Яньцин возвращается домой в смешанных эмоциях – во время тренировки он выложился по полной, и даже сумел практически уложить генерала на лопатки!

Однако, именно это «практически» и является некой переменной, которая не позволяет Яньцину воспылать радостью.

Он до сих пор помнит, как наступал на своего наставника. Как ловко парировал его удары и уворачивался от новых выпадов, не позволяя ни на секунду задеть себя. Как подбирался к нему поближе – с ловкостью кота и хитростью лисы огибая генерала то там, то здесь. Скрещивая с ним клинки и чувствуя, как кровь закипает в жилах от звонкого звука, который издает сталь. Напирая со всем азартом, который вспыхивает в нем ледяным пламенем – и вот, он уже почти добрался до него! Почти сбил с ног, почти достиг той самой заветной цели, которой пытался достичь изо дня в день, из года в год!

Однако когда предвкушающая улыбка уже проявилась на лице молодого лейтенанта, а сам он готов был сделать последний рывок – Цзин Юань опережает его. Ловкое движение руки, выпад – Яньцин даже уловить не успел, что именно сделал его наставник, понимая лишь, что падает на землю, через секунду уже жалко валяясь прямо под ногами у генерала.

Он помнит, как выругался слишком громко – понимая, что был так близок к победе, но теперь вынужден смотреть, как генерал с насмешкой наставляет на ученика оружие, сообщая о полноправной победе… это поражение воспринимается в нем особенно остро. И даже похвала, даже гордость в голосе Цзин Юаня, который искренне восхитился работой воспитанника, его ловкостью и умениями… тем, что он сумел почти победить его, не вызвала внутри юноши ничего, кроме слишком бурного возмущения.

«Почти» – это не считается! Ты либо выиграл, либо проиграл. Однако в данный момент Яньцин чувствует, что он не находится ни там, ни там – и не ощущает почвы под своими ногами.

«Ни рыба, ни мясо» – так говорят, кажется? Вот на душе у Яньцина сейчас именно подобное самоощущение, с которым он и покинул тренировочную площадку.

Хорошо, когда ты достиг победы. И хорошо, когда знаешь, что действительно проиграл. Однако находиться «между», непонятно где и непонятно как – для него это унизительно. Неправильно. Несправедливо!

– В следующий раз я обязательно добьюсь своего! Вот увидите, Генерал! Вот увидите!

Он был твердо намерен полностью переиграть прошедший между ними поединок, чтобы прийти к более понятному результату. И чтобы уж действительно сокрушить своего наставника. Чтобы было не «почти». Чтобы было «по-настоящему», и он не считал свою половинчатую победу чистой случайностью, которую подбросила ему судьба.

Однако есть и кое-что еще, тревожащее душу младшего с самого момента, когда он покинул тренировочную площадку, скрываясь в стенах дворца.

Кашель. Кашель, который срывал ему поединой в тот или иной миг. Кашель, который выбивал его из колеи, заставляя хвататься за горло, силясь унять непонятный душащий скрежет, чтобы сумет вдохнуть воздух еще хотя бы немного.

«Акция» оказалась не одноразовой, что заставило Яньцина раздражаться каждый раз, когда неугодный кашель вновь сбивал его с ритма, и ему приходилось очень постараться, чтобы не попасть под очередной точный удар своего наставника.

И это его возмущает не меньше проигрыша.

«На поле боя ты вряд ли продержишься слишком больно, если будешь вот так вот отвлекаться из раза в раз» – замечание Генерала точь-в-точь совпадает с его собственными мыслями. В реальном сражении одна, даже самая крохотная заминка, может стоить тебе целой жизни. Тебе нельзя отвлекаться, ты должен быть полностью сосредоточен на противнике и на своих действиях. Уметь концентрироваться на главном и адаптироваться под новые условия с быстротой молнии, если хочешь сохранить жизнь.

– Тебе стоит сходить к нашим целителям, – советует Генерал по окончанию тренировки.

Однако Яньцин отмахивается, направляясь прямо в свои покои. Зачем ему беспокоить целителей из-за простого кашля? Неужели он не справится с самой обыкновенной простудой? Это… это же просто глупо!

Он – не ребенок, которого нужно контролировать. Он прекрасно понимает, как должно проходить лечение, он знает, что делать в том или ином случае. И не видит смысла беспокоить без особой причины тех, кто может помочь людям, которым это действительно необходимо.

Он справится, не сомневайтесь в этом.

Первое, что делает Яньцин, оказываясь дома – стягивает с себя одежду, отправляясь прямиком под душ, так необходимый его разгорячённому после хорошей тренировки телу. Душ, который расслабит мышцы. Который сможет проветрить голову и принести успокоение. Навести порядок в его слишком сумбурных мыслях, которые сейчас метаются то там, то тут, по всему его сознанию, закручиваясь в своеобразный вихрь, который своими силами успокоить не получается.

Ему это необходимо. Потому что внутри смешивается слишком многое, причем не только из-за позорного проигрыша. Смятение вызывает и другой фактор – как бы Яньцин ни злился на самого себя, какая бы сильная досада после тренировки ни преследовала его… внутри он по-прежнему испытывает чувства к наставнику, из-за чего, даже упав перед ним и наблюдая наставленное на свое горло оружие – он не может по-настоящему злиться. Он все равно испытывает восхищение, глубинное, внутреннее. Очень контрастирующее со всем остальным, что сейчас мечется в его душе.

И совмещать это оказывается настолько сложно… досаду от проигрыша, столь нелепого и обидного, но в то же время искренний и сильный водоворот чувств, когда он смотрит на лицо генерала. Когда видит его победную красивую полуухмылку. Когда тот стоит над ним – величавый лев, чья грива развеивается на ветру, а глаза заглядывают прямо в душу. Так хищно и так внимательно.

Хочется сжаться под этим взглядом. Но не от испуга – от приятного трепета где-то в глубине сердца. От желание высказать свое почтение более сильному противнику, что сумел покорить его. От желания, чтобы тот продолжал смотреть и не отводил взгляд. А может, даже напротив – наклонился чуть ближе. Чтобы получилось получше рассмотреть блики в его глазах. Чтобы уверенные руки прижали лейтенанта к себе. Чтобы теплые губы коснулись его волос, а впоследствии может и…

«Эоны!..» – ругается на себя Яньцин, вспыхивая от смущения даже под струями душа, когда понимает, что в его голове представляется поцелуй. Нежный и наполненный силой – как сам Цзин Юань, что умеет сочетать в себе эти два качества. Который сочетает в себе доброту и напор, холод и безжалостные языки пламени.

Он – как что-то необъяснимое. Будто загадка, которую хочется разгадать, но которая тебе, увы, неподвластна. И чем больше ты тянешься вперед, чем больше бьешься ты над ответом, пытаясь сложить два кусочка паззла в одну картину, пытаясь докопаться до истины… загадка так и продолжает мерцать где-то вдали, не позволяя себя коснуться.

Ровно как и Генерал не позволяет коснуться самого себя влюбленному сердцу.

От этого в груди у Яньцина болезненно все сжимает. Он прикрывает глаза, стараясь прогнать недоступные наяву картины. Запрещая себе думать о поцелуе, который мог бы оставить на нем наставник – и инстинктивно прикладывает ладонь туда, где сейчас бьется его несчастное сердце.

Слишком тяжело продолжать любить, зная, что ты так и не получишь ответ. Слишком тяжело продолжать любить, зная, что перестать не можешь.

«Мне так жаль… и одновременно – я совсем не жалею об этих чувствах», с горечью думает молодой парень.

Если бы только все могло быть иначе… если бы только он мог получить от судьбы хоть еще один шанс. Если бы только мог исцелить душевные раны и попытать удачу. Мог получить ответ, мог знать, что однажды на него посмотрят иначе. Не как на маленького ребенка, не как на того, кто приходится тебе сыном…

«Генерал…», сожаление вновь стискивает душу. И Яньцин чувствует, как его вдруг пронзает боль.

Сначала она не такая заметная. Привычная. Просто душевная, какую он привык испытывать уже давно. От которой столь привычно начинает щипать глаза, из чьих уголков скатываются слезинки. Смешиваются с каплями воды, стекающими по его телу. Маскируются, выдавая свое наличие лишь через брошенный щенячий взгляд, который Яньцин опускает вниз.

Затем боль в груди увеличивается. Становится более явной и режущей – не ожидая физического проявления, Яньцин округляет глаза, чувствуя, как резко воздух выбивается из груди. Чувствуя, как подкашиваются колени – будто бы его ударили со спины, заставив потерять равновесие и едва не упасть ничком на сколькой поверхности душевой кабины.

Дышать становится нечем. А в горле проявляется слишком знакомый скрежет.

Яньцин хватается за него, начиная заходиться ужасным кашлем. Он чувствует, как глаза щиплет, но уже не от обычного плача – слезы выступают на них от боли. Он чувствует как горло начинает гореть огнем. Будто бы кошка проходится по нежным стенкам своими острыми когтями, стремясь разорвать на части. Будто бы старается добраться до чего-то, спрятанного где-то внутри у юноши и вырвать свою добычу с корнями.

Он чувствует, что задыхается. В горле встает непонятный ком – только это уже, отнюдь, не метафора. Потому что дышать действительно становится нечем. Потому что что-то встревает внутри, вынуждая беднягу согнуться. По-настоящему упасть на колени, хватаясь одной рукой за стеклянную стену, а второй – продолжая сжимать горло. Будто это поможет ему спастись, поможет освободиться. Поможет избавиться от внезапно образовавшегося «комка», который вот-вот станет его погибелью.

Кашель становится лишь сильнее. Яньцин склоняется, понимая, что уже видит перед глазами звезды – боль и страх ослепляют его. Его тело бьет дрожь, инородный объект еле-еле движется по горлу вперед. Оставляя за собой след огня, вызывая приступ тошноты и ужасающий мерзкий привкус.

«Нет, нет, нет!.. Я не могу умереть так!..»

Боль обжигает его, а невидимая кошка впивается когтями в горло еще раз. Одним резким движением лапой будто бы выпарывает глотку – Яньцин чувствует металлический привкус. Догадывается где-то на подкорках сознания, но по-настоящему понимает все лишь тогда, когда спустя еще минуту мучений его горло наконец выталкивает инородный объект.

Но облегчения не приходит. Спасительный вдох не помогает – Яньцин едва не вскрикивает, понимая, что горло пульсирует, как от нанесенных ран. А распахивая глаза, глядя перед собой на руку, видя тянущуюся от губы слюну, что перемешалась с кровью… он понимает, что прийти в себя так просто ему будет не по силам.

Однако не это самое страшное. Не это пугает его. Не кровь. Не раны, которые сейчас саднят в горле.

Больше всего Яньцина волнует другое. То, что именно не позволяло ему дышать. То, что нанесло ему подобные раны. То, что упало на дрожащую ладонь чем-то мягким и совсем не походящим на смертоносный кошачий коготь.

Лепестки. Опуская взгляд на свою руку, Яньцин видит окровавленные лепестки, некогда белоснежные и живые, но теперь все поникшие и в кровавых разводах. Превратившиеся в склизкую кашицу, они смотрит на него снизу вверх – безжалостно молчаливо, заставляя в ужасе замереть на месте.

Можно было бы сказать, что у Яньцина пропало дыхание. Однако сравнение не подходит, ведь он сам по себе старается не дышать, чтобы не тревожить саднящие раны – видимо, Цзин Юань прав, и ему придется наведать целителя. Однако по совершенно другой причине.

Не простуда сейчас терзает его. Лепестки… маленькие, но причинившие столько боли. На первый взгляд невинные – и будь они на цветах, действительно бы такими были – но сейчас вызывают неподдельный ужас и холодок по телу.

Яньцин смотрит на них, будто время в округе остановилось. Он не знает причину их появления. Он не знает, что сулит ему «цветочная лихорадка», не знает, чего ожидать от нее в будущем и что она за собой скрывает. Однако все его существо сжимается на инстинктах. От нехорошего предчувствия. От ощущения близкой беды. От чего-то, что он не знает, но уже начинает бояться.

«Что со мной?.. Откуда во мне взялись лепестки цветов? Что это означает?..»

Яньцин чувствует, что его начинает бить дрожь. Он хрипит, ощущая подступающий приступ паники – но тут же вновь хватается за горло, чьи рань обжигает холодный воздух. Зажмуривает глаза, силясь справиться с неприятными ощущениями. И начинает дышать медленно – по чуть-чуть, по одному кроткому вдоху. По секунде, которую отсчитывает для себя и следит за каждой реакцией своего тела.

«Один» – он совершает первый короткий вдох и сразу же замирает, все равно ощущая боль. Выжидает какое-то время, и старается пойти дальше.

«Два» – еще одна маленькая попытка вдохнуть, и снова в ответ обжигает болью.

«Три», «четыре»… «Пятнадцать»… «Двадцать два».

Нет.

Сжимая в кулак ладонь с окровавленными лепестками, Яньцин понимает, что продолжаться все в таком темпе не может. Боль не утихнет, как бы он ни пытался ее не допустить в своем теле.

Раны на горле, внутри него – совсем не то же самое, что раны наружные. Они более чувствительные. Более невыносимые. Перетерпеть и приспособиться не получится столь легко. А это означает, что у лейтенанта остается только один вариант – включить в себе терпеливого воина и отправиться к целительнице, не медля.

Превозмогая боль, как его учили. Потому что на поле боя, в критической ситуации и под шквалом ударов со стороны врага – нет времени на жалобы, нет времени на передышку и размышления. У тебя есть только один вариант – действовать как можно скорее, чтобы не умереть самому и не дать умереть товарищу. Тебе нужно бежать. Бежать, как бы больно ни было наступать на раненную ногу. Держать оружие, как бы боль ни отзывалась в твоем плече.

Ты должен. И Яньцин сейчас тоже должен. Подняться. Выйти из душа. Накинуть на себя одежду и отправиться искать помощь.

Байлу. Вот кто нужен ему сейчас. Целительница-дракон, которая единственная сможет ответить на все вопросы и дать точные разъяснения на счет того, что сейчас происходит с ним. На счет того, как ему это исправить. На то, как спастись от невиданной лихорадки. И как не допустить ее возвращения в будущем