Отобедав, Кондрат уселся у окошка и принялся глядеть во двор. Низкие блеклые тучи попусту застилали небо, не обещая даже дождя, побуревшая от первых заморозков зелень обвисла недвижно. Всех и происшествий, что куры, которых неугомонная Акулька шугала метлой из давно заброшенного цветника.

Кондрату было скучно не на шутку.

На коленях его лежал раскрытым французский роман, занятый у мусьё, но досужие выдумки о чужих приключениях только пуще нагоняли тоску на Кондрата. Он и рад был бы ринуться в собственную одиссею, да из разбойников в здешних местах встречались разве что цыгане, ничем не походившие на благородных, а знакомые девицы, особенно из тех, что посимпатичнее, рисовали в альбомах, варили варенья, и ни в какие беды попадать не стремились. Затяжная осенняя тишина довлела над провинциальным уездом.

Череду горестных вздохов прервал шум у ворот. Во двор вкатилась коляска, и в ее седоке Кондрат с удовольствием узнал своего детского приятеля Пафнушу, ныне Пафнутия Макаровича Р., который и в детстве слыл баловнем и шалопаем, и подросши не утратил ни своего страстного характера, ни пылкого воображения. Порою побратимство с таким человеком бывало утомительно и даже опасно, но сейчас Кондрат был бы только рад развеяться в веселой компании.

Отложивши ненужный более роман к дохлым мухам на подоконник, Кондрат вышел навстречу гостю. Пафнутий сиял начищенным пуговицами, круглыми розовыми щеками и широкою улыбкою.

– Как поживаешь, любезный мой друг, Кондратий? – громогласно поздоровался приезжий. – Здоров ли? Не заскучал ли от простых деревенских радостей?

На этих словах молодой повеса лукаво подмигнул топтавшейся в дверях Акульке. Девица хихикнула и выскочила из горницы, а Пафнутий вновь обратил внимание свое к Кондрату.

– Поживаем помаленьку, не жалуемся, – важно кивнул Кондрат, не желая дать понять приятелю, какой скукой был полон каждый его деревенский день. – А что же тебя занесло в наши простецкие края? Я чай, в столице тоже скучать не приходится?

– По велению маман был прислан проведать тетушку, – легкомысленно отмахнулся Пафнутий и тут же с заговорщицким видом поманил Кондрата поближе. – Я, видишь ли, перед батюшкой проштрафился изрядно. Вот маменька и сослала меня к тетке, подальше от отеческого гнева.

Оглядывая жилище старинного друга, Пафнутий прошелся по горнице, стряхнул мушиные трупики с романа, поворошил страницы и снова вернулся к столу, не найдя ничего для себя занятного.

 – А что, кофею нет ли у тебя? – будто невзначай осведомился он. – Я, знаешь ли, в недавние времена так пристрастился к кофею по-немецки, дня без него не могу.

Кондрату досадно было слушать такое бахвальство, со всею откровенностью показавшее, что приятель ни сколько не обманулся его деловитым тоном.

– Какой в нашей глуши кофей, друг Пафнуша? – недовольно буркнул он в ответ. – Чаю разве что налить? Или настойки смородиновой?

– Давай-ка чаю, – легко согласился необидчивый Пафнутий. – У меня к тебе разговор дельный.

Кондрат крикнул Акульку, и через десять минут на столе уже пыхтел самовар и золотилось в вазочках крыжовенное варенье. Жадная до новостей Акулька хлопотала рядом, занятая баранками и болтовней про пирожки и дорогого гостя, пока Кондрат не выставил ее прочь.

– Так с чем же пожаловал? – спросил он у Пафнутия, когда дверь за девушкой плотно закрылась.

Пафнутий от души прихлебнул из чашки, откинулся сыто на спинку стула и важно заложил руку за борт сюртука.

– Помнишь ли ты, братец, тетушкин особняк? – начал он издали.

В особняке Пафнутьевой тетушки, графини Евдокии Дмитриевны Р., они часто бывали детьми, и во время своей ребяческой беготни не раз облазили его от чуланов до чердака. Кондрат согласно кивнул.

– А книги тетушкины помнишь?

Кондрат невежливо хмыкнул. Надобно знать, что означенная тетушка тащила в дом любую бумажку с намеком на мистику со страстию мыши, обустраивающей гнездо. В поместье графини был отведен целый зал под сонники, гороскопы, кабалистику и прочие гадательные книги, издаваемые шарлатанами всех мастей. Пафнутий в кабалистику не верил, но одержимость тетушкину разделял: ему казалось, что в таких книгах непременно должны найтись тайные знаки, ведущие к волшебным вещам или хотя бы к разбойничьим сокровищам. По малолетству он то и дело подбивал Кондрата на поиски заветных кладов. Вожделенных богатств не находили они ни разу, а вот батюшкины розги ждали их в конце почти каждого приключения.

– Ты очень зря усмехаешься, – надулся задетый за живое Пафнутий. – На сей раз дело верное: я слышал своими ушами, как тетушка шепталась об этом с Н-ским! Она, конечно, говорила на грецком, – ты знаешь, я в нем не слишком хорош – но я твердо уверен, что речь шла о настоящем сокровище!

– И нам что с того?

– Кондрат! Как ты не понимаешь! – взволнованный, Пафнутий даже привстал, словно полагая, что речь его до Кондрата дойдет тем быстрее, чем ближе он придвинется. – Это же то, о чем мы столько мечтали!

Эту фразу Кондрат слышал уже раз двадцать в своей жизни.

– О чем ты мечтал, – поправил он недовольно. – Да и Евдокия Дмитриевна все равно при тебе ничего дельного рассказывать не стала бы. Ты же пустомеля, каких свет не видывал.

– Я знал, что ты это скажешь. – Пафнутий с видом победителя откинулся обратно на спинку стула и торжествующе осклабился. – Поэтому я… кое-что предпринял!

Он так и лучился счастливым нетерпением, но Кондрат не спешил в ловушку. В последний раз, когда он согласился довериться предприимчивому Пафнуше, карта сокровищ привела их в соседнее Вишневское, где их, влезавших в окна хозяйской гостиной, застукал сторож с двустволкой. Пострадавшие от картечи места два месяца лечил специально выписанный из столицы доктор, а поверенные графини Р. едва сумели замять скандал, что подняла помещица Вишневская, вообразившая, что молодые повесы стремились в светличку ее подрастающей дочери. С тех времен страсть Пафнутия к отысканию сокровищ немного утихла, но, как видно, так и не испарилась совсем.

Снедаемый нетерпением, Пафнутий беспокойно поерзал и выразительно подергал подбородком. Кондрат налил себе еще чаю. Пафнутий поджал губы и обиженно скосил глаза. Кондрат облизнул ложечку от варенья. Пафнутий выразительно запыхтел носом. Кондрат сдался:

– Что же ты сделал?

– Я выкрал документ, о котором они говорили!!! – единым духом выпалил Пафнутий и подвинул свой стул поближе. –Мы с тобой, милый друг, сами добудем это сокровище! Мы стяжаем славу на века! И какую!!

Кондрат примерно представлял, какую славу можно стяжать, пойдя на поводу этого… кхм… алмаза без огранки. Но Пафнутий тряс перед его носом пожелтевшим от старости листом, и удержаться от любопытства было просто выше Кондратовых сил.

– Показывай.

Пафнутий развернул лист так, чтобы оба смогли взглянуть на него одновременно.

– Почерк будто бы Евдокии Дмитриевны? – засомневался Кондрат, едва взглянув на написанное.

– Конечно, переписано ее рукой, – без тени сомнения подтвердил Пафнутий. – Не выдирать же было страницы. Но главное не кем писано, а что! Читай же скорее!

Если когда-нибудь сердце твое возжелает, ликуя,

Тайны завесу открыть и ни в чем никогда не нуждаться,

Иль обрести для пристанища мирную гавань, тогда ты

В час беспросветный над черною гладью зеркальной

Зычно пропой, не страшася, священную песню. И этой

Песней сражен будет дух нечестивый навеки. А чтоб откупиться,

Выполнит все, что от сердца себе пожелаешь. Но помни:

Черному сердцу, объятому низкою страстью, святая

Песня ничем не поможет. И вместо богатства

Только пустые круги по воде разбегутся.

И впрямь похоже было на описание тайного ритуала. Строки о нужде и тихих водах разбудили в Кондратовой голове дразнящее чувство потерянного воспоминания. Священная песнь, где они так же упоминались совместно, витала на границе памяти и никак не хотела складываться в слова.

– Был ведь такой псалом… – пробормотал Кондрат, копаясь в книжном шкапу. – Постой же, сейчас найду.

– Салоп? – разочарованно переспросил Пафнутий. – Да быть не может, чтоб тетушка по-грецки болтала всего лишь о нарядах.

Верно говорят: глухой недослышит, так придумает. Кондрат проглотил «идиота» и десяток прилагательных.

– Пса-лом! – раздельно повторил он и указал на пожелтелый лист. – Написано же – Священная песнь.

Разыскав среди книг молитвослов, Кондрат притащил его поближе к окну и начал перелистывать страницы в поисках нужных строк.

– Вот, – наконец ткнул он пальцем. – Псалом Давида. Я думаю, это оно.

Пафнутий выхватил книжку из рук приятеля и громко прочел:

Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться:

Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим….

Дочитавши, он заозирался по сторонам, но вокруг решительно ничего не изменилось. Тогда Пафнутий прочел псалом в другой раз, напирая на каждое слово.

 Кондрат терпеливо ждал.

– Не работает, – констатировал Пафнутий и в сердцах отшвырнул книгу.

– Конечно, не работает! – Кондрат возвел очи горе. – Написано же – зеркальная черная гладь. Читать, стало быть, надо у зеркала. Да впотьмах!

Необходимая задержка раздосадовала Пафнутия. Как видно, он всерьез рассчитывал прославиться сию же минуту.

– Так прикажи подавать ужин, – обиженно буркнул он. – Я порядком проголодался от этих загадок.

Остаток дня прошел шумно. Пафнутий перемежал сплетни, услышанные у тетушки, фантазиями о том, что он сделает, как только заполучит сокровище. Но чем ближе был назначенный час, тем тише он становился. Любопытство Кондрата, напротив, лишь будоражилось, заставляя разгораться глаза.

Когда на небо высыпали первые звезды, Кондрат и Пафнутий прошли к огромному зеркалу в опочивальне покойной Кондратовой матушки.

Кондрат настаивал на полной темноте, но Пафнутий отчаянно уговаривал, что вовсе без света они не смогут прочесть стиха, да еще и, чего доброго, расквасят себе носы на лестнице. Сошлись на одной свече. В ее неверном свете отражение в зеркале будто колыхалось, а по стенам плясали дрожащие неровные тени, создавая ощущение, что в комнате притаился кто-то и шмыгает по углам, замышляя напасть или еще что похуже. Кондрат всегда полагал себя отважным молодым человеком, теперь же душа его трепетала. С дорогой душой он отказался бы сейчас от неведомых сокровищ, да не мог отступиться пред приятелем. Со всей очевидностью, Пафнутий мыслил примерно так же. Воспользовавшись тем, что молитвослов уже был в руках у Кондрата, он подпихнул приятеля к зеркалу.

– Ну, читай!

– Я-то почему? – возмутился такою несправедливостью Кондрат. – Это же заклинание твоей тетушки!

– Я… – глаза Пафнутия нервно забегали. – У тебя лучше получается. А я в науках вовсе не силен…

– Ты отлично читал днем.

Кондрат попытался всучить молитвослов Пафнутию, но верный друг отгородился свечкою и сделал шаг назад.

– Да, читал. И ничего же не вышло. Теперь, стало быть, надо тебе попробовать.

Кондрат скривился, но не нашелся, что возразить. Упрямиться дальше было равносильно признанию своего испуга, так что Кондрат отер рукавом выступившую на лбу влагу, вдохнул поглубже и шагнул к зеркалу, словно в ледяную воду. Малодушно-дрожащим голосом он прочел псалом и замер, ожидая явления нечестивого духа. С минуту ничего не происходило. Кондрат уже готов был с облегчением объявить о провале бестолковой кампании, но тут позади зарокотал дверной скрип, и в комнату неслышно вплыло видение. Белое женское лицо на косматом зверином теле, парящее в сумраке комнаты, перепугало приятелей до икоты. Пафнутий вскричал дурниною, вцепился в рукав Кондрату и рванул его на себя. Свеча вывалилась из его дрожащей руки и тут же погасла. Теперь уж орали на два голоса: Кондрат пытался отлепить от себя Пафнутия, а Пафнутий пытался взобраться Кондрату на шею.

Заспанная Акулька, замотанная в пуховый платок поверх ночной рубашки, подобрала упавшую свечу и чиркнула каминною спичкой.

– Господи владыко… – недовольно проворчала она. – Чегой-то вы раскричались посередь ночи, молодые господа?

У молодых господ отлегло от сердца. Резвее зайцев они отскочили друг от друга, спешно пытаясь оправить одежду и волосы.

– Я говорил, что вся эта «черная гладь» – сплошная чушь, – в сердцах воскликнул раздосадованный Пафнутий.

Кондрат раздраженно подумал: «И кто ж всю эту чушь заварил, как не ты?» - но вслух высказаться не успел.

– А, так вам Черная гладь нужна? – заинтересованно встряла Акулька. – Так это ж не туточки.

– Что?! – хором спросили оба молодых человека.

– Черная гладь это ж озеро промеж поместьем Пафнутия Макарыча и имением Вишневских. Известное дело. Каждая девка окрест знает, что в нем черт живет, который может… – Акулька замялась. Даже при свете свечи стало видно, как покрываются румянцем круглые щеки. – Пособить кое с чем. Если умаслить его хорошенечко, так не далее, чем за год все и обустроится.

Девушка задумчиво посмотрела на них.

– Только вам-то, молодые господа, это вроде как и ни к чему. Чай не девицы.

Кондрат представил, что за сплетни понесет по дворам Акулька после этой ночи, и спешно заверил, для надежности потрясая молитвословом, будто щитом:

– Вот что, Акулинушка. Ты все неверно истолковала. Никакого водяного никто из нас умасливать не собирался. Мы с Пафнутием Макарычем вели здесь теологические беседы, да ненароком уронили свечу.

– Совершенно случайно, – важно подтвердил Пафнутий. – И никакого нечистого духа мы вызывать не пытались.

Кондрат в отчаянии чуть не разбил себе лоб, но Акулька неожиданно понимающе покивала.

– Известное дело. Откуда ж ему и быть у старой барыни в опочивальне?

– Вот и я говорю... – вздохнул Кондрат. – Проводи-ка Пафнутия Макарыча в его покои, да и сама отправляйся спать.