– Байлу! Целительница! Мне срочно нужна Ваша помощь! Срочно!
Наверное, именно с такой фразой Яньцин и должен был залететь к целительнице-дракону, часто дыша не только после активного бега, но еще и по причине ужасной паники, которая клокочет где-то внутри.
Более того, для красоты Яньцину в этот момент следовало бы еще, идя на поводу у своей гиперактивной натуры, выпучить глаза, чтобы они стали размером с баранку, и активно размахивать руками.
Вот только реальность совсем не соответствует подобным выстроенным ожиданиям. Яньцин действительно испытывает панику, однако входит в обитель целительницы довольно тихо и аккуратно, стараясь даже не дышать лишний раз. Что, честно говоря, дается ему с большим трудом – очень скоро попытка пуститься в бег показала, что горло ужасно обжигают воздушные потоки, цепляясь за открытые ранки. Вынуждая лейтенанта замедлиться, вынуждая идти размеренным мелким шагом, из раза в раз хватаясь за горло бледной ладонью. Будто бы это поможет облегчить боль. Будто бы это откроет в нем ранее скрытый магический потенциал и позволит самостоятельно исцелиться.
Увы, чуда не происходит. Никакого скрытого дара внутри Яньцина не обнаруживается, поэтому ему приходится все же открыть дверь, с волнением в глазах высматривая целительницу. С надеждой, что та не будет занята и сумеет помочь ему. Все же… у верховной Старейшины дел невпроворот, ее по пустякам беспокоить не стоит, а попасть на прием может быть довольно сложной задачей.
По крайней мере, если говорить про обычных людей. Яньцин, как ученик самого Генерала и как полноправный лейтенант Лофу Сянчжоу, имеет некоторые привилегии, которыми надеется воспользоваться в этой непростой для себя ситуации.
– Яньцин?
Байлу оказывается на месте. И, заметив ввалившегося к ней юношу, мгновенно оказывается рядом с ним, окидывая своими проницательными драконьими глазами. Слишком проницательными для маленького ребенка, на чей возраст она выглядит.
Брови ее слегка хмурятся, явно выдавая беспокойств. Зная буйный нрав Яньцина, любого бы насторожило то, что он ведет себя настолько… зажато? Да, может быть, для обычных людей подобное состояние было бы самым естественным, «спокойным», «приемлемым» – однако если речь идет об ученике Цзин Юаня, то характеристика «зажатость» будет наиболее точной.
– Что у тебя случилось, дорогой мой?
Байлу в мгновение ока оказывается рядом с ним, жестом руки приглашая лейтенанта проследовать за собой к белоснежной больничной койке.
В то время, пока Яньцин добирался до сюда, он уже успел продумать в голове, как объяснить целительнице свой недуг, при этом не напрягая голосовые связки. Любая, даже самая короткая попытка вдохнуть, оканчивается для него невыносимой болью. О том, чтобы попытаться говорить предложениями – не может идти и речи. А долгие запинки с попыткой пересилить боль… нет, так не пойдет. Он только отнимет у Байлу время. И, какой бы понимающей целительница ни была, как бы внимательно она ни относилась к своим клиентам, но вот тратить ее время впустую Яньцин не собирается.
Именно по этой причине, прежде чем открыть дверь в ее обитель, Яньцин выуживает свой телефон, набирая где-то в заметках предложение за предложением. Письменная жалоба ведь – тоже жалоба, и такой способ будет гораздо эффективнее. Он не будет болезненным. Он будет простым и единственно возможным сейчас.
Протягивая Байлу телефон, Яньцин присаживается на койку, нервно сжимая рукав своего ханьфу. Наверное, его действительно слишком непривычно видеть таким. Молчаливым. Неспешным. Спокойным. Непривычно видеть, что он не бегает туда-сюда, не галдит каждую секунду и не рассказывает что-нибудь с интересом. Не смеется с какой-нибудь новой шутки и не хвастается успехом на тренировках.
Он просто сидит. И просто ждет, понимая, что делать себе хуже не хочется. Понимая, что… он чувствует себя странно. Не может это объяснить себе, не может понять, откуда в нем взялось это гнетущее чувство, но оно просто не позволяет ему вести себя по-другому.
Предчувствие ли это? Или тот самый «снежный ком» из легенд, в который скатались все его переживания? Неразделенная любовь, неудачная тренировка, неизвестный недуг, невозможность даже дышать свободно…
Яньцин вновь чувствует, как в груди что-то сжимается, и он инстинктивно хватается ладонью за горло, будто бы умоляя судьбу не подарить ему новый приступ, который бы он сейчас вряд ли сумел пережить.
И в целом, он должен будет отдать ей должное – неизвестное нечто, сдавившее грудную клетку, все-таки разжимает свою тяжелую хватку.
Юноша тут же делает резкий вдох, поскольку воздух необходимо восполнить. И в следующую секунду морщится, ведь ранки вновь начинают гореть огнем.
– Яньцин! – замечая состояние своего пациента, Байлу подскакивает к нему, обеспокоенно вставая на носочки и трогая его за руку.
Она уже намеревается что-либо предпринять, когда лейтенант качает головой, показывая, что дышит. По крайней мере, не задыхается и не делает кашлем хуже.
Впрочем, Байлу это не успокаивает. Прочитав печатное послание до конца, она становится будто серьезнее, преображаясь едва ли не за секунду. Смотрит на Яньцина обеспокоенно, покачивает хвостом за своей спиной. Закусывает губу, словно надеясь найти в своих воспоминаниях что-то еще. Что-то, чему ее учили другие целители и что она сама вычитывала в бесчисленных томах, справочниках. В трактатах и научных работах. Что могла слышать со стороны. Что могла видеть в чужих отчетах.
Тем не менее, ответ уже находится перед ней. Вспыхивает перед глазами словом из восьми букв. Вызывает мурашки. Вызывает волнение. Понимание – она не была готова столкнуться с этим сама. Она не думала, что эта страшная болезнь и легенд когда-нибудь проявит себя на ее глазах. Что она тронет кого-то, кто придет просить у нее помощи. Тронет кого-то, кого она знает довольно близко.
– Яньцин, мне нужно задать тебе пару вопросов. Вот только… тебе ведь больно говорить, да? – уточняет она. И добившись в ответ осторожного кивка, возвращает ему телефон. – Держи. Можешь печатать мне ответы или качать головой, если вопрос будет какой-нибудь однозначный.
Снова кивок. Яньцин благодарен целительнице за то, что она входит в его положение и готов ответить на все вопросы. Вот только… готов ли он услышать конечный вердикт? Готов ли он услышать то, что ему сообщит Байлу под конец осмотра?
Неприятное предчувствие вновь трогает его спину мурашками. Однако Яньцин старательно отгоняет их, напоминая себе, что воин должен с достоинством принимать судьбу, какой бы она ни была. Тем более, что… наверняка ведь он просто переволновался. Вряд ли там будет что-то серьезное. Он ведь не умирает, правильно? Единственное, что может быть по-настоящему опасно для него – Мара, вот только его состояние на заражение Марой совсем не похоже. А значит, все не так критично. Он лишь запугивает сам себя.
Наверное.
– Ты помнишь, когда произошел приступ?
Яньцин задумывается, пытаясь вспомнить как можно более точное время. И сразу набирает ответ, довольно быстро передвигая пальцами по маленькому экрану.
«Минут 30 назад. После этого я сразу отправился сюда».
– Хорошо… – целительница покачивает хвостом. Первые вопросы должны быть базовыми. Но постепенно она будет подходить все ближе и ближе к тому, чтобы подтвердить собственные подозрения. – Ты чувствовал что-то неладное перед приступом? Может быть, вчера? В последние несколько дней?
Яньцин кивает. Впрочем, это не мешает ему вновь напечатать ответ, поскольку целительнице необходимо ответить как можно более развернуто.
Он ведь не на гадания сюда пришел – этой сферой заведует Фу Сюань. А Байлу – их главный лекарь, которая должна знать абсолютно все о своем пациенте, без утаек и без двусмысленностей.
«Еще до приступа я время от времени чувствовал что-то странное. Похожее на першение в горле, которое сразу вызывало кашель. Но ни боли, ни других признаков болезни я не могу вспомнить».
Телефон вновь оказывается в руках целительницы, которая ставит очередной крестик напротив следующего пункта в своей мысленной таблице симптомов.
– На что были похожи те цветы? – аккуратно спрашивает она. – Ты уверен, что не ошибся с тем, что ты видел?
Яньцин одаривает Байлу немигающим возмущенным взглядом. Будь у него возможность говорить, он бы начал возмущаться очень активно, показывая свое недовольство жестами, рассаживаниями туда-сюда и громкими, перебивающими друг друга фразами.
Как можно ошибиться с тем, что ты видел перед собой? Как можно ошибиться, в практически роковой для себя момент, когда от неизвестной болезни и точного анализа собственного состояния может завесить целая твоя жизнь? Как можно перепутать цветы с чем-то другим?
Он отчетливо помнит эти белоснежные лепестки! Он помнит их слишком хорошо, чтобы запнуться и попробовать поддаться сомнениям. Более того…
Засовывая руку в карман, Яньцин осторожно разворачивает платок, в котором находится несколько маленьких лепестков. Тех самых и все еще окровавленных. На вид жалких, вот только сам Яньцин выглядит ничуть не лучше. Стоит только опустить на них взгляд, как по спине вновь расползаются пугающие мурашки.
С видом невероятно оскорбленного мальчишки, которого попытались уличить в преступлении, которого он не совершал, Яньцин протягивает платок целительнице, благодаря судьбу за то, что он в принципе додумался сохранить «образцы» своей болезни, которые теперь должны окончательно развеять сомнения.
«Вот видишь?» как бы спрашивает его взгляд. «Если это не цветочные лепестки, то что же тогда?»
За своим возмущением, однако, Яньцин будто бы пытается скрыть волнение. А вот Байлу напряженно моргает, вновь делая мысленную пометку.
– Скажи, Яньцин… вопрос может быть для тебя неожиданным, но есть ли у тебя человек, в которого ты влюблен? – Байлу сразу же отмечает, как испуганно посмотрел на нее Яньцин.
И дело не в том, что он догадался об истоках болезни. Нет… но сам вопрос показался ему странным. Взаправду неожиданным. Непонятным.
Влюблен? Перед глазами в тот же миг проносится образ наставника, заставляя уши едва заметно побагроветь. Однако он искренне не понимает – зачем Байлу подобная информация? Какое отношение она имеет к кашлю цветами? Какое отношение она имеет к возможному лечению?
Тем более, что влюбленность эта… она невзаимная. Она ничего не даст, даже если и существует. Она попросту бесполезна. Пустая. Болезненная…
В груди вновь неведомая сила перекрывает ему дыхание. Стягивается тугим жгутом, заставляя просипеть. Пара коротких откашливаний рвется наружу – и молодей лейтенант морщится, в панике хватаясь за горло.
– Яньцин! – Байлу ахает, подбегая к одному из шкафчиков за своей спиной, где начинает спешно искать лекарство. – Вот… у меня тут совсем немного, но это должно помочь твоим ранам. Впоследствии я выпишу тебе рецепт, чтобы ты мог пользоваться им в любое время. Он должен заживить твои раны, пускай и не мгновенно.
Со стороны Яньцина вновь заметен кивок. Он и не настаивает на мгновенном эффекте – понимает, что такого чуда в жизни не существует – ему просто нужно хотя бы что-то. Хотя бы что-то, чтобы справиться с этой невыносимой болью. Чтобы он снова смог говорить. Чтобы снова получилось дышать спокойно.
Отмерив столовую ложку лекарства, а так же протянув пострадавшему кружку воды, целительница наблюдает за тем, как медленно Яньцин опустошает ее. А впоследствии, выждав еще несколько секунд, прежде чем жжение в горле сможет стать хотя бы немного терпимым – кивает еще разок. Как бы показывая, что они могут продолжить. Показывая, что он в порядке, насколько это возможно в такой момент.
– Я все еще жду ответа на вопрос по поводу любимого человека, – Яньцин сжимает в ладонях пустую кружку, мыслями возвращаясь к неловкой теме, на которой пришлось прерваться.
Целительница смотрит на него пронзительными добрыми глазами. Она видит, что лейтенант испытывает смущение. Видит его отражающееся изнутри беспокойство. Видит его сомнения, которые тот пытается скрыть – и медленно выдыхает, сочувствуя. Сопереживая. Искренне волнуясь за судьбу человека, которая оказывается к нему немилосердна.
Она знает, что это за болезнь. Кусочки паззла складываются идеально. Нет смысла даже гадать, предполагая что-то другое. Потому что с такими симптомами, с такими данными и с такой реакцией на вопрос про возлюбленного – ответ может быть только один.
Ханахаки. Редчайшая болезнь, которая в их дни стала почти легендой. Болезнь, не встречающаяся наяву уже очень долго. Болезнь, истоком которой является не взаимность романтических чувств, которые человек испытывает к кому-то.
Но даже простой невзаимности мало. Иначе бы ею болел каждый третий, не так ли? Вторым важным аспектом Ханахаки является искренность. Глубина чувств. Их непоколебимость. Сила, причем такая, что ни одна живая душа на этом свете, никакие возникшие обстоятельства, не смогут искоренить эту любовь.
Любовь, возникшая однажды и на всю жизнь. Преданность этой любви и ее объекту. Глубина, которую невозможно измерить. Невозможно искоренить из сердца.
Любовь такой силы обычно разрушает любые препятствия. В сказках – она является настоящим чудом, спасающим целый мир. Королевства. Галактики. Но вот в жизни есть обратная сторона медали – если такое редкое проявление Истинной любви оказывается невзаимным… она начинает убивать своего носителя.
Такие чувства созданы раз и навсегда. Созданы, чтобы получить ответ. Созданы для чего-то большего. Они не могут уйти, не могут раствориться, не могут остыть со временем. Они – вечны и проносятся через года, скрепляя союз влюбленных. Не давая их огоньку остынуть.
Они созданы, чтобы взаимно поддерживать свой огонь. Но если подпитки нет… если любовь оказывается не взаимна – огонек внутри человека начинает гаснуть. Не встретив ответа на свой порыв, не получив ответа со стороны любимого человека – ты начинаешь увядать, в буквальном смысле этого слова.
Внутри начинают расти цветы. Прямо в груди заболевшего Ханахаки – вокруг сердца и вокруг легких. Они оплетают их своими прочными стеблями, которые невозможно изжить из организма. Как невозможно вытравить любовь из души человека, так невозможно вытравить и подобный сорняк, что устойчив к любому виду вмешательства. Выживает и выживает. Разрастается и разрастается. С каждым разом все больше – забивая легкие, забивая дыхательные пути.
В конце концов, безответно влюбленного постигает лишь одна участь – смерть. Смерть, наступающая либо по причине удушья, либо из-за того, что цветы, достигнув последней своей стадии развития, начинают прорастать сквозь кожу и кости. Рваться наружу, разрывая тебя изнутри, чтобы впоследствии распуститься на груди ужасной цветущей клумбой.
Красивая и трагичная смерть. Достойная своего источника. Достойная той самой невзаимной любви, о которой так любят писать поэты… вот только Ханахаки – не то, о чем стоит распевать романтические баллады. Это что-то ужасное. Жуткое.
Единственный способ избавиться от болезни – получить взаимность со стороны объекта своей любви. Вот только ответ этот должен быть искренним, настоящим. Иначе, признавшись зазря, болезнь мгновенно убьет тебя. И уже ничего нельзя будет исправить.
– Яньцин… – зовет его целительница, делая глубокий тяжелый выдох. – Я понимаю, что тебе может показаться этот вопрос странным и неуместным. Но я хочу, чтобы ты ответил на него честно. Есть только одна болезнь с теми симптомами, что у тебя. И чувство любви, испытываемое человеком – имеет прямое отношение к ней.
Пока Яньцин замирает, пытаясь собраться с чувствами, Байлу старательно придумывает способ рассказать лейтенанту о том, что с ним происходит. Как успокоить его в случае паники. Как убедить, что она не ошиблась, если тот пустится в отрицание… как поддержать того, чей мир и уверенность в завтрашнем дне ей придется сейчас разрушить.
«Есть один человек… но это не столь важно, потому что я знаю, что влюбленность эта не взаимная» – передает ей следующее сообщение лейтенант, а Байлу невольно стукает хвостом по ножке стола.
Вот и ответ. Вот и все. Даже если бы она хотела услышать иной ответ… в глубине своей души все равно понимала, что это нечто на уровне невозможного.
– Как раз-таки, именно невзаимность твоих чувств и является важным звеном, Яньцин, – произносит целительница, возвращая мобильник хозяину. – Ты что-нибудь слышал о ханахаки? – Яньцин отрицательно качает головой, а Байлу отзеркаливает этот жест.
Плохо. Если бы он имел хотя бы примерное представление… возможно, ему было бы легче принять неприятную правду.
– Это болезнь, возникающая из невзаимной любви, – произносит она, наблюдая, как в глазах лейтенанта отражается непонимание и испуг. – Я… я не хочу пугать тебя. Но и не хочу обнадеживать зря. То, что я скажу дальше, может тебя шокировать, и это не просто для красоты слова. Твоя болезнь – очень редкая и вместе с тем очень сложная… боюсь, тебе не понравится то, что ты можешь услышать. И я хочу, чтобы ты сумел морально подготовить себя. Хоть немного.
– Я что, умираю?.. – произнеся эти слова, Яньцин вновь хватается за горло, тут же пожалев о собсвтенной резкости.
А вот Байлу моргает, понимая, что юноша угадал всю ситуацию с первого раза. И даже не знает, хорошо это или плохо.
– Эта болезнь и правда смертельна, – произносит она, а Яньцин сжимается от ее слов. – Ее вызывает любовь. Которая не оказалась взаимна. Но которая достаточно глубока, чтобы пустить корни в тебе, проявляя себя в виде растущих в груди цветов. Постепенно они будут заполнять область вокруг легких все больше и больше, вызывая судороги, одышку, кашель и тошноту.
Чем больше слов Яньцин слышит со стороны целительницы, тем бледнее становится его кожа. Краска вся отливает от лица. Сердце начинает стучать с сумасшедшей скоростью, а в голове образуется шум.
Любовная болезнь? Из-за его не взаимных чувств? Которая убивает тебя растущими в грудной клетке цветами? Которая заставляет тебя откашливать эти цветы вперемешку с кровью? Которая… которая… которая рано или поздно просто убьет тебя?...
Нет… нет-нет-нет! Нет! Это невозможно! Этого не должно быть!
«Нет!..» – отчаянно кричит он внутри себя. – «Нет-нет-нет! Я не могу умереть! Я не могу!... Цзин Юань…»
Проносящееся в голове имя наставника причиняет ему физическую боль. Такую внезапную и такую сильную, что Яньцин будто бы на мгновение слепнет. Его словно пронзает стрелой, попавшей куда-то в спину – и он сгибается пополам, обхватывая себя руками.
Он начинает мелко дрожать. Как от холода, вот только это холодок ужаса, который в один миг заполоняет его существо от стоп и до кончиков ушей. На глазах появляются слезы. А отчаянный стон срывается с его губ, игнорируя даже ужасную боль в горле, которая пусть и дает о себе знать, но которую он в этот миг будто не замечает. Инстинктивно морщится – но попросту не замечает.
«Цзин Юань!...» – вновь зовет он мысленно своего наставника, пребывая в неверии. А слезинка, одна, вторая – скатывается по его щекам. – «Цзин Юань… умоляю, нет… нет!..»
Внутри Яньцина нет ни намека на обвинение Генерала. Он не винит его и не злится. Все, что он чувствует внутри себя – это страх. Отчаяние. Сожаление. И даже в самый трудный для себя миг, когда твоя жизнь оказывается на волоске – он думает не о себе. Он думает о нем и его любви. О том, как ему хочется быть любимым. Как хочется ощутить эту любовь со стороны наставника. Как хочется, чтобы он был рядом – чтобы прижал лейтенанта к себе, обнял, утешил… чтобы его любовь оказалась взаимна. Чтобы он не отдал его в руки смерти. Чтобы Цзин Юань спас, защитил его...
Он просто хочет его любви.
«Цзин Юань!..» – и это не крик вины. Это мольба о помощи.
Помощи, которой он не дождется.
«Цзин Юань!..» – новые слезинки скатываются с его глаз.
Он поднимает глаза на целительницу. Заплаканные. Испуганные. Отчаянные. И с мольбой вглядывается в ее собственные. Будто бы она сможет хоть как-то смягчить приговор болезни. Будто бы она скажет, что смерть – это не обязательное условие.
– Байлу, я правда умру?.. – горло вновь обжигает огнем, но он пересиливает себя. Эмоции уничтожают юношу изнутри, и он просто не смог бы спокойно печатать Байлу сообщение.
– Ханахаки невозможно победить. От нее нет лекарства. Единственное условие, чтобы она отпустила тебя – человек, в которого ты влюблен, должен ответить взаимностью. В остальных случаях… исход только один, – с сожалением произносит девочка-дракон, чувствуя, как собственное сердце готово разорваться на части от вида такого поникшего юноши.
– И… и… ай!.. – горло обжигает более настойчивым огнем, заставляя его замолчать.
– Лучше напиши, как в начале. Дай лекарству заживить раны, – советует ему целительница, и Яньцин все же следует совету, набирая новое сообщение.
«И ничего нельзя с этим сделать?.. Я знаю, что он… он не ответит мне. Я уже пробовал признаться ему…»
– Он?.. – переспрашивает Байлу, тем не менее, никак негативно не реагируя на то, что возлюбленный Яньцина – представитель мужского пола. На Лофу подобные отношения никак не табуированы. – Яньцин, я могу спросить тебя, что это за человек? Понимаю, – тут же поднимает она руки, показывая уважение к чувствам младшего. – Я понимаю, что это может быть что-то личное для тебя. Что-то, что ты можешь не захотеть признавать вслух. Но чтобы помочь тебе облегчить течение болезни, я должна знать как можно больше. Пусть исцелить тебя целиком нельзя, но можно смягчить проявление приступов.
«Разве это имеет значение?..» – думает про себя Яньцин. Но все-таки понимает, что правда в словах целительницы есть. Пока он будет жив… терпеть нескончаемые муки – будет невыносимо. Пытаться свое состояние от Цзин Юаня – будет попросту невозможно.
А он не должен знать, что творится с его учеником. Ради себя же самого… он не заслуживает такой горькой правды. Он не должен винить себя. Не должен винить в том, в чем он не виноват.
Но и рассказать Байлу о нем представляется тяжелой задачей. Это… это же… это ведь его наставник. Как он может в таком признаться? Как может признаться, что полюбил самого Генерала Лофу Сянчжоу? Признаться, что полюбил человека, намного старше себя самого? Как это будет выглядеть? Он – ученик, едва достигший совершеннолетия. А он – опытный воин, за спиной которого многие годы…
Его осудят. Роман между учеником и наставником – это что-то, что не приемлют жители. Что-то, что будут осуждать. За что повесят клеймо. За что он станет кем-то неправильным в глазах остальных людей. Поломанным. Глупым.
«Даже для Цзин Юаня я тоже оказался неправильным»
Слезы вновь скатываются по щекам.
– Яньцин… я понимаю, что ты боишься. Но обещаю – я не буду упрекать тебя ни за что, – ласковая рука целительницы осторожно накрывает ладонь Яньцина. – Если не хочешь, можешь не называть имя. Я давить на тебя не стану. Но… мне нужно знать хотя бы, как часто ты видишься с ним, чтобы суметь дать правильные прогнозы. Частота нахождения с причиной твоей болезни – это очень важный фактор, который нужно учитывать.
Яньцин вздрагивает от таких слов. Как часто он видится с Генералом? Да постоянно. Буквально каждый день, без исключения. И даже больше – он почти все время находится рядом с ним. На тренировках, на совместных обедах, в покоях дворца, в одном кабинете в рабочее время…
Они всегда вместе. Они постоянно пересекаются. Всегда и везде. И если Яньцин признается в этом… если он так и ответит – «всегда» – это будет равноценно полному раскрытию личность Генерала. Ведь не так много людей есть, с которыми Яньцина проводит, наверное, все свое время.
«Я всегда с ним. Потому что он мой наставник»
Яньцин закрывает лицо руками, сжимаясь на уголке кушетки, когда протягивает телефон Байлу. Его щеки мгновенно заливает краской. А дыхание приходится сдерживать изо всех сил, что, впрочем, получается у него не слишком удачно – клубы воздуха рвано вырываются из его рта и ноздрей, а сердце сходит с ума от напряженного бега.
Теперь ему точно конец, правильно?.. За то, что они – ученик и наставник. За то, как это неправильно, плохо, может быть даже грязно в чужих глазах... и никто даже не задумается ни на миг о той нежности, которая стискивает грудь Яньцина каждый раз, когда он думает о возможных отношениях с Генералом. О том, как чисты его чувства и помыслы.
Но Байлу, пусть и искренне удивляется – о чем свидетельствуют высоко поднятые брови, а так же взволнованные частые покачивания хвоста – но не испытывает негативных эмоций. Не испытывает того, чего боится сейчас Яньцин.
Другие люди и в другой ситуации – действительно бы осудили. Наругали его. Возмущались бы, что у мальчишки ветер в голове и глупые, какие-то скверные мысли. Что он путает уважение ко старшим с чем-то другим.
Но Ханахаки – самое яркое доказательство искренности этой любви. Она – воплощение того, что испытываемые чувства полностью настоящие. Не ложные. Не перепутанные. Не временные. А чистые, сильные и живые.
Ханахаки не может врать. Ханахаки не даст осудить. Ханахаки – убивает за то, что любовь твоя не взаимна. А это – самое ужасное, что только может ощутить человек, чьи чувства настолько невинны. Человек, который не заслуживает столь ужасной судьбы.
– Яньцин, все хорошо. Не бойся. Это не плохо, – успокаивает его Байлу, поднимаясь на носочки, чтобы достать до плеча юноши и провести по нему рукой.
– А?..
Яньцин робко смотрит на нее через щелочку между пальцами. Однако, не слыша в ее голосе осуждения, не видя в ее глазах возмущения, все-таки позволяет себе чуть-чуть отнять ладони от лица. Осторожно – понемногу, медленными движениями, открывая вид на заплаканные глаза и на влажные из-за слезливых дорожек щеки.
– Все хорошо, Яньцин. Я не осуждаю твою любовь. Любовь – нельзя осудить даже по определению, – девочка-дракон старается улыбнуться, однако улыбка ее выходит печальной. Слишком больно смотреть на того, чья жизнь может оборваться в любой момент.
– Но я же…
– Ш-ш-ш. Я ведь просила не говорить вслух, – напоминает ему Байлу. – я знаю, что твои чувства искренние. Ты не делаешь ничего плохого. Ты просто… любишь.
Это не успокаивает. Это делает Яньцину еще больней, и на его глазах показываются новые слезы.
Просто любит, да? Почему же тогда жизнь наказывает его за эту любовь? Почему приносит такую боль? Почему забирает жизнь?
Он ведь и вправду просто хотел любить…
– Но он отверг меня… – спохватившись, он берет телефон в руки, все-таки печатая, чтобы Байлу не злилась.
«Но ведь такая любовь – неправильная для всех других… он мой наставник и он старше меня»
– Это не значит, что она неправильная на самом деле.
Яньцин опускает взгляд.
«Признаться, я не чувствую себя неправильным. Но вот другие… они не поймут. И я ничего не могу сделать. Почему, если моя любовь чиста, я должен умирать из-за нее? Почему мне должно быть так больно за то, что я просто хочу любви?..»
Пока он печатает, слезы падают на экран. А когда Байлу забирает телефон в свои руки – вновь закрывает лицо ладонями. Усиленно трет глаза, не обращая внимание ни на что вокруг. Не обращая внимания ни на звуки по сторонам, ни на другие внешние раздражители.
Боль оказывается слишком сильна. Он чувствует съедающее опустошение, которое затапливает его секунда за секундой. Он чувствует, как в груди вновь возникает давление – но на этот раз он знает его причину. Это противные цветы сжимают юношеские легкие, затрудняя ему дыхание.
– Боюсь, я не знаю ответа на этот вопрос, – с сожалением произносит целительница. – Боюсь, что никто не знает… но это не делает тебя плохим. Ты не виноват в этом.
«Как же мне теперь быть, Байлу?..»
– Я тебе выпишу все необходимое. И пришлю информацию по Ханахаки из наших книг, – отвечает она ему. – И сразу хочу предупредить об одной вещи. Нахождение рядом с объектом любви лишь усиливает болезнь внутри тебя. Я понимаю, что ты не можешь избегать встреч и обучения с Генералом. Но ты должен знать, что это может быть для тебя опасно.
– Спасибо… – тихо кивает целительнице Яньцин, благодаря за подобное наставление.
Хотя он и не уверен, что сможет избегать наставника даже ради себя. Не только потому, что это представляется невозможным. Но и потому, что он сам не хочет.
«Сколько обычно длится эта болезнь?..»
– Здесь нельзя назвать точных цифр. Но не более года в большинстве случаев. Может, шесть месяцев или восемь… Зависит от многих факторов.
Яньцин вновь кивает на объяснения Видьядхары. И лишь больше убеждается сам для себя – даже если ему осталось не так много времени, даже если ему предстоит погибнуть в ближайшие несколько месяцев… весь остаток своей угасающей жизни ему хотелось бы провести рядом с тем, к кому тянется его сердце.
И пускай он не признается ему в чувствах – он не посмеет сказать ему. Но даже просто быть рядом с ним. Просто находиться с тем, кого ты любишь. Провести все возможное время, которое ему осталось… это уже будет для него бесценно