Неподалеку от двух соседствующих королевств — Чамберг и Винзент — возвышался еще один замок. С виду он вполне себе тянул на весьма готичное здание, из темного материала, с красными ставнями. На шпилях замковых башен неподвижными изваяниями сидели горгульи. И хоть не могли они сорваться с насиженных мест и налететь на любого, кто посмел бы заявиться в эти владения без приглашения, но рубины, вставленные им в глазницы, зловеще светились так, что этот алый свет был виден издали. Интерьер замка больше напоминал мрачные катакомбы в несколько этажей. Совсем непохоже на внутреннее убранство любого королевского дворца или даже вампирского особняка из какого-нибудь готичного романа. Впрочем, хозяин замка — темный чародей Ротбарт — никогда не обладал особым вкусом в плане интерьера собственных владений.

Его замок стал, по сути, пристанищем после того, как король Вильгельм изгнал Ротбарта из своего королевства. К слову, на самом деле темный маг не слишком из-за этого расстраивался. Наоборот, даже усмехался себе в рыжие бакенбарды. Глупец! Он вполне мог бы убить чародея и тем самым избежать дальнейших событий! Но у Вильгельма, судя по всему, кровь отлила от мозгов к сердцу после рождения Одетты, приправленного горестной вестью о смерти жены, и он оставил Ротбарта в живых, лишь отправив в изгнание. Что ж, тем лучше для злого гения. Он обязательно отплатит королю сполна за его глупое милосердие. И Вильгельм обязательно пожалеет о том, что пощадил своего врага…

С этими мыслями Ротбарт заперся в своих темных апартаментах. Он был так погружен в размышления о грядущей мести, что даже не обратил поначалу внимания на шелест крыльев за окном и на то, что его верный пернатый слуга, черный ворон Клавиус, положил что-то весомое на подоконник. Злой гений заметил это «что-то» лишь тогда, когда проходил мимо того окна. И это самое «что-то» оказалось свертком. Злой волшебник со скептицизмом посмотрел на сверток, потом на ворона и разочарованно хмыкнул. Судя по объемности свертка, в нем явно покоилось что-то похожее на…

Подозрения Ротбарта подтвердились, когда он осторожно отогнул край свертка. И тут же сильно помрачнел и даже заскрежетал зубами от негодования. Ротбарт всей душой ненавидел этих маленьких кричащих человеческих отпрысков. Будь его воля, он бы поедал этих пустышек на десерт, запивая кровавым вином. Злой гений перевел полный ярости взгляд со спящего дитя на Клавиуса и, молниеносно выбросив руку вперед и схватив ворона за горло, прошипел:

— Ты вздумал издеваться надо мной, глупая птица? Зачем принес мне это сопливое ничтожество, этого подкидыша?! Я тебе не гувернантка, Клавиус, выброси эту гадость куда подальше! — проговорив эту гневную тираду, Ротбарт разжал пальцы так же быстро, как до того сжал их на шее несчастной птицы, и лишь почувствовав свободу, Клавиус отлетел в сторону окна и прокаркал:

— Кар-р-р! Бастар-р-рд! Твое пор-р-р-рождение!

— Что ты сказал?! — Ротбарт, оскалившись, сделал угрожающий шаг к ворону, но Клавиус в этот раз не позволил себя схватить.

— Что слышал! — огрызнулась птица, ловко увернувшись и взлетев под потолок. — Ты забыл, хозяин? На одном балу у кор-р-роля Вильгельма ты был пр-рекр-р-расным юношей и соблазнил гр-р-р-рафиню…

До злого гения дошло, о чем говорила птица. Почти год назад король Вильгельм и его жена Мари устроили бал. Среди гостей на званом вечере был в том числе и сам Ротбарт. Конечно, он прибыл на бал, заранее обратив себя в красивого рыжеволосого юношу, чтобы его никто не узнал. И в этом облике он пригласил на вальс молодую графиню, одну из приезжих. А была эта графиня столь наивна, столь любвеобильна, что сразу очаровалась юношей и охотно согласилась танцевать с ним. И кто бы мог подумать, что вальс, в котором они вдвоем кружились, возымел не такое уж и неожиданное продолжение… Вот только Ротбарт не думал о последствиях своего действа. И уж тем более не желал становиться чьим-либо отцом. Но судьбу, видимо, не волновало, что хотел и чего не хотел темный маг. Похоже было на то, что у графини после той ночи через девять месяцев родился ребенок-бастард, и его выбросили куда подальше, пока его не заметил черный ворон, который хоть и не мог присутствовать на том балу, но наблюдал тогда через окно за всем, что происходило на празднике.

— Выбр-р-р-росили! — продолжал между тем каркать Клавиус, присев на подоконник и кивком головы указывая на дитя, которое в этот момент уже открыло глаза и смерило зловещую птицу недовольным взглядом. — Твой бастар-р-рд! Твое сокр-р-р-ровище!..

— Замолкни, пернатый болван, или я из тебя сварю суп! — не выдержал Ротбарт и протянул руку, чтобы вновь ухватить Клавиуса за горло, однако птица в этот раз предвидела это действо и быстро перелетела вновь под потолок. Ребенок же перевел необычайно суровый взгляд с птицы на темного мага. Тот лишь скрестил руки на груди и мрачно сплюнул. Не хватало ему еще пожинать плоды своих злодеяний и своего распутства. Впрочем, это дитя хотя бы не орало. И взгляд у него был необычный, весьма мрачный, да еще и красные глаза. Вполне возможно, что этот мальчик или девочка станет отличным инструментом, помогающим Ротбарту в достижении его собственных целей… В итоге, хоть и скрепя сердце, но темный чародей все же решил оставить своего бастарда у себя.

***

Дитя оказалось девочкой, Одиллией, как назвал ее сам Ротбарт. Одиллия росла невероятно способной девочкой. От своего отца она переняла многое, и это касалось не только рыжих волос и извечной злобной ухмылки на строгом личике. Маленькой Одиллии на удивление легко давались азы черной магии. И хотя Ротбарт строго-настрого запрещал ей прикасаться к его котлу, колбам для зелий или даже магическим книгам, но девочку это не останавливало. Юная рыжая ведьмочка самостоятельно познавала магию, несмотря на запрет отца. Она варила зелья по самым простым рецептам, а на свежем воздухе часто экспериментировала с животными. Главным образом — с лягушками, ведь замок Ротбарта находился недалеко от озера.

Одевалась Одиллия всегда с особым вкусом. Она предпочитала черно-красные наряды — это было ее любимое цветовое сочетание, и оно к тому же идеально гармонировало с ее рыжей копной волос. Конечно, Одиллия не сама шила себе платья. Ее руки были предназначены вовсе не для шитья, а для заклинаний. Платья для юной колдуньи шила маленькая сгорбленная старушка Бриджит, одна из прислуги в замке Ротбарта. Эта старушенция для юной Одиллии стала даже более близким человеком, чем родной отец. В отличие от Ротбарта, Бриджит тайно поддерживала начинания маленькой колдуньи. В том числе она знала, какие цвета девочке больше по нраву, и шила для нее наряды именно в этих цветах. Стоило только Одиллии появиться у озера во всем своем готическом черно-красном облачении, как на озере начиналась суматоха, и лягушки в панике прыгали в воду, чтобы ненароком не попасть под чары юной ведьмы. Однако не всем земноводным удавалось ускользнуть от тонких, но цепких пальцев Одиллии. Раз уж она собиралась, когда вырастет, стать не менее могущественной чародейкой, чем сам Ротбарт, для этого была крайне необходима практика.

Ротбарт же был крайне недоволен тем, что его дочь мало того, что нарушает отцовский запрет, так еще и собирается его превзойти в магии. «Не бывать этому!» — решил он и стал пытаться задушить потенциал Одиллии, растущий вместе с ней. Однако она была на редкость своенравной, и никакие угрозы, никакие устрашения на нее не действовали. Одиллия продолжала вопреки воле отца свои магические эксперименты вроде превращений, проклятий или зельеварения. Кроме того, начиная с четырнадцати лет, она решила обучиться еще одному, особому искусству. Искусству обольщать всяких доверчивых юношей, чтобы заманивать их в свои коварные сети и расправляться с ними при помощи черной магии. Для этого Одиллия каждый день училась танцевать. Начала она с малого — с вальса. Поскольку подходящих кандидатов в партнеры в поле зрения не наблюдалось, Одиллия вальсировала всегда сама с собой, при этом воображая, что танцует с невидимым партнером. Когда же она сочла, что навык вальсирования у нее отточен, — а произошло это не так уж и скоро, — то приступила уже к более сложным танцам. И так к восемнадцати годам Одиллия уже могла исполнять — ни больше, ни меньше — настоящее па-де-де. Да так, что любой, кто проходил бы мимо, невольно залюбовался бы грацией и пластикой очаровательной колдуньи. Ротбарт же в конце концов понял, что ему не остановить амбиции дочери, поэтому решил использовать ее таланты для достижения своих целей, что очень не нравилось Одиллии. Ей вовсе не хотелось всего лишь попадать под лучи славы злого гения, быть его тенью. Одиллия считала, что достойна чего-то большего, нежели быть инструментом в руках собственного отца.

Однажды ночью молодой стрелок по имени Дерек Лоннсборг заблудился в лесу. В ночи, без единого источника света, лес казался ему очень страшным и опасным местом. Юноша не раз хвалился перед своими друзьями, что он не испугается любого зверя, но сейчас, когда он слишком поздно спохватился, что не взял с собой на охоту фонарь или факел, страх сковывал его как изнутри, так и немного извне. Он блуждал сквозь деревья, в ужасе озирался по сторонам, едва заслышав какие-то посторонние звуки, отчаянно искал хоть что-то, что напоминало бы ему выход из этого проклятого леса. Но, кроме двух красных огоньков, спустя какое-то время показавшихся откуда-то издали, Дерек ничего не увидел. Огоньки показались ему довольно зловещими, но с другой стороны, его, во-первых, разбирало любопытство, что же это за странный источник столь необычного света, а во-вторых, стрелок уже был настолько измотан, устал и голоден, что готов был идти на любой источник света, лелея призрачную надежду, что набредет на какое-нибудь здание, чтобы там переночевать.

Дорога и правда привела Дерека к зданию, но оно совсем не подходило для ночевки. Замок, который стрелок лицезрел перед собой, выглядел настолько зловеще, что ему тут же захотелось убежать подальше в лес и не возвращаться. Однако, когда юноша случайно заметил рыжую девушку, танцующую возле озера, то сейчас же остановился, словно вкопанный. Дерек мгновенно забыл и об усталости, и о голоде, и о том, что за все время охоты так и не нашел дичь. Девушка настолько покорила его своей пластикой и невероятной грацией, что стрелок, словно загипнотизированный, медленно-медленно пошел в сторону танцовщицы. К тому времени, когда Дерек достаточно приблизился к ней, Одиллия — а это была именно она — закончила танец и с красивой улыбкой посмотрела на юношу, почтившего ее своим неожиданным визитом.

— Здравствуй, путник, — приветствовала она елейным, успокаивающим голосом. — Я вижу, ты сбился с пути. Ах, бедняжка, — Одиллия с притворным сочувствием закивала головой, затем присела в сдержанном реверансе, как подобает настоящей леди, и протянула руку навстречу. — Идем со мной. Тебе нужен отдых.

Казалось, мягкий голос молодой колдуньи обладал некими магическими свойствами. Иначе нельзя было объяснить то, что Дерек, у которого поначалу вид зловещего замка вызвал отторжение, легко поддался чарам Одиллии и согласился пройти с ней в ее покои. Колдунья же, продолжая льстиво улыбаться, галантно взяла юношу под руку и повела прочь от озера, по тропе, ведущей ко входу в замок. Отца в ту ночь не было дома — он ушел в известном только ему направлении. Что ж, тем было лучше для его дочери-обольстительницы. Они с одурманенным Дереком поднялись по ступенькам на средний ярус и направились к арочному своду двери.

— Проходи, милый, будь как дома, — улыбнулась Одиллия, когда они уже вошли в ее апартаменты, и вконец уставший стрелок рухнул на заправленную кровать. — Тебе необходимо отдохнуть, ты очень устал в пути…

Не ожидая ничего дурного, Дерек в блаженстве прикрыл глаза… Этого колдунья только и ждала. Она словно бы что-то зачерпнула руками, отчего в них образовались темно-красные сферы, а затем резко выбросила руки вперед. Темное заклинание ударило прямо в спину доверчивого юноши, он взвыл от боли и задергался, однако Одиллия не прекращала пытку. Она злобно и торжествующе смеялась, наблюдая за агонией глупого стрелка, которого оказалось так легко обмануть красивым танцем у озера и сладким голосом. Дерек корчился от боли, молил отпустить его, а Одиллия лишь заходилась в истерическом хохоте, так что разбудила старушку Бриджит, которая, услышав зловещий смех Одиллии, даже не переодеваясь, прямо в ночной сорочке пошлепала к покоям своей госпожи… да, именно госпожи. Одиллия уже давно не была маленькой девочкой. Она выросла и стала девицей не менее властной, чем ее отец. Поэтому неудивительно, что старушенция из названой матери превратилась в служанку молодой колдуньи.

— Леди Одиллия… — сонным голосом начала Бриджит, и Одиллия, вынужденная обернуться и прервать агонизирующее заклятие, недовольно посмотрела на служанку. Впрочем, заклинание сделало свое дело — Дерек уже не подавал признаков жизни.

— Выброси эту падаль, Бриджит, — тоном, не терпящим возражений, бросила колдунья и повелительным жестом указала на безжизненное тело доверчивого стрелка. — И ничего не говори моему отцу. Считай, что все это тебе просто приснилось.

— Слушаюсь, госпожа, — покорно склонила головушку Бриджит и, взвалив на себя Дерека, засеменила прочь, пока Одиллия провожала ее внимательным взглядом, мысленно говоря: «Я за тобой слежу».

Однако, видимо, Бриджит настолько перепугалась, что забыла о наказе своей госпожи и будто бы невзначай рассказала вернувшемуся Ротбарту о той ночи, что принесла заблудшему стрелку мучение, а Одиллии — непомерное наслаждение. Выслушав сбивчивый рассказ маленькой старушки, злой гений только усмехнулся.

— Что ж, — проговорил он, уперши одну руку в бок. — Мы найдем талантам Одиллии достойное применение. Тем более сегодня я убил кое-кого особенного… Так, одного короля. Все равно он уже был стар, годы уже не те…

Бриджит понимала, что Ротбарт имеет в виду. Его давний враг, король Вильгельм, похоже, погиб от руки того, кого решил когда-то пощадить вместо смертной казни. Только вот при чем тут Одиллия и ее навыки?

— Еще до этого мой верный ворон принес мне весть, — приступил Ротбарт к ответу на немой вопрос старушки, вальяжно прохаживаясь по апартаментам. — Видишь ли, дочь моего ненавистного врага, принцесса Одетта, была помолвлена с принцем из соседнего королевства — Зигфридом. Однако этот глупец, похоже, способен любить только за красоту… — злой гений нагнулся к Бриджит и заговорщически прошептал, как будто его кто-то посторонний мог бы услышать: — Мы эту его досадную оплошность обернем себе на пользу, если Одетта не согласится выйти за меня замуж. В любом случае королевство Винзент будет принадлежать мне! — теперь уже во весь голос, с торжеством заключил Ротбарт и победно усмехнулся.

Впрочем, сама Одиллия все равно не слышала о его замысле. Она в это время уже мирно спала в своей опочивальне и ничего не подозревала.

***

Когда Ротбарт в тот день прохаживался по коридорам своего замка, он был мрачнее некуда. Он был страшно зол на Одетту за ее упрямство и за то, что даже его проклятье, превратившее принцессу в белую лебедь, не подействовало на нее должным образом. У темного чародея не оставалось иного выхода, кроме как погубить принцессу. Для этого нужно было всего лишь обмануть Зигфрида двойником Одетты, чтобы принц забылся и поклялся в любви другой. Это сделало бы чары Ротбарта нерушимыми и, кроме того, обрекло бы Одетту на гибель. По иронии судьбы маг знал кое-кого, кто вполне могла сыграть роль в его спектакле. Посему он, заперев Одетту в подвале и изъяв у нее кулон, решил известить Одиллию, чтобы та помогла своему отцу претворить задуманное в жизнь.

— Итак, дочь моя, — возвестил злой гений, едва появившись в дверях личных покоев Одиллии, — пришло время найти твоим талантам весьма подходящее применение.

— Что ты имеешь в виду, отец? — девушка отреагировала на заявление Ротбарта с абсолютно равнодушным выражением лица. Она понимала, что Ротбарт, как всегда, задумал ее использовать в качестве инструмента для достижения собственных целей. Его последующие слова убедили Одиллию в том, что она была права в своем подозрении.

— Сегодня у принца Зигфрида бал. Он поклялся в любви своей ненаглядной Одетте, но… — Ротбарт зловеще сощурил глаза и оскалился. — На этом балу он признается в любви другой. И этой другой станешь ты. На этом вечере ты будешь Черной Лебедью, будешь завлекать принца своими танцами…

— Я? — уперла Одиллия руки в боки и смерила отца мрачным, даже презрительным взглядом. — Предлагаешь мне потанцевать с этим дураком-принцем, околдовать его, чтобы потом все лавры достались тебе? Хватит, — она фыркнула и отвернулась. — Я сыта по горло тем, что ты постоянно на виду. Великий Ротбарт, злой гений, мистер Наглость, будущий король Винзента! — Одиллия знала, что идет по удивительно тонкому льду, но ее уже было не остановить — она была полна решимости высказать все, что накопилось у нее за долгие годы. — А я кто? Всего лишь твоя дочь, твое орудие!

— Как ты смеешь мне перечить?! — начал было темный маг, но тут же вспомнил, что угрожающий тон для дерзкой и амбициозной Одиллии — как для слона дробинка, и поэтому решил подойти к этому вопросу с другой стороны. — Послушай, Одиллия, — заговорил он уже гораздо более спокойным тоном, — если я стану королем, тогда ты станешь принцессой! Ты будешь купаться в роскоши, блистать на балах своими бесспорными танцевальными навыками. Всего у тебя будет вдоволь…

Неизвестно, был ли Ротбарт настолько убедителен или перспектива жить не в мрачном замке, а в великолепном дворце вскружила девушке голову, но Одиллия в конце концов согласилась принять участие в плане своего отца и посодействовать его триумфу. В следующие несколько секунд под действием заклятия Ротбарта его дочь сделалась точь-в-точь как Одетта — волосы вместо рыжих стали золотистыми, глаза — голубыми, и только платье на ней оставалось прежним — красно-черным, какое она обычно носила.

— Ты уверен, что Зигфрид ничего не заподозрит? — Одиллия недоверчиво взглянула на отца и тут же обнаружила, что и голос у нее тоже изменился — стал таким же, как и у Одетты. Но девушка ничуть не смутилась, а продолжила: — Не думаю, что эта лебедушка любит черный цвет…

— О, поверь мне, дочь моя, — Ротбарт лишь усмехнулся, обнажая свои почерневшие зубы, — Зигфрид настолько глуп, что не обратит внимание даже на платье, лишь взглянув на твое лицо. А чтобы у него точно не было подозрений, я надену тебе на шею вот это, — он выудил из своего потайного кармана золотую цепочку с кулоном в форме сердца, на котором был изображен лебедь. — Кулон Одетты. Если у принца будут вопросы, просто покажи ему этот кулон.

Задуманное темным чародеем было претворено в жизнь. Одиллия, превращенная в Одетту, совершенно беспрепятственно вошла под своды дворца королевы Юберты, как в свои собственные покои. И принц Зигфрид, которому уже наскучили парады принцесс, которому хотелось поскорее увидеть ту, единственную, которой он хотел сегодня поклясться в вечной любви, как только завидел знакомую фигуру с длинными золотистыми волосами, очень обрадовался. Так обрадовался, что, кажется, совсем потерял голову. Принц в тот момент думал скорее сердцем, чем головой, и даже не заметил, что на вошедшей «Одетте» совсем не то платье, которое носила настоящая принцесса в момент их последней встречи на Лебедином озере.

Да что там платье! Как только Одиллия продемонстрировала столь знакомый Зигфриду кулон в форме сердца с изображением лебедя, у принца тотчас улетучились все сомнения. Теперь-то уж Зигфрид точно был уверен, что танцует именно с принцессой-лебедью. А Одиллия… О, она так великолепно танцевала! Недаром оттачивала свои навыки несколько лет. И даже то, что взгляд у самозваной Одетты был как-то слишком преисполнен страсти, не взволновало Зигфрида. Он в тот момент был настолько очарован, что с ним творилось нечто неимоверное, не требующее объяснений. Его сердце ликовало, а душа пела. Принц прямо не мог налюбоваться пластикой и грацией Одиллии, его даже не встревожило, что у нее движения более выразительные, более, можно сказать, острые, чем были у Одетты, когда она танцевала на озере. Черная Лебедь же, обворожительно улыбаясь, продолжала вовлекать его в танец. Собравшиеся гости завороженно смотрели на молодую пару, увлеченно танцующую па-де-де. Их даже не смутило, что в этом танце ведущей была скорее Одиллия, нежели Зигфрид. Ведь, во-первых, дочь Ротбарта и танцевала лучше, и, во-вторых, это ведь именно она обольщала принца, поэтому проявляла больше активности в танцевальных движениях.

Ротбарт, тайно прибывший во дворец Юберты, наблюдал из-за портьер и злобно ухмылялся. О да, злой гений радовался недаром! Его плану суждено воплотиться в реальность. Заклятие чародея не сделается бессильным — принц вот-вот поклянется в любви… Тем временем белая лебедь отчаянно билась в закрытое окно. Она кричала со слезами в голосе, что это она настоящая Одетта, что Зигфрид разбивает ей сердце… Оглянись, принц! Посмотри, кто там, за окном! Или хотя бы взгляни на выглядывающего из-за портьер Ротбарта, подивись его кривой ухмылке! Но нет. Одурманенный Зигфрид не видел никого, кроме Одиллии… нет, Одетты, конечно же, Одетты. Натанцевавшись с мнимой принцессой, он взял ее под руку и, обведя взглядом собравшихся гостей, начал произносить пафосную речь о том, что, согласно желанию матушки Юберты, он, Зигфрид, выбрал себе невесту и сейчас произнесет величайшую из клятв. При этом принц поглядывал на Одиллию с таким обожанием и счастьем, что бедная Одетта, которой в ее лебедином обличье не было места во дворце на балу, почувствовала, как ее сердце разрывается на части. Она стала еще сильнее биться в окно то клювом, то крыльями… Тщетно. Окно не открывается. Все кончено. Сейчас принц произнесет клятву, и…

— …И я приношу эту клятву вечной любви, — Зигфрид будто бы не замечал впавшей в отчаяние белой лебеди за окном. Любовные чары Одиллии настолько поглотили разум принца, что он больше никого не замечал перед собой. Для него сейчас существовала только она одна — та, кто стояла с ним рядом, — …к моей Одетте.

В это же мгновение несчастная Одетта, издав последний крик, стала замертво падать на землю, Одиллия же, отбросив всякое притворство вместе с обличьем Одетты, вновь стала рыжеволосой, не менее прекрасной, но смертоносной девушкой. Она злобно расхохоталась, наблюдая за тем, как принц, ошарашенный столь неожиданным превращением, от страха даже присел на пол, хватаясь за сердце, и не мог вымолвить ни слова.

— Кто ты такая?! — наконец спустя несколько секунд обрел Зигфрид дар речи, поднимаясь на ноги и делая шаг в сторону торжествующе смеющейся Одиллии. — Где, черт возьми, Одетта?!

— Ах, принц, — дочь Ротбарта рассмеялась пуще прежнего, и от ее жуткого смеха по коже Зигфрида побежали мурашки, — ты настолько ослеп от любви, что совершенно забыл о манерах! Как же тебе не стыдно чертыхаться, дорогой Зигфрид? Погибла она, твоя распрекрасная Одетта!

Ротбарт, отдернув портьеры, тоже рассмеялся и с триумфальным видом посмотрел на одураченного принца. Свершилось. Зигфрид изменил Одетте, поклялся в любви другой. Теперь для заколдованной принцессы все было кончено. Пусть принц рвет на себе волосы от досады, пусть сколько хочешь пытается вымолить у Одетты хотя бы крупицу прощения… Время вспять не повернешь. Он уже предал ее, совершил страшный грех — измену. Теперь у Ротбарта были все шансы завоевать пустующее ныне королевство Винзент. Король Вильгельм мертв. Единственная наследница только что погибла из-за предательства Зигфрида. Отныне ничто не стоит на пути злого гения к трону Винзента.

***

Год правления Ротбарта пролетел для Одиллии в триумфальной эйфории. Она чувствовала себя настоящей принцессой. Похоже, несмотря на то, что все эти годы для своего отца она была лишь инструментом, Ротбарт все же сдержал свое обещание. Одиллии были отведены бывшие покои Одетты, которые поражали своим шикарным внутренним убранством. Верная Бриджит, которая по-прежнему оставалась у Ротбарта в прислуге, но так же преданно служила и его дочери, исполняла любые приказы своей госпожи, которая в умении говорить цветистыми фразами превосходила всех в королевстве и даже собственному отцу в этом не уступала. А уж как она танцевала… Давала фору многим танцорам в Винзенте. Чаще всего Одиллия танцевала в одиночку. Она говорила, что лишь равный ей по танцевальной части достоин быть ее партнером. А равных Черной Лебеди в этом плане было немного в королевстве. Жители Винзента были недовольны тиранией Ротбарта, некоторые пытались даже протестовать, вспоминая о временах правления короля Вильгельма и королевы Мари, но когда приходило время званых вечеров, люди будто бы забывали о своем недовольстве лишь при взгляде на очаровательную рыжую колдунью-танцовщицу. Высокомерный тиран с отталкивающей внешностью и резким акцентом никому не нравился, зато прекрасная, но смертоносная Одиллия с ее елейным, завлекающим голосом и бесспорным талантом в танцах сделала то, чего не смог сделать «мистер Наглость» за год своего триумфа, а именно — обаяла большинство жителей Винзента.

Гордыня Ротбарта между тем все возрастала и возрастала. Его крайне раздражало то, что он стал королем, но так и не завоевал уважение подданных, не говоря уже о народной любви. Днем он терпеть не мог слышать упоминания короля Вильгельма или королевы Мари и отправлял любого, кто осмелился протестовать, на казнь. А на званых вечерах гости только и говорили, что об Одиллии, о том, как она обворожительна, как замечательно танцует. Все это терзало самолюбие злого гения. Он видел в своей дочери уже не инструмент, который можно использовать в своих целях, нет, он видел в Одиллии потенциально опасную конкурентку, которая вполне могла бы занять его престол.

Год спустя после своего восхождения на трон Ротбарт окончательно возгордился, настолько, что решил избавиться от опасных свидетелей. Первыми его жертвами стала троица животных — черепаха, лягушка и птичка-тупик, которые весь год предпринимали глупые попытки отомстить за смерть своей подруги, Одетты, и эти попытки всегда оборачивались неудачей. На что эта мелочь вообще рассчитывала? Да они в глазах Ротбарта были лишь надоедливыми насекомыми, которые жужжали, жужжали… и вот, дожужжались.

Одиллия не знала, что задумал однажды перед очередным пиршеством Ротбарт насчет нее самой. Ей было не до этого. В своих покоях она до вечера читала фолианты по черной магии и даже кое-какие заклинания демонстрировала, а потом репетировала танец, чтобы завтра, как всегда, блестяще выступить на балу. Кроме вальса, «лебединой» походки и па-де-де, Одиллия отрабатывала еще один, довольно сложный танец. Он состоял из четырех движений: шажок влево — бризе назад — жете вперед — па вправо. Эту комбинацию важно было строго соблюдать, иначе вся координация могла быть нарушена. Одиллия не раз тренировалась в своей комнате, и в этот вечер перед завтрашним балом решила особенно заострить внимание именно на этом танце, чтобы на следующий день исполнить его идеально. Натанцевавшись, Одиллия рухнула на кровать и провалилась в царство сна, думая лишь о завтрашнем танцевальном триумфе и ни о чем другом.

А следовало бы кое о чем другом подумать — за год своего правления тщеславие Ротбарта возросло непомерно, и он, до своего триумфа видевший в дочери только инструмент, теперь же вполне мог счесть ее за соперницу, конкурентку на престол. И наверняка он сейчас спал и видел, как бы незаметно устранить собственную дочь. Ведь кому интересен злобный, некрасивый Ротбарт, тиран неприятной наружности, когда есть столь очаровательная, обаятельная танцовщица Одиллия?

Ротбарт же между тем вовсе не спал, и он не только видел, но и даже уже придумал план по устранению конкурентки. Этой ночью он заперся в своих апартаментах, не пуская никого, даже старушку Бриджит — он не доверял ей, так как подозревал, что служанка слишком привязана к Одиллии. Заранее подготовив ингредиенты, указанные в книге по зельеварению, Ротбарт варил чрезвычайно ядовитое снадобье. Он помешивал варево в котле и про себя усмехался себе в бакенбарды. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что задумал злой гений. Он решил незаметно отравить Одиллию во время трапезы на балу. Специально для этого Ротбарт сейчас готовил такой сильный яд, что одна его капля могла заставить кашлять кровью, пока не упадешь замертво. И эту ядовитую капельку темный чародей планировал добавить в бокал вина, который он завтра лично преподнесет Одиллии после ее блистательного танца.

Капля яда, как только он был готов, была добавлена в заранее заготовленный бокал — Ротбарт не был бы собой, если бы не продумал все наперед. И этот бокал он наполнил игристым красным вином. Причем он его настолько хорошо помешал, что даже ядовито-зеленая капелька растворилась в кроваво-красном мареве. Злой гений, двумя пальцами обхватив бокал за тонкую ножку, самодовольно оскалился. Завтрашний день, безусловно, станет судьбоносным для Одиллии… Но есть один нюанс.

***

Этот вечер, как и многие другие, обещал быть великолепным. Бальная зала в винзентском дворце сегодня особенно блистала — постарались усердные слуги, отдраившие полы и стены до блеска. Вдобавок еще света добавляла хрустальная люстра со множеством свечей в центре на потолке, приумножая праздничную атмосферу. Музыканты держали свои инструменты наготове, чтобы немедленно заиграть, как только бал официально начнется. Горделивые дамы обмахивались веерами и временами шептались между собой или с чванливыми кавалерами, коротая время в ожидании главного номера этого вечера. Нет, конечно, это было не появление Ротбарта, объявляющего об открытии торжественного вечера. Конечно же, гости ждали Одиллию. Они не сомневались, что она, как всегда, затмит любого танцора на балу.

Дочь Ротбарта появилась в черном безрукавном платье средней длины и в пуантах, какие она всегда надевала перед зваными вечерами. Встав на цыпочки и взмахнув руками, будто лебедиными крыльями, Одиллия повернулась к музыкантам и подмигнула им, делая знак, что можно начинать. И вот начала играть бодрая и в то же время легкая мелодия в ля мажоре. Так и хотелось пуститься в пляс, и каждый был бы не прочь претворить это желание в жизнь, но когда Одиллия под эту мелодию принялась исполнять тот сложный танец, который так долго разучивала, никто не рискнул отплясывать рядом с ней. Каждый, кто хотя бы поверхностно изучил характер Одиллии, понимал, что она выбирает только равного себе партнера. А танцевать такую комбинацию, как в новом танце, никто так хорошо, как Черная Лебедь, не умел.

Одиллия между тем перешла на лебединую походку, затем показала фуэте и вновь приступила к свежеразученному танцу. Завершив выступление виртуозным па вправо, девушка, торжествующе улыбаясь, поклонилась гостям. Зал взорвался аплодисментами и звериными возгласами. Когда же они поутихли, и настало время трапезы, Ротбарт медленно подошел к своей дочери, держа в руке бокал игристого вина.

— Дочь моя, ты сегодня станцевала особенно великолепно, — скупо улыбнувшись, констатировал он и протянул руку с бокалом вперед. — Полагаю, ты не прочь выпить за свой триумф?

Одиллия обожала красное вино, и Ротбарт знал это. Именно поэтому он отравил как раз этот сорт вина. Но колдунья, еще молодая, неопытная, ровесница ныне почившей Одетты, ничего не заподозрила. Она взяла у него из рук бокал и отхлебнула. О, злой рок! В следующий миг она выронила бокал, отчего тот разбился вдребезги, и жестко закашлялась. Она кашляла кровью, отхаркивала ее сгустками. Никогда прежде ее любимый сорт вина не был таким… специфичным. Из-за жесткого кашля Одиллия не могла говорить. Лишь ее вытаращенные красные глаза, глядя на ухмыляющегося Ротбарта, спрашивали: «Что за вино ты мне подсунул? Что ты подмешал?» Судя по этой кривой ухмылке, Ротбарта вовсе не встревожило состояние его дочери. Напротив, он торжествовал. Одиллия же задыхалась, слезы брызгали из ее глаз от непрекращающегося кашля. Она понимала, что отец специально отравил ее. Никто в королевстве Винзент не умел колдовать, кроме них обоих.

Отхаркнув еще несколько раз, колдунья осела безжизненной куклой рядом с осколками бокала. Ее глаза сомкнулись навеки, и она провалилась во тьму… Лишь дух ее, покинувший бренное тело, незаметно для всех остальных витал по пути наверх, в потусторонний мир. Ротбарт же, объяснив, что Одиллии просто стало плохо, призвал гостей не задаваться вопросами и веселиться дальше. Музыканты, будто бы проглотив неприятный инцидент, возобновили мелодию, и в середину зала вышли уже другие танцоры — кавалеры и дамы, вальсирующие, как и положено, попарно. Никто не оплакивал нежданную смерть Одиллии. Этим льстецам и подхалимам нравились в ней лишь ее танцы, а теперь, когда танцовщицы не стало, они предпочли со временем забыть о ее существовании.

***

Темные земли — загробный мир, о существовании которого узнаешь только тогда, когда умираешь в материальном мире, и твоя душа, отделившись от тела, летит наверх, на небеса. Да, загробный мир о четырех ковенантах находится высоко-высоко в небесах, сокрытый от глаз смертных. Он кардинально отличается от привычных представлений людей о том, что будет после смерти. Люди верят всегда в существование рая и ада, в то, что после смерти есть лишь два пути… Однако на деле загробный мир куда более разнообразен. Начинается пребывание души умершего в Орибосе — центральной обители, которою управляет извечная судья — Арбитр. Именно она в анклаве правителей ковенантов решает судьбу каждой души, а также собирает заседания Вечных, если понадобятся. Так что те души, которым посчастливится оказаться в Орибосе в момент заседания, могут лицезреть перед собой не только Арбитра, но и правителей четырех ковенантов: отважную крылатую деву Кирестию Перворожденную — Архонта Бастиона, очаровательную Королеву Зимы — правительницу Арденвельда, сгорбленного и старого на вид, но не менее могущественного Примаса — повелителя Малдраксуса, и чертовски обаятельного, чем-то напоминающего демона-искусителя сира Денатрия — Владыку Ревендрета.

Душе Одиллии, однако, посчастливилось лицезреть лишь одну Вечную — Арбитра. Сейчас призрачная девушка стоит на большой плите посреди анклава Вечных. Она оглядывается вокруг, ее взгляд останавливается на Арбитре, которая протягивает ей навстречу руку. Одиллия не может удивиться, поскольку она мертва, но, увидев большую белую руку, тянущуюся к ней, отступает на шаг назад. Но это не уберегает душу от того, что происходит в следующее мгновение. Арбитр направляет луч почти такого же белого, как ее собственная рука, цвета на дочь Ротбарта, и перед глазами извечной судьи возникают воспоминания. Начиная с того, что творила Одиллия с юных лет, продолжая коварным планом Ротбарта и обольщением наивного принца Зигфрида, и заканчивая тем злополучным вечером, когда Черная Лебедь отравилась вином, и ее душа отправилась в темные земли. Мертвая Одиллия не может злиться, но она отлично помнит о предательстве отца. И жалеет, что не может отплатить ему той же монетой.

— Грешное создание, которому принес смерть не менее страшный грех близкого человека, — безэмоциональным и будто бы немного отстраненным тоном говорит Арбитр и медленно отводит свою большую руку назад. — Я вижу лишь один путь, наиболее подходящий тебе, — она вновь протягивает руку вперед, и призрачную Одиллию словно что-то отрывает от плиты анклава и несет к потоку, направляющемуся, судя по красному порталу в нише неизвестного сооружения, в один из ковенантов.

— Отправляйся в Ревендрет, — доносится до Одиллии неизменный голос извечной судьи. — Ты порочная душа, исполненная гордыни, но тебе дан шанс на искупление.

Чем ближе душа подлетает к потоку, тем менее видимой она становится. Наконец, войдя в поток, призрачная Одиллия совсем исчезает. Невидимая, она все летит, летит, летит. Перед ее невидимыми, но все видящими глазами проносится некая красная толща, а затем снова виднеется орибосское небо. А поток несет и несет новую душу в том направлении, которое указала ей Арбитр. Все дальше, дальше, дальше…