Заканчивая первый курс, Антон клятвенно обещал себе, что со следующего года возьмется за голову. В первый же день учебы на втором курсе он опаздывает на первую пару.
Блядство.
Преподаватель — дедуля, трухлявее которого только здание университетской общаги, — смотрит на Антонову фигуру, виновато скрючившуюся в дверном проеме, с разочарованием и тоской.
— Задаете тон учебному году, Шастун? — он скрипит, и так же осуждающе скрипит его кресло. — Ну определитесь уже, туда вы или сюда, не задерживайте остальных.
Антон сгибается еще сильнее, шепча извинения, заходит в аудиторию и почти гуськом ползет на последний ряд; дедуля невозмутимо продолжает бубнить свою лекцию, погружая было встрепенувшихся студентов обратно в анабиоз. За окном барабанит противный сентябрьский дождь, будто сама природа тычет Антона носом в его непунктуальность — смотри, мол, даже я осень включила как по часам, а ты автобусы заранее посмотреть не можешь.
Обидно, но ответить нечего: на объявление об обновлении маршрутов наземного транспорта Антон обратил внимание еще в середине июля, но с тем, что стоит перепроверить расписание своего автобуса, не сопоставил; а в каникулы до метро он предпочитает ходить пешком. Сегодня в итоге простоял на остановке двадцать минут, сам того не зная, пропустив два подходящих номера, а потом еще один, пока бежал. Неизвестно, от чего сильнее взмок: от дождя или от пота.
Какой скотине вообще пришло в голову поставить первую пару первого сентября?
— Мог бы и не приходить уже, — шепчет справа Андрей, уткнувшийся в сложенные руки. — Отоспался бы за всех нас.
— Ага, и встать в очередь на отчисление в первый же день?
— Да что тебе будет за один пропуск?
— С этого все и начинается, — Антон говорит приукрашенно мрачно, но он вообще-то серьезен. — Нет уж, новый учебный год, новый я. Никаких пропусков.
Звучит приглушенный смешок.
— Ну-ну.
Антон бы Андрея пнул, но дедуля-препод и так уже косится на них с неодобрением.
Дождь моросит, лекция тянется мучительно медленно, промокшая толстовка неприятной тяжестью висит на худых плечах. По-дурацки отросшей копной волос, с которых по шее за шиворот катятся капли, хочется встряхнуть, как собаке, но тогда есть риск испортить тетрадь, и без того видавшую виды. Так что Антон смирно сидит-пыхтит мокрым воробушком, скользя по аудитории скучающим взглядом, — ничего критически важного все равно не пропустит. Того же мнения, видимо, придерживаются остальные студенты, в разной степени очевидности досыпающие прямо здесь.
Почти все, кроме.
На противоположной стороне помещения Антон замечает незнакомую темную макушку, острый профиль обладателя которой почти вжат в открытый — и пишущийся! — конспект. Парень сидит в белой рубашке и дедовском кардигане, на носу у него очки, будто он вылез из справочника заезженных тропов, раздел «зануды»; для полноты картины ему не хватает высунуть кончик языка. А еще Антон готов поклясться, что за шапкой волос прячется кольцо в хряще, — заметил короткий блеск.
Вот так кадр.
— Пс, — Антон тычет в Андрея локтем, — это кто там?
— А? — Андрей вздрагивает, поднимает голову, осоловело моргает на попытки Антона не слишком заметно указать в нужную сторону. — А, — ложится обратно. — То ли Валерий, то ли Геннадий, какое-то имя вычурное. Из академа вернулся, вроде бы.
Выспросить поточнее хочется — делать решительно нечего, — но Андрей, кажется, засыпает еще на «вроде» и предложение заканчивает уже в едва ли осознанном состоянии. Антон обреченно вздыхает, откидываясь на стуле, поворачивается обратно к Валерию-слэш-Геннадию — надеется все-таки разглядеть серьгу. Но вместо этого обнаруживает, что два внимательных, почти прозрачно-светлых глаза глядят на него в ответ.
На секунду Антон впадает в неловкий ступор.
Этой секунды хватает поймать общие черты чужого лица: угловато-точеного, бледного, — скорее отпечатком спиртового маркера через страницу, чем четким изображением; хватает и для того, чтобы где-то на задворках сознания возникла короткая мысль: «красивый». Опомнившись, Антон улыбается, приветственно приподнимает одну ладонь. В ответ: легкий прищур, поджатые губы.
Пауза.
Отворот.
Незнакомец утыкается обратно в свою тетрадь, а совсем растерявшийся Антон не сразу опускает руку.
``
Дожди продолжаются всю неделю; к ее концу Антон забывает, что когда-то было иначе, и огромную лужу на выходе из подъезда перепрыгивает уже не глядя. Потоки грязной воды несутся по улицам, волоча с собой мусор и начавшую опадать листву; потоки студентов в коридорах окончательно входят в привычный ритм. Неприветливого парня, вернувшегося из академа, Антон больше не видит, зато краем уха вылавливает его имя из случайно услышанного в аудитории разговора: никакой он, блин, не Валерий и не Геннадий, а Арсений.
— Ну я сказал же, — отмахивается Андрей, — имя какое-то вычурное.
Он опять укладывается на руки, и Антон в который раз мысленно задается вопросом, как этот соня умудрился не вылететь со стипендии.
Впрочем, времени размышлять о секретах недосыпающего одногруппника, как и о новеньком, исчезнувшем так же внезапно, как и появившемся, у Антона нет. Чем дальше в прошлом остаются каникулы, тем сложнее становится вспоминать, чего ради Антон дал себе слово стать примерным студентом. Особенно по утрам, когда выбор стоит между мягкой кроватью и городом, стремительно погружающимся под воду и слякоть. Зато новые маршруты автобусов Антон посмотрел и запомнил, и до метро не приходится добираться вплавь.
Он как раз стоит, вжатый в поручень толпой таких же неудачливых сограждан, которым куда-то надо в начале восьмого утра, когда видит Арсения во второй раз.
В очках, сером плаще и с зонтом-тростью стоящий на остановке, тот напоминает уже не Кролика из советского «Винни-Пуха», а какого-то персонажа английских детективов. Еще лицо это, острое каждым изгибом, будто набросок жестким карандашом. Оно настолько загружено, будто Арсений не автобус ловит, а обдумывает всю свою прошлую жизнь и глубоко сожалеет о каждом принятом решении.
Смешной.
Антон думает, что, когда Арсений зайдет, величественности в нем поубавится; думает без злорадства, а даже с какой-то жалостью — величественность Арсению очень идет. Арсений мнение Антона, видимо, разделяет и проблему решает просто: когда автобус, ухнув, открывает двери на остановке, Арсений просто остается стоять.
Антон с тоской смотрит на него через окно — Арсений его не видит, хмуро глядя себе под ноги. Антон думает: дурак, следующий автобус только через двадцать минут, опоздаешь ведь, да и людей там будет в два раза больше. Думает: ну ты бы хоть зонт раскрыл или спрятался под навес, чего стоишь мокнешь. Думает: так есть у тебя все-таки прокол или нет?
Протискиваясь к дверям, Антон особо не думает. Он вываливается в дождь в последний момент, прямо в глубокую лужу, и кроссовки моментально промокают насквозь; в два широких прыжка Антон оказывается рядом с Арсением. Арсений поднимает на него взгляд.
Антон думает: красивый.
— Следующий автобус только через двадцать минут, — говорит Антон, не здороваясь, — опоздаешь. Да и людей там будет в два раза больше.
Говорит, а сам думает о том, что Арсений, оказывается, высокий, пусть и не выше Антона. А что подумал Арсений — никто не узнал. Потому что он был очень…
— Тогда нахера ты вышел?
Окей, видимо, Арсений не очень воспитанный.
Антон широко улыбается.
— Кофе будешь?
Да ну и хер с ней, в принципе, с посещаемостью.
``
Арсений не из болтливых.
Антон не считает себя гением человеческой психологии, но, чтобы сделать такой вывод, им быть и не нужно: за весь путь до дешевой кофейни и все время в очереди тот не выдал ни одного распространенного предложения. Он вообще, кроме «ну пошли» и «флэт уайт, пожалуйста», ничего не сказал; а второе еще и сказал не Антону. Есть, конечно, альтернативное объяснение: Арсению просто не нравится Антон, — но, во-первых, сходить за кофе он все-таки согласился, а во-вторых, у Антона стакан полон на сто процентов: половина воды, половина воздуха, — пока не известно обратное. И это не слепой оптимизм, это тактика выживания в тяжелых условиях. Далеко не самая проигрышная.
— Ты на парах не появляешься, — Антон с упорством барана пытается завязать диалог.
— Угу, — Арсений делает небольшой глоток, задумчиво глядя в окно.
— Почему?
Арсений бросает на него короткий взгляд, но, обнаружив, что Антон смотрит в ответ, снова его отводит.
— Были другие дела.
Антон ахает с наигранным шоком и хватается за сердце.
— Важнее получения высшего образования?!
Арсений, кажется, пытается это скрыть, но Антон замечает: шумный вздох и дернувшийся уголок губ.
— М-гм, — едва скользнувшую улыбку тот сразу же прячет, снова поднеся к лицу бумажный стаканчик.
В их поединке с неизвестными целями и условиями Антон все равно засчитывает себе небольшую победу.
— Почему ты ушел в академ? — попытка зайти с другой стороны.
Арсений молчит неожиданно долго. Хмурится и будто всерьез задумывается над ответом, продолжая глядеть в окно. Антон понятия не имеет, что там можно рассматривать — типичный спальный район, типично не справляющийся с разыгравшейся непогодой: полоса препятствий вместо тротуаров, гнущиеся к земле деревья, панельки, напитавшиеся влагой, как огромные губки, и люди, сквозь этот апокалипсис спешащие по делам. Антон с компанией снимают тут трешку еще с позапрошлого лета, и он знает каждый скол на бордюре. Поэтому — разглядывает Арсения.
Серьги в хряще не видать.
— Семейные обстоятельства, — наконец отвечает Арсений после минутного молчания.
Антон едва удерживается от разочарованного вздоха: один-один.
— Ты где-то тут живешь? — отхлебывает свой ужасно сладкий банановый латте для морального восстановления.
Плюс десять единиц стамины, минус язык — молоко перегрели.
А Арсений опять молчит, только взгляд от окна отводит и упирается им в маленький столик, за которым они сидят. Очень сложно смотрит, будто и не знает, где он вообще живет. Антон присматривается — нет, на бездомного Арсений не смахивает. На человека с амнезией, которого надо не кофе поить, а отвести в ближайший полицейский участок, тоже.
— Вроде того, — отвечает Арсений. А потом вдруг поднимает лицо и смотрит прямо на Антона. — А ты?
Мамочки, это что, контакт?
— Ага, — Антон так оживляется, что чуть не опрокидывает на себя кофе. — Снимаем с товарищами.
— С товарищами, — повторяет Арсений, уже не пряча усмешку. — По несчастью?
— Можно и так сказать. Тараканы считаются за несчастье?
— Вполне, — улыбается! Он улыбается! Он еще красивее, когда улыбается! — Вообще, борьба с вредителями очень объединяет. Мы с соседями тоже травили, тогда, считай, стали духовно ближе, чем если бы все вместе покрестили детей.
— Так ты тоже с кем-то снимаешь?
Арсений, было разговорившийся, на секунду замирает с приоткрытым ртом, а после выдает очередное:
— Угу.
На этот раз Антон не сдерживает своего разочарования.
— Так, — говорит, нахмурившись. — Я правильно понимаю, что тебе лучше никаких вопросов не задавать?
Арсений смотрит на него внезапно без холода или раздражения — а виновато. Поджимает губы, делает глоток, мотает головой.
— Ну почему. Какие-то можно.
— Но не про учебу, академ или место жительства?
Арсений пожимает плечами.
— Окей. У тебя хрящ проколот?
Арсений моргает несколько раз, подносит пальцы к собственному уху, трогает и отвечает так, будто это новость и для него:
— А, да. Но я не ношу.
— Болит?
— Да нет, просто… не вписывается в образ.
Он расслабляется, хотя выглядит все еще невозможно потерянным; но Антон принимает окончательное решение, что не будет связывать это с собой.
— В этом и суть, — говорит, ободряюще улыбаясь. — Носи.
``
То ли Арсению надо было, чтобы кто-нибудь показал ему дорогу до вуза, то ли просто совпало, что именно после той встречи, закончившейся совместной поездкой на занятия, его посещаемость вырастает с нулевой до стопроцентной. К концу третьей учебной недели сдается даже Антон (ага, «даже»), то и дело между сном и первой парой выбирая все-таки сон; а Арсений — как штык. Это при том, что активности на занятиях от него никакой: сидит себе, то уткнувшись в тетрадочку, то внимательно, но безучастно слушая преподов.
Антону, честно, непонятно, что Арсений вообще забыл на менеджменте. Не то чтобы Антону понятно, что он сам тут забыл, но это ведь — не в обиду — общественно признанное «ни рыба, ни мясо»; и если себя в это определение уместить получается, то Арсений — Арсений не вписывается никак.
Он вообще никуда не вписывается, если по-честному. Молчаливый, но ни разу не зашуганный тихоня; к учебе подходящий со всей ответственностью, но без малейшего интереса; одевающийся в это свое дедовское, при этом с проколом, в котором хоть ничего так и не носит, но с ним выглядит все равно суперски.
Ну, красивый.
Нет, это не единственная причина, по которой Антон к нему так цепляется, но единственная, которую получается сформулировать. Все остальное — расплывчатое, неосязаемое; какой-то смутный, не поддающийся объяснению интерес. Просто Арсений немного не от мира сего, и Антон решает, что и эмоции, которые он к Арсению испытывает, могут быть такими же иррациональными.
Антон так и не вышел из возраста, когда у человека подход к новым знакомствам как у детсадовца: привет, классная футболка с Пикачу, хочешь поиграть с моим самосвалом? И хотя никакой футболки у Арсения нет, он сам как какой-то чудной зверек; а вместо игрушек Антон предлагает услуги несмолкающего радио над ухом.
Кажется, Арсений не против. Кажется, Арсений к Антону теплеет.
Вот, Антон выходит покурить у ворот, когда на календаре уже почти конец сентября, и Арсений уже привычно просто стоит с ним рядом в своем сером плаще и с зонтом-тростью.
— Да ебаный в рот, — Антон ворчит на без толку чиркающую зажигалку, отходя подальше от огромной лужи, подбирающейся к носкам кроссовок. — Ну ведь только купил! С этой погодой вообще все наперекосяк идет.
Дождь, будто пристыженный, переходит в мелкую морось, но не заканчивается.
Арсений косится на то, как Антон пытается прикрыть сигарету ладонью, и с усмешкой раскрывает над ними зонт.
— Может, это знак.
— Что все летит в пизду?
— Что бросать надо, — Арсений неодобрительно цокает, а сам пододвигается ближе, чтобы уместиться под одноместным куполом.
Антон сосредотачивается на секунду на ощущении от соприкосновения их локтей. Оно не душит и не отправляет на какое-то там небо, но приятным толчком от руки перекатывается в грудь; и зажигалка идет на компромисс, плюнув огоньком на сигарету; и тяжесть учебы немного спадает с плеч.
— Может, и знак, но я теорию не учил. Да и вообще, не так уж и много радостей в жизни.
Арсений, все еще по большей части немногословный, качает головой. Ощущение от него иногда как от кого-то сильно более взрослого, хотя по факту разницы между ними — всего год. Он не умничает, не лезет с нравоучениями, но держится как-то… увереннее, что ли. Нет в нем постподростковой разболтанности, которая чувствуется в сверстниках, пытающихся сориентироваться во взрослой жизни.
Все это Антон о нем понимает сам, почти что на ощупь. Потому что, если вывести из количества их общения и количества действительно осмысленных диалогов коэффициент полезного действия, будет процента три; то есть, об Арсении от самого Арсения Антон не узнал практически ничего.
А если подумать, совсем ничего не узнал. Даже то, что живут они примерно в одном районе, выяснилось случайно.
Но Антон не жалуется. По крупицам: интонациям, выражениям лица, языку тела, обрывкам информации, — пазлом составлять общую картину чужой личности ему интересно. Арсений от себя, к счастью, не гонит, хотя и нечасто выступает инициатором взаимодействия; и Антон губкой впитывает все, что удается поймать. Даже в слова это толком облечь не может, но, как ему кажется, Арсения начинает чувствовать, понимать метафизически — такими вот перекурами и короткими столкновениями в коридорах, наблюдениями за ним на парах, время от времени совместными поездками до универа.
Антон и сам не замечает, как Арсений, объективно в Антоновой жизни играющий роль NPC, маячащего на фоне, целиком захватывает его внимание; уж точно больший его процент, чем учеба. Сопротивляться не получается — да и не хочется.
Каждый раз, когда они вдвоем возвращаются с перекура, Арсений до самого входа держит над ними зонт.
``
В октябре Антон приводит Арсения к себе домой.
По-дурацки как-то выходит: он врет, что забыл наушники, чтобы предложить вместе поехать с учебы, а потом, что в холодильнике стоит суп, который некому есть. Наушники буквально выпадают из кармана в лифте, когда Антон достает руку, чтобы нажать на кнопку нужного этажа, а никакого супа в холодильнике нет и никогда не было. Да и откуда? Тут живут студент, студентка и музыкант, он же курьер «Яндекс.Еды». Ни у кого из них в списке навыков приготовление супа не значится.
Но у Антона жизненный принцип: все делать с видом, будто так и задумано, авось прокатит. Он вторую сессию только на том и вытащил. А Арсений никак происходящее не комментирует; вряд ли не понимает, но делает вид. За это ему спасибо.
— Горячие бутерброды будешь? — Антон спрашивает, как будто имеется альтернатива.
Арсений пожимает плечами. Антон это засчитывает за согласие; нарезает хлеб, заветрившуюся колбасу и сыр, сооруженные бутерброды ставит в микроволновку и закуривает.
На потрепанной кухне у черта на куличиках Арсений смотрится уморительно: в брюках, рубашке, жилете, с идеальной осанкой и заметной, хоть и тщательно скрываемой, тенью брезгливости на лице. Будто кто-то вырезал фигуру с картины эпохи романтизма и вклеил на страницу марвеловского комикса.
— Итак, — Антон садится к Арсению вполоборота, поставив лицо на ладонь.
Арсений смотрит непонимающе.
— Итак?
— Расскажи что-нибудь.
— Что тебе рассказать?
— Что угодно. Откуда ты, например.
Неловкость постепенно наэлектризовывает воздух, только усугубляемая гудением микроволновки. Антон помнит негласное условие их отношений: не задавать лишних вопросов, — но, пусть и не близко, они уже месяц общаются на постоянке. Неужели он не заслуживает хоть капли доверия?
А еще ему, кажется, никогда раньше так не кружило голову, чтобы врать и о наушниках, и о супе, так что Антон за рациональность своих действий в принципе не отвечает.
— Издалека.
Антон устало вздыхает.
— Арсений.
— Ну что? — опять этот виноватый взгляд.
— Ты в программе защиты свидетелей, что ли?
— Нет, — Арсений ежится, поджимает губы. — Просто не люблю говорить о себе. Давай о тебе лучше поговорим. Ты работаешь?
Антон хмурится, но микроволновка пищит, и появляется более актуальная задача, чем высказать все, что он думает об этой неэлегантной смене темы разговора.
— Не, — поставив тарелку перед Арсением, Антон загружает вторую, — времени нет. Я учиться-то едва успеваю.
— А квартира?
Арсений начинает есть с преувеличенным аппетитом, будто в качестве извинения. Или, кто знает, может он реально фанат студенческих блюд.
— Родители помогают. Хотят, чтобы я ни на что не отвлекался, ну и фотки из общаги увидели. Слушай, — Антон внезапно прищуривается, — а ты не умираешь?
Арсений едва не давится куском колбасы.
— Что.
— Ну ты какой-то… не знаю, как описать. Преисполненный. Как будто тебе этот мир абсолютно понятен, и ты тут ищешь одного: спокойствия и умиротворения.
Глаза Арсения медленно расширяются за стеклами очков.
— А так только умирающие себя ведут?
— Да необязательно, — Антону под его взглядом становится невероятно стыдно. Он вжимает голову в плечи, чувствуя, как краска приливает к лопоухим ушам. — Я просто спросил!
— Я…
Раздается писк микроволновки.
Из-за стола никто из них не встает: Антону кажется, что от такого позора у него отнялись ноги, а Арсений замирает вообще весь, не моргает даже, глядя Антону, по ощущениям, в самую душу. Ничего ты там не найдешь, хочется Антону сказать, кроме еще большего количества неуместных вопросов, тупых шуток и цитат из мемов. Но он не говорит — только смотрит в ответ. А когда писк затихает, Арсений неожиданно улыбается.
— Я не умираю, Антон. Честное слово.
Он звучит в этот момент невероятно тепло, так что Антона почти отпускает душащий стыд; а потом встает и сам достает тарелку, ставит ее перед Антоном.
— Вот и хорошо, — Антону хочется спрятаться куда-нибудь: умиление в чужом взгляде снова заставляет краснеть, но уже иначе. — И ты не пришелец какой-нибудь? — сгорел сарай, гори и хата.
— И я не пришелец, — с усмешкой отвечает Арсений. — И не андроид или, типа, захвативший чужое тело космический вирус.
— Звучит как то, что сказал бы захвативший чужое тело космический вирус, — Антон бубнит, откусывая от бутерброда.
Антон Арсения в этот момент не видит, поэтому упускает момент, когда Арсений к нему наклоняется и протягивает руку, чтобы зарыться ею в Антоновы волосы. Подняв глаза, он натыкается на Арсово хитро улыбающееся лицо — невероятно близко. Так и застывает с непрожеванным куском во рту и глупо моргает.
— Тебе все равно никто не поверит, — полушепотом тянет Арсений и ерошит Антоновы отросшие кудри, а после дергает его за ухо.
И как ни в чем не бывало садится назад.
Если до этого момента Антон почти ничего об Арсении не знал, но думал, что догадывается, то теперь он чувствует, что совсем не понимает, что творится у этого чудика в его чудной голове. Но, может, оно и не надо. Арсений улыбается, открыто смеется, проказничает и остается с Антоном на кухне до глубокого вечера. Знакомится с его соседями, расспрашивает про коллекцию магнитов и рандомных наклеек на холодильнике; чуть ли не впервые ведет себя как обыкновенный живой человек — пусть и ужасно далекий.
Арсений просто рядом. И он все еще ничего про себя не рассказывает, но, кажется, Антону достаточно.
``
Антон и сам не замечает, как они постепенно приклеиваются друг к другу. И он уверен, что это не только по его инициативе.
Арсений любит ходить пешком, даже в такую погоду. Говорит, что хочет исследовать город. Антон не особо догоняет, что тут можно исследовать: типичный мегаполис с высотками в центре, старинными домами вокруг и спальниками по краям, — но Арсений раз за разом подходит к нему после пар и говорит, что идет гулять. Это у него приглашения такие, быстро понимает Антон и каждый раз соглашается.
Еще Арсений любит смотреть кино, причем он из тех, кто не одобряет болтовню во время просмотра. Раз за разом приходя к Антону в квартиру на выходных, он прилипает к экрану монитора, что бы там ни показывали, и не издает ни звука, кроме иногда учащающегося дыхания. Зато, когда фильм заканчивается, его, бывает, часами не удается заткнуть — не то чтобы Антон пытался. Он сидит и слушает, подмечая, что те моменты, на которых Арсений пыхтел, тот вспоминает с особым восторгом.
Когда они не проходят весь город вдоль и поперек и ничего не смотрят, Антон иногда усаживает Арсения за свою плойку. С умилением наблюдает, как тот бьется над управлением, стараясь не подавать виду, что ему тяжело — ненавидит проигрывать. Или они сидят у Антонова соседа и слушают его музыку. Или просто обсуждают что-то на прокуренной кухне, пока Антон пытается придумать шестьсот рецептов куриных бедер с истекающим сроком годности.
Короче, ничего необычного. Кроме Арсения, разумеется; и Антону рядом с ним становится все дурней.
Сам Антон, по своему собственному мнению, человек обыкновенный. В нем, вроде бы, нет выразительно отторгающих черт, но и ничего выдающегося, кроме, может быть, роста. Антон не затворник, но и далеко не душа компании; не урод, но и не красавец; не совсем бестолковый, но и не отличается умом и сообразительностью. Обо всем этом думая как о данности, Антон не обижается, когда люди не проявляют к нему особого интереса — ведь не за что.
Поэтому когда Андрей говорит, что Арсений никого, кроме Антона, как будто человеком не воспринимает, Антон теряется.
— В смысле?
— В прямом, — Андрей хмуро провожает взглядом каплю, ползущую по оконному стеклу. — Я у него конспекты хотел попросить, ну, он же как стенографист на всех занятиях. Подошел, поздоровался — так он на меня посмотрел, как на говно, и надел наушники.
Андрей Антону не то чтобы прям закадычный друг, но рвущийся смешок Антон все равно сдерживает изо всех сил. Из жалости.
— И с чего ты взял, что это я исключение, а не ты? Может, у него к тебе личное. Ты, блин, Геннадием его назвал.
— Во-первых, отличное имя, — огрызается Андрей. — Во-вторых, я про него много похожего слышал, а не верил. Но он реально слова доброго тут никому, кроме тебя, не сказал.
— Да он и мне не то чтобы много добрых слов говорит, — бубнит Антон, начиная чувствовать себя неловко.
— Окей, перефразирую. Он, кроме тебя, вообще ни с кем не разговаривает и ни на кого не смотрит не как на челядь. Признавайся, это че за черная магия?
Антону странно: и вот так натыкаться на факт своей неожиданной исключительности, и что ему ее вменяют в претензию. Будто он лично настроил Арсения против остальных однокурсников. Будто это его ответственность — неволей иль волей вмандить Арсения в коллектив.
— Да нет никакой черной магии, — Антон слезает с подоконника, ежась от холода, неожиданно пробежавшего по спине. — Кофе его угостил.
Он уходит курить, хотя надо бы уже идти в аудиторию, потому что здание университета неожиданно становится невыносимо чужим. Будто сами почти вековые стены вдруг смотрят на него с осуждением; а может, и без него, но — смотрят. Антон к такому вниманию не привык, Антону оно нахуй не надо. У него стоят галочки напротив всех пунктов в списке характеристик обыкновенного парня девятнадцати лет: средне учится, средне по этому поводу загоняется, средне выглядит, средне себя ведет. Так с чего вдруг?
Арсения рядом нет, зонта у Антона отродясь не водится, так что приходится натянуть капюшон. Почти конец октября, а дожди и не думают прекращаться — как бы город не затопило нахрен.
Зажигалка опять выебывается. Прощелкав ей добрых пару минут, Антон сдается; устало поднимает лицо дождю прямо с сигаретой, зажатой в зубах, и всматривается в тучи, клубящиеся пыльной серостью. Неожиданно становится страшно, совсем по-детски: что, если дождь никогда не кончится, и со временем люди забудут, какого цвета должно быть небо? Через семьдесят лет Антон уже безумным беззубым стариком будет пытаться доказать правнукам, что на самом деле оно голубое, а они будут звать родителей, потому что дедушка опять бредит.
Глупости все, конечно же. Как минимум с тем, сколько Антон курит, его шансы дожить до таких лет невелики.
— Ты же знаешь, что Никитина из-за опозданий бесится, — раздается совсем рядом.
И сразу после серость неба от Антона закрывает серый купол зонта.
— Ага. Проще не идти уже, — Антон еще раз щелкает зажигалкой — работает.
— Ага, — Арсений отзывается безразлично, но Антон чувствует на себе его цепкий обеспокоенный взгляд.
Не поворачивается и не говорит ничего. У него дело. Он курит.
Так в тишине и стоят; нетипично: Антон привык рядом с Арсением восполнять чужую молчаливость комментированием всего, что происходит вокруг. Чем ближе к своему концу сигарета, тем острее встает вопрос: дальше-то что? Гавкаться с Никитиной никакого желания. Стоять тут, что ли, все полтора часа?
— Кофе будешь?
Антон думает, что ему послышалось.
— А?
— Кофе, говорю, — терпеливо повторяет Арсений.
— А, — Антон все еще подтормаживает. — Конечно, пошли.
По дороге они то и дело соприкасаются локтями.
``
— Мне на тебя жалуются.
Как-то так вышло, что на занятия они не вернулись.
— Это из-за чего?
Как-то так вышло, что поехали к Антону домой.
— Говорят, ты как мудак себя ведешь.
Как-то так вышло, что захватили четыре литровки пива.
— Пиздят.
Ну вот такое неожиданное стечение обстоятельств. Что уж теперь?
— Да не, мне-то все равно, — Антон смешливо фыркает, потягиваясь. Он сидит на полу, спиной облокотившись на свою кровать. — С наушниками вообще угар, я оценил.
От Арсения, лежащего поперек матраса, слышится тяжелый вздох. Антон мог бы укусить его за острую коленку, если бы захотел — ноги свисают совсем рядом.
— Да ну я не специально же, — звучит Арсений устало и жалобно. — Мне просто… непросто.
— Что именно? — Антон оборачивается насколько позволяет ноющее от усталости тело.
С опьянением накатило желание быть неподвижной жижей.
— Учеба. Однокурсники. Вся вот эта студенческая жизнь. Я отвык.
— Всего за год?
Арсений усмехается.
— Это был год за двадцать.
— Нихрена себе, — пересилив себя, Антон перебирается на кровать, ложится рядом с Арсением на бок. — Что у тебя такого произошло? Да я помню, — одергивает себя, как только Арсений поджимает губы. — Вопрос риторический. Но со мной же тебе нормально?
Он внутренне замирает, пока ждет ответа. Антону впервые так невыносимо хочется узнать, что о нем кто-то думает, лет, наверно, с тринадцати.
— Ты — другое, — отвечает Арсений, пожимая плечами, будто это что-то само собой разумеющееся.
— Да, вроде, обычный пацан.
Безразличие Антонова тона — наигранное; и либо он хреновый актер, либо Арсений слишком проницательный — он резко поворачивает голову, и от возмущения у него смешно вздуваются ноздри.
— Нихрена, — говорит твердо. Антон непонимающе поднимает брови. — Хуйню не неси. Обычный он.
Арсений выглядит так, будто за Антонову необыкновенность готов драться на пластиковых ножах, даже если с самим Антоном; так что Антон на всякий случай кивает.
— Ты не понимаешь, что в тебе есть… такого, — Арсений добавляет с горечью.
У него сдвигаются брови и глаза становятся как будто на мокром месте.
— Не понимаю, — осторожно говорит Антон.
Арсений цокает, скользит взглядом от Антоновых глаз куда-то ниже, задерживается, по ощущениям, в районе воротника футболки. Антон вспоминает, что там не отстиравшееся жирное пятно.
— И я не понимаю, — Арсений почти что шепчет.
Потом — резко садится, так же резко встает. Уходит на балкон — он в Антоновой комнате — и закуривает. Антон наблюдает за его фигурой через стекло и пожелтевшую хозяйскую занавеску и думает: он и не знал, что Арсений курит.
``
С этого момента все становится… странно.
Не плохо, нет, не то что они перестают общаться. На самом деле Антону сложно толком объяснить, что именно изменилось: Арсений, кажется, ведет себя совершенно нормально — по его меркам, — но от него… тревожно. Неспокойствие витает в воздухе, проникает в кровь через обгрызенные заусенцы и по венам несется к сердцу; в затылке зудит ощущение, что что-то едва заметно, но глобально не так.
Арсений стал ближе общаться с одногруппниками — или, скорее, начал хоть как-то с ними общаться, — так это ведь хорошо. Антон только рад, пусть это всего лишь приветствия и кивки. Арсений начал иногда прогуливать пары — тоже хорошо, неадекватно второкурснику иметь идеальную посещаемость, тут кто угодно на людей кидаться начнет. Арсений купил пару смешных футболок и перестал выглядеть как призрак советского академика в теле двадцатилетки. Футболки реально классные, Антону нравятся, никаких претензий.
Арсений… не избегает Антона, нет. Арсений Антона не прогоняет. Арсений не отгораживается. И они проводят вместе столько же времени, если не больше, но Арсения все равно как будто становится меньше.
Меньше его шуток, меньше коротких касаний, меньше внимания в том, как он слушает. Меньше — Арсения; то ли в их общении с Антоном, то ли в нем самом. Антон не понимает, в чем дело, но и спросить не может, потому что в голове ничего конкретного, и от этого только хуже.
А тем временем к середине подползает ноябрь, и дожди становятся мерзкими, холодными, временами идут вперемешку с тем, что пытается себя выдать за первый снег. Даже не думают прекращаться.
— Еще немного, и это будет вторая Венеция, — Антон зябко ежится, глядя в окно аудитории.
Серость снаружи настолько привычна, что иногда кажется, будто Антон не проходил на занятия уже два с половиной месяца, а всего лишь задремал на той самой первой паре первого сентября и проснулся тут же.
— Или Китеж, — едва слышно хмыкает Арсений, сидящий на ряд впереди.
Антон натягивает капюшон толстовки до самого носа, мысленно вздрогнув от мысли, что такими темпами город реально уйдет под воду; только никакое это не чудо, а злая шутка природы. Вот вам циклон, людишки, да такой, что никак не рассосется, но это как будто на день рождения.
Звать Арсения к себе хочется, но кажется, что Арсению больше не надо, так что Антон делает это все реже. Теперь вечерами он один сидит в комнате своего соседа, который курьер-музыкант, и, растянувшись на постеленном прямо на полу матрасе, слушает обрывки его треков, доносящиеся из фиговых наушников. В углу стоит литровая бутылка из-под «Липтона» с прожженной сбоку дырой, в комнате устоявшийся запах горелого, у соседа сухие осветленные волосы с отросшими корнями и домашняя футболка с кислотным принтом.
Тревога из-за Арсения за собой тянет все остальные, до этого незаметные за ярким чувством интереса к такому необычному человеку. И, что уж там, гордости за то, что он отчего-то выбрал Антона. А теперь Антон пытается вспомнить, как докатился до жизни такой.
Кажется, что еще на первом курсе у него были силы — или хотя бы желание — выбираться на пьянки, концерты, да и просто — куда-то, что не квартира, супермаркет и здание универа. Кажется, учеба, хоть и непонятно к чему вела, не вызывала отвращения вплоть до желания отчислиться от одной мысли, что придется тратить на нее еще два с половиной года. Кажется, чувство вины перед родителями, полностью содержащими дите, укатившее из родных ебеней, пусть и легонько кусалось, но не висело камнем на шее.
Иногда Антон фантазирует о том, как на его резюме, пустое, кроме пары месяцев подработки официантом, внезапно прилетит какое-то невероятное предложение, благодаря которому можно будет с чистой совестью забрать документы и гордо заявить родителям, что Антон дальше как-нибудь сам. Но вселенная не спешит расщедриться на чудеса.
Антон с кряхтением встает с матраса, похлопывает соседа по плечу, привлекая к себе внимание.
— Я в круглосуточный. Взять тебе что-нибудь?
— Бля, — сосед морщится, — я на нуле.
— Да с зарплаты скинешь.
Сосед благодарно улыбается и просит захватить баночку энергетика. Вообще, самому Антону в круглосуточном ничего не надо, но ему нужен повод выйти на улицу — стены начинают душить.
Провидения хватает на то, чтобы в умном радио в музыкальном приложении включилась песня про дождь; Антона такие знаки свыше не впечатляют, но песню он не переключает — хорошая. Антон помнит, как родители крутили альбом по кругу в их старой машине; становится еще каплю тоскливее от этих воспоминаний.
А еще ему пора бы обзавестись зонтом. За три минуты трусцы до магазина Антон вымокает до нитки.
Помимо энергетика соседу Антон берет пачку сигарет — никогда не лишние — и батончик с кассы, тоже любимый с детства. Такие у него неромантичные приступы ностальгии: русская попса из нулевых-начала десятых и шоколадка за баснословные деньги. Он немного задерживается под навесом, смотрит, как мокнет освещенный пятнами пустующий двор; собирается уже сойти с места — как замечает единственную фигуру у светофора через дорогу. И хотя куча народу ходит в серых плащах с зонтами, Антон почему-то абсолютно уверен в том, кого именно видит на той стороне.
А вот почему сворачивает и вместо того, чтобы идти домой, бежит фигуре навстречу, Антон понятия не имеет. Или почему вместо приветствия выпаливает Арсению в лицо:
— Там в разгаре работа над новым треком.
Арсений легонько улыбается.
— Твоим?
— Очень смешно, — Антон фыркает облегченно, потому что от Арсения больше нет смутного ощущения нетаковости, которое уже разъело Антону мозг.
Он ныряет под чужой зонт, подбородком почти ударяя Арсения по носу.
— А я не шучу. У тебя бы получилось, мне кажется.
— Да я как-то, — Антон смущенно отводит взгляд. — Ну…
— Я не настаиваю. Просто… надо же, чтобы хоть что-то в жизни было для души?
Антона, когда они встречаются взглядами, прошивает тревогой. Мысли он, что ли, читает?
Но прежде, чем Антон успевает что-то сказать, Арсений говорит первым:
— А я отчисляюсь.
Антон так и замирает с открытым ртом и выдает только:
— О.
Арсений смотрит ему в глаза.
— О, — повторяет, кивнув.
— Можно тебя поздравить?
— Наверное. Скучать не будешь?
— Так говоришь, как будто я тебя больше вообще никогда не увижу. Погоди, — Антон широко улыбается, задавливая в себе зарождающуюся обиду на то, что узнает он об этом только сейчас. — Ты все-таки умираешь?
Или, скорее, обиду на то, что Антон понятия не имеет, ни почему Арсений принял это решение, ни почему поступил сюда изначально. И почему он уходил в академ. И откуда он. Кто его родители, где он живет, чего вообще он хочет от жизни, и какое в ней место уготовано для смешного лопоухого Антона, который слишком быстро привязывается.
— Да ты заебал, — Арсений улыбается тоже, выглядит заметно спокойнее и толкает Антона в плечо. — Никто не умирает. Но, — он тут же мрачнеет, — когда мы снова увидимся, я понятия не имею.
— Важные шпионские дела?
— То есть, я либо умирающий, либо шпион.
— У меня нет других вариантов.
Они оба замолкают, оба неловко улыбаются, пытаясь уместиться под зонтом, пока вокруг продолжает хлестать холодный ливень. Странная сцена — мелькает у Антона в голове. Как будто требующая от него каких-то определенных действий, но он не понимает, каких.
— Ты про трек зачем сказал? — нарушает молчание Арсений.
— Домой тебя хотел позвать. Наверное. Ты пойдешь?
— Если трек твой, то пойду, — Арсений легонько вздергивает подбородок и оказывается ближе.
— Ну, хочешь, я сыграю опенинг «Евангелиона» на игрушечном синтезаторе?
Чужой смешок Антон чувствует на губах и тогда наконец понимает, чего от него хотят.
У Арсения губы холодные — сразу появляется вопрос, сколько он тут простоял, — его ладонь в неуверенности ложится на Антоново плечо, и он замирает; в поцелуе Антон чувствует, как Арсений то едва заметно покачивается навстречу, то прочь. Как будто не может решить.
А когда все-таки решает, то не в Антонову пользу.
Все происходит так быстро, что Антон даже не успевает обидеться или разочароваться; он только неловко отводит взгляд.
— Я… походу все не так понял. Сорян.
— Все ты правильно понял, — Антону едва удается разобрать, потому что Арсений говорит это, уткнувшись в него лицом.
Каким-то образом это хуже, чем если бы Арсений Антону врезал.
Он долго стоит вот так и подрагивает то ли от холода, то ли… Антон предпочитает не думать. Осторожно гладит чужую спину одной рукой, медленно замерзая у светофора, переключившегося уже раз пять. Когда Арсений отстраняется, он прячет глаза, и Антон не допытывается.
— Мне надо идти, — голос ровный. — Проводить тебя? Так льет…
— Да пробегусь, тут двести метров всего, — а вот собственный почему-то дрожит. — Увидимся?
Арсений все-таки поднимает на него лицо. Глаза сухие, а улыбка кривая, ломаная. Антон не выдерживает:
— Арсений, все хорошо?
Собственные чувства отходят на второй план — это, видимо, какой-то особенный эффект Арсения: рядом с ним Антон задвигает на второй план самого себя, лишь бы Арсению было побольше места.
— Хороший ты, — Арсений щурится, улыбается светлее, но все еще ни разу не весело. — Походу, в этом и весь секрет.
Он не дожидается реакции, уходит в противоположную сторону быстрым шагом, так ничего и не ответив ни на один Антонов вопрос. Стена серой воды проглатывает его фигурку, неожиданно кажущуюся намного меньше обычного.
У Антона в голове пустота, в которую помещаются только шум ливня и очередная песня в одном наушнике — хочется верить, что второй он убрал в карман, но Антон не помнит. Хочется домой, съесть шоколадку, покурить и отчислиться. Хочется сесть в лужу и долго смотреть в пустоту. Хочется сыграть на игрушечном синтезаторе опенинг «Евангелиона». Хочется, чтобы Арсений Антону врезал вместо вот этой херни.
А его жалобное лицо так и стоит перед глазами. Лежа в кровати, тысячу раз прокрутив их недопоцелуй в голове, Антон готов поклясться, что Арсений оттолкнул его нехотя. Он обещает себе завтра любыми способами вытряхнуть из Арсения ответы, даже если придется вломиться в архив или прочесать весь район с собаками; потому что нельзя человека вот так оставлять.
На следующее утро, когда Антон выходит покурить на балкон, рассвет медленно ползет на чистое небо. Он решает, что это определенно знак.