По словам Олеси, он впервые пришел неделю назад. Высокий, красивый мужчина, одетый с иголочки, зашел одним из первых после открытия, два часа просидел за самым дальним столиком, потягивая негрони, отшил парочку кавалеров и ушел, оставив отличный — если не сказать неадекватный — чай. Ни с кем не общался, не танцевал, почти ничего не выпил, но и как прохожий, оказавшийся тут случайно, не выглядел. Странный.

По словам Олеси, еще в тот раз, проходя мимо бара, он «конкретно на тебя, Антоша, залип».

Антон фыркает, отряхивая стрейнер.

— Еще бы он не, — отвечает в тон и игриво поправляет кудрявую челку.

Олеся одобрительно улыбается, тянется на мысочках, чтобы ярко-красными губами чмокнуть Антона в щеку и упорхнуть обратно по своим менеджерским делам. Благо помада у нее стойкая, так что следа не остается; Антон даже не проверяет, возвращаясь к работе. Стоя у раковины и намывая шейкер, он чувствует на себе пристальный взгляд.

Этот самый загадочный посетитель пришел опять. Сидит, вон, у края стойки в полосатой рубашке, расстегнутой на несколько пуговиц, медленно пьет и пялится. Антону дела нет, он привыкший. Да и взгляд у мужика не сальный какой-нибудь, а отстраненно-изучающий; и за ним не следует никаких нежелательных знаков внимания. Пару раз, что Антон сам с легкой улыбкой смотрел на мужика в ответ, тот вообще замирал, как олень перед несущимся на него камазом.

— Антох! — громогласно раздается над ухом. — Лонги нам повтори.

На стойку, заметно пошатываясь, опирается — почти ложится — лысеющий мужичок с поплывшей улыбкой и лихорадочным блеском в глазах. У этого тоже рубашка расстегнута, но выглядит он куда менее элегантно.

— Вам домой не пора, Петр Ссаныч? — Антон цокает.

— Ну Антох, — тот сразу сползает лицом на стойку, поднимает жалобно-пьяный взгляд. — Еще по одной. Нечасто, все-таки, выбираемся.

— Вы третий раз то же самое говорите.

— Так и бог любит троицу!

Петр Саныч, видимо, уверенный в непрошибаемости этого аргумента, кривым зигзагом уходит обратно к своей компании еще до того, как Антон успевает ткнуть нужную кнопку в кассе. Антон косится на их столик: мужики у рубежа пятидесяти лет с уровнем дохода «выше среднего, но на отпуск надо поднакопить» все выглядят примерно одинаково. Даже геи. Эти хоть не особо буйные, так, мирные алкаши. А значит — лонги так лонги. Главное, чтобы про караоке не вспомнили.

Здесь вообще по большей части спокойно, потому Антону его работа и нравится. И платят неплохо. И про цветные ногти — сейчас кислотные — никто ничего не говорит, и Олеся его иногда подкрашивает перед сменой — ничего из ряда вон, но все равно красиво. За решение год назад бросить попытки работать по специальности, вспомнить пройденные по приколу курсы барменов и пойти за стойку в гей-бар Антон ставит себе однозначную пятерку с плюсом.

Ну и мужики тут бывают красивые, куда без этого.

Тот, который уже полчаса пьет свой коктейль и не отрывает от Антона задумчивого взгляда, например. Антон оценивает его скорее для галочки, чем с какими-то реальными намерениями: он явно старше, но не слишком, ему, может, около сорока; у него взъерошены волосы, красивые руки, видны ключицы и немного — плоская грудь. А еще он выглядит уставшим — или скорее смертельно заебанным.

— Повторить? — Антон спрашивает, подойдя немного ближе и кивнув на опустевший стакан.

— А? — мужик опять цепенеет. Выдавливает из себя: — Да, будьте добры.

И смотрит на Антона, будто зашуганный школьник. Это забавно; а еще сегодня народу немного, и Антону скучно, так что он решает завязать диалог:

— Я вас тут раньше не видел.

— Я раньше сюда не ходил. Я, — он делает паузу, сжав бледные губы, — здесь не живу.

— Командировка?

— А почему не отпуск?

— Честно? — Антон дожидается неуверенного кивка. — Вы не выглядите как отдыхающий человек.

Он оценивает поведение собеседника: от разговора тот уйти не пытается, всеми силами сигналы «оставьте меня в покое» не подает, просто кажется немного зажатым. С этим можно работать. На фразу Антона еще и усмехается, одними губами проговорив «туше», прежде чем допить остатки в своем стакане — один растаявший лед.

— Что вас так вымотало, рассказывайте, — Антон ставит перед мужчиной новый коктейль и сам останавливается напротив.

Тот неуверенно мнется.

— Вам необязательно со мной общаться, — говорит, отведя взгляд. — То есть, я понимаю, что это часть вашей работы, но не заставляйте себя.

— Я не заставляю, — Антон пожимает плечами. — Правда интересно. И по секрету, — он наклоняется и понижает голос, — мне надо идти проверять маркировку, а я не хочу.

Мужчина, тоже наклонившийся ближе, сначала непонимающе моргает, а потом улыбается с хитрым прищуром.

— То есть, вы отлыниваете? — заговорщицким шепотом.

Антон отвечает очень серьезно:

— Именно так. Поможете?

Чуть расслабившись, тот смеется.

— Куда я денусь.

Антон ставит себе еще пятерку за то, как за год развил коммуникативные навыки.

— Так что у вас произошло?

Мужчина вздыхает, ведем плечом, задумывается, крутит стакан на стойке.

— Да ничего особенного, — начинает. — Пожинаю плоды собственной тупости.

— Ну не наговаривайте.

— Окей. Нерешительности. У меня была проблема, и вместо того, чтобы разобраться с ней безболезненно, когда была такая возможность, я запустил ее до терминального состояния.

— И совсем ничего не сделаешь?

— Может, и сделаешь, но я просто не знаю, что, — он сжимает виски пальцами. — И все еще не могу решиться. То есть, я себя загнал в болото, но оно уже как родное, а вылезать — это столько сил, откуда я их возьму?

Антон понимающе кивает.

— Слушайте, ну вы осознаете проблему, а это уже неплохо.

— И иду ее запивать, — он кривится.

— Да вы почти ничего не выпили.

— Это пока.

Мужчина приподнимает стакан, салютует Антону и делает небольшой глоток.

— А что случилось, расскажете?

— Да все банально до невозможности, — он морщится — не от алкоголя.

— Разлад в отношениях?

По кислой мине Антон понимает — попал.

— Можно и так сказать. Только там и не было никаких отношений.

Антон тянет тихое «у-у-у»; ситуация и правда знакомая.

— И давно началось?

— Смотря откуда считать, — взгляд тяжело падает вниз. — Давно, да. Аж страшно становится.

— Это, наверное, не самое конструктивное решение, — Антон говорит осторожно, следя за реакцией, — но, может, ну. Избавиться от источника?

У мужчины вытягивается лицо.

— Убить его предлагаете? «Так не доставайся же ты никому»?

— Да почему убить? — Антон мотает головой. — Не общаться. Если от этого только хуже.

Мужчина грустно вздыхает.

— Не выйдет, — на секунду прикрывает глаза. — Хотя нет, вру. Работу можно сменить, конечно, да все можно. Только я не хочу.

— Работу менять или?..

— Избавляться, — он обреченно улыбается. — Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу.

Цитату Антон узнает смутно.

— И правда тяжело.

— Да глупость полнейшая, — мужчина отмахивается. — Когда в каком-нибудь кино смотришь на такое со стороны, кажется, что герои идиоты, а решение на поверхности. И правильно кажется. А оказавшись внутри, внезапно обнаруживаешь, что ты и сам идиот.

— Идете на рекорд по самобичеванию на короткой дистанции, — Антон цокает. — Никакой вы не идиот, и нет никакого единственно правильного ответа.

— Вы меня утешаете, чтобы я оставил крупные чаевые, — усмешка. — А я все равно ведусь.

Антон едва удерживается от того, чтобы не закатить глаза.

— Не верите в хороших людей?

— Верю, Антон. Просто не думаю, что достоин их внимания.

Антон на секунду теряется — он, вроде, не представлялся, — прежде чем вспоминает, что носит бейдж. И из-за этого не успевает мужчине ответить — вылетает сразу три чека; глянув в зал, Антон обнаруживает, что сели два новых столика. Ему приходится отлучиться, чтобы подготовить заказ, а там выскакивает и еще один, и Олеся строго смотрит с другого конца помещения.

Когда, разобравшись со всем, он оборачивается к концу стойки, где оставил мужчину, на его месте обнаруживается только пара купюр, прижатых пустым стаканом.

``

Он возвращается через три дня, ровно в Антонову смену.

Снова красивый — рубашка черная, заправленная в брюки, в равной степени свободные и облегающие — и снова уставший. Снова садится за стойку, только на этот раз ближе к центру.

— Негрони? — уточняет Антон.

Мужчина кивает.

В этот день больше людей, больше чеков, нет времени остановиться и поболтать, так что они только перебрасываются парой дежурных фраз; но сталкиваются, когда Антон сбегает на перекур. Если точнее, Антон мужчину ловит, выскочив из-за угла.

— Уходите?

Тот забавно дергается в сторону.

— Что ж вы творите, — выдыхает, уже наигранно положив ладонь на грудь. — Да. Слишком шумно.

— Приходите в будние дни. Только не в пятницу. Я, если что, на следующей неделе на сменах среда–четверг, а потом воскресенье–понедельник. Ну, два-два.

Зачем это рассказывает, Антон понятия не имеет.

— Буду иметь в виду. Если что, — мужчина повторяет с усмешкой.

Пару секунд Антон размышляет, как относится к тому, что абсолютно незнакомый человек будет «иметь в виду» его расписание, а потом решает забить. Ну не с кем поговорить чуваку, бывает. Антону не в тягость, у него такие беседы — наверное, любимая часть работы. Так что, когда мужчина действительно объявляется в среду, Антон приветственно машет ему рукой и заранее берет с полки чистенький рокс.

— Может, я маргариту хочу, — мужчина фыркает, присаживаясь на свое место.

— Не хотите, — Антон уверенно мотает головой. — У нас лаймы кончились.

А вообще, лучшее в сфере обслуживания — это то, как четкие границы между клиентом и работником на самом деле раскрепощают, дают особенное чувство свободы в общении. Вот, Антон даже имени этого мужика не знает, зато знает, что у него там трагичная история любви; а в ответ может шутливо откровенничать про рабочие приколы типа недостатка ключевых ингредиентов, когда в округе ни одного круглосуточного магазина со свежими фруктами. Это просто: делиться честным с таксистом, барменом или работником шаурмичной. Это просто: быть человеком без личности за барьером рыночных отношений.

— Давно тут работаете? — сегодня мужчина первым начинает разговор.

— Год, — отвечает Антон. — Может, чуть больше.

— И как?

— Да классно, на самом деле.

— Даже учитывая… контингент?

— Я, вроде как, часть «контингента», — Антон улыбается.

Говорить об этом, во многом как раз благодаря работе, стало гораздо проще.

Мужчина виновато тупит взгляд.

— Извините. Я не это имел в виду, — и прежде, чем Антон успевает его успокоить, он добавляет: — Я понятия не имею, что я имел в виду.

Антон постепенно проникается к нему сочувствием: у мужика явно вагон загонов, можно украсть табун овец и открыть производство зимней одежды.

— Наверное, я не привык просто, — он говорит сильно позже, предварительно замолкнув где-то на полчаса, пока Антон снова носится с заказами, — к тому, что бывает такая свобода. Иначе воспитан. Как однажды выучил, что себя надо всеми силами прятать, так все переключиться не могу.

— Здесь можно, — Антон старается звучать мягко.

— Знаю. Я за этим и прихожу, я только поэтому… весь этот цирк устроил, — кажется, мужчина уже не о гей-баре. Ну, либо Антон потерял мысль. — А все равно не получается. Все не то. Объективный пиздец никуда не делся, легче тоже не становится, зато нашел, вот, свободные уши, вываливаю проблемы на человека, у которого своих, наверняка, не меньше. Жалко смотреть.

— Нормально на вас смотреть. Приятно даже, — не удерживается Антон.

— Взаимно, — мужчина бурчит, внезапно смущенный.

Антон в курсе: у него сегодня стрелки и хайлайтер на веках вместо теней. В освещении бара — красота сказочная, кого ни накрась.

— Так, ну мы с вами выяснили, что рвать отношения это не вариант, — возможно, Антон слишком погружается в чужие сердечные драмы, но в этом же все веселье. — А если отвлечься? Найти кого-то, перенаправить энергию.

— Я именно этим и занимаюсь, и результаты неудовлетворительные.

— Чисто на ночь или что-то серьезное?

— И то, и то. Вы себе не представляете многообразие, — он опять морщится.

— И никак?

— И никак. Это типа прокрастинации, только я не дело откладываю, а человека. И все равно ведь знаю, что он все еще есть.

— Ни туда, ни сюда, получается, — вздыхает Антон.

— Ага.

Мужчина прокручивает стакан.

— Вы, конечно, и мертвого разговорите, — он вдруг улыбается, поднимая на Антона взгляд.

— Вы не особо сопротивляетесь, — Антон легонько подкалывает. — Но я просто вижу, когда человеку прям надо. Профдеформация.

Мужчина смеется, кажется, чуть ли не впервые за их кратковременное знакомство. Смех у него красивый, бархатный.

— Заранее извиняюсь за откровенность, это не подкат, честное слово, — Антон серьезнеет, становясь прямо напротив. — Но мне сложно представить себе такого человека, с которым у вас нет шансов.

Он чуть наклоняет голову, показательно оглядывая все, что ему доступно из-за преграды стойки. Ладно, может быть, это все же чуть-чуть подкат.

— Забавно, учитывая, — секунду мужчина сомневается, но все-таки продолжает: — что он очень на вас похож.

— Мое натуральное альтер-эго? — Антон в наигранном ужасе округляет глаза.

— Насчет натуральности сильно сказано.

— Значит, слепое.

Мужчина улыбается, выгнув бровь.

— Вы меня жалеете, или это все же подкат?

Он щурится, глядит вызывающе, чуть задрав подбородок. Антон усмехается:

— А вам бы чего хотелось? — наклоняясь немного ближе.

— А мне бы, — мужчина делает паузу, так же напоказ проскользив вниз-вверх изучающим взглядом, — хотелось счет, — с этими словами он поднимает стакан, расположив его между их лиц, чуть коснувшись Антонова носа.

Антон чувствует слабый укол разочарования, но послушно забирает стакан. Идет к кассе, по пути отвесив себе мысленный подзатыльник, — куда понесло? Уже готовится извиняться — к нему с душой нараспашку, а он вот так, — но, обернувшись, на месте мужчины опять обнаруживает только деньги. Зачем просил счет и как он так незаметно передвигается, остается загадкой.

``

В следующий раз мужчина приходит раньше Антона. Вообще все приходят раньше Антона, потому что Антон вваливается, пыхтя и извиняясь, спустя почти полчаса после открытия. Когда он наконец-то встает за стойку — сегодня куда более раздолбанный, чем обычно, — уже знакомые светлые глаза смотрят с сочувствием.

— Чего это вы вдруг? — мужчина спрашивает, принимая из рук Антона коктейль.

— Да все эти перебои с электричеством, — Антон останавливается перевести дыхание. — То у меня весь район отрубало, то, вот, сегодня поезда в метро ходят через один, еще и половину станций закрыли. Бежал от следующей.

Мужчина хмурится, глядя в сторону.

— Электричество, значит, — говорит будто сам с собой.

— У вас не шалит?

— Не обращал внимания.

— Повезло. Вы где-то в центре остановились?

— Ага. А вы где живете?

— Выхино. Не смотрите так, давно бы съехал, но до конца контракта еще полгода, залог потерять не хочу.

Смена выходит никакущая. Сбитый с ритма, Антон тормозит и путается, чувствует себя слоном в посудной лавке, едва не врезаясь локтями в бутылки с бокалами, передвигаться промеж которых, казалось, давно привык. И на голове черт-те что, и форменная футболка не постирана, как раз потому что вырубалось электричество, а ждать, пока его воскресят, не было ни времени, ни сил. Спустя два часа Антон окончательно смиряется с тем, что весь вечер будет наперекосяк. Повезло, что людей немного.

Сидящий за стойкой мужчина сегодня кажется благословением. Он улавливает, что на глубокие разговоры Антон не способен, и просто развлекает непринужденной беседой. Шутит даже. Даже смешно. Не просто страдалец, получается, а вполне себе приятный в общении человек. Не то чтобы Антон раньше был уверен в обратном, он просто в эту сторону даже не думал. А сейчас сам не замечает, как его по чуть-чуть отпускает.

— Полегче? — мужчина спрашивает, когда спадает поток чеков.

— Намного, — улыбается Антон. — Спасибо.

— Да не за что. А то я все о себе да о себе.

— Мне очень интересно слушать, у вас там такая драма, — Антон усмехается, но тут же осторожно добавляет: — Без обид.

Мужчина отмахивается.

— И не думал. Хорошо, что хоть кому-то в этой ситуации весело.

Он сегодня в приподнятом настроении — или просто устал грузиться. На вопросы по теме своей драмы отшучивается, пьет быстрее обычного, улыбается честнее и чаще. Вряд ли у него там что-то наладилось, больше похоже на стадию «да ебись оно все конем». Ну и кто Антон такой, чтобы мешать: не отец, не друг, не психолог, так, случайный попутчик на ухабистой дорожке под названием «жизнь».

А еще мужчина в простой футболке и джинсах, и у него красивые ноги — Антон замечает, когда тот отлучается в туалет. Так, для галочки.

Чем-то похожим становится еще пара его визитов. С каждым мужчина раскрепощается, позволяет себе веселиться, даже флиртует с кем-то; и Антон не может не наблюдать за ним с гордостью. Хорошо ведь, когда хорошо.

Конечно, на самом деле нет ничего хорошего, но, опять же, кто Антон такой, чтобы препятствовать чужому эскапизму. Тем более, когда от него напрямую зависит его зарплата.

— Я думала, ты его застолбил, — говорит Олеся, зайдя за стойку, чтобы найти какие-то бумажки под кассой.

Мужчину утянул с собой на перекур очередной кавалер.

Антон закатывает глаза.

— Мне чужого не надо.

— А он чей-то? Так и не скажешь, — Олеся хмыкает, выгнув бровь.

— Свой собственный, — увиливает Антон.

Это тоже часть работы — хранить чужие истории.

``

Очевидно, мужчина приходит, исключительно чтобы с Антоном поговорить. Не только об этом своем — вообще. И начинает казаться, что это он не от одиночества, что ему кто угодно не подойдет, — он уже открыто интересуется, когда у Антона смены, а даже если отвлекается на общение с кем-то из посетителей, быстро возвращается за барную стойку.

Антон помнит: у мужчины там камень на шее, болото, киношная драма. Вытаскивать одного человека из другого — гиблое дело, особенно силой. Антон пытаться не собирается. Но быть то ли маяком, то ли буйком, то ли якорем — у Антона не очень с метафорами — посреди шторма ему под силу.

Еще бы метро работало без перебоев.

С электричеством вообще поебота какая-то: то на севере откинется связь, то бесоебят светофоры на юге, парализуя движение транспорта, а погасанию целых районов на несколько часов никто уже не удивляется. В один день вот так гаснет их бар. Разумеется, именно в Антонову смену.

Никто из посетителей даже не паникует: на пару секунд все замирают в резко обрушившейся темноте, а после смеются и предлагают выпить за конец света.

— Посветить? — мужчина, сидящий на своем месте, не дождавшись ответа, включает фонарик на телефоне.

Антон благодарит, в небольшой освещенной луже пытаясь по памяти доделать оставшиеся напитки из огромного чека.

Олеся подходит к столикам, заводя одну и ту же песню о том, как ей жаль, но, если кто-то собрался платить картой, им лучше бы сбегать до банкомата, потому что неизвестно, когда все придет в норму. Кто-то бухтит, понятное дело, но у Олеси платье с цветами, большие грустные глаза, жалобный голос и натура хищницы. Страшный она человек. Так что даже самые скандальные посетители соглашаются, платят и покидают бар, накормленные обещаниями извинительных скидок.

Остается всего пара-тройка человек; и среди них, разумеется, мужчина за барной стойкой.

— Интересная у вас командировка, что вы до ночи в баре сидите посреди рабочей недели, — подкалывает Антон.

— Я актер, — отвечает мужчина с какой-то странной интонацией, будто это шутка, которую Антон должен откуда-то знать. — И я не говорил, что у меня командировка.

Не поспоришь — и правда не говорил.

— Так, в темноте принято делиться секретами, — говорит Антон. — Колитесь, было у вас что-то с этим вашим?

Мужчина хмыкает.

— И да, и нет.

— Это как?

— Это вот так.

— Типа давно и не правда?

— Типа у меня развитое воображение.

— Ну тогда, извините, и у меня много чего было много с кем.

— Например?

Антона явно берут на слабо, но ему не сложно:

— Холли Берри, Анджелина Джоли, Харрисон Форд, — он задумывается. — А! Геральт из Ривии.

— И насколько серьезно? — мужчина спрашивает сквозь смех.

— Очень серьезно. С Геральтом мы сходились и расходились несколько раз, делили имущество, судимся за опеку.

— Кажется, это не очень здоровые отношения, — с наигранной строгостью.

Антон театрально вздыхает.

— Так и есть. Но это любовь, понимаете?

— Понимаю.

Электричество возвращается через час, за который все, что может, успевает растаять, включая рабочий настрой. Олеся, доставшая откуда-то свечи, даже предлагает свет не включать — атмосфера без них романтичнее. Никого уже нет — ну, кроме этого самого, потому что не силой же его выставлять, — так что Антон в спокойной обстановке закрывает чеки.

— На самом деле кое-что было, — внезапно говорит мужчина в какой-то момент. — Из серии «давно и неправда».

Антон поднимает на него заинтересованный взгляд.

— Даже рассказывать нечего, — пожимают плечами в ответ. — Сцепились пару раз и потом неделями в глаза друг другу смотреть не могли. Ну и решили, что этого больше не повторится.

— Решили? — Антон скептически выгибает бровь.

— Хорошо-хорошо, — мужчина поднимает в воздухе обе руки, — я решил. Сейчас-то какая разница? Столько лет прошло. Он давно двинулся дальше, не могу же я вдруг заявить, что передумал.

— Можете.

— Но не буду. Я не стану своими капризами портить человеку жизнь.

Антон вздыхает.

— Себе же портите.

Ответа не следует; мужчина только разводит руками и неловко болтает в стакане лед.

До конца смены заходит еще несколько человек, но все тянется как-то лениво. Закрыться в итоге решают на полчаса раньше — Олеся дает добро. Как-то так получается, что в августовскую ночь вместе с персоналом выходит и мужчина, досидевший до победного; и как-то так получается, что они оба остаются у входа, хотя курить планирует только Антон.

Тихо — удивительно для такого района в такое время. Фонари освещают пустую вымощенную улицу и памятник в конце небольшого бульвара, рекламные билборды смотрятся постапокалиптически. Мужчина молча стоит рядом — не просит закурить, не спрашивает, в какую Антону сторону, просто стоит. Красивый и уставший — как и всегда. Антон решает поддаться порыву:

— Предлагаю пари.

На него поднимают заинтересованный взгляд.

— Я весь внимание.

— Вы попытаетесь. Если там хуже некуда, то и терять нечего, так?

Следует небольшая пауза.

— Или?

— Или идете со мной на свидание.

Мужчина шумно вздыхает, трясет головой.

— Вы зачем это делаете?

— По доброте душевной.

— Вам за нее хоть доплачивают?

— Опять вы про деньги.

— Я просто пытаюсь понять, почему вы такой. Почему, — Антону кажется, что он слышит дрожь в голосе, — каждый из вас — такой.

Что это за «вы» и какой «такой», Антон не понимает, поэтому только пожимает плечами.

— Вам нужно поставить точку, вот что я думаю. Либо разобраться с этой ситуацией, либо окончательно ее отпустить. В крайнем случае получите от ворот поворот, и это неприятно, конечно, но лучше подвешенного состояния. Сами говорите: вам только хуже становится.

Повисает молчание. Мужчина смотрит себе под ноги, убрав руки в карманы джинсов, хмурится, но нахуй за такую наглость не шлет.

— Допустим, — говорит наконец, когда Антон уже готовится выбросить сигарету. — И как вы поймете, что я вас не обманул? — резко смотрит в глаза. — Может, я скажу, что меня послали, и продолжу страдать.

Взгляд у него неожиданно жалостливый.

— Не скажете, — Антон уверенно мотает головой. — Я думаю, если попробуете, вы уже не вернетесь.

Они еще сколько-то смотрят друг на друга, будто приклеенные; и Антон нет-нет да чувствует слабую горечь. Если бы не вся эта история, он бы уже давно перешел с этим мужчиной на «ты», узнал бы имя, в конце концов, и пригласил бы куда-нибудь по-человечески. Дело даже не во внешности — просто очень давно Антону не говорилось ни с кем так естественно и легко.

Жаль его отпускать. Не потому что к кому-то другому, это не ревность, это именно сожаление. Как жаль бывает, что на две минуты задержался дома и не успел на автобус, или что не попал на концерт, потому что, когда еще были билеты, ты просто о нем не знал.

— Все будет хорошо, — говорит Антон.

Мужчина улыбается — будто весь идет трещинами.

— А можете повторить?

Антон проглатывает шутку про кинк — не время.

— Я вас и обнять могу, если хотите.

— Хочу, — мужчина соглашается мгновенно и тут же тушуется, — пожалуйста.

Чужое лицо утыкается Антону в плечо, Антоновы ладони удобно ложатся на чужую спину. Как пазл.

— Все будет хорошо, — Антон повторяет тише, и его крепче сжимают поперек пояса.

Всего на секунду. Еще, кажется, на грани слышимости звучит «спасибо». Антон не успевает ответить: когда миг спустя он оглядывается вокруг, на улице он один.