— А в руке у тебя что? А ну покажи!
— Ничего.
— Врёшь. Разожми кулак!
— Иди уроки делай, мелочь!
— Я папе расскажу, что ты обзываешься!
— Иди отсюда!
— А под рубахой что у тебя?
— Ничего!
— Черепок у тебя там! А папа сказал, не брать его! — Моренка подбоченилась. Ещё бы, прикрылась отцовским запретом. Ага, как же. Отдам я ей череп. Паука ей дохлого, а не череп. Мне на день рождения подарили.
— Брысь, мелкая! А то щас каа-аак…
— Я папе и тёте расскажу-у-у-у!.. — Сестрёнка всё-таки заголосила и в слезах и соплях побежала к дверям, налегла на тяжёлую дубовую створку и со всхлипами растворилась в темноте коридора. А я кинулся к восточному окну, распахнул его, выставил наружу руку и разжал ладонь.
Бабочка лежала на боку, сложив крылья, пряча от меня разноцветную броскую роспись на крыльях. Вместо неё я видел выцветший, безжизненный рисунок, пушистое брюшко и шесть длинных ножек, вытянутых обрезанными нитями вдоль моих пальцев. Я нашёл её за отцовским креслом, в углу. У нас таких ярких нет. Наши серые или коричневые. А эта бархатно-оранжевая с синими точками-глазками по резному краешку. В детстве я их прятал от тётки, а потом оживлял. Первый раз у меня это получилось само собой. Ж-ж-жиик и всё. Только подумал, как оно и получилось. И наоборот, забрать жизнь, тоже само собой получилось. Я даже не хотел тогда. А оно тоже ж-ж-жиик и… и цветок тут же завял и высох.
Тётя Морена жутко ругалась потом. Говорила, что раз попали к нам по своей воле или ещё как, то пусть тут и остаются:
- То, что к нам пришло по глупости или по надобности своей, тут и должно остаться. Не живое оно больше в Яви. Не гоже тебе, наследник Нави, порядки нарушать.
Отец ворчал, что его наследник так поступать не должен, иначе лишит себя своей сути рано или поздно. Однажды, он подошёл ко мне, долго молчал, смотрел, как теряется в щели облаков точка-бабочка, и негромко, хотя, слыша его голос замерли даже листья на деревьях, сказал:
- Твоя сущность - не возвращать жизнь, а хранить принесённое ею в наши земли. Растеряешь суть свою – собой быть перестанешь.
Но мне кажется, что я уже ничего не растеряю и ничего не лишусь, какой есть — такой есть. Но иногда мне слышалась в их словах обречённость — отличаясь от них, от мира Нави я рискую стать в нём чужим.
Я смотрел на мохнатое тельце в тёплом солнечном пятне в руке и представлял, как лапки цепляются за мои пальцы, как взмахивают крылья и невесомо касаются моей щеки. А потом подхваченный ветром живой цветок летит в разноцветную воронку за окном! Я подул на неё . И вот бабочка зашевелилась, несмело повела крылышками, раскрыла, закрыла их, пощекотала мою ладонь и осторожно переползла на указательный палец.
— Ага! Я же говорила! — Моренка подскочила сзади, пытаясь схватить меня за запястье. — А ну, показывай!
Сестрёнка — точная копия нашей тёти Морены. Такая же зеленоглазая, черноволосая. И характером, наверное, тоже в неё – что ни взгляд, то сноп искр, того гляди стены прожжёт. И как она прокралась обратно так тихо, что я её не услышал?
— Нет у меня ничего! — Я тут же стряхнул с руки бабочку, и она полетела вверх, в кружащуюся радужную спираль.
— Я всё расскажу! Ты оживил мёртвую бабочку и выпустил её в восточное окно! В Явь! К людям!
— Ябеда! Иди, рассказывай! И не проси больше сочинять для тебя сказки перед сном!
Слёзы в глазах сестры собирались как вода в чашечке ромашки — по капле с травинки, по капле с веточки, и вот не только жёлтая сердцевинка, но и вся она залита водой. Ещё мгновение — и эту чашку выплеснут на меня:
— Тебя тогда накажут! А я не хочу-у-у…
— Тогда не рассказывай.
— А я не могу… Я должна… А я тебя и твои сказки люблю… Я с тобой не дружу-у-у… — растирая слёзы по щекам и шмыгая носом Моренка пыталась выбрать меньшее из зол. — Я всё равно расскажу-у-у…
Ждать, когда тебя придут наказывать, я считаю глупостью. Сделал — значит, посчитал нужным. А ждать за это поощрения или наказания — глупо. Боишься – не делай, делаешь – не бойся, а сделал – смойся.
Я спрыгнул в то самое окно на восток и побежал к лесу. Перескочил через ручей. Перепрыгивая через высокую траву пробежал по лугу распугав зайцев. За опушкой есть огромный камень, а возле него старое дерево с дуплом-проходом в Явь. Пережду там, пока отец с тёткой перебесятся. И вернусь. У меня там давно шалаш сложен, одеяла есть. Неделю жить можно. И в Явь иногда заходить, просто посмотреть.
Возле входа в шалаш небольшой горкой лежали заготовленные ещё с прошлого раза дрова. Я откинул лапник, которым прикрыл их от дождя и вынул из-за пазухи Черепка. Черепок – это небольшой, в два моих кулака череп. Отец, когда дарили его, сказал, что он будет расти и дорастет до обычных размеров. Не успел я вытащить его, как Черепок лязгнул зубами, зашипел, а в его глазницах проскочила черно-фиолетовая молния. Недоволен. Ещё бы. Всю дорогу просидел в темноте. Я погрозил ему пальцем, он щёлкнул челюстью, засопел и безропотно дал снова упрятать себя под рубаху. То-то же, костяшка своенравная.
Сверху ко мне потянулся ветвями дуб, я погладил кору, листья. Дуб что-то прошелестел, но очень тихо, я не разобрал что, сделал вдох, зажмурился… И открыл глаза от несильного шлепка дубовой веки по лбу. Они сговорились с Черепком что ли? Прямо что ли сказать нельзя? Я поджал губу и пристально посмотрел в самый центр кроны. Дуб ни единым листиком не повёл. Как будто на него смотрел не я, а какой-нибудь ёж или бурундук. И вдруг я заметил, что левая часть его ствола растягивается и рвётся как тесто для пирогов, чернеет, обретая очертания неподвижной мужской фигуры. Мужчина опирался о ствол заветного моего дуба и покусывал травинку. Откуда от узнал, что ловить меня нужно здесь? Это моё самое тайное место! Хотя, о чём это я? Что можно скрыть в чертогах Кощея от самого Кощея? Моренка точно не рассказала ничего, хоть и грозилась. Значит, сам догадался.
Отец протянул руку ладонью вверх. Понятное дело, Черепка придётся вернуть. Я похлопал себя по бокам, завернул рукава рубахи до локтя, показывая, что ничего у меня нет. Но Кощей только свёл брови и сделал рукой жест, как подманивал кого-то. Пришлось отдать ему Черепка. А тот в ответ на милостивое царское поглаживание зафырчал, завертелся на отцовской ладони и попытался укусить Кощея за палец. Со второй попытки Черепок ухватил зубами мизинец и замер, лупя на меня зелёными глазницами. Я покачал головой. Черепок получил от царя подзатыльник, отпустил его руку и нахохлился.
Родительское терпение, понятное дело, штука не вечная, и в какой-то момент рвётся как… Рвётся, в общем. Видимо, сейчас оно как раз уже трещало по швам.
— Станимир, — отец сел на землю, отпустил Черепка прыгать по траве и похлопал по кочке слева от себя. Я шлёпнулся ровно на неё. — Хочу отправить тебя на полгодика, может, на год, к родственникам…
А, ну всё понятно — на трудовое перевоспитание к дяде Сварогу в Правь. Меха раздувать в его кузнице, вёдра с водой подносить, огонь в печи поддерживать. В общем, помогать ему. Так дядя Сварог даст ещё молотом ударить по заготовке на наковальне, а тётя Лада пряниками накормит, молоком напоит. У них корова такая хорошая, небодучая совсем и ласковая-ласковая. Пусть отправляет. Тётя Лада — это не тётя Морена. Она глазищами не зыркает так, что пятки чесаться начинают. Тётя Лада без леденца или пирога с черникой оставит, ага. Ну, дрова колоть отправит. Но трижды в день по семь раз превращать обычную воду в живую, живую в мёртвую, мёртвую в живую не заставит. По примеру отца я сорвал травинку, сунул её в рот, разгрызая сладковатый белый кончик, и уставился в резной зелёный купол надо мной.
— Понял, бать. Ну, я пошёл? – я дожевал стебелёк и встал.
— Куда это? – прищурился отец.
— Узелок собирать, к дяде Сварогу ж отправите.
— Да нет… Не к Сварогу мы тебя отправим. К людям.
— К людям?!
Я не знал, радоваться мне или пугаться. В Явь по-настоящему, а не урывками, одним глазком посмотреть, я очень давно хотел. Но вот так сразу?.. Черепок и тот замер на полпути к чьей-то норе и запрыгал обратно к нам.
— К родственнику я тебя нашему отправлю. К распорядителю у Хозяйки города, Семихолмию. Поживёшь, посмотришь, как оно у людей. Пятнадцать тебе уже есть. Ростом ты меня почти догнал, осталось знаний набраться. Черепка своего можешь с собой взять, разрешаю. Только вот чем его там кормить будешь?..
***
Семихолмий принял меня хорошо. По-нашему. С дороги за стол посадил, щей налил, блинами накормил. Даже Черепку персональный блин с ливером завернул. А потом пустил по блюдечку золотое яблочко. Со времён лесов и болот до сегодняшнего дня город показал. Утром провёл по улицам, закоулкам, с помощниками познакомил.
- Пойдёшь с ними, посмотришь, как в городе дела делаются? Интересно? – спросил меня Семихолмий ближе к вечеру.
Ещё б не интересно! Я даже пирог доедать не стал, чтобы меня не ждали, а ещё хуже дома не оставили.
Дядя Семихолмий назвал нам какие-то адреса и разрешил действовать «по обстоятельствам». Мы проехали несколько станций на метро, и за это время двое из помощников Семихолмия, Панк и Спортсмен, раз пять, не меньше, незаметно оттёрли карманников от потенциальных жертв. Но забавнее всего получилось где-то в переулке. Мы затормозили возле арки выселенного дома и решали, куда идём дальше. И тут из переулка под неё выскочил мужчина с женской сумочкой в руках. Бомж, это третий из Семихолмиевских помощников, с нечленораздельными криками подкатился ему под ноги, и мужчина растянулся на земле, бросив сумку. Бомж, продолжая ругаться, обошёл его со всех сторон и растаял в воздухе, едва под арку забежала девушка. Увидев свою сумочку на земле рядом с распростёртым телом, она подхватила её и вдруг заметила надпись, которой ещё секунду назад, я могу поклясться, не было на стене: «От каждого по способности, каждому по карме». Моргнув несколько раз, она хмыкнула и выбежала на улицу.
Ну, а на следующий день я сам бродить пошёл. Добрался до вокзала с поездами. Черепок учуял чего-то съедобное для себя и буянить начал. Он у Семихолмия заартачился, ничего утром есть не стал, а тут вон, все плечи оттянул, скачет как ненормальный в рюкзаке. А из еды ближе всего стеклянная будка с сосисками. Купил пару хот-догов ему, откусил попробовать… Вот чуйка у Черепка, которая обоняние, на зависть просто. Это ж надо с такого расстояния своё унюхать. Забился я в какой-то угол, чтобы не отсвечивать, достал Черепка, дал ему сосиску. Схомячил будь здоров. И на вторую косится. Скормил ему вторую. Он благодарно рыгнул и повернулся затылком — почешите его теперь. Пока чесал, Черепок и заснул. Я осторожно завернул его в шарф, положил на дно рюкзака и только собрался закинуть рюкзак за спину, как какой-то мальчишка, чуть моложе меня, подлетел, выхватил его и рванул в сторону лестницы! Вот дурак, со смер… тягаться со мной задумал! Я в два прыжка догнал его, прижал к стене и дёрнул рюкзак на себя. Не сильно, чтобы Черепка не разбудить:
— Отдай, это мой рюкзак!
— Да иди ты! — воришка оказался хоть и тощий, но крепкий. И в глазах не злость чёрная, а отчаянное желание жить. Не прошение — требование. Он не милостыню клянчил, заявлял о своём праве жить здесь. Но вот одежда у него не по размеру и поношенная.
— А ну отдай! — пока я думал, парень почти вытянул у меня из рук рюкзак.
Денег ему намагичить? Или у Макоши попросить, чтоб Доля у Недоли его веретено забрала? Или попросить Семихолмия, чтоб пацанов своих возле него держал и чтоб те удачу ему в городе этом сами в руки клали? Не то. Отец говорил метод «Счастье на голову свалилось» применять к людям нужно как можно реже, а вот заставлять их выбирать — почаще. Но какой же тут выбор…
Идея! Я отпустил рюкзак, мальчишка через ступеньку бросился наверх и — бдыщ! —врезался в здоровенного мужика в военной форме. Тут же отскочил и попытался юркнуть в щёлку между стеной и мужиком. Тот огромной ручищей схватил парня за плечо.
— Отвали! Слышь! — крикнул парнишка. Мужик хлопнул по рюкзаку раз. Парень только мотнул светлой чёлкой. Хлопнул два. Под взглядом светло-серых глаз рюкзакокраду стало явно неуютно. На третий раз он выпустил мой рюкзак из рук.
— Украл, — сделал мужик вывод.
Мальчишка молчал.
— Понятно. Думал, там пожрать что есть и деньги.
Молчание нависло над пацаном свинцовой тучей.
— Сдашь меня? — спросил парень после неудачной попытки высвободить плечо из железной хватки.
— А я смотрю, ты не из трусливых. Есть хочешь?
— Хочу.
— Накормлю. В обмен на честный рассказ откуда ты. Только учти, я запах вранья хорошо чувствую.
Мальчишка фыркнул.
— Значит, согласен.
Меня с детства учили, что подслушивать не хорошо, я с этим не спорю. но любопытство распирало. Я притянул к себе свой рюкзак, про который они вдруг забыли. Черепок в нём уже сердито похрюкивал. Эх, придётся обернуться невидимкой. Ну, зато можно идти рядом и слушать о чём они… молчат.
В кафе они тоже молчали. Мальчишка жадно возил ложкой из тарелки в рот борщ, мужик маленькими глотками пил кофе из крохотной чашки.
— Спасибо, — воришка первый раз за это время подал голос, отодвигая до блеска вытертую куском хлеба тарелку из-под пюре.
— Ну, рассказывай, — мужик распечатал плитку шоколада, разломил и положил перед пареньком.
— Сестра от передоза умерла три года назад. Родаки давно спились. Я по вокзалам с тех пор, — голос у него осел, как проткнутый иглами, и едва слышно присвистывал.
— Ясно. Если я тебя к нам в училище позову, пойдёшь?
— А с меня за это что?
— Не врать, не воровать, слабых защищать. Как тебя зовут-то?
— Иван.
— Будем знакомы, Иван. Подполковник Перун.
Ванька кусал губу. Нос у него покраснел, из-под ресниц на стол упала тяжёлая капля. Одна. Он кивнул.
Я выдохнул. Черепок, зараза, тоненько чихнул. Пришлось так же тонко и тихо спасать положение:
— Мяя-ауу…
Провести Перуна я и не пытался. Глупо мне с ним тягаться. Он на сколько меня старше? О-го-го. Я больше от Ивана прятался, хотя невидимость и защиту ставлю такую, что наши не с первого раза раскроют. Вот и дядя Перун смотрит на стул, но чую, в толк никак не возьмёт, кто с ними третьим за столом сидит. Так что, в кота он поверил только чтоб Ивана не пугать:
— Коты здесь наглые. При кухне живут, а всё на жалость давят.
— Так это ж на лоха разводят. Пожалел, от себя оторвал, а тому только и надо этого.
— Сам так делал?
— А то. Дураком быть, чтобы кусок мимо рта пропустить. Здесь вообще народу много, а плюшек на всех же не хватает.
— Ну, эту науку ты освоил. Поднимайся, поедем другие постигать.
— Кудай-то?
— Куда приглашал. Где слово — не звук пустой.
На прощание Перун обернулся, показал стулу, с которого я только начал подниматься, поднятый вверх большой палец и скрылся вместе с Иваном за дверями.
Вот что он мне сказать хотел? Я молодец, что его сюда притянул? Или что Ивана ему под ноги бросил?