Призрачная душа, уже приобретшая красные оттенки и, судя по всему, начавшая испытывать какие-то эмоции и чувства после определения в ковенант, обводит взглядом территорию, куда приземлилась после полета в потоке. Небо с относительно светлого орибосского сменилось более мрачным, темно-синим, будто ночь, и темно-красным, словно кровь. Здания в готическом стиле напоминают душе Одиллии замок Ротбарта. Да и в целом атмосфера в этом месте довольно мрачная и гнетущая. При жизни Одиллия долго жила в мрачном замке своего отца, поэтому страха она не испытывает. Наоборот, ее очень занимает то, что она сейчас видит. Готичная тематика ей не только знакома, но и даже в какой-то степени нравится. Одиллия устроила бы себе хорошую экскурсию по новому месту, если бы была еще жива. Но, поскольку девушка мертва, она просто, не ощущая особо земли под ногами, парит по этому… кладбищу. Да, именно кладбищу. О том, что это кладбище, говорят надгробия, которыми усеяна землица невдалеке. Взгляд Одиллии задерживается на этих, надо сказать, весьма необычных могильных плитах — на них почему-то не написано: «Здесь покоится (имя покойника)» или «Здесь лежит (имя покойника)» и не указывается причина смерти того или иного человека, а… перечисляются чьи-либо грехи. Так, например, на одном из надгробий выгравированы такие прегрешения, как «поспешная влюбленность, неадекватная строптивость и непозволительное распутство в столь юном возрасте», а на другом надгробии, стоящем рядом, написано следующее: «Импульсивность, убийство двух людей, один из которых убит без имеющейся на то причины». Одиллия читает эти надписи и хмыкает. Похоже, столь необычные могилы имеют прямое отношение к какой-то влюбленной паре. Причем любовь у них была такая нездоровая, что они оба — и юноша, и девушка — совершали импульсивные поступки. Но что их могилы делают здесь, в Ревендрете? И где эти погибшие души сейчас? Возможно, они до сих пор есть среди тех духов, чьи крики слышит Черная Лебедь сейчас на кладбище. Этих духов, таких же бесплотных, как и она сама, судя по всему, подвергают пыткам. Одиллии становится немного не по себе — значит, так дается душам искупление, о котором говорила Арбитр, когда отправляла новую душу в Ревендрет? Черной Лебеди вовсе не улыбается перспектива оказаться на месте этих несчастных духов, но и пробыть всю вечность бесплотной — тоже не вариант. Обратно на Землю Одиллия вернуться тоже не может, ибо она умерла.

Путь в темные земли — это всегда путь в один конец. В загробном мире ты с самого начала лишаешься возможности выбирать свою судьбу, тебе суждено плыть по течению, следовать тому пути, который для тебя определит Арбитр. Повезет, если у тебя есть качества, достойные таких ковенантов, как священный Бастион или прекрасный, волшебный Арденвельд, но если ты при жизни был кровавым воителем, жаждал войны и смерти, жил в постоянных сражениях, тогда тебе придется хлебнуть чумы Малдраксуса. Обитель войны — эстетически самый отвратительный ковенант. Души, попадающие туда, перерождаются в мертвецов, чтобы сразу приспособиться к новой жизни… хотя нет, это слишком сильно сказано. К новому существованию. Ибо жить в таких условиях хоть и возможно, но с большим трудом.

Душам маленьких детей, которые на момент попадания в темные земли еще толком не познали жизни, приходится куда проще. Для Бастиона они недостаточно праведны и отважны, для Ревендрета безгрешны, а Малдраксус им эстетически не подходит. Поэтому души погибших детей Арбитр всегда отправляет в обитель природы и гармонии — Арденвельд. В Арденвельде детские души могут принять облик какого-нибудь мелкого лесного животного, например, белочки или зайчонка, но в основном Королева Зимы перерождает детей в премиленьких пикси с извечно детским характером и каким-нибудь талантом. У каждой пикси — свой талант. Но всех их объединяет любовь к розыгрышам и спектаклям, которые проводятся в амфитеатре Звездного Озера. Особенно среди вечных детей выделяются такие пикси, как озорная Призывательница Туманов, обожающая устраивать туманные лабиринты в Тирна-Скитте, и леди Лунная Ягода — одна из первых, на кого пал животворящий взор Хозяйки Леса.

Не в пример душам маленьких невинных созданий, души взрослых людей или представителей иных рас оспределяют по ковенантам, как они того заслуживают. В Бастион отправляют либо самых праведных, либо благородных сердцем и полных отваги. Те же, кто при жизни был в хорошем смысле неравнодушен к природе, дружил с животными, берег леса, попадают в Арденвельд. Яростным бойцам, берсеркам, которые не могут жить без битв, суждено присоединиться к малдраксийским мертвецам. Иронично, но по сравнению с этими «счастливчиками», которым «повезло» хлебнуть чумы Малдраксуса, отъявленным грешникам, которым даруется шанс на искупление, приходится легче. Поговаривают, что волей-неволей костяные вояки даже завидуют — подумать только! — бесплотным грешным душам, которые отправились в Ревендрет. Лучше уж подвергаться воспитательным истязаниям в мрачном и готичном Ревендрете, у которого есть особая эстетика, особый колорит, чем всю вечность быть мертвецом и провонять чумными отходами. Да и запах в обители искупления не такой… специфичный.

Чтобы понять, какого ковенанта достойна та или иная душа, в Орибосе над ней проводит суд Арбитр — справедливая извечная судья. Она анализирует основные воспоминания той или иной души, которые определяют ее черты характера, степень грешности. Исключением не стала и душа Черной Лебеди — дочери Ротбарта. Одиллии предстоит начинать жизнь с чистого листа в новом для нее месте. Поэтому рано или поздно душе придется отринуть всю злобу и гордыню, снедавшие ее при жизни, и покаяться во грехах своих, коих у Одиллии немало. Но пока что ее бестелесный дух парит по кладбищу и посматривает по сторонам. Ее занимают черно-красные здания, готические шпили, бдительные стражи-горгульи, которые очень напоминают Одиллии тех горгулий, которые прекрасными статуями стоят на вершине замка Ротбарта и словно бы смотрят вдаль своими горящими в глазницах рубинами.

В поле зрения показывается несуразное мелкое существо. Его внешний вид вызывает отвращение. Оно выглядит таким, по мнению Одиллии, мерзким, что так и напрашивается на магические эксперименты. И девушка с удовольствием их провела бы над этим уродцем, если бы была еще жива. Но, увы, сейчас она всего лишь призрак, который может только безучастно взирать на карлика.

— Ну конечно, опять новая душа! — недовольно кряхтит приземистый коротыш, не сводя глазенок с красного девичьего силуэта. — Должно быть, ты была весьма грешная девица? В Ревендрет никто не попадает случайно, знаешь ли!

— Кто ты такой? — вместо приветствия абсолютно равнодушно спрашивает новая душа. — И что это конкретно за место?

— Я-то? — подбоченивается уродец и хмыкает. — Меня звать Рендл. Мы, землерои, основная рабочая сила в Ревендрете, — поясняет он не без нотки гордости в своем мерзеньком голосишке. — Преданно служим нашим клыкастым господам — вентирам. А это Кладбище Гордыни. Здесь мы делаем камни грехов для новых душ.

Землерой делает знак бесплотной душе, чтобы та следовала за ним. Чего и не медлит сделать Одиллия, попутно переваривая информацию. Арбитр, гигантская Вечная, проанализировав воспоминания девушки, сказала, что душа отправляется в Ревендрет, чтобы обрести искупление. Но искупление еще нужно заслужить. Пока же Одиллии предстоит оставаться бестелесным духом, для которого в самое короткое время должны изготовить камень грехов — булыжник, на котором, как пояснил ей новый знакомый — землерой Рендл, будут выгравированы грехи и основные злодеяния новой души. Между тем Одиллия видит перед собой постамент, возле которого стоит клыкастая фигура в капюшоне, напоминающая вампира из древних сказаний и легенд, которые дочь Ротбарта при жизни частенько почитывала. Но конкретно это существо — не вампир, а вентир. Вентиры — основное население ковенанта Ревендрет, худощавые жнецы гордыни, проводящие над грешными душами обряды искупления и вытягивающие из них аниму. Анима — это энергия, очень важная для поддержания жизни не только в Ревендрете, но и в любом другом ковенанте. Однако в каждом ковенанте разная анима. Например, в Бастионе это первозданный Свет, который используется в основном для сражений с непрошеными гостями вроде малдраксийских войск, на которых этот Свет действует весьма пагубно; применяют бастионскую аниму в том числе и для пробуждения кирийских колоссов, исцеления раненых претендентов или полноценных кирий, а также для поддержания бодрости духа неунывающих распорядителей — совушек, без устали трудящихся на благо обители Света и всегда пребывающих в веселом расположении духа. Арденвельдская анима — волшебная пыльца, животворящая и дарующая полет не только для представителей ночного народца, но и для их друзей, зато разрушительная для врагов Леса. Ревендретская же анима служит одновременно пищей, кровью, стекающей по жилам, а также боевой магической энергией.

Вентир окидывает новоприбывший призрак девушки оценивающим взглядом. Он хмыкает и перстами указывает на душу, требуя от нее сказать, как ее зовут и каковы ее грехи. Душа не замедляет с ответом.

— Мое имя — Одиллия, — ровным голосом выплевывает она, смотря в глаза клыкастому гуманоиду. — Дочь темного чародея Ротбарта. Высокомерная. Тщеславная. Преисполненная гордыни. Жаждущая могущества. Обольстительная. Творила волшбу с живыми существами. Завлекла наивного юношу и довела его до агонии. Погубила одну заколдованную принцессу, — она даже в посмертии не испытывает ни малейшего сожаления о тех деяниях, которые творила при жизни. — Мертва от предательства собствен…

— Остановись, — повелительным тоном изрекает вентир, внимательно изучая душу Одиллии. — Меня интересуют лишь твои грехи, а не причины твоей смерти. А грехов у тебя предостаточно, — он оборачивается к трем землероям, усердно трудящимся над новым греховным булыжником: — Все выгравировали?

— Да, господин, мы все выгар… выргав… все записали, — откликается один из несуразных работяг и демонстрирует надписи, выбитые на камне немалых размеров. Вентир осматривает камень и удовлетворенно кивает, после чего приказывает принести цепи. Нетрудно догадаться, для чего именно. И Одиллия понимает, что сейчас на ее спину взгромоздят этот немаленький булыжник с выгравированными на нем ее грехами и пороками. Что ж, так тому и быть. Ради того, чтобы заслужить искупление и вновь обрести тело, она готова на все.

Камень грехов наматывают на цепь и надевают на спину призрачной грешницы. Одиллия ощущает, какую тяжесть носит на спине. Немного согнувшись, медленно парит она следом за Рендлом к гигантскому памятнику какому-то демоноподобному существу. Она замечает надписи, выгравированные на камне возле памятника, и тихо читает:

«Сир Денатрий

Владыка Ревендрета

Отец всех вентиров

Первый среди детей крови

Командир камнерожденных

Клык темных земель»

«Много же у него титулов», — думает Одиллия, ловя себя на мысли, что ни ей, ни даже Ротбарту не суждено сравниться по степени тщеславия, гордыни и чувства собственной важности с этим сиром Денатрием, которого, судя по всему, изображает огромное изваяние. Возможно, что-то из перечисленных на камне титулов властитель Ревендрета придумал себе сам… Девичья душа хмыкает, представляя себе, как какой-нибудь конферансье перед выходом пресловутого Владыки на всеобщее обозрение пытается проговорить все его титулы, но у бедолаги заплетается язык, он сбивается и начинает снова. И в результате появившийся сир Денатрий, недовольный тем, что его не объявили так, как должно, подвергает несчастного конферансье наказанию. Заслуженному, разумеется.

— Последнее слово всегда за сиром Денатрием, — бегло сообщает Рендл, мельком взглянув на грешницу с камнем на спине, оторвав ее от посторонних мыслей. — Он — наш Владыка, и только ему решать, кто из грешных душ достоин переродиться и стать вентиром. Но ты пока не заслужила аудиенции с ним. Ты еще не познала искупления. Пошли, — немного грубовато выплевывает коротыш, и Одиллии ничего не остается, кроме как последовать за Рендлом дальше — к выходу с Кладбища Гордыни, где возле прибывшей повозки поджидает их еще один вентир. Длинный, до самой земли, сюртук, широкий ворот, намотанные на два крупных шиньона волосы — все это дает понять, что этот вентир принадлежит к благородной аристократии, и с ним не стоит шутить.

— Перед тобой лорд-камергер, — торопливо шепчет Рендл, не забыв склониться перед фигурой в длиннополом одеянии. — Будь с ним поскромнее.

— Значит, это и есть новая душа, — лорд-камергер педантично поправляет ворот и, сделав небольшой шаг вперед, окидывает душу Одиллии презрительным взглядом. Пробежавшись глазами по камню грехов, который призрачная девушка носит на спине, гофмейстер хмыкает. Затем он подзывает одного из стражей-камнерожденных и повелительным тоном, не терпящим возражений, бросает:

— Унесите ее в Чертоги Покаяния. Пусть ею займется Обвинительница.

«Что еще за обвинительница? В чем она собирается меня обвинять? В моих грехах? Зачем, если они и так на камне выбиты?» — мысли, подобно осиному рою, заполняют призрачную душу, пока представитель горгульего рода, кивнув в ответ на приказ лорда-камергера, сковывает Одиллию в цепь в районе ее призрачной талии и ведет к пустой клетке. Заперев бестелесный дух и прошипев: «Даже не думай ускользнуть», камнерожденный берет клетку своими могучими руками и летит с ней на северо-восток, к пресловутым Чертогам Покаяния. Одиллия и не пытается сбежать, лишь держится за прутья клетки и смотрит по сторонам. Мимо нее проносится довольно мрачный лес, туманные топи, какая-то скромная деревушка в готическом стиле… При жизни дочь Ротбарта определенно чувствовала бы себя здесь как дома. А сейчас… давящий на нее камень грехов, да еще вдобавок качка и пребывание в клетке не дают душе умершей колдуньи проникнуться атмосферой в полной мере. Сейчас она — всего лишь бесплотный дух, и ее несут туда, где, по всей вероятности, начнут проводить ей испытания, чтобы стало ясно, достойна ли сия душа искупления или нет.

Наконец Одиллия видит впереди величественное двухъярусное здание с готическими шпилями и красными ставнями. Если бы Черная Лебедь была еще жива, она была бы не против если не жить здесь, то хотя бы просто взглянуть и на само здание снаружи, и на его внутреннее убранство… Но, увы, она сможет получить эту возможность только тогда, когда вновь обретет тело. А это еще нужно заслужить.

— Пора, — суровый голос камнерожденного буквально спускает Одиллию вместе с клеткой с небес на землю. Точнее, не на землю, а на мраморные плиты верхнего яруса Чертогов. Каменный страж отпирает клетку и выводит душу, скованную цепью, словно гончую на поводке. Одиллия не смеет возражать. Что она, бестелесный дух, который носит на себе внушительный камень грехов, может противопоставить крупногабаритному представителю горгульего рода?

— Обвинительница, — камнерожденный отпускает цепь, на которой вел за собой душу, лишь тогда, когда сталкивается лицом к лицу со статной вентиркой в длинном платье. — Это новая грешная душа. Ее поручили тебе.

Горгулья отходит в сторону и замирает неподвижной статуей, пока Обвинительница, придерживая платье, подходит ближе к Одиллии. Она внимательно осматривает греховный булыжник, не пропуская ни одной выгравированной на нем надписи.

— Одиллия, — немного сварливым голосом произносит она, не сводя глаз с камня грехов. — Дочь темного чародея Ротбарта. Похоже, ты недалеко ушла от своего отца, — констатирует Обвинительница и жестом указывает туда, куда душе следует встать. Как только Одиллия встает на нужное место, Обвинительница поворачивается к ней, и ее руки начинают светиться красным. Багровая энергия поражает и Одиллию, и она окончательно убеждается, что после определения в ковенант может чувствовать. Сейчас она чувствует боль, корчится, будто бы в агонии. — Грехов у тебя хватает, — Обвинительница продолжает удерживать душу и следит за тем, как из камня грехов выходят несколько небольших вихрей ревендретской анимы, а затем появляются светящиеся красным призрачные образы — сразу несколько копий Одиллии, отголоски ее грехов. Среди них — и та Одиллия, что в обличье Одетты танцевала на балу с принцем Зигфридом, соблазняя его, дабы он изменил своей клятве. В этом, последнем воспоминании, виден и Ротбарт, торжествующий в предвкушении того, что его план удастся, и заклятие, наложенное на Одетту, не сделается бессильным.

— Большинство твоих грехов принадлежат лишь тебе, — замечает Обвинительница, наблюдая за возникшими воспоминаниями о прегрешениях души. — Но один грех… он поделен между тобой и твоим отцом, — взгляд Жнеца Гордыни останавливается на воспоминании о соблазнении Зигфрида. — И еще одним человеком…

— Зигфрид, — вполголоса произносит Одиллия имя принца, не в силах даже шевельнуться.

— Его душа тоже у нас, — Обвинительница взмахивает рукой, и греховные проекции по очереди растворяются. — Вы с Ротбартом обманули его, но и он должен был уметь соображать, — дальнейшую речь о Зигфриде прерывает появление еще одного воспоминания, уже не из камня грехов, а… из самой Одиллии. Воспоминание о том званом вечере, когда Ротбарт ее отравил и тем самым отправил в посмертие. Вот злой гений преподносит своей дочери бокал, она его принимает, а затем…

— Постой, — Жнец Гордыни шумно выдыхает, снова взмахивает рукой, более резко, пытаясь прогнать, рассеять столь неожиданно появившиеся образы. — Это… это не твой грех. Но это результат твоего грешного бытия.

— Моя смерть, — выплевывает Одиллия, дергаясь от боли, чувствуя, как значительная часть ее анимы, рожденной свершенными при жизни грехами, переходит в руки Обвинительнице. — Смерть, которую принес… — Черную Лебедь внезапно захлестывает мстительный гнев, вызванный воспоминанием о роковом вечере. — …Эту смерть принес грех моего отца!

— Не совсем, Одиллия, — качает головой вентирка, однако ей все же удается рассеять видение о предательстве Ротбарта. — Отчасти смерть тебе принесла твоя же неуемная жажда могущества и непомерная гордыня. Ты всегда хотела быть лучше своего отца во всем. Ты алкала славы, желала стать могущественной волшебницей. Тебе тщеславие не позволяло чувствовать себя пешкой в руках злого гения. А он не меньше преисполнен гордыни, чем ты.

Обвинительница наконец-то ослабляет хватку, и сфера анимы, сдерживающая Одиллию, потихоньку уменьшается, а затем и вовсе растворяется. Но на этом искупительная пытка далеко не заканчивается, нет. Наряду с другими душами в Чертогах Покаяния Одиллия подвергается истязаниям со стороны верных инквизиторов Обвинительницы. Эти вентиры и вентирки под руководством Жнеца Гордыни весьма искусно овладели мастерством праведной кары, и они и поныне проводят воспитательные обряды над душами. Бесплотным духам необходимо прочувствовать тяжесть бремени, на которое их обрекли собственные грехи. Лишь тогда, когда душа начинает корчиться в агонии, сеанс покаяния можно считать завершенным. Но с душой Черной Лебеди получилось иначе. Одиллия, похоже, оказалась слишком гордой, чтобы признать свою вину даже после длительных истязаний в Чертогах. И вот, скрестив руки на груди и смерив душу с камнем грехов внимательным взглядом, Обвинительница безэмоциональным тоном выносит вердикт:

— Твои темные заклинания причиняли зло невинным живым существам. Отправляйся на охоту покаяния, — и, повернувшись к камнерожденному, до того стоявшему статуей возле клетки, говорит: — Неси ее в Лесной Предел. Она должна узнать, что такое настоящий страх.

***

Охота покаяния считается одним из священных традиционных ритуалов Ревендрета. Это не та охота, которую устраивают смертные души в лесах, надеясь поймать и зажарить себе дичь. В Лесном Пределе вентиры отбирают определенные души, чтобы подвергнуть их испытаниям Ужаса. При жизни эти души причинили немало зла невинным, теперь же им предстоит почувствовать на себе тот страх, что они внушали, пока были живы. Охота покаяния всегда начинается так: Жуткая Охотница трубит в свой медный рог у входа в Сумрачную Крипту, подавая сигнал, и она и ее приспешники спускают своих псов — гаргонов — с цепей. Псы, вырезанные из камня, ждут, когда к ним отправят очередную душу для выявления ее страха.

Мертвые не могут испытывать чувств, но это лишь до тех пор, пока их не определят в ковенант. Праведные, чистейшие, полные благородства и отваги души отправляются в Бастион — священную обитель, озаренную светом Архонта. Такие души обретают плоть вместе с чувствами сразу, но лишаются воспоминаний о прежней жизни. В Арденвельде же души перерождаются по-разному — дети становятся пикси, взрослые могут стать сильварами, тирненнами или воркаями, кто-то может получить даже собственное тело, хотя это редкое явление, а есть и такие души, которые перерождаются не сразу, а сперва погружаются в длительный сон в специальных семенах. А вот души, попавшие в Ревендрет, плоть не обретают, пока не заслужат, но чувствовать и испытывать эмоции могут, и еще как. В том числе чувствовать непомерную боль при обрядах искупления, которые проводят над душами жнецы гордыни, и страх, когда Жуткая Охотница натравливает на несчастных духов своих псов. Она и ее верные слуги-вентиры заставляют душу, подвергаемую испытанию, почувствовать себя настоящей дичью, которою гаргоны не прочь полакомиться. Конечно, нельзя съесть душу, ибо у нее нет плоти. Но гаргоны своим утробным рычанием способны внушить сильный ужас.

Впрочем, не только гаргоны принимают участие в охоте покаяния. В зависимости от тяжести греха, душу могут отправить не только к гаргонам, но и к пожирателям в Жуткую Лощину. Жадные до анимы монстры способны вселить в грешных духов не меньший страх, чем псы Охотницы, а порой — даже больший. В любом случае через страх, испытываемый душами, охотники получают аниму для нужд ковенанта.

Одиллия, у которой среди прегрешений числится издевательство над животными и над одним наивным юношей при помощи черной магии, наряду с другими душами, у которых грехи и пострашнее будут, также отправлена на охоту покаяния. Сама Жуткая Охотница, протрубив в медный рог, делает шаг вперед к выстроившимся в два ряда духам, а затем начинает обходить их, осматривая каждый камень грехов и отправляя кого к своим псам, а кого к пожирателям. Наконец очередь доходит и до Одиллии. Подойдя к призрачной девушке, Жнец Ужаса внимательно читает надписи на ее греховном булыжнике.

— У тебя много грехов, мелюзга. Но издеваться над несчастными животными и над одним юношей, да еще при помощи черной магии… — Охотница осуждающе качает головой и в то же время жеманно усмехается. — К гаргонам ее, — коротко, но весомо бросает она вентирке, держащей в руках цепь. Женщина не замедляет подчиниться приказу своей госпожи: сковав цепью душу Одиллии, чтобы та не сбежала, вентирка выводит ее на дорогу. По каждую из двух сторон этой дороги стоит по четыре гаргона. Псы, едва учуяв греховный аромат новой души, незамедлительно поворачивают головы. Одиллию же не пугают злобные взгляды каменных поводырей. Она смотрит на них безучастным взглядом таких же призрачных, как и она сама, глаз. Тем временем вентирка приводит душу меж первых двух гаргонов, псы мгновенно срываются с места и набрасываются на бестелесный дух. Черная Лебедь пока держится, не выказывая своего страха, и удерживающая ее вентирка считает нужным продолжить испытание. Еще два гаргона накидываются на грешницу, и в этот раз Одиллии становится уже не по себе. Это не укрывается от зорких глаз надзирательницы.

— Стра-ах, — растягивая слово, усмехается вентирка и сильнее сжимает цепь, на которой держит душу. Новая пара гаргонов бросается на Одиллию так, словно хочет разорвать ее на части, при том, что плоти-то у нее нет. Но они столь молниеносно бегут прямо на душу девушки, что ее инстинкты преобладают над разумом.

— Ай! — вскрикивает Одиллия, резко дернувшись, хотя умом понимает, что, даже попытавшись укусить ее, псы лишь глотнут воздуха. — Ты что, хочешь, чтобы меня… съели?!

— Это только начало, душа, — зловеще изрекает вентирка, продолжая удерживать Черную Лебедь на цепи. — Тебе еще столько предстоит выдержать, прежде чем ты вступишь в наши ряды…

Одиллия рвано выдыхает и покорно следует за своей надсмотрщицей. Каменные псы продолжают накидываться на девичью душу, вырывая из нее крики неподдельного ужаса. Каждый раз, испытывая чувство страха, Одиллия вспоминает, как вот так же, как ее сейчас пытают, она мучила черной магией животных. Но, похоже, раскаяние, которое необходимо для очищения души, не спешит к ней приходить. Наверное, дочь Ротбарта при жизни была слишком гордой, чтобы каяться в том, что сотворила, и в посмертии эта гордость у нее сохраняется даже сейчас. Хотя, признается себе Одиллия, все эти пытки на самом деле — ничто в сравнении с тем, как с ней обошелся отец. Несмотря на то, как он к ней относился на протяжении многих лет, он был почти единственным хоть как-то близким для нее, Одиллии, существом. Ну, еще была Бриджит, его служанка, которая к молодой колдунье относилась как к дочери. Но родным по крови был именно Ротбарт. И получить от него такой удар в спину, ставший к тому же фатальным для самой колдуньи, было поистине больно. Так что, наверное, Одиллия сможет выдержать все испытания, которые выпадут на долю ее грешной душонки. Но как скоро она очистится до девственной чистоты, как скоро познает искупление — неизвестно.

***

Грешные души в Ревендрете — основные источники анимы, бесценного ресурса не только для Ревендрета, но и для остальных ковенантов. Вентирская анима рождается из грехов. Чем больше грехов у порочной души, тем больше у нее анимы, и тем дольше длится воспитательное истязание этой конкретной души. Но рано или поздно эти ценные источники анимы иссякают. Души очищаются, получая возможность либо отправиться в другой, более подходящий для них ковенант, либо переродиться в Ревендрете и послужить на благо обители искупления. Те же души, которые даже после многочисленных истязаний не пожелают раскаяться, выпиваются жнецами гордыни до дна, а затем отправляются в Утробу, где над ними издеваются слуги давным-давно заточенного Тюремщика.

Бывают и такие случаи, когда одна душа попадает в Ревендрет значительно раньше, чем другая, но эта самая другая душа познает искупление раньше первой. Такое вполне может быть, если у второй души меньше грехов. Однако с Одиллией дело обстояло по-другому. Она отправилась в Ревендрет на порядок позже того же принца Зигфрида, который убил себя после того, как увидел мертвую Одетту, да и грехов у дочери Ротбарта было побольше, чем у принца. Но хоть воспитательные истязания Одиллии длились достаточно долго, когда она наконец-то удостоилась чести переродиться в вентирку, Зигфрид по-прежнему был бесплотным духом. Наверное, посчитали, что измена — грех гораздо хуже, чем та волшба, что вытворяла Черная Лебедь.

Удивительно, но обычной вентиркой, из тех, что созданы по образу и подобию своего сира, Одиллия после своего перерождения не стала. Она даже не получила своего собственного тела. Ей был дарован… облик Одетты, дабы дочь Ротбарта вечно помнила о своем главном грехе, разделенном с ее отцом и принцем Зигфридом. Конечно, тело заколдованной принцессы, дарованное Одиллии, было слегка изменено. Глаза вместо голубых стали красными, лицо сделалось более строгим и суровым, а в районе зубов образовались пусть и маленькие, но клыки. Перерожденная столь необычным образом, Одиллия стала, пожалуй, одним из редких случаев возрождения в темных землях в человечьем обличье. Конечно, ей жаль было своей рыжей копны волос, какая у нее была при жизни. Но, решила она, и блонд тоже ей идет.

Перерождал же Одиллию не кто иной, как сир Денатрий собственной персоной в ритуальной зале замка Нафрия. Красная Лебедь — так в Ревендрете называют теперь дочь Ротбарта — до сих пор помнит тот момент, когда ее еще бестелесным духом вывели из затхлых, мрачных катакомб, где из нее долгое время вытягивали греховную энергию, и повели к главной достопримечательности Ревендрета — к величественному и зловещему замку, твердыне, возвышающейся на площади жнецов, весьма впечатляющей своим особым стилем. Правда, почему-то в замковом саду розы росли не алые, под цвет анимы, а… белые. Но это было не суть важно. Важно было то, что Нафрия ничуть не уступала в архитектуре ни замку Ротбарта, ни тем более дворцам двух соседствующих королевств. Внутреннее убранство замка также весьма поразило Одиллию. Она не могла оторвать взгляда от свисающих люстр на потолке, от висящих на стенах портретов, расписанных умелыми художниками. Душа, до сих пор несущая на себе камень грехов, медленно ступающая под надзором двух камнерожденных, очень жалела, что пока еще не переродилась и, как следствие, не могла прогуляться по всему замку, полюбоваться его красотами. А когда Одиллия наконец-то удостоилась аудиенции с самим Владыкой, она готова была поклясться, что если бы сам Ротбарт узрел этот обаятельный и в то же время пасмурный лик, увенчанный рогами и греховной диадемой, то живо растерял бы свою спесь и пал бы ниц перед нетленным левиафаном.

Жаль, кстати, что «мистер Наглость», судя по всему, до сих пор жив. С каким удовольствием Одиллия, будучи сейчас уже полноценной вентиркой, пусть и в человеческом теле, истязала бы дух своего отца, который, безусловно, таскал бы на себе гораздо, гораздо больший камень грехов, чем таскала Красная Лебедь во время своего покаяния… Одиллия бы все припомнила Ротбарту и особенно — то, как подло он ее предал, напоив отравленным вином на званом вечере в королевстве Винзент. Она до сих пор зла на отца, но, поскольку его душа на Земле, а не в Ревендрете, Красная Лебедь вынуждена вымещать злобу на других душах, которые подвергала и сейчас подвергает заслуженным наказаниям. А особенно отыгрывалась вентирка на одной конкретной душе — на принце Зигфриде. С упоением зачитывала Одиллия прегрешения, выбитые на его булыжнике, и особо смаковала главный грех принца, который, по сути, был и ее грехом, и грехом Ротбарта. Зигфрид изменил своей клятве, когда по плану злого гения повелся на любовные чары Одиллии. Он предал свою возлюбленную, Одетту, и Красная Лебедь обожала напоминать несчастному духу об этом. Она вызывала из камня грехов образ погибшей заколдованной принцессы. Поговаривали, что призраки не плачут, но конкретно это был не совсем призрак. Это был именно образ, созданный в вихре анимы из греховного булыжника. Вот почему подсвеченная алым Одетта заливалась слезами, порицая бестелесный дух Зигфрида.

— Я верила тебе. Я думала, что ты снимешь с меня заклятье! — со слезами в голосе обличала Одетта, и несчастная душа принца каждый раз от этого дергалась, такую боль причиняло это воспоминание. — Но ты поклялся другой в любви, Зигфрид. Ты изменил своей клятве, изменил мне… Ты убил меня! — выкрикивала принцесса, после чего, закрыв лицо руками, горько рыдала, что лишь усиливало мучения Зигфрида.

— Нет! Нет! — кричал бестелесный дух и испускал стон от боли. — Не изменил! В Одиллии я увидел тебя тогда! Прости меня, Одетта!

— Она тебя уже никогда не простит, мой дорогой бесплотный принц, — жеманно скалясь, заявляла Одиллия и лишь в этот момент отзывала призрачную Одетту прочь. — Она умерла и, скорее всего, наслаждается новой жизнью в Арденвельде, — хотя Красная Лебедь точно и не знала, да и ее не волновало, что там с Одеттой, но догадываться она могла, поскольку при жизни не раз наблюдала за принцессой на Лебедином озере. Романтичная, нежная Одетта кардинально отличалась от тщеславной, высокомерной, страстной Одиллии. Такой чистой душе, как Одетта, в Ревендрете было бы не место. Поэтому ее могли отправить либо в Бастион, либо в Арденвельд. Второе — вернее, поскольку Одетта явно была в хорошем смысле неравнодушна к животным, раз завела себе трех друзей в лице птички-тупика, черепахи и лягушки. В любом случае у Зигфрида было бы без шансов вновь сойтись с Одеттой, даже если бы она его и простила. Ибо вентиры и ночной народец испокон веков не дружили.

Лишь одна из душ, попавших в темную обитель, не стала жертвой гнева Одиллии. Конечно, без обрядов искупления обойтись было нельзя, но конкретно эту душу Красная Лебедь воспитывала без особой злобы. Все потому, что она не была лишена воспоминаний о прошлой жизни и по чистому совпадению узнала эту душу по голосу. Бриджит! Та маленькая сгорбленная старушка, которая когда-то работала прислугой в замке Ротбарта, хотя ее симпатии были скорее с юной Одиллией. Очевидно, чародей-узурпатор не пощадил и прислугу. Арбитр отправила душу старушенции в Ревендрет, так как, помимо раболепия перед злым гением и его тщеславной дочерью, на счету старой служанки числилось еще много грехов, свершенных ею, старой злой ведьмой, еще до того, как она попала на службу к Ротбарту. Все это послужило достаточным поводом для того, чтобы эту душонку подвергли воспитательным истязаниям в обители искупления. И что иронично, среди вентиров, помогающих бестелесному духу познать искупление и избежать вечных мук в Утробе, была и Одиллия, бывшая госпожа этой конкретной души. Так что у вентирки с душой, которую ей поручили, нашлось время не только на обряды искупления, но и на небольшую беседу. Как и предполагала Одиллия, Бриджит умерла не от старости. Ее отправил в темные земли сам Ротбарт. После того, как Одиллия погибла от его отравленного вина, Бриджит, пожалуй, единственная, кому хоть как-то не была безразлична судьба девушки, ушла в себя. Она исполняла прихоти деспотичного короля с большой неохотой, а временами, когда ее никто не видел, думала об Одиллии. Неизвестно, когда именно Бриджит была взята в прислужницы злому гению, но его дочь она увидела еще ребенком. Хозяин ненавидел детей, чего, однако, нельзя было сказать о Бриджит. Благодаря юной Одиллии в старушенции пробуждалась совсем иная, добрая сущность, которую она до того долго скрывала под маской старой ведьмы-карги. Бриджит нравилось заботиться о девочке, шить для нее наряды в тех цветах, какие любила Одиллия, и старушка даже поддерживала стремления начинающей колдуньи к познанию черной магии и в целом смогла заменить девчонке мать, которой она никогда не помнила. Шли годы, Одиллия взрослела и из девочки превращалась в девушку, амбициозную и не менее властную, чем ее отец, так что в глазах старой Бриджит она была уже не одаренным ребенком, а суровой госпожой, которой следовало без пререканий подчиняться так же, как и самому Ротбарту. Так Бриджит из названой матери Одиллии стала ее служанкой, преданной, как собачонка, которую дама подобрала где-то на дороге и приютила у себя.

Старушка чувствовала, что ее личность будто бы раздваивается, ведь ей приходилось исполнять приказы и Ротбарта, и его дочери как до завоевания Винзента, так и после, уже в бывшем дворце короля Вильгельма и королевы Мари. Бриджит пыталась усидеть на двух стульях и в результате не уберегла Одиллию от предательства ее собственного отца. Прислужница была на том балу и видела, как девушка, выпив вино, начала кашлять кровью. Бриджит подалась было вперед, чтобы если не спасти свою госпожу от смерти, то хотя бы поддержать ее, но Ротбарт метнул в сторону низенькой ведьмы-прислуги такой взгляд, что если бы его глаза могли извергать пламя, от бедной Бриджит остался бы лишь пепел… И старушка могла лишь беспомощно хлопать глазенками, смотря, как Одиллия медленно оседает наземь. С тех самых пор Бриджит и начала сторониться своего хозяина, приказы его выполняла с неохотой, а временами и вовсе не откликалась на зов. Всю свою жизнь до того, как связалась с Ротбартом, Бриджит была жестокой, хитрой ведьмой. Она могла убить одним лишь темным заклинанием, могла принять любой облик, чтобы одурачить наивного простака. Когда злого гения заинтересовал потенциал ведьмы, и он взял ее к себе на службу, Бриджит полагала, что они станут прекрасными деловыми партнерами, и в итоге сама не заметила, как опустилась до уровня служанки и подхалимки, желающей во всем угодить своему господину, но остающейся такой же злобной каргой, какой и была всегда. И Бриджит такой и оставалась до того, как в ее жизни появилась Одиллия. За долгие годы старая ведьма успела по-матерински привязаться к дочери Ротбарта и потому не могла уже представить жизни без нее. Смерть Одиллии подкосила Бриджит, она же ее и отправила за своей госпожой в темные земли. Не сразу, конечно, а позже, гораздо позже, когда однажды на пиршество Бриджит просто не явилась, а когда пришло время разборок, в лицо Ротбарту высказалась о том, что он подло убил собственную дочь. Нетрудно догадаться, что за этим последовало…

…— Красная Лебедь! — дверь в роскошные апартаменты, расположенные на верхнем ярусе башни Темной Стены, распахивается, и в проеме появляется вентир-слуга, наглым образом вырывая свою госпожу из омута памяти. Красная Лебедь, по-свойски держа кубок, наполненный ароматной греховной выжимкой, оборачивается, сурово глядя на незваного гостя.

— Между прочим, — ее голос спокойный, почти елейный, однако в нем слышатся металлические нотки, — прежде чем входить, нужно постучаться. Или я не права? — Одиллия хмыкает и подносит кубок к губам. Бесценная анима, по капле извлеченная из горделивых душ, служит вентирам и пищей, и вином одновременно. При жизни дочь Ротбарта обожала красное вино, сейчас же с наслаждением вдыхает аромат греховной выжимки, которая терпкой, пикантной горчинкой обволакивает язык и вяжет рот.

Вентир понимает, что да, он действительно вошел без стука, что совсем не комильфо. Стушевавшись, он отступает на шаг назад, боязливо глядя при этом на Одиллию, ожидая покарания даже за столь незначительную провинность. Однако его опасения оказываются беспочвенными. Красная Лебедь лишь облизывает красные от анимы губы и, отставив кубок в сторону и облокотившись на столик, интересуется:

— В чем же причина столь неожиданного визита? И раз уж ты вошел, хоть и без стука, то будь любезен, не стой в дверях, это невежливо, — с усмешкой добавляет она и выжидающе смотрит на потревожившего ее слугу.

— Прошу прощения, мадам, — вентир переступает порог и кланяется, отводя руку в сторону. — Сир Денатрий собирает Жнецов на площади перед Кварталом Чаши, у Великой стены, — выпрямившись, скороговоркой выпаливает он и нервно откашливается.

— Вот как? — Одиллия фыркает, от нечего делать теребя кулон с лебедем, по-прежнему висящий у нее на шее. — И как же к этому отношусь я? Я еще не Жнец. Или же… — она привстает с кресла и сощуривает глаза, словно бы что-то понимая.

— Да, миледи, вы правильно догадываетесь. Поторопитесь, терпение Владыки велико, но не безгранично, — сказав это, вентир снова отвешивает поклон и поспешно уходит прочь, закрыв за собой дверь.

Одиллии много размышлять не требуется, чтобы догадаться, для чего Владыка призвал и ее на собрание Двора. Служа во благо обители искупления, карая надменные души и в свободное время уединяясь с самой собой в своей башне, Красная Лебедь и не думала о повышении. Ей было вполне достаточно того, что она может сидеть в кресле в собственных покоях, читать древние гримуары и потягивать аниму, выжатую из грехов преисполненных гордыни духов. В Ревендрете Одиллия уже не чувствовала себя чьей-то тенью, как это не раз ощущалось в отцовском замке, а была вполне себе самодостаточной личностью… относительно, конечно, ибо служение Владыке никто не отменял. Но, признавалась себе вентирка, служить такому обаятельному и харизматичному лидеру своего народа, как сир Денатрий, гораздо почетнее, чем быть на побегушках у чародея максимально отталкивающего вида, пусть это даже был ее собственный отец.

Сборы занимают немного времени, Красная Лебедь быстро спускается на нижний этаж своей башни и, оседлав благородного кошмарного коня, уже ждущего свою хозяйку у входа, нещадно подхлестывает бедное животное и пришпоривает каблуками своих туфель. Из-под топота копыт вместе с пылью по дороге летит алое облако, пока кошмарный конь несет Одиллию к месту сбора Жнецов. Конь несется так быстро, что неумелый всадник просто не удержался бы. Однако за время пребывания в Ревендрете Одиллия научилась ездить верхом практически в совершенстве. Она несется на мрачном скакуне, словно ветер, ибо ей нужно поторопиться, чтобы успеть к собранию Двора вовремя. Раз уж Денатрий впервые пригласил Красную Лебедь на это собрание, это должен быть важный повод, несущий судьбоносный характер в первую очередь для самой Одиллии. Вентирка и так не любит опаздывать, считая это недопустимым в обществе благородной аристократии, а уж опоздание на такое важное мероприятие она и вовсе считает верхом моветона.

Кошмарный конь Одиллии скачет так быстро, что едва не наскакивает на катящуюся навстречу повозку. К счастью, Одиллия успевает судорожно сжать вожжи, слезает с коня и, держа его за уздечку, позволяет транспортному средству спокойно проехать. Лишь тогда, когда повозка отдаляется от всадницы на приличное расстояние, Красная Лебедь вновь садится на коня и, пришпорив его каблуками и подхлестнув, снова скачет по намеченному пути.

На счастье, эта небольшая заминка не помешала Одиллии прибыть к назначенному часу. Она видит, что Жнецы, да и не только они, но и некоторые вентиры из их владений собрались на площади. Не хватает только одного Жнеца из семи, ну и, конечно, самого Владыки. Только одна вещь приковывает внимание Красной Лебеди. В воздухе среди вентиров парит живой посох с маковкой в форме крыльев летучей мыши. Посох покаяния — так называется подобное оружие в Ревендрете. Одиллия только хочет спросить у Жуткой Охотницы, что здесь делает этот посох, как раздается мерный, гулкий стук копыт, обутых в парадные сабатоны, и вторящие этому стуку менее слышные шаги. Вентиры, до того косившие неодобрительные взгляды в сторону Одиллии, единственной вентирки в человечьем теле, оборачиваются и застывают, как вкопанные, когда видят, как по лестнице чинно спускается их сир, стуча копытами по ступеням. Его удерживает за локоть принц Ренатал, Жнец Господства, а за ними парят живые мечи с женскими душами — яркая, экспрессивная Реморния, преданный палач Денатрия, и меч Ренатала — Ворпалия, более флегматичная и уравновешенная. Черноволосый вентир замечает златовласую женщину посреди Двора, но она смотрит не столько на Ренатала, сколько на правителя Ревендрета, уже спустившегося со своим принцем к остальным Жнецам.

— Верные подданные Ревендрета, — этой фразой Денатрий начинает чуть ли не каждую свою речь. Он обводит взглядом Жнецов и прочих вентиров-аристократов, собравшихся на площади. Взгляд красных глаз задерживается на Одиллии, держащей за уздечку своего верного скакуна. — Сегодня мы собрались здесь для того, чтобы принять эту леди в свои ряды.

В толпе слышатся неодобрительные шепотки. Вентиры презирают смертных людей, а Одиллия в обличье златовласой принцессы, пусть и слегка измененном, выделяется на фоне остальных жителей Ревендрета из-за человеческого тела и роста немного ниже среднестатистического вентира. В истории обители искупления не бывало еще такого случая, чтобы человек становился Жнецом. Впрочем, кто-то, как Обвинительница, не особо возражает против подобного явления. А кто-то недовольно фыркает и хочет отвернуться в сторону, но манеры не позволяют. Человек-Жнец? Неслыханно! Не бывать этому!

— Я понимаю, что не все будут рады столь… необычному пополнению при Дворе Жнецов, — от зорких глаз Владыки не ускользают выражения лиц вентиров, которые не слишком-то довольны, что человеческая женщина, пусть и одна из самых верных слуг Ревендрета, сегодня получит повышение. — Но буду ли я достойным правителем, если не отмечу заслуги этой женщины перед Ревендретом? — задается вопросом Денатрий и вновь переводит взгляд на Одиллию. — Подойди ближе, Красная Лебедь.

Вентирка незамедлительно исполняет приказ своего господина. Она всегда с готовностью откликается на это имя, хотя, признаться по правде, она бы предпочла, чтобы ее звали настоящим именем. Однако в Ревендрете истинное имя, выгравированное на греховном булыжнике, может стать мощным оружием, способным обратиться против самой же этой конкретной души, чье истинное имя будет произнесено вслух. Именно поэтому после перерождения вентиры прячут камни грехов в потаенных местах. Такая же участь постигла и булыжник Одиллии, когда она обрела плоть. Ей же самой дали новое имя, отчасти напоминающее о том, как при жизни она соблазнила Зигфрида, превратившись в принцессу, лежащее на которой заклятие имело непосредственное отношение к прекрасной водоплавающей птице. Впрочем, это воспоминание нисколько не тревожит Одиллию. Она гордится теми грехами, которые превозмогла в Ревендрете.

— Я полагаю, что твой оберег не помешает усовершенствовать, — Владыка подцепляет когтем медальон на шее Одиллии в форме сердца и осматривает со скептицизмом. Сердечная форма кулона, некогда принадлежавшего Одетте, как и изображенный на нем лебедь, не вписывается в атмосферу готичного ковенанта. Денатрий еще с минуту смотрит на золотую цепочку с медальоном, а затем быстро срывает ее с шеи Одиллии. Его длинные пальцы озаряются алым светом, он отпускает изъятый кулон, но подвеска не падает на мраморные плиты площади, она просто висит в воздухе. Красная Лебедь, лишь изредка помаргивая, наблюдает за тем, как энергия Ревендрета наполняет медальон Одетты, постепенно преображая его в амулет невиданной мощи. Лебедь, изображенный на сердце, трансформируется в сверкающий аметист, заточенный в бронзовую огранку в форме крыльев летучей мыши, и тем самым кулон навсегда обрывает нить, связывающую его с предыдущей владелицей, и становится медальоном Жнеца, подобно тем, которые носят семеро вентиров, удостоившихся столь высокого звания.

— Слушайте, вентиры Ревендрета, — патетически объявляет Владыка, и верные подданные, перестав шептаться, обращаются в слух. — Красная Лебедь отныне становится восьмым Жнецом при Дворе — Жнецом Тщеславия, со всеми соответствующими правами и привилегиями! — торжественно произносит он, и медальон тщеславия медленно опускается на шею своей законной владелицы, а вентиры, даже те, кто поначалу был недоволен повышением Одиллии, теперь же наравне с остальными приветствуют новоявленного Жнеца аплодисментами и возгласами. Воле самого Ревендрета не смеет перечить никто.

Сама Одиллия воспринимает это повышение сдержанно, как и положено настоящей леди, однако нутро ее ликует. Новая жизнь в посмертии, определенно, приносит неплохие плоды. И главное — никто более не препятствует возвышению Одиллии, как пытался препятствовать ее отец Ротбарт, когда она была еще жива.

Аплодисменты и возгласы постепенно затихают, вентиры начинают понемногу расходиться, а живой посох, который Красная Лебедь заприметила еще перед собранием, между тем выплывает на всеобщее обозрение и останавливается рядом с новоиспеченной вентиркой-Жнецом. У посоха нет глаз, но Одиллия почему-то чувствует его… взгляд. Да, именно взгляд. Как будто оживленное оружие ждет приказаний. Только от кого? Неужто от самой Красной Лебеди?

— Это твое новое оружие, — Денатрий выразительно смотрит на посох, парящий в воздухе рядом с Одиллией. — Вполне возможно, что душа, заключенная в нем, покажется тебе знакомой, — добавляет Владыка уже вполголоса и хмыкает, сощурив глаза.

Одиллию настораживают эти слова. Что же это за душа, которая заключена в посохе? Возможно, это может быть Ротбарт… Неужто он наконец-то умер, попал в Ревендрет и был увековечен в этом посохе? Красная Лебедь улыбается краешком рта лишь при одной мысли о парадоксе. Подумать только, «мистер Наглость», король Винзента, теперь будет преданно служить своей же дочери, которую он отравил; дочери, которую с юных лет считал не более, чем инструментом для достижения целей злого гения! Вот это была бы отличная месть… Но Одиллия быстро убеждается, что это все-таки не Ротбарт, когда посох, кивнув маковкой в форме крыльев летучей мыши, произносит явственно, женским голосом:

— Я к вашим услугам, моя госпожа.

Мысли Красной Лебеди тут же материализуются, и она, еще немного поразмыслив и взвесив фразу Денатрия о заключенной в посохе душе, приходит к выводу, что это душа не кого иного, как Бриджит. Той самой старой ведьмы-служанки, которая пыталась усидеть на двух стульях, прислуживая как Ротбарту, так и Одиллии, однако более теплые отношения складывались все-таки с юной колдуньей. Теперь же Бриджит, как и Одиллия, умерла и попала в Ревендрет. Одиллия стала вентиркой, а теперь и Жнецом, а вот Бриджит ждала иная участь — Владыка счел нужным увековечить эту душу в посохе покаяния, тем самым оживив его. Голос у Бриджит при этом слегка изменился, теперь он будто бы помолодевший. Вполне возможно, что это оттого, что ее призрачный облик также изменился и сделался вентирским, как и женские души Реморнии и Ворпалии.

— Торментия, — произносит Одиллия и, уперев руку в бок, властно смотрит на свой говорящий посох. — Так отныне тебя будут звать. Торментия. Ты будешь моей железной девой, несущей мучительное покаяние самым упрямым душам, — Красная Лебедь недобро усмехается, обнажая свои маленькие клыки.

— Как пожелаете, госпожа, — снова кивает маковкой свежепоименованное оружие и затем пристраивается за спиной своей повелительницы.

Одиллия мельком поглядывает на посох покаяния и довольно хмыкает. При жизни она была колдуньей с потенциалом, который пытался задушить ее отец. В посмертии Одиллия начинала свой путь бестелесной душой с камнем грехов на спине. Теперь же она — Красная Лебедь, вентирка в человеческом обличье, пусть даже это не ее собственное тело, а слегка измененный облик принцессы Одетты. И к тому же, Одиллия теперь — восьмой Жнец, и это ставит ее на ранг выше остальной аристократии. Это — один из таких случаев, когда понимаешь, что жизнь после смерти не так уж и плоха.