Закаты зимой ранние.

Антону кажется, что из дома он вышел всего пару часов назад, и тогда маленькое и тусклое зимнее солнце было в зените; а сейчас оно уже потерялось где-то за спиной, среди бесконечных сосен. Стемнеет быстро, пусть Антон и не в самой чаще, так что пора возвращаться. И хотя ноги гудят, а там, впереди Антон никому не нужен, сворачивает он неохотно.

— Алтай! Домой! — Антон кричит и чувствует, как вдалеке останавливается, а после начинает стремительно приближаться топот мохнатых лап.

Хозяина пес найдет, не дурак, так что Антон не ждет, пока силуэт овчарки появится за деревьями, — торопится выйти к поляне до темноты. Заблудиться-то он не заблудится — к тому же, над головой перелетает с ветки на ветку и голосом подсказывает дорогу гаичка, — а вот споткнуться и наебнуться в потемках может вполне. А самого себя выхаживать при каком-нибудь переломе — так себе развлечение, как-то раз уже приходилось.

Сумерки действительно опускаются быстро. Мимо Антона только шерстяным вихрем проносится Алтай, а верхушки деревьев уже расплываются в темнеющем небе над головой. Пес, забежав чуть вперед, возвращается, делает вокруг хозяина пару кругов и опять убегает. Антон улыбается про себя: Алтай уже немолодой, а все такой же неугомонный.

Гаичка щебечет, перелетая с ветки на ветку. Антон выходит на притоптанную тропинку, и отсюда уже недолго; он машет птице, чтобы летела по своим птичьим делам. Алтай выскакивает из-за сугроба, едва не сбивая Антона с ног, и снова скрывается впереди.

Хорошо.

Греют свитер и огромная охотничья куртка, колется борода — надо хотя бы подстричь. Снег под ботинками поскрипывает, тени на нем лежат густые и жесткие. Антон прикрывает глаза на секунду, вдыхает морозный воздух, подслушивая лесную жизнь: она чуть тише в это время года, но никуда не делась.

Топот собачьих лап останавливается вдалеке. Надолго. Достаточно, чтобы Антон насторожился и уже приготовился позвать пса к себе; но прежде, чем он успевает, раздается лай.

Антон замирает на пару секунд. Прислушивается — Алтай лает тревожно. Антон ускоряет шаг.

``

Домик у Антона старый, но ухоженный. Он не оторван от цивилизации, а намеренно спрятан. Не все продукты технического прогресса Антону чужды: он соорудил себе водопровод, автономную систему электроснабжения, поставил бойлер и плиту на две конфорки с газовыми баллонами. Но до ближайшей дороги, на которой имеет хоть какие-то шансы выжить городская машина, тут часа полтора пути через лес, так занесенный снегом, что и Антону сугробы до подбородка. Еще дальше какой-то хиленький город поселкового типа: надо выходить до рассвета, чтобы вернуться до темноты. Иными словами, живого человека в этих краях не бывало очень и очень давно.

И все же — вот он. Антон нашел его на крыльце, хлопающего глазами и беззвучно шевелящего губами, глядящего не вперед, а насквозь, холодного и заторможенного — но живого; рядом сидел жалобно поскуливающий Алтай. Антон затащил человека внутрь. Раздел, замотал в теплое, уложил на кровать, включил на всю старенький обогреватель.

Сейчас Антон сидит рядом, ладонью накрыв чужие глаза, и шепчет, помогая скованному паникой сознанию погрузиться в сон. В ладонь отдает биение жизни; она колется, жжется, Антон морщится, но руки не отнимает. Когда чужое дыхание успокаивается, Антон встает, ведет пальцами вниз, где от холода сильнее всего пострадали пальцы и рук, и ног; выдыхает, только когда убеждается, что ничего непоправимого не произошло — человек отделался легким переохлаждением и испугом.

Алтай робко показывает нос в проеме двери.

— Все в порядке, — Антон подходит, треплет пса промеж опущенных ушей. — Молодец, что позвал.

Покидая спальню, он осторожно прикрывает за собой дверь. И только тогда позволяет себе расслабиться, стряхнув с рук чужие цепкие боль и ужас.

Живых людей здесь не было очень давно.

Нет, конечно, иногда теряются грибники и походники, а однажды Антону пришлось выводить перепуганных малышей, которые заигрались и отбились от своего класса на каком-то турслете; но так глубоко никто из них не забредал. К людям, нуждающимся в помощи, Антона всегда звал лес. И точно так же сам лес прячет Антоново жилище от лишних глаз.

Только от этого человека почему-то не спрятал.

Не то чтобы Антон возмущается: так лучше, конечно, чем если бы заплутавший погиб в каком-то сугробе, потому что Антон к нему не успел, — но от этого… неспокойно.

Алтай снова скулит, сидя у закрытой двери, и в его голосе слышна та же неясная тревога.

— Сторожить будешь?

Пес блестит умными глазами, дергает головой.

— Ну давай.

Антон пускает его внутрь. Тот сразу запрыгивает на кровать — вот бессовестный, — теплым боком пристраивается к замотанным ступням спящего. Антон цокает, но ничего не говорит; уходит, оставив в двери небольшую щель, а сам садится за стол у окна. Вглядывается в темноту, густую и непроглядную, ожидая привычно найти в ней покой, — но не находит.

Невозмутимый на протяжении веков лес снаружи, кажется, ощущает ту же тревогу, что и он сам.

``

На утро Антон еще раз проверяет, все ли в порядке со спящим, снова шепотом разгоняет тепло по чужому телу, на этот раз опустив ладони ему на грудь, и хочет было уйти, когда с неба пропадают первые звезды, но внезапно поднимается метель. За окном все застилает белым за считаные минуты, и ветер беснуется так, что дрожат стекла.

Всю ночь Антон провел, штудируя старые записи, пожелтевшие, пахнущие десятилетиями, что они пролежали в его столе; он надеялся размять ноги и проветрить голову, но, видимо, не судьба. Антон косится в сторону приоткрытой двери в спальню. Алтай к поручению отнесся крайне серьезно — как лег, так больше и не вставал. Либо так, либо просто дрыхнет.

Первые звуки оттуда доносятся спустя пару часов. Это сперва слабая возня и нечеткое бормотание, а потом негромкий собачий лай; Антон, и так слонявшийся по дому без дела, прислушиваясь то к дыханию спящего, то к вьюге, сразу идет туда.

В комнате плотно закрыты шторы, но в сумраке видно, как человек, проснувшись, лежит, замерев, и смотрит на пса. Алтай видит хозяина, лает снова, спрыгивает с кровати, но не отходит. Человек не отрывает от него настороженного взгляда.

— Он не кусается, — негромко говорит Антон. — Доброе утро.

Прежде чем приблизиться, идет к окну, чтобы впустить в спальню холодный зимний свет.

— Доброе, — мужчина хрипит и тут же прокашливается. — Извините, я… плохо помню, что произошло.

— Ты чуть не сдох у меня на пороге, — фыркает Антон, приближаясь.

— Точно, — мужчина отзывается слабой усмешкой. — Спасибо.

Антон пожимает плечами — да не за что — и опускает руку на чужую грудь, прикрывая глаза. Ощущает уже на себе пристальный взгляд, но страха от незнакомца — не чувствует. Как и серьезной угрозы его жизни или здоровью.

— Как тебя угораздило?

— Арсений, — мужчина отвечает на незаданный вопрос. — У меня… сейчас, секунду. У меня машина заглохла. Я прождал помощи на обочине часа два и решил, ну…

— Решил, что к черту все это, и свернул в лес? Ты еблан, Арсений?

Арсений морщится.

— Не знаю, наверное. Я запаниковал. Надеялся на удачу. И вот, — он вдруг мягко улыбается, — повезло.

— А могло бы не повезти, — Антон сурово хмурится, но должного эффекта это не производит — Арсений только безразлично кивает: ну да, могло.

Антон надеялся, что с пробуждением нежданного гостя что-нибудь прояснится, но теперь у него в миллион раз больше вопросов. Один из них: почему Арсений совершенно, кажется, не обеспокоен тем фактом, что проснулся в чужой кровати посреди какой-то глуши. Хотя, чего еще ожидать от человека, который ушел в эту самую глушь вместо того, чтобы искать цивилизацию.

— Я бы предложил дойти до твоей машины или до ближайшего населенного пункта, но, — Антон вздыхает, — смотри, как разбушевалось.

Он кивает в сторону окна. Арсений бросает туда короткий взгляд, поджимает губы.

— Извините за неудобства.

— Да чего уж. Чувствуешь себя как?

Арсений на секунду становится очень серьезным, хмурится, выпрямляет спину.

— В пределах нормы, — но тут же расслабляется и признается почти смущенно: — Давно так хорошо не спал.

Антону бы спросить, почему Арсений не просит позвонить; почему совсем не беспокоится о той своей жизни, которая у него есть за пределами этого леса; почему Арсений не напуган, а как будто, наоборот — произошедшему рад. Но докапываться кажется лишним, да и Антону не надо. Ему-то какая разница. Его дело оберегать покой этой земли, остальное уже по возможности.

Он уходит, чтобы заварить Арсению душистые травы, собранные и засушенные с лета — Антон не помнит, с какого именно. Алтай семенит следом, то и дело оглядываясь на приоткрытую дверь. Метель не утихает до самой ночи.

``

Метель не утихает до самой ночи, а поутру начинается вновь. И так один день, потом другой, третий; обычно Антон не следит за сутками — да что там, он и за годами не следит, — но наличие человека в доме заставляет вспомнить о человеческом. И вот, Антон отсчитывает первую неделю, что лес не выпускает из дома ни его, ни Арсения. Это начинает напрягать.

Сам Арсений не слишком смущает своим присутствием, потому что присутствует в основном тихо. Антон замечает его долгие задумчивые взгляды и то и дело появляющееся выражение лица, будто он вот-вот решится что-то спросить — но нет, не решается. Интересуется только бытовыми вопросами — на удивление легко смирившись с условиями, далекими от городских, — и еще один раз, можно ли взять что-нибудь почитать из громадного шкафа. Антон отвечает согласием: там пополам самые разные книги, которые он иногда покупает не глядя, и записи, в которых если Арсению о чем-то знать не положено, то он этого и не поймет.

И Арсений сидит, читает. Он так легко вливается в Антонову жизнь, что Антон о нем почти забывает; да и ему, на самом деле, без разницы — есть человек, нет человека; как сосна не волнуется из-за мха, что пророс на ее коре. Но Антона волнует лес.

С каждым днем тот все беспокойней. Дело не только в метели: Антон чувствует копошение зверей, проснувшихся раньше положенного, слышит, как напуганно перекликаются птицы, а когда по ночам выходит на обход, вдыхает воздух, пропитанный хвоей и тревожным шепотом сосновых ветвей. Он помогает зверям уснуть, уговаривает птиц не сеять лишнюю панику, старается успокоить сосны или хотя бы понять, что их так потревожило. Но лес не понимает и сам.

День за днем Антон возвращается домой с рассветом и наблюдает, как вновь поднимается буря.

По прошествии недели он, выйдя на поляну, видит Арсения во дворе. Час еще совсем ранний, морозный, а это чучело одето в свой бестолковый пуховик; рядом с Арсением стоит Алтай. Заметив хозяина, начинает лаять, но с места не двигается.

— Куда собрался? — подойдя ближе, Антон бурчит, потому что не для того Арсения выхаживал, чтобы он опять отмораживал себе нос.

Арсений пристыженным не выглядит.

— Я проснулся, а тебя нет, — он отвечает спокойно и голой рукой гладит Алтая по голове.

Антон недовольно цокает и жестом указывает, что пора в дом.

— Я никуда не денусь. Меня каждую ночь нет, надо же следить за порядком, — говорит уже внутри.

— В лесу?

— В лесу.

— А спишь ты когда?

Антон смотрит на него и видит в глазах какое-то совсем детское любопытство. Не удерживается от мягкой усмешки.

— Иногда, — отвечает неясно и тут же вытряхивает Арсения из его пародии на зимнюю одежду. — Иди грейся давай.

Арсений уходит, но очень скоро возникает прямо под боком, когда Антон заваривает им чай. Закутанный в свитер, и то хорошо.

— А ты, я так понимаю, лесник?

Антон про себя думает, что скорее леший. Говорит:

— Вроде того.

— И как оно?

Какой-то он сегодня неугомонный. Может, надо, чтобы подольше спал?

— Что именно?

— В целом.

— Ты разговор завязать пытаешься?

Арсений улыбается, как будто бы даже смущенно.

— Не получается?

Отводит взгляд, складывает ладони на животе, крепко сцепляя пальцы. Кажется, правда смущен. Антону его несколько жаль: все-таки, человек оказался полностью оторван от жизни, которую знал, — только вот собеседник из него никакой.

— Грейся, — повторяет он, всучив Арсению горячую чашку.

Арсений садится за обеденный стол, а Антон — за рабочий, вновь погружаясь в старые дневники. Писал ведь зачем-то. Память у него не улавливает отдельные события, все прошедшие годы собирает в единый моток, запутанный тысячей узелков; но, может, хоть на бумаге найдется объяснение происходящему. Только вот не успевает он толком погрузиться в чтение собственных закорючек, как Арсений встает за его спиной.

Молчит, но Антон чувствует его взгляд затылком и оборачивается.

— Ну чего?

— Тебе, может, помощь какая нужна?

Антон задумывается и мотает головой.

— Да нет.

— Совсем ничего? Хозяюшка из меня так себе, но…

— Да мне правда не надо.

Арсений поджимает губы, отводит глаза. Антон чувствует укол совести.

Это ему просто: знакомый дом, знакомый лес, знакомый пес и небольшое отклонение от нормы в виде человека за стенкой, которого легко игнорировать. А каково Арсению? Наверное, тяжко. Если бы Антон вдруг оказался в центре какого-нибудь мегаполиса без возможности вернуться домой, он бы с ума сошел.

— Мне неудобно, — признается Арсений. — Свалился как снег на голову, — Антон тихонько фыркает, — занимаю место, а пользы не приношу. Ты еще и от денег отказываешься.

— Ты мне не мешаешь.

— А такое чувство, что да.

Последнее, кажется, вырывается у Арсения неосознанно.

— Я просто с людьми не очень, — Антон оправдывается, хотя ему не за что. — К тебе никаких претензий, ты же не специально.

— У тебя тут совсем никого не бывает?

— У меня есть Алтай. И лес.

— Из людей.

Арсений смотрит странно — как будто с сочувствием. Но сочувствовать нечему, Антона его образ жизни устраивает; он спокойно говорит:

— Из людей никого.

Арсений чуть хмурится.

— Не одиноко?

— Да нет.

У них восприятия кардинально разные. Они и существа по сути своей кардинально разные; Арсений не понимает — и при желании не смог бы понять, — что Антон никак не может чувствовать одиночество, окруженный таким многообразием жизни.

Так и не получив ни одного развернутого ответа, Арсений сдается. Тихо вздыхает, отворачивается, уже готовится уйти в комнату, но тут Антон его окликает.

— Слушай, ты вот что мне скажи: как ты сюда дорогу нашел?

Арсений замирает. Оборачивается.

— Я не искал. Просто… шел.

— И как тебе только в голову взбрело не вдоль дороги идти, а прямо в лес, — Антон говорит скорее с самим собой. — Там тропинка была?

— Ничего не было. Я, ну, — мнется, кусает губы, — не знаю, как описать, чтобы ты не принял меня за сумасшедшего.

Антон смотрит непонимающе. Арсений складывает руки на груди — в огромных рукавах свитера пропадают бледные запястья.

Антон сам не понимает, почему заостряет на этом внимание.

— Я вроде как… — Арсений ежится под пристальным взглядом, — просто знал, что мне сюда надо? Типа… интуиции. Почему-то был уверен, что куда-нибудь да приду. Может, это из-за стрессовой ситуации помутнение.

Антон опускает взгляд себе под ноги.

— Как будто тебя лес вел?

— Ага. Знаю, бред.

Поднимает обратно и чуть ли не впервые с момента Арсова появления — разглядывает.

Наверное, Арсений высокий. Точно выше, чем большинство людей, которых Антон встречал, — к ним приходилось наклонять голову. Наверное, Арсений немолодой. Не старец, даже не близко, но взрослый. В его темных волосах видны седые нити, отражающие в себе холод снаружи, а на коже уже четко формируются отпечатки прожитых лет. Арсений немного нервный: то и дело щурится, поправляет одежду и волосы и кусает губы. У Арсения тонкое кольцо на безымянном пальце, а в спальне лежат наручные часы с кожаным ремешком — с тех пор, как проснулся, он ни разу их не надел.

— Бред.

Арсений — самый обыкновенный, и у леса нет ни единой причины его сюда приводить.

— Говорю же, — Арсений несмело улыбается. — Видимо, помутнение.

И все же он здесь.

``

Стрелка настенных часов ползет к двенадцати, метель утихает, а значит, Антону пора идти. Арсений на этот раз не уходит спать часом ранее, а сидит за столом и наблюдает. Молчит.

— Я Алтая выпущу, пусти обратно, как попросится, — бросает ему Антон.

Арсений кивает, Антон открывает дверь.

Все дни ранее, когда Антон давал ему побеситься, прежде чем уходил, пес, стоило появиться возможности, выскакивал на улицу кометой, едва не сбивая Антона с ног. Оно и неудивительно — не привык целый день сидеть в четырех стенах. Но на этот раз тот подходит к щели, принюхивается и тут же отходит назад, поджимая уши. Издает тихий рык. Обнажает клыки.

Антону хватает пары секунд, чтобы понять, в чем дело. Он замирает, вглядываясь в темноту, и недоумевает, как раньше этого не почувствовал.

— Все в порядке? — раздается ближе, чем стоило бы.

Антон оборачивается — Арсений стоит в паре шагов.

— Запрись.

Арсений не успевает задать следующий вопрос, хотя по лицу видно, что хочет, — Антон стремительно преодолевает порог и захлопывает за собой дверь. Сходит с крыльца, краем уха услышав, как щелкает засов; и тогда раздается вой.

Кожу облизывает мороз, ночь прячет в себе очертания собственного тела, стоит покинуть небольшой участок, куда падает свет из окна. Нахмурившись, Антон уверенно идет в сторону темноты, откуда на него блестит дюжина хищных глаз. Когда он приближается, те чуть отступают.

В груди поднимается трепет. Антон медленно опускается на одно колено, кладет ладонь на притоптанный снег. Зовет: не голосом — шелестом ветра.

— Иди сюда.

Слышится рык.

— Давай. Ты же знаешь, я не обижу.

Антон помнит эту волчицу — выхаживал ее, когда совсем молодой она угодила в капкан. Он несколько раз хлопает по земле, смотрит в упор, беззвучно шевелит губами, стараясь успокоить; и зверь наконец показывается из-за деревьев.

— Какая ты красивая стала. Давно не виделись, да? Ну иди.

Он мягко улыбается, вторую руку протягивает вперед. И волчица идет, хотя все еще скалится.

— И щенки у тебя уже взрослые. Молодец.

Когда она оказывается совсем рядом, Антон не чувствует враждебности и осторожно зарывается пальцами в длинную жесткую шерсть. Огромный зверь сперва сторонится, но расслабляется под лаской, бодается, тычется носом в шею; однако тут же снова ощетинивается.

— Запах не нравится? Ну что поделать. У меня там человек.

Она мотает головой, отходит на шаг; Антон поднимает вторую ладонь и ловит двумя руками волчью морду.

— С ним что-то не так? Ты поэтому пришла? — Антон улыбается догадке. – За меня беспокоилась?

Два желтых глаза глядят хмуро; волчица оскаливается, бросив взгляд Антону за плечо. Антон оборачивается и видит Арсов силуэт в горящем окне.

– Он нам ничего не сделает, — Антон чешет за острыми ушами. — Веришь мне?

Взгляд становится совсем недовольным. Волчица пыхтит, тявкает почти по-собачьи, только мощнее. Антону передается ее тревога, но он не подает виду.

— Не беспокойся. Иди домой.

Медленно поднявшись, он еще раз проходится пальцами по шерстяным бокам и спине, наклоняется, чтобы ткнуться лбом в лоб, и чувствует, как холодный нос касается шеи. Знает, что волчицу не убедил, но уверен, что она все равно послушается. И она, боднув его в бок и шлепнув хвостом на прощанье, действительно отступает обратно во тьму; а за ней и дети. Антон возвращается к дому, только когда поступь их лап оказывается достаточно далеко.

Арсений все так же стоит у окна. У него напряжена каждая мышца в теле и рвется дыхание.

— Вряд ли они вернутся, но я лучше останусь, — говорит Антон.

— Ага, — голос Арсения слегка хрипит. — Ты в порядке?

Алтай недовольно воротит нос от волчьего запаха, когда Антон тянет к нему руку. Антон фыркает:

— Видишь, теперь я в немилости. Как я могу быть в порядке? — и бросает Алтаю: — Предатель ты, вот ты кто.

— Нет, я не в этом смысле, — Арсений тараторит, почти захлебывается словами и останавливается, чтобы прочистить горло. — Тебя, ну… не ранили?

— Кто? А, — до Антона поздновато доходит причина чужого поведения. — Нет.

Для верности протягивает обе руки; Арсений зависает на них на несколько секунд немигающим взглядом.

— Ты точно лесник? — спрашивает, сам будто этого не осознавая.

На этот раз Антон отвечает вслух с небольшой улыбкой:

— Скорее леший.

``

Антон почему-то уверен, что Арсений не станет задавать вопросов, и оказывается прав. Тот усмехается в ответ, быстро берет себя в руки, допивает свой чай и уходит спать, лишь ненадолго задержав на Антоне взгляд.

Правда, чуть больше чем через час возвращается.

Антон все это время даже читать не мог — у него сердце не на месте из-за произошедшего, из-за бури этой, из-за непорядков в лесу. Хочется пойти прогуляться хоть ненадолго, хоть что-то чуть-чуть поправить, но он обещал, что останется, — и остается. Судя по уставшим глазам, Арсений тоже успокоился только внешне.

— Не спится?

Арсений мотает головой, остановившись в символически огражденной кухне, будто забыл, зачем сюда шел.

— Кое-как задремал, и сразу приснилось, что в дверь ломятся, а я в доме один, — он зажмуривается, оперевшись рукой о столешницу. — Проснулся в холодном поту. Как ребенок, господи.

Он говорит это с усмешкой, но Антону она горчит. Поднявшись со своего места, он подходит ближе.

— Повернись, — говорит тихонько.

Арсений поднимает на него удивленный взгляд и поворачивается лицом. Антон одну руку опускает ему на плечо, а вторую на грудь; колется собственный свитер, и тут же с ним начинает колоться холодный страх, расползающийся под чужой кожей. Прикрыв глаза и зашептав на языке ветра в макушках деревьев, Антон гонит этот холод прочь от чужого сердца, согревает спокойствием кровь, унимает бешеное биение под ребрами, пока Арсово дыхание не выравнивается, и он не покачивается на подкосившихся ногах. Антон успевает перехватить его поперек пояса.

— Лучше?

Арсений что-то хочет сказать, но еле ворочает языком и в итоге бессильно кивает, уровнив голову Антону на плечо. Антон виновато поджимает губы — переборщил. Хочет усадить его на стул, но Арсений упирается ему ладонями в плечи и, чуть отдышавшись, встает уверенней. Хрипло выдыхает:

— Ого.

Антон пожимает плечами. Ему не сложно. Он за локоть легонько тянет Арсения за собой, в спальню, и тот на этот раз слушается, хотя и отмахивается от поддержки. Ишь какой гордый.

Проследив, чтобы Арсений не вырубился по пути к кровати, Антон было собирается уйти, но в последний момент передумывает и садится рядом.

— Колыбельную будешь петь? — тихонько смеется Арсений.

— У меня ни слуха, ни голоса, — так же шепотом отвечает Антон.

— Сказку тогда расскажи.

— Ни одной не помню.

Арсений вздыхает, и Антону даже становится стыдно. Но Арсений просит уже без шутливого тона:

— Расскажи что-нибудь. Что у Алтая с ухом?

Вообще-то, Антон не планировал. У него просто мелькнула мысль, что, хоть прогнать чувство страха и удалось, вряд ли после такого кошмара Арсений захочет оставаться один; Антон думал помочь ему уснуть, как делал это, когда только нашел его у себя на пороге. Но можно и так.

— К хорьку полез, вот и получил. Неизвестно, кто из них сильнее перепугался.

— Огромная овчарка или маленький хорек?

— Да это давно было. Там не было огромной овчарки, там был дурной подросток.

— Это ты, получается, сколько в лесу живешь?

Антон замолкает — не уверен, как ответить на этот вопрос. Арсений расценивает тишину по-своему:

— Можешь не говорить. Я не настаиваю.

— Не в этом дело. Я просто боюсь, что ты не поймешь, — Антон качает головой. — Хотя ты на удивление спокойно относишься к тому, что ничего не понимаешь.

— Ну, — Арсений тормозит, ворочается, — рискованно как-то устраивать допросы с пристрастием человеку, с которым застрял посреди нигде. Особенно если он бродит по лесу по ночам, обнимается с волками и обладает телепатическими способностями.

Антон усмехается.

— Я-то думал, что внушаю моментальное доверие, а оно вот так.

— Ты внушаешь, — Арсений шепчет так тихо, будто и не хочет, чтоб его слышали. — Хороший ты. А то, что я не понимаю нихера, может, на пользу. Может, мне надо было сбежать именно в такое место, где ничего непонятно и ни единой живой души, зато тут никто не тронет. Просто выдохнуть и пожить для разнообразия.

Антон не уверен, стоит ли отвечать, но решается:

— Не знаю, от чего ты там убегал, но, кажется, это не так работает.

— Выгонишь меня на мороз? — в чужой голос возвращается наигранная легкость. — В такую погоду хороший хозяин даже собаку не выставит.

— А ты стремительно наглеешь.

— Это потому что я разговариваю во сне. Когда проснусь, ничего не вспомню, и меня не в чем будет обвинить.

Антон прыскает.

— Я пошел тогда?

— Нет, стой, — капризно. И снова тише: — Правда, прости, если я мешаюсь. Я… я уйду.

— Ты не мешаешься, — заверяет Антон. — И куда ты решил уйти? Еще глубже в лес? Ты думаешь там через каждые пару часов пути по уютной избушке?

Арсений сворачивается вокруг него, в левое бедро сбоку упираясь коленями, а в правое — локтями.

— Погода наладится, вместе дойдем до твоей машины и подумаем, что дальше делать, — продолжает Антон, протягивая ладонь, чтобы накрыть ею чужие глаза. — А сейчас — спи.

Арсений засыпает почти моментально, но прежде Антон успевает заметить, как он коротким неосознанным порывом льнет навстречу его руке.

``

Сахар в чае Арсений размешивает против часовой. Ему не нравятся колючие свитера — он постоянно чешется, но не говорит ни слова. Иногда, чаще во время чтения, обеими руками тянется поправить очки, только чтобы наткнуться на их отсутствие, хотя со зрением у него, вроде бы, никаких проблем.

Вряд ли все это — и многое другое — началось только сейчас, но Антон только сейчас заметил. Он и Арсения, можно сказать, только начал замечать.

Осознанием, что у него под боком и правда живой человек, прилетает как мелким камешком по лбу, за приближением которого Антон наблюдал от самой линии горизонта, но не догадался присесть или отойти. А ведь Арсений и правда — вот он, на расстоянии вытянутой руки. То есть, буквально в любой момент дня и ночи можно протянуть руку и потрогать за рукав колючего свитера.

Антона, который с людьми контактировал мимолетно, не откладывая в памяти лиц и имен, это каждый раз поражает настолько, что он подвисает. И не облегчает ситуацию то, что Арсений теперь куда активнее идет на контакт.

Через пару дней, когда Антон потихоньку собирается в лес, Арсений к нему подходит и просит:

— А ты можешь, пожалуйста, вот это свое, — делает неопределенный жест в воздухе, — ну, что ты делаешь, что я потом сплю как младенец. Вот его.

И Антон опять застопоривается на пару секунд.

— А? — переспрашивает, потому что шестеренки в голове ворочаются со скрипом.

— Ну я не знаю, как это называется, — Арсений мнется, отводит взгляд. — Наколдовать?

Антон тянет еще одно «а-а-а», на этот раз немного осмысленнее.

— Опять кошмары?

— Нет, но… — он ежится. — Засыпать одному неспокойно. Сразу кажется, что из чащи вот-вот кто-нибудь выскочит. Или даже не что-то конкретное, а просто, что мне тут не рады.

Арсению не кажется — это Антон не сразу, но понял, хотя все никак не может понять почему. Чем конкретно так не угодил лесу обыкновенный человек, которого, к тому же, сам лес сюда и привел.

— Тебя тут никто не тронет, — заверяет Антон, и Алтай гавкает в знак согласия.

Но помочь Арсению уснуть — не проблема. Проблема — это то, что в итоге они забалтываются, и Антон уходит куда позже, чем следовало бы; и все то же самое повторяется на следующий день. И на следующий. И еще какое-то количество раз.

Антону надо просто накрыть ладонью чужие глаза, но вместо того он спрашивает:

— Тебя там уже обыскались, наверное. Ты же… женат?

— Не знаю, — отвечает Арсений, замотавшись в одеяло и уже привычно обернувшись вокруг Антона креветкой.

— Это как?

— А вот так.

— А друзья? Коллеги? Кем ты работаешь? — на какой-то там день ступор сменяется неумеренным любопытством.

Арсений повторяет:

— Не знаю.

— Не помнишь?

— Не знаю, — он говорит чуть громче и резче.

Антон тушуется.

Долго думает, надо ли извиняться, если, вроде бы, не сказал ничего такого, но Арсений начинает говорить первый:

— Наверное, я женат, раз кольцо на пальце. Может быть, даже счастливо. Наверное, я как-то заработал на тот металлолом, который заглох посреди дороги. Наверное, у меня есть какая-то жизнь, где меня кто-то ждет. Наверное, — он шумно выдыхает и прячет лицо в подушке, — мне должно быть стыдно за то, что до всего этого мне нет никакого дела.

Антон не понимает, о чем речь; тем более не понимает, что ему делать, и наугад тянет руку вперед. Арсений натягивает одеяло почти до макушки, будто боится, что вот сейчас Антон его усыпит, лишь бы избежать продолжения странного разговора; но Антон только касается волос. Сперва почти невесомо, а, не встретив сопротивления, зарывается в отрастающие пряди всей пятерней.

— Неизвестно, у кого из нас двоих больше секретов, — Арсений говорит, высунувшись. — Удивлен?

— Нет у меня секретов, — Антон не врет. — Я просто не знаю, как объяснить.

— И я тоже.

Арсений снова льнет к его ладони своей щекой, только на этот раз полуосознанностью этот жест оправдать не получится.

А когда этим утром Антон возвращается, Арсений снова его встречает. Спасибо, что не во дворе, а внутри у порога; и не в своем пуховике, а замотанный в одеяло. На все вопросы ответив неразборчивым бубнежом, Арсений дожидается, пока Антон снимет куртку и сапоги, и тянет его за собой в комнату. Все еще не говорит ничего внятного — просто ложится обратно, так Антона и не отпустив. Антон оказывается в ситуации, когда ему надо либо вырвать свое запястье силой — учитывая, что захвативший его кокон уже во всю сопит, — либо смириться со своей судьбой и остаться, пока его не освободят.

За этой краткосрочной внутренней борьбой скучающе наблюдает Алтай, лежащий у Арсения в ногах. Он же недовольно пыхтит, когда в итоге Антон ложится рядом с Арсением поверх одеяла.

Медленно наступает рассвет.

Раньше Антон не примечал короткие промежутки времени: годы, месяцы, дни, — а теперь лежит и считает чужие вздохи, чувствуя течение каждой минуты. Люди всю жизнь так живут? Неудивительно, что они такие нервные.

Проходит еще неделя.

``

То ли Арсений становится значительно активнее, то ли Антон все сильнее на нем фокусируется.

По ночам, когда Антон выпускает Алтая на улицу, прежде чем уйти в лес, Арсений выходит с ними. В чащу они не идут, Антон — да и сам Арсений — ощущает слишком явную враждебность, чтобы так рисковать. Но прогулок по заснеженной поляне хватает, чтобы надышаться морозной хвоей, наговориться вдоволь и после — Антону — чувствовать себя веселее во время обхода, а Арсению — лучше спать по ночам.

Наличие человека в доме из незначительного отклонения от курса превращается во что-то яркое и становится все важней. Арсений много рассказывает о жизни в городе и немного — о своей собственной, все больше о детстве, будто, чем ближе события к настоящему времени, тем меньше он в них уверен. Антон не наседает. Сам он с удовольствием вспоминает какие-то истории без привязки ко времени. Может, семейство белок зимовало на его чердаке год назад, а может, все десять; ему лично разницы никакой.

В какой-то момент Антон сам по возвращению приходит в спальню и ложится рядом, дожидаясь Арсова пробуждения, пока за окном пробуждается метель. А когда Арсений открывает глаза, он спрашивает, чем Антон занимался ночью; и так случайно рождается еще одна традиция: теперь с утра Антон пересказывает ему свой обход.

Арсений все так же не упоминает свою машину, оставленную на обочине, и работу с семьей, оставленные где-то в нескольких месяцах пешего пути. Все так же тянется поправить очки и не прикасается к наручным часам на тумбочке. Только в свитерах больше не чешется — Антон находит ему другой, помягче.

Лесу Арсений все так же не нравится. Тревога сменяется чем-то глухим и мрачным, ветер злобно хлещет по стеклам, ближе и ближе подбираются птичий клич, волчий вой и мышиная суета под ногами. От Антона лес не отворачивается — да и не смог бы, — но осуждающе молчит в ответ на попытки себя задобрить.

— Небо тут невероятное, конечно, — Арсений стоит, запрокинув голову, в одну из ночных прогулок. — А я ни одного созвездия не узнаю. Даже Полярную звезду не вижу.

Антон чувствует, как за ними наблюдает сама темнота, обрамляющая поляну.

— Это какая?

— В хвосте у Большой медведицы. Или у Малой… — он щурится.

— Не знаю таких, — Антон хмыкает и тоже запрокидывает голову. — Сохатого знаю. Вон там.

Указывает пальцем в нужную сторону, и Арсений, найдя нужное созвездие взглядом, вдруг усмехается.

— А яркая звезда повыше как называется?

— Зарница, вроде. А что?

— Ничего, — Арсений опускает голову, разминает шею и поворачивается. — Пойду в тепло.

У него странная натянутая улыбка и взгляд будто насквозь. Антон наблюдает, как они с Алтаем заходят в дом, сбитый с толку такой переменой настроения.

Но на следующее утро все абсолютно нормально. Точнее, даже лучше обычного: проснувшись и обнаружив Антона рядом, Арсений не встает сразу, а пододвигается ближе, лицом зарываясь Антону в плечо. Антон пару секунд думает, а потом приобнимает его одной рукой. Он чувствует, как тепло разливается по телу, и только тогда осознает, как на самом деле замерз.

``

Совсем забыть о том, что дела не так уж и радужно, не получается, но начинает казаться, что к этому можно привыкнуть; а может, Антону просто хочется в это верить. К разговорам, участившимся объятиям, просто ощущению, что рядышком, хоть под боком, хоть за стенкой, есть человек, — Антон привыкает.

В какой-то момент Антон еще раз осторожно спрашивает, не надо ли Арсению возвращаться. Не потому что хочет, чтоб он ушел, а потому что Антону начинает казаться, будто он Арсения украл, хоть причины, по которым Арсений не может уйти, от него не зависят. Арсений молчит какое-то время, а потом отвечает, что ему не хочется. И, кажется, боится, но говорит:

— Если можно, я бы остался. В смысле, когда метель утихнет. Хоть ненадолго. Хорошо у тебя.

— Можно, конечно.

Арсений улыбается, и у Антона не выходит не улыбнуться в ответ.

Время снова теряет свою значимость, но не так, как раньше, когда жизнь в лесу не имело смысла отмерять человеческим календарем. Сейчас просто слишком хорошо, чтобы следить, пара недель прошла или пара месяцев.

Антону за его жизнь, равную по длительности самому существованию этого леса, стоило бы, конечно, уяснить, что все — и плохое, и хорошее — однажды заканчивается.

В этот день Арсений просит прогуляться подольше. Ему, как и Алтаю, все-таки тесно в четырех стенах. Они медленно доходят до противоположного края поляны, и дом позади сливается с черной стеной деревьев; Арсений держит руку у Антона в кармане, переплетя с ним пальцы. Говорит, так теплей.

— Тебе никогда не хотелось… не знаю, как сформулировать, — опять он кусает губы. — Обычной жизни?

— Это какой?

— Ну, переехать в цивилизацию. Просто интересуюсь.

Антон качает головой.

— Нет. Меня без леса не может быть, и леса без меня тоже.

Арсений долго смотрит ему в лицо, а потом говорит с небольшой улыбкой:

— Ты не совсем человек, да?

Антон внезапно ловит себя на том, как в животе сворачивается тревожный узел. С момента появления Арсения он вообще все чаще и чаще чувствует эмоции не вокруг себя, а внутри. Он отвечает тише:

— Я бы сказал, что я совсем не человек.

Арсений в ответ только кивает и крепче сжимает его ладонь.

— Не страшно? — Антон спрашивает, потому что ему — да.

— Это не то чтобы прям новость, — Арсений пожимает плечами. — Ты не спишь, не ешь, говоришь с волками и лечишь прикосновением.

— Плохо скрываюсь, получается.

— Отвратительно. В разведку с тобой нельзя, — Арсений смеется и встает ближе, упираясь плечом. — И нет, не страшно. Есть в этом своя романтика.

Узел развязывается. Антон фыркает.

— Как скажешь.

Кажется, Арсений хочет что-то еще сказать, но не решается. И не успевает: Алтай начинает лаять, а на Антона в одну секунду обрушивается чувство опасности, окружающее со всех сторон.

Спереди и по бокам, где начинается чаща, и даже сзади, где заснеженная поляна, — их обступают. Алтай мгновенно оказывается у ноги, встает в стойку, скалится, тихо рычит; Арсений оглядывается с испугом и недоумением, и Антон отпускает его руку, но только чтобы закрыть спиной.

Спереди. Сбоку. Сзади. На них идет полчище лесных птиц и зверей.

Мыши и бурозубки греются в шерсти лис и волков, белки скачут с оленьих спин на медвежьи, на несброшенных лосиных рогах сидят дятлы, гаички, щеглы и снегири, бок о бок идут глухари с зайцами, бесшумно пикируют совы. За этой толпой скоро перестает быть видно и лес, и дом, — так плотно они стоят. Слышны рычание, фырканье, треск; а Антон в этой мешанине звуков силится не потерять Арсово загнанное дыхание.

— Что они говорят? — Арсений шепчет, когда животные останавливаются в паре метров, заключив их в кольцо.

Антон прислушивается.

— Что ты чужак, — отвечает хрипло. Сглатывает. — И что тебя тут быть не должно. Что ты принесешь беду.

Огромный лось, к которому Антон стоит лицом, бьет копытом оземь, мотает головой, сердито выпускает пар из ноздрей. Антон выдыхает.

— И что я предатель.

С нескольких сторон сразу раздается вой.

В воздухе висит страх. Страх привел сюда эту толпу, и страх Антон видит в глазах Арсения, когда оборачивается. Его же тяжелый вес чувствует на своих плечах. Не за себя — ему ничего не будет, — а за Арсения, которого, кажется, даже полевые мыши готовы разорвать на куски. Прижимая уши к голове и прижимаясь к Антоновой ноге, изо всех сил храбрится Алтай, но и ему — страшно.

Еще страшно оттого, что впервые Антон не знает, как с лесом договориться. На него обижены, злы, его отказываются слушать; и эта беспомощность сковывает. Антон впервые не ощущает себя частью леса, а, как и Арсений, чужаком.

Арсений выпрямляет спину и снова берет Антона за руку. Закрывает глаза, собираясь с силами, чтобы унять отнявшую голос дрожь.

— Скажи им, — говорит почти что беззвучно, — что я уйду. Сегодня же.

— Куда? — Антон хмурится. — Ночь на дворе, даже если я тебя доведу до машины, толку?

— Антон, — Арсений смотрит на него неожиданно спокойно. И очень грустно. — Не надо меня отводить. Я сам.

— Да как ты…

— Со мной все будет в порядке. Ты тут не один такой, — Арсений весело усмехается, делает неясный жест рукой, — эдакий. Иди на свой обход.

С уверенностью в его голосе спорить не получается, к тому же… Антон догадывался, конечно. Зацепки были везде: и в поведении, и в брошенных репликах, — вот только вывод нащупать не получается; детальки пазла Антон нашел, но понятия не имеет, что должен собрать.

Арсений больше ничего не говорит. Он только сжимает еще раз Антонову ладонь, прежде чем окончательно отпустить, потом, затормозив на секунду, резко приближается, чтобы коротко вжаться губами — куда-то почти мимо губ, больше в бороду. Антон не успевает не то что отреагировать — осознать. Арсений уже делает уверенный шаг назад, протягивает руку, чтобы потрепать Алтая между ушей, а потом разворачивается и быстро идет прямо в толпу зверей.

Толпа перед ним расступается.

``

По лесу Антон бродит бездумно. Кого-то ведет до дома, но больше сам нуждается в проводнике: настолько погружен в себя, что едва не натыкается на деревья. Алтай идет рядом, притихший, и лишь изредка лезет под руку, одновременно и пытаясь утешить, и в поисках ласки.

Рассвет течет сквозь сосновые кроны тонкими серебристыми нитями. Лес спокоен, но Антона это не утешает. Он все идет и идет в ожидании, когда снова начнется метель.

Когда Антон возвращается на свою поляну, солнце уже катится от точки зенита обратно вниз. Метель так и не начинается.