Первое, что он чувствует по пробуждении, это как в легкие волной врывается кислород.

Арсений моментально закашливается до такой степени, что на глазах выступают слезы, переворачивается на бок, а после и на живот, приподнимается на дрожащих руках, стараясь выровнять зашедшееся дыхание. Когда темнота спальни перестает ожогом расплываться перед глазами и унимается стук сердца о ребра, звоном отдающий в ушах, Арсений обессиленно падает лицом в подушку.

Каждый раз — как выныривать из воды. Реальность окружающей действительности обрушивается на все органы чувств; душу выбрасывает обратно в тело будто рыбу на камни. Неприятно — это мягко сказано. Но длится недолго.

Да и Арсений уже привык.

Когда хватает сил наконец дотянуться до тумбочки, первым делом Арсений пьет. Осушает стакан в два глотка, обливается, но ему становится легче. Отдышавшись, он тянется к телефону: еще и трех часов ночи нет.

А с утра на работу. А сна ни в одном глазу.

Арсений кладет телефон обратно — хотя самую малость хочет его швырнуть — и ложится на спину, раскинув руки. Заново привыкает к физической оболочке, пока пялится в потолок; его не видно, и можно прикинуться, будто и нет вовсе, а в гляделки Арсений играет с черной дырой, образовавшейся прямо у него в спальне.

«Здравствуйте, извините, я, наверное, где-то не там свернула, теперь не знаю, куда податься. Можно у вас тут посидеть?»

«Я тоже, дорогая. Оставайся, конечно».

Арсений хрипло посмеивается. Нет еще и трех часов ночи, и, пока приходит в себя, своим мыслям он не хозяин.

Он закрывает глаза.

Окно открыто, и в комнату проникают звуки ночного города: это шепот ветра в листве и редко проскальзывающие где-то неподалеку автомобили. В самой квартире тихо, только шторы шуршат, если прислушаться. Арсений вспоминает: он лежит в одних пижамных штанах, куда-то в угол полуторной кровати отпинав одеяло, у него отросли волосы и щетина, побаливает колено, которым позавчера ударился в душе. Футболку он оставил на стуле, в холодильнике шаром покати, в прихожей бардак, в душе — и того хуже.

Последнее Арсений, впрочем, и не забывал.

``

— Так, ну че, с расписанием ознакомились? Нареканий нет? — Стас окидывает помещение пытливым взглядом.

— А жить-то когда? — мрачно вздыхает Димка.

— Видишь, в среду окно в два часа? Это на жизнь, — смеется Сережа.

— У вас, че, — подхватывает Шаст, — окна есть?

— Отставить упаднические настроения, — Стас усмехается. — Месяц до отпуска, поднажмем. Вон, Арс не ноет. Ты же не ноешь, Арс?

Арсений поднимает расфокусированный взгляд с пола, неуверенно качает головой.

— Вот только не надо сравнивать, — по Димке видно, что у него настроение еще побузить, но он отказывает себе в удовольствии — встает и уходит на перекур.

Немного подумав, к нему присоединяется Шаст; только замирает ненадолго в дверном проеме, и они с Арсением встречаются взглядами. Антонов кажется напряженным, встревоженным. Шастун, вроде, хочет что-то спросить — у него всегда такое выражение лица становится: чуть прищуренные глаза, приоткрытые губы, сведенные брови, — но, может, в присутствии остальных не решается.

А может, Арсений знает его не так хорошо, как думает. Да не, бред.

Следом за ним уходит и Стас; Арсений, оставшись с одним Сережей, откидывается на кресле, прикрывая глаза. Он так и не уснул сегодня, и тело ощущается тонной перьев из детской загадки: мало того, что тяжелое, еще и, кажется, вот-вот рассыпется по полу.

— Арс, — зовут с дивана. — Че-т ты дохлый какой-то. Нормально все?

Арсений косится на Сережу, сурово глядящего из-под толстых бровей. Яркая толстовка, правда, не вписывается в образ.

— Плохо спал, — отзывается, выдавливая улыбку.

Получается, судя по тому, как Серега недоверчиво хмыкает, так себе — ну, Арсений и не старался. Не перед кем. Он, к тому же, не врет: спал и правда паршиво, если его ночные путешествия вообще можно считать за сон. Арсений так и не понял, как это работает.

— Давай, это, не откинься мне тут. Ты нам еще нужен.

Сережа смешной, когда искренне беспокоится.

— Что, настолько херово выгляжу? — получается жалобно.

— Ага.

Арсений шумно выдыхает, отворачиваясь.

— Если че-то надо, ты знаешь, ну, — Сережа продолжает. — Не молчи, в общем. Все ж видят, что хуевит тебя.

— Прям все?

— Прям все. Ко мне Стас вчера подходил, спрашивал, не запил ли ты случайно.

Арсений присвистывает.

— Скажи ему, чтоб в Твиттере поменьше сидел.

— Я-то скажу, а тебя все равно хуевит.

Нет, ну если он ни в какую не дает перевести все в шутку, значит, дело реально дрянь. Значит, надо собрать себя в кучу и улыбнуться хоть капельку правдоподобнее.

— Нормально, Серег. Жить буду.

— Смотри мне, — не верит.

Но отстает.

А Арсений, если бы даже хотел, понятия не имеет, что Сереге рассказывать.

Прикинь, короче, я уже пару месяцев… нет, дольше. С апреля, точно, с апреля, помнишь, когда Шаст проболтался, что у него Женя какая-то появилась? Вот тогда началось. Я-то думал, у меня отболело, а тогда… То есть, я с Кузнецовой смирился уже, это было хорошо даже, что она есть, такой знак «стоп», понимаешь, «занято», и можно было самого себя в него мордой тыкать, тебе, мол, туда нельзя. А потом они разбежались, и я… Не знаю, наверное, понадеялся? Ничего не делал, но ждал, может… Может быть, что-то будет. Блять, Серег, я, помнишь, на семилетии мы с ним курить ушли? Сука, я смотрел на него и смотрел. Вот просто… да я знаю, что ты не хочешь об этом слушать, там и слушать не о чем, ничего не было. Но я думал, ну, может быть. Мне даже казалось, он тоже… не суть.

Короче, когда я узнал, что у него там новый кто-то, меня просто заново в это во все окунуло, как будто не было всех этих лет, понимаешь? Тупо заново. Вот я опять сижу и кручу в голове до бесконечности: а могло бы у нас что-то как-то, если бы не вот это все. Я пьяный был еще, лежал и думал: если бы не вот это все, я бы обязательно, я бы… Я думал, вот бы мне один миллипиздрический шанс. Я бы не проебал. Хоть денек бы пожить такую жизнь, где у нас, сука, есть шанс на какое-то будущее.

И я не знаю, как, что, Серег, я реально не знаю. Но, типа. Сбылось.

— Ну чего, боевой дух на месте? — опять раздается голос Стаса, вытаскивая из дремотного омута.

— Прогуливает, — ворчит Сережа.

— А вот с ним или без него, съемки никто не отменял. Подъем!

— Цезарь в кепке, блять, — внезапно слышится совсем близко — голосом Шаста.

Арсений открывает глаза.

Антон действительно рядом; точно, он же кинул сюда рюкзак, за ним и пришел. Не за тем, чтобы над тобой постоять, Арсений, и душу потрошить внимательным взглядом, ты дурак, что ли? Вот только именно это Антон и делает: рюкзак забрал и теперь стоит. Смотрит.

Волосы у него смешно отрастают, это укладывать каждый раз — сущий ад, Арсений уверен. Трехдневная щетина. Губы опять искусанные — подарите, блин, мальчику гигиеничку, больно смотреть. Арсений каждую деталь подмечает на автомате: корочка в углу глаза, сгрызенный заусенец, кисловатый запах пота, — и мысленно орет Антону в лицо: «ну что я, сука, в тебе нашел?!»

— Арсен, нормально? Помощь нужна? — Антон протягивает руку, ухмыляется.

Бережет Арсово самолюбие, потому делает все будто бы в шутку, но видно, видно же — беспокоится. Предлагает, но не навязывает; все понимает, но ни слова не говорит. Хороший он.

Сука.

— Да что ж вы меня хороните раньше времени, — Арсений кряхтит, и слава богу, что голос не слушается, а то бы он сейчас натурально рявкнул. — Я всех вас переживу.

Он встает, силясь не покачнуться, делает уверенное выражение лица. От Сережи слышит усталый выдох, от Стаса — скомканную похвалу, но не обращает никакого внимания, прикованный взглядом к Антону. Антон устало вздыхает, отворачиваясь; от его тихого «как скажешь» мгновенно хочется забиться в угол.

``

Серег, ты бы знал, как я охуел в первый раз.

В салоне автомобиля темно и душно.

Надо ехать домой; Димка не просто так возникал, расписание и правда бешеное, дорога каждая секунда, которую можно потратить на сон. Арсению даже недалеко до его квартиры, он даже сможет объехать кольца, стоящие намертво, специально такую снял. Все это зная, все равно — Арсений сидит в машине, невидящим взглядом глядит сквозь лобовое в полутемное жерло подземного паркинга.

Как во сне, знаешь, ты просто оказываешься сразу в гуще событий, без контекста, без предыстории. Вот и я. Открыл глаза: какая-то аудитория, в самом разгаре пара по бог знает какому предмету. Только это не ощущалось как сон. Вообще. Просто только что я был одним человеком, и вдруг — другой, и мне двадцать, и я хожу в какой-то университет в каком-то неизвестном городе, не уверен, существует ли он вообще. И я сижу, пытаюсь осознать, что происходит. И тут открывается дверь и заходит он.

Внезапный стук над ухом.

— Прием!

Арсений дергается, резко поворачивает голову.

— Ты чего? — голос Антона, нагнувшегося к окну, доносится глухо, а на лице у него опять беспокойство. — Спишь?

Арсений выдыхает. Моргает пару раз, пытаясь разогнать пелену, не догадывается опустить стекло и просто открывает дверь.

— Завис что-то, — прокашливается. — А ты чего тут?

— А я машину не взял сегодня, — Антон выпрямляется, разминает шею. — Такси заказывать это пиздец, просто косарь на то, чтобы два часа тащиться через все пробки. Подбросишь?

Арсению надо домой. Ему завтра опять с утра пораньше на какие-то съемки, ему надо поспать; он не помнит, когда в последний раз просто спал, а не жил всю ночь чью-то чужую жизнь. Только вот когда в последний раз Шастуну отказывал — это Арсений помнит. И дело кончилось именно тем болотом, в котором он в итоге увяз.

— Садись, конечно.

— Огонь.

Антон залезает на пассажирское, бросает рюкзак в ноги, пристегивает ремень. Все это — раньше, чем Арсений успевает вдуплить, в какой тупик он себя загнал.

— Адрес?

— Все тот же.

Арсений кивает и наконец-то заводит мотор.

До квартиры Антона надо делать такой крюк, что пальцем у виска покрутила бы даже бешеная собака. Зато он сидит совсем рядом, сонно глядит в окно, спрашивает, можно ли подуть свою дудку, не догадываясь будто, что ему можно вообще все. И дорога стелется впереди, а мимо летит ночной город; и духота салона пропитывается Шастуном за считаные минуты; и можно фантазировать, останавливаясь на светофорах, как на Арсово колено ложится чужая рука.

Нет, последнее все же не стоит. Дофантазировался уже.

— Шаст.

— М?

Ну и че? Че ты хотел сказать?

— Ты мне снился.

Антон усмехается.

— И что я делал?

— Жил в лесу, — пальцы против воли сильнее сжимают руль, — тусил с волками. Работал эйчаром и барменом.

— Одновременно?

— В универ еще ходил.

— Еба, какая многозадачность. Мне б такую в реальности, — он смеется, откидываясь на спинку кресла.

Арсений улыбается, потому что не может не — у Антона эмоции заразительные.

Не говорит, что Антон-студент неловко поцеловал Арсения под дождем. Не говорит, что с Антоном-эйчарником они потрахались в первый же день знакомства; а потом еще раз — просто потому что Арсений не удержался. Не говорит, что жил в лесу вместе с Антоном, который тусил с волками. Тем более ничего не говорит про Антона-бармена.

Да и что тут, опять же, сказать?

Знаешь, я за последние несколько месяцев четыре раза в тебя влюблялся.

И мимо летит ночной город, дорога стелется впереди, а молчание между ними — как потемневшее пятно на полу. Его уже даже не пытаются вывести, накрыли ковриком, отшучиваются перед гостями; но оно ведь все еще там, расползается постепенно и вширь, и вглубь. А появилось оно в тот раз, когда сил больше не было сдерживаться, и Арсений, стоило кончиться съемке, буквально затолкал Антона в какую-то подсобку, смотрел ошалевше, хотел, вроде, поговорить, да слов не нашлось, и в итоге — поцеловал.

И сам же потом сказал: знаешь, не стоило. Знаешь, иди, наверное, к своей девушке. Да переживем, тоже мне, трагедия. Не надо оно ни мне, ни тебе.

— Знаешь, как говорят? Спите с теми, кто снится, — слышится от Антона, и Арсений чуть не пропускает поворот.

Сейчас бы с любимым въебаться в автобусную остановку, вот это романтика.

— И что это должно означать? — Арсений и сам не ожидает, как холодно звучит собственный голос.

— Ничего, — отвечают спокойно. Арсений ловит чужой отстраненно-наблюдающий взгляд. — Вон там, у перехода высади.

Арсений мог бы сказать, что отсюда Антону еще минут десять пешком; но он не говорит — он останавливается, стараясь не пересекаться с Антоном взглядами.

Я проснулся когда в первый раз, сколько, три месяца там прожив? В реальности прошло часов шесть, и я сидел и осознавал просто, что это три месяца, от которых не получается отмахнуться. Это, блять, был не сон. Я не знаю, что это было.

— Арс, давай это, — звучит сбоку, — в себя приходи. Не время.

«Нихуя себе, — хочется рявкнуть в ответ, — мне теперь личностный кризис с рабочим графиком согласовывать?»

Но Антон уже захлопывает дверь и уходит. И как бы ни хотелось выкинуть что-нибудь эдакое: посигналить ему, например, или вылезти и швырнуть что-нибудь в удаляющийся затылок, — лишь бы обратить на себя внимание, Арсению надо домой.

``

Короче, когда это во второй раз произошло, я подумал, надо брать быка за рога. Там снова был Шастун, блять, естественно, не знаю, это мое подсознание надо мной издевается или сама мультивселенная, но нас снова столкнуло. И ему, слава богу, было не девятнадцать. И я подумал, может, если с ним просто потрахаться, то, ну, пройдет. Типа, может, нет никакой драмы, просто незакрытый гештальт.

Дальше рассказывать даже воображаемому Сереге уже неловко.

Болезненная реалистичность той ночи ударила с двух сторон. Во-первых, другой Антон был слишком живым, чтобы эмоционально не инвестироваться. Во-вторых, по этой же причине в голове стоял крик: не тот!

Этим осознанием с каждым разом прилетало сильнее: все другие Антоны были одновременно «слишком» и «недостаточно» — ну, Антонами.

Арсений залпом проглатывает остатки коктейля — это «Джем», может себе позволить, не переходя границ. Подумаешь, будет чуточку более бешеным. Аудитории такое заходит.

И Шастуну заходит. По крайней мере, пока они оба на сцене, Антон смеется, и у Арсения получается отпустить то тягучее, что засело в груди. Арсений любит свою работу за возможность прятаться у всех на виду. Это я вот так на него смотрю, чтобы фанаткам было о чем покричать в Твиттере, или потому что только здесь оно сработает как оправдание? Догадайтесь.

Правда, когда выключаются камеры и расходятся зрители, приходится снова столкнуться с Шастуном, который молчаливый, высушенный, уставший; и который — тот самый, который нужен. И с которым непонятно что делать вообще.

Арсений, обычно легко переключавшийся с преувеличенно-честного в рамках сцены на правдоподобное отрицание вне ее, сейчас, уже в гримерке — не может перестать на Антона смотреть. Смотрит и думает: мы целовались. Мы спали. Мы прожили вместе, в одном доме вдали от цивилизации несколько недель, если не месяцев. Мы говорили — смешно — о нас.

И все это что-то в Арсении перестроило, если не сказать, что сломало; а еще — ничего из этого не было.

Ну, для Антона точно. Для этого. Того, который парит свою дудку, завалившись на диван и раскинув свои длиннющие ноги, пока что-то активно печатает в телефоне. Арсения жалит мимолетная мысль: «с Женей, наверное». Антон улыбается в экран так, как улыбаются, когда не могут сдержаться — такие улыбки видишь иногда у пассажиров в метро или прохожих, замерших у пешеходного перехода. «Точно с Женей», — добивает себя Арсений.

И он ведь не видел ее ни разу, и она не виновата ничуть в том, что Антон свои романтические похождения с Арсением не согласовал; но ее все равно хочется как в шестом классе рисовать в виде дьяволицы на полях тонкой тетрадки в клетку. Арсений немного мудак — и немного тут только потому, что ему хватает осознанности это признать, — но как же хочется скинуть на эту Женю ответственность за собственную неспособность в адекватную коммуникацию. Можно же было сказать: между нами ничего нет, мы друг другу ничего не должны, но я себя просто ужасно чувствую из-за того, что ты с кем-то встречаешься. Можно же было сказать: пожалуйста, дай мне возможность со всем разобраться внутри себя, не двигайся дальше, не забывай, не отпускай меня, ну пожалуйста.

Даже тогда — сколько? лет пять назад? — можно было сказать: я пока что не понимаю, что именно чувствую и насколько оно серьезно, я не готов ни взять на себя ответственность, ни отказаться от тебя окончательно, но знай, что это не наваждение, не секундный порыв, это важно, я просто пока не знаю, как с этим работать.

Антон бы понял. Антон ведь такой весь из себя понимающий; Антон, сука, хороший. Конфликт заключается в том, что Арсения доброта и понимание пугают пуще занесенного кулака.

Арсений все смотрит и смотрит и думает: а как бы Антон среагировал, если б узнал, что Арсений с ним делал без его ведома? Вообще, как работает согласие, когда речь идет о путешествиях по параллельным вселенным или даже о чересчур осознанных снах? Надо ли спрашивать разрешения человека, чтобы что-то сделать с его альтернативной версией? Или чтобы на него подрочить? Какие вообще ты имеешь права на внедрение чьего-то чужого образа в свое подсознание?

Это Арсения уже куда-то не туда понесло.

— Слу-ушай, — Антону Арсовы метания по боку, Антон начинает записывать голосовое, — давай, наверное, на неделе пересечемся? Выкрою для тебя вечерок. Сходим… куда мы там собирались? Решай, короче, я весь твой.

У него под конец еще и интонация такая, сука, игривая, что Арсений моментально становится соленым, как закуска к пиву.

— Окно нашлось? — он спрашивает, когда Антон опускает телефон.

— А? — сука. Смотрит так, как будто вообще забыл, что Арсений все еще здесь. Сука. — Ага. Ты как, получше?

И при этом, сука, волнуется.

— Наверное, — Арсений пожимает плечами, отводит взгляд.

Физически, может быть, и получше: он выспался и отлично выступил, — а в душе насрано. Еще и бежать от этого некуда — Арсений ведь обещал.

Он попробует.

— Так и куда ты намылился? — Арсений спрашивает, и дыхание замирает заранее, хотя ничего еще не произошло.

Он всего-то пытается напроситься пойти неизвестно куда вместе с Антоном и его новой… да хер знает, как ее называть.

— Без понятия, — Антон улыбается. — Меня все Женя куда-то пытается затащить, я не вдавался, — Антон, который ненавидит, когда его выцарапывают из зоны комфорта, говорит о том, как кто-то пытается куда-то его затащить, и улыбается. — Что-то типа концерта, но концерт это громко сказано, так, андеграундная техно-тусовка снимает на ночь какой-нибудь бар и играет там для своих. О! — у него смешно округляются глаза и губы, и подлетают брови. Ну, мультик, не хватает только лампочки над головой. — Это ж твоя тема? Хочешь с нами пойти?

У Арсения слова застревают в горле, и пальцы вцепляются в подлокотники. Да ну не может все быть настолько просто.

— А можно? — он сам удивляется, как голос совсем не дрожит.

— Ща спрошу.

И Антон действительно начинает что-то печатать, а, дождавшись ответа, поднимает на Арсения довольное лицо.

— Можно.

Арсений сказал бы, что у него душа покидает тело; вот только он в курсе, как это на самом деле ощущается, и то, что происходит сейчас, это скорее душа у него внутри ебнулась в обморок, сняв с себя всякие полномочия. Осталась одна пустая физическая оболочка, действующая на автомате. Бип-боп.

— Напиши тогда, как будет понятно.

— Забились.

Антон вскоре уходит, и Арсению до самого собственного отъезда приходится прикладывать дополнительные усилия, чтобы не лыбиться во все тридцать два.

``

Заново учиться жить одной своей обыкновенной жизнью оказывается непросто. С учетом нюансов, к этим побегам Арсений привык; побеги — это вообще его: он бегает по утрам, бегает от фанатов, бегает от ответственности, от людей и решений, которые ставят под угрозу его покой. Даже из первых двух снов тире вселенных Арсений сбегал, как только все становилось слишком.

А теперь он как любой простой смертный заперт в потоке причинно-следственного.

И мало того, что во время каждого визита в уборную хочется рявкнуть в зеркало «хватит портить мне жизнь», так ситуация дополнительно усложняется наличием в ней еще как минимум одного человека, доступа к мыслям которого у Арсения нет. Вот, чем Антон руководствуется каждый раз, когда не осаживает Арсения с его шутками на грани дозволенного? Это он не остыл или, наоборот, отпустил настолько, чтобы спокойно поддерживать дружеский флирт? Почему он так на Арсения смотрит, будто знает о его душевных метаниях абсолютно все? Нахера он позвал Арсения куда-то сходить вместе со своей загадочной новой зазнобой, которую даже Шеминову отказывался показывать?

Он издевается? Он пытается что-то сказать? Он идиот?

Арсению хочется выть. В его голове уже многовато образов Шастуна — буквально, — которые никак друг с другом не состыковываются. У Арсения перегруз, передоз, перекос (перепоз).

А еще ему выходить через полчаса.

Что надеть. Нет, правда, что. В московской съемке Арсений полноценно живет уже больше года, а половина вещей так и осталась в Питере. Сам не знает, что его стопорит; впрочем, наверное, то же, что все предыдущие годы стопорило от переезда. Даже не страх, а какая-то подсознательная уверенность, что в какой-то момент все московское в его жизни закончится, так зачем к нему прикипать?

Ох, и насрано же у него в голове.

Собирается в итоге на автомате, соорудив что-то из серии «я Шастун, такой Шастун я» — вряд ли, конечно, его на этом мероприятии кто-то узнает, но береженого бог бережет. Садится в такси, отправляясь по адресу, который Антон скинул еще прошлым вечером. И тогда только чувствует, как его колотит внутри.

Предвкушение? Может быть. Скорее предчувствие. Что-то будет — Арсений уверен; что-то важное, а вот хорошее или плохое — сложно сказать.

На точке его не встречают, отправив инструкцию, как добраться до нужного места по пустынным дворам. Ну и правильно, а кем ты себя возомнил? Арсений поднимается по металлической лестнице, жалея, что давно бросил носить с собой сигареты — сейчас бы не помешало.

Внутри из света — только крутящиеся и болтающиеся из стороны в сторону цветные лампы; темнота по большей части прячет в себе очертания толпы и комнаты; битами сносит, стоит протянуть пацану у входа купюру в символические пятьсот рублей, получить свой бумажный браслетик на руку и шагнуть за шторку. Арсений неловко замирает, не понимая, как ему в этом хаосе искать не то что Антона — а хоть бы и место, куда можно приткнуться и отправить Антону координаты, чтоб искал Арсения сам.

Но Антон все равно находит. Широкая ладонь выныривает из темноты сбоку и сцапывает за локоть Арсения, неловко мнущегося у входа. Сперва дернувшись, Арсений оборачивается и видит знакомый силуэт на полголовы выше собственного, так что успокаивается, позволяя куда-то себя утащить. Оказывается, тащат его аж в соседнее помещение; тут значительно светлее и тише, а еще имеется бар. И с Антоном наконец-то можно по-человечески поздороваться.

— А мы не староваты для таких сборищ? — но кому оно надо.

Антон в ответ смешливо прищуривается.

— Ты — может быть.

Он расслабленный и веселый, похлопывает Арсения по спине, подталкивая к дальнему столику; а еще он близко. И Арсения так от этого клинит, что он под ноги, пока идет, совсем не глядит, чудом не устроив погром.

— Ну наконец-то! — незнакомый голос заставляет Арсения оторваться от разглядывания Антоновой морды и посмотреть вниз. — Я уже собирался пиво за тебя допивать.

— Я те допью, — шутливо угрожает Антон, присаживаясь за столик… к какому-то парню.

Парень красивый. У него жесткие темные волосы чуть волнятся в художественном беспорядке, густые брови, темные глаза, нос с горбинкой, тяжелая челюсть, — не то чтобы Арсений пялится, но, может, совсем немного.

— Кажется, мы не знакомы, — Арсений говорит, опускаясь на соседний стул.

Изо всех сил не дает голосу съехать куда-то вверх.

— И кто в этом виноват? А? — парень смеется, толкает Антона в плечо.

— Да ну я, я, — Антон поднимает вверх обе руки, а с лица не сходит улыбка. — Мил-стивые господа, — начинает с наигранной серьезностью, — позвольте вас друг другу представить. Арсений, это Евгений. Евгений, это Арсений. Бля, язык сломаешь.

— Просто Женя, — парень мотает головой и протягивает Арсению руку.

Рукопожатие у него крепкое — Арсений аж приходит в себя.

— Очень приятно.

— Взять тебе что-нибудь? На темный лагер скидка, если покажешь репост.

— Я не репостил, — звучит как-то жалобно.

— Свой покажу, — мягко улыбается Женя, и на секунду Арсению кажется, что он сейчас потянется успокаивающе потрепать его по волосам.

Женя уходит. Арсений чувствует себя так, будто ему прилетело кастрюлей по лбу с высоты пятнадцатого этажа; поэтому за тем, что говорит, он уследить не успевает:

— Женя, значит.

— Женя, — спокойно отвечает Антон.

Арсению не хочется на него смотреть.

Он вспоминает как жил в лесу. Этот сон был, наверное, лучшим: там было спокойно, в объятиях бескрайнего леса получалось совсем ни о чем не думать, а в объятиях Антона-лешего верилось в какое-то чудо. Что, может, и не придется Арсению по-настоящему просыпаться, получится задержаться там, пожить тихой уединенной жизнью с любимым человеком под боком. И проблемы Арсения Попова, актера-импровизатора, казались такими же далекими, как и цивилизация — от опушки, где спрятался Антонов дом.

У реального мира перед тем ноль преимуществ. Здесь слишком громко, сложно и волнительно, и Арсений даже перед толпой разъяренных лесных зверей так не боялся, как боится прямо сейчас.

— Женя, — он повторяет глухо.

— Хочешь что-то сказать — говори.

Арсений все-таки поворачивается.

Антон кого угодно может бравадой своей провести, шутками этими и сейчас — уверенной позой и прямым взглядом. Но Арсений последние несколько лет за ним наблюдал с одержимостью орнитолога-любителя, обнаружившего уникального дятла. Хотя уникальный дятел, скорее, он сам.

Антон нервничает. Ну конечно.

И Арсений много чего хочет ему сказать, да все слова застревают, перекрывая воздух, и получается только смотреть, будто с надеждой хоть что-то вынуть из недр этой кудрявой башки.

— Рад за тебя, — удается выдавить.

Антон реагирует странно: округляет глаза, тут же — хмурится, открывает рот, будто с намерением возразить. Но не успевает — Женя опускает два бокала на стол.

Говорит что-то. Много, громко и быстро; и Антон реагирует живо — слишком даже. Арсений не вникает, ему уши как пленкой затягивает, а голове одна мысль глухо бьется о черепную коробку: темное он не пьет.

``

Вообще, тут вполне неплохо.

Музыка Арсению правда нравится, контингент достаточно разношерстный, чтобы не чувствовать себя папашей, сопровождающим кого-то из шумных школьников, атмосфера в целом — расслабленная, свободная, то, что надо. Если бы не одно «но». Такое темноволосое, с неявным грузинским акцентом, вечно норовящее то прилечь Антону на плечо, то коснуться его руки и зовущее Антона басовито-игривым «Тотошка».

В одну секунду Арсений думает, что вот этого музыканта надо бы добавить в плейлист, а в другую — получится ли Женю сманить и утопить в раковине.

Антону, кажется, все равно. Он не задумываясь возвращает Жене прикосновения, с улыбкой слушает его байки, пьет и кивает головой под музыку. От того, что Арсений сидит неприкаянный, ему ни горячо, ни холодно. И, вроде, хочется притянуть его за воротник и спросить, нахера вообще приглашал; но мозгами-то Арсений все понимает: приглашение не означает готовность нянчиться с ним весь вечер. А то, что ему хотелось бы, чтобы значило, это только его проблемы.

Арсений усиленно не смотрит в их с Женей сторону, сосредотачиваясь на грохоте битов.

Антон-бармен вспоминается против воли. Эта версия тоже была хороша, потому что — как, оказывается, Арсений скучал по возможности просто с Антоном поговорить без оглядки на все, что между ними было и чего не было. Он уже не знает, хочет ли на самом деле Антона себе или чтобы любыми путями отпустила эта подвешенность, существующая, к тому же, только в Арсовой голове.

Антон-то вот он. Антону все равно. И опять же: хочется ли Арсению, чтоб и ему было так же по боку, или чтобы Антону — не было, он понятия не имеет.

Как Антон пропадает из-за стола, Арсений не замечает. Оборачивается, чтобы найти свой спустя час едва ли полупустой стакан и обнаруживает, что с Женей они одни. И что Женя очень внимательно на него смотрит.

— Какой-то ты невеселый, — Женя говорит, поймав ответный взгляд.

Вау, пять баллов за наблюдательность.

— Просто устал, — Арсений пожимает плечами.

Это даже почти не ложь.

— Понял, перефразирую, — Женя разом серьезнеет. — Мне лично похуй, нравлюсь ли я тебе, но вот Антону — нет, так что сделай лицо попроще. Есть претензии — можем обсудить в другой обстановке. А щас, будь добр, как скотина себя не веди.

У Арсения от шока чуть челюсть не отвисает, как у мультяшек. И тут же все его скопившиеся эмоции перевоплощаются в злость.

— А ты кто, официальный представитель? Или Шаст разучился говорить?

— Вот, бля, не надо мне, не я тут главный любитель принимать решения за других.

В голове вспышкой: как много он знает?

— Не лезь не в свое дело, — Арсений шипит.

— Спасибо, сам разберусь.

Неожиданно утопление Жени в раковине уже не кажется такой уж плохой идеей.

— Пиздец там очередь, — из окутавшего пеленой кокона ярости Арсения выдергивает голос Антона. Шастун садится обратно на свое место и тут же хмурится. — Что происходит?

Арсений чувствует подступающее желание устроить скандал. Просто выпустить все, что кипит внутри, жжется; хочется ответить зло или колко, или съехидничать, или задеть. Но Арсений делает вдох. Делает выдох. Он за годы не сказал тысячу самых разных вещей — промолчит и сейчас, делов-то.

Механически улыбнувшись, Арсений встает.

— Что-то так себе самочувствие, пацаны. Не высыпаюсь, видимо. Поеду домой.

И уходит прежде, чем Антон успевает что-то сказать.

На улице холодно; или это Арсению кажется, потому что у самого сейчас повалит пар из ушей. Он берет свои слова назад: эти прыжки были ошибкой, они разбередили старую рану, которая и без того заживала с трудом, и он теперь как оголенный провод.

А ведь Арсений справлялся. Столько лет бил себя по рукам, постепенно налаживая с Шастуном что-то отдаленно напоминающее нормальные отношения. Нет, сука, надо было придумать самому себе радужную дорогу в счастливое будущее, метнуться туда и закономерно въебаться рожей в стекло. А кто виноват? Никто.

Все просто на самом деле: во вселенной Антона Арсений — объект незначительный, болтающийся где-то там, на орбите — да и бог с ним. У Антона своя жизнь, он давно не тот пацан, который глядел Арсению в рот; видимо, именно с этим Арсений не может смириться. А ему самому ни уйти, ни приблизиться — только вертеться рядом. Вот он и придумывал себе таких Антонов, которые бы на него смотрели.

Арсению, может, не надо большего: лишь бы Антон на него смотрел.

Интересно, ему «Яндекс.Такси» машину найдет сегодня?

— Арс!

Сука.

Арсений оборачивается, почти физически ощущая, как рвется наружу все то, что ни в коем случае нельзя выпускать.

— Шаст, — говорит задавленно, когда Антон слетает к нему по лестнице, — давай завтра поговорим.

— Нихуя, — Антон трясет головой. — Слушай, не знаю, что Женя тебе наплел, извини в любом случае, его иногда заносит. Но и ты тоже, блять.

— Что? — самоконтроль стремительно истончается. — Ну что, Шаст, что я? Как ты хотел, чтобы я отреагировал? Нахуя ты меня привел?

— Я хотел, чтобы ты развеялся.

— Пизди больше. Поздравить тебя с каминг-аутом? Поздравляю. Совет да любовь.

Заткнись, Арсений, заткнись, завали ебало.

— Во-первых, — Шаст вспыхивает, — да, прикинь, я решил тебе первому рассказать, потому что думал, что уж кто-кто, а ты точно поймешь. Интересно, с чего же я это взял?

Арсений уязвленно отводит взгляд. Нет, если думать логически, понятно, почему именно с другом-геем Антон поделился, что встречается с мужиком. Но думает ли Арсений логически.

А Антон продолжает, делая шаг вперед:

— Во-вторых, если бы ты хоть немного вникал в разговор или, блять, даже не знаю, спросил, — слышно: он и сам едва не переходит на крик, — ты бы знал, что мы не в отношениях.

— А? — Арсений теряет весь боевой запал, потерянно глядя в Антоновы злые глаза.

— Бэ, блять, — Антон резко выдыхает. — Мы пытались, но поняли, что ничего не выйдет. Дружим. Иногда он у меня остается. Если тебе интересно.

«Неинтересно», — хочет соврать Арсений, но берет себя в руки.

— Здорово. Я свободен?

Антон поднимает лицо к ночному московскому небу и то ли молитвы шепчет, то ли весь свой матерный запас, то ли и то, и то.

— Ты прям настроился поругаться?

— Я прям настроился уехать, чтобы этого избежать.

Арсения кидает из крайности в крайность, и вот он уже слишком вымотан, чтобы продолжать эту перепалку, и думает, получится ли прыгнуть еще раз. Может быть, во вселенную, где все то же самое, но Антон мысли умеет читать. Или даже просто — Антон готов терпеть Арсовы заскоки столько, сколько понадобится, чтобы у них что-нибудь получилось. К сожалению, в реальности Антон живой человек со своими обидами, с явно копившимся раздражением и с людьми, чья компания ему куда приятнее сорокалетнего неврастеника. Поэтому Антон говорит:

— Знаешь, что? Нахуй иди, — разворачивается и возвращается в бар.

``

С утра сложнее всего найти причину выползти из-под одеяла, а не объявить кроватное заточение пожизненным приговором самому себе. Как назло, сегодня выходной, так что Арсению вообще никуда не надо.

Он лежит, раздумывая, сподручно ли будет придушить самого себя подушкой.

Этой ночью прыгнуть не получилось. Видимо, израсходовал три желания и даже одно дополнительное за красивые глаза. Зато достаточно времени провел, разбирая по кирпичикам каждую глупость, сказанную и сделанную за прошедший вечер. Отринув нюансы их отношений: Арсения коллега и друг позвал, чтобы отдохнуть и развеяться, еще и доверил ему очень личный секрет. А Арсений — ну. Арсений это Арсений.

Арсений пытается понять, что ему делать дальше. Он лежит и вспоминает свои прыжки.

Трогательную влюбленность в первом; яркую симпатию во втором; спокойствие и доверие в третьем; в четвертом — невероятную честность благодаря возможности не вовлекаться. Можно сказать, это и есть их с Антоном история, пусть и в других декорациях. А общего, все-таки, что?

Арсений сначала думал: отсутствие последствий. Но он ведь не знает, реальны ли эти миры и реальны ли в них другие Арсении, чье место он ненадолго украл; зато знает, что его прибытие каждый раз нарушало порядок вещей. Тут другое: не то, что последствий не было, а то, что Арсений их не боялся.

Не боялся и делал. И позволял всему, чего хотелось, произойти. И в каждом из снов у них с Антоном был шанс на продолжение, если бы Арсений остался; а, может, кто знает, там что-то и продолжается до сих пор без него.

Что, вот настолько просто?

Арсений резко садится. Который час?

``

Сказочному сценарию — развязка прямиком из ромкома.

Арсений стоит в коридоре и разглядывает одинаковые входные двери квартир. Он на девяносто процентов уверен, что Шастова — третья слева, но оставшиеся десять заставляют переминаться с ноги на ногу у коврика, гипнотизируя кнопку звонка. Впрочем, раз решил, что больше не даст остановить себя собственным сомнениям, начинать нужно с малого. В худшем случае четыре раза попросит соль.

Арсений звонит. Мелькает мысль, что, если откроет Женя, это будет финал, который Арсений заслуживает.

Но открывает Антон. С первой попытки, надо же.

Смотрит половиной левого глаза — видно, только проснулся, — спрашивает одновременно с зевком:

— Чего надо?

Даже так, хотя он совсем домашний, от него веет недружелюбием. Арсений вдыхает поглубже.

— Можно войти?

Антон трет слипающиеся глаза.

— Ну входи.

Внутри на удивление прибрано; а еще, помимо вещей Антона, куча всего, что ему точно не принадлежит: те же тапочки размера на два-три меньше. Арсений силой заставляет себя отвернуться, даже руки моет, не поднимая глаз. Пока Антон чем-то там шебуршит на кухне, Арсений успевает несколько раз сформулировать и забыть все, что хотел сказать. Усаживаясь за стол, он смиряется с необходимостью импровизировать.

— Повторюсь, — первым начинает Антон, взяв в руки большую чашку, — чего надо?

— Я хотел извиниться, — Арсений сцепляет пальцы в замок, — за вчерашнее. Вел себя как скотина и лишнего наговорил.

Антон делает глоток и кивает.

— Ага. Извинения где?

Арсений поджимает губы.

— Извини.

— Допустим, прощаю. Ты за этим меня в девять утра разбудил?

— Не только, — в груди замирает. — Я… вообще обо всем хотел поговорить.

— М-м-м, — Антон встает, чтобы открыть створку окна на проветривание, садится обратно, тянется за сигаретами. — Жги.

Хочется попросить сигарету, но Арсений не просит.

— Мне не нравится Женя. Не потому что он какой-то не такой, тем более не потому что он парень, я в этом плане наоборот рад за тебя, но мне… не нравится, что ты с кем-то встречаешься. Я сам не знал, что так среагирую, я думал, там все прошло — не прошло, — Арсений замолкает, поднимает на Антона неуверенный взгляд.

Тот только равнодушно пожимает плечами.

— Сочувствую.

— Шаст.

— Договаривай.

У Антона есть полное право так себя вести, и Арсений задавливает свою гордость.

— Я… может, мне кажется, но тебя ведь тоже не отпустило. И я заебался бегать. Может быть, просто… не знаю. Может быть?

— Что? — Антон смотрит ему в глаза.

Арсений видит не столько злость, сколько смертельную усталость.

— Может быть, мы попробуем? Ты и я.

Так мужался, а формулировка все равно хуже некуда.

Антон тушит сигарету о блюдце.

— Знаешь, что меня заебало, Арс? — откидывается на стуле. — Ты внутри своей башки засел и не вылезаешь. Сам с собой о чем-то договорился и нахуй меня послал. Ультиматумом: ничего никогда не будет, — окей, я подстроился. А когда мы с Иркой расстались, я ж видел, тебя колбасить начало. Думаю, подожду, но сколько я должен ждать? Еще пять лет? Десять? Когда там твои тараканы между собой договорятся? И, сука, стоило мне снять личную жизнь со стопа, тебе что-то опять не так. Знаешь, почему у нас с Женей не получилось? Он сказал, что не готов в отношения, пока я с этим не разберусь. А как я разбираться-то должен, если мое мнение в вопросе вообще не учитывается? И вот, пожалуйста, ты решился. Рад за тебя. Приехал — ни звонка, ни хуя, — вывалил, а я — делай что хочешь с этим. А если я, блять, не хочу?

— Это «нет»? — Арсений сжимается.

— Это я прошу тебя мне сказать, ты что-то нормальное предлагаешь или еще кружок на эмоциональных качелях. Я потому что ебал.

Вопрос хороший.

За каждого из своих тараканов Арсений поручиться не в состоянии. Господи, как же сложно, оказывается, принимать решения, когда нет возможности взять и проснуться, если что-то пойдет не так. Но Арсений думает: он боится, конечно, что ничего не получится; да только мысль о том, что у них с Шастом вообще ничего никогда не будет, пугает еще сильней.

— Дай руку, — просит Арсений.

Антон смотрит с вопросом, но послушно протягивает ладонь.

Голая — ну конечно, не в кольцах же ему спать, — сухая и очень теплая. Руки у Антона такие, что в них хочется спрятаться, уменьшившись до размеров хомяка, и смотреть на большой страшный мир через щель между пальцев. Получается только положить чужую ладонь себе на щеку, но и этого хватит — тело тут же окутывает спокойствием, в голове проясняется.

— Я понятия не имею, Шаст. Может, у нас не получится. Может, мы разругаемся через два дня, может, я ебнусь и передумаю, а может, ты. Может, в какой-то момент мы поймем, что устали, что это того не стоит, разойдемся и будем жалеть. А еще может такое случиться, что на меня кирпич упадет на улице, я впаду в кому на десять лет, проснусь и тебя не вспомню. Ты знал, что вероятность умереть по пути за лотерейным билетом в тридцать тысяч раз выше, чем вероятность выигрыша в лотерею? Любая хуйня может произойти, Шаст, — Арсений крепче прижимает к щеке чужую ладонь. — Но я за себя могу сказать, что не хочу отказываться от возможности. Еще через пять лет сидеть и думать, какой я был трус.

Он чувствует, как Антоновы пальцы почесывают его за ухом. Сам Антон смотрит мягко, немного печально и ничего не говорит.

— Я хочу хотя бы попробовать, — Арсений уже почти шепчет. — А ты чего хочешь?

Антон протягивает вторую руку, осторожно берет его лицо в обе. Отвечает со слабой улыбкой:

— Я хочу спать.

Он медленно поднимается, отнимает свои ладони, обходит стол; в секунду, когда пропадает прикосновение, Арсения захлестывает страхом, но он слова сказать не может — только смотрит, как Шастун выходит в коридор.

— Можешь присоединиться, если хочешь, — доносится уже из глубины квартиры.

Сердце, измученное сплошными подъемами и провалами, мечется где-то в горле. Арсений доходит до спальни на деревянных ногах.

— Давай, ну, — Антон бубнит откуда-то из горы одеяла. — Если мы будем в отношениях, тебе придется привыкнуть, что по выходным я до обеда не человек.

Арсений усмехается, раздевается до футболки с трусами, стараясь не цепляться за это «если». Стоит залезть на кровать, его тут же утягивают вглубь одеяльного кокона, уткнув носом куда-то Антону в грудь.

— Шаст, — тихонько спустя полминуты.

— М-м.

— Я не усну.

Антон ворчит неразборчиво, сползает пониже, чтобы их лица были на одном уровне. Смотрит.

— Я понимаю, что заебал тебя своей неопределенностью, — Арсений осторожно кладет ладонь ему на плечо. — И заслужил такого же отношения. Но, ну.

Антон мотает головой.

— Я не пытаюсь тебе отомстить, не в этом дело. Ну, может, немного, — он фыркает. — Просто я наверняка щас только одно могу сказать: я хочу, чтобы ты был рядом, когда я проснусь. Так лучше?

— Ну, может, немного, — передразнивает Арсений.

Антон смеется, притягивая его поближе к себе.

— А так?

— Уже почти. Чего-то не хватает, — Арсений облизывает губы.

Не самый изящный флирт, но какой есть.

— Провока-атор, — тянет Антон.

Зато работает.

Антон его целует — осторожно и медленно. И целовать настоящего, нужного, того самого Антона, даже так, без абсолютной уверенности в чем-либо, это все-таки в сотню раз лучше, чем каждого из Антонов других. Как-то даже дышится по-другому, будто все это время что-то мешало; и все вдруг воспринимается ярче, будто с Арсения снимают защитную пленку. Он и сам не замечает, как жмется крепче, пока Антон не отстраняется.

— Спать, — хрипло говорит прежде, чем Арсений приходит в себя.

И, удивительно: сил не хватает даже на пошутить, что теперь уснуть будет еще сложней. Арсений закрывает глаза, стремительно теряясь в темноте. Последней связной мыслью мелькает: как же ему тепло.

``

Второкурсник Антон впервые встречает Арсения, вернувшегося из академа, солнечным утром у входа в здание университета и спрашивает, не виделись ли они раньше. Арсений качает головой — Антон замечает сережку в ухе. Он предлагает сесть вместе и густо краснеет, когда Арсений спрашивает, почему Антон всю пару не отрывает от него глаз.

Арсения-строителя Антон-эйчарник видит в кофейне у офиса и, хотя месяц у него был так себе, предлагает оплатить ему кофе. Они забалтываются; выясняется, что у Антона как раз висит позиция, на которую Арсений идеально подходит. Арсений шутит, что он тоже знает одну позицию, к которой очень подходит Антон.

У бескрайнего зимнего леса Арсений попадает в аварию и просыпается в маленьком домике на опушке. Бородатого лесника и его овчарку сперва шугается, но его переломанные кости срастаются сказочно быстро, а безветреный морозный пейзаж за окном рассеивает тревоги в груди, коих много: на работе все валится из рук, друзья отдаляются, на горизонте маячит развод. Когда Арсению становится лучше, Антон соглашается взять его на обход. С замиранием сердца Арсений наблюдает за тем, как к Антону из леса послушной собакой выбегает огромный волк.

Бармен-Антон Арсения видит не в баре, а на сцене театра, куда ведет маму на день рождения. Арсений яркий, светящийся; а потом они сталкиваются у входа, где Антон пытается высечь искру из зажигалки, и Арсений предлагает спички — реквизит, который случайно стащил.

Арсений просыпается от того, что Антоновы волосы лезут ему в нос. С трудом умудряется не чихнуть, но елозит достаточно, чтобы разбудить и Антона.

Шастун смешной: еле разлепляет глаза, мычит, поднимает на Арсения лицо и, кажется, не сразу соображает, где он вообще.

— Привет, — говорит Арсений.

— Привет, — хрипло отзывается Антон. — Ты мне снился.

Арсений неуверенно улыбается.

— И что я делал?

— Не помню, — Антон широко зевает. — Да и неважно, — утыкается обратно Арсению в шею. — Мне куда больше понравилось просыпаться. Давай еще.

— Еще раз уснем и проснемся?

Антон улавливает тревогу и гладит Арсения по спине.

— Столько, сколько получится.

В квартиру сквозь открытое окно проникают прохлада и запахи конца московского лета. Арсений вспоминает: Антон оставил на кухне недопитый чай, сам Арсений — джинсы на стуле. Думает: надо будет все-таки перевезти оставшиеся вещи из Питера. И помириться с Женей. И в душ. Но все это — потом, а сейчас — ему тепло в крепких объятиях и от дыхания в шею. Арсений думает: все другие Антоны и все другие Арсении и без него справятся, а ему надо постараться здесь. И от этой мысли совсем не страшно.

Время близится к трем часам дня.