Грелль глотнул из пронесённой бутылки игристого и откинулся спиной на железную балку. Гробовщик сидел рядом, взволнованный, болтал ногами – ну как ребенок просто. Кто бы мог подумать, что его так сильно впечатлит такой простой подарок. Ведь мог и сам купить, только вот заработался, увлёкся так одним хобби, что про другое совсем позабыл. Очнулся, только когда уже сам Грелль принёс, и закружил красного жнеца, счастливый.

Много ли это счастье стоило? Усилий – самая малость, но вот отдача бесценна. И жнец даже сам не понял, когда она вдруг стала такой. Он ведь не рассчитывал на что-нибудь серьёзное и долгое с Гробовщиком. Что это было тогда, в их первые совместные вечера? Страсть, как её расшифровывал Грелль, словно удар молнии от макушки до кончиков пальцев. Но и только. Когда она утихала, перед подслеповатыми глазами выступал образ безумного ангела смерти. Белый настолько, что своим существованием срамил слоновую кость и мрамор греческих богов. Волос лунного света, спорящий длиной с прядями Грелля, вечно лукавый взгляд и острый язык за рядом вечно открытых в улыбке жемчужных зубов. Язва, паяц и вечно себе на уме. Воплощённое отрицание всего, что нравилось когда-либо Греллю*. Произведение не его искусства, что вечно прячется от взгляда зрителя. Везде ищущее Дом, в котором его не будут замечать. Алому впору было принимать его за конкурента в любовных делах, а не любовника. Но как-то не сложилось. А потом…

Просто однажды, в тихую лунную ночь у тёплого Адриатического моря, Сатклифф смотрел, как ветер играл серебристыми волосами, и не понимал, почему у него наворачиваются слёзы.

А концерт всё продолжался, вызывая новые взрывы эмоций у Гробовщика и толпы внизу. Девушка в красном костюме конферансье бодро пела:

-         I just came and saw this scene –

He was drinking gasoline,

Then he put himself on fire

Right before it, he was fired*

И на последней строчке Гробовщик смеялся старой любимой шутке, вписанной в новый трек группы. И подпевал весело о том, что хозяин манежа, конечно, должен умереть.

Это была одна из ещё молодых групп, которая попала в плейлист Гробовщика – совершенно случайно, но как удачно! Он любил собирать забавные песни, особенно когда их запись перестала ограничиваться нотным станом. И пока адские тихоходки ещё не стали по-настоящему популярны, Грелль мог спокойно купить билеты на их концерт, занять место под потолком и наблюдать, как лунные локоны колышутся уже не от ветра, а от движений их обладателя.

Да, пожалуй, из этого и состоит его возлюбленный: из жестокого юмора, скорбных одеяний, искусства собирать души и украшать тела, из смирения перед людьми и мести Богу за некоторых из них. А ещё из одного свободного места для Грелля Сатклиффа, который и рад был бы остаться в паре единственным источником искусства, но, увы, был совершенно не способен полюбить простого поклонника. По крайней мере, с Гробовщиком он хоть немного совпадал и мог раза хотя бы с пятого угадать, что понравится партнёру.

А внизу, тем временем, опять начался слэм*. Певица сорвала от жары жакет, люди прыгали под безумную песню о мести уточке*.

- Пойдём потанцуем!

- Ты серьёзно? – ему не хотелось спускаться в зал, к орущим потным людям. Но Гробовщик собирался не на танцпол – он встал на балку, подтянул к себе на руки Грелля и спрыгнул прямо на сцену. Бас-гитарист невольно сдвинулся в сторону, и всё, никто не видел их. Вибрации в груди от баса колонок сменились на более громкие удары барабанов, девушка пела спиной к ним. Они были внутри глаза бури под названием «жизнь», пляшущую под песни о насилии и смерти. Грелль не удержался и захохотал, и Гробовщик смеялся вместе с ним. А потом всё же увлёк в хаотичный танец, сбиваясь с танго на свинг и обратно.

Песня закончилась, группа отвлеклась на воду, пока толпа скандировала неприличные слова одобрения, чтобы взорваться гулом в ответ на первые звуки песенки злодеев. В этот момент даже жнецы не могли не подпеть, вместе с артистами и фанатами:

-         We Are Number One!

-         Hey!

-         We Are Number One*!

Прекрасная финальная точка для концерта. Сейчас Грелль мог с уверенностью сказать, что Гробовщик не будет спать сегодня ночью, а приподнятого настроения хватит минимум на неделю. И Сатклифф веселился вместе с ним так, как никогда не смог бы рядом с Уильямом. Он был свободен в движениях, в словах, теперь, в этих отношениях, когда ему популярно объяснили, как глупо стремиться соответствовать недостижимой мечте. И что любовь – это не всегда история о поклонении.