни секунды не раздумывал, когда соглашался на нее), то предложил отправить нас к тете, на Тарсус IV. Вопрос был только в том, как все устроить, но мы не хотели — ни я, ни мой старший брат. Сэмми всегда был старше своего возраста. Внешность ему досталась больше материнская, и ее немного резкий импульсивный нрав, от отца же — самостоятельность и умение быть ответственным.

И вот, мне десять, ему — пятнадцать, и мы остаемся на Земле в своем доме одни. Под надзором нашего соседа — Фрэнка, друга отца. В последние полгода перед его отлетом они любили вместе пропустить в баре по пиву. Я не просто так сказал, что мы были под надзором Фрэнка, а не его опекой. Официально о нас заботился брат папы из Флориды, но он приехал к нам лишь однажды. Мы и не рассчитывали, считали себя достаточно взрослыми, чтобы нам не требовалась забота. А Фрэнк и не заботился о нас, даже не пытался. Его собственная лачуга уже просто разваливалась на части — вечно холодно, протекают трубы, горы немытой посуды, грязи, тараканы... Попеременно работающий холодильник. Арендованный репликатор так заплыл кухонным жиром, что фирма подарила его Фрэнку, не решившись забрать обратно. А у нас дома было хорошо. Даже без папы. Тепло и уютно. Конечно, не так уютно, как в доме нормальной, заботливой, сплоченной семьи с нормальными родителями, но у нас была своя норма, обозначение правильности, «планка», если хочешь. Мы заботились друг о друге, делили обязанности. На мне уборка, на Сэме — покупка продуктов и готовка. Вечера мы тоже проводили вместе, часто смотрели старые фильмы. Часто играли в настольные игры. Это ведь брат научил меня играть в старые одномерные и современных трехмерные шахматы.

Отец исправно присылал Сэмми кредиты раз в месяц, и стоит сказать, достаточно, чтобы мы не знали нужды. Сэм был очень хорошим братом, сейчас я понимаю — просто отличным. Кто еще в пятнадцать-шестнадцать сможет поддерживать в порядке собственный дом и тщательно следить за младшим братом? Бывали, конечно, и проблемы, но ничего серьезного — подрался, перепил в баре, или был так занят учебой, что не хватало времени на готовку или на меня — если дырку зашить, то можно еще две недели притворяться, что с одеждой все в порядке, пока не появится время наведаться в магазин. И ведь не наплевать ему было, зашивал мои дырки в штанах, носках, учил и меня.

Бывало, он приводил девушек. Всегда просил меня уйти к себе и заняться уроками. Я знал, что они будут делать, закрывшись в родительской спальне и оставаясь там до утра. Меня это ничуть не задевало, было как-то все равно. Я не мешал им, они не мешали мне. Девушки, конечно, тоже бывали разные — кто-то не скрывал своего раздражения относительно моего присутствия, кто-то, оставшись на ночь, по утрам готовил завтрак, а кто-то быстро сбегал. Это все такие мелочи…

Возможно, в некоторой степени я все еще обижен на отца. А Сэм так уж точно. С самого отлета он не стеснялся говорить об этом вслух. Сэм считал, что отцу плевать на нас. Однажды он сказал, что даже рад, что теперь не нужно каждое утро видеть безразличное кислое лицо. Но отец сделал другую, более серьезную ошибку, которую я до сих пор не могу ему простить — доверился не тому человеку и дал право Фрэнку заходить в наш дом.

Нам было намного лучше только вдвоем. Это были самые счастливые полгода в моей жизни после смерти мамы и до поступления во Флот.

Сначала Фрэнк приходил раз-два в месяц, не больше. Ворчал немного, раздражал нас, показушно отчитывался отцу по видеосвязи, также показушно отчитывал нас — за мелочи вроде не вымытой тарелки в раковине. А потом он начал приходить чаще. Раз в неделю, два раза, через день... Брал нашу еду, одалживал кредиты, что-то требовал... Вроде того, что если Сэм идет за покупками, пусть и ему купит пива.

Наверное, он возомнил себя нашим отчимом. Или законным опекуном. Лез в мои домашние задания, пытался воспитывать, ругать за ошибки. Вскоре они начали ругаться с Сэмом, и ссоры эти участились. Но он продолжал торчать у нас. А что ему было еще делать? В его халупе не было ни еды, ни выпивки, ни развлечений. Вот он и развлекался собственным копящимся самомнением и скандалами, которые развеивали его бренное существование. А отец ему только потакал, и твердил, что мальчиков нужно воспитывать в строгости. И мол Фрэнк говорит все правильно, не расслабляйтесь, а проблемы вы преувеличиваете. Ничего страшного, если вы купите что-то и для человека, который о вас заботится.

Ха! Как бы не так! С тех пор меня выворачивать стало от слова «забота».

Терпеть не могу это слово.

Потом Фрэнк начал забирать наши карты с кредитами и оставался на ночь в нашем доме, потому что смог навешать отцу лапшу на уши, что мы их «неправильно тратим». Он даже наврал, что нашел у Сэма наркотики! Вот тогда все стало действительно плохо. Бывало, что и есть было нечего, потому что Сэму он денег не давал. А если и давал, то всегда устраивал скандал, что тот потратил слишком много. Брат держался. Умудрился продолжать учиться, заботиться обо мне и устроился на подработку. Часть еды, что он покупал, мы прятали в комнате — нельзя было знать, в какой момент Фрэнка опять переклинит и мы не сможем у него ничего попросить, даже взять что-нибудь из холодильника — такое бывало.

Ад начался, когда однажды Сэмми заболел. Я не знал, что делать. На лекарства и вызов врача в нашу глушь в Айове нужны были деньги. Я не мог нигде сказать, что мы живем одни, без опекуна — нас бы просто забрала опека. Особенно, если бы мы упомянули Фрэнка. Сэм готов был умереть, лишь бы этого не случилось. Он боялся, что нас разлучат и заберут в какой-нибудь центр для неблагополучных детей. Поэтому я не придумал ничего лучше, чем украсть деньги у Фрэнка. Воришка из меня был никакой, я попался. Тогда он в первый раз поднял на нас руку. На меня. Тогда еще не слишком сильно. Синяки проявились не сразу и их было немного. Но денег он так и не дал. Как только через несколько часов немного пришел в себя, я решился на другой вариант. Если я не могу добыть деньги, значит нужно взять необходимое без них. Масла в огонь подливал Фрэнк, кричащий на Сэма, что он бездельничает и притворяется. Но, как я и говорил, вор из меня тогда еще был никакой.

— Тогда еще?

— Со временем наловчился, — хмыкнул Кирк. — Видимо, об этом я тоже расскажу. Короче говоря, меня поймали на краже лекарств и отправили в местное отделение полиции. А я... — он ухмыльнулся, будто вспомнил что-то веселое, — молчал. Ни имени ни называл, ничего. Я же не хотел, чтобы они все узнали и мы попали в приют. Сэм не хотел, поэтому я тоже не хотел.

Но, к сожалению, распознавание лиц не сыграло мне на руку. Мое молчание меня не спасло. Позвонили отцу. Сообщили о краже. Он заочно меня отругал и сообщил, что за мной приедет его брат. Приехал, конечно же, Фрэнк. Он не стал меня трогать при всех. А дома... Сэм уже знал, что случилось, и понимал, что будет. Несмотря на свою лихорадку, он вступился за меня и сказал, что я все делал по его научению. В тот день ему досталось, наверное, еще больше, чем мне.

Сэм кое-как выздоровел: я попросил о помощи его школьную подругу и мы смогли добыть все необходимое. Но с тех пор все стало сложнее. Фрэнк как бойцовская собака — стоило ему единожды ощутить под клыками кровь, как это стало нормой. Любая провинность сопровождалась криком или криком с рукоприкладством. Иногда это были слабые тычки и толчки, иногда — настоящие побои. Сэму было все труднее совмещать учебу, работу и домашние дела. А я... я не заметил, как исчезли все мои друзья. Вообще весь мир вокруг. После школы я спешил домой, потому что если не успевал что-то сделать, то получал ругань и побои. Мне приходилось делать все больше, я становился старше, а Фрэнку все было мало. Мне пришлось взять на себя большую часть обязанностей Сэма, чтобы он успевал больше работать и нам просто было бы, что есть. Жизнь превратилась в круг ада — просто какая-то замкнутая петля.

Поначалу мы еще пытались жаловаться отцу, что-то доказывать, но он неуверенно объяснял нам наши же слова: Фрэнк не избивает, он воспитывает. Очевидно, отцу было проще думать, что это все выдумки, ведь иначе пришлось бы действовать: прервать работу, вернуться на Землю, снова заботиться о нас. Не этого он хотел.

Со временем мы перестали пытаться, отчасти потому что это было бесполезно, отчасти потому, что после таких жалоб Фрэнк «воспитывал» нас интенсивнее.

В какой-то момент в нашем доме начали появляться женщины. Фрэнк больше не возвращался в свою лачугу. А я все думал, куда он тратит кредиты, положенные нам? Он пил дешевое пойло и жрал дрянную еду, все, чего она касался, становилось таким же потасканым, как и он сам — я почти не заметил, как наш дом начал походить на его хибарину.

А потом я понял, куда он все тратит. Эти женщины не имели ничего общего с девочками Сэмми, которых он, уже порядком давно, не приводил — как только начал появляться Фрэнк. Я пригляделся и понял: раньше у Сэма были силы и время на меня, на учебу (в которой он был весьма успешен!), на свидания. А сейчас он просто приходил и падал спать «без задних ног».

Эти женщины были, как Фрэнк: затасканные и грязные; они смотрели на нас с безразличием, да и на него тоже. У них были отвратительные духи с химическим привкусом, и короткие юбки, часто второй-третий раз перезашитые, и ярко накрашенные жирной дешевой помадой губы. Они часто курили прямо на нашей кухне, и голоса у них были хриплые.

Я понимал, что Фрэнк с ними делает и куда тратит наши деньги.

А потом, однажды, Фрэнк... Он сказал, что пора мне стать «настоящим мужчиной». Он был просто безумно пьян, едва мог стоять на ногах. Он действительно возомнил себя нашим отчимом, и грандиозным жестом возложив мне руку на плечо, подтолкнул к спальне родителей.

Не таким должен быть первый сексуальный опыт. Не со шлюхой, не под наблюдением отчима, который, верно, избил бы меня до полусмерти, если бы я не согласился. Ха! Я уже мысленно называл его отчимом.

Думаю, ты уже понимаешь, что там произошло. Он командовал каждым моим действием и заставил трахнуть ее. Я был напуган, я волновался, черт побери, я впервые видел перед собой обнаженную женщину, не считая порно-сайтов, на которые я украдкой заходил и быстро закрывал, чтобы Сэм не увидел. И у меня, конечно, стоял. Но едва ли я хотел ее. Едва ли я вообще хотел находиться в этой комнате, в этом доме и быть чертовым Джеймсом Кирком. Но я сделал все, как он велел. Это было гадко, отвратительно, от нее шел мерзкий запах, будто она вечность не была в душе, и ей было все равно, кто и что с ней делает.

Конечно же, я не кончил. Как будто это было возможно. Фрэнк сначала смеялся, его это веселило, но вскоре он начал злиться, кричать на меня, торопить. Я разрыдался, но продолжил двигаться, как он велел. Мои ноги устали, поясницу щемило, по щекам текли слезы, а член начал опадать. Он быстро это просек, оттолкнул меня, обозвал «пидором», мол, раз мне не нравятся женщины, я — неправильный, и неприцельно ударил меня в пах. Да, Спок, поверь мне, в таких глухих уголках Земли, как Риверсайд, все еще есть предубеждения против разных ориентаций…

Джим поднял глаза и вздрогнул. То, что он увидел на бесстрастном лице Спока больше походило на оскал, но не звериный — так скалилась сама смерть, наверное. Холодная, непристрастная, незаинтересованная, но оттого только более жуткая. Видимо, испуг Джима отразился на его лице, потому что Спок мгновенно сменил линию искривления губ (уголки вернулись со сторон к центру, а края губ, поднявшиеся подобием квадрата и обнажившие зубы, опустились). Кирк мельком подумал, что, наверное, у вулканцев совсем другие мышцы лица, большее количество, что и делало их безэмоциональную мимику такой яркой.

— Он еще жив? Фрэнк, — сдержано, но будто с трудом, выговорил это имя Спок.

— Да. Гниет в тюрьме не Земле.

— Очаровательно, — на этом слове губы вулканца снова дрогнули, грозясь сформироваться в оскал.

Джим сглотнул. Его старший помощник выглядел, мягко говоря, жутковато. А ведь это только начало истории. В начале жизни Фортуна вообще забыла о существовании Джеймса Кирка, а опомнившись, наверстывала упущенное, уже когда он стал капитаном. То-то ему удавалось вернуться со всех передряг на миссиях.

Глубокий вдох. Джиму нужно было продолжить, дойти до основной сути, но он... не мог. Не хотел. Сердце отпустило, оно билось ровно, тошнота не ощущалась, дрожь почти прошла. Он не был уверен, что, начав вспоминать дальше, сохранит не только это состояние, а просто рассудок. А ведь завтра рано вставать. Вулканцы спят меньше и работают тяжелее. Сон сейчас — это вопрос выживания.

— Наверное, пока достаточно. Извини. Как-нибудь в другой раз. Я пока не могу продолжать, — Джим провел рукой по лицу. — Спасибо, что пришел. Но нам нужно поспать.

Спок кивнул.

— Да. Простите, что заставил вас вспоминать это. Но мне действительно стоило знать. Полагаю, это еще не конец истории? — он поднялся на ноги.

— О, нет. К сожалению, нет. Ты не останешься? — Джим забросил ноги на кровать и потянул на себя меховую шкуру, укрывая замерзшие во время долгой беседы ноги.

Спок отвел взгляд. В темноте Джим не видел как дрожали его руки, или каплю пота, скатившуюся по шее, или широкие зрачки — слишком широкие даже для полумрака. Не мог он рассмотреть и выражение глаз, поскольку их скрыли тени. Жаждущий взгляд Спока, полный злости и жгучего сострадания, переходящего в потребность утешить. Не просто желание — потребность.

— Суглал предложил мне остаться у него, — медленно произнес Спок. — Боюсь, если я пренебрегу этим предложением, это может быть воспринято как оскорбление.

Джим глубоко вздохнул.

— Что ж, тогда доброй ночи.

Он чуть присел на край и протянул руку, касаясь подушечками пальцев виска Джима.

— Пусть вас ничего не тревожит. Помните, что я рядом и стоит только позвать. Доброй ночи.

Он поднял почти потухший и почерневший от копоти факел в углу, потушил тот, что был в пещере, и направился прочь.

* * *

Спок остановился перед входом в комнату-пещеру. Здесь не было ничего, обо что он мог вежливо постучать, чтобы обратить на себя внимание. Вместо этого он деликатно кашлянул и приподнял полог над входом. В комнате Суглала все еще был ровный полумрак. Вулканец сидел на коленях на той же шкуре — Спок сразу узнал одну из позиций для медитации. При чужом приближении он тут же раскрыл глаза и вопросительно поднял бровь.

Спок замялся на пороге, опустив потухший факел в своих руках.

— Могу ли я остаться на ночь у вас?

Суглал удивленно склонил голову.

— А Т'Райн? Разве вы не к ней направлялись за этим?

— На полпути мы разошлись. Мне нужно было к моим людям. Не думаю, что возвращение к предыдущему сценарию уместно, — Спок поджал губы, подавляя смущение.

Суглал кивнул.

— Конечно, ты можешь остаться. Располагайся. Но почему тогда ты не остался с твоими людьми? Ваша постель также достаточного размера.

Спок положил факел на пол и приблизился к постели. В обычной ситуации он снял бы вещи и отложил в сторону, но почему-то в этих условиях раздеваться не хотелось. Он присел на край.

— Есть причина. Я не могу ею поделиться, прошу прощения. Она слишком личная.

— Личная, — повторил Суглал. — Интересно. Но каждое частное становится общим, рано или поздно. Секреты не имеют смысла, поскольку само их существование предполагает, что о них кто-то знает. Это абсурдно.

Спок едва не улыбнулся. Эти древние вулканцы были так похожи и непохожи на своих потомков.

— Я бы предпочел оттянуть неизбежное, — Спок сбросил обувь и лег на большую постель, подальше, кутаясь в одну из мягких и теплых шкур.

— Твой выбор, — согласился вулканец.

* * *

Утром Джим проснулся совершенно разбитым. Все тело болело от перегрузки, голова была тяжелой от недосыпа, желудок тянуло от голода, а язык ссохся от жажды. Вулканцы спали немного меньше, чем нужно было людям, но все равно больше, чем Джим ожидал исходя из наблюдений за коммандером. Спок пояснил: вулканцы уделяют сну не больше одной пятой суток. А поскольку сутки на Вулкане не равняются земным 24 часам, по внутреннему самоощущению людей они спали дольше.

Но это никак не облегчало его разбитое состояние. Болело все: руки, ноги, спина, бедра, и даже голова. Тело казалось неподъемным. К счастью, Спок, разбудивший их, принес кувшин с жидкостью — это был не сок из плодов каменного дерева и не вода, но тем не менее, что-то пригодное для питья. Джим с Боунсом осушили кувшин почти залпом.

На завтрак они еле дошли. Мертвым грузом рухнули на пол. Но усталость не помешала Джиму активно опустошить свою тарелку. Несмотря на то, что приборы были совершенно неудобными, он ел ими быстрее, чем сами вулканцы.

— 

Я прошу прощения, что вчера так быстро покинул тебя, — негромко произнес Спок, обращаясь к Т'Райн, как обычно сидящей рядом с ними. — Для этого была весомая причина, уверяю. А после мне недостало смелости найти тебя самостоятельно.

Вулканка, до этого казавшаяся незаинтересованной, вдруг вскинула голову и посмотрела на него. Джим не мог разобрать слова, но заметил, как необычно блеснули глаза женщины, как изменилось выражение ее губ, как она приподняла бровь. Это был... интерес. Флирт?

— Вот как? У тебя еще будет возможность, — проговорила она и сказала чуть громче, как бы объявляя: — Я учла твою просьбу о более легкой работе для людей. Сегодня я понимаю, о чем ты говорил: я вижу, как они измождены. У меня нет цели мучить наших гостей, поэтому я нашла им другое дело. Склад оружия требует дополнительных рук. Почистить и отремонтировать.

«Это проверка», — мгновенно осознал Спок. Он перевел ее слова на стандарт. Джим едва заметно оживился. Спок поджал губы: Кирк использует этот случай для воровства оружия, а этого нельзя допустить. Стоит им что-то украсть — их казнят на месте.

* * *

Работа действительно была значительно легче вчерашней, это заметил даже Спок. Впрочем, среди вулканцев он уже не имел того физического преимущества, которое имел среди людей. К тому же, привыкший к умственному труду и умеренным физическим нагрузкам, уставал он не меньше. Не трудно было заметить даже визуальные различия: у мужчин племени была значительно более развита мускулатура, хотя рядом с от природы более коренастыми людьми все они выглядели хрупкими.

Все познается в сравнении.

Офицеры почти все время молчали. Когда говорили — на них косились с опаской, перешептывались. Оружейная была не только складом, но и тренировочным залом. Вулканцы отличались практичностью уже в это время. Они экономили место и использовали ресурсы самым выгодным образом из всех возможных.

Звенела сталь. Неторопливо, но сосредоточено начищая всевозможные ножи, копья и кинжалы, Джим то и дело поглядывал на тренировки. Здесь были и мужчины, и женщины — в основном молодые, даже подростки. Они тренировались друг с другом, не делая скидки на пол и возраст. Зрелище было действительно занимательным. Некоторые техники были знакомы Споку — они дошли и до его времени, но уже с иным посылом.

Например, прием, который девочка-подросток использовала против взрослого мужчины, назывался «вздох пустыни». Почему-то все вулканские техники имели довольно поэтичные названия. Спок думал, что это дань прошлому, но нет. Об этой тактике говорили, как о использовании природных движений пустынного ветра, а девочка же... Для нее это была просто хитрость. Спок заметил, что техники делятся на женские или мужские. Мужчины использовали грубую силу, физическое превосходство, тогда как женщины стремились использовать хитрость и свои меньшие габариты, легкость, ловкость. Трюк девочки не имел ничего общего с пустынными ветрами: она лишь использовала возможности своего роста и проскользнула между его широко расставленных ног, когда мужчина этого не ожидал. В этих боях не было правил, не было отточенного мастерства. Только естественная живучесть.

На самом деле, не самый лучший подход, думал Спок. Техники были построены на гендерных стереотипах, поэтому мужчины даже не пытались подходить к бою с умом, а женщины не пользовались силой, хотя вполне могли бы. Это ограничивало маневры и делало их предсказуемыми для противника. Впрочем, с неохотой, но Спок был вынужден признать, что и сам попался на трюк «женской» техники, когда их окружили в пещере.

Азарт наблюдения успокаивал. И не только Спока, но и людей. Джим, казалось, весь был сосредоточен на поле битвы, доктор Маккой и вовсе порой забывал, что он делает, глупо застывая, за что получал болезненные тычки от начальства — их не отпустили бы в такое опасное место без надзирателя.

Казалось, в их положении все не так плохо. Если бы только не голоса.

Шепотки. И без того сложный древний язык ускользал от Спока, когда начинали шептаться. Но он слышал интонацию и понимал отдельные слова. Отвратительнее всего были смешки. И Джим тоже их слышал, несколько раз одаривал смеющихся колючим взглядом, но вскоре показушно начал делать вид, что не замечает звуков — толку-то, если язык все равно нельзя понять.

Разгоряченные боем и зрелищем, воображающие себе славные победы и тысячи захваченных рабов, мужчины не могли угомониться. Они искали другой победы, но чтобы получить ее, нужно было иметь противника. Противников всегда порождает ненависть. Для соперничества и вражды всегда нужна причина, а ненависть наиболее удобна — она не поддается логике. Способов победить было много, и не все они включали физический бой. Победы можно было достичь через слова, или через битву умов, или через уничижительную жестикуляцию.

Вулканцы обменивались шутками, и их идеология ненависти к пришельцам разрасталась. Они потешались над «дикарями с обрезанными ушами», над более слабыми мужчинами с цветом лица не таким, как у них, с другими глазами и другой, непривычной и оттого отвратительной, речью.

Видеть такое Споку было дико. Он думал, что подобное самоутверждение свойственно лишь людям, а вулканцы от природы значительно сдержаннее, но ошибался. Все гуманоиды, независимо от места рождения, внешнего вида и пола, любили поднимать свою самооценку, унижая других. Это казалось разочаровывающе-печальным, пока Спок не припомнил свое собственное детство. Не имея другого объекта, его ровесники самоутверждались за его счет, совершенно не заботясь о том, сколько учений Сурака нарушают. Они были более цивилизованными вулканцами, так чего же Спок ожидал от предков, еще не познавших великого учения?

В конце концов Спок удовлетворился мыслью о своем интеллектуальном превосходстве и старательно игнорировал косые взгляды. Столько, сколько мог.

— Чего? — прозвучал грубый голос Кирка, и Спок поднял голову от копья, древко которого чинил.

Возле Джима стоял вулканец. В его руках были ан'вуны. Такие же он протягивал Джиму. Завладев вниманием человека, вулканец указал в сторону поля для сражения.

— Нам интересно узнать, как прочны мужчины вашего рода. Или, может, стоит относиться к вам, как к женщинам? — проговорил вулканец, и Спок против воли оскалился. Джим не понял слов вулканца, но принял вызов и взял ан'вуны.

Пренебрежительно скалясь, противник вышел на площадку. Джим встал напротив, примеряясь к ан'вунам и лучшему способу их использования.

— Капитан...

— Я не спрашивал вашего совета, мистер Спок, — огрызнулся Джим. Спок замолчал и сделал вид, что вернулся к работе, хотя все его внимание обратилось на площадку. Он знал, что если Джиму действительно будет грозить смерть, он вмешается. Независимо от того, хочет ли этого сам Джим.

— Ты с ума сошел?! — возмутился доктор.

— Я не спрашивал ничьего совета, — откликнулся Джим, одарив и доктора недобрым взглядом.

— Придурок, — выдохнул Маккой, отступая.

Другие тренирующиеся расступились. Не столько из-за нехватки места, сколько потому, что всем было интересно увидеть чужаков в бою.

Не было никаких традиционных жестов уважения, не было никаких слов или команд со стороны. Противники замерли в боевых стойках. Встретились взглядами. И бросились друг на друга.

Ан'вуны — оружие смертельное, но не наносящее кровавых ран. Бой был сильным, жестоким, грубым, но Спок понимал, что со стороны не в состоянии оценить наносимый ущерб. Ан'вуны змеями впивались в запястья Джима, стегали по чувствительным местам на ногах, дразнили, разжигая слепую ярость, когда насмешливо щелкали его по носу. Противник Джима хорошо владел этим оружием и бахвалился перед соплеменниками.

Но и Джим был не так прост. Он знал достаточно разных, не только земных, техник, так что хотя ему непривычно использовать ан'вуны, он смог дать достойный отпор. Его движения не дразнили и не кусали: их взмахи были направлены на победу. Джим пользовался всем своим телом, и ан'вуны были лишь одной из его частей, продолжением рук. Он захватывал петлей шею соперника, вынуждал его потерять ориентацию в пространстве, целился не на руки, но на чужие ан'вуны — Спок с опозданием понял, зачем. В честном бою обезоруженный противник — не противник, но Джим хотел лишь поменять форму их боя. Он хотел добраться до него руками.

— Устал? — фыркнул вулканец, рывком наматывая ан'вуны на ногу Джима. С силой дернув, он опрокинул его навзничь: — Так приляг отдохни.

По помещению разнесся хохот. О, они не собирались убивать их. Даже соплеменникам Т'Райн не простит смерть дорогих гостей — вулканцы это знали. Бой, как это заведено во всех мирах и у всех народов, шел или до первой крови, или до признания поражения. Джим признавать поражение не желал.

Спок так четко ощутил чистую волну гнева и ненависти, промелькнувшую в потоке веселья и азарта, что не смог более сидеть спокойно. Вулканцы были сильнее людей, но нельзя было недооценивать Джеймса Кирка в его желании выжить. И победить.

«Убить», — глухо прозвучало в его голове. Эмоция была настолько сильна, что сформировалась в четкий телепатический посыл.

Спок вскочил на ноги и шагнул в сторону арены. «Отдыхал» Джим недолго. Петля, стянувшая его ногу, была использована против противника. Джим резко дернул ногой на себя, одновременно с этим хлестнув вулканца по запястью и отправляя вместе с собой на землю. Он вскочил на ноги, меняясь в вулканцем местами — теперь Джим стоял, а тот лежал.

Глаза Джима и Спока встретились. У Кирка был тяжелый взгляд: Спок больше не видел нежных золотистых искорок, которые появлялись у друга при взгляде на него. Взгляд Джима был холодным, резким, расчетливым. Он все еще светился неугасимой жаждой жизни, но теперь эта жажда была другой. Выжить во что бы ни стало. Убить, но выжить. Спок замер, едва не оступившись. Смотреть на такого Джима, больше похожего на наемного убийцу, чем на добропорядочного капитана звездолета, было больно.

— Назад. Не вмешивайся, — рявкнул Джим, не отводя взгляд. — Ты уже достаточно вмешался, Спок.

И Спок шагнул обратно. Такой напор эмоций его обезоруживал. Там была одна, которую он не мог идентифицировать, но занимающая основное место в обороне Джима. И Спок отступил, чувствуя неприятный холодок под ложечкой, будто проглотил ментоловую конфету. Он не медитировал должным образом уже очень, очень давно и не надеялся, что ему удастся разобраться в ощущаемых чувствах сходу.

Джим мгновенно вернул свое внимание противнику. Ан'вуны в его руках сложились втрое, и...

Удар был нанесен с такой силой, что щека вулканца мгновенно вспыхнула зеленым и взбугрилась, а из лопнувшей губы брызнула кровь. Противник взревел, дернул ан'вуны, но Джим использовал рывок, чтобы наконец размотать их со своей ноги. И снова нанес хлесткий, тяжелый удар — теперь по ладони. Вулканец взвыл, и всего на мгновение разжал руку, держащую оружие. Этого было достаточно для разоружения.

«Первая кровь пролилась», — с надеждой мелькнуло в голове Спока, но видя, что Джим не торопится этим ограничиваться, смолчал. Зрители ошарашенно затихли — ан'вуны были выбраны не для того, чтобы покалечить чужаков, но для того, чтобы их унизить. Ударить ими до крови было очень трудно, и Джиму не должно было остаться ничего, кроме как молить о пощаде.

Никто не предполагал, что у землянина могут быть другие намерения.

Лишив противника оружия, Джим отбросил и свое. Пытавшегося подняться вулканца свалил резкий и сильный толчок ноги в плечо. Удар коленом в солнечное сплетение спер дыхание. Этим же коленом Джим уперся ему в грудь. Левой рукой он стиснул основание косы вулканца, запрокинув и зафиксировав его голову, а правой нанес удар.

Спок слышал, будто в замедленной съемке, как хрустит под кулаком нос. Зеленая жижа залила руки Джима. Спок чувствовал, как все его тело сжалось в тугую пружину, готовую в любую секунду распрямиться. Он бы уже вмешался, но перед его взором стояли эти холодные, почти чужие глаза, с эмоцией, которая оставляла его прикованным к месту.

Сбоку мелькнула тень. Спок не мог оторвать глаз от поднимающегося и опускающегося кулака. Сквозь зелень, пачкавшую руки Джима, было видно красный — разбитые костяшки. Где-то фоном Спок слышал стандарт — кричал доктор Маккой, но коммандер не мог разобрать ни слова. На периферии зрения все заволокло белой пеленой. Все, что он мог видеть, сузилось до одного человека.

Вулканец пытался оттолкнуть Джима, ударить, но рука в волосах заставляла того беспомощно выгибаться, подставляя беззащитную шею, и бестолку размахивать руками. Один удар все же пришелся в цель: плечо Джима знатно тряхнуло и он зарычал от боли. Возможно, был выбит сустав. Следующий рывок разодрал рукав на том же плече. Но Джим не медлил с ответом, и по пещере разнесся крик не ярости, но настоящей боли. Спок затаил дыхание. Со знанием дела Джим вывернул вулканцу пальцы и, наверное, сломал.

Внезапно Джим прервался. За больное плечо его грубо вырвала из драки тонкая, но сильная женская рука, опрокинула наземь, а тупая сторона копья прижалась к хрупкому месте на шее.

Время приняло свое нормальное течение. Пелена полностью закрыла зрение Спока, оставив ему лишь смутные образы.

Т'Райн стояла над Джимом, прижимая его к земле. Вулканец, кашляя, повернулся на бок, не способный самостоятельно встать — в этом ему помогли те, кто ранее беспомощно наблюдал за его избиением.

Конечно, — вздохнул с облегчением Спок, на мгновение прикрыв болевшие и ни разу не моргнувшие за время боя глаза — Т'Райн доложили сразу, как начался бой. И она поспешила вмешаться, дабы избежать будущих дипломатических конфликтов между их племенами. До чего же вовремя.

— Это был честный бой, — вступился Спок. — Условия окончания не были оговорены.

Т'Райн многозначительно хмыкнула и убрала копье, позволяя Джиму встать. Тот опасливо, еще в азарте боя, оглядел их. Его взгляд скользнул по Споку, но не выражал ничего. Теперь Джим не протестовал против его вмешательства.

Обе его руки были перепачканы в зеленой крови, тело — в песке. Джим поднял ладони, осматривая их, и едва заметно вздрогнул. Спок понял о чем он думал, потому что и сам думал о том же.

Они оба уже видели это. Зеленая кровь, песок, арена... Это уже было когда-то давно, словно в другой жизни. И тогда это была кровь не врага, но друга. Того, кто, глядя в глаза смерти, вывел своей кровью на его челе линию от разума к сердцу.

Джим поспешно вытер руки об одежду, вместе с кровью стирая воспоминание.

Т'Райн обернулась к своим соплеменникам, и туманная пелена перед глазами Спока немного расступилась от ее голоса.

— Неприкосновенность наших гостей не подлежит пересмотру. Вы хотели узнать, насколько сильны эти иноземцы, вы хотели узнать, сможем ли мы их завоевать? Вы получили свой ответ. В той мере, в которой заслужили, — она перевела тяжелый взгляд на едва живого вулканца. — Отнесите его к целителям. Любой, возжелавший мести, — на этой фразе она одарила взглядом и землян, — будет строго наказан по нашим законам. Разрушительным эмоциям не место в нашем обществе. Мы должны любить, а не ненавидеть, заботиться, а не издеваться, гордиться, а не унижать. А теперь пусть все покинут помещение. Pu-tor состоится вечером, как полагается.

Несколько мгновений она наблюдала, как вулканцы (все, кроме стражи) покидают тренировочно-оружейное помещение. А потом обернулась к офицерам.

— Возвращайтесь к работе. Жжим, ты можешь тоже обратится за помощью к целителям, если это необходимо.

Джим тяжело посмотрел ей в глаза и убрал руку со своего плеча, которое сжимал. Но ответил, и Спок перевел его слова:

— Мой друг — тоже целитель. Он позаботится обо мне. Благодарю.

Т'Райн коротко кивнула.

— Надеюсь, вы тоже присоединитесь к pu-tor. Это было бы честью для нас, — она чуть склонила голову, больше обращаясь к Споку. И, развернувшись, покинула комнату.

— Что такое pu-tor? — коротко спросил Джим, когда они остались одни.

— Ритуальное омовение. У вулканцев не так много воды, чтобы можно было тратить ее на регулярные очистительные процедуры. Наша физиология устроена так, чтобы необходимость в этом появлялась как можно реже. Pu-tor — регулярный ритуал, осуществляемый в гигиенических целях.

— Душ. Неплохо, — буркнул Джим и снова присел на камень, возвращаясь к ремонту позабытого древка лирпы.

Спок ничего не ответил. Доктор Маккой принялся суетливо ругать Джима и причитать о его плече. Тот лениво и устало переругивался с ним в ответ, но не более напряженно, чем всегда. Спок позволил себе отвлечься и экранироваться от тяжелых, давящих эмоций капитана. Впереди был еще не один тяжелый разговор.

* * *

До источников было еще далеко идти, но вода уже ощущалась. Воздух был влажным и горячим, но стены, на удивление, не поросли мхом. Спок пояснил: их климат слишком засушливый даже для этого терпеливого растения.

Пещера для омовения была странной. Необычной. Совершенно непривычной для людей двадцать третьего века.

Здесь не было ни озера, ни водопада — ничего похожего на то, в чем можно было бы вымыться. Но вода была. Она текла тонкими струйками по гладким стенам, уходя куда-то в щели каменного пола.

Здесь были почти все. Вернее, все взрослые: и мужчины, и женщины. Они все были разбиты или на пары, или на группки. Супруги — сразу понял Спок. Было несколько компаний достаточно взрослой молодежи, почти подростков. В основном они сбивались в кучки с друзьями, которые были одного с ними пола. Спок заметил, как украдкой поглядывают друг на друга группки парней и девушек. Смущенная заинтересованность.

Очаровательно.

Любопытно было влияние подобной традиции на сексуальную культуру и воспитание молодежи. Детей, видимо, тоже мыли вместе, но отдельно от взрослых. Должно быть в племени все привыкли видеть друг друга без одежд — значит, в демонстрации тела не было ничего предосудительного. Означало ли это полное отсутствие дискриминации по внешности? Если да, то в таком случае существует ли у них в принципе концепт физической привлекательности?

Все посетители купальни тихо переговаривались между собой. Набирали в ладони горсти воды, аккуратно поливали друг друга и терли тряпочками из какого-то волокна. Спок видел, как один мужчина присел на камень, а женщина длинным острым лезвием сбривала ему отросшую бороду.

Стражники объяснили офицерам, что нужно раздеться и оставить свои вещи на входе. Ничьих других вещей там не было, поэтому перепутать одежду с чужой им не грозило — видимо, все остальные пришли сюда уже без нее. Сами стражники тоже раздевались. Лирпы они оставили где-то раньше, видимо решив, что уж вчетвером они как-то справятся с «гостями» и голыми руками, если это будет необходимо.

Офицеров провели к одной из стен, вдоль которой лилась вода, и оставили. Спок моргнул несколько раз, прогоняя туманную пелену с глаз, которая никак не желала уходить.

Это все было странно, и офицеры не могли перестать оглядываться. Вокруг были сотни мужчин и женщин, обнаженных и ничуть не смущенных тем, что их видят другие. Спок же чувствовал неловкость и тревогу. Его волновали отнюдь не обнаженные тела, но общая атмосфера бесстыдства и эротичности. Атмосфера откровенности и близости, чистой и невинной, естественной. Здесь разделяли между собой любовь. Кончики его ушей вспыхнули, когда Спок заметил, что не один ощущает это: некоторые мужчины тоже находили омовение эротичным (возможно, и женщины, но физиология такова, что он мог судить лишь по мужчинам).

Предыдущий вопрос дополнился данными: несмотря на регулярность процедуры, вулканцы все равно находили ее откровенной и интимной. И сексуальной. Возможно, для многих пар ритуал рu-tor был сродни прелюдии?

Спок рассматривал вулканцев, чтобы не смотреть на своих людей. Купальня фонила гомоном тысячи признаний в любви, в нежности и в страсти. Никто не предавался плотским утехам, но не ограничивал себя в касаниях, и Спок, изучающий толпу взглядами, вспыхнул зеленью и отвернулся, заметив, как одна вулканка улыбнулась своему супругу, одной рукой стиснула его плечо, а другой обхватила эрекцию.

Смотреть на это далее казалось ему совершенно неприемлемым, и Спок вернулся вниманием к происходящему рядом.

Джим стоял к нему боком, старался набрать у стены в горсть воды, чтобы смыть с кожи песок, пот и кровь. Нечто внутри Спока, бережно хранимое, а теперь жестоко разъедающее его душу и разум, всколыхнулось навстречу. В пещере царил уют, доверие, близость — то, чего он так жаждал, но не мог получить. Мучительно было находиться так близко и так далеко одновременно.

Тело откликнулось вместе с разумом, оценив не только умственно-душевную привлекательность, но и физическую: крепкие мышцы, широкие плечи, плоская грудь, красивый изгиб поясницы, подтянутые ягодицы, сильные ноги. Не впервые он видел Джима обнаженным, но каждый раз не мог оставаться равнодушным. Спок зажмурился, стараясь подавить начавшую было наливаться эрекцию. Это было неуместно с учетом их нынешних отношений. Продемонстрировать Джиму свою реакцию на его тело было слишком сумбурным, неуместным и вульгарным признанием, оставляющим слишком много вопросов, на которые Спок не смог бы дать ответа. Но его тело уже долгое время не слушалось приказов разума, и попытки приструнить его теперь казались совершенно безнадежными. Туманная пелена перед глазами наползала все больше.

Спок распахнул глаза, торопливо ища способ занять такое положение, чтобы Джим ничего не заметил. Но Кирк вдруг оторвался от своего занятия и поднял глаза на Спока.

— Капитан, вам нужно уделить особое внимание... этой процедуре, — тут же нашелся Спок, скрыв свое пристальное внимание к другу за приемлемой оберткой.

— А в этом есть смысл? Сейчас отмыться, чтобы потом снова испачкать руки в крови? — без злобы ответил Джим. Спок уловил подоплеку вопроса, но ничего не смог на это ответить. Джим приставил руки к стене, набирая воду, чтобы потом поспешно плеснуть ее себе в лицо.

— Надеюсь, вам больше не придется в ближайшее время отстаивать свое чувство собственного достоинства подобным образом, — откликнулся Спок, зачерпывая порцию воды и себе.

Сразу стало понятно, почему вулканцы не моются самостоятельно. Весьма неудобно быть тщательным с самим собой, тем более имея в распоряжении лишь горсть воды. Возможно, Джим тоже заметил этот дискомфорт, но ни ему, ни доктору Маккою помощь не предложил.

От этой мысли сердце Спока снова сделало кульбит и отправило порцию крови вниз. Они могли бы касаться друг друга. Так же нежно, заботливо и ласково, как все остальные в купальне. Гладить друг друга. Дарить лю... Мысленно Спок запнулся.

Слово, короткое, звучное и острое как бритва, уже готово было вспороть Споку запястья и выпустить всю боль вместе с жизнью. Одно слово могло стать его могильной плитой и одновременно облегчить все его страдания. Одно слово. Но лезвие застыло, поднятое и не опущенное для смертельного прикосновения.

— Ты намекаешь, что ты против? — снова вернул его в реальность Джим, и как же вовремя это было.

Решительно отогнав все эмоции, какие мог, Спок спокойно и холодно ответил, благо его интеллектуальные способности позволяли ему вести столь непростую беседу и предаваться эмоциональным размышлениям одновременно:

— Я не намекаю, капитан. Я говорю, что оцениваю ваши действия неодобрительно. Это неоправданная, не необходимая жестокость. Никогда бы не подумал, что ваше нетерпение будет стоить жизни, — воспоминания о недавней драке несколько охладили, и Спок смог частично взять свое тело под контроль. Хотя бы на короткий промежуток времени. Если, конечно, не смотреть на Джима, стоящего рядом с ним.

— Ты попрекаешь меня жестокостью? Я ведь и о тебе забочусь. Можешь продолжать терпеть все насмешки, сносить их первобытность и рассказывать себе, какое это благо. Интересно, надолго ли тебя хватит? — язвительно поддел его Джим. — Если мы не покажем силу, к нам будут относиться, как к рабам. И мы никогда отсюда не выберемся, Спок. Никогда. Мы застрянем здесь, в прошлом, среди твоих диких соплеменников, пустыни, пота и крови!

Глаза Спока сузились, а спина выпрямилась — его гордость была ущемлена.

— Моя жизнь уж тем более не стоит жизни другого существа, раз именно для ее спасения вы творите это. Пытаетесь сделать меня соучастником вашего преступления?

— Желание выжить — это теперь преступление? Может быть, для тебя — да. Особенно учитывая твое нежелание бороться со своими недугами, — фыркнул Джим, уколов Спока в то, что до этого беззвучно болело у них обоих.

— Это взвешенное решение, а не нежелание.

— Не важно, насколько обдуманным и правильным было решение, если ты мертв. Трупу уже плевать на все. Преступления и душевные муки за них — удел живых.

— Меньше жестокости — меньше душевных мук.

— И меньше живых, — хмыкнул Джим. — С другой стороны, я не тот, с кем стоит это обсуждать. Едва ли я знаю что-то о границах допустимого в нравственности и жестокости, — его слова, ранее колкие, злые, вдруг дали трещину, сменились, осыпавшись грудой праха и явив миру нечто иное. Нечто глубокое, показавшееся из души Джима, из его раздумий, скрытых от Спока. Что-то, что терзало его. Ослабевшие щиты позволили Споку уловить это так явно, будто он вслушивался в его эмоции намеренно. Смена эмоций была столь мгновенной, будто Спок зацепил что-то внутри Джима, и это не подняло заслон между ними, а вдруг разрушило его.

— Я не обвинял вас в аморальности и жестокости в целом, — осторожно изменил тактику Спок.

— Ты — нет. Но я сам... — махнул рукой Кирк.

— Разве ранее происходило подобное, чтобы вы могли так судить о себе? — вулканец напрягся.

Тихий смешок Джима. Пауза. Спок боролся с желанием взглянуть на него, зная, что видеть этого человека — погибель для него.

— Человечина на вкус как жирная говядина. Мне так показалось.

Между ними повисла абсолютная тишина. Споку показалось, что все вокруг затаили дыхание, но нет. Только лишь он сам. Никто чужой даже не услышал этих слов. На секунду в его голове промелькнула мысль, что он без промедления убил бы свидетеля этих слов, если бы такой был.

— Этого не было в твоей медицинской карте, — Боунс со звоном что-то выронил. Доктор не был чужим в понимании Спока, но даже то, что это услышал он, разозлило.

«Я бы хотел, чтобы он меня понимал», — вдруг отчетливо услышал Спок голос Джима в своей голове.

«Не важно, чего ты хочешь», — насмешливый голос, не принадлежащий Джиму, но звучащий в его голове, казался смутно знакомым. Но знакомым не Споку.

— Я не знал, — выдохнул Спок. — Мне жаль, что я поднял эту тему в том русле, в котором я ее направил. Я не преследовал цель причинить боль.

Заслон между ними и вправду рухнул, обнажив души обоих. Спок почувствовал себя еще более раздетым, чем был минуту назад. Пелена перед глазами вновь стала сгущаться, будто его разум пытался отключить мучавшее его тело, чтобы полностью слиться с другим разумом.

— Это не означает, что ты не прав, — пожал плечами Джим и уперся ладонями в мокрую стену, чтобы после прижаться к ней щекой. — Только я об этом судить не могу. Нельзя говорить об узости рамок, когда ты снаружи.

— Все равно, — тихо произнес Спок, и Джим едва вздрогнул, почувствовав легкое прикосновение к своей ладони. Спок накрыл его руку своей. — Мне стоило подобрать другие слова. Я ошибся, предполагая, что могу давать оценку твоей точке зрения.

Действие было интуитивным, не проверенным логикой. Он не желал смотреть на Джима, но теперь и смотрел, и касался ладонью его ладони. Он не мог излечить боль взывающей к нему души. А он слышал, как она шепотом молила о помощи.

— Об этом никто не мог знать. Боунс прав, об этом ничего нет в моей карте. И ни в чьей. Это одна из самых неприемлемых тем, когда речь заходит о Тарсус-IV. Никто не говорит это вслух. Даже не намекает.

Джим немного раздвинул пальцы, позволяя пальцам Спока лечь в ложбинки между ними. Вулканец смотрел на их руки, чувствуя на себе пристальный взгляд Джима, но не мог прямо посмотреть в ответ. Это была последняя преграда, на которой держалась его воля. Он знал, что если увидит эти глаза, то утонет в них, и никакая белая пелена не защитит его.

— Это то, что ты не смог мне рассказать?

— Да.

Диалогу не суждено было продолжиться. Прикосновения к плечу заставили обоих мужчин обернуться. За их спинами стояла Т'Райн.

Как и все, она была обнажена. Кровь прилила к щекам Спока, но он проигнорировал это: за последние несколько секунд случилось столько всего, что физическое проявление стыда уже не имело значения.

Цепкий взгляд позволил ему осмотреть ее за секунду. У всех людей были шрамы, особенно у воинов, но у нее их было огромное количество. На руках, шее, животе, ногах. Один большой тянулся вертикально от груди до бедра. Другой наискосок изувечил тело от ключицы до сгиба локтя.

Но даже эти страшные вещи не портили ее красоты. Пышная грудь, ранее плотно стиснутая кожаным топом, теперь свободно и низко колыхалась. Округлая линия живота с небольшой жировой прослойкой. Темные, но не густые волоски в паху и на ногах. Легкая дряблость кожи, необычная для такого подтянутого тела, и...

О-о-о. Вот в чем дело.

Эта женщина была матерью. Хотя бы однажды, но она родила и выкормила ребенка. Она не была невинной и незамужней, как другие воительницы. Спок уже знал, что она потеряла супруга, но о ребенке ничего не слышал. Его сердце сжалось.

На секунду ему показалось, что, отвлеченный ее присутствием, его разум метнулся от Джима в сторону. Будто нашел что-то равно привлекательное, что могло бы утешить его страдания. Спок прислушался к этому чувству. Он готов был пойти на все, лишь бы сбить с толку собственное тело

— Надеюсь, наша священная обитель приняла вас радушно и вы чувствуете себя комфортно, — мягко произнесла Т'Райн, рассматривая офицеров. Ее взгляд не стеснялся ощупывать и оценивать тела мужчин. Мужчин, которые старались смотреть ей в глаза и не краснеть.

— Мы благодарны за предоставленную возможность. Уверяю, что нам хорошо и у нас есть все необходимое, — произнес Джим для перевода.

Т'Райн учтиво кивнула и обратилась к Споку:

— У меня нет партнера для омовения, Спок. Твои друзья могут остаться вдвоем, а ты пойти со мной.

Спок бросил взгляд на Джима. Тот смотрел на него в упор. Темный, тяжелый, выжидающий взгляд затягивал Спока в свои глубины, лишая остатков рассудка, и прежде чем они поглотили его, Спок опустил свои глаза вниз. Джим смотрел не на Т'Райн, а на него, будто без перевода понял, что она предложила, а теперь ждал ответа: кого ты выберешь, ее или меня?

Сердце Спока сделало кульбит, жар прокатился по плечам, спине и осел в тазу. Дрожь поселилась в его руках. Его будто бы лихорадило, но та лихорадка не могла вернуться ранее, чем пройдет семь назначенных лет. Только тело, как и тогда, не подчинялось разуму, все туманилось, не в силах пробиться сквозь первобытные потребности.

Спок зажмурился и смог негромко ответить:

— Да.

Да, он выбрал ее.

— Спок? — напрягся Джим.

— Оставайтесь здесь. Я буду неподалеку, — ответил вулканец, не поднимая глаз ни на него, ни на нее.

И прежде, чем люди успели задать еще вопрос, он ступил за Т'Райн, которая повела его к другой стене с журчащими ручейками воды. Совсем близко, всего в трех ярдах от землян.

Т'Райн улыбнулась ему. Спок сосредоточился на ней, чтобы не смотреть ей за спину. Она зачерпнула воду и полила ему грудь, потерла пальцами кожу. Спок вздрогнул. Жар тела откликнулся на холод воды и поглотил его; Спок откликнулся на касания, требуя больше, и позволил себе перестать бороться с телом. Теперь это будет уместно. Т'Райн сочтет его реакцию направленной на себя.

Дрожь пробежала по телу, но Спок проигнорировал ее. Он тоже набрал воду в сложенные лодочкой ладони и полил плечи Т'Райн. Она одобрительно улыбнулась ему, и Спок ответил ей взглядом глаза в глаза, но часть его внимания — едва ли не большая — была обращена за ее спину. Туда, где Джим, обнаженный, скользил руками по своему телу. Дрожь снова пробежала по телу Спока. Его сердце словно посыпали перцем, оно пылало, рвалось прочь, туда, навстречу другому сердцу. Жар пробудил в теле вожделение, но, осознал Спок, это лишь реакция на горение внутри, и плоть — отнюдь не есть причина.

— Я должен признаться, — произнес Спок и отвел взгляд. Могло показаться, что он смущен.

— В чем же? — влажная шершавая материя коснулась плеча Спока. Т'Райн обошла его со спины. Спок зажмурился, отгораживаюсь от зрительных раздражителей, но лишь погрузился в образы, застывшие под веками.

— Работа с оружием — это была проверка, верно?

— Верно, — она неторопливо потерла его спину тканью. Должно признать, влажная ткань здесь была более эффективна, чем попытки набрать в руки достаточно воды.

— Мы ее не прошли. Мой... друг украл клинок. Когда мы закончили работу, я недосчитался одного ножа. Я говорю это потому, что у нас нет дурных намерений. Джим взволнован. Он среди чужаков, без защиты. Сегодня его уже спровоцировали на драку. Я нахожу его волнения уместными. Однако же я не хочу, чтобы он причинил вред кому-то из вас.

— Поэтому ты выдал своего друга? — она снова обошла Спока.

Т'Райн протянула ему ткань, сама поворачиваясь спиной. Намек был прозрачен, и Спок приступил. Несмотря на постоянную физическую активность, вулканка не была худой. Хорошо развитые мышцы гармонировали с жировыми прослойками, создавая подчеркнуто женственную фигуру со всеми полагающимися изгибами. Девушки его времени, видимо, эволюционировали — их формы стали более стройными и подтянутыми, но не имели округлостей. Любопытно, было ли это следствием иного рациона? Спок мысленно вздохнул: он хотел бы это исследовать, если бы смог. А он, вероятно, не сможет.

— Потому что я надеюсь, что вы не накажете его за это. Я надеюсь на компромисс. Я хочу сохранить ему жизнь и не испортить отношения с вами. С тобой.

Стоя сзади, Спок обвел руками ее плечи, спину. Его ладони голодным жестом обхватили ее талию, но тут же отпустили. Прежде чем он опустился ниже, она обернулась. Перехватив запястья Спока, она заставила его руки замереть прижатыми чуть выше полных грудей, но чуть ниже ключиц. Спок затаил дыхание. Пламя, разгорающееся внутри него, будто бы нашло путь, по которому ему стоит двигаться. Его взгляд, не таясь, облизнул ее тело.

Поймав этот взгляд, она усмехнулась. Это было словно сигналом к действию. Она обхватила Спока за пояс и притянула к себе. Его отвердевший пенис уперся в ее живот. Спок вздрогнул от резкости, почти агрессивности движений, от яркой вспышки ощущений в чреслах, и против воли верхняя губа дрогнула, поднялась, обнажая зубы. Тихое, почти не слышное рычание вырвалось из горла. Материя выпала из руки наземь, и он с силой сжал ее плечо.

Т'Райн, казалось, была более чем удовлетворена такой реакцией. Своей ладонью она нашла ладонь Спока, чтобы коснуться его пальцев своими. Их обоих прошибла дрожь от инициированного поверхностного слияния разумов, которое Спок не мог контролировать. Возможно, и мог, но в другой жизни, когда он не жаждал чьей-то близости с такой неистовой силой.

Туманная пелена заволокла его взор окончательно.

* * *

— Какого черта он вытворяет? — шикнул Боунс Джиму, провожая взглядом обнаженную фигуру Спока.

— У меня спрашиваешь? — зло процедил Джим сквозь зубы и яростно плеснул в лицо водой. — Кажется, кто-то решил не упускать возможности и оприходовать бабушку.

— Джим! Она не бабушка, — смутился Леонард. — Я бы и сам не отказался, знаешь ли.

— Можешь пойти и сказать об этом Споку. Может быть, он разрешит тебе пристроиться после себя.

— Тебе что, в драке последние мозги отбили? Некоторые считают ревность сексуальной. Так вот я скажу тебе, Джеймс Кирк, чтоб ты знал: ревнивый ты похож на огромного ядовитого слизня! — в сердцах произнес доктор и отвернулся. Его взгляд упал на тряпочку для мытья, которую кто-то оставил. Она выглядела достаточно чистой, и Леонард, которому уже надоело размазывать капли по телу, решительно сунул ее под воду и принялся оттирать локти.

Джим упрямо сцепил зубы. Постояв несколько минут, он оглянулся через плечо, а потом вдруг принялся яростно тереть грязь на теле, будто пытался снять с себя кожу. Леонард тоже обернулся. Картина, которую они наблюдали, была такой же эротичной, как и постыдной.

— Он ненормальный, — поставил диагноз доктор, который вполне очевидно видел намерения Спока относительно вулканки. Такое увесистое и налитое намерение никто не смог бы пропустить. — Его что, тоже по голове ударили?

Джим сквозь зубы выплюнул что-то матерное и неразборчивое на клингонском.

— Этому должно быть разумное объяснение, — продолжил бормотать Леонард. — Наверное, он пытается с ней о чем-то... договориться.

— Это называется «трахнуть», Боунс. Он пытается ее трахнуть. И ты это видишь настолько же ясно, насколько и я.

— Может, он тебе мстит? Что ты сделал, что в Споке проснулась такая мстительность? Он не из тех, кто меняет партнеров.

— Мы не в отношениях, — отрезал Джим. И вдруг произнес ровно, почти холодно: — Мы никто друг другу. Мы ничем друг другу не обязаны. Он может спать, с кем хочет. Мне нет до этого дела.

— О, Джим... — сочувственно выдохнул Боунс. — А мне только показалось, что вы смогли найти общий язык. Он даже взял тебя за руку... Я вообще не представляю, что происходит. Это все похоже на какое-то безумие.

— Безумие и есть, — заключил Джим. — Я ничего не понимаю. Секунда, и он ведет себя так... Как раньше, понимаешь? А потом он вдруг меняется, и я снова его не узнаю. Он снова становится каким-то чужим, не отвечает на вопросы, закрывается, язвит. И... — Джим снова бросил взгляд через плечо. И застыл.

«И смотрит на кого-то с такой животной страстью. Я хотел бы быть на ее месте», — шепчет та часть сердца, которая не умеет лгать.

«Неважно, чего ты хочешь», — говорит подсознание спокойным, ровным голосом Спока.

То, как он смотрит на нее, просто невозможно. Ярость в груди утихла и сменилась глубокой тоской. Настолько сильной и всепоглощающей, что не давала дышать. Тонкая материя его души рассыпалась осколками и пытается прорвать тело, чтобы покинуть эту болезненную реальность.

Джим чувствовал себя так одиноко, как уже давно не чувствовал.

Спок смотрел на эту вулканку взглядом, полным желания. Он оказался не похож на себя. Но он похож на нее. В нем проявлялась скрытая ранее сила, чувства, нечеловеческие, другие, которые Джиму никогда не дано было понять, потому что он другого вида. Спок же выглядел так, будто сбросил оковы и наконец-то оказался среди своих. Теперь он стал частью чего-то своего.

А Джим остался один. Не потому, что он среди вулканцев, и не потому, что нет его корабля, или команды, или людей. Но потому, что он больше не чувствовал, что Спок с ним.

Т'Райн увела Спока прочь. И Спок даже не обернулся, послушно ступая следом. Джим сполз на пол вдоль стены; вода холодными струйками текла по спине, а он вцепился руками в волосы и старался не скулить. Ему было слишком больно.

Только что его сердце вырвали и бросили на съедение.

* * *

Тело. Мягкое, податливое, плотное. Кожа зеленела под натиском пальцев. Это неправильно, и Спок перестал давить. Кожа под губами была чуть солоноватая, с привкусом воды в пещерах. Он прикусывал ее зубами и слышал биение сердца. Быстрое, взволнованное. Тело под ним пахло возбуждением.

Спок чувствовал, что ногами уперся во что-то, похожее на постель. Неважно, во что именно — любая горизонтальная поверхность подошла бы. Его собственные руки тряслись, и он был не в состоянии дать оценку даже тому, сколько силы и грубости вкладывал в каждое движение. Он вообще был не в состоянии дать оценку происходящему. Его тело ополчилось против него, как последнее средство защиты разрушающегося разума. Чтобы спасти его против воли его катры.

Они упали на постель. Тело Спока врезалось в мягкое тело под ним. Он переплетал пальцы, прижимал губы к губам, кусал до крови, и вкус крови на его губах отдавал медью. Он резко оборвал поцелуй. Его глаза широко раскрылись, но он ничего не видел, только неясные обрывки, среди которых нельзя было разобрать, что настоящее, а что иллюзия.

Он вел рукой по обнаженному телу, и его разум подбрасывал ощущение несуществующих волосков на нем. Он терся щекой о щеку, и чувствовал щетину нескольких дней, которой не было. Он вдыхал воздух и чувствовал запах яблок, отфильтрованного корабельного воздуха, и въедливый запах пластика, навсегда пропитавший на Энтерпрайз.

Спок запускал руку в волосы и обнаруживал, что они слишком длинные. Он утешал себя тем, что они отрасли, как и щетина, и старательно игнорировал их неправильный цвет. Они не должны быть такими темными.

Его рука гладила острые скулы, широкие плечи и опускалась все ниже. Сердце вдруг сжалось, желудок свело как от тошноты, к горлу подкатило отвращение. Неправильно! Все ощущалось неправильно, странно, чуждо, химерично. Он отстранился, поднялся.

Напротив были карие глаза. Почти черные. Может быть и черные, но они должны быть карими, и Спок видел карие глаза. Но лицо неправильное. Оно дрожало и менялось, смывалось пеленой перед глазами, и Спок чувствовал, что сам дрожит. Его мышцы были напряжены, сухожилия натянулись, пальцы правой руки сжали запястье левой. Когда он только успел это сделать?..

Тело рвалось обратно, на постель, к тому, что было так необходимо израненному, поврежденному разуму. Чтобы слиться, чтобы наконец угомонить боль, чтобы вернуться к гармонии. Душу рвало на части, выворачивало наизнанку. Спок слышал собственный крик и вой в ушах, но его рот был закрыт, а горло лишь дрожало от нарастающего звука рычания. Зрачки карих глаз глаз напротив расширились.

Спок пошел на компромисс между душой и телом. Он позволил ему двигаться вперед, и грубо перевернул того, кто был с ним на постели. Карие глаза больше не смотрели на него, но он услышал звук, и это был одобрительный звук, он подгонял продолжать.

Теперь все правильно. Он прижался грудью к широкой спине. На ней четко очерченные, выпуклые мышцы, и шрамы, которые Спок знал каждый до единого, потому что видел, как появлялся каждый из них, а Джим отказывался их залечить. Дороги как память. Спок это принял, тем более, что шрамов и правда не так много.

Он уткнулся носом в затылок, глубоко вдыхая запах терпкого пота, и опустил руку вниз, сжимая подтянутые ягодицы. Его эрекция удачно упиралась прямо между ними, и Спок двинул бедрами, потираясь, и вызывая у них обоих легкий вздох удовольствия.

Конечно, теперь все правильно. Его т'хайле должно это нравиться. Тогда им будет хорошо. Тогда все будет в порядке.

Он почувствовал чужую руку, сжавшую его член, и не успел удивиться вслух — им ведь нужна подготовка — но рука направила его, и он толкнулся, не в силах сдержаться. Внутри было тепло, мягко. Член выделял достаточно смазки, и Спок втянул выпуклости, чтобы не сделать партнеру больно. Джим — не вулканка, для него это может быть неприятно.

И вот, толкаясь, он услышал стон. Стон, полный удовольствия. Неспешно раскачиваясь, он прижался к спине грудью и двигался, двигался, двигался. Он хотел быть нежным, осторожным, но запоздало почувствовал, что мертвой хваткой вцепился любовнику в бедро. С трудом он заставил себя разжать руку и переместить ее на плечо.

Удовольствие накатывало быстро, неизбежно. Спок даже не пытался проявить какую-то искусность в ласках или движениях, всецело, по-животному, отдаваясь этому акту жизни, акту самой искренней любви.

Теперь все закончилось. Все стало правильно. Теперь они вместе, как и должно быть. Вся боль позади. Совершенно не важно, как это произошло, если теперь все в порядке. Он старался не думать об этом. Сейчас логика ему не нужна. Сейчас есть только его катра, прильнувшая всем еством к душе землянина. Не хватает только одного, последнего движения, чтобы соприкоснулись и проникли друг в друга души.

Спок скользнул рукой выше, к лицу, и его пальцы самым естественным образом легли на контактные точки. Он ощутил, что лавина уже поднялась в его чреслах, и подгоняемый силой чувств, упал в чужое сознание.

Его собственный крик застыл в ушах звоном. Вместе с ним от стен отразился другой крик. Женский. Его тело горело, обожженое, и он резко отступил. Ноги не слушались, подкашивались, что-то острое впивалось в спину, в кожу, ноги. Пламя обжигало его губы, ладони, грудь, пах. Он отступал от этого пламени, закрывался, падал, но не мог закрыться, спастись, он горел. Он не видел огня, он ничего не видел, он ослеп. Он подтянул ноги к груди, и вцепился руками в волосы, его разум горел. Он сожжен, выжжен дотла, он разрушен и разбит. Гармонии нет, узор не завершен, его т'хайлы нет. Он не рядом. Он не ответил взаимностью. Это не он.

И ни разуму, ни телу не стало легче, но его катра теперь — обугленный кусок драгоценного камня. Больше ничего не осталось.

Зрение постепенно прояснялось. Слух возвращался. Звон в разуме становился тише. Он услышал голос и поднял голову, чтобы увидеть источник звука и попытаться понять значение слов.

Т'Райн, обнаженная, сидела на самом дальнем от него краю кровати. Спок же сидел на полу, и острый край камней, сложенных для постели, впивался ему под лопатку. Но он не поднимался, оставался в таком положении, игнорируя телесную боль. Она терзала его меньше всего.

— Почему ты не сказал? — прошептала она. На ее глазах выступили слезы, и она обняла себя обеими руками. — Почему ты не сказал, что ты связан узами?

— Мы не связаны, — ответил Спок, и его голос прозвучал, как скрежет металла. — Это моя ошибка. У меня не было разрешения.

— Твоя... т'хайла... Ты взял ее силой? — Спок услышал в ее голосе злость.

— Нет. Это было добровольно. И это... это не она. Это мужчина.

Глаза Т'Райн широко раскрылись. Она забормотала:

— Волосы, светлые как песок, широкая спина, и глаза, темные, но светлые... Это... Это тот человек, который прибыл с тобой? Тот, кого ты назвал вашим лидером?

Спок кивнул. Древние вулканцы были столь же толерантными, как и древние земляне. Но ему больше нечего было терять. Вулканцы считали, что т’хайла одного пола — ошибка природы, которую можно исправить. Они «милосердно» убивали одного из них, чтобы другой мог стать «нормальным». Право, сейчас это казалось Споку не самым худшим финалом для него.

— Вы занялись любовью. Но он не телепат и не знал, что вы не можете заниматься любовью без уз, — с пониманием произнесла она.

— Я думал, то, что мы делали, не потребует более глубокой связи. Я ошибался.

Т'Райн протянула ему руку, указывая на постель рядом с собой.

— Сядь. Поговорим. Я не выдам вас племени.

Спок безропотно поднялся. Ее взгляд опустился ниже, и Спок тоже посмотрел вниз. Его бедра были испачканы еще свежими потеками семени.

— Я надеялась, что смогу забеременеть, — разочарованно вздохнула она.

— Это к лучшему, — Спок опустился рядом. — Зачем тебе это?

— Я могу родить ребенка с телепатическими способностями, — уверенно произнесла Т'Райн. — У нас остался только один телепат. Мы не знаем, как появляются такие дети. Но есть теории. Если партнер по узам у телепата правильный, все их дети унаследуют этот дар. Если нет, не родится ни одного.

— Почему ты не можешь стать парой Суглалу?

— Я не хочу. У меня была пара, другая мне не нужна. Но если ничего не изменится, мне придется быть с ним. Ради спасения нашего народа. А он заслуживает большего, чем то, что могу привнести в наш союз я. Его сердце тоже разбито, но наши осколки не подходят друг к другу. Мы можем быть близки лишь на расстоянии.

— Твой партнер был телепатом, — осознал Спок. Его губы поползли в сторону, и впервые в жизни он ухмыльнулся. — Я очень похож на него, да?

Т'Райн бросила на Спока нервный взгляд, закусила губу и, склонившись вперед, закрыла глаза руками. Спок мгновение наблюдал за этим, а после мягко приобнял ее за плечи.

— Мы оба искали друг в друге кого-то другого. Ты хотела вернуть семью. Муж, ребенок.

— А ты получить недосягаемую звезду.

— Нет недосягаемых звезд, — задумчиво произнес Спок. — Но, порой, достигнув звезды, мы сгораем.

— Как давно ты его любишь? Он ведь не знает об этом?

— Давно, — вздохнул Спок. — Так давно, что совершил ошибок больше, чем можно совершить за одну жизнь. Я назвал его другом, и братом. Я назвал его т'хайла, но он не знает истинную природу моей любви.

— В племени, откуда вы прибыли, тоже убьют одного из вас, если узнают об этом? Разорвут бесплодную связь двоих, чтобы мог жить хотя бы один из вас.

— Нет. Я мог бы ему сказать, но... я испугался. А потом было поздно. Там, откуда мы прибыли, заключение платонических уз т'хайла — уже преступление. Ведь я не спросил его разрешения. Я надеялся, что смогу справиться с этим сам, что я смогу оставить нашу связь такой. Я надеялся, что он сможет найти когда-нибудь кого-то для себя. Женщину.

— Если бы мой муж вернулся, я бы приняла его в любом теле. Даже женщиной, — всхлипнула она. — Ты погибаешь. Ты сходишь с ума. Я почувствовала, как разрушается твой разум. Он пронзил меня осколками. Ты должен ему сказать.

— Нет. Нет, не теперь. Только не теперь. Не после того, как я ушел с тобой. Теперь он меня не примет больше никогда. Я... я должен рассказать тебе правду.

— Какую?

— Я не думал, что ты мне поверишь. Ваше развитие еще не предполагает осознание таких вещей. Но я надеюсь, что теперь у тебя есть причины доверять мне больше. Мы прибыли не из другого племени. Мы прибыли из другого времени.

— Из будущего? — осторожно спросила она и тут же потребовала: — Докажи мне.

— Мои друзья с другой планеты. Планета — это... это такая точка среди звезд. Они прибыли с Земли. Я же родом с нашей планеты, она называется Вулкан. Поэтому мы так похожи с тобой, а они так непохожи на нас. В некотором смысле я даже ближе к вам, чем к другим племенам на планете. Пройдут тысячелетия, прежде чем я появляюсь на свет. Ваше племя станет самым сильным на планете. И будет таковым даже при моем рождении. На основе вашей культуры будет построена вся наша культура будущего. Мужчина, который родится среди вас, остановит Великую войну, которая почти погубит все живое. Его будут звать Сурак. Меня зовут С'чын Т'Гай Спок из дома Сурака. Его мать звали Т’Райн. Была ли это ты, я не могу сказать, но мне кажется, что это могла бы быть ты. У тебя еще будут дети, поверь мне. Но не со мной. Я полукровка, и худший из возможных вариантов. Мой путь иной: я должен помочь своим людям вернуться домой.

Т'Райн внимательно слушала его.

— Вы хотите вернуться в свое время? Значит, никакого дипломатического союза быть не может... — пробормотала она. — И вы хотите, чтобы я вам помогла? Я ничего об этом не знаю.

— Пленник. Клингон, который сидит на цепи в пещерах, мы прибыли за ним. Там, в нашем времени, нам объявят войну, если мы его не найдем. Это будет долгая, кровопролитная бойня, и погибнут очень многие и не на одной планете. Мы должны это предотвратить, доказать, что не убивали его. Я заплачу любую цену за твою помощь, и если такова будет твоя воля, я останусь с тобой. Не как твоя пара, но в любом ином качестве. От тебя требуется лишь помочь нам добраться до точки, из которой мы сюда пришли. Она в пустыне.

Вулканка подобралась. Рассказ дал ей время совладать с чувствами, и Спок увидел, как ее нежное сердце вновь обрастает стальной волей. Она выпрямилась. Т'Райн была по-настоящему необычной и для вулканки, и для человека, и в ней было то, что Спок так любил в Джиме. Это была невероятно сильная, готовая на жертвы и жестокость, но добрая и чувственная душа. То, что привлекло его и дало ему надежду, что он сможет его заменить ею — хоть и безуспешно. Джим Кирк в который раз оказался незаменим.

— Я помогу вам, — решительно откликнулась она. — Я верю тебе, С'чын Т'Гай Спок из дома ShiKahr.

* * *

Джим приник к темной выемке стены, когда услышал шаги. К несчастью, некто шел прямо к нему, и у Джима не было ни единого шанса остаться незамеченным. Он вынул клинок, который скрывал под краем кожаной куртки. Пусть с боем и кровью, но сегодня они покинут это место. Плевать на вулканцев, а его подчиненные последуют его приказу. Но решение должен принять он, и сделать первый шаг тоже.

Беззвучно он бросился вперед на свою жертву, разумно рассудив, что нужно нанести удар до того, как вулканец позовет подмогу. Он лишь чуть задел щеку противника, но явно не глубоко, тот оказался ловчее и успел отступить. Второй удар сделать не довелось, занесенную руку Джима перехватили. Два шага назад, выворот, два шага вперед. Вулканец не издал ни звука, не звал на помощь, и это было странно, но Джим не успел об этом подумать. Запястье сжали еще сильнее, до такой боли, что он непроизвольно выпустил кинжал и тот упал на землю. Снова два шага назад. Хватка почему-то ослабла и Джим воспользовался этим, чтобы прижать противника к спине.

«Шаг, шаг, поворот. Смотри на кончик уха, — вдруг прозвучало в его голове. — На кончик острого уха».

Прижатый к стене вулканец не сопротивлялся, и Джим вгляделся в его лицо.

— Не спится, капитан? — спокойно, почти любезно поинтересовался Спок.

Джим резко отпрянул, в шоке от чуть не случившегося. Хоть он и был зол на Спока, но его смерти хотел меньше всего на свете. Тем более — от своей руки.

— Что ты тут делаешь? — вопросом на вопрос ответил Джим, огромным усилием воли пытаясь отогнать мысли о том, что могло произойти секунду назад.

— Ищу вас.

— Мне казалось, ты занят несколько... другим.

— Мы с Т'Райн поговорили, — Спок проигнорировал намек, — и она сказала, что поможет нам вернуться в наше время. Я рассказал ей правду, и она мне поверила. И Вараха она нам тоже отдаст. Завтра утром мы отправимся в путь.

— Ясно, — Джим наклонился и поднял клинок с земли. — Сомневаюсь, что она поверила тебе просто так. Вспомни, как обычно реагируют люди, когда кто-то говорит, что он из другого времени. Все думают, что это ложь.

— Она не думает, — возразил Спок. — У нее были причины поверить.

Джим исподлобья взглянул на него.

— Как ты нашел меня?

— Предугадал ваши намерения. Очевидно, что вы хотели под покровом ночи выкрасть Вараха и сбежать прежде, чем вас спохватятся.

— Ни на день здесь больше не останусь, — отрезал Джим. — Там, в будущем, мой корабль, который возможно уже уничтожили, пока мы тут... камни таскаем!

— Завтра утром. Джим... идем со мной, — попросил Спок.

— Куда? — нахмурился Джим. Но настороженным он не выглядел, и это утешало — он доверял Споку.

— В одно место. Хочу его показать тебе.

Место оказалось просторной пещерой с полом, вымощенным из гладкого камня и каменной площадкой в центре. В стенах ее были выемки для чаш с маслами. Чудеснее всего был потолок. Из природного стекла, но не такого, как в комнатах — блестящего из-за тысячи граней, но мутного, а из абсолютно прозрачного, как они привыкли видеть на Энтерпрайз. Настолько, что можно было увидеть смутные очертания звезд. Джиму это напомнило зал для медитаций.

И Спок подтвердил его мысль. Он вошел первым и занял место в центре, на площадке, присев на колени в позу для медитаций. Жестом он пригласил Джима сесть напротив. Между ними в маленьком отверстии пола была жаровня. Вынув кресало из кожаных одежд, Спок ловко поджёг угли. Пропитанные ароматным маслом, они задымились благовониями.

— Зачем мы здесь? — Джим присел напротив, стараясь скопировать позу.

— Мне кажется, нам есть что обсудить.

— А мне кажется, что нам поздно что-то обсуждать, — в ровном, почти равнодушном голосе Джима промелькнула жесткость, словно щитом прикрывающая ранимую душу.

— Мы живы — значит, не поздно.

— Почему ты не с ней? — не удержался Джим.

— Мы оба искали друг в друге то, чего в нас нет. Я словно призрак ее погибшего мужа. Наши отношения невозможны. Не в романтическом смысле, Джим.

Плечи Кирка опустились, будто наконец-то смогли расслабиться.

— Ты хотел ее.

— То, чего я хотел, в ней нет.

— Так чего же ты хотел?

Спок чуть склонил голову на бок. В полумраке, который разбавлял лишь неясный свет звезд и тлеющие угли, он снова казался таким же призрачным, прекрасным и близким, как и прошлой ночью. Будто неспособное на любовь каменное сердце Джима никогда не рассыпалось на тысячи осколков.

— Утешения, — произнес Спок.

Джим вскинул брови, и прежде чем он смог сформулировать вопрос, Спок добавил:

— Утешение в моей болезни. Но она не способна мне помочь.

Их взгляды встретились. И если бы не тьма, последней преградой разделяющая их от болезненной откровенности душ, не только лишь сердце, но и все ество Джима рассыпалось бы миллионом частей, которые никогда не могли больше быть собранными воедино.

— Джим, — прошептал Спок, — я хочу тебя понять.

Пустота в груди Джима екнула.

— Расскажи мне. Расскажи мне, чтобы я тебя понял.

— О Тарсусе?

— О тебе.

Несколько долгих минут они смотрели в глаза друг другу. В них отражались угольки и звезды. Но разве это не одно и то же? Звезды горят как угольки, просто они больше, и они в космосе. Все едино и разнится лишь масштабами. Ничто не уникально, все прекрасно в похожести.

Джим подумал: «Спок сможет понять». Они тоже были как угольки и звезды, лишь с незнающего взгляда разные, но на деле неотличимые друг от друга.

И он рассказал.

— Ты ведь знаешь про катастрофу на Тарсус-IV? Как непонятно откуда взявшийся вирус начал уничтожать все живое. Все покрывалось белой плесенью и вскоре поибало. Запасы еды, животные, люди, растения. Выход был только один — пламя.

Мне было четырнадцать. Отец вернулся на Землю, увидел Фрэнка, наш дом и следы от побоев. Осознал, что мы не лгали. Сэм с ним больше не разговаривал. Делал вид, что его нет. А через несколько дней брат и вовсе исчез. Собрал небольшую сумку и пропал. Отец искал его, но бесполезно. Сэм не хотел, чтобы его нашли. Наверное, он не ушел раньше только из-за меня. Но когда вернулся отец…

Я был рад, что он вернулся, хотя тоже обижался, что он не верил нам, когда мы рассказывали, что творит Фрэнк. Я начал понемногу оттаивать и возвращаться домой без страха. Фрэнка он выгнал и не пожалел расписать ему все лицо. Но, знаешь, за столько побоев, сколько Фрэнк учинил нам, этого было мало. Потом отец подал на него в суд. Я был еще ребенком, а отец был рядом, и казалось, что теперь все позади. И Сэм тоже обязательно вернется.

Прошло два месяца. Сэм не вернулся, а отец не мог сидеть со мной дома. Роль папочки-домохозяйки была не для него. Космос снова звал его. Быстро нашлась новая миссия, но теперь, без Сэма, мне не оставалось ничего, кроме как отправиться к тетке на Тарсус.

Я чувствовал себя преданным. Снова. Но не долго. Тарсус оказался хорошим местом. Я смог начать с чистого листа. Моя тетка была очень хорошей. Просто замечательной. У нее был цепкий взгляд, мы любили одинаковые фильмы, она остро шутила и вкусно готовила. Тетку звали... — голос Джима дрогнул, — Алекса.

Новые одноклассники не тыкали в меня пальцем за порванную одежду, не ябедничали, когда я воровал еду в столовой, потому что я больше этого не делал. На Тарсусе я стал Джимом Кирком — крутым улыбчивым парнем в черной кожанке и с хорошими перспективами, ведь я был лучшим в классе. У меня появились хобби, я серьезнее занялся программированием.

Я прожил на Тарсусе семь счастливых месяцев в колонии фермеров, с бесконечными полями и лесами. У меня появились друзья.

А потом начался кризис продовольствия. Тетка работала в управлении и рассказала мне об этом. Она была озадачена и встревожена, но не более. Тогда ещё казалось, что все в порядке и мы справимся.

А потом четыре тысячи человек собрали на площади. И начался повсеместно известный геноцид.

Джим вздохнул, переводя дух.

— Насколько мне известно, — осторожно сказал Спок, — Кодос не отправил сообщение Звёздному Флоту. Он хотел провести свой эксперимент. Только позже кому-то удалось с ними связаться.

— Ложь, — резко оборвал его Джим. — Сообщение было отправлено сразу. Но Звездный Флот посчитал его недостаточно важным и поставил в очередь. Никто не прилетел ни через неделю, ни через две, и только тогда Кодос посчитал, что в праве вершить свои теории. Больше никто не отправлял сообщения, и Звездный Флот откладывал «не важную» задачу все дольше и дольше. Действительно, позже поступило еще одно сообщение. Через три месяца. Сообщение, в котором говорилось, что почти все население вымерло. Вот тогда Флот и примчался.

— Бюрократия, — произнес Спок с пониманием. — Три месяца — очень долгий срок для катастрофы.

— Это вечность, Спок, — тихо произнес Джим. — Начался хаос. Выжившие и избежавшие бойни прятались. Обворовывали склады. Военные под эгидой поиска преступников вламывались в дома за наживой. Те, у кого было оружие, сразу осознали свое превосходство и безнаказанность.

Мы с теткой не попали в список. Она была из управления, а я был лучшим в классе. Но это не спасло нас от всего остального ужаса. В наш дом тоже пришли «в поисках преступников». Она спрятала меня под кровать. Пришедший военный увидел, что в доме одна лишь женщина, безоружная и... — Джим закрыл лицо руками. — Я лежал под кроватью, когда он делал это с ней сверху. Я хотел выбраться и защитить ее, но все мое тело оцепенело. А потом я услышал, что она перестала сопротивляться. Он закончил и вышел на кухню. Что-то съел из наших припасов. А потом вернулся и сделал это снова. Я надеялся, что тетя просто потеряла сознание. Ведь, думал я, если бы она умерла, он бы не пришел второй раз?

Когда он ушел, ещё несколько часов я не мог заставить себя выбраться из-под кровати. Я лежал в тишине и пытался услышать ее дыхание. Но я не слышал.

Она была мертва. Вероятно, он задушил ее. Когда я смог выбраться и увидел ее, в порванной одежде, с раздвинутыми ногами, перепачканную едко воняющим семенем, с широко раскрытыми стеклянными глазами… Меня вырвало.

Я остался на Тарсусе один.

Джим поднял голову и посмотрел на Спока. Лицо вулканца будто бы окаменело, лишившись даже намека на эмоции. Но вдруг он шелохнулся и протянул руку, сжав обнаженное запястье Джима:

— Я скорблю вместе с тобой, — тихо произнес он, и Джим вдруг почувствовал, как тяжелая горечь, поднявшаяся в его груди, стекает, сменяясь другими ощущениями: теплом, безопасностью, чувством правильности происходящего. Джим благодарно накрыл его ладонь своей, и Спок в ответ сжал его пальцы.

Что бы между ними ни случилось, Джим знал, что это станет неважным для него. Нет ни одной причины, недостаточно даже разбитого сердца, или предательства, или даже если бы Спок воткнул ему нож в спину, Джим все равно не смог бы отказаться от желания вот так делить со Споком близость и нежно касаться его. Спок мог предать его множество раз, но Джим все равно простил бы его, чтобы когда-нибудь вновь еще раз прикоснуться к его руке и положить голову на плечо.

— Дальше было хуже, — произнес он, выпустив руку Спока. — Массовые убийства привели не к порядку, а к чистому хаосу. Выжившие из списка смертников перемешались с теми, кто был напуган новым режимом и протестовал. Власть и оружие опьянили солдат. Я не все помню. У меня есть... провалы в памяти. После Тарсуса я проходил лечение — ПТСР, все дела. Доктора объяснили это тем, что мое сознание стерло из памяти то, с чем я не могу справиться. Но я думаю, что это другое. Во мне есть... тьма. Она живая. Это не вселившийся дух или что-то в этом роде. Я с ней родился. Я думаю, некоторые люди рождаются с большим злом в душе, чем другие, и моего зла, чистого, квинтэссенции, довольно много. Оно пришло в этот мир со мной, чтобы отравлять жизнь мне и другим. Это часть меня. Иногда ее становится так много, что я даже не могу вспомнить прошлое — в голове только тьма, только темные провалы. Я думаю, что тьма в моих воспоминаниях — это те моменты, когда она брала верх надо мной.

— Джим, я не думаю, что... — деликатно начал Спок, но Джим тут же его оборвал.

— Нет. Не надо говорить мне, что ты не считаешь меня злым, или что ты не чувствуешь в моем разуме никакой тьмы. Не надо. Это неправда. И даже если ты ее не чувствуешь, я знаю, что она есть. Я научился с ней жить. Контролировать ее. Она лишь часть меня, но не весь я. Ты помнишь, когда меня разделило на две личности, добрую и злую? Тогда вся тьма досталась моей злой половине. Ты помнишь, что пыталась сделать эта половина со старшиной? Спок, я знаю, на что я способен. Изнасилование — это меньшее.

Спок тяжело вздохнул, но не стал спорить. И только его пальцы не выпускали запястье Джима. Наоборот, стиснули крепче, будто Спок боялся, что он куда-то убежит.

— Это были долгие два месяца, где каждый день, каждый час — борьба за выживание. Оружие, которое до этого внушало страх одним лишь только видом, становилось привычным. Доступным. Необходимым. Мораль падала в цене. Человечность становилась пороком. Собственная жизнь поднялась в цене настолько, что ты был готов на все ради выживания. Убийство становилось обыденным. Поиск еды и укрытия для сна — единственным, что тебя тревожило. Ты оттачиваешь навыки, о существовании которых даже не знал; ты мыслишь как дикое животное. Бей или беги. Надежда умирает быстро, кто бы что ни говорил. Любое живое существо — враг или добыча, из союзников только ты сам. Ты начинаешь анализировать как животное: смотреть на мимику, ощущать чужие намерения, желания, перестаешь понимать речь. Во всяком случае ты больше не проникаешься словами. Ты смотришь на труп и видишь не личность, а его теплую куртку. Ты оцениваешь мир с точки зрения его пользы для тебя и совершенно не думаешь о последствиях.

Я не помню как, но я прибился к компании детей и подростков. Сначала с нами были взрослые, которые добывали еду и заботились о нас, но однажды они не вернулись. И подростки, все, кто был старше двенадцати лет, стали взрослыми.

Наша компания постоянно менялась. Мы принимали это как данность; скорбеть ни у кого не было сил. Иногда кто-то умирал, иногда приходил кто-то новый. Это было удобно. Вместе мы могли принести больше. Больше еды, больше одежды, одеял и других вещей. Они помогли мне прийти в себя. Один из парней, Томас, сказал мне, что я впервые заговорил с ними только через неделю. Они вытащили меня из тьмы на свет, дали причину бороться. Они научили меня бороться за жизнь вопреки логике, морали и здравому смыслу. Вместе мы смогли совершить налет на офис Кодоса и отправить письмо Звездному Флоту, где рассказали о случившемся. Но они все равно прибыли слишком поздно.

А теперь я перехожу к самому главному. К тому, что не смог рассказать тебе тогда…

Среди нас была одна... девушка. Она была чуть старше меня, но мы довольно хорошо нашли с ней общий язык. Она как-то ненавязчиво заботилась обо мне, и я потянулся к ней. Оказалось что мы — внезапно выросшие дети. Она была моей первой любовью. Первое влечение, дикое, инстинктивное, но необходимое. Я говорю — она, хотя мог бы называть ее по имени. Но я его не помню, Спок. Я помню её карие глаза, и каштановые волосы, которые она собирала в растрепанный хвост. Я помню ее голос. Ее спокойный тон. Я смотрел, как она успокаивает малышей. Как варит отвары из листьев. Мне кажется, я помню каждую секунду, проведенную с ней, но я не помню ее имени.

А потом во время одной нашей вылазки ее убили.

Я набросился на убийцу сзади и перерезал ему горло прежде, чем он успел сделать с ней то же, что тот… с моей тетей. Я помню, как согревала мои замерзшие руки его горячая липкая кровь. Я помню, как она попала мне на губы и я облизал их. Это было приятно.

Я не мог оставить ее тело там, валяться посреди леса. Я не мог заставить себя снять с нее вещи, которые теперь ей не были нужны. Я принес ее к нам.

У нас не было лопат, чтобы копать могилу. Поэтому другие просто раздели ее, унесли чуть в сторону и накрыли листьями. Рядом в землю вбили палку.

Я не проронил ни слезинки. На Тарсусе никто, кроме самых маленьких детей, не плакал. Будто бы слезы были запрещены, будто каждый боялся потерять хоть каплю драгоценного ресурса.

А белая плесень овладевала все большими территориями. Мы видели оленей с белыми рогами, и людей, выкашливающих куски заплесневелых лёгких. В воздухе стоял вечный запах гари и смерти. Военные пытались сжечь плесень, чтобы спасти уцелевшие поля, но это не помогало. С каждым днем пищу становилось добывать все сложнее. Наступала осень.

По ночам иногда бывал мороз. Согреваться при пустом желудке было все сложнее. У одного ребенка, Шелби, началась гангрена от обморожения. Мы не могли ему помочь, у нас не было ни инструментов, ни знаний, как это сделать. И когда однажды один из старших, тоже Джеймс, вышел с ним на прогулку и вернулся один, никто не спросил у него, где Шелби.

К тому времени мы не ели почти пять дней. В голове мутилось, все периодически теряли сознание. Из-за этого добывать еду было еще труднее. Но был выход. Я не помню, кто его предложил. Я хорошо помню только то, что было дальше, когда мы доставали из листьев тело... Ее тело. Плесень не заразила ее, и из-за холодов гниение ещё не началось.

Джим бездумно смотрел на тлеющие угли. Краем сознания он начал замечать, как немеет его ладонь, запястье которой сжимал Спок.

— Я не умею любить, Спок. Мое сердце черство. В голодные дни тьма сжирала его по кусочку, пока не осталось ничего. Я любил эту девушку, так я думал. Но тот, кто любит, никогда не сделает такое с тем, кого любил. Я никогда не рассказывал об этом докторам. Не мог. Впервые за всю жизнь я рассказываю это сейчас. Тебе. О том, как мы съели ее. Расчленили, вынули кишки, содрали кожу и поджарили мясо. Ее хватило на всех. Надолго. Я ел и ни о чем не думал. Но иногда мне приходилось зажимать себе рот, чтобы меня не стошнило. Я не знаю, почему меня тошнило. Тогда я не чувствовал ни стыда, ни вины, ни горя. Только голод. Я не хотел, чтобы так случилось. Но было совершенно не важно, чего я хочу. Я любил ее. Но я же осквернил ее тело еще худшим образом, чем тот бандит — мою тетю. И я даже не помню имени.

Угольки перед Джимом зашипели, потом еще раз. Свободной рукой он удивленно провел по щекам, но те были сухими. Он поднял глаза на Спока.

— Почему ты плачешь?

— Потому что ты не можешь, — тихо произнес Спок. — Потому что твое горе так велико, что ты не можешь плакать. Не можешь скорбеть. Ты даже не можешь винить себя. Ужас, который ты чувствуешь, не может уместиться в этих простых реакциях. Но страшнее всего то, как ты убиваешь себя за это.

— Я ничего с собой не делаю.

— Делаешь, Джим. Ты пытаешься убить в себе человека.

Хватка ослабла, и Джим почувствовал, как кровь вновь резко хлынула в его ладонь. Холодный, жесткий взгляд Спока смягчился, но не стал ласковым. Джиму показалось, что отражающиеся в его глазах угольки зажгли внутри зрачков пламя, которое теперь было направлено на Джима. Он смотрел в эти пламенные глаза, и они обжигали его.

— Важно ли было бы тебе твое тело после твоей смерти, Джим?

— Нет. Мертвецу больше незачем о чем-то переживать.

— Тогда почему ты думаешь, что она не захотела бы своему телу именно такой судьбы?

Джим ощутимо содрогнулся и будто бы попытался выдернуть руку из ладони Спока, но тот не пустил. Глаза Кирка расширились.

— Если бы это спросили у меня, — продолжил Спок, — я бы ответил, что если есть страждущие, кому моя плоть может принести пользу, то я бы отдал свое тело именно им. Мне кажется положительным, если моя смерть принесет столь естественную пользу.

— Но, Спок... Так не... Ты же вегетарианец, как ты можешь так рассуждать, это же... — сорвался на бормотание Джим.

— Я вегетарианец, потому что так могу сохранить кому-то жизнь. Но если для сохранности моей жизни мне придется есть мясо, я не откажусь. Равно как и никогда не упрекну в этом того, кто воспользуется мной для этого. Убийство не ради выживания, смерть не по природным причинам — вот что действительно ужасно. Поэтому, Джим, я думаю, если бы она могла тебе сказать...

Из горла Джима вырвался резкий, задушенный звук, тут же затихший, будто он боялся пошевелиться в ужасе от того, что может сказать Спок.

— ...она могла бы тебе сказать, что рада, что все сложилось именно так, и что тот, кого она любила, выжил благодаря ей. Не нужно страдать за мертвых, лучше жить за них.

И Джим не выдержал. Он склонился, и плечи его беззвучно содрогнулись. Спок отпустил его руку, но лишь для того, чтобы наконец подняться, перестать быть похожим на древнее вулканские изваяние, и сесть рядом. Его руки обняли Джима за плечи и притянули к себе. И Джим поддался в его объятия, приняв молчаливое утешение и разделив одно горе на двоих.

* * *

Сехлат, выскочивший из-за камня, едва не сбил Спока с ног. Вулканец едва успел схватиться за ездового ящера и одновременно перехватить копье Т'Райн, которая бросилась ему на помощь.

— 

Это друг! — Спок рукой прижал сехлата к себе, а потом медленно опустился на колени и прижал руку к голове зверька. — Она пришла сюда по нашим следам и ждала у входа в пещеры несколько дней в надежде, что сможет нам помочь. Сехлаты очень преданные друзья.

— Оно разумно? — удивилась Т'Райн.

— Безусловно, — Спок запустил обе руки в густой мех и принялся чесать зверька. — Но сехлаты очень недоверчивы, особенно в вашу эпоху. Они восприимчивы к телепатическим контактам и легко умеют находить язык с разными существами. Маленькие вулканцы нашего времени часто учатся контролировать свои способности с помощью сехлатов. Их психика очень гибкая, им трудно навредить, но они хорошо дают понять свои чувства.

— В вашу эпоху этих зверей допускают к детям? — удивленно произнесла Т'Райн. — Как много изменений нас еще ждет...

— Она пойдет следом за нами. Хочет быть с нами так долго, как может. Если ты захочешь, я могу передать ей, что ты тоже друг, — обратился Спок к вулканке, — и тогда она останется с тобой, когда мы уйдем.

Т'Райн улыбнулась и шагнула к ним. Присела на корточки и тоже осторожно погладила сехлата.

— Я согласна на любую память о тебе.

Спок кивнул, в последний раз провел рукой по спине зверька и поднялся на ноги. Он слышал клингонские ругательства за спиной — стражи привели к ним Вараха, благоразумно связанного от плеч до запястий.

Джим перехватил веревку с пленником. С помощью тех же стражей они закинули его на круп ящера, на котором собирался ехать Джим.

Закончив последние приготовления, все четверо оседлали своих животных и отправились в путь. Домой.

* * *

Т'Райн остановила своего ящера и вгляделась в горизонт. Ее третье веко позволяло это, а вот Джим почти все время ехал с закрытыми глазами.

— Что там? — спросил он.

— Нас засекли, — произнесла она. — Рихансу. Только они позволяют себе вторгаться на наши территории.

— И что будем делать? — спросил Спок.

— Поспешим, — она пришпорила своего ящера, подталкивая его перейти на бег. — Возможно, мы успеем добраться до вашего портала раньше, чем они до нас.

* * *

— Быстрее! Быстрее! — Джим от души подгонял своего ящера.

Из-за бега поднялись клубы пыли, застилающей все впереди и вокруг них, но шаг они сбавлять не могли — погоня была слишком близко. Т'Райн, может быть, и хорошая воительница, но даже она долго не выстоит против того отряда, с которым они столкнулись.

Впереди, едва видимый в клубах пыли, бежал их маленький проводник. Джим и не предполагал, что от вулканского домашнего питомца может быть столько пользы. Стоило Споку телепатически объяснить, как выглядит портал, как тот сорвался и побежал, сразу уловив направление.

До портала они добрались быстрее, чем за двадцать минут. Зная где искать, можно даже иголку в стоге сена найти.

Все вместе они затолкали сопротивляющегося Вараха в портал. Это была та ещё задача: Джиму со Споком нужно было встать в полный рост на спины обоих ящеров и подсадить тяжелую клингонскую тушу. К счастью, стоило коснуться портала, и он сам начинал затягивать человека. Вторым их счастьем было то, что портал был на такой высоте, что им не понадобились были какие-то особые приспособления, чтобы до него добраться.

— Боунс, ты следующий, — сообщил Джим, вглядываясь в горизонт. Что-то не нравились ему те клубы пыли впереди. — А Спок вместо тебя подержит лошад... этих существ под уздцы. А потом я подсажу Спока.

— Капитан, я не вижу логики в этом решен...

— К черту логику, Спок! Будет, как я сказал. Если вам нужен аргумент, то вот он: на ферме тетки я ездил на лошади и однажды участвовал в скачках. Мне будет легче исполнять такие цирковые упражнения, чем вам обоим.

Вулканец спрыгнул на землю и взял у доктора поводья.

— В таком случае я должен сообщить: я не возвращаюсь.

— Что? — новость была настолько ошеломляющей, что Джим был уверен, что ему послышалось. Он ни на мгновение не поверил своим ушам.

— Я помогу вам вернуться. Но, Джим, я остаюсь здесь. В этом времени.

Кирк слитным движением оказался на ногах на земле.

— У тебя что, совсем шестеренки окислились? Ты что такое говоришь? Коммандер! Мне плевать, какая муха вас укусила. Вы все ещё мой подчиненный, и я приказываю вам вернуться со мной.

— Больше нет. Я не ваш подчинённый, — на губах Спока появилось подобие улыбки. Только слишком печальной. Он опустил глаза. — Мне жаль, Джим. Все могло сложиться иначе. Но так будет лучше для всех. Я еще в достаточно адекватном состоянии, чтобы утверждать, что мыслю здраво. И это логичное решение.

— Но почему?! — воскликнул Джим, стремительно приближаясь к нему.

Его вдруг накрыл ужас. Он понял, что Спок не шутит. И выглядит... нормальным. Даже более нормальным, чем несколько последних недель. Вулканец поднял глаза, и Джим увидел в них что-то... из прошлого. Что-то, что даже не мог опознать.

— Если это твоя неведомая болезнь, Спок, я уверен, на корабле мы сумеем что-то придумать, как-то вылечить... — понизив тон, поспешно произнес Джим. Это начинало походить на мольбу. Не может же Спок действительно... остаться? Он же не может?..

Джим в порыве чувств коснулся его плеча. Сжал, заставляя посмотреть себе в глаза. Неужели он хочет остаться?

— Нет, — рука вулканца в ответ коснулась локтя Джима. — Это не лечится. Джим, любовь не лечится. Мне жаль, — и Спок сам сделал шаг навстречу к нему. Их одежда соприкоснулась. Оставались всего какие-то дюймы.

— Ты сказал — любовь не лечится? Ты хочешь остаться с Т'Райн? Ты говоришь о любви к ней?

И тут на губах Спока появилась настоящая улыбка, какую Джим видел лишь единожды. Он позволил себе открыто взглянуть в глаза капитана, и тот... задохнулся. В глазах вулканца было было слишком много всего. Нежность, преданность, невыразимая печаль и сильная, просто невероятная любовь. Обожание.

— Доктор Маккой тебе все расскажет.

— Доктор... Маккой? Откуда он...

— Я рассказал ему. Ещё там, в пещере, где мы прятались в самую первую ночь. Взял с него слово, что он сохранит медицинскую тайну. Он расскажет, когда все закончится.

— Нет, — подал голос доктор, до этого лишь молча стоявший чуть поодаль. — Такого уговора не было. Я обещал сохранить тайну, но я не обещал, что буду рассказывать ее на твоих похоронах.

* * *

— Отлично. А теперь рассказывай, что с тобой происходит?

— Если вы хотите, чтобы я доверил вам своё состояние как моему врачу, то вы должны помнить и о врачебной тайне, — Спок поднял голову, вглядываясь в фиолетово-оранжевый горизонт.

— Само собой, — кивнул головой доктор.

— Это связано с Джимом. Я допустил ошибку, которая может стоить нам потерей множества жизней. И ее нельзя исправить. Доктор, это маловероятно, но вы слышали о вулканских узах?

— Не уверен...

— Между близкими друг другу вулканцами устанавливается связь. У родителей и детей, у братьев и сестер. У друзей. У супругов. Они все похожи по своей природе и у одного вулканца может быть несколько видов связи, к примеру, с двумя братьями, обоими родителями и супругом. Но в отличии от остальных, у вулканца может быть только один или одна супруга. Только одна подобная связь. Не больше и не меньше — без нее мы погибнем.

Боунс затаил дыхание. Когда речь заходила о телепатии, у него по спине начинали бегать мурашки паники и недоверия.

— Я допустил ошибку. Нет, даже две. Три. Находясь при смерти, я неосознанно, не спросив позволения, заключил узы, близкие к брачным, с капитаном Джеймсом Кирком. Это была моя первая ошибка. Моей второй ошибкой было то, что я не сообщил ему, что их можно разорвать. Что не убедил его, что их нужно разорвать, потому что вряд ли он потребовал бы это от меня. Я сказал ему не всё, я скрыл от него информацию. Ни один вулканец при здравом рассудке не позволит разорвать подобную связь, созданную не искусственно целителем, а настоящую, заключенную между двумя тянущимися друг навстречу другу душами. И я не смог настоять на этом. Мне казалось, что я поступаю правильно. Я все еще мог заключить брак с кем-то другим, и я все еще мог отпустить Джима объятия к другим. Мы все еще могли остаться друзьями. Я все так же ощущал бы его даже на другом конце Вселенной, но у него могла бы быть жизнь. Нормальная. И у меня такая, как предписано. Но я совершил третью ошибку. Находясь в состоянии наркотического опьянения, я вступил в сексуальный контакт с Джимом, недостаточно тесный, чтобы заключить полную связь, но достаточный, чтобы съедать меня изнутри.

Доктор ошарашенно молчал. Такого поворота событий он точно не ожидал. Когда эти двое только успели?! А... Точно. На лбу проступили складки — точно, тогда-то все и началось, после церемонии коронации на одной из планет.

— У тебя какой-то гормональный сбой? Ты должен был сказать мне раньше, может, мы бы что-то придумали и...

— Нет, — перебил его Спок. — Вы бы не смогли мне помочь. Вы бы сделали все и в конце-концов сказали бы Джиму. И это не гормональный сбой. Доктор, у людей, во всяком случае по их же верованию, есть душа. А у вулканцев — катра, это даже более материальная вещь. И ещё менее изученная. Когда заболевает катра, нет спасения ни для разума, ни дня тела. А связь исходит именно из нее.

— Хочешь сказать, у тебя болит душа? — хмурится доктор.

— Душа, катра. Сердце. Все, что я есть, мой разум и тело. Этим пропитан каждый вздох.

— Неужели нет никакого способа?

— Нет.

— А если заключить связь до конца? Полностью?

Спок отрицательно покачал головой.

— Это неприемлемый вариант, хотя сейчас все внутри меня требует на него согласиться. Я не могу предоставить Джиму этот выбор, потому что он сделает все, чтобы спасти мою жизнь, даже если понадобится отдать свою. И больше, чем жизнь: свое будущее. Узы с т'хайла священны, но они легко превращаются в цепи. Я не трону его, но разорву на части любого, кто его коснется. Он будет меня ненавидеть, и в конце-концов я тоже буду его ненавидеть, потому что супруги всегда чувствуют друг друга. Но тем не менее, я никогда не смогу его отпустить. Поэтому выхода никакого нет.

— Ты вообще что-то собираешься делать? Рано или поздно тебе все равно снесет крышу, — Боунс устало потёр лицо.

— Да. Собирался. И собираюсь. На столе в моей каюте лежит прошение об отставке. Я собирался подать его капитану по завершению этой миссии. К сожалению, она затянулась, и у меня нет такой возможности. Я собирался вернуться на Вулкан и уйти туда, где я не смогу нанести никому вред. Что ж, отчасти мое желание сбылось раньше, чем я ожидал. Я помогу вам вернуться в наше время и...

Их прервал шум от камня, сбитого ногой капитана. Спок замолк и обернулся, вглядываясь в пещеру. Джим сидел на земле и тер глаза.

— Доброе утро, капитан.

* * *

— Я люблю тебя, — тихо произнес Спок, глядя ему в глаза. — Моя любовь к тебе — это неискоренимая часть меня.

А потом Спок поднял ладонь со сложенными вместе указательным и средним пальцами. Коснулся виска Джима и провел до самого подбородка, коснулся правой части груди и прочертил линию до самого сердца.

Это ощущалось, словно укол адреналина в самое сердце. Шок заставил Джима замереть на месте, но резкий разряд, полыхнувший в его венах, в крови, в нервах, во всех мышцах и костях, будто бы заставил его...

...прозреть.

Глаза резко и широко раскрылись, и он перехватил ладонь Спока, крепко ее сжимая.

— Если ты боишься умереть из-за безответной любви ко мне, то это невозможно. Я ведь тоже...

Он не договорил. Спок прижал их сцепленные ладони к его губам.

— Не говори этого. Мне будет трудно остаться.

— Тебе незачем оставаться... — почти отчаянно воскликнул капитан. — Тебе будет трудно остаться, но каково будет мне оставить тебя?

— Джеймс... — рука Спока с локтя скользнула на плечо, сжимая его. — Проживи жизнь достойно. Влюбись. Заведи семью. Детей. Я надеялся, что смогу увидеть твоих детей, как они растут. И что у них будут твои пшеничные волосы и медовые глаза. Я бы любил их, просто потому что они твои.

Из горла Джима вырвался задушенный всхлип.

— Но не на твоих костях.

— В этом нет твоей вины. Только моя. Я был слишком несдержанным и слишком много себе позволил. Мне и расплачиваться.

— Как я смогу жить, помня все, что было с нами? Что было между нами? Я буду помнить все эти взгляды и скрытые улыбки. Все твои не-шутки. Чувство защищенности, когда ты рядом. Чувство единства, когда мы без слов понимали друг друга. Мне не нужно было даже думать, а тебе читать мои мысли, чтобы все было понятно. Я буду каждый вечер вспоминать слабое тепло от твоего плеча, когда ты сидел слишком близко ко мне, прижимаясь. Я не смогу с этим жить. Я не смогу любить кого-то другого, зная, что ты отдал жизнь за меня. По сути, отдал ни за что. Спок, если ты умрешь или исчезнешь, я не захочу существовать в мире, где нет тебя, а есть только твоя загубленная судьба и мои ошметки воспоминаний!

— С этим я могу помочь. Ты не должен страдать из-за моих ошибок, — рука Спока взметнулась вверх, к контактным точкам. — Ты не забудешь меня, но исчезнут все твои эмоции, связанные со мной. Я избавлю тебя от этого. Не будет ни боли, ни любви. Ты будешь вспоминать шутки как слова, улыбки как выражение лица. Для тебя это больше ничего не будет значить.

И Джим понял, что решение нужно принимать мгновенно. Потому что он потеряет Спока не тогда, когда оставит его по ту сторону портала, а прямо в это мгновение.

— Забу...

— Приближаются! — резко выкрикнул Кирк, указывая за спину Спока в ту сторону, откуда прибыли они сами.

И коммандер обернулся. Это было его четвертой ошибкой.

Впрочем, скорее всего это было удачей. Не его, но теперь — их. Их общей удачей.

Джим резко дернулся назад и подхватил близлежащий камень. Ещё недавно он с трудом мог оторвать такой от земли, но теперь, под действием эмоций, отчаяния и адреналина, без труда поднял его достаточно, чтобы с силой опустить на затылок Спока.

Вулканец вздрогнул, качнулся, потерял сознание и рухнул на руки Джиму, что едва успел выронить камень и поймать коммандера.

— Мы должны его вытащить с нами, хочет он того или нет, — сквозь зубы процедил Джим доктору, прижимая Спока к себе. — Помоги поднять его к порталу!