but my jolly sailor bold

чем ярче светит солнце, тем лучше настроение у капитана — так всегда говорила тсутсуми, просившая звать ее “леди”, и совсем кротко улыбалась, глядя капитану в спину. 

иногда кейго казалось, что их капитан, стоя лицом к солнцу и расправив плечи, соревновался с ним в лучезарности. у небесного светила был серьезный — а еще упорный, не знающий, когда остановиться, не ведающий поражения, добрый, с самой теплой улыбкой на свете, — соперник. 

капитан “тумана” мог и с солнцем потягаться, когда нечего делать. 

сейчас у них было самое нудное время плавания, нервные часы ожидания, когда покажется, наконец, земля королевства. даже дни, где на север — море, на запад — море, на юг — море, на восток — тоже море, не такие скучные и иссушающие, как эти. 

кейго ведет плечами, разминая крылья, и леди чуть хлопает его по спине, подталкивая к полету. 

у них кроме кейго, летающего с мачты на мачту и неумело врущего, что не гоняет прибившихся к ним птиц, развлечений нет, вот она и хочет, чтобы он поскорее начал. 

куросэ, все время ошивающаяся у штурвала, освистывает кейго — она до сих пор относится к нему как к ребенку, многое спускает с рук и гладит по голове, когда кейго оказывается в ее поле зрения, благо, что она выше. 

в ее руках на свету блестит монета — леди, стоящая рядом с кейго, видит, как у него по-птичьему сужаются зрачки. 

— поймаешь, кейго? 

— поймаю! 

— кинь в капитана! — советует ей леди, посмеиваясь и кивая в сторону прилипшего к фальшборту оборо. — так будет веселее. 

— если кейго снесет капитана с ног и они оба вылетят за борт, нам их с тобой поднимать, дорогая. кейго! 

куросэ подбрасывает монету, как это делают мошенники в портовых кабаках и сама леди, и та летит с юта вниз, к ним. силы в руках у куросэ не занимать, все-таки, капитан не с пустого места каждый раз уворачивается от ее “отрезвляющего” или “возвращающего с небес на землю” подзатыльника. 

инстинкты в кейго все еще сильны и дают о себе знать, особенно, когда его провоцируют. 

он до сих пор ведется на все блестящее, яркое, звенящее, и когда они в порту проходят мимо плавучих рынков или палаток-барахолок, капитан прижимает его к себе и накрывает широкой ладонью глаза, чтобы кейго не загремел в портовую тюрьму за — неумышленное, но этим не оправдывающееся, — воровство. 

он срывается с места, хлопает крыльями, весь мир вокруг сужается до летящей золотой монетки. 

злато выскальзывает из когтей — они отросли, стачивать их самостоятельно кейго еще не умеет, а вчера у капитана не дошли до него руки, — и кейго бессильно злится, стремясь к полу, чтобы поймать монету хотя бы зубами. 

прямо под носом появляется рука. загорелая кожа, шрамы, задравшийся рукав блузы из тканей северного порта. 

кейго зависает над полом, наконец-то глядя капитану в глаза. тому никогда не было тяжело наклониться к своему подопечному, но чаще всего он ходил с ровной спиной и гордо поднятой головой — а с высоты его двух метров прибитого к земле кейго почти что не видно. 

— резвишься, мелкий? 

оборо усмехается. его улыбка ярче солнца даже в зените. 

— да, капитан. 

— эй, — леди окликает их, поднявшись на ют, где куросэ и ее фляга с вином, — отдай ребенку монету, оборо. в следующий раз я дам ему кортик в качестве игрушки. 

— ты дурно влияешь на моего ребенка, каина. 

— знаешь, меня всегда так смешило… 

она опирается на ограждение локтем, взмахивая рукой с флягой — оборо мгновенно зажимает кейго уши, выдавая ему нежную улыбку, и сразу после этого яростный взгляд — ей. 

из всех людей на “тумане”, леди единственная, кого он опасается. он уважает куросэ и всегда прислушивается к ней, не хочет ее злить или разочаровывать, но по-настоящему уходит от конфликта только с леди. 

по секрету, что кейго поведал их повар, джин, леди попала на корабль после того, как подралась с капитаном в кабаке — и проиграла ему, но лишь из-за разницы выпитого каждым из них алкоголя. будь она трезвее, она бы победила капитана, и… джин говорил, что тогда она могла бы стать капитаном. 

— что из всех детей, которых ты, возможно, сделал своим подружкам во всех портах, ты не признал никого… но вот крошка кейго с восточных скал завоевал твое сердце! 

— заткнись, каина. 

— я просто соболезную всем дамам, которые повелись на твою мордашку, — она пожимает плечами, опрокидывая флягу в себя. — и боюсь за всех нас. 

— ты-то? боишься? 

— если они потребуют с тебя отцовскую плату, мы разоримся в миг. 

— ох, спасибо, ты так добра. 

— всегда пожалуйста. можешь отпускать ребенка. 

леди уходит от них, складывая свои руки на куросэ. кейго всегда видел женщин рядом друг с другом, как будто они были неразлучными партнершами, и только куросэ могла приструнить пылкий нрав их боцманши. 

оборо отпускает его, растрепывая ему волосы, и манит за собой, чтобы кейго встал на ноги и подошел к фальшборту. 

стоя рядом с ним, кейго чувствует себя совсем ребенком — даже с крыльями, выросшими за последний год, он может целиком спрятаться за статной фигурой капитана, а тот даже особо напрягаться не будет. 

оборо чешет ему прямо под лопаткой, заставляя кейго выгнуть плечи и чирикнуть, а потом кладет руку на плечо и наклоняется. 

кейго льнет под его руку, хлопая ресницами. 

— вот в той стороне, — оборо указывает рукой, но кейго, честно, ничего не видит, — есть риф. я бы их назвал просто кучей скал, украшающих море близ континента, куда мы сейчас движемся, но… 

— что “но”, капитан? 

— куросэ тебе не рассказывала? 

куросэ — штурман на “тумане”, и иногда кейго спрашивает сам себя, не всеведущая ли эта женщина. нет ни одного места ни в воде, ни на суше, где она не разобралась бы и к которому у нее нет карт. 

у нее есть красивый тубус для карт, которым она пару раз замахивалась на капитана. почему-то кейго думает об этом сейчас. 

— нет, не рассказывала. 

— она такое не особо любит, я должен был догадаться. в общем, — оборо мягко улыбается, — ходит слушок, что там видели русалку. 

— правда? 

— я не знаю, честно. несколько кораблей разбилось неподалеку от скал за последние пару лет, и, говорят, море не приняло никого из пропавших. у нас курс другой, мы туда никак не попадаем, так, обходим стороной, но всякие королевские суда заглядывают. 

— а как они это поняли? 

— поняли что? 

— что жертвы с кораблей не утонули? 

кейго моргает, наклонив голову, и оборо неловко чешет затылок, вздыхая. хлопает кейго по плечу, и тот силится не прогнуться под весом его руки. 

— мертвые всплывают, кейго. 

от неожиданности перья встают дыбом. оборо приглаживает их осторожно, чтобы не нервировать еще сильнее, но в лице не меняется. 

— уж не знаю, почему, но они всплывают, — мрачно продолжает оборо, опершись локтями на фальшборт. — только с грузом помимо собственного веса мертвец уйдет под воду. привязанный к камням или что-то в этом духе. 

— звучит жутко, капитан. 

— знаю, знаю. но я же тебе не о мертвецах рассказывал? 

— да? 

— да. на том рифе видели русалку, а мы прибудем в порт дай бог к завтрашнему утру, — говорит оборо и лезет в карман, доставая один из своих компасов, небольшой, на цепочке. 

у кейго снова блестят от хищного восторга глаза, и когда оборо вкладывает компас ему в подставленную ладонь, сжимая его пальцы в кулачок своими, волнение расходится по всему телу. 

компас золотой, дорогой — оборо всегда говорит, что они с кейго похожи. маленькие, блестят, нужно беречь, чтобы кто-нибудь не утащил. 

куросэ его всегда за такие речи хотела стукнуть чем-нибудь, и оборо ловко уворачивался, а еще раньше, когда кейго был совсем крохой, это уже леди рассказывала, оборо раскачивал компас над его кроваткой как детскую игрушку. 

— хочешь слетать туда? твое дело молодое, крылья хоть разомнешь. посмотришь на русалку. а если ее не будет — скажешь мне, я местному управлению пожалуюсь, что их королевские враки разносят по земле. ну, что скажешь, кейго? 

кейго был бы дураком, если бы от этого отказался. 

но мог ли он предположить, что последует за этим? 

*****

риф и правда был больше похож на груду скал, как иногда сваливают свои вещи торговцы в трюмах — кан, их суперкарго, которого кейго немного побаивался из-за крутого нрава и абсолютно устрашающей фигуры, совсем немного уступающей их капитану, всегда на таких торговцев ругался, иногда распаляясь так, что вспоминал все известные ему наречия. 

оборо отпустил его тогда, когда, по его мнению, “туман” проходил ближе всего к рифу, чтобы кейго не перенапрягался лишний раз. снарядил его флягой с пресной водой, украденными с кухни булками. хлопнул на прощание меж крыльев — и пожелал удачного полета, сняв треуголку и приложил ее к груди. 

он всегда балансировал, как на канате, между своей ролью капитана и ролью человека, вырастившего кейго. называть его “отцом” кейго мог только в шутку или тогда, когда был уверен, что никто не подслушает — ему отчего-то казалось, что это может бросить тень на образ капитана. 

леди же за глаза и в глаза высказывала оборо все, что думала о его родительских потугах, за что оборо на нее злился и клялся вызвать на дуэль, когда они ступят на сушу. 

если бы они развязали драку на “тумане”, кан бы и ее, и его выбросил бы за борт. потом, когда их достанут, устроил бы словесную головомойку. 

кейго мотает головой и перестает кружить над скалами, щуря глаза от яркого солнца, пытаясь выбрать местечко почище для посадки. 

у песчаного берега разбитые лодки, и, кажется, скелет. а еще песчаный берег поблескивает с его высоты уже не птичьего полета, и кейго старается игнорировать возможное очень хорошо разложившееся тело мертвеца, потому что песок, насколько ему известно, не блестит. 

приземляется кейго осторожно, уже имея опыт не самых мягких посадок и ушибов ног после — в один особо неудачный раз, когда он подвернул лодыжку, да еще и в сапогах на каблуке, оборо пришлось тащить его в каюту на руках, беспрестанно утешая как маленького ребенка. 

учитывая разницу в размерах, для оборо он до сих пор был маленьким. или ребенком. 

кейго жалеет, что не взял с собой ничего на голову — солнце припекает неимоверно, одной рукой он прикрывает макушку, а другую приставляет ко лбу, чтобы хоть что-то увидеть перед собой. песок, песок, песок… 

в песке тут и там разбросаны украшения — вот, что блестело. кейго приседает на колено, осторожно вытаскивая золотое колье, встряхивает его и рассматривает. 

в колье есть впадина, куда, насколько он понимает, должен вставляться какой-то камень. камня нет, и зияющая дыра смотрится насмешкой на, должно быть, дорогом украшении. 

рядом же валяются лохмотья одеяний. кейго пальцами проводит по ткани, узнавая дорогой, северный шелк, и отдергивает руку, испуганный. 

куросэ учила его разбираться в тканях, повествуя о плетениях нитей и признаках разных ткачей, и сейчас он понимает, что эти тряпки ранее были искусно сделанным нарядом, который носил человек, занимающий не последнее место в иерархии. 

как-то не похоже, что королевские суда здесь просто разбиваются. мертвецов как будто кто-то нарочно приволок сюда, как будто кто-то преследовал цель забрать у моря все золото короны.

ничего из валяющегося на песке кейго не берет — в его подсумке, висящем на поясе, место только для еды и фляги, а еще, может, проклятий не существует, но он не хочет становиться единственным опровержением этого. 

он складывает руки у груди и шепчет строки, принесенные не с родного порта и не со скал, где он родился. 

их шептала куросэ, когда в шторм кто-то погибал или когда они натыкались на разбитые корабли во время плаваний, она называла это молитвой за упокой — чтобы души тех, кого уже нет среди них, были спокойны. 

оборо не молился, но однажды, когда с “тумана” в бурю сорвался купец, в родном порту того оборо поднял стакан за него, позже распевая с другими пьянчугами песни о смерти.  

скалы неприветливы и тихи, нет ни подобия строений, что они иногда видели на одичалых островах близ континентов, ни привычных глазу растений. 

к берегу и опущенным в воду камням, разумеется, прилипают какие-то морские травы, в которых кейго никогда не разбирался достаточно хорошо, и когда он хватается за похожую на ступень скалу, пальцы скользят по мху. 

кейго чуть брезгливо отряхивает руку и расправляет крылья, чтобы исследовать это место, не измазавшись непонятно в чем. к тому же, в лазании по скалам он никогда не был хорош, и не собирается начинать тренировки прямо сейчас. 

весь риф он обходит довольно быстро. здесь негде заблудиться и негде спрятаться. можно попытать удачу, устроившись в расщелинах скал, но кейго сомневается, что, оказавшись тет-а-тет с кем-то недружелюбным здесь, это спасло бы его или обезопасило на достаточный срок. 

почти в самом сердце рифа пролегает течение, выбивающее в скалах подобие пещеры. вода сточила камни лишь под собой, они гладкие и скользкие, когда кейго переступает по ним, не желая мочить ноги, но теперь рискуя грохнуться и рассечь себе что-нибудь. стены шершавые, неотесанные, ему кажется, о них можно поранить руки. 

боковым зрением он замечает блеск в своде пещеры. 

и краем уха слышит всплеск воды совсем неподалеку. 

перья еще не встают дыбом, но затылок неприятно холодеет. кейго переносит свой вес на одну ногу, упираясь в мокрый камень, хватается за стену, чтобы подстраховать себя, когда встает обеими ногами. 

в трещины свода будто бы вбиты камни — драгоценные камни, вытащенные из украшений с берега. как будто кто-то хотел сделать это место красивее и уютнее, куросэ так украшала свою каюту, развешивая символы звездного неба в каждом уголке. 

камни есть и в стенах, и под водой, если кейго не обманывает зрение. 

но если кто-то намеренно мародерничал и украшал эту пещеру, значит, здесь кто-то живет? оборо говорил только про русалку, мог ли он умолчать о живущих здесь людях? 

не мог, кейго понимает это и вздыхает, зачесывая волосы назад влажной от щупанья скал ладонью. странно все это. 

он запрыгивает на другой камень, больше напоминающий валун, наполовину опущенный в воду, и осторожно садится, отстегивая подсумок с пояса. 

кейго завтракал со всем экипажем на рассвете, ел пару часов спустя и сгрыз что-то, пока оборо собирал его в полет — будучи наполовину гарпией, кейго хотел есть чаще обычного человека. над этим иногда шутила леди, говоря, что он оставит “туман” без провизии, но это качество в нем очень любил джин, потому что, как он говорил, хороший аппетит — лучший комплимент для повара.

свежая булочка хрустит под зубами, и кейго довольно морщится, распознав внутри что-то ягодное. 

раздается еще один всплеск воды, совсем близко. кейго привык к этому шуму, проведя большую часть своей жизни на “тумане”, но здесь должно быть тихо — это даже не берег. 

кейго ведет плечами, чуть расправляя крылья, чтобы не перенапрягать их. кончики перьев задевают мокрый камень, и от этого дрожь идет вдоль позвоночника. 

от клацнувших совсем рядов когтей не дрожит ничего. встают дыбом перья, из пальцев выпадает оставшийся кусок булки, плюхается в воду, по которой, господи, как кейго этого не заметил, расходится рябь. 

он тянет носом воздух, но находит ответ не в нем, а в инстинктах, рычащих ему в затылок. 

химеры живут повсюду, это обыденность для больших городов в королевствах или для поселений, где волшебников больше, чем простолюдин. люди могут опознать химеру по внешним признакам, по несвойственным человеку повадкам, но что касается других химер…

— а ну покажись! 

в ответ раздается что-то среднее между рычанием и скрежетом. 

химеры могут ощущать других химер. никто не знает, почему, потому что далеко не все исследования химер были добровольными, и “туман” не дворцовая библиотека, чтобы там были ответы на все вопросы, но есть предположение, что это что-то животное. 

и в данную ситуацию, кейго — забредший на чужую территорию, но хищник. 

его когти острее даже женских ногтей, он до сих пор иногда ранит себе нижнюю губу клыками, охотится на птиц во тьме и прочее, прочее, прочее. 

русалка смотрит на него, высунув из воды только половину лица, ее взгляд недобрый. белые мокрые пряди прилипают ко лбу, но не скрывают этих глаз. 

все происходит быстро. 

русалка бросается на камень, одной рукой упираясь в него, другой размахивая, чтобы поймать кейго за ногу или хотя бы за штанину, когти скребут по ткани — кейго поджимает ноги, взлетая, клекот вырывается из его горла, биение сердца слышно даже в ушах. 

он более сильный хищник, чем русалка. 

кейго пикирует, бросаясь в воду, поверх инстинктов ложится выученное человеческое, когда он хватает ее за запястья и разворачивает, впечатывая спиной в камень, на котором сидел, зажимает запястья над головой и впивается когтями, доминируя, подчиняя, угрожая ей. 

синие-синие, как само морское дно, глаза смотрят прямо в его, с беспорядочно разметавшихся белых волос капает вода. 

эта русалка очень красивая. кейго почти не слышал легенд о них, потому что они… не очень распространены. никто не знает, как они появляются, и все предпочитают называть русалок сиренами — хищниками, которые пением заманивают моряков и жителей прибрежных селений к себе, чтобы убить и съесть. 

куросэ однажды видела русалку, но отказывается рассказывать об этом подробнее — даже оборо, даже ее капитану. 

но это не сирена, из ее рта вырывается только непонятный кейго скрежет, сухой, почти ржавый. 

и это не совсем она, если он правильно судит. 

плоская, бледная грудь, к плечу пристал какой-то листик. резкие, хоть и очень красивые, черты лица. 

русал.

кейго не испытывает страха перед девушками, но от осознания, что перед ним юноша, ему становится чуточку спокойнее. не настолько, как если бы это был просто юноша, совершенно случайно оказавшийся на тех же никому не нужных скалах, что и он, но и так сойдет. 

русал вертит кистями в хватке кейго и пытается поцарапать его. кейго хватает его пониже, на середине предплечий, и смотрит прямо в глаза, зная, что тот, скорее всего, не подчинится этому. 

из козырей у кейго только возможность улететь в любой момент или вспороть чужую шею клыками. 

у русала, что же… 

хвост бьет по воде у подножия валуна, поднимая брызги и окатывая кейго со спины, перья пушатся, крылья распахиваются, и только от этого русал замирает — теперь кейго выглядит больше, в дикой природе от крупного соперника каждый пытается держаться подальше или притвориться мертвым. 

русал смиренно лежит, но смотрит ему в глаза с четко выраженной злобой. 

у кейго нет ни малейшего желания промокнуть еще сильнее — он разжимает руки, заставляя русала легко и просто соскользнуть обратно в воду, меняется с ним местами, забравшись на валун и вонзаясь в него когтями. это не дерево, вонзаться в которое было бы приятно, но получившийся скрип заставляет русала дернуться, ударив хвостом по воде еще раз. 

кейго отрывает подушечки пальцев от камня, упираясь только ладонями. он очень неудобно устроился, пытаясь не отрывать от русала взгляда, задницей кверху, все время норовя спуститься ниже по наклонной, но деваться ему некуда. 

в конце концов, оборо учил его не только драться. дипломатия — тоже искусство, которое нужно тренировать и оттачивать. 

он пытается подобрать слова, чтобы заговорить с русалом, понять, как общаться с ним, и когда снова поднимает взгляд на него — тот вгрызается в размокшую, неприглядную, ранее уроненную в воду булку. 

голоден, если ест даже такое. кейго, если бы вообще вспомнил, точно бы трогать не стал.

в подсумке лежит завернутая в промасленную бумагу какая-то еда, и кейго осторожно, сняв сапоги и опустив ноги в воду, наклоняется, предлагая еду русалу. 

тот приближается осторожно, не доверяя так быстро. кейго никуда не торопится. 

русал царапает его ладонь, выхватывая еду, и мгновенно отплывает как можно дальше, опасаясь, что предложенное заберут. кейго поднимает руки с раскрытыми ладонями, показывая, что он безоружен и и беззлобен, но смотрит не на еду и даже не на лицо русала, а на его хвост. 

темная чешуя переливается под пробивающимся сквозь свод пещеры светом, красиво блестит — совсем как драгоценные камни в украшениях, золотые монеты, которыми расплачиваются на “тумане”. 

кейго, против своей же воли, зачарован. 

*****

— значит, русалка там всего одна? это как-то грустно… 

— я не знаю, честно. может, и не одна была. я сглупил, когда сунулся в ее — или их — пещеру, она могла бы меня загрызть на месте. 

— дурак ты, кейго. 

— шиндо, помолчи. хочешь слетать туда еще раз? мы простоим в порту из-за надвигающейся бури, анан настояла. 

кейго вспоминал разговор с оборо — и другим юнгой, шиндо, — с жаром на щеках. ему было ужасно стыдно, когда он врал своему капитану, своему родителю о том, что он видел в тех скалах и что там было, но знал, что правда была бы более неловкой. 

он скормил русалу все, что у него было, просидел там несколько часов, смотря за игрой света на воде и его чешуе, и когда русал покинул пещеру, хлопнув хвостом по камню, чтобы кейго следовал за ним, он оббегал весь риф, как заколдованный наблюдая за русалом. 

вернувшись на корабль, он дотащил себя до камбуза, где взъерошенными перьями, дикими-дикими глазами и ужасным голодом напугал джина до полуобморока, а после, перемежая одно блюдо другим, наврал оборо и всем, кто слушал их разговор. 

отказываться от возможности увидеть русала еще раз кейго не стал. 

вместо подсумка он взял кожаный рюкзак, который ему отдала леди — раньше она с ним наперевес изучала дикие места, а после сунула в руки кейго, сказав, что она хотела бы показать ему весь тот мир, что видела она. 

прознав о маленькой экспедиции кейго, и леди, и куросэ, и даже кан выразили одобрение. никто не рассчитывал, что он займет место капитана, не отучившись перед этим в королевской академии, но видеть, как юноша мужает, было приятно всем. 

кейго долго разминал крылья, готовясь к долгому перелету. в прошлый раз, с “тумана” на риф было не так далеко, но сейчас ему предстоял путь из самого порта — благо, что помнил путь. 

оборо долго не отпускал его, поглаживая то по голове, ласково называя бестолковкой, то по спине меж крыльев. леди уколола его очередной шуткой об отцовстве, и прощальные нежности пришлось свернуть побыстрее, чтобы гордость оборо не пострадала еще сильнее от нападок. 

на все про все у кейго был лишь день, от восхода солнца и до его заката. к ночи оборо хотел видеть его на “тумане”, а на следующее утро они планировали уже отчаливать. 

но до того у кейго был день.

он не стал, как в прошлый раз, кружить над скалами, топтаться по песку и исследовать каждую расщелину — спикировал прямо на свод пещеры, где обнаружил русала, оставил там рюкзак и сапоги. он боялся, что русал украдет его вещи, поэтому оставил их вне зоны досягаемости и на суше. 

после кейго осторожно соскользнул в воду, предусмотрительно закатав штаны до колена, прогнулся в спине, возведя руки к небу, и был встречен русалом. 

если то, что он окатил кейго брызгами и нацелился на ноги, заставляя кейго упасть в воду, могло считаться приветствием. 

кейго плюхнулся на задницу, беспомощно хлопая крыльями, дернул коленом и врезался во что-то — в какую-то часть тела русала, за что получил когтями по этой же коленке, — не глядя нашарил русала, схватив его обеими руками, чтобы он не продолжал насилие, распахнул глаза. 

под водой, в своей родной стихии, он был еще красивее. белые волосы больше не прилипали к лицу, а разметались во все стороны, синие-синие глаза казались бездонными. 

это могло поразить кейго до глубины его души, разумеется. 

но больше его поразило другое. 

— дурак! почему ты так реагируешь? я же не убить тебя хотел! 

под водой русал не щелкал, не скрежетал, не издавал непонятные обычному слуху звуки — он говорил. юношеским, мелодичным голосом, каким описывали сирен из легенд и сказок, из его рта не выходили пузырьки воздуха, которые пускал кейго, когда у него в прямом смысле слова упала челюсть от шока, он говорил. 

кейго схватил русала за запястья и вынырнул, мотая головой, чтобы стряхнуть воду с лица и волос. русал не очень терпеливо шевелил хвостом, длинный и острый плавник то выходил на поверхность, то исчезал. 

задавать глупые вопросы не было времени — и, вероятно, не было возможности. кейго не знал, было ли это случайностью, и хотел узнать как можно больше. 

оборо учил его переговорам, но до практики дело никогда не доходило — переговоры на “тумане” велись с торговцами и купцами, а доверять им своего птенчика, как оборо называл кейго за глаза и в глаза, он не хотел. 

— у тебя есть имя? откуда ты здесь? 

кейго отпустил чужие руки, задержал дыхание и нырнул, пытаясь игнорировать давление воды. дно не было особо глубоким в пещере, но расположиться с комфортом здесь вполне было можно. 

русал чувствовал себя под водой куда комфортнее, чем кейго. он почесал когтистой рукой подбородок и изогнул хвост, задевая им песчаное дно. 

— ты можешь называть меня даби, — сказал он без особого энтузиазма, — если ты не знаешь, кто я. я имею в виду… ты не из ближайшего королевства, не местный.

смысла в его словах кейго особо не увидел, но перебивать и переспрашивать не стал, не рискнул. в конце концов, насчет того, что он не местный, даби не прогадал. 

если бы он жил хотя бы в том порту, где сейчас стоит “туман”, даби бы чувствовал его как химера химеру — и кейго не знает, хорошо это или нет в их ситуации. 

— я проснулся здесь очень давно. в этом теле, я имею в виду. 

кейго вынырнул, пытаясь отдышаться, тыльной стороной ладони вытер воду с глаз. даби всплыл вслед за ним, но только головой. 

— ты не родился русалом, ведь так? 

даби кивнул. 

— но ты не знаешь, почему ты стал им? 

кивнул снова. 

— почему ты напал на меня в тот раз? и в этот тоже, я ведь не стал атаковать тебя. 

— ты чужак и гарпия, — даже под водой даби звучал как леди, недовольно и заносчиво, уверенный в собственной правоте. не то чтобы кейго собирался с ним спорить насчет этого. 

крылья отяжелели и прижимались к спине, совсем не грея сквозь тонкую рубаху. 

— все, кто попадал сюда, были потерпевшими крушение или жертвами пиратов. ты к ним не относился, и я защищался. 

— ты больше не будешь нападать на меня? 

— если ты не нападешь первым. 

— я больше не буду. 

кейго вынырнул, хлопая крыльями, оглянувшись на них через плечо — смотреть было жалко, мокрые перья слиплись, и то, чем кейго так гордился, чем оборо научил его гордиться, потому что это была часть его естества, выглядело как выжатая тряпка. 

он сел на валун, с прошлой встречи не изменившийся, расслабил плечи, расправив крылья, чтобы сохли. 

даби оперся локтями на камень, смотря на кейго снизу вверх, плавник его хвоста ходил из стороны в сторону сзади, и кейго велся, зачарованный и загипнотизированный, пойманный инстинктом в ловушку. 

когда он проскреб когтями по камню, даби дернулся, отплывая от него подальше. раны, что они оставили друг другу, еще не зажили, кейго может рассмотреть крошечные порезы на чужих запястьях, случайно им оставленные. 

даби должен радоваться, что это от когтей, а не от клыков — у кейго была дурная привычка вгрызаться во все, что подвернется, будь то перьевая ручка со стола, старая игрушка или, он очень стыдился, рука оборо. капитану было все равно на то, что химера, сидящая у него на коленях во время обсуждения курса корабля, кусает его за пальцы, он не пытался как-то предотвратить это и только потирал свободной рукой кейго меж крыльев. 

грызть русала, наверное, было бы интересно. и вкусно, кейго любил рыбу, иногда порываясь есть сырую, за что джин на правах повара заламывал руки и умолял его подождать, пока он не приготовит что-нибудь из этой несчастной рыбы. кейго воровал с кухни что-нибудь другое и исправно ждал.

но у даби есть собственные когти, и, немаловероятно, что также есть клыки. кейго знал, что есть хищные и нехищные рыбы, но не знал, касается ли такое разделение русалов — и химер в целом. проверять на себе не хотел. 

он запоздало вспомнил о еде в рюкзаке наверху, и, бросив короткое объяснение безмолвному даби, вскарабкался на скалу. 

даби в его отсутствие осторожно залез на гладкие камни, свесив плавник хвоста в воду. в его позе было что-то изящное, что кейго видел не так уж часто, и только у высокопоставленных персон на “тумане”. 

по его очень спешному мнению, даби не был похож на дикаря, даже если без стеснения атаковал первым и норовил прикончить его на месте. в движениях была разумная сила, которая приходила не от отшельнической жизни в окружении скал, а только от усердных тренировок. 

даже сам кейго, обучаемый оборо, леди и каном, которые были выпускниками академий, не смог бы сражаться вот так. ему сильно мешали инстинкты.

кем был даби до того, как стал русалом? спросить в лоб, вероятно, было бы неуместно.

кейго вернулся, подобравшись как можно ближе, ослабил шнур на рюкзаке, показывая, что внутри просто еда. ну, ее не то чтобы было видно, но пряные запахи пробивались сквозь ткань и раньше, а сейчас почуять их было проще простого. 

даби посмотрел на рюкзак, потом на него, и скривил губы в усмешке. 

— смотри, — начал кейго, утопая ногами в песчанном дне, — я могу поделиться этим с тобой, мне не жалко. 

даби склонил голову набок, выгнув бровь. 

— взамен я хотел бы посмотреть на тебя поближе. я имею в виду… ты первая русалка, которую я вижу в своей жизни. мне просто интересно. 

в ответ даби издал знакомый слуху кейго скрежет, звучащий как одобрение. 

он поднял хвост из воды, устроив его на камнях рядом с собой, и, взяв в руки рюкзак, начал привередливо в нем копаться. кейго хотел удивиться тому, как даби разворачивал промасленную бумагу, в которую джин упаковал его сегодняшние обед и ужин, и, сморщившись, заворачивал обратно, но не стал, присев на камень и присматриваясь к хвосту. 

длинный — если бы русал физически мог стоять, он был бы выше кейго, но, наверное, не выше оборо. это не особо удивило кейго, оборо был два метра ростом и ненавидел кабаки с низкими потолками, он был бы выше любого, будь тот химерой или нет. 

блестящая чешуя под рукой оказалась липкой и скользкой, как любая рыба, но цвет — черный и отливает фиолетовым, как колдовские зелья, — и блеск завораживали кейго так, что он не обращал на то внимания. 

от изучающих прикосновений даби старался не дергаться, но когда кейго потянулся к плавнику, напоминающему ему рваную парусину, зашипел и изогнул хвост, уходя от касания. настаивать кейго не стал. 

трогать дальше, где постепенно заканчивалась чешуя и начиналась человеческая кожа, кейго не рискнул, опасаясь негодования даби. чешуйки затрагивали тазобедренные кости совсем немного, совсем пропадая на животе и выше. сзади, на пояснице, скорее всего, было так же. 

ребра были чистыми, без шрамов, выпирали слегка. вряд ли до кейго кто-то так же снисходительно относился к отшельнику в окружении скал и кормил его за красивые глазки. 

на шее, будто бы высеченные лезвием, жабры. кожа там будто приподнятая, и кейго очень хочется потрогать, но не очень хочется сталкиваться с когтями даби снова. 

лицо человеческое, нет ни шрамов, ни жабр, белые волосы убраны назад, чтобы не падали на глаза. что-то в его чертах кажется кейго знакомым, как будто он что-то похожее где-то раньше видел, но у него нет ни догадки, где, ни предположения, кого. 

клыки у даби все же были — кейго успел увидеть их, пока даби ел, не церемонясь и даже не желая разделить трапезу с ним. 

кейго махнул рукой, привлекая его внимание и показывая, что он закончил со своим любопытством, взял выкатившийся из рюкзака пирог и стал неторопливо жевать его, устроившись рядом с хвостом даби на камне. 

даби смерил его холодным взглядом, тронул скользким хвостом неприкрытое колено и протянул руку — кейго вцепился в пирог зубами, отряхнув с пальцев крошки и перехватив даби за запястье. 

в изящной ладони чувствовалась сила, натолкнувшая кейго на мысль, что до становления русалом даби был кем-то из гвардии. 

в захвате такой руки мог быть смертоносный клинок, а пальцы могли натягивать тетиву лука. кейго даже померещился шрам, присущий лучникам, не берегущим руки при стрельбе. 

кейго осторожно обхватил чужой палец, надавливая на острие когтя — они у них были примерно равны по длине, разве что у кейго чуть более ухоженные. 

леди любила ловить кейго за воротник раз в неделю и орудовать пилочкой над его руками, приводя их в приемлемый, как ей казалось, вид, и каждый раз, когда оборо спрашивал, за что она так издевается над ребенком, она отвечала, что даже дикая химера заслуживает выглядеть хорошо — и, более того, кейго диким не являлся, даже не заслуживая процедуру красоты, а нуждаясь в ней как член общества. оборо с ладонями, которыми не было стыдно пожимать руки королей и графов, спор не продолжал. 

в этом жесте было что-то уязвимое, щекотливое для обеих химер. 

даби замер, не шевеля рукой в хватке кейго, а кейго стиснул пирог в зубах сильнее, осторожнее ощупывая чужие когти. 

после он скользнул дальше, к линиям, пересекающим ладонь, к сгибу запястья. под тонкой бледной кожей были видны синеватые вены, напоминающие кейго вязь рек на картах куросэ, и, прижав палец, кейго почувствовал биение сердца. 

это уже было чересчур. 

даби выдернул руку, убрал хвост с камней, спустив его в воду, и не смотрел на кейго, позволяя его рюкзаку медленно съезжать с валуна. кейго перехватил его за лямку и положил себе на колени, дожевывая пирог в неловкой тишине. 

*****

— я думаю, странно все это. 

куросэ отвлекается, убирая подзорную трубу от лица и поочередно моргая, глядя на своего капитана. солнце клонится к горизонту, его оранжевое и розовое отражение растягивается по воде, а кейго все нет. 

они не в каюте, нет, стоят на юте. час до этого оборо то сидел, отбивая ритм застольных песен пальцами по столу, то вставал и нарезал круги, пока куросэ расписывалась от его имени в присланных портовыми служащими документами, и после того, как он врезался в незажженную лампаду, она решила вывести его на воздух.

— странно что, капитан? что твой птенец наконец-таки выпорхнул из гнезда? 

— заткнись, каина. 

леди — для куросэ она делает исключение, разрешая называть себя по имени, но она оставляет это для случаев, когда они наедине друг с другом, без их нервного капитана рядом, — стоит, опершись локтями и спиной на ограждение, откинув голову. 

ей тоже неспокойно, но свою тревогу она преобразует в издевки, направленные в адрес их капитана. в любой другой день он бы проигнорировал ее, но сегодня его душа не на месте, и он ощетинивается. 

куросэ приходится сделать выбор между ними. она делает шаг в сторону от леди, сжимая плечо своего капитана и силой заставляя его сдержать себя. 

— солнце еще не село. я уверена, с юношей все в порядке. 

— откуда ты знаешь, анан? — тихо спрашивает ее оборо, отведя взгляд от заката. — я и правда… я никогда не отпускал его с корабля. 

— леди издевается над тобой, и ты это знаешь. юноша привязан к тебе и любит тебя, ты знаешь это тоже. если бы он хотел улететь, он бы сделал это еще много лет назад. ты не держал его на привязи здесь. он сделал выбор остаться. 

ее капитан вздыхает, и куросэ приходится поднять руки, чтобы обхватить его лицо. он наклоняется к ее прикосновению, небесно-голубые кудри, не стянутые в высокий хвост и не убранные под треуголку, падают на ее пальцы. 

леди сбоку от них фыркает. ревности здесь нет, она смеется над уязвимостью их капитана, так ярко проявляемой впервые за годы. 

и подходит ближе, похлопывая его по плечу. 

— расслабься, — советует леди, сжимая пальцы на нем. — если кейго задерживается, значит, ему там очень весело. ребенок развлекается впервые в жизни, ты не был таким? 

— я не был таким. я был свободнее в его возрасте. и опытнее. 

— я не сомневаюсь. 

— не язви, каина. 

— ты такая плакса, — леди задирает руку, растрепывая ему кудри. она ниже их обоих, примерно по плечо куросэ, но ее рост не умаляет ее силу или всплывающую время от времени жесткость. — вернется к ночи, и что с того? может, в тех нелюдимых скалах припрятан кабак с вином и дамами. 

— я того и боюсь. 

— значит, тебе в его годы можно было бухать и трахаться напропалую, а ему нет? анан, скажи ему. 

— уймитесь вы оба, — морщится куросэ, — вы не делаете ситуацию лучше. 

леди пожимает плечами и уходит, каблуки ее сапог стучат по палубе, пока она не спускается в трюм, кошмарить и трепать нервы отдыхающему кану. 

капитан наклоняется сильнее, его лоб соприкасается со лбом куросэ. он припадает к ее нежности, ведь на “тумане” кроме нее и кейго больше ни с кем не был так сердечно близок. 

было бы очень неловко — и ему, и ей, — если бы кейго прилетел прямо в этот момент, осторожно, наученный собственными ошибками, приземляясь на палубу, но, к огромному сожалению, этого не происходит. 

шумят лишь никак не унимающийся порт за бортом, находящийся в самом разгаре ужин на гостевой палубе, где купцы других королевств, не пожелавшие отдавать гроши чужакам, с которых обычно собирают эти самые гроши, ели, восхваляя готовку джина, и песнопения оттуда же. 

но у штурвала тихо-тихо, и куросэ чудится, что она слышит беспокойное биение сердца ее капитана. 

ее ладонь ложится туда, минуя расстегнутый жилет, сминая грубый лен его рубахи. 

— с ним все будет в порядке. 

опровергнуть ее слово — призыв к дуэли, старая, изученная вдоль и поперек, выверенная практикой мудрость. кан разнимал их не раз и не два, молодых и буйных, зрелых и измученных, пытающихся выплеснуть друг на друга все, что накопилось за душой. 

сейчас оборо предусмотрительно держит рот на замке. 

он уходит от рук куросэ, вынимая подзорную трубу из шлевки на ее ремне и глядя на морскую гладь. в ней не отражается кейго, его не видно и в небе. 

его было бы сложно спутать с птицей, слишком крупный. его сложно и не узнать, за годы всем им полюбился вид этих величественных, алых крыльев, которыми не могли похвастаться гарпии, кружащие над “туманом” на востоке. 

у куросэ нет ни сил, ни власти над ее капитаном, чтобы заставить его отойти от борта и не терять время напрасно. она подходит со спины, обнимая его и прижимаясь щекой, и совсем тихо, чтобы ее слова не дошли до его ушей, молит душу кейго. 

*****

единственное, о чем молится сам кейго, это о том, чтобы даби не почувствовал несвойственную его штанам твердость. 

он стоит на коленях на скользком валуне, одной рукой осторожно придерживая чужой подбородок, а другой пытаясь ухватиться, чтобы не слететь в воду. передвигаться вместе с другим человеком, когда этот человек и не человек вовсе, а химера, физически неспособная отзеркалить его позу и негодующая, когда у них что-то не получается, сложно просто до ужаса. 

кейго замирает, когда даби сжимает пальцы на его плече, ткань опасно трещит под его хваткой, она не выдержит натиска когтей. даби не выдерживает тоже, когда кейго пускает все на самотек и кладет руки на его талию. 

чужой выдох в его губы действует как магия со злым умыслом — которой не бывает, кейго объясняли это, волшебники просто неспособны колдовать не во благо… 

но если позже выяснится, что он попал под русалочьи чары, он не удивится — и не будет этого стыдиться.

он даже не помнит, как это случилось. 

они сидели и ели в тишине, иногда сталкиваясь руками, когда совершенно случайно одновременно лезли в рюкзак за добавкой. кейго приложился к фляге, поморщившись на остаточный вкус вина в ней, скосил глаза на даби — тот не ел, так же пялясь на него. 

между ними была странная искра, помутнение рассудка. 

кейго испытывал такое, когда леди тайком давала ему горячительные напитки за ужином, и позже кейго пытался на хмельную голову делать глупые вещи, благо, что оборо был рядом и пресекал их на корню. 

но туман в голове был у них обоих, а даби его флягу не брал. кейго был твердо уверен в том, что это не происходило лишь с ним, потому что ему не могло мерещиться, просто не могло быть ловушкой его мыслей то, как даби смотрел в ответ. 

или же ему стоило внимательнее слушать рассказы леди. про иллюзии, уловки и обман, нарушения зрительного восприятия, галлюцинации. 

может ли галлюцинация гнуться под его прикосновениями, не то уходя от рук, не то отдаваясь ему? может ли галлюцинация поджать губы, тратя мгновения на взвешивание их шансов — как это сделал даби, когда кейго подобрался вплотную, — может ли? 

кейго предпочтет сгореть заживо, чем вариться в постыдных эмоциях и обжигающих воспоминаниях, спрашивая леди в поисках правды. 

даби поддался ему, разомкнул холодные губы. они были солеными под касанием кейго, как морская вода, но припасть к ним и потерять себя он не побоялся. 

ситуация разворачивалась совершенно глупым образом. 

преследуя комфорт, кейго хотел оседлать даби, оказаться чуть выше, поймать его в свои руки, но провернуть подобное с русалочьим хвостом оказалось сложнее, чем он думал. 

и все разворачивалось стремительнее, чем он ожидал. 

это, на самом-то деле, не было так уж удивительно. это было вопросом времени. чем-то, чего стоило ожидать, когда два хищника, две химеры, рожденных убивать и защищать то, что им дорого, взаимодействуют друг с другом. 

клыки царапают губы. кейго не может понять, чья это вина, его собственная или даби, его вышедшие из-под контроля эмоции или чужая жажда тела. 

глубоко и ощутимо, кровь у него во рту. ему знаком этот привкус, раньше, в детстве, он неоднократно кусал самого себя, тихо-тихо скуля после. 

даби отстраняется, на его бледных, как у мертвяка, губах тоже кровь. его зрачки сужаются как у зверя, заметившего жертву. 

кейго вытирал кровь ладонью, когда даби на него набросился, но мгновенно сориентировался, распахивая крылья, укладывая даби на спину, дернув выше на камни, чтобы он не касался воды, не был в своей естественной среде, чтобы у него было меньше шансов на победу. 

он неоднократно видел в портах и на берегах, как чайки вытаскивали рыбу на сушу и ели. 

он планирует сделать что-то отдаленно похожее. 

даби бьет хвостом, капли летят с его плавника, но кейго игнорирует, прижимая его к холодному камню, пуская в ход когти, чтобы удержать на месте, кровь с расцарапанной губы стекает по подбородку. 

даби смотрит только туда, издавая тихий, злой скрежет. кейго пропускает это мимо ушей и склоняется над ним, устраиваясь как можно удобнее — и тогда, когда даби снова пытается рычать на него, дергая прижатыми запястьями, кейго продолжает поцелуй с того места, на котором они остановились. 

до крови даби охотен, пытаясь укусить, отвечая на действия кейго, даже когда тот очевидно дразнит и отстраняется, не позволяя вонзить в себя клыки. 

кейго скользит губами вниз, мягко давит, оставляет алые разводы на влажной коже даби, усмехаясь, когда тот клацает и пытается вывернуться из хватки. целоваться с ним приятно, но кейго кажется, что он останется совсем без губ, если они продолжат, и пытается выехать на какой-нибудь альтернативе. 

шея даби чистая, нет ни родинок, ни шрамов, ни отметин — кроме жабр. кейго очень хочет прикоснуться к ним, поцеловать или провести пальцами, но как только даби чувствует его дыхание там, свирепеет и высвобождает руку, прикрывая линии жабр от него. 

кейго, в принципе, понимает. у каждого есть черта, за которую лучше не заступать, как у прибрежных вод — есть предел, за которым заплывшего может ждать опасность. 

но ему все еще ужасно хочется прикоснуться, и в другой раз, под водой, увидеть, как даби дышит. 

здравый смысл побеждает, и кейго отступает, снова целуя подбородок, скулы, губы, прижимая пальцы к месту, где у даби на запястье чувствуется биение сердца, а после отступает. 

даби тяжело дышит, развалившись на камне, его глаза закрыты и не видят, как кейго уходит — улетает, раскрыв высохшие наконец крылья, подхватив лишь чудом не упавший в воду рюкзак. 

небо сливается с водной гладью за пределами пещеры, уже глубокая ночь, ветер треплет перья и волосы. кейго запоздало вспоминает слова оборо о буре, из-за которой они и задержались в порту, налегает, чтобы лететь быстрее, умоляет самого себя. 

раньше он видел, как яркие вспышки пронзали небо, сопровождаясь грохотом, и оборо успокаивал его, говоря, что это происходит там, вдали от них, а они в безопасности. кейго не знал, был ли он в безопасности сейчас. 

наверное, даби в его пещере в окружении скал в безопасности, ему спокойно и не о чем беспокоиться. кейго поступил подло, не попрощавшись, но он улетел, чтобы вернуться позже. 

потому что сапоги, которые он снял, чтобы не промочить, остались там, на возвышении пещеры. 

если не ради поцелуев и жабр, то хотя бы ради сапог кейго вернется. 

*****

новые сапоги кейго купили в тот же день, когда он вернулся на “туман”. оборо принял его с распростертыми объятиями, не спавший ночь до этого, измученный и тревожный, но очень счастливый от наконец-то случившегося воссоединения. 

по утру, когда весь “туман” просыпался, оборо отыскал купца, что торговал одеждой и обувью, и, вывернув свой личный кошель ему в ладони, сказал кейго выбирать из закромов купца все, что налезет на ногу и приглянется сердцу. 

уже днем, стуча новенькими каблуками по лестницам и палубе, кейго перестал переживать о случившемся на скалах и о волнении оборо за него. 

позже леди настигла его, такая же невыспавшаяся, и хлопнула по спине, сказав, что он здорово их напугал, но наверняка хорошо провел время, и она хотела бы услышать какие-нибудь увлекательные — или постыдные — истории от подрастающего поколения. 

куросэ отвела ее в сторону, приобняв за плечи, но жестом поманила кейго, и, наклонившись к нему, посоветовала сходить переодеться. к его брюкам пристали блестящие чешуйки. 

взгляд у куросэ был понимающий, тяжелый, как волна. кейго кивнул ей и тут же убежал вниз, в каюты, тревожно думая, видел ли кто еще — и кто из увидевших понял, кроме нее? 

в тот день никто ничего ему не сказал о странном блеске на штанах, странном запахе с рук и с волос, только расспрашивали, как там, вдали от “тумана” и от берега, что интересного и чем он так увлекся, что проморгал закат. 

оборо не ругался, но ходил ближе обычного, клал тяжелые и горячие руки на плечи, гладил мелкие перья у основания крыльев. 

— ты напугал меня, — сказал ему оборо уже ночью, когда они были глубоко в море, и в каюте горела только лампадка. — очень сильно. с тобой там точно все было в порядке? 

— точно. я просто не следил за солнцем. забылся. извини, пап. 

— не извиняйся. тебе так понравились эти скалы? 

кейго отвечал на этот вопрос далеко не в первый раз за день, но еще не устал, и даже думать не смел о том, чтобы отмахнуться от ответа перед ним. 

но мог ли он рассказать о настоящей причине? 

оборо был ему ближе всех на тумане. ближе шиндо, юнги немногим старше него, с которым они забирались на грот-мачту и пялились на звезды, ближе джина, который кормил кейго с особым усердием и любовью с ранних лет, ближе куросэ и леди вместе взятых. 

но то было — совсем немного, но неопровержимо, — постыдным. 

многое из того, что делал оборо, было постыдным, как говорили кан, леди и все остальные на “тумане”. он развлекался в портовых кабаках и тавернах с молодыми девушками и юношами, ночи проводя у них, и на рассвете покидая, чтобы никогда не вернуться к ним, но вернуться на “туман”. 

однажды он забылся, потеряв счет времени с девицей в северном порту, и чуть не опоздал на отплытие своего же корабля. леди долго на него ругалась, а куросэ, кейго впервые видел, хмурилась на их капитана. 

он мог бы понять. должен был, как родитель, как самый близкий для кейго человек. 

рассказать о том, что на самом деле случилось в окружении скал, кейго не смог, постеснялся. 

его быстро сморило в сон, прямо под руками оборо, когда тот гладил его по волосам, почесывал ему смятые в постели крылья и убаюкивал как ребенка, и оборо оставил эту тему, погасив лампадку и выйдя из каюты. 

кейго даже не понял, как и когда это произошло, когда исчез его вес на постели. казалось, что все было так, каким оно было перед его глазами, мягкий приглушенный свет, тепло повсюду. 

реальность смазалась от усталости, каждый огонек превратился в нечеткие штрихи, как будто он щурил глаза. собственное тело было легким и отчего-то чуждым ему.

кейго не совсем осознавал себя в пространстве, не чувствуя веса крыльев за спиной, не чувствуя гудящей в плечах усталости и зудящей царапины на ноге от острых скал. он и был, его и не было в моменте. 

запах моря был совсем близко, как будто он дышал им полной грудью. соль, затхлая влага, железо. 

не железо, кровь. на его губах, у него во рту. 

стыки крупных чешуек под пальцами, плавный переход от брони к нежной человеческой коже. 

даби. 

его вес у кейго на коленях, его холодные руки с острыми когтями, гладящие шею, путающиеся пальцами в волосах и царапающие — совсем легонько, до урчания, рвущегося из горла, — затылок и шею прямо-прямо под волосами. 

холодные руки, хвост, губы — и горячие поцелуи, горячий язык между губ кейго, вызванный им огонь у кейго под ребрами. мечется из стороны в сторону дикое и необузданное, чужое, но порожденное им, ими обоими, где-то под клыками или прямо в них. 

кейго прикусывает губу до боли, чувствуя, как они почти что болят. это не происходило с его совсем детских лет, он в замешательстве. 

он хочет опробовать их на ком-то. всадить в живое тело, пронзить плоть и удерживать ее на месте, пометить, именуя своим. 

перед глазами только гладкая шея даби, бледная кожа, блеск чешуек на ключицах, полосы жабр. 

туда. на изгибе, который у любого другого человека был бы прикрыт воротником или краем рубахи, но у русала он обнажен и так очаровательно подставлен. когда даби наклоняет голову набок, он как будто предлагает себя, приглашает кейго, намекает. 

кейго хочет хныкать и чирикать, смущаясь самого себя, но все, что он делает, это размыкает губы, обдавая кожу горячим дыханием, замирает всего на мгновение перед тем, как склонить голову и впиться — хищно, утверждая свое доминирование, удерживая его под собой. 

слабо бьется о камни хвост, слышны тихие всплески воды от ударов плавником. 

кейго слышит не это. 

только стук собственного сердца прямо в ушах и скулеж даби, сквозь стиснутые зубы звук сдаваемых позиций, подчинения. 

когда кейго отстраняется, во рту кровь. 

под руками чужая талия, которую он стискивает и гладит, уводит ладонь на спину, чертя линию вдоль позвоночника и задевая впадинки на пояснице, где кожу оттеняет чешуя, где она попадается под его прикосновение, шершавая, но мягкая. 

он опускает руки ниже, стискивая чужие бедра, позволяя чешуе врезаться в кожу. даби тянет его за волосы, слетающий с его губ скрежет не устрашающий и не отпугивающий, а почти что жалобный. 

своими бедрами кейго прижимается к его, впитывая ощущения телом. даби под ним жесткий из-за чешуи, но податливый, его глаза то и дело закатываются назад. 

несколько раз в своей жизни кейго цеплял кого-то в кабаках, где они с экипажем проводили время в коротких перерывах между портами. к нему прижимались, хватали и просили хватать, клали его руки туда, где их хотели чувствовать. 

тела напротив него были гораздо мягче, округлые бедра под полосатой юбкой из рэя, приподнятые корсетом груди, широкие загорелые плечи под холщовой рубахой. мягче, но не поддавались, а стремились проявлять инициативу. тонкие ухоженные ладони и широкие мозолистые руки прижимали кейго к кирпичным стенам у задних дверей и брали, брали, брали. 

даби не то покорен, не то стеснителен в его собственных руках. кейго собирается взять его без остатка. 

он скользит пальцами от выступающей тазобедренной кости вниз, почесывая чешую костяшками, давит вылезшую на губы ухмылку, когда от его касания даби пытается уйти, плавник ударяется о камни. 

под прикосновение попадает совсем мягкая, нежная чешуя. она меньше и будто бы прячет кожу рядом, как волосы на теле. 

даби извивается под ним. шипит, скребет когтями, пытаясь не то отпугнуть кейго, не то пригвоздить к себе, и кейго не знает, куда ему деваться. 

он ведет пальцами по чешуе, надавливая совсем невесомо, пока не ощущает плотно сжатые складки, которые можно раздвинуть и в которые можно провалиться, подушечки становятся мокрыми от попавших на них вязких капель. 

когти даби впиваются в него так глубоко, что он может вскрыть ему горло, не напрягаясь. 

кейго просыпается. 

его губы в крови, кровь у него во рту и на его подушке, одеяло сбилось и зажато между ног, в штанах, которые он не снимает на ночь в целях предосторожности, тесно просто до боли, его шея, лоб и затылок потные, а когти рвут постель. 

он спал. ему это приснилось. во сне он увидел, как вместе с даби… 

танцуют танго в кровати. прелюбодействуют — хоть кейго и не знает, что именно значит это слово. слились воедино. почти потрахались, подсказывает ему воспитанный моряками разум, не размениваясь на красивые заменяющие. 

и когда кейго расправляет одеяло, набрасывает его на согнутые коленки и запускает руку под пояс штанов, то понимает, что он твердый, испачкал их немного. 

кейго переворачивается на бок, лицом к стене, и спускает штаны с бедер, прикусывая губу. 

он не сможет заснуть, если не разберется с этим, и сомневается, что не кончит в штаны, если тот сон продолжится. 

первый раз, когда кто-то довел его до пика, был очень неловким в предыстории, но сам процесс был хорош. 

он потерял оборо из виду, когда они сидели в кабаке, не знал, куда деться, и не смог отвертеться, когда к нему подсела милая девушка, у которой забавно прыгали при ходьбе лихие кудри. она видела, куда ушел “высокий мужчина в капитанской форме с хвостиком”, сказала, с кем он ушел, и предложила кейго тоже не терять время, раз его капитан решил поразвлечься. 

она отвела его в тихое и уединенное место в порту, в лабиринт мостов и перекрытий из-за проходящего ремонта, приставила кейго спиной к стене и встала перед ним на колени. 

о том, что это был его первый раз, она узнала только после, но особо не удивилась. 

она предлагала повторить и зайти подальше как-нибудь позже, но кейго честно сказал, что зависит от своего капитана — который вернулся аккурат в тот момент, когда они петляли в переулках, возвращаясь к кабаку. 

сейчас кейго прибегает к тому, что помнит из этого опыта. 

обхватывает основание, давясь на вдохе, уводит руку вверх, накрывая головку ладонью и сжимая ее. если сосредоточиться только на ней, то кончить можно быстрее — что кейго и делает, кусая губы, кусая подушку, кусая свободную руку, чтобы не шуметь. 

через стенку от него каюта куросэ, в которой слишком часто ночует леди, и она спит чутко. 

он даже думать не хочет о том, как объяснялся бы перед ней за это. 

за зажмуренными веками вспыхивают картинки — даби, даби, даби, распростертый на камнях, разложенный им же и для него же, с синими, как морская пучина, глазами, с бледной кожей, с чешуей на теле, отливающей фиолетовым, с гладким под касанием хвостом и клыками, которые кейго чувствовал, когда целовал его, и запомнил, чтобы вспомнить сейчас. 

когда времени в обрез или нужно разобраться как можно скорее, в ход идут самые тяжелые и грязные мысли со дна черепной коробки. 

иногда, когда это происходило скорее по нужде, чем по желанию, кейго вспоминал бывших партнеров, как целовал чужое тело, как боялся быть пойманным и хотел задержаться подольше. 

сейчас это ему не помогает, только отвлекает, скользящий по девичьим бедрам шелк дорогого платья больше не возбуждает, в голове лишь чертов русал, которого кейго до упоения хочет. 

он представляет слова, которые вряд ли когда-нибудь услышит, тугой обхват вокруг его члена, ускользающее из хватки тело, закатившиеся назад глаза и губы, которые хочется целовать. 

где-то между мыслями об этом и резкой попыткой сдвинуться с места, чтобы не испачкать постель, кейго приходит к решению встретиться с даби еще хотя бы раз, под любым предлогом, хоть когда-нибудь. 

на негнущихся ногах кейго доходит до угла каюты и сначала ополаскивая горящее лицо, а после умывая руки в тазу. 

колени дрожат, он натянул штаны повыше, и чересчур чувствительная кожа трется о грубую ткань изнутри, заставляя его останавливаться и переводить дыхание, чтобы не заскулить — или не возбудиться снова. 

когда кейго выходит на палубу, чтобы вылить за борт грязную воду, он почти лоб в лоб сталкивается с леди, в одной рубашке выходящей из каюты куросэ. 

они оба тактично делают вид, что не виделись, и притворятся утром за завтраком, намеренно огибая тему минувшей ночи. 

однако, когда кейго не очень-то тихо и скрытно — потому что это привело бы к большим подозрениям, чем он может вынести, — спрашивает у оборо, может ли он в следующий рейс “тумана” снова слетать на риф, леди начинает что-то подозревать. кейго нутром ощущает ее взгляд, тяжелый и пристальный, как наставленное на него оружие, и прижимает крылья к спине. 

— мне кажется, ты становишься слишком сильно похожим на своего папашу. заткнись, оборо, это не комплимент. 

— с моей точки зрения, это комплимент. ты согласен со мной, кейго?

— кейго, нет. 

в конце концов, она оказывается права. и оборо оказывается прав. все они оказываются правы, в то время как кейго увязает все глубже, как будто тонет в море, в том месте, где много тины, смазывающей картинку перед его глазами, мешающей ему всплыть. 

а море как у даби глаза. 

*****

первое, что кейго видит, когда оказывается вновь над рифом, это еще сильнее блестящий берег. 

он почти что по привычке проходится по песку, заранее сложив сапоги в рюкзак и придерживая за лямку, вздрагивая, когда наступает на кости. 

мертвецы свежие, на песке месиво — кейго видел такое раньше лишь несколько раз, и в каждый из них оборо хватал его поперек тела, прижимал к себе, пытался укрыть кейго от лишней жестокости мира. 

конечности были будто бы вырваны зверем. 

второе, что кейго увидел, это выпотрошенные украшения. он признает колье, серьги, кольца, никому больше не нужное серебро и злато валяется тут и там, а камни кто-то забрал. 

он знает, кто, и молится за покой этих людей. скорее всего, это было судно, рискнувшее отправиться в плавание в ту злополучную бурю или любую другую — погода здесь немилосердна, и у кейго растрепались все перья.

когда кейго приближается к пещере, его движения осторожные, тихие и продуманные. он подкрадывается, переступая с одного камня на другой, входя в пещеру, щурится от скользнувшего по воде солнечного луча, отразившегося в трещинах пещеры изнутри. 

украденные у мертвецов камни в еще большем количестве вбиты в разломы, создавая красочные переливы. кейго любуется. 

в спину ему прилетает его же сапог — старый и с тяжелым каблуком. 

всплеск воды, шипение, бросок и мгновенная реакция кейго. в пещере сложно развернуться с крыльями, но он не позволяет завалить себя, удерживая даби в руках, держа его над поверхностью воды. 

он беспомощен и растерян, но как только кейго отпускает его, все эмоции затмевает злость. 

даби поднимает брызги, рухнув на дно спиной, тянет кейго за собой и заставляет его погрузить голову под воду. кейго не особо сопротивляется, но инстинкты бьют ему по голове изнутри, и он стискивает руки на запястьях даби сильнее, впиваясь когтями. 

— мудак, блядь! улетел, не попрощавшись! вот ты какой, значит, да?

— что я должен был сделать?! — кейго дергается наверх, недоумевая. 

слова, слетающие с языка даби, шокируют его не меньше, чем его претензия, но его разум не особо-то хочет зацикливаться на этом. в конце концов, это просто лексика, и он может так же. 

— ты знаешь, каково это было, когда парень просто оставляет тебя в одиночестве? ты знаешь, каково быть запертым здесь, брошенным на произвол судьбы, и когда какой-то красавчик сваливается с небес тебе на голову, и ты веришь, что все становится лучше? и он уходит? 

даби яростен, ругая кейго, будучи погруженным в воду, его красивый голос воспроизводит на него определенный эффект, но слова задевают самое сердце. 

он не знает. знал когда-то давно, но его подобрали, приютили и никогда не оставляли одного. 

хватка на запястьях даби становится мягче, исчезая совсем. только прикосновение рук к рукам. 

кейго ныряет одним только лицом, подталкивая даби к тому, чтобы он двинулся навстречу, и целует его губы, не так, как это было в последний раз. не голодно, не жадно и не пытаясь отгрызть ему что-нибудь, не руководствуясь инстинктами. 

нежно. 

— я не знаю, — честно отвечает кейго, опускаясь коленями на мелководье и скользя кончиками пальцев, не когтями, по чужой коже, щекоча чешуйки на боках. — но, глянь, я здесь. 

даби глядит. смотрит, не произнося ни слова, не издавая ни звука, сверлит кейго взглядом. готов обнажить клыки. 

кейго почти что раскаивается в ответ. 

— я тут, и я тут ради тебя. мне захотелось вернуться, чтобы увидеть тебя. это тебя утешит? 

он талантливо опустил подробности того момента, когда принял решение это сделать — глубокой ночью и со спущенными штанами, но это, как говорят на “тумане”, нюансы. 

— я тебе не врал, когда сказал, что я с корабля. торговый туман, он ходит по всем континентам, и его капитан — мой отец. я не потерявшаяся химера и не могу свить гнездо у тебя на скалах, чтобы остаться навечно, но прилетел все-таки. 

— прилетел? 

когда кейго пытается ответить, держа голову под водой, он выпускает пузыри изо рта и давится, откашливаясь и резко поднимаясь, чтобы не захлебнуться. даби над ним смеется. 

в отместку кейго пугает его, резко раскрывая крылья. они широкие в размахе, алые, их видно издалека, сложно забыть, невозможно не узнать. после осторожно складывает, прижимая к спине, с неудовольствием отмечая, что концы крыльев, вместе со штанами на заднице, он все-таки подмочил. 

— прилетел. 

даби скривился — не то на его уверенную, украденную у леди и скрещенную с капитанской манеру речи, не то на все происходящее в целом. 

— и я не собираюсь улетать до вечера… ну, к ночи мне нужно будет вернуться, это-то да, но до того момента я могу быть здесь. 

в ответ даби издал какой-то претензионный скрип, даже не скрежет. сложил руки у кейго на плечах, вытянув их у него за головой, уставился на него. 

это могло продолжаться долго. у даби были всепоглощающие, глубокие как море глаза, а у кейго была птичья анатомия глаз, делающая его прямо направленный взгляд жутким для большинства, кто с ним сталкивался. 

кейго гораздо смелее положил руки ему на бедра. 

он так и не понял, был ли тот сон наваждением, какой-то магией, направленной на него, или просто измученным, загнанным в угол похотью и через край льющимися желаниями плодом его разума, но отходить от увиденного не особо собирался. 

хорошо, что у них на “тумане” не было волшебника в экипаже. оборо часто сетовал на это, потому что временами было туго, но в моменте кейго понимал, что это было к лучшему. 

надавив на чешую пальцами, он успел царапнуть там, где еще была человеческая кожа, и склонился, выдыхая даби в губы. 

— как насчет того, чтобы продолжить ту попытку сожрать друг друга? я имею в виду… когда ты напал и пытался выколоть мне глаза, все остальное, вне этой убийственной части, мне понравилось. 

потому что он пришел бы к волшебнику с расспросами, не больной ли он, не околдовали ли его — хоть проклятия от человека к человеку и не считались существующими. 

волшебник бы сначала натерпелся от оборо, иногда переживающего о своем половом здоровье и делающего это проблемой всех слышащих людей на “тумане”, а потом поседел бы из-за кейго. 

из-за полового здоровья и проклятий от химеры к химере. 

аккуратно касаться, гладить испещренную чешуйками кожу на бедрах и влажно целовать в шею, над и под жабрами, было приятно, но потом даби сцепил когти у него на плечах, подтолкнул их к плоским камням и попытался перевести происходящее в стычку.

кейго уступил ему в начале, позволяя дергать длинными пальцами крылья и несильно тянуть за перья, позволил заглянуть ему в рот и воочию увидеть клыки, а после ими же кейго чуть не раскроил даби шею, сцепив их на изгибе, заставляя его издавать задушенные нечеловеческие звуки. 

дисбаланс в их силах обнаружился очень быстро. 

по очевидным причинам, кейго лидировал вне воды. холодный воздух обдувал даби со всех сторон, и только там, где губы кейго зависали над его кожей, иногда было горячо. 

но также на нем было больше одежды — больше препятствий. даби предпринял попытку разорвать ему рубаху на спине, но успеха не добился. 

кейго вспомнил свой сон и рискнул всем, что имел. крыльями, жизнью, новоприобретенным… другом? партнером? химерой, с которой он чувствовал себя хорошо на инстинктивном уровне, и на человеческом-житейском уровне хотел трахнуть? 

пальцы скользнули вниз, туда, где у других людей мялась одежда меж ног. 

плотно сжатые складки, нежная кожа, чувствительная. на этот раз даби извивается так же, но замирает, когда кейго давит снова, показывая, что это была не случайность, что он не утратил контроля над руками, даби прикусывает губу и позволяет ему продолжать. 

он не поддается сразу, но поглаживания и почти щекочущие касания помогают. когда кейго чувствует, что даби расслабился, он все равно не торопится, продолжая водить костяшками пальцев по складкам, поддразнивая его, выбивая звуки из чужого горла. 

при каждом поцелуе даби намерен что-нибудь ему отгрызть. режутся они оба о клыки кейго. 

кейго ненарочно и по собственной неосторожности, а даби бесстрашно напирает, позволяя вонзать их в себя и прихватывать губу, вызывая шумный, дрожащий вдох. 

это превращается в скрежет, идущий из горла и вызванный тем, что пальцы кейго, мокрые, осторожные в своем продвижении, проскальзывают внутрь. 

даби туго обхватывает их и сжимает плечи кейго. он хочет снять рубаху, прижаться грудью к груди даби, позволить ему потрогать его крылья в каждом месте, но для этого ему пришлось бы убрать руку, и когда он порывается это сделать, даби шипит, сжимая его запястье. 

хватка остается там, контролируя, но ни разу не останавливая. ни тогда, когда кейго на пробу толкает их глубже, ощущая, как сокращается лоно вокруг его пальцев, ни тогда, когда он разводит их на манер ножниц, заставляя даби уронить голову ему на плечо, закатив глаза.

чужие когти не царапают его запястье, но время от времени впиваются в кожу. 

в те моменты, когда кейго осторожно давит на него или заставляет принять больше, каждый раз, когда он выскальзывает, раздвигая складки пальцами и глядя вниз. 

оно человеческого цвета там, лишь отчасти походя на влагалище. есть схожие черты, но многих так же нет. 

к счастью для самого себя, у кейго нет моральных дилемм насчет секса с парнями, девушками или химерами. 

велико искушение наклониться и попробовать даби на вкус, погрузиться в него, глубоко внутри себя радуясь, что у того нет ног, которые он мог бы закинуть ему на плечи и которыми он мог бы попытаться придушить его на пике, но кейго этого не делает. 

он укладывает даби на камнях выше, отстраняясь под тихое негодование, чтобы спустить штаны с бедер и избавиться от рубахи, пытаясь бросить ее куда-нибудь не в воду — что сложно в замкнутой пещере с русалом, который беспрестанно тянет его вниз. 

кейго расслабляет плечи, крылья расходятся в стороны. он нависает над даби, он доминирующий хищник, он любовник, он кто? 

в скрежете, скрипе, скулеже, который даби издает, кейго слышит свое имя. это сложно понять, звук как будто из под воды и с завывающим в уши ветром, но он определенно слышит это задыхающееся, захлебывающееся, нечеткое “кейго”. 

даби сжимает его собой так туго, что у него темнеет в глазах. 

он упирается рукой в шершавый камень, другой придерживая член за основание и толкаясь внутрь осторожно, не на всю длину, чтобы не напортачить, но даби под ним прошибает почти что до смерти — как будто молния поразила, заставив дернуться, выгнуться дугой, беспомощно ударяя хвостом где-то сзади, закатились потемневшие и помутневшие от похоти глаза. 

кейго более чем уверен, что даби его даже не видит сейчас, только чувствует — чувствует и сжимает, игнорируя его шепотки о том, что нужно расслабиться, что он, блядь, двинуться внутри него не может. 

что-то из этого заставляет стыд внутри кейго прокатиться по всему его существу, опаляя щеки и уши, скручиваясь в груди, и что-то, возможно, то же самое, заставляет даби уронить голову набок, не то пряча лицо, не то пытаясь уйти от лица кейго перед собой. 

выглядит он сейчас, должно быть, дико и пугающе. под загребущими пальцами даби растрепались волосы, ранее с ними играл ветер в небе, зрачки, наверное, расширились так, что не видно радужки, а взгляд хищный, нечеловеческий.

кейго оседает на даби сверху, приловчившись и к позе, и к положению — здесь нельзя расположиться между чужих ног, потому что ног нет, — и толкается еще раз. 

и еще раз. 

мягко, легонько, скользя наружу из даби, но никогда не покидая, врезаясь внутри него так глубоко, что сводит низ живота. 

еще раз. 

кейго уверен, что это не похоже на животный секс. не то чтобы он когда-либо видел, как спариваются животные, и, разумеется, слышал все байки о дельфинах от леди, но подозревал всю свою жизнь, что эмоциональной занавесы у них нет. 

это между людьми — искра взаимного интереса, клокочущее в груди любопытство, бунтарское желание окунуться во что-то новое, в кого-то нового. как было раньше, с теми, кого кейго едва ли знал. 

он скользит пальцами по его боку, цепляя попадающиеся чешуйки, заставляет даби дрожать под ним. 

когда целует его, то двигается уже освоившись, не медлит, не теряется. 

они сталкиваются зубами — у даби они острее, запоздало замечает кейго, и поддается, позволяет ему кусать себя, стать причиной, по которой они оба вымажутся в крови позже. надо будет не забыть отмыться или придумать враку, кто в безлюдном море его отмудохал вот так… 

все мысли у кейго в голове утекают на юг, к члену, и кейго припечатывает их сам, опуская глаза. 

есть что-то захватывающее в том, как раскрывшиеся, покрасневшие от прилившей крови складки выглядят вокруг него, мутные капли медленно скатываются по чешуе, кейго протягивает руку, ловя их и размазывая на подушечках, а после осторожно надавливает — раскрывает даби сильнее, чтобы увидеть, как он принимает член. 

кейго очень хочет придержать его с другой стороны второй рукой, но за ту схватился даби, и, кейго предполагает, отпускать ее он не собирается. 

зато кейго отпускает, убирает пальцы от лона, обхватывает даби обеими руками и насаживает, вбиваясь — уже не балуется темпом, ощущениями, а просто подводит их обоих к краю, чтобы сигануть вдвоем. 

у закаленного корабельным делом кейго много выносливости, а в его руках много силы. 

даби в его хватке как в тисках, как в ловушке с ним в принципе, попался ему в зубы и не может, не имеет возможности, не хочет выбираться. белые волосы падают ему на лоб, пальцы впиваются кейго в плечи, нет никаких сил дотянуться до крыльев, чтобы поддразнить, отомстить за все то, что кейго с ним делал, он просто выпускает когти, возможно, царапая кожу. 

кейго чувствует, что даби раздирает ему плечи — когда тот запрокидывает голову, обрывается на вдохе, замирает всем телом, пульсирует всем нутром, лоно сжимает член так сильно, что кейго не двигается просто из соображений безопасности. 

сдавленный скрип срывается с губ даби. 

он пробирается сквозь дрожь, пронзившую его насквозь, припадает к плечу кейго и расслабляется вокруг него, ловя воздух губами. 

запоздало, очень далекой сейчас частью разума, кейго задается вопросом, а безопасно ли ему так долго находиться вне воды — и тут же затыкается, когда даби ерзает под ним, заставляя заскулить, стиснув зубы. 

конфликт интересов — даби уже кончил, а кейго еще нет. он хочет продолжить, просто довести себя, чтобы рассеялся туман в голове, чтобы в яйцах не звенело, чтобы он не сходил с ума вот так вот, но боится, что даби перегрызет ему горло, когда он продолжит трахать его, слишком чувствительного сейчас. 

кейго поднимает голову, отводя даби челку с лица, рвано и загнанно дышит прямо в губы. 

— я не… я не все. 

он чертыхается, соскальзывает коленом с камня, падает на даби сверху и тот скрежещет громче, чем за все время до — член входит глубже, у кейго темнеет в глазах и хлопают за спиной крылья, живущие своей жизнью, когда у него в голове черти что. 

— можно? пожалуйста, можно? 

в ответ даби ничего не издает, только подло сжимается вокруг него, двинув тем, что, должно быть, является его бедрами. 

его руки выше на чужих плечах, кейго прижимается всем телом, сжав бедра и игнорируя, как скользят пальцы по чешуе, толкается в него, удовлетворяет самого себя о чужое тело. 

пальцы даби наконец-то касаются крыльев. кейго чувствует лишь отголосок этого, как он перебирает мягкие перья у основания, зарывается пальцами и тянет, как будто проверяя его. 

кейго более чем уверен, что даби просто издевается над ним — потому что это все, что ему было нужно, чтобы кончить быстро. он врезается в него, царапая пальцы о крупную чешую на хвосте, зажмуривается до искр за веками, кончает, вытягиваясь в струну, уходя от рук даби на его крыльях, запрокидывает голову и срывается в птичий крик, когда даби, падла, шельма, туго обхватывает его. 

издевки преодолевают языковой барьер, какое неожиданное открытие. 

или учения, которые несла ему леди, были восприняты слишком — чересчур — хорошо. 

— мудак, — возвращает оскорбление кейго, спустя некоторое время двигая бедрами назад, и даби устало скрежещет на него, приподнимаясь на локтях. — а вот… ты точно мудак? 

у даби нет физической возможности ударить его хвостом, потому что кейго на нем сидит, и он просто кривится. 

— я имею в виду, ты точно этого пола? 

даби поднимает бровь. кейго, пожав плечами, касается его лона снова, разводит податливые после проникновения складки, его собственная сперма свободно течет наружу, пачкая ему пальцы. 

когда кейго оказывался с дамочками в портах, это всегда было прилетающей в затылок мыслью сразу после окончания, как сейчас. кто-то говорила ему, что сейчас по календарю время, кто-то говорила, что знает волшебницу, которая решит эту проблему. кейго не спорил и больше не настаивал, про себя надеясь на то, что через возможные девять месяцев ноги его не будет в том или ином порту. 

даби фыркает, но мотает головой. он ловит руку кейго за запястье и заставляет прикоснуться к нему снова, туда, где между складок сверху прячется приличного размера бугорок. 

чем-то похоже на клитор. кейго касается осторожно, не так уж ошибившись — даби очень чувствителен тут и шипит сквозь стиснутые зубы. 

— и что это должно значить? типа, твой член? 

даби кивает. кейго придерживает все замечания о размере, зная, что это неприлично, и зная, что не сможет вынести второй раунд с ним, особенно, если тот будет доминировать. 

кейго отмахивается от этого, осторожно заправляя собственный в штаны. 

— покажешь в следующий раз, ладно? я с удовольствием посмотрю. 

они приходят в себя долго, первым делом перебираясь с объезженного камня на другие — сухие и прохладные. 

кейго набрасывает рубаху на плечи, ежась от влажного воздуха, даби свешивает хвост с воду, двигаясь очень осторожно, опираясь на руки и стараясь как можно меньше шевелить нижней половиной тела. 

подавив ухмылку на губах, кейго находит свой рюкзак и встряхивает его. 

еда, которую он взял с собой, наверняка уже остыла, но менее вкусной она от этого не становится. даби вообще все равно, холодная она или нет, он дожидается — не вырывает из рук, а ждет, — когда кейго его угостит, и вгрызается, роняя рисинки мимо рта. 

кейго задумывается, зависнув с пирожком на полпути. он думает о рифе, о даби, о том, как тот тут оказался, о его ранее сказанных словах и о том, что им делать дальше. 

когда он пересаживается со своего места к даби на краешек валуна, прижавшись плечом к плечу и предлагая флягу, даби не дергается, как раньше — просто недоумевает. 

в ответ кейго ему ничего не говорит и просто остается с ним. 

ни с одним из тех, с кем он раньше был, он не оставался. у кейго нет хорошего объяснения на случай, если даби снова затащит его под воду и спросит об этом… 

— солнце еще высоко, — тихо говорит он, смахивая с губ крошки. — я думаю, у нас есть еще несколько часов. покажешь мне риф потом? ну, как перестанешь истекать мной. 

даби несильно бьет его в плечо кулаком и крадет из ладони остаток пирога. тут же возвращает, учуяв в нем рыбу, морщится. 

и кивает. 

кейго уверен, что эти переговоры под-над водой сможет вынести. по крайней мере, теперь он знает, как отбиваться от даби — и как удержать его. 

чешуя на хвосте блестит точно золотые монеты, когда солнечные лучи отражаются от воды, и кейго бесстыдно теряется не то в инстинктах, не то в собственных чувствах. даби только ведет плавником, поддразнивая его, и, прячась за флягой, улыбается самыми уголками губ. 

“поймаешь, кейго?”

поймал.